611 год пришел к нам вместе с резким потеплением - буквально за несколько дней Солнце растопило остатки снега. По улицам стало невозможно пройти из-за огромных луж, а поля стояли буквально по пояс в воде, только через неделю вода ушла под землю, оставив после себя жирную, напитавшуюся влагой почву готовую к приему семян. После зимы, которую оживляли лишь шумы, созданные человеком: стуки молота в кузне, скрип дерева, шум подбитых гвоздями сапогов по мостовой, крики торговцев, да треск деревьев в лесу, было непривычно слушать крики многочисленных птиц, вернувшихся с зимовки и готовившихся к периоду спаривания. В прудах плавали изящные лебеди, чьи длинные шеи служили источником вдохновения для многих архитекторов и скульпторов, любившими украшать статуями этих птиц здания и парки. Рядом с ними двигались менее изящные утки, чье жирное мясо всегда считалось желанным угощением. По лесу эхом разносились удары дятла, выискивающего пропитание. Шумно чирикали стаи воробьев, дрались голуби, сойки метались со скоростью стрелы мелькая тут и там. А совы стали петь свою тоскливую ночную песню еще более громко и, мне кажется если бы лес имел свой голос, то наверняка он был бы именно таким - басовитым и протяжным. Я любил это время года больше всего: деревья все еще стояли непокрытые листьями, земля лежала голой, словом в мире было мало красок, но я понимал, что все это ненадолго и в звуках песен птиц я с радостью и предвкушением читал обещание, которое они несли миру - обещание перемен к лучшему. Я знал, что скоро все измениться, все покроется зеленью, пробудиться от спячки, заиграет силой, и мне нравилось ощущать эту неизбежность, ведь в нашем хрупком мире имелось так мало постоянных вещей, на которые можно положиться, ибо наша жизнь являлась такой скоротечной, от нас уходили друзья, родители, любимые, мы теряли здоровье и силы. Это продолжалось до тех пор, пока мы не умирали, уходя к Свету, но природа жила по другим законам, ее тело, гибнущее зимой, неизменно возрождалась весной, так повторялось из года в год и в этой стабильности я находил опору для себя -все всегда будет по-прежнему, зиму сменит лето, и после того, как все, кого я люблю уйдут на совсем, этот круг продолжит вращаться.
Именно в эти первые дни весны на Пелосе проводили праздник Урожая. Для такого события люди старались перещеголять природу в изобилии весенних красок, и одевали свои самые яркие одежды: красные рубашки, синие высокие шапки, желтые штаны, девушки носили платья с разнообразными цветными узорами, чаще всего вышитыми на белом фоне. С крыш и окон городских зданий свешивались цветные полосы ткани, под порывами ветра они колыхались, делая дом слегка похожим на уродливый цветок. Рано утром на центральной площади городов и деревень проводилась служба во славу Истинного Света: читали общую молитву, пели хвалы Свету, а в конце священники совершали круговой обход площади, символизирующий негасимый и бесконечный Свет. Все происходило тихо и достойно, и даже спустя некоторое время после окончания церемонии люди говорили тихими, сдавленными голосами находясь под впечатлением, но по мере того, как они встречали все больше своих знакомых их голоса становился все громче пока наконец эти беседы не перерастали в общий гомон, в котором ничего не было слышно: тысячи людей весело смеялись, переговаривались, узнавали как дела, хлопали друг друга по плечам, произносили тосты и выпивали из кувшинов, кричали от радости во всю глотку узнав хорошие вести. Люди вели себя в этот день очень раскованно, но их можно было понять, зиму большая их часть провела достаточно изолированно - почти постоянно в доме и лишь изредка выбираясь в ближайшую лавку, поэтому теперь они хотели забыть те долгие холодные месяцы в заперты. Однако кроме бесплатной выпивки на многочисленных столах да лепёшек с хлебом, город не мог предложить своим горожанам ни каких других развлечений. Грандиозные представления на подобие гонок колесниц, травли зверей, конных состязаний остались в далеком прошлом вместе со славой и богатством Империи. Последние лет семьдесят большой ипподром Кандия зарастал травой и деревьями потому что у державы больше не имелось денег на поддержания его в чистоте и порядке. Однако Морей решил переменить данную тенденцию, разуметься он не смог совершить чудо - расчистить ипподром и организовать гонки как встарь, но он сделал нечто похожее пусть и в более скромных размерах: в одном из парков города была подготовлена беговая дорожка для конных соревнований - овал диаметром четыреста метров с утрамбованной землей, и все желающие могли прийти, посмотреть на несколько забегов колесниц и сделать ставки. Я помню эти бега, вдоль края большой поляны, по которой проходила дорожка, стояло несколько тысяч нарядно одетых горожан и жителей предместий наблюдавших за гонками лошадей. Цветастая толпа громко вопила, поддерживая своего фаворита или горестно стенала в случае если он проигрывал. Казалось будто голосит не множество отдельных людей, а какое-то многоголовое чудище неведомом как проникшее в город, на столько синхронно звучало "Эй", "вперед", "давай", "ну же". Не обходилось и без драк между разгоряченными спиртным болельщиками, но в целом все проходило на удивление мирно, людям просто хотелось выпустить пар, покричать, повопить, попрыгать - разогнать кровь. Ведь скоро для многих пришедших начиналась тяжелая пора сева: бороновать легкую почву и перекапать тяжелую; разровнять землю, а если есть деньги, то купить навоз и разбросать его по полю, чтобы увеличить плодородность; проверить застоявшихся за зиму в стойле животных; в преддверии весеннего половодья подновить стены террас, разбитых в горах. Буквально завтра у них уже не останется свободного времени, и они будут скучать по той самой зимней тоске, которую сейчас гонят от себя.
Однако новый год принес людям не только радости и развлечения, Морей решил продемонстрировать всем жителям Пелоса что новая императорская власть будет строго следить за соблюдением законов. Он воспользовался древним правом императора -уже давно не приводившемся в жизнь - лично рассматривать жалобы и выносить приговоры. Заседания могли проводиться как во дворце, так и на открытом воздухе посреди толпы, это давало возможность императору продемонстрировать свою близость к народу, что Морей и сделал. Первый суд мы организовали на широкой улице перед дворцом наместника, где собралось довольно внушительная толпа. В первом деле подсудимым оказался ворей, он являлся хозяином общественной бани и на него не раз подавали жалобу о том, что температура воды в парилке очень низкая - очевидно, что в холодную пору банщик бессовестно экономил на дровах. Было заслушано несколько свидетельств, допрошен персонал бани, который надо сказать очень сильно оробел оказавшись перед властителем Пелоса. По итогу разбирательства, под улюлюканья толпы банщику присудили штраф и десять ударов кнутом, а также вынесли предупреждение - в случае повторной провинности последует более суровое наказание. Вторым представшим перед судом Моря являлся кефец - хозяин кондитерской, покупатели обвиняли его в том, что хлеб в кондитерской был сильно разбавлен сорными травами, и быстро плесневел. Немедленно решили отправить к нему в магазин человека, с целью проведения подробных изысканий не только в торговом помещении, но и в пекарне: взятия пробы хлеба как с сегодняшней выпечки, так и тех изделий что остались с прошлых дней. Пока ожидали его возвращения, Морей сделал объявление по своей значимости имевшее колоссальное значение для всего нашего полуострова, но по иронии судьбы оставшемся незамеченным теми, кого он касался в первую очередь - аристократов, он рассказал, что императорский суд касается не только простых горожан, но и дворян, и церковных служителей, ибо нет среди жителей Пелоса неприкосновенных и все обязаны соблюдать закон. Но это мало кто осознал, ведь новые наместники всегда произносили такого рода речи, но фактически ничего не менялось, поэтому все пропустили эту тираду мимо ушей. Я буквально видел презрительные ухмылки, появлявшиеся на лицах дворян узнавших об этом сообщении, что ж, они имели на это право, ибо вот уже почти сто лет на Пелосе не имелось другой силы кроме аристократии - эти семьи оплели своими сетями весь полуостров превратив его в свою собственность и сделав должность наместника императора просто декоративной забавой. Что мог этот император, с его крошечной армией противопоставить замкам аристократов, с туго набитым арсеналам и складам, с десятками тысяч слуг и воинов? Однако смеялись они не долго, ибо в этот раз обещания оказалось не пустой похвальбой. Очень скоро Морей показал, что в своем стремление к правосудию и наведению порядка он не остановиться не перед чем. Когда прибежал человек посланный в кондитерскую Морей попробовал принесенный им хлеб, дал несколько кусков мне и Сильверию. Приговор был такой же, как и для ворея - плеть и штраф.
Морей и не принял участия в спортивных соревнованиях, проводившихся на празднике- я спросил его почему, на это Морей ответил мне что опасался проигрыша, ведь это могло бы уронить его в глазах людей, а подстраивать свою победу он не хотел, ибо такого рода шельмование первый шаг к тому, что властитель в конечном итоге захлебнется той самой пылью, которую пускает другим в глаза. Но Морей не мог упустить возможность показаться перед людьми и продемонстрировать свою доблесть, дабы простой народ видел, что император - настоящий воин. Морей приехал на поляну, где проводились гонки, и показал толпе несколько трюков, которыми так славились наездники сардов: проскакал, некоторое время находясь под животом лошади, потом встал во весь рост на седло, а после одним движением заставил лошадь остановиться и лечь - этому трюку он тоже научился у кочевников, им было жизненно необходимо уметь скрываться на плоских как стол равнинах с низкой травой, где не имелось ни деревьев, ни оврагов. Все это время он казался мне одним целым с животным, беспрекословно выполнявшим любые его команды. Это было потрясающее единение. Люди искренне хлопали ему, а дети захлебывались от восторга, аристократия, как и полагается кривилась считая, что такое поведение недостойно властителя, потому что он не должен вести себя как шут. Но их реакция была ожидаема, они уже давно составили свое мнение о Морее - жалкий выскочка, воспитанный в военном лагере, не обладающий манерами присущими истинному аристократу, который к тому же постоянно подлизывается к сиволапым крестьянам. В открытую они этого не говорили, зато между собой не стеснялись поносить Морея, что было неплохо для нас: они не воспринимали его как серьезного противника и тем более как угрозу своей власти, а значит они желали оставить его на посту чтобы манипулировать им. Вполне возможно, что эти показные выступления имели целью не столько воодушевить и порадовать народ, сколько утвердить дворян в их мнении об императоре. Усыпить бдительность противника, заставить его верить в то, что ему хочется и кормить его ложными надеждами, постепенно приучать его и приручая его, делать своим послушным оружием незаметно от него самого. Всему этому Морей научился за долгие годы пребывание среди кочевников, он умел ждать и терпеть.
С первого весеннего месяца возобновлялась морская навигация по Гиере, море укрощало свой норов, из белого тигра, путешествующего на гребне волн и раздирающего своими пенными когтями любого, кто осмеливался выйти в море в зимнюю погоду, оно становилось податливым, нежным зеленым полем, почти спокойным, не злым, а приглашающим на свои бескрайние просторы любого, кто владел судном и был способен им управлять. Зимние ветра способные забросить корабль на десятки метров на берег стихали и корабли начинали готовить к выходу из гаваней. Где нужно выдирали старую и прибивали новую обшивку, смолили корпус, меняли километры веревок опутывающих корабль, подшивали паруса, устанавливали весла на гребную палубу и крепили их кожаными ремнями к корабельным снастям. После установки и проверки всего корабля, заводили рабов и приковывали их к скамьям, здесь, безвылазно, они проведут большую часть сезона плавания. Затем, корабль подобно робкому животному начинал осторожно выбираться из гавани. Весла медленно опускали в воду, разрезая ее тело и поднимая брызги, переваливаясь через волны, судно поскрипывало неплотно пригнанными досками, а паруса громко хлопали под порывами ветра. Дельфины, истосковавшиеся за зиму по человеку, немедленно окружали этот весенний корабль, они выпрыгивали из воды на высоту своего роста и, их тела буквально светились, горели так ярко что иногда ранили глаз, таким образом животные всеми силами пытались втянуть в свои игры этого неповоротливого деревянного монстра. Спустя некоторое время неуклюжесть исчезала, корабль ловил нужный ветер и его паруса выгибались дугой, гребцы, войдя в ритм, начинали синхронно бить по воде выталкивая корабль из гавани. С напряжением команда будет вглядываться в горизонт ища первые признаки шторма, который так часто случался весной, и молиться Свету чтобы в этот момент рядом оказалась удобная бухта, в противном случае буря легко могла разбить их корабль как раздраженный взрослый детскую игрушку. По этой причине, корабль будь то галера или парусный каррак, большую часть своего плавания проведет, прижавшись к берегу как ребенок к матери. А на ночь, он остановится, бросит якорь, часть команды сойдет на землю где на кострах моряки будут готовить себе ужин, а рабы, с тоской будут смотреть на такую близкую, но из-за цепи, такую далекую землю.
