Аудитория была велика, и экзаменаторов дежурило трое. Один, возраста старше среднего, с полосой лысины ото лба до затылка, с видом бывалого сразу же сел на стул и стал спокойно разглядывать разношёрстную толпу абитуриентов. Второй, высокий и худой, нервно расхаживал у бокового окна, а третий, самый молодой, но и самый главный, возвышался над каким-то покатым ящичком ("Кафедра", — узнает потом Ева) и нудно зачитывал правила поведения на тестировании.
— Всем всё понятно? — наконец спросил он.
Собравшиеся загудели, задакали.
— Всё! — задорно крикнула Евина соседка по имени Кира, с которой та познакомилась в охваченной нервозностью толпе перед входом в корпус. Кира ничуть не волновалась, казалось, что всё происходящее её забавляет. Бывают же такие!
— Тогда, пока мы ещё не раздали тесты, — он помялся, — может, кто хочет… э-э… в туалет? — его взгляд нашёл группку парней и застыл на ней. — Так сходите сейчас, вас проводят.
Снова гудение. Ряды зашевелились, по лестницам застучали отдельные шаги.
— Пойдём, прогуляемся! — повернулась Кира к Еве. Как она раскованна на людях! Нипочём и признаться при всех, что хочет вот.
— Да ты что, я не могу так, смотрят же, — забормотала наша героиня, чувствуя, что краснеет. Ой, кажется, все парни на меня пялятся! — Я не хочу. — Прикрыла живот руками. — Правда, не хочу! Ты одна иди. Я тебе место займу.
— Пойдём-пойдём! — не унималась Кира. — Узнаешь хотя бы, где это. Мы же поступим, правда? И корпус нам этот родным станет. О-бя-за-тель-но! А с чего начинается родина, знаешь? Пошли, — она схватила стесняшку за руку и потащила вниз. — Тут хорошие туалеты, сама щас увидишь.
Пока они препирались, группа страждущих уже скрылась за дверью аудитории, сопровождаемая дежурными из мандатной комиссии. Экзаменаторы тактично не вмешивались, раскладывали какие-то оранжевые бумажки.
В коридоре вышедших не оказалось.
— Куда же идти? — растерянно спросила Ева. — Может, вернёмся?
— Да ты что? Я хочу-у! Мало, но жгуче. Шпарь за мной, я тут все ходы знаю. — И джинсовые ноги решительно замахали по коридору.
Ближайшие две минуты Ева только и делала, что поспешала за ведущей, боясь выпустить из виду крепкую джинсовую попку. Сверху на Кире, несмотря на летнюю жару, была куртка из "варёнки", охватывающая роскошные формы. Да, она тянула на звание настоящей девушки, даже — девахи, а вот Ева смотрелась и чувствовала себя только лишь девочкой.
Она покорно шла за Кирой и думала, что же она здесь так трусит, так теряется? Первый раз в городе, да, но ведь сначала обрадовалась, как приехала, тётка её радушно встретила. Если бы просто погостить — живи да радуйся, но — нужно поступать.
Торкнулась в приёмную комиссию. А там встретили неласково. Там вообще всех встречают неласково, будто не работу себе в учебном году обеспечивают. Нет, думают о том только, что лето у них пропадает, сиди тут в жаре да духоте, и всего хуже тем, кто на нижних ролях. Доценты с профессорами за хороший оклад парятся, часто чай уходят пить в комнату с кондиционером, а низкооплачиваемые? Нет причин особо любезничать с абитурой, никуда не денется, поступать-то всё равно надо, Как ни груби, а двери всё равно от напора трещат. Поступать хотят все.
Другое дело, что на неласковость не стоит остро реагировать, даже не зная, чем она вызвана. Но Ева такой уж человек, что всё близко к сердцу принимает, и это её ещё больше робит и стеснявит.
Особенно нехорошо отозвалось в её сердечке то, что высокомерная девица, восседающая за столом, будто невесть она кто, выглядела ничуть не старше её, хотя и пыталась. Вряд ли это настоящая сотрудница, максимум — аспирантка, а скорее всего, студенток мобилизовали на канцелярщину.
Но как чванится-то, всем тыкает, а ты её по имени-отчеству называй, вон и бейджик на лацкане, на нём словно водяными знаками "ВЫ" пропечатано. А лацкан на рубашечке, чуть приотворённой, мол, маечки и топики — это для населения, а я при исполнении. Хорошо н"ещё, что не милицейская та рубашка и без погон. И джинсы не синие, а какого-то стального цвета, посерьёзнее.
Но когда Ева собиралась уже уходить, она вдруг заметила, что воротник в "важной" расстёгнут гораздо сильнее, чем в начале, вплоть до чёрного лифчика. То он просто просвечивал чуток, теперь вот проглянул. Понятно, жарко, но когда же она успела? При мне руки не поднимала, несолидно.
А-а, наверное, когда выходила из-за стола и подходила к сейфу. Ева ещё подумала, что, может, для того только, чтобы засветиться на фоне этого стального символа власти, дать почуять свою значимость, погреметь замком, постукать дверцей, отрепетированные такие жесты. Ничего особенного из сейфа не взяла, такие бумажки у неё на столе кипой лежали. Тогда, небось, и расстегнулась пошире, для того и отворачивалась к сейфу.
Вот только нагибаться не стоило, даже таким привычно-заученным движением тела. Я, мол, наперёд знаю, где что лежит, не роюсь, как новичок, сначала на уровне роста, приседаю сразу. Заодно и покажу, что рубашка на мне длинная, солидная и приталена. Ладно, в общем, сидит на мне одежда — ответственный и полезный член приёмной комиссии я.
Да, подол приталенной рубашки доходил почти до широты таза и верхушек ягодиц. Но, как удивлённо заметила Ева, не покрывал джинсы, щель там оставалась. Вовсе не по пояс они были, как положено бы ответственной и подтянутой сотруднице, а по то же самое широкое место, и без ремня вдобавок. Без нужды тут ремень. С подола рубашки свисали подтяжечные замочки-"крокодильчики", они и придерживали джинсы, которые, как мы помним, были оч-чень солидного, не синего цвета.
Похоже, кто-то славно поработал ножницами. Верхний край джинсов явно самострочно замётан, сельчанке это сразу видно.
Впрочем, Еву беспокоило, не завернуть ли документы, так что и хихикнуть не посмела, просто отметила машинально. Раз так несерьёзно одетые важничают, то что говорить о по всем правилам облачённых взрослых.
Наконец дошли до двери "Ж".
— Ты иди, — тихо сказала Ева, — иди, а я здесь тебя подожду. Не хочу почти что я. Правда!
Это действительно было так. Если чуть-чуть и беспокоил внизу живот, то только потому лишь, что девочка перетрусила перед тестированием, а ещё с детства её в таких случаях тянуло на горшок. Дома она бы сходила для вящего комфорта, вялой короткой струйкой, а здесь… Как бы Кира не ушла, не дождавшись её. Вполне можно потерпеть час, за который она надеялась заполнить тест. К тому же она теперь знает, где туалет, и сходит потом сама, в одиночку, а не как сейчас — почти что строем.
Кира отпустила Евину руку.
— Ладно, стой здесь. Всё обстряпаю сама. — И скрылась за дверью.
Что бы это значило? Ева отошла к противоположной стене, прислонилась. Ой, в школе же так не велят! Отступила на шаг. А так загораживаю проход, и за это в школе ругают. Встала почти вплотную к стене, но не касаясь её. Чуть-чуть покачивается, руки за спиной.
Мимо прошли двое, постарше абитуриенток выглядели, поосвоеннее в корпусе. Судачили:
— Помнишь, Тайка говорила, малы ей трусики, что мы ей на рождень подарили? Ничего не малы, просто по телу идут впритирку, побрилась она и натянула. Поверх — юбочку на два пальца длиннее. Сидит на тестах, время от времени руку к бедру опускает, почёсывает. Почесала близко к талии, и вдруг взгляд опустила. Ого, как обтянула лонная косточка, аж блестит, и белый шёлк ровно-ровно уходит так в "туннель". Раньше-то трусы обыденные носила, всё смазанно, никакой красоты. А тут такое! Ну, она и стала смотреть, не одёргивая. Вдруг смотрит — дежурный идёт, высматривает, кто под парту смотрит. Она сразу — шмыг глазами, и на тесты. А юбочка завёрнутой осталась. Ну, дежурный вокруг походил-походил, потом и другие стали подниматься к ней, проверять. И только когда снизу снова зачесалось, она всё поняла. А чего? Это как от купальника, всё прилично. И жарко к тому же.