Огромное море Гиера является центром торговли для множества народов, его пересекают корабли с обоих континентов и кроме них постоянно посещают гости из далеких стран: Хельда, Кхана, Синда. Морские порты расположенные на его краях всегда были не просто перевалочными базами, но и крупными центрами цивилизации: Феон , Сенна, Сияющий Город - Сард, Эгас, некоторые из них даже становились столицами государств и империй. Я одновременно любил эти прибежища кораблей и ненавидел, мне нравилось то, что они являлись своеобразным миром в миниатюре, где можно встретить людей из других стран, поговорить с ними и узнать новости и обычаи их родных стран, расспросить о том, как они живут, о чем мечтают и чего хотят. В портах можно попробовать блюда из земель, в которых ты никогда не окажешься, одеть одежды народов, на родине которых ты никогда не побываешь, и услышать речь, которую ты ранее никогда не слышал. А с другой стороны мне был ненавистен дух алчности, пропитавший все происходящее здесь: вечное желание любой ценой продать товар заставляло идти на любые подлости, не смотря на контроль за товарами со стороны государства и корпорации торговцев запросто могли обмануть покупателя, продав ему выдохшиеся специи или больное животное, и об обмане он чаще всего узнавал, когда продавец находился уже далеко. Мне не нравилось, что в портах на меня смотрели лишь как на кошелек, набитый деньгами и любезничали со мной исключительно чтобы выудить как можно больше монет. В человеке, здесь, видели только лишь способ обогатиться, поэтому я с большой неохотой собирался в главный порт Пелоса - Феон. Там нас ждало важное дело Морея, наверное, самое важное потому что оно стало первым из целой серии предприятий задуманных и осуществленных Мореем, целью которых явилось изменение баланса сил на Пелосе.
Перед отъездом в Феон я решил навестить родителей, которых не видел всю зиму: несмотря на то, что наш дом располагался всего лишь на в нескольких километрах от дворца наместника, я за все долгие темные месяцы зимы так и не удосужился заехать к ним. Наверное, так получилось не только из-за моей занятости, но и по причине того, что я наслаждался своей свободой от родителей, я пил ее как иссушенный жаждой путник и никак не мог насытиться. Мне нравилась моя независимость от отца с матерью, и я получал наслаждение от того что больше не делю свое пространство ни с кем иным. Но все рано или поздно приедается, даже свобода, так что стоило мне зайти в родной дом как на меня нахлынула целая гамма чувств, я даже не подозревал на сколько же я соскучился по тому чувству уюта, безопасности которое всегда ощущал здесь. Странно что все самое лучше, что мы имеем в жизни, мы воспринимаем как должное и совершенно не ценим, и начинаем дорожить им лишь только когда жизнь отрывает нас от этого. В обеденном зале я ел, наверное, тысячу раз, но именно в тот раз, я ел все блюда с каким-то невероятным удовольствием, и, не кривился как раньше, не ковырялся брезгливо вилкой ожидая момента окончания трапезы, дабы поскорее уйти из семейных сборищ. После я помогал отцу в его делах: переводил документы или производил подсчеты, это скучное занятие неожиданно принесло мне радость, ведь если в прошлые разы я воспринимал это только как тяжелую повинность, то теперь я с большим интересом слушал отца по чьему голосу я успел истосковаться. Похоже, что за месяцы зимы, которые я провел вне дома, я повзрослел сразу на несколько лет и стал смотреть на некоторые вещи по-другому и теперь наставления, примеры и замечания отца зазвучали для меня с несколько иной стороны - они не просто поучали глупого юношу, но давали важные уроки. В конце дня я отправился на прогулку по нашей общине вместе с братьями, мы прошлись по всем важным местам: колодцу, саду абрикосовых деревьев в самом центре нашего поселения, где я словно вернулся в свое детство, когда все было очень просто, легко, и в жизни не находилось места для сложных дилемм и невыполнимых задач вроде нахождения возможности сбора дополнительных налогов или приведения к порядку распоясавшихся корпораций. Я стал беззаботен и необязателен, напрочь выбросил из головы все что беспокоило меня, мы много разговаривали, но о вещах пустяковых, незначительных, эта беседа и прогулка как свежая вода в жаркую погода смыл с меня остатки нервного зимнего напряжения.
Утро, перед отъездом в Феон, я встречал сидя на террасе второго этажа, я смотрел на первые лучи солнца, а прохладный утренний воздух старался забраться мне за шиворот, но верблюжье одеяло не оставляло ему возможности отравить своими ледяными когтями это прекрасное утро. Пламя солнца выплескивалось из-за горизонта нестерпимым сиянием разгоняло непроглядную тьму. Ночная чернота постепенно сменялась густой синевой, в которой предметы переставали казаться бесформенной массой и обретали свои дневные очертания. Я видел появляющуюся во дворе бочку с водой, проступающие из ниоткуда ветви дерева, и, словно из земли вырастала собачья будка с поскуливающей внутри псиной. Предметы обретали цвета, стена дома наливалась белизной и резко отделялась от черной земли, а длинная лента серой мостовой проступила сквозь зеленую траву. Чем выше поднималось солнце, тем громче становился птичий хор, к которому позже прибавиться стрекот и жужжание насекомых. Я понял, что тот день проведенный с семьей за обычными делами, навсегда останется для меня самым волнующим воспоминанием, обычно юноши запечатлевают свою первую любовь или какое-то приключение, которое их потрясло, а я навсегда сохранил эти мгновения, проведенные с близкими. Вероятно, потому, что больше этого в моей жизни не было никогда.
Пока я придавался безделью Морей вел переписку с корпорацией торговцев договариваясь о встрече в пригороде Феона, там он хотел обсудить новые пошлины, которые собирался наложить на них, ибо вот уже много десятков лет корпорация исправно давала взятки наместникам, благодаря которыми платила в казну просто смехотворные суммы налогов. Легко можно понять, что это предложение императора не вызывало ни малейшего восторга у самой богатой и могучей корпорации Пелоса и, наверное, всего Хала, так что предстоящие переговоры обещали оказаться чрезвычайно трудными, впрочем, я смягчил - они могли быть смертельно опасными, поэтому Морей загодя начал отправлять к окрестности Феона своих воинов. Сила- это было то, что торговцы отлично понимали: за годы своего расцвета корпорация торговцев привыкла действовать нагло, давить конкурентов не ценами, не политикой, не хитрыми планами, а при помощи оружия своих охранников. Для ослабления противника, Морей начал приватную переписку с несколькими членами корпорации с целью переманить их на свою сторону, пока он мог обещать им немного - место в своей новообразованной государственной торговой корпорации. Но благодаря тому, что получатели писем являлись людьми глубоко порядочными - согласно полученным сведениям не замазанными в преступлениях или нечестных способах ведения торговли, предложение Морея вполне могло найти у них отклик. Одним из них являлся Вуза - сорокалетний потомственный торговец у которого были весьма напряженные отношения с главой гильдии Аком , на сколько я понял трения возникли уже давно по причине того, что Вуза являлся ярым противником того чтобы корпорация все больше налаживала контакты с сардами, для него в отличие от многих торговцев самоцелью была не прибыль от продажи , а желание чтобы корпорация , государство и люди взаимно обогащались, ведь благодаря все больше расширяющейся торговле казна получала все больше доходов в виде налогов, у торговцев увеличивалась прибыль, а покупатели получали все более дешевые товары и в результате - богатели все. Вуза являлся идеалистом, но идеалистом талантливым, сколотившим огромное состояние, только поэтом Аком терпел его присутствие в корпорации. Но император не мог позволить себе тратить время только на одно дело, одно дело это было пожалуй свойственно крестьянам , сначала бороновать, потом унавозить, затем посеять - одно дело за один раз, а для властителя это являлось непозволительной роскошью и поэтому он одновременно решал несколько задач, прорабатывая сразу два или больше планов: в тот момент Морей вел еще одну переписку со своими Собирателями Слухов сообщивших ему новости об изменениях в пиратской верхушке произошедших в результате летних рейдов кораблей Империи Восхода.
Из-за того, что сарды были кочевниками то, даже когда они громили вореев на суше, море все равно принадлежало Империи Солнца, и после того как от самой империи остался лишь жалкий клочок земли, ее корабли с красными парусами еще долго оставались символом мощи государства. Сарды же на протяжении многих лет упорно отказывались выходить в море. И после окончательного заката Империи Солнца, образовалась пустота: на водной глади Гиеры больше не имелось силы способной следить за порядком, регулировать торговые потоки, сопровождать караваны купцов, вести работы в портах. Однако, когда не находилось силы могучей, единой и монолитной, немедленно появлялась сила распыленная, разбросанная, разделённая - пираты, поначалу осторожно и несмело, принялись осваивать берега Гиеры. На первом этапе силы пиратов были весьма скромными чаще всего они представляли собой одиночные галеры, небольшие по двадцать весел с каждого борта или группу рыболовецких суденышек, собранных из нескольких прибрежных поселков жителями, решившими променять рыбный промысел на разбойничий. Поначалу их удары являлись незначительны, шторма или невнимательность навигаторов уносила каждый год на порядок больше судов. Но вскоре они уже выходили на рейды не в утлых баркасах, провонявших рыбой, а группами по пять, а то и десять тяжелых галер с укрепленными носами на которых устанавливались камнебои. Такие эскадры легко громили торговые караваны и это оказалось неприятным сюрпризом, ведь за сотни лет торговцы привыкли к тому, что Гиера благодаря вореям стала абсолютно безопасна. Они жаловались умирающей Империи: как и их предки писали письма наместникам и представителям императора, тщательно выводя на бумаге все приличествующие официальным документам звания и регалии имперских чиновников, после чего излагали свои просьбы и беды, но они опоздали и жаловать на пиратов Империи Солнца было тем же самым, что и требовать от глубокого старика обуздать всадника, облаченного в полную броню, чей конь защищен кольчужной попоной - пираты превратились в могучую силу, которая безраздельно правила Гиерой.
Пик пиратской мощи пришелся на 555 год, именно тогда они провели Великий Рейд. Их корабли собрались на самой крупной разбойничьей базе Хания - этот остров располагался рядом с Нарсом и светоносные выделили пиратам эту гавань сознательно, прекрасно понимая, что их собственная морская сила ничтожна и лишь позволяет оборонять пару прибрежных поселений, а если отдать в лен пиратам часть своей земли, то это может принести Нарсу огромные прибыли не только в виде арендной платы, но и в виде уменьшения влияния врагов - Сенны, внутренних государств, Хельда, Родосты, вореев и конечно сардов. Пиратский флот, собранный в Рейд, насчитывал свыше трехсот военных галер, около пятисот транспортников и по самым скромным подсчетам он вез более тридцати тысяч воинов - это была невероятная сила противостоять которой не могла ни Империя Солнца чьи прибрежные анклавы, еще не взятые сардами, медленно умирали от усыхания торговых потоков, ни тем более сарды чье взаимодействие с морем ограничивалось только установлением таможенных постов в завоеванных портах. Во главе пиратов встал Таруг, согласно описанию, он был низким, квадратным человеком, перевитым мышцами, его узкий лоб и близко посаженные глаза вводили в заблуждение оппонентов, полагавших что перед ними простая груда мяса способная лишь жрать, трахаться и убивать, и многие из них умерли из-за того, что недооценили ум этого без сомнения великого человека. Его целью являлись не отдельные корабли или караваны, Таруг мыслил более масштабно, осознавая, что на море нет силы способной противостоять ему он решил произвести нападение на ряд крупнейших портов Гиеры. Замысел ошеломлял своей дерзостью, ведь даже в те времена упадка, память о могуществе вореев была еще очень сильна, и она невидимой стеной окружала порты, не позволяя пиратам даже помыслить о возможности нападения на ворейские укрепления, но Таруг разорвал этот мираж.