Ева поёжилась. Неужели так правда? Ужасно застенчивый у неё вид. Но кого стесняться? Некого. Никого. Странно… Девчонок шесть-восемь ушло облегчаться раньше них, уже и возвращаться должны, не по литру же выкапывают. Может, тужатся, стремятся выдавить, а ничего не идёт — нужда их липовая, от нервов. Потом трусы натянут, расслабятся — тут-то и прыснет. Впрочем, нервная да стеснительная и не выйдет по нужде, лопнет скорее. Но почему же никто не выходит?
Стукнула дверь. Кира аж сияла.
— Всё в порядке! Держи! — Она стала было выводить руку из-за спины, но в это время дверь туалета снова приоткрылась и из-за неё высунулась голова молодой женщины.
— Для неё? — спросила она, Кира кивнула. — Сразу после теста, не забудьте. Ну, сами знаете. — Голова скрылась.
Кира воровато озирнулась.
— Вот, держи, — протянула она руку, в которой была зажата большая бумажка и маленькая пачечка. — Или нет, давай я тебе сама прилажу.
Карие глаза критически осмотрели щупленькую девочкину фигурку. На Еве были малиновые бриджи и белая маечка без рукавов, на ногах — летние туфельки.
— Наверное, лучше на спину, — бормотала Кира, оглядывая кисейный верх и сгущающуюся ниже атласную белизну. Повернула подругу, на спине майка полосатилась, померила пальцами, девочка поёжилась. — Да, сюда и приладим. Только ты не порви, когда вытаскивать будешь. И осторожнее — те дядьки ничего не знают, с ними не делятся.
— Погоди, — взмолилась Ева, чуя, как деловитые пальцы отгибают низ её маечки. — Что ты туда суёшь?
— Вот, смотри. Всё честно, без обмана.
Это был сложенный вдвое большой плотный лист, из которого торчал ещё один листок, вполовину. Густо пестрел печатный шрифт, сверху красовалось: "Государственный тест по истории РФ. Вариант N…"
— Большой, а мять нельзя, — бормотала Кира. — У меня под курткой, тебе на спине спрячу. Давай! — Она взяла листок из рук Евы, зашла со спины.
— Только застёжку не задень! — умоляла Ева. — Расстегнёшь мне весь лифчик!
Она не любила вспоминать, когда и как это случилось в школе, помнила только острое чувство стыда, когда зажатая грудь вдруг ощутила непрошенную свободу. Оголилась будто! Нет-нет, застёжка — это святое, она её несколько раз перед выходом из дому проверяла, закидывала назад руки. Своего рода навязчивость.
— Ой, ой, расстегну я ей, титьки выпущу, — приговаривала Кира так дурашливо, что обидеться было никак нельзя. — Было бы чего выпускать! Слушай, Ев, ты бы носила маечки в узенькую полосочку, они так рельеф подчёркивают, что боже ж мой! Сама видела. Лопатки, к примеру, выглядят как средний бюст, эротично так. А чего? Чего нам зависеть от капризов освещения и ракурса взгляда, то ли видны наши прелести, то ли едва заметны, теней, видишь ли, нет. Мелкая полосочка так и готова искривиться, всё и вся твоё показать, подчеркнуть. Некоторые даже ниже талии носят, страшно сказать — пупок прикрыт, зато животик так выпукло-выпукло выглядит, хоть не щупай — ничего нового. И твой… э-э… бюст смотрелся бы как весьма и весьма приличный, пока в профиль не повернёшься. Нет, я дело говорю. Хочешь, вместе пойдём, выберем тебе стопку маечек, топиков? Всё равно надо городской одеждой обзаводиться. Я всё деревенское, что мне давали в дорогу, выбросила.
— Нет-нет, — лепетала Ева, стараясь помельче дышать, ибо засовываемое делало из лифчика прямо-таки "испанский сапог", грудная клетка едва не трещала. — Я потом… когда освоюсь… уф-ф!
Мечтая о просторе, она вспомнила топик одной из ушедших в туалет, виденной со спины, идущей к двери. На спине прямой (не бубновым тузом) квадрат, и от его углов уходят узкие косые полосы, две через плечи, две по бокам. Что же спереди? Какая там конфигурация? По крайней мере, лист бумаги там не спрячешь, и если девушка стесняется "лифчикового" зада, то такой квадрат для неё — самое то.
Верхняя кромка листка упорно лезла вверх, шелуша кожу.
— Будь маечка подлиннее… Не всё же пупок казать. Да тихо ты! Не расстегну я, только оттяну, листок просуну и прижму. Не захотела ты зайти, там бы мы обделили всё в лучшем виде. А бюстак у тебя клёвый, ух, как пружинит. Фирма! Вот так. — По спине, оглаживая, провели руками. — Всё в порядке. Теперь держи ключ.
Ключом оказалась пачечка тонкой папиросной бумаги, испечатанная мельчайшим шрифтом.
— Сделаем вот так, — Кира разделила её на две равные доли, одну сунула подруге, со второй подступилась спереди. — Засовывай в правую чашку, а я в левую. Как раз грудь твоя поправится, а то атласно, да плоско.
Ева испуганно следовала командам, не возражая.
— Учли прошлый опыт, — приговаривала бывалая, прилаживая тайничок к грудке, подгибая, стараясь сделать форму. — Отслои один листок и скатывай с него ответы. Если засекут, не жди, когда подойдут и отберут, а мни и суй в рот. Фиг чего докажут! А когда отойдут, ты потихонечку отслои второй листочек — он такой же — и валяй с него. Сверху у тебя кисея, приладим снизу, вот так, снизу за ними и лезь, нагнись к столу и подлезай, майка у тебя не очень тугая. Ловко придумано, верно? Только ты чередуй груди, будто младенца кормишь, чтоб симметрично всё было.
Щёки Евы пунцовели, того же цвета сосочки ягодками сидели в колющих нежную кожу бумажных кульках. К счастью, в коридоре никого не было.
Да, именно соски придавали ощущение больших безобразных грудей, который таковыми ни в коем случае не были. Большие, красные, какие-то неопрятные, торчащие. Как ни прилаживаю, ни уговариваю побледнее стать — ни в какую. Как какое чувство испытаю посильнее — они, чую, шевелятся, встают. Стыжусь я их, а стыд этот на все груди переносится, будто это они большие до безобразия. А они крохотные. Такой вот раздрай, и вряд ли корсет поможет. Водой холодной? Пробовала — простужаюсь. Лёд приложить — больно и ещё краснее. Верно, ничего не попишешь.
Она подвигала руками. Чувствуя, как грудки (да чего там — грудная клетка) прижимается к жёстким чашкам с толстой "подкладкой", Ева с изумлением ощутила, что эти чашки в чём-то сродни лопаткам, только спереди — так же служат опорой рукам. Теперь, отводя руку, ты чувствуешь поддержку и сзади, и спереди, знаешь, что если придётся вести руку с силой, у неё есть, на что опереться, хоть символическая помощь, а будет. Поменьше стало в плечевом поясе свободы — сестры слабости, побольше стеснения — брата определённости и уверенности в своих силах.
Конечно, для девушки это не лучшее ощущение в груди. Но ведь из всего надо уметь извлекать пользу. Даже из крохотулечек-грудашечек и тесного белья.
— Всё! Готова ты. Пошли!
— Подожди, у тебя лямочка виднеется. Давай поправлю.
Кира почувствовала, что ручки у подружки влажные. Нервничает. И поправляет что-то долго. Надо успокоить. Поговорим.
— Между прочим, современная девушка, если… гм-гм… её тело не распирает одежду, и не должна скрывать бретельки. Хоть по пяди с каждой стороны, а покажи. Если стеснительная — сзади, в вырезах вокруг подмышек, или там прозрачная спинка. Ремешок сумки мы ведь не скрываем, а титьки чем хуже? Покажи, что у тебя оснастка не хуже, чем у других. Тем более, что другие-то не стесняются, выставляют всё, что можно и нельзя. Поясок юбки на виду — этого не стыдишься? А ведь юбка покрывает части тела не менее важные, чем бюстгальтер. Купаешься в бикини? Почему же тогда…
Она не договорила, увидев, как Ева слегка подмигнула и мотнула головой. Ага, не хочет, чтобы услышали. А что там?