Из Хании флот отправился на запад вдоль побережья Халада, разорив несколько больших сардских городов - очевидно это являлось пробой сил, Таруг испытывал свое войско, налаживал координацию между кораблями и подразделениями, словом подгонял пиратов по воинской мерке, создавая из них единое целое. Все нападения проводились по одной схеме и не отличались изыском: в порт заходило несколько судов с якобы с грузами, во время таможенной проверки пираты выяснили как обстоят дела с охраной порта, после чего один из кораблей немедленно уплывал к основной армаде. Таким образом Таруг получал подробные данные о численности охраны, о количестве пушек в порту, о наличии или отсутствии военных судов и если она была не слишком сильной, то он производил нападение. Впрочем, иногда он обходился без этих сложностей, ведь в большинстве сардских портов на Халаде нечасто можно было встретить крупные силы защитников или хорошо подготовленные укрепления. Первые результаты его удовлетворили, так как после, он резко повернул на север поведя свой флот на Сенну, которая к тому времени была независимой уже пару десятков лет. Путь до порта занял три недели и здесь привычная схема пиратов дала осечку: торговцы были готовы к нападению и тут же атаковали появившийся авангард пиратов. Но это не помогло городу выстоять, с момента получения первых сведений о выдвижении Таруга прошло чуть больше месяца, за это время Сенна не смогла собрать значительные силы для обороны - триста судов пиратов против чуть больше сотни торговцев, исход был очевиден. После ожесточенного сражения близь входа в искусственную бухту Сенны, прилив много недель выбрасывал на берег обломки судов, куски парусины, и трупы сыновей и отцов, отдавших свои жизни за родной город. Тем не менее городу удалось избежать разграбления, ведь не зря торговцы Сенны считались лучшими на двух континентах, глава совета Балат четыре дня вел напряженные переговоры с Таругом о выкупе за город. Мне кажется это была удивительная беседа в которой участвовали два без сомнения умнейших человека своего времени. Для выкупа Сенна, собрала полтонны золота, тысячу метров шелка и муслина, почти тонну бхата, семьдесят кораблей из них двадцать это - боевые сорокавеселные галеры. Вдобавок жители Сены буквально ободрали все обители Света выковыривая из стен драгоценные камни и срывая все драгоценные металлы. Все время пока собирался выкуп, Таруг и другие пираты внимательно следили за городом, дабы жители не спрятали чего ценного. После отплытия из Сенны пираты провели совет, на котором решали продолжать ли Рейд или вернуться на Ханию и разделить добычу. Совсем рядом находился богатый Феон, а дальше - столица Империи, и Таруг не горел желаниям прекращать атаку всего лишь через месяц с небольшим после начала - до конца сезона оставалось еще несколько месяцев, а на горизонте не имелось силы способной помешать их флоту . Пираты явились в мир огромной волной, сметающей все на своем пути, никто не смог бы преодолеть ее мощь, так сказал Таруг на совете о своем флоте и поэтому, добавил он, только безумец добровольно откажется от такой возможности и уйдет, не сделав и десятой части дел, на которые он способен, ибо впереди не было никого могущего оказать серьезное сопротивление.
Люди с ним согласились, Таруг разделил флот, меньшая часть направилась грабить побережье Халада, а большая - во главе с Таругом поплыла в направлении Сияющего города. Пираты один за другим успешно разоряли большие и малые ворейские города на побережье Хала, там, где они проходили чаще всего, оставалось лишь пепелище, черный дым от которого поднимался к небесам и служил знаком опасности для всех кто его видел. Посмотрите на карту, прочитайте названия всех прибрежных городов от Сенны до Сияющего города, и вы можете быть уверенными что, каждый из них стал жертвой грабежа и разорения со стороны разбойников. А некоторых городов вы уже не отыщите, потому что поселения, так и не смогли возродиться. Примерно через два месяца пираты собрались близь острова Феор в пяти десятках километров от Сияющего Города, столица буквально выла и стенала от ужаса, понимая, что нет никого кто был бы способен остановить нападение. Люди на улицах устраивали молебны Свету, ползали на коленях перед обителями сбивая кожу до крови, ночью непрерывно горели костры, факелы и свечи - жители таким образом пытались разогнать мрак ночи дабы Свет не оставлял своих слуг. Город превратился в плачущее и хнычущее существо, неспособное ни к чему - жалкое зрелище, но это было закономерно, чего еще ждать от истощенной Империи, потерявшей былую мощь и имевшую во главе себя серебролюбивого императора, думающего лишь о деньгах. Неизвестно как бы повернулась история если бы план этого знаменитого пирата удался, но тут вмешалась природа. Или это Свет сжалился над посвященном ему городом? Кто знает. Как только пираты отплыли от Феора в сторону желанного приза, внезапно налетела буря разметавшая весь их флот, большая часть кораблей потонула или разбилась о прибрежные скалы, и, еще долго после кораблекрушений радостные жители Сияющего Города собирали выброшенные волной куски судов на сувениры. После такой катастрофы, Таругу ничего не оставалось делать, кроме как вернуться на Ханию. Хоть он потерял большую часть добычи, но и того что осталось хватало с избытком дабы все смирились с провалом финала грандиозной операции.
Как ни странно, но это крушение стало началом его грандиозной карьеры, сарды внимательно наблюдали за Великим Рейдом, и, их эмир сделал из этого надлежащие выводы, он решил, что кочевникам нужно учиться строить корабли, а кто лучше всего подходил на роль учителя нежели самый успешный пират Таруг? На Ханию направилось посольство эмира. То, что они предложили пирату, было нечто большим нежели просто деньги, они посулили ему сардское дворянство с титулом и с правом передавать его по наследству. Эмир предложил Таругу и его детям будущее, в котором они станут не бандитами с большой дороги, а частью огромной империи Восхода, а сам Таруг займет должность главы всего имперского флота, который, впрочем, ему еще предстояло создать. Трудно, да что там, почти невозможно отказаться от предложения сменить статус бандита на флотоводца могучей державы. Не все пираты были согласны последовать за своим вождем, многие из них выбрали этот путь разбоя как раз для того, чтобы убежать от военной муштры флота, от бдительного ока государства с его удавкой в виде налогов, законов и правил, тех кто не согласился присягнуть новому адмиралу, утопили в бухте города. После, Таруг с флотом направился в Лит - пираты не успели разграбить этот город, бывший тогда столицей сардов. Здесь он провел два года контролирую постройку судовых верфей, каменных доков защищавших корпуса судов зимой, лесопильных установок, складов для корабельного снаряжения и прочих построек жизненно необходимых для функционирования флота. Таруг отдавал всего себя новой службе: лично выезжал в окрестные холмы заросшие красивыми высокими соснами и показывал какие деревья подойдут для кораблей, он самолично чертил планы новых судов подробно разъясняя плотникам каждую деталь и не брезговал работать рука об руку с мастерами- корабелами. В первый год своей службы, он опять же самостоятельно подготовил навигаторов для будущего флота используя составленные в многочисленных походах карты где были нанесены все имевшиеся в Гиере мели, отмели, рифы, водовороты, течения, банки, скалы.
Летом 557 года, в бухте Лита, Таруг закончил строительство нового флота сардов из ста тридцати кораблей. А через пару лет еретики под руководством пятидесятилетнего Таруга стали хозяевами моря уничтожив остатки морской мощи вореев. Без всякой жалости Таруг расправился со своими бывшими коллегами по пиратскому делу вновь сделав море безопасным для торговцев, даже морской народ Хельда после нескольких поражений признал главенство кочевников на море. Таруг носил титул главы флота двадцать лет, за это время благодаря ему выросло новое поколение торговцев, не ведавших хаоса и разбоя, ранее царивших на Гиере, люди очень быстро привыкли к новой, спокойной жизни, и считали, что так будет всегда. Однако, вечность имеет свойство заканчиваться, Таруг передал свой титул сыну Таругу -младшему, оказавшемуся не столько талантливым как его отец. Нельзя сказать, что тот загубил полученное наследство, но с этого момента началось медленное увядание грозной морской славы сардов и постепенно это привело к тому, что беспорядок, правда в меньшем масштабе, начал возвращаться в Гиеру. Все повторилось с ужасающей точностью, вновь и в тех же местах: на побережье Халада стали появляться пиратские гнезда. Впрочем, стоит ли удивляться этому если строение побережья буквально призывало всех лихих людей обосноваться именно здесь: на изломанных берегах находилось множество малозаметных бухточек, надежно защищавших корабли от бурь и от патрульных судов, и тут же проживали ловцы рыбы, которые снабжали пиратов свежей водой и провизией, а также служили источником пополнения живой силы. Пиратские берега состояли не только из скал, родников с чистой водой, глубоких гаваней, но также, сюда вплетались несбывшиеся мечты десятков тысяч людей - молодым ребятам из поселков казалось, что лучше стоять на палубе корабля сжимая саблю в ожидании сражения, нежели проводить свою жизнь на лодке по горло в рыбе. Все они видели себя новыми Таругами, великими флотоводцами, ставящими на колени целые государства, но лучшее на что они могли рассчитывать после десятков лет опасной жизни -состояние в несколько монет, которых едва хватит на покупку рыбацкого баркаса. По мере того как флот сардов возглавляли все более и более бездарные флотоводцы, эскадры садов в ускоренном виде повторяли путь вореев; тогда как ряды пиратов неизменно росли. Теперь пиратские базы начали возникать не только на берегу Халада, но и на островах, лежащих вдоль торговых маршрутов. В результате чего, из-за присосавшихся к нему паразитов-пиратов тело торговли увядало. Морей нашел в создавшемся трагическом положении удобный шанс, позволяющий ослабить сардов -император вступил в переписку с одним из капитанов бандитов и договорился с ним о встрече, для чего мы и направлялись в нелюбимый мною Феон.
Мы покинули Кандий в начале второго месяца весны 611 года. Нас сопровождал небольшой отряд из трех десятков воинов, но я знал, что ранее Сильверий отправил в Феон пару сотен человек, которые должны были стать ударной силой на случай если переговоры с корпорацией торговцев не заладятся. Мы были одеты в обычную дорожную одежду: плащи, легкие куртки, рубахи на выпуск и брюки, к седлу каждого привязано шерстяное одело которое можно использовать и как матрас, и как покрывало. Не смотря на все просьбы Калета осталась дома и как показали дальнейшие события, это оказалось к лучшему. Сразу за воротами, ведущими на восток, дорогу с двух сторон стиснули ряды мраморных колонн тянущиеся на расстояние в несколько сотен метров, высота каждой составляла примерно три метра, на некоторых мастера выбили гимны Истинному Свету, на других портреты императоров вореев, третьи несли на себе рисунки, повествующие об известных событиях. Такие колоннады традиционно строились на восточной стороне большинства ворейских городов с образовательной целью, ведь глядя на изукрашенные столбы, даже неграмотный крестьянин мог составить представление о важнейших событиях империи и увидеть, как выглядит его нынешний Император. Сейчас колониальный ряд больше походил на челюсть с выбитыми зубами - добрая треть часть колонн валялось на земле оставив в когда-то стройном ряду большие промежутки, а уцелевшие столбы носили на себе следы плесени, имели трещины от ударов по ним развлекающихся путешественников - как и многие другие монументы империи со временем колоннада превратилась из символа ее мощи, в яркий пример упадка. За колоннами, наступая на них и даже местами частично скрывая росли нескончаемые фруктовые сады, окружавшие город ароматным и цветастым кольцом: груши, сливы, персики, черешни, яблони - в долине Кандия выращивались любые плоды. Когда мы поднимались на очередной холм, то видели как на многие километры от города тянется море цветущих деревьев - это был настоящий океан белого цвета, осыпанный розовой взвесью. А стоило спуститься, и мы оказывались в коридоре со стенами постоянно меняющими свой окрас: белые груши уступали место красноватым яблоням, которые переходили в нежнопунцовую сливу, пока не наступал черед бледно-розовой вишни. Изредка в окружающую палитру врезались солнечные зайчики отбрасываемые водой -это были ирригационные каналы, протянувшиеся от реки, за сотни лет они прорезали все тело долины, именно им жители Пелоса обязаны своими невероятными урожаями, вызывающими зависть на двух континентах. Очередной порыв ветра доносил до нас голоса деревьев, беседующих с миром посредством шелеста листьев и скрипа стволов, сладкий аромат испускаемый налитыми весенней силой бутонами был настолько сильный, что казалось его можно нарезать кускам и есть. Между деревьев мелькали пернатые тени птиц - они уже вернулись с зимовки и приступили к обустройству гнезд для будущего потомства.
Мне всегда казалось несправедливым, что все это изобилие не могут увидеть люди, живущие в безводной пустыни где цветение происходит почти мгновенно и длится лишь несколько дней, или обитатели гор, где правит лишь серый цвет камня. Почему так много красоты собрано на этом маленьком участке двух континентов? Почему она не распределена равномерно по всей земле, что бы каждый мог насладиться ею как я сейчас? Неужели природа, в точности как жадный торгаш, копит все богатство в одном месте не желая выпускать его из вида? Или же все в мире подчиняется общему правилу несправедливости, когда одни получают все, а другие ничего? В молодости я часто задавался такого рода банальными вопросами, сейчас вызывающими у меня лишь зевоту, но тогда, тогда они мне казались чрезвычайно важными и требующими ответа. Который я разумеется так и не нашел, но, позднее я понял одну банальную очевидную вещь - мир такой какой есть, и вместо того, чтобы терзать себя мыслями о справедливости нужно просто наслаждаться теми немногими мгновениями счастья, которые подбрасывает скупая жизнь. Цветущие сады сменились зелеными колосьями озимой пшеницы, перемежающейся полями черной распаханной землей, оставленной под паром, чьи ровные параллельные канавки, тянулись до горизонта сливаясь с серыми очертаниями гор. Земля словно распахнула свои объятия, готовясь принять весенние дожди, которые напоят семена, наполнят их силой и вскоре здесь появятся стройные силуэты золотистой пшеницы. Среди этих полей то и дело попадались скромные домики крестьян, они напоминали стаи птиц - то сбивались в плотную группу численностью несколько сотен, то сидели по трое-четверо, а иногда встречались одиночные хутора.
В эту пору дороги Пелоса были относительно пустыми, на нашем пути мы встречали лишь одиноких путников и редкие телеги сборщиков старья путешествующих между деревнями и городами, живущих перепродажей безделушек. Лошадиные копыта мерно отстукивали пройденные километры, весь день мы провели в седле и только один раз остановились в придорожной таверне перекусить. Она располагалась в деревне, примостившейся к южному склону гор Сим, чья цветная земля с желтыми, красными, бурыми почвами богатыми известью издревле отводилась под виноградники, их витые низкие заросли, положенные на шпалеры, тянулись почти вдоль всего предгорья. Эту сухую, пропеченную землю орошал только естественный полив с гор, из-за чего урожаи здесь были меньше, чем на равнинных виноградниках с искусственным поливом, но зато именно из виноградника Сим получалось самое крепкое, самое сладкое вино во всем мире. Бочки с этим вином отправлялись даже в далекие Синд и Кхан. Было видно, что деревня получала хороший доход с виноделия: дома здесь стояли двух и трехэтажные, многие построены не из камня, а из более дорого кирпича, на который положили слой белоснежной штукатурки, в зависимости от вкусов хозяина ее разукрашивали либо религиозными сюжетами, либо портретами популярных герое из книг, но в обязательном порядке вокруг входной дверью имелись красные витки, сплошной изящной вязью оплетавших весь её периметр дабы отпугнуть злых духов. Деревня состояла из сотни с лишним домов, так что мы довольно долго ехали по главной улице к трактиру сложенному, вопреки здешним традициям, из дикого камня, из-за него здание получилось нарочито грубым и вместе с тем чрезвычайно изящным, такой эффект достигался благодаря тому, что между первым и вторым, и вторым и третьим этажами строители выложили уступ в виде трех ступенек из зеленого камня разбивающий серую массу здания - это походило на то как свежая зелень деревьев оживляет унылое горное плато. Трактир пустовал, занятыми стояли два стола: один оккупировало трое торговцев пьющих вино, очевидно они заключили сделку на покупку местной продукции, за соседним с ними столом пили местные - об этом говорили их легкие одеяния и отсутствие дорожной пыли. Наш приход насторожил хозяина: все-таки тридцать солдат, которые нас сопровождали, вызывали нервозность, но после того как мы заранее оплатили заказ его угрюмое лицо с роскошными усами немного посветлело, и он ушел на кухню откуда немедленно раздались громкие крики подгоняющие поваров. Пока мы рассаживались за столом, посетители окончательно перестали обращать на нас внимание и полностью сосредоточились на беседах между собой, группа местных, о чем -то тихо шепталась, а вот купцы говорили чуть громче чем нужно, и неожиданно мы услышали, что вера Единения стала вновь появляться на Хале. Поразительно как важно оказаться в нужное время в нужном месте рядом с людьми, накачавшимися вином и буквально выкрикивающими в лицо друг другу интересную для нас информацию. Торговцы рассказали, что видели несколько знаков единых - три ромба расположенных цепочкой один за другим, сцепленных уголками, нарисованных на стене пещеры где они укрывались от бури. Непонятно было ли это место служения единых и значит уже имеются сформировавшиеся общины, или это просто метка проходящего путника, оставленная лишь как сообщение для других единых.
Ересь Единения появилась сотню с лишним лет назад, ее породила усталость от войны между Империей Солнца и сардами, на тот моменте длившейся уже не один десяток лет и которая как болезнь истощала народ: мытари зверствовали при сборе денег, военные силком забирали мужчин, юношей, а иногда даже крепких стариков; из-за плохого финансирования солдаты грабили свои же собственные деревни вынимая из амбаров и вытрясая из людей всю имеющуюся еду. Неизвестно где родился самозваный пророк, провозгласивший веру Единения, я убежден он являлся человеком образованным, ведь концепция ереси являлась достаточно сложной и вместе с тем стройной, и вполне доступной для простых людей, а это говорило об уме создателя, ведь только по-настоящему талантливый человек мог изложить сложное- просто. Мне представляется что человек назвавший себя Единым больше не мог видеть, как гибнет все самое дорогое в его жизни, он захотел покончить со страданиями, но что мог сделать одиночка против сотен тысяч воинов с саблями, мечами, пиками, ружьями и камнебоями? Не силой решил он действовать, но духом, он захотел закончить войны примирив обе враждующие стороны с помощью веры. Ересь единения взяла за основу концепции и вореев и сардов говоря, что Истинный Свет даст каждому то, чего он хочет, одни войдут в его чертоги, чтобы воссоединиться со своими родными и продолжат свою жизнь в Свете, другие же станут его частью, сольются с ним. Единение учило что между учением Сияющего пророка и ересью Слияния нет противоречий: ведь то, что станет с нами после смерти - это всего лишь добровольный выбор каждого верующего. До поры, до времени ни одна из сторон не обращала внимание на Единение, так как это была религия крестьян и городской бедноты, а богатые и властные люди видят лишь то, что касается непосредственно их. Поэтому Единение беспрепятственно росло, набирало сторонников и семьдесят лет назад, когда нескольких вореев из императорской гвардии схватили вовремя проповедование непонятного учения среди товарищей -они призывали их дезертировать вместе с ними и уйти к Единому, о ереси узнали и властители. К этому моменту стало понятно что ересь присутствует не только в Сияющем городе и областях империи Солнца, но и среди сардов: на Хале к северу от Одрана, и в Халаде в области Рарфат, что впрочем не удивительно ибо сарды, также как и вореи, частенько страдали от войны, ведь победное шествие кочевников требовало постоянного притока мяса, пшена, рыбы и прочих товаров питающих действующую армию, иногда в ущерб своим собственным горожанам и крестьянам.
Судя по всему, властители обоих континентов сильно испугались возникшего конкурента, ибо то, что последовало дальше не имело ничего общего с войной, по сути борьба с ересью являлась многолетней бойней, людей отлавливали, пытали и сжигали: сарды и вореи убивали единых в громадных количествах, пусть даже большая часть из погибших скорее всего являлась невиновными, то все равно получается немаленькое число. Спустя три или четыре года казалось, что Единение удалось уничтожить вместе с его носителями, но на самом деле ересь просто затаилась и как плесень под домом, невидимая она жила и расползалась по обоим континентам пока пятьдесят лет назад, в 561 году, не разразилось масштабное семилетнее восстание: самозваный пророк - Единый провозгласил новое государства мира и гармонии, и мятеж как пожар охватил многие территории сардов и вореев на Хале, и области Рарфат и Нимея на Халаде. Благодаря эффекту неожиданности, на первых порах оно проходило очень успешно, имперские войска бежали из городов оставляя их во власти восставших. Однако захватив города единые не понимали, что им необходимо делать дальше, поэтому очень часто захваченные территории погружались в пучину беспорядков и беззакония, а вот бежавшие военные довольно быстро восстановили порядок в своих рядах и начали наступление на еретиков. Единые попробовали ответить, самая крупная битва состоялась на высокогорье Рарфата, близь города Гриф, летом 564 года: шестидесятитысячная армия единых была наголову разбита десятитысячным отрядом сардов. На этом восстание окончилось, хотя остатки единых еще пару лет отлавливали в труднодоступных местах. Пользуясь хаосом воцарившемся на землях вореев на Хале, сарды смогли продвинуться довольно сильно на восток, захватив огромное количество ворейских земель. В этот раз тоже казалось, что ересь Единения искоренили раз и навсегда и вот спустя многие годы мы вновь услышали о ней. Эта новость оставила у нас двоякое впечатление, для Пелоса крайне выгодно чтобы в тылу сардов разгорелся новый пожар восстания единых, но неподконтрольная нам ересь являлась обоюдным оружием и могла ранить нас точно также, как и сардов. Но, на тот момент, с этой ситуацией мы ничего не могли поделать, и просто приняли услышанное к сведению.
Из трактира мы выехали, когда солнце стояло в зените, над нашими головами находилось голубое полотно, на котором несколькими расплетенными нитями висели редкие облака, а далеко впереди голубоватая дымка неба тонула в восточной оконечности гор Сим. Наш путь постепенно отклонялся все больше на юг, к каменному мосту пересекающему реку Кандий, этот полукилометровый мост возвели не в самом удобном для постройки месте, потому что здесь река разливалась чрезвычайно широко, а если бы мост построили на десяток километров восточнее, могли бы ограничить вдвое меньшим сооружением. Но имперские инженеры руководствовались не принципом экономии, а задачей проложить наиболее удобный и самое главное быстрый путь: эта имперская дорога начиналась на материковой части Хала, ныне там зеленели болота, проходила через крепость Борд охранявшую перешеек под метким названием Язык, соединяющий полуостров с континентом, и шла практически прямо не считаясь с рельефом местности через седловины и разрывы горных кряжей на юг к Феону. Имперский путь имел военное значение и предназначался для переброски войск по всему полуострову, а значит главной задачей для строителей являлось проложить путь, по которому люди перемещались как можно скорее, при этом вопрос стоимости сооружения стоял на втором месте. Глядя на эту дорогу я представлял себе: как по ней непрерывном потоком сотни лет шли отряды имперских войск; неспешно переваливались доверху загруженные верблюды, скрипели телеги везущие урожай, скарб, перевозящие металлы или ткани; выкрикивали хвалы Свету ярко одетые верующие идущие в Феон чтобы увидеть световой маяк Цес; двигались огромные кибитки, высотой с двухэтажный дом, они и являлись по сути домами для бродячих семей - циркачей, гадателей, артистов; были изящные деревянные экипажи, чьи светлые и темные поверхности расписанные цветастыми узорам и картинами, принадлежали высшим сановникам империи, а на обочинах дороги стояли тенты где местные жители продавали соки , овощи, фрукты и готовую еду. Сейчас имперский путь представлял собой серую лента шириной в десять метров с потрескавшимися булыжниками и выбоинами оставленными весенними дождями, уносившими с собой раскрошившиеся от перепадов температур, давно не заменявшиеся камни.