Мимо них прошла девушка, повернувшись, Кира увидела лишь удаляющуюся спину. В глаза бросились горизонтальные края одежды. Горизонтально шли нижние края огромных вырезов чёрной майки вокруг лопаток. У мужчин там мускулы, а у прохожей просто виднелась нежная незагорелая кожа с какой-то висячей складкой. Лопатки не выпирали отнюдь. Строго горизонтально шла обязательная полоска кожи на талии. Нижние края чёрных шорт также шли горизонтально, хотя тут были вариации, перекосики, так что мясистые края ягодиц не таились за семью печатями. Верхние края гольф довершали "горизонтальную компанию", а на загорелых ногах были чёрно-белые кроссовки. Но плечам веером рассыпались тёмные волосы, закрывающие воротник майки; возможно, он тоже шёл параллельно земле.
— Где же бретельки? — недоумевала Ева тихим голосом, — Я перёд не рассмотрела толком, но девушка же…
Кира хмыкнула.
— Ты же видишь, у неё там всё пухленькое. Полнушечка, бюстик ничего себе, тяжелёнький, оттягивает. Такой открытые бретельки не идут, больно уж они напряжённые. Когда я вижу, как лямка перехлёстывает лопаточный вырез, да ещё наискосок, да ещё плотно прилегает к выступающей лопатке — мне это напоминает знаешь что? Портупею! Ну вот, засмеялась, хорошо. Портупея — это стянутость, это военная дисциплина, это всё то, что девушкам чуждо. С тугой лямкой через плечо надо строевым шагом ходить, а тут ещё через каждое. Давай уж без.
— Но чёрный цвет не совсем девичий.
— Тоже понятно. Кожа-то сама видишь какая, лицом через вырезы показан товар… то есть кожа. Парней прямо тянет потрепать по лопатке, ущипнуть за бедро. Но раз прикид чёрный, ничего этого нельзя. В нежно-розовым её бы давно уже скушали. А так — сначала познакомься, повергнись придирчивой оценке, сблизься, а уж потом…
— Ну хорошо, портупея не для девушек, но как же без бретелек-то? Тем более, грудь тяжёлая.
— Потом расскажу. Ты отошла, развеселилась? Пойдём тогда.
И сдержала слово — потом, когда в общагу вселялись и ходили вместе. А вам лучше сейчас узнать.
— Видишь ли… вернее, ты не видишь, и парни не видят, что лямки идут не вертикально и не наискосок, будто из центра спины, а косо. Скажем, под левой лопаткой отходит от поперечной планки бретелька, но не вверх, а косо, под майкой пересекает спину и выходит к правой ключице аккурат там, где та еле прикрыта маечкой. А спереди она ныряет вниз, там выреза нет, и вцепляется в правую чашку — тут уж косота ни к чему, не удержишь косо. Так же и справа — к левой чашке. Фишка в том, чтобы такая лямка не жалась к шее, где будет видна, для чего внутри плечиков майки вшиваются небольшие скобки, куда и заправляются бретельки. В упор косой крест на спине заметен, конечно, но издали видна только безбретелечность, беспортупейность. И свобода рук, хоть крути ими большие обороты.
Вообще, это придумка — пускать лямочки по скобочкам изнутри майки. Так и спереди можно сделать недурные вырезы вокруг пройм, и через шею пустить лямочку — кончено, если бюст нетяжёлый, допускает косое удержание. Можно заднюю часть бретелек сделать в виде пластиковых змеек, да и переднюю тоже, чтоб шли к цели зигзагом, запутывая мужской глаз. Тогда и скобочек в майке не нужно, разве что самые намётки. Ну, поняла?
А тогда Ева старалась не ломать голову, тем более, что по дороге Кира давала советы.