Мост мы проезжали уже в сумерках, бледной луне едва хватало сил освятить его силуэт, с двух сторон резко обрывающийся и тонущий в еще большей черноте реки, стоило только поднять взгляд вперед и мост стремительно терял очертания - окончательно растворяясь в черноте, чтобы стать продолжением шума воды где-то под нами. Дорога за мостом по-прежнему была широкой и потерять ее из вида, даже ночью, мог только слепой, поэтому мы еще несколько часов ехали в полной темноте, пока не добрались до очередного трактира, имевшего спальные комнаты. Я, не ужиная, немедленно отправились спать, ибо за почти 11 часов скачки с несколькими перерывами мы пересекли половину долины Кандия и преодолели около сорока с лишним километров, а, за зиму я совершенно отвык от седла и теперь у меня все болело и ныло. Впрочем, перед тем как провалиться в сон у меня хватило сил смазать самые натертые места бальзамом. Утром все продолжило болеть хотя и значительно меньше, я снова нанес на кожу бальзам, и немного кривясь при каждом шаге спустился с лестницы. Я знал, что постепенно вольюсь в ритм конного шага и за оставшиеся три дня пути заново привыкну к дороге и как всегда буду получать от нее удовольствие, но это случиться потом. Ночью я не рассмотрел гостиницу, в которой мы остановились, однако в солнечном свете я немедленно ее узнал, мы с отцом и братьями не раз останавливались здесь во время наших торговых предприятий. Деревушка Халест в которой она находилась, стояла на редких в долине каменистых почвах и селиться здесь никто бы не стал, но место располагалось крайне удачно: оно являлось последним пристанище для путников перед входом в Голодную Степь и поэтому караваны торговцев останавливались здесь даже днем, задолго до наступления ночной темноты, дабы набраться сил и выйдя рано утром преодолеть как можно большее расстояние по дикому полю при свете дня. Я вышел во двор чтобы окунуться в бочку с водой установленную прямо перед входом, солнечные часы во дворе показывали десять утра значит Морей дал нам возможность отдохнуть подольше. Вода окончательно прогнала сонную хмарь, некоторое время я смотрел как слуги бегают по двору выполняя ежедневные рутинные обязанности: кто-то тащил курицу на кухню, кто-то набирал воду в колодце, кто-то сидел в тени на скамейке и правил ременную упряжь. Я еще немного поплескал на лицо и отправился завтракать, за столом я безуспешно пытался поудобнее пристроить свой отбитый зад, и в эту минуту мне неожиданно пришла в голову, идея которую я изложил Морея - посмотреть на плато Шепчущих, являвшееся одной из достопримечательностей Пелоса. Оно находилось близь прохода между горными кряжами: Алей с юга ограничивающим долину Кандий, и Фриуль полукругом окружающим область металлургов. Плато лежало на восточной оконечности Алей на высоте примерно полукилометра, и поездка к нему отняла бы у нас только несколько часов, я сказал, что этим временем стоит пожертвовать и увидеть одно из чудес мира. Морей согласился.
Проход между горными кряжами представлял собой дикую степь, благодаря близкому расположению гор воды здесь всегда имелось предостаточно, так что пространство не являлась серым и унылым, украшенным разве что однообразным ковылем. Вплоть до гор, располагавшихся в нескольких километрах, каждый сантиметр земли перед нами был раскрашен весной: красными угольками на фоне белого шафрана сияли тюльпаны, их пожар гасил зеленый тамариск, вслед за ними раскинулись небольшие озера темно-голубого ириса, тут и там подобно солнечным лучам протянулись ряды желтоватого горицвета вторгающиеся в скопления насыщенно- красных пионов, скрывавших между собой бледно-фиолетовые крокусы и фиолетовые брандушки. На человеческом холсте такая мешанина красок смотрелась бы как издевательство над вкусом, но здесь соседство ярких цветов выглядело чрезвычайно органично и не раздражало, наоборот возбуждало внимание, истосковавшееся за одноцветную зиму по ярким, естественным краскам природы. Жаль только, что это великолепие длиться всего пару весенних месяцев, и затем исчезнет до следующей весны. Вместе с нами по этому ковру передвигались: стада пока еще короткошерстных овец; табуны лошадей где, то один, то другой конь внезапно начинала танцевать на задних ногах, высоко вскидывая голову словно желая, как можно быстрее разогнать кровь после долгих месяцев в зимнике; группы флегматичных черно-белых коров ни на что не обращающих внимание и как мельницы перемалывающих траву под ногами. Под нами, в траве шла активная жизнь, но человек мог ухватить лишь ее край: то и дело зеленое полотно колыхалось задетое мышью -полевкой, мелькала серая длинноухая тень зайца, очевидно спасающегося от хорька и почти незаметно, в такт петлеобразному движению змеи, изгибалась трава. Многим животным не удавалось плотно слиться с окружающей местностью, в отличие от яркого щурка чей раскрас как нельзя лучше подходил к пышущему разнотравью, впрочем, светло-серый коростель или конец тоже отлично сливались с лугом. Но маскировка не освобождала этих птиц от необходимости постоянно искать врагов, могущих причинить вред и поэтому они, то и дело невысоко подлетали, пытаясь рассмотреть сверху недругов: не ползет ли где -то двухметровый уж, или не крадется ли куница. А если поднять голову в синее небо, то можно увидеть, как высоко-высоко, едва заметными точками кружат степные орлы высматривающие добычу, и, стоило им найти жертву как птица начинала своей быстрый полет превращавшийся под конец в падение стремительность которого заставляла замирать сердце: птица совершала на столько молниеносный бросок что казалось - она не может не разбиться, и лишь у самой земли она полностью расправляла крылья и захватив добычу устремлялась к безопасному месту что бы разделаться с жертвой. Вся эта видимая и невидимая глазу жизнь издавала невероятное множество звуков, со всех сторон слышаться шорохи, курлыканье, шелест травы, плеск воды, стрекотание, писк, крики, рык, клекот. Вместе с этой какофонией порыв ветра то и дело доносил сонм ароматов испускаемый цветами, и каждый раз запахи были новыми: то горькими, то сладковатыми, то освежали водой, то манили запахом меда.
Мы ехали по серой утоптанной дороге и горы постепенно заслоняли окружающий пейзаж, вытесняя своими каменными телами молочно -синее небо. Вскоре запахи степи сменились холодными порывами ветра, а единственным звуком стал низкий гул, словно где-то далеко- далеко в огромный рог дул великан, предупреждая о своем скором прибытии. Примерно через час пути горы заполнили собой почти все пространство, небесная синь оказалась заключена в теснину высоких скал, а лошадиные копыта издавали громкое клацанье усиливающееся горным эхом. Дальше мы ехали молча, прекратив всякие разговоры - это являлось главным правилом в тесных ущельях, где любой неосторожный звук мог вызывать обвал. Несмотря на то, что я вырос в краю где почти все время виднелись какие -либо горы я все равно не любил их, они подавляли своими размера напоминая на сколько же ничтожен и жалок человек, а их каменные стены не хранили в себе даже маленькой толики тепла и отталкивали своей холодностью. Ущелье, ведущее к плато, протянулось на полкилометра, эхо вторило каждому нашему шагу, изредка сверху сыпались камешки, примерно через десять минут горы начали расступаться выводя нас из теснины на плато. Натоптанного пути здесь разуметься не имелось, но по бокам то и дело встречались пирамиды из камней, так делали на всех часто используемых горных дорогах, чтобы даже в тумане путники могли отыскать тропу на однообразной каменистой поверхности. Пространство плато кое-где разбавлял зеленый мох, особенно много его было в глубоких оврагах, то и дело встречавшихся на нашем пути. Периодически мы огибали гигантские валуны затянутые зарослями плюща полностью скрывавшим их поверхность своими широкими листьями. С выходом на плато окружающие нас звуки совершенно изменились и стали подобны шепоту на незнакомом языке, они, то мягко шелестели как трава во время сенокоса, то в них пробуждались рокочущие интонации как будто волна вот-вот собиралась удариться о высокий утес. В любой точке плато нас окружал этот самый шепот, безостановочное голосение не отпускало нас ни на минуту, постоянным потоком вливаясь в уши. Согласно легенде, на это туманное плато отправлялись души, которые оказались недостойны уйти в Свет, но в тоже время, недостаточно нагрешили что бы страдать в вечном Холоде, и, здесь они отбывали назначенный им срок, почти не видя солнца из-за густых туч и туманов, и дрожа под постоянными порывами холодного ветра. Однако более научное объяснение гласило: шепот появляется из-за того, что ветер проходя через лощины, ущелья, сквозные пещеры, дыры в скалах приобретал ни на что не похожее, уникальное звучание, как если бы кто-то сделал штучную, грандиозную флейту из окружающих плато скал и камней. Но как всегда разумное объяснение происходящего не сильно мне помогло на плато, как и в прошлые разы после получасового пребывания среди этого безликого шепота, мой ум начинал отказывался работать рационально. Постепенно, небольшими шажочками в меня проникал страх, страх перед этим неведомым шепчущим существом которое вечно находилось за спиной, но сколько бы я не поворачивался оно все время ускользало из вида. Проходили минуты и вот, я начинал видеть боковым зрением какое -то мельтешение - измученное сознание материализовывало внутренний страх, и я был уверен, что шепчущий совершенно точно таится вон за тем валуном или лежал , готовый схватить меня, в овраге сбоку. Все в нашей группе так или иначе показывали свой страх: постоянно вздрагивая и оглядываясь, даже Сильверий и тот, при всей своей нарочитой невозмутимости стал похож на сжатую пружину. Морей же ничем не показал напряжения, он с ехал на лошади, и оглядывался так небрежно будто находился на прогулке в парке. За все то время, которое мы провели на плато, я не смог разглядеть на его лице не малейшей нервозности, честно признаюсь я очень желал увидеть хотя бы тень страха на его лице, чтобы Морей, из хладнокровного, уверенного в себе воина, на мгновение превратился в равного мне человека, такого же слабого, но этого не случилось. Он покинул плато Шепчущих так и не дрогнув.
Как я и предполагал экскурсия отняла у нас лишних три часа и когда мы вернулись на дорогу солнце сияло во всю, а вокруг нас продолжало плескаться разнотравное море, по которому ветер то и дело гонял зеленые волны. Временами в этом море нам попадались людей, в основном - пастухи, расстелившие простую некрашеную ткань, на которой ели свой нехитрый обед: кувшины с пивом, черные кругляши хлеба, зелень, треугольные куски сыра и сало с мясными прожилками. Иногда мы видели лекарей, собиравших в степи травы, они раскладывали их в огромные кожаные сумки с твердыми, стоячими бортами с множеством небольших отделений, такая аптечная сумка даже без трав всегда пахла дикой весенней степью. На второй день ехать стало значительно легче, втянувшись в дорогу люди расслабились, и даже прямая спина Сильверия немного согнулась словно хозяин решил на некоторое время дать послабление своей неизменной армейской выправке, а у меня появилось желание и самое главное силы поговорить с Мореем. Беседы с Мореем мне нравились по нескольким причинам: не смотря на то что я очень любил демонстрировать свои знания по поводу и особенно без, дружить я предпочитал с людьми умнее меня, потому что только у них я мог бы чему-то научиться, узнать новое, получить ответы на сложные вопросы или же просто провести приятную беседу, которая неизбежно обогатила бы меня новыми познаниями. Морей без сомнения относился к такой категории людей, и это была не заслуга учителей которые с малых лет пичкали его информацией по разным областям, я встречал множество аристократов прошедших такого рода обучение, но при этом все науки которые пытались поместить в их головы немедленно вываливались обратно как мука из прохудившегося мешка, ибо недостаточно приставить к человеку учителя в надежде что тот взрастит в юноше ум, важно было чтобы ум ученика сам стремился к знанию, являлся живым и жаждал нового, схватывал информацию и умел с ней обращаться. С самых первых дней я увидел, что Морей обладает именно таким разумом. Всю свою непростую жизнь он старательно развивался в разных науках начиная от искусства воина без которого он бы не выжил и заканчивая историей и бухгалтерий - науки для воина бесполезные, но чрезвычайно необходимые правителю, которым он рассчитывал стать. И, как часто случается с умными людьми, вместе со знанием к нему пришло понимание того, что весь его багаж наук чрезвычайно мал и вся его учёность лишь маленькая песчинка в бесконечном океане непознанного. Эта мысль как ни странно очень редко посещает способных личностей, которые полагают себя всезнающими и готовы давать советы по любому поводу, а если ты споришь с ними, то они гневаются указывая, что ты читал меньше их, а значит не смеешь им перечить. Морей же спокойно принимал поправки от других, он с готовностью признавал свою некомпетентность и учиться новому, в нем не присутствовало ни грамма самодовольного чванства. Он никогда не цеплялся за свою позицию просто потому, что она его и значит не может не быть правильной, если ситуация требовала, то он отбрасывал свои доводы в сторону чтобы, дать место более совершенному и актуальному знанию.
Мне нравился темп наших бесед, их ритм был неспешен, обстоятелен как большая река чьих берегов невозможно увидеть, а мы являлись двумя инженерами которые находились на разных ее сторонах и старательно выстраивали мост через эту огромную реку незнания. Мы не торопились вываливать друг на другу горы фактов, огорошивать собеседника сонмом цифр, добивать неопровержимыми цитатами; в наших диспутах не имелось агрессии и желания победить, цель их - обогатиться, а не растоптать оппонента. Обычно я подавал первую реплику и Морей подхватывал ее комментировал и возвращал ее мне, это могло быть обычное замечание про увиденную на небе птицу, погоду, тележку продавца - наша беседа вырастала из совершенно обыденного события. Именно во время одной из них, когда мы ехали по степи, в проходе между горами Алей и Фриуль, я подумал, что голос Морея очень похож на весенний Пелос: на фоне мягкого колыхания травы слышится далекий, но грозный рокот ветра с могучих гор. Интуитивно я ухватил ту двойственность натуры Морея которая со временем будет проявляться для меня все более и боле отчетливо. Безусловно внутри каждого человека борются добродетель и зло, первое толкает его на хорошие дела: именно благодаря добру он познает любовь, радость отцовства, учиться творить, принося пользу миру своим трудом, словом все созидание и обогащение мира есть результат того добра, которое неизменно живет в нем и стремиться к Свету. Однако обстоятельства нашей жизни могут сложиться и человек отбросит все это ради зла. Его могут принудить к этому внешние силы, а возможно он пойдет на это движимый внутренним порывом, на самом деле причина не слишком важна, а важно то, что его жизнь будет наполнена поступками, множащими в мире горе и разрушении. Либо человек создает, либо разрушает, одно с другим не сочетается. Почти никогда. В случае же Морея эти два начала каким-то образом уживались. Я видел его искреннюю заботу во время того, как он лично инспектировал сиротские дома воздвигнутые по его указу , стремясь удучшить условия жизни брошенных детей, он делал все для того, чтобы эти несчастные чувствовали себя хоть немного лучше. Морей принимал самое деятельное участие в постройке государственных домов для семей переселенцев и малоимущих людей у которых отобрали жилье за долги. Из множества увиденных мною фактов было очевидно, что ему не наплевать на страдания его подданных и в отличие от аристократов, он воспринимал народ не как абстракцию, что-то внешнее, постороннее и даже чуждое, единственная польза от этого нечто была в налогах, а как живой организм способный испытывать боль и радость. А с другой стороны в нем жило не мене сильное злое начало, приносившее в мир страдания, войны, кровь, крики боли и самое главное - очень любившее все это и желавшее приумножить боль. Это ярче всего выражалось в изуверских казнях, введенных Мореем по всему Пелосу, он посетил многие из них, особенно часто он бывал там, где преступников убивали наиболее страшно и жутко: разрывали лошадями, закапывали живьем, варили в масле. Эти две половины сочетались в нем достаточно органично, ни одна из них не имела над императором полной власть и каждая из них правила Мореем тогда, когда складывались для нее наиболее благоприятные обстоятельства, но стоило обстановке поменяться, то одна часть немедленно уходила в сторону и без борьбы уступала место другой -той что требовалась в данный момент. Именно той весной 611 года в Феоне я по-настоящему разглядел темную сторону Морея.
Миновав проход между горами, мы вскоре подъехали к реке Скорт, она служила своеобразной границей между изобильными лугами и Голодной Степью начинавшимися сразу за берегом. Степь представляла собой пятно диаметром примерно двадцать на двадцать километров занимавшее две трети равнины Варт. С севера степь ограничивалось рекой, на западе доходило почти до предгорий Хании отделявшей Пелос от Семиградья, на востоке упиралось в леса у гор Квирин за которыми лежала область Места, принадлежавшая торговцам Сенны, на юге же четкой границы не имелось, здесь полотно Голодной степи - усеянное на многие километры зарослями серебристого ковыля - постепенно начинало терять свою скудость красок, сменяясь обилием разнотравий , которое в свою очередь переходило в холмы перед Феоном. Дорога в степи была сухой, и чтобы поднимать как можно меньше пыли нашему отряду пришлось растянуться, но из-за отсутствия ветра серая взвесь еще долго висела над серой лентой пути, ожидая пока редкий порыв ветра не сотрет ее. Морей пожелал узнать историю этого пустынного места так ярко контрастирующего с густо заселенной долиной Кандия. Я, радуясь возможности показать свое превосходство, рассказал Морею что Степь существовала здесь всегда и естественно не раз и не два её пытались заселить, ибо все ученные утверждали, что изобильное солнце обещало огромные урожаи в случае если удастся наладить ирригацию земель. Самое масштабное переселением состоялось на кануне Лихорадки, тогда, весной с Халада было завезено около 30 тысяч поселенцев - добровольцев, построены бараки, в которых они должны были жить перовое время, стойла для скота, подготовлены запасы дров на зиму, а склады заполнены едой. Большинство людей приехало из перенаселённых южных провинций империи, где каждый имел либо совсем небольшой клочок земли, который едва кормил семью, либо человек не владел ничем и батрачил на хозяина. Заселение Голодной степи планировалось в два этапа, на первом предполагалось выкопать два главных пятикилометровых канала от реки Скорт и от которых затем хотели отвести целую сеть более мелких руковов питавших новые поселения. Таким образом предполагалось обводнить почти треть Голодной Степи, благодаря чему на следующий год вспаханную землю можно было поливать без ограничений. Не все проходило гладко, многое организовывалось в спешке и, например, некоторые бараки для поселенцев не имели даже кроватей, не говоря уже о стульях и столах, расчеты, сделанные для прорытия каналов, оказались слишком оптимистичными, и нормы выработки пришлось увеличить, стоит ли удивляться что поселенцы то и дело отказывались копать каналы по 14-16 часов в день. Иногда доходило до бунтов, когда люди, месяцами не евшие мяса и горячей еды - так как дрова и еду выделяемые империей бесплатно, нерадивые служащие продавали переселенцам по баснословным ценам, нападали на чиновников и солдат. Но все же, это являлось единичными случаями, тогда Империя находилась на пике своего могущества и могла быстро находить и перебрасывать большие объемы продовольствие чтобы гасить недовольство людей и снабжать тридцатитысячный корпус поселенцев прочими вещами. Каналы выкопали и на следующий год, имея под рукой огромные запасы воды крестьяне приступили к распашке степи: тяжелые плуги вгрызались в землю, сотни лет не знавшую человеческой руки. Огромные комья жирной почвы переваливались через стальные отвалы обнажая черное нутро степи, крестьяне, идя в след за плугом с удовольствием чувствовали, как пружинит под ногами почва. С каждым днем вспаханные борозды тянулись все дальше и дальше.
Летом люди увидели плоды своего труда: колосья налитой пшеницы слегка клонившейся к земле от тяжести зерен; ветки кустов гнулись от тяжелых, тугих помидоров; с длинных усиков клубники дети срывали и ели первые ягоды родившиеся в Голодной степи ; между листьев яркими красными точками виднелась земляника; с земли подбирали огромные созревшие огурцы; вилки капусты буквально терялись в изобилии листьев их окружавших; картофеля уродилось столько, что стоило лишь запустить руку между его кустами и он сам прыгал в ладонь; бледно зеленые кабачки соседствовали с синими баклажанами. Какое-то время казалось, что все идет хорошо, поселенцы, да и сам император, который организовал заселение этой нелюдимой земли полагали, что у них все получилось. Люди даже перестали звать это место Голодной Степью - в качестве вызова природе и демонстрации своей силы, мощи и прозорливости император самолично переименовал ее в Изобильную Степь. Вполне возможно, что в дальнейшем люди распахали бы всю землю и через несколько поколений память о Голодной степи заросшей ковылем, с немногочисленными дикими животными осталась бы лишь в преданиях. Но год изобилия пришелся на 350 год - дату первого появления в хрониках Лихорадки. На Пелос она нагрянула весной 351 года, к этому времени примерно половина переселенцев еще продолжала жить в бараках и по ним Лихорадка ударила особенно сильно - погибло три четверти, те кто обустроился в собственных домах - пострадали меньше, но все же, и среди них умерло не мало. За какие-то месяцы погибла половина всех поселенцев, в результате сеять на полях стало просто не кому, люди не могли прокормить себя, а купить или обменять на что-нибудь еду они не имели возможности, ибо вся империя оказалась в точно таком же бедственном положении - не хватало людей для сева и сбора урожаев. Сначала поселенцы съели весь фуражный корм, а потом начали забивать тягловых лошадей, коров, волов, овец, коз, даже домашних животных. Каналам, которые вырыли с такими мучениями и потерями требовалась ежегодная очистка, иначе они начинали заиливаться, но люди, занятые борьбой за выживание забросили их, это привело к тому что воды по ним поступало все меньше и меньше, орошаемая площадь земель стремительно уменьшалась, и Голодная Степь принялась отвоевать свои позиции. Выжившие стали разбегаться, но идти в сущности было некуда ведь жизнь в богатых деревнях Пелоса оказывалась не лучше, чем в бараках поселенцев: не было еды, поля не засеяны и сеять нечего потому что съели все , что могли найти, в каждой деревни минимум половина домов стояла заброшенными, фруктовые деревья в буквально смысле стояли голые ибо с них не только сорвали все плоды, но также содрали кору. Всюду голод и отчаяние. Два канала постепенно превратились в цепь заросших тиной прудов, которые в скором времени полностью высохли. Голодной степи потребовалось еще пара-тройка лет, чтобы вернуть свое. После, предпринималось еще несколько попыток завести сюда людей, последняя состоялась лет тридцать назад, когда на берегу реки Скорт разбили лагерь на две тысячи человек которые должны были точно так же, как и их предшественники прокопать канал, разбить сеть ирригации и начать сев. Но процесс организовали просто безобразно и за первые же месяцы поселенцы разбежались по всему Пелосу.
Пока еще было светло я то и дело показывал Морею знаки, оставшиеся от поселенцев, вон то понижение земли говорит о том, что здесь прорыли канал, за многие годы углубление почти слилось с поверхностью степи, но очертания все еще виднелись если знать куда смотреть, а поднявшись на холм иногда между зарослей ковыля можно рассмотреть четкие, прямые линии, складывающиеся в прямоугольники, это были контуры фундаментов домов, так окончательно и не затянутые вездесущими растениями. Впрочем, встречались и более материальные свидетельства попыток окультурить степь, несколько деревенских колодцев до сих пор содержали в образцовом порядке, и они в благодарность за заботу исправно обеспечивали путников водой. К одному из таких колодцев под названием Церковный мы подъехали во второй половине дня, он располагался рядом с заброшенной обителью Света сохранившейся довольно неплохо, потому что она являлась одним из немногих сооружений поселенцев сделанных из камня, а не из дерева. От обители остался трехметровый, круглый корпус из дикого камня, небольшой купол давно разрушился, а часть кладки вывалилась, так что верх стены выглядел как пасть зверя с острыми клыками, на месте окон зияли длинные вертикальные щели они походили на уродливые рты, изображенные безумным художником, в некоторых местах из стены пробивалась трава и кустарники. Вблизи обитель угнетала еще больше: да нас доносился запах тухлой, застоявшейся воды и трупные ароматы, было крайне неприятно сознавать, что место где раздавались счастливые людские голоса певшие хвалы Истинному Свету, место которое с помощью цветных витражей заполнялось синими, зелеными, желтыми лучами света радующими глаз, теперь превратилось в вонючий склеп залитый грязной водой и населенный насекомыми, пожирающими звериные трупы. Все время пока мы наполняли водой наши бурдюки Морей пристально смотрел на здание, его глаза сузились словно он думал о чем-то неприятном. Потом, он на секунду опустил глаза, это говорило о том, что он принял решение - спустя пару недель камни обители разберут, из них сложат пирамиду, скрепленную известью в память о погибших поселенцах.