— Они сейчас разносить будут тесты и осматривать, нет ли у нас чего запретного. Следи за ними и улучай момент, чтоб снять лист со спины. Ложи перед собой, как ни в чём не бывало. Подойдут — скажи: спасибо, мне уже дали. Их трое, поверят, да и некогда им разбираться — обнести бы всех побыстрее. А не улучишь момент или застрашишься — ладно, бери, что дают, а своё потом вытянешь. Сдать можешь оба, уничтожить-то не удастся, но лови момент, когда сдавать вереницей потянутся и этим хмырям не до проверок будет. Мне уже сказали, что худяк этот высокий зорко проверяет ответы, всё ли в порядке, лысому — всё до лампочки, а молодой в очках остаётся следить за ещё пишущими. Клади оба теста прямо в кучу, шиш они разберутся! Я и сама так сделаю. Ну, всё, пришли. Вид — вид невинный сделай, чего щеками горишь?! Уши потуши!
Ева уже набралась смелости, и вдруг снова её что-то сбило с панталыку.
Навстречу шла молодая женщина… не девушка, а именно молодая женщина, чем-то неуловимо отличающаяся от девушек., Её изумрудной платье плотно прилегало к телу в ключицах и поясе, а ниже его активно распирал живот (может, он и обозначал зрелость?). В груди было посвободнее, летом ведь должно быть либо свободно, либо просто голо, чтоб воздух гулял. Вырез небольшой по нашим временам, стоячим овалом, и хоть между ключицами и поясом не было натянуто, скорее свободно так обволакивало телеса, но при ходьбе было заметно, как в материю изнутри бьются мягкие груди, в вырезе то возникала, то пропадала ложбинка. Для лифчика бюст маловат и легковат, если обтянуть, то и взглянуть не на что, а вот так, свободно, с мгновенным натягиванием и отпусканием материи — клёво.
В студентки по возрасту женщина никак не годилась, но Еве взбрело в голову, что таким свободным макаром встреченная демонстрирует, что под одеждой в груди ничего нет. Какой контраст с ней, "упакованной"! Остановилась, слегка попятилась даже, зябко (в такую-то жару!) передёрнула плечами.
— Ты чего?
— Боюсь я, — прозвучал тихий голосок. — Боюсь туда идти. Боюсь провалиться. И вообще — БОЮ-ЮСЬ!
— Из-за этого? — Кирины руки слегка погладили то самое место под майкой. — Да тут же всё тип-топ. Больше нахальства, милая, и всё выгорит.
— Не только поэтому. Это просто последняя капля. Я вообще боюсь — незнакомого города, жизни тутошней. Там, в деревне, было так хорошо, так привычно и безопасно, даже в лесу. А сюда ровно зашла, заблудившись.
А смотрит-то на неё как! Ровно на няньку, умоляя увести домой. Но ведь нереально это. Что же делать?
— Но ведь ты понимаешь, Ев, что дом далеко и тебя там сейчас не ждут. Ждать будут позже — с победой, поступлением.
— Да мне хоть бы не дом. Домик, или хоть койку, но чтоб безопасно. Лечь, с головой укрыться, калачиком свернуться и согреться.
— Домик, говоришь? С собой? Это как ракушка или улитка, что ли?
— Во-во, как улитка. Случись что — втянула тельце, и попробуй достань её.
— Но ведь тебя никто хватать или там съедать не собирается, чего же всё тело прятать?
— Да хоть не всё. Хоть самое важное бы спрятать. Или чувствовать, что на себе несеёшь то, куда при случае можешь нырнуть.
— Тогда твоё спасение — в твоих руках. Главное — понять, что у тебя самое важное, а понадобится — и внушить себе.
— То есть?
— Ты ведь уже улитка, уже носишь на себе домик, двойной, правда, по форме на раскрытую ракушку похож. — И Кира мотнула головой в сторону Евиного бюста.
— Лиф… чик?
— Точно. Чашки его, твёрдость их. Они жёсткие, чем не улиткин дом?
— Но как же я…
— Повторяю: внуши себе, что самое главное, нежное, важное — там. Уже там, внутри, и что всё это надежно защищено.
— Но мало очень!
— Не в размере дело, а в чувстве меры. Если мы что-то бережём, то "как зеницу ока", а она разве большая, эта зад… то есть зеница?
Ева украдкой огладила свои еле-выпуклости, будто проверяя на жёсткость. А Кира продолжала, косясь на часы:
— Внушай себе, что самое главное, суть твоя, в безопасности, а при случае ты и всё тело туда втянуть сможешь.
— Ой, что ты! Стакан воды не нальёшь в эти чашки.
— Психологическая защита. Тебе ведь нужно свой страх беспричинный преодолеть, а для этого — самовнушайся! А всё остальное тело — это как улиткина подошва, сильно разросшаяся на суше и даже вон как покрасивевшая.
Смущённая улыбка. Но, кажется, боязнь проходит.
— Я понимаю, но… — Шёпотом: — Но ведь маленькое у меня там, крошечное. Я бы рада, но очень уж…
— Младенца выкормишь?
— Ну… наверное. В деревне я себя ущербной не считала, у нас и плоскогрудые молодки детей кормят. Это в городе груди — во!
— Вот видишь, значит, во временнОй перспективе за твоими сосками — ребёнок, да, может, не один, да и у детей — свои дети, внуки, правнуки… Целый род у тебя за сосками, поняла? Побольше тебя самой во много раз будет, и чем дальше во время заглядываешь, тем всё больше и грандиознее. Просто сейчас этого нет, делать чашки огромными незачем, вот и стоят там типа заглушек, что слесарЯ на трубы ставят. Но ты смотри шире, в будущее смотри. И окажется твоё тельце лишь небольшим придатком ко всему твоему роду, размером не больше улиткиной подошвы на фоне её завитушки. Поняла теперь, что бОльшая твоя часть надёжно спрятана? Умом пойми, а чувствам — внушай.
Еве понадобилось некоторое время, чтобы освоиться с непривычной трактовкой. Они стояли, Кира терпеливо ждала. Мимо них прошла девчушка — из тех, кто уходил "до ветру". Коротенькие шорты не были узкими, впивающе-сливающимися с плотной плотью; нет, они выпускали тонкие ножки свободно болтаться. И хотя нижний край шёл строго горизонтально, безо всяких намёков на вырез по бедру, из-под него выглядывало по пухлому пирожку мясистой части зада, немного сморщенному, как бы с изолиниями, и едва более красного, чем ровная часть ноги. Девчушка как-то жалобно посмотрела на них, вздохнула и робко потянула ручку двери.
Ева уже освоилась с Кириной мыслью, повеселела:
— Эх, а и верно! Слушай, чего же мы тут стоим, там уже, небось, начали.
— Грудь вперёд! Ничего не бойся. Город — он глупый, его наколоть — пара пустяков. Поползём, улитка моя дорогая, поползём. Только, чур, быстро!
Ева резко выдохнула и пустилась чуть не вскачь. Нагнала ещё одну возвращенку в джинсах. Девочка ещё, бёдра широкие, но попа малорельефная, ведь сзади вижу её. Сверху чёрная кофточка с рукавами, опять же, не видно, водолазка ли или на застёжке спереди, но рукава руки облегают — тоненькие-тоненькие и куда-то вперёд сведены, чего-то она ими вместе делает, так в старину монашки чётки передирали.
Но особо выдают скромность и незрелость — волосы. Не хочет девочка почему-то отпустить их "конским хвостом", заколола в небольшую "конскую морду", смотрящую назад-вверх, и очень тщательно заколола, ни волосинки на сторону. Эта-то заколотость о целомудрии и кричит, хотя гордо держать головку не умеет хозяйка. Пройдёт мужчина за ней десяток шагов и видит — девочка ещё. При всём этом зазор между короткой кофточкой и низкими джинсами кажется каким-то неестественным, закупоренной такая должна ходить. Словно мальчишки, хулиганя, ножом сняли стружку вокруг талии, как карточку начали чистить. Ладонью, даже двумя, такое не закроешь, приходится идти, как ни в чём не бывало, вот только руки не размахивают, а всё стремятся быть спереди, не доверяя по части прикрытия джинсам.
Вот и у двери уже. Они вошли. Дежурным было не до них — они бегали по рядам, разнося оранжевые бумажки. Еве было не по себе, она ощущала себя словно раздетой, прикрытой только злополучными бумажками, аж жгущими кожу. Шла, словно аршин проглотила