На ночь мы разбили лагерь в овраге размеры которого позволяли укрыть от пронизывающего степь ветра весь наш отряд. Костер для готовки развели из дров, заранее прихваченных собой, в нескольких котелках грелись: баранина, каша из риса и чай. Разносился такой родной и домашний аромат, что на секунду мне показалось будто я вновь оказался дома, в Кандии, и мы с отцом и братьями выбрались на природу, дабы вечером посидеть у огня, поговорить и отдохнуть от повседневных дел. Я ощутил это так четко, что, развернувшись к соседу ожидал на его месте увидеть родное лицо брата или отца, но конечно же это был не он, и мне стало стыдно за свои фантазии. Оглядывая темное пространство, поглотившее пройденный нами путь и укрывавшее дорогу, что ждала нас впереди, я отчетливо понимал на сколько же мы являлись чужими в этой степи, и что наше вторжение нарушало порядок, который давным- давно установился здесь. В степи зимой полагалось пахнуть снегом и морозом, который щиплет щеки, весной - водой и свежей травой, летом - пылью, а осенью - увядающей зеленью, но никак не супом разогреваемом в котелке и не потом человеческих тел. Я смотрел на то, как после дня езды, усталые люди сидят у костра, ломают ветки, кряхтят пытаясь поудобнее пристроить зад, и думал о том, на сколько же человек чужд природе. Люди издревле кровью и потом выдирали у окружающего мира пахотные земли, тратили неимоверные усилия расчищая леса; теряли близких в схватках с хищниками, вспахивали тяжелую глинистую землю вгоняя в нее литры пота; весь световой день они проводили в поле удобряя почву и сея; согнувшись в три погибели следили за всходами выискивая следы болезней и паразитов; таскали воду для полива; выдирали сорняки коим не имелось конца. Работали чуть ли не круглые сутки, чтобы собрать урожай - торопясь опередить осенние дожди, а потом все начиналось сначала: вспашка, сев, уход и сбор. И так без конца. Жизнь крестьян и пастухов - вечная борьба, борьба с природой и страх, что природа победит и придет голод. Здесь не могло быть мирного сосуществования потому что мир для природы означал заросшие травой поля, которых больше не касается человек, а для человека мир заключался в том, что ему больше не придется беспокоиться о каверзах окружающего его мира и урожай всегда будет находиться в безопасности, что неизбежно вело к полному уничтожению всего природного начала и торжеству искусственно созданной человеческой среды, где он имеет возможность контролировать так много, как у него получится. Не имелось никакой золотой середины, либо один одерживал победу, либо другой.
Баранина наконец разогрелась, и я жадно схватил часть ноги, обжегся, но не отпустил, начал махать ею как девушка машет платком прощаясь с любимым. Морей, как и полагается командиру сначала убедился в том, что кони напоены и вычищены, а люди имеют достаточно еды, лишь после этого он присоединился к нам у костра. Морей явно находился в хорошем настроение, на его лице была слабая улыбка, он глядел на костер слегка прищурившись, изредка отщипывая мясо с костей. После окончания трапезы, Морей рассказал нам одну из своих многочисленных историй. В походах он делал это довольно часто, это помогало успокоить людей, отвлечь их от тяжелых дум, а также, такого рода рассказы заставляли подчиненных видеть в нем главного - человека которого нужно слушать. Он поведал нам старинную легенду, о том, как тиран построил столб из чистого золота и каждому ученному въехавшему в его город он предлагал задачу: измерить высоту столба, но при этом не глядеть на него, а в качестве награды сулил золота столько, сколько весил сам человек. Со смехом тиран выпроваживал из города всех потерпевших неудачу, коих было очень много, и он уже уверился в том, что ученные самый бесполезный народ на земле и все их знания, и рассуждения не имеют никакой практической пользы, но тут в его дворец пришел еще один человек науки, одет он был просто, ни что в его манерах не говорило о том, что перед властителем оказался один из самых великих умов современности. Глядя в землю и под надзором охраны он спиной подошел к столбу и встал подле него, затем он, заранее отрезанной нитью соответствующей его росту принялся отмерять длину своей тени, и делал это до тех пор, пока наконец его тень не сравнялась с нитью, после этого он нитью промерил тень столба и назвал точную его длину тирану. Тиран оказался посрамлен той простатой, с какой этот человек выполним его якобы невыполнимое задание. Все время рассказа я не столько слушал Морея, сколько наблюдал за окружающими нас людьми и в очередной раз убедился, что император владеет если не магией, то явно каким-то секретом, помогающим ему приковывать внимание и мысли людей. Стражники, конюхи, все в тот момент сидели или стояли, вытянув шеи в его направлении внимая каждому его слову, некоторые шевелили пальцами словно разматывали ту самую мерную нить, и это было не притворное, не льстивое внимание коего так много можно увидеть при дворе, а искреннее и жаждущее. Надо сказать, что Морей любил, когда люди его слушали, тянулись к нему ловили его фразы, смеялись вместе с ним. На балах, на собраниях, на советах, везде где нужно было произносить речи, дискутировать он вел себя как рыба в воде, мигом захватывая внимание людей, его энергия, бьющая через край, подавляла - не оставляя оппонентам ни одного шанса. Я часто ловил себя на том, что слушаю его как зачарованный, при этом не особо вникая в смысл его речей, на столько меня покоряли его жесты, тембр голоса, ритм речи. Однако, несмотря на это, Морей ценил одиночество, которого жизнь давала ему очень мало, я видел каким он возвращался с прогулок по лесу которые проводил без охраны и спутников, или же после молитвенных бдений - умиротворённым и расслабленным как будто заново родившимся, одиночество никогда не пугало его заставляя поскорее выбраться в люди, наоборот, он часто стремился остаться один. И это то же, являлось проявлением его двойственной натуры. После ужина Сильверий проверил часовых и приказал им держать фитили зажженными, Голодная степь не являлась безжизненной- здесь водились хищники: главную опасность представляли стаи волков и тигры в горах Пелоса заходящие временами далеко в степь.
Утром выйдя из палатки, я ничего не увидел, ибо нас окружил густой туман, молочно -белая стена скрывала за собой все что располагалось дальше пяти шагов. У его границ зелень травы теряла свою насыщенность начиная понемногу вплетаться в ненадежное дымчатое кружево, пока не обращалась в часть этого призрачного мира, люди уходя за лошадями растворялись в этой белизне будто кто-то стирал их с полотна мира - все границы стали зыбкими. Я слышал глухой шелест шагов по траве - мягкий, словно обернутый ватой, а голоса людей рядом со мной приходили словно издалека. Меня охватил внезапный порыв, захотелось бежать изо всех сил, разрывая горящими легкими туман, чтобы выбраться из этого мира где не было неба и земли: я испугался что ко мне из тумана подступает какая-то неведомая пустота, желающая поглотить все, включая и меня. Я несколько раз шумно вздохнул дабы прийти в себя. Я подошел к лошади и дотронулся до ее горячего тела, эта ясность в тумане, где ничего не было понятно, меня несколько успокоила, я стоял прижавшись к лошади словно защищаясь ее телом от этого неведомого ничто. Не знаю сколько я так провел временя, пока наконец не услышал команду на отправление - Морей принял решение не медлить и выезжать без завтрака, до Феона оставался полный день пути, и мы все хотели поскорее оказаться в городе и переночевать в кровати под надежной крышей. Наш отряд уехал, оставив в белесой глубине тумана черные круги костров и примятую во время сна траву,
Люди замечали Феон задолго до того, как поднимались на холмы и под ним расстилалась бухта вдоль которой растянулся город: за многие километры, будь то на воде или на суше, путники видели золотое сияние Цеса - светового маяка построенного на месте дома, где родился Сияющий Пророк. Он представлял собой башню, построенную из трех поставленных друг на друга прямоугольников, первый высотой сорок метров и диаметром двадцать, второй, поуже - 20 метров высотой и пятнадцать шириной и третий пятнадцать метров высотой и десять шириной. На вершине Цеса размещалась платформа с водруженной полусферой диаметром двенадцать метров и шесть метров высотой. Ее позолоченное тело сияло подобно маленькому солнцу и было видно аж до самого горизонта. Цеса являлся символом Пророка, даром почитателей Истинного Света своему учителю, маяк отбрасывал свет и днем и ночью (ночью, в праздники, люди забирались по лестнице на верх и расставляли факелы на подставки вдоль полусферы, отчего золотой блеск Цеса рукотворной желтой луной зажигался на небе). Хоть Цеса и являлся бледным подобием Истинного Света, в котором вот уже шестьсот лет пребывает Пророк и все праведники, но все равно каждый из истинно верующих увидевших его наполнялся в душе радостью и гордостью за своего Пророка, ибо как вода отражающая Солнце доказывает, что Солнце есть, так и маяк Цеса являлся зримым доказательством существования Света. Мы увидели яркие блики маяка за несколько километров до того, как взошли на северные холмы Феона. Само здание маяка было размыто в жарком воздухе и нам чудилось будто солнечные блики рождаются из пустоты в небе - словно они стали отражением чего-то большего и прекрасного, того, что человек никогда не сможет даже вообразить, как бы он не хотел.
С холмов открывался превосходный вид на город: пятна выкрашенных в белое крыш соседствовали с красной и темной черепицей, все это было смешанно в хаотичный узор будто кто-то разбрызгал краску разных цветов по сероватой, высохшей земле открытых нашему взору улиц. Доминировал над всем разуметься Цес установленный у самой воды, точно посреди подковообразной бухты. Под ним располагалась белоснежная мраморная змея причала очерчивающего почти всю бухту - это была условная граница между миром воды и суши, ее постоянно пересекал непрерывный поток людей и животных, увозящих и привозящих товары. Над городом парили тучи птиц, из пятна неприятно смазывали общую картину голубого моря и чистого неба, белесые точки чаек то и дело устремлялись вниз к свежим помоям. Город не миновал общий упадок царившей в Империи - он уменьшился практически вдвое и теперь здесь жило не больше шестидесяти тысяч человек, но, даже потеряв былое могущество Феон оставался важнейшим портом всей Гиеры куда стекались корабли со всех континентов. Помню, когда я приезжал сюда первый раз в восемь или девять лет я с трепетом ожидал возможности увидеть корабли: их изящных обводов, красивые паруса. Долгие недели я предвкушая это зрелище, о котором впрочем я тут же забыл стоило мне оказаться на огромном причале, где меня буквально сразила чудовищная вонь, клубящаяся над портом: сгнившая пища выброшенная за борт матросами, тухлые продукты, дубленная кожа, морская вода и разномастные звери каждый из которых обдавал меня своей собственной, ни с чем не сравнимым смрадом. И самый мерзкий из всех - чудовищный, нестерпимый запах давно немытых тел галерных рабов, и это было неудивительно ведь рабы проводили весь сезон плавания прикованными к веслам, они там ели, спали на узких гребных скамейках, ходили в туалет под себя, очень редко их отковывали и дозволяли помыться. В совокупности все эти ароматы превращались в убойную смесь запахов способную вывернуть кишки неподготовленного человека наизнанку. Тогда меня к счастью не вырвало, но впечатление от порта и кораблей испортило навсегда. С тех пор ничего не изменилось.
Но прежде порта мы могли лицезреть его суть, ради чего он собственно и существовал - товары. Перед портом, впрочем для торговцев это звучало как "за портом", располагалась целая череда рынков на которых можно купить все что угодно: сияющую медную посуду, яркие тропические плоды всех цветов и оттенков; самые нежные, газообразные ткани; пушистые кофры; разнообразное оружие начиная от декоративного и церемониального, и заканчивая мечами и ружьями прошедимие многочисленные войны; невесомый фарфор; острые слоновьи бивни; тут и там горели на солнце драгоценные камни, обжигая людей своим богатством и блеском, по соседству белизну жемчуга оттеняли красные кораллы; стояли фигурки из зеленого нефрита выполненные мастерами из Кхана; целые прилавки были завалены целебными эликсирами и сушенными травами; между горками красного и белого сахара лежали бруски пальмового; на прилавках возвышались огромные бутыли с прозрачным дешевым пойлом и тонкие изящные бутылки с красным и розовым вином; змеями лежали веревки из кокоса и конопли; за стеклом большим и малых емкостей тягуче переливались масла, а в отдаленных уголках можно приобрести дурманящие травы дающие покой. Чем ближе мы подходили к морю, тем сильнее нарастала невероятная какофония звуков портовой жизни - сочетание плеска волн, крика птиц, завывания ослов, мычание волов и коров, ржание лошадей, стук копыт, блеяние овец, крики торговцев, вопли рабов, ругань матросов, постукивание деревянных корпусов судов друг о друга. Громада Цеса все больше заслоняла собой горизонт и все больше разочаровывала: вблизи было видно, что его серый камень во многих местах крошится и пробуравлен довольно глубокими трещинами, прекрасный орнамент покрывавшей сооружение вязью сюжетов и текстами гимнов - выдолбленных или вылепленных на ровной поверхности, теперь оказался частично разрушен, а во многих местах облицовка и вовсе отваливался большими кусками. Цеса стоял ободранный, обвалившийся, треснувший, как гигант чьи дни славы давно миновали - из-за людского равнодушия и пренебрежения он лишился своего величия и славы.
Причал как обычно был переполнен людьми непрерывными потоками шагающих в совершенно разных направлениях, это походило на какой то огромный человеческий водоворот: вот шли таможенные офицеры с проверкой очередного прибывшего корабля, вот моряки радостно гогочущие идут в ближайший кабак; вот краснобородые нарсийские торговцы важно вышагивали посреди толпы , их белые халаты колыхались под порывами ветра задевая полами прохожих; там двигались стройные, темнокожие солийцы с заплетенными в косички волосы, за собой они вели нескольких молодых и пока еще невысоких жирафов с флегматичными лицами; длинные, почти конусообразные зеленые тюрбаны нимейцев виднелись издалека - будто кочки на болоте пришли в движение и рассекают водную гладь; присутствовали и сарды, они высокомерно посматривали вокруг с хозяйским видом, не смотря на жару они одевались в традиционные кожаные куртки с длинными рукавами и широкие черные шаровары украшенные по бокам красными узорами. Но большинство людей составляли жители Хала: либо торговцы из Сенны, в одежде они подражали своим коллегам из Халада: те кто побогаче носил яркие, как перья попугаев камзолы, сочетавшие в себе немыслимые цвета, те кто победнее ограничивался лишь двумя или тремя цветами, но какие-либо яркие, насыщенные цвета, бросающиеся в глаза, обязательно присутствовали, либо купцы из внутренних стран.
Постоянно наталкиваясь на прохожих я покорным хвостиком плелся за Мореем и Сильверием , в этот день мы хотели провести по крайней мере две встречи из трех запланированных, и в первую очередь Морей желал увидеться со своим названным братом из Нарса - Сандалом. Довольно быстро мы добрались до корабля, он был, примерно 30 метров длинны и 8 метров ширины, корпус расписан рисунками из нарсийских легенд - быкоголовые люди преследовали обычных людей, по небу летали львы с крыльями и головами ястребов, метавшие молнии в города, расположенные в низу и тому подобными картинами из древних нарсийских легенд, на трех мачтах крепились желтые паруса, сейчас свернутые высоко вверху. Обшивка была сделана из дуба, как у северных судов, тогда как нарсийцы обычно строились из сосны обильно произрастающей в предгорьях их полуострова, так что возможно Сандал купил этот корабль у Хельда. В переводе с нарсийского корабль назывался "Дивный свет", палуба была заставлена тюками так плотно, что невозможно было рассмотреть крышку грузового люка. В ожидании пока Сандал спустился, я слушал однообразный и немного успокаивающий стук борта судна о причал и более подробно разглядывал роспись судна. На самом носу с обоих сторон у корабля имелись глаза, изображая их художник ориентировался на человека, но по пути то ли потерял вдохновение, то ли наоборот испытал его прилив, и в итоге он изобразил в каждом глазе двойной зрачок - один над другим, в обрамлении одного века. Это производило жутковато впечатление, но можно не сомневаюсь, что рисунок отлично выполнял свою роль - отпугивал злых духов, ведь даже им было бы не по себе рядом с таким уродством. Любуясь этим шедевром, я пропустил момент, когда Сандал спустился к нам, он оказался типичным нарсом: высокий, худой, с бородой окрашенной охрой и с заплетенными в нее золотыми кольцами, это говорил о том, что он принадлежит к высшей аристократии. Его белые зубы буквально светились на фоне красной бороды. Из-за бороды Сандал казался старше своих лет, позже я с удивлением узнал, что ему всего лишь тридцать. Одевался он в традиционный для южных народов халат из крашенного в желтый цвет хлопка, и носил открытые кожаные сандалии. Как это принято у южан при встрече, он очень долго обнимался с Мореем, и говорили ему что-то на нарсийском, после Сандал на хорошем ворейском поздоровался со всеми нами. Тогда, при встрече я еще не знал всех обстоятельств, которые свели их вместе, Морей очень неохотно рассказывал о событиях Кровавой жатвы в Арафе 605 года, вся подноготная их первой встречи мне стала известна значительно позже.
Трудность войны с Нарсом всегда заключалась в его полуостровном положении, длинная лебединая шея протяженностью в тридцать километров связывала Нарс с Халадом, она была испещрена невысокими, но крутыми горами и узкими безводными долинами удлиняющими путь по перешейку, и в конечном счете превращающими дневной переход в трехдневный кошмар: животным и людям постоянно приходилось подниматься и спускаться по острым камням, или двигаться по раскаленному песку. Этот непростой путь отягощал тот факт, что на перешейке не росло даже сухих колючих кустарников способных накормить хотя бы верблюдов, не говоря уж о том, что не водилось ни сухопутных животных, ни птиц. Единственные кто здесь обитали были светоносные-нарсы, подстерегающие пришельцев буквально на каждом шагу. Они делали все чтобы путь по Лебединой шее стал для их врагов постоянным боем: летучие отряды нарсов буквально сваливались на противника с крутых склонов или же обстреливали его с холмов, после чего мгновенно растворялись в лабиринтах ущелий. Из-за крутых обрывистых скал, подводных рифов, стремительных течений, пенящих воду, большая часть берега полуострова Нарс была недоступна для кораблей, на нем располагалось лишь несколько удобных бухт и все они были тщательно защищены от вторжения, поэтому обойти Лебединую шею не представлялось возможным. Конфликт между вореями, а потом сардами, и нарсами шел постоянно и почти не прекращался, по большей части он сводился к довольно бестолковой возне на перешейке, отнимающей каждый день по одной, две, а иногда и десяток жизней солдат, что в общей сложности складывалось в многотысячные потери каждый год, и Свет знает сколько костей погребено под черным пескам вулканического пепла Лебединой шеи.
Лишь несколько раз вореям, и сардам, удавалось проникнуть на обширные поля Нарса удобряемые илом из разливающихся рек Улия и Дарац. Один из таких прорывов - Кровавая Жатва, организовал в 605 году Бесса, его план оказался лишён изящества, но он сработал. Почти две сотни тысяч солдат буквально забили своими телами всю Шею, куда ни глянь всюду глаз натыкался на сарда, на горе, на холме, в овраге - везде слышался стук от скатывающихся с гор камней, шорох песка под ногами солдат, выстрелы ружей, громки команды, ругань. Ветер приносил дым от костров на которых готовили пищу, вонь от вспотевших тел валящихся трупов. Буквально все было пронизано сардским присутствием не оставлявшем места для нарсов - Бесса просто раздавил противника своей мощью. Но далось это не малой ценой, больше недели армия переправлялась через перешеек, вовремя перехода погибло то ли пять, то ли все пятнадцать тысяч человек, в основном умирали от падения со скал, от полученных на природе ран, от нехватки воды. На равнину, ведущую к столице - Арафу сарды выбрались в весьма потрепанном состоянии: многие солдаты оказались истощены переходом и плохим питанием, ведь даже хорошо налаженная служба снабжения сардов не смогла обеспечить бесперебойный подвоз припасов по Лебединой шее и пустынной местности за ней. Любой другой полководец проиграл бы потому что выделил своей армии время на отдых и тем самым, подарил возможность нарсам сколотить армию и приготовиться к отпору, но не Бесса, не дав отдохнуть воинам, он направил армию к реке Зефон располагающейся на половине пути к столице светоносных. Солдаты нехотя, ропща, но шли, повинуясь его приказу, ибо Бессу они боялись больше чем любого врага, безостановочно он гнал свое войско к берегу реки дабы опередить нарсов и не дать им возможности переправить свои силы через воду. Свет знает сколько погибло сардов во время перехода, но эта цифра просто огромная, Морей говорил что дорога была буквально покрыта трупами, солдаты валились на ходу и товарищи перешагивали через них подгоняемые своими офицерами.
Добравшись до Зефона Бесса поставил лагерь и здесь, он применил крайне изощренную тактику позволившую запутать нарсов и выиграть битву - с помощью серии провокаций он вынудил противника на противоположенном берегу оставить удобные позиции и напасть на него. Но по-другому нарсы поступить и не могли, ибо все то, что они лицезрели в лагере сардов говорили им о необходимости атаки: нарсы видели, как от лагеря то и дело отходят небольшие отряды и двигаются в направлении перешейка, изредка на территории сардов раздавалась стрельба и громкие крики, пару раз возникали большие пожары. Крики часто не были имитацией, Бесса без жалости казнил и весьма изуверски всех, кто начинал требовать ухода из этой проклятой земли, и все в совокупности: бегство солдат, стрельба, казни создавало у светоносных впечатление, что сарды пребывают в чрезвычайном расстройстве и не могут сражаться. Спустя три дня этого представления, к своему несчастью светоносные решились на переправу, армия в сто пятьдесят тысяч солдат начала атаку на Бессу с двух сторон, стремясь схватить сардов в клещи. Для них было чрезвычайно удивительно что при их приближении сарды не бросились в рассыпную, наоборот, камнебои тут же начали метко стрелять, а солдаты организованно выстроились на берегу и принялись вести огонь по плывущим через стометровую реку нарсам. Здесь командиру светоносных следовало бы отдать приказ об отступлении, и пересмотреть свои планы, но он решил иначе и продолжил переправу. Разрозненные части нарсов становились легкой добычей сардов, их расстреливали прямо в воде или вырезали на берегу. В итоге войско сардов за световой день просто перемололо разрозненные части врага, трупы солдат запрудили реку - широкие шаровары нарсийцев придавали телам вид бабочек, намочивших свои тонкие крылья и уже никогда больше не могущих взлететь, с тех пор у сардов река носит название - река Бабочек в честь грандиозного поражения светоносных. Выжившие нарсы разбежались кто-куда. Беса стал одним немногих военноначальников которые смогли не просто пройти через Лебединую Шею с войском, но и одержать победу над хозяевами полуострова. Через пять дней после сражения в лагерь стремительным маршем прибыл Одокар, он не привез с собой подкрепления, ибо сыном эмира двигало не желание поддержать Бессу, а тщеславие - больше всего на свете он хотел превзойти своего отца, который за десятки лет одержал множество побед, и теперь у него появился такой шанс ведь путь на Араф оказался открыт.
Началась Кровавая Жатва. Сарды не планировали оставаться в стране как завоеватели, их задачей было - нанести максимальный ущерб Нарсу, и если в обычных условиях скот врага, женщин старались захватить целыми, ведь их потом можно продать как военную добычу, то сейчас в живых не оставляли даже кошек. На всем протяжении пути сардов до столицы Араф как грибы вырастали клубы дыма и множились горы трупов - горели деревни, города, оазисы, поля, разрушались ирригационные каналы и дамбы, кочевниками делалось все возможное, дабы ослабить противника: чем меньше пахотных земель и подданных у него останется, тем меньше он сможет получать урожаи и собирать налоги. За день до подхода к столице сердар Нарсов и часть правящего двора сбежали из города под предлогом сбора войска, этим они окончательно деморализовали светоносных, чья уверенность и так изрядно пошатнулась после проигрыша на реке Бабочек. Морей рассказывал что Араф располагался в огромном оазисе на перекрестье двух рек чей регулярный разлив давал местным фантастические урожаи, изначально он лежал в треугольник создающимся слиянием рек и с двух сторон и был надежно прикрыт широкой водой, но позже Араф разросся и пустил корни на противоположенных берегах, и каждый клочок земли на много километров от рек оказался покрыт зеленью: фруктовые деревья, злаки, кусты, трава для скота, в условиях водного изобилия под жарким южным солнцем здесь могла цвести даже палка. Нарсы сломленные проигрышем в битве и бегством властителей начали переговоры, к Одокару и Бессе вышел военный министр светоносных - Ласкарь, чтобы унизить сарды заставили его присутствовать на переговорах полностью голым. Сарды выдвинули только одно условие - полная сдача Арафа во власть победителей. В условиях более чем столетней вражды еретиков Слияния и светоносных это означало массовое убийство и разрушение города. Но у Ласкаря не имелось выбора, хотя он, не теряя присутствия духа даже в голом виде, и пытался выторговать послабления. В третий месяц весны 605 года ворота Арафа открылись навстречу рычащим от предвкушения кочевникам - началась бойня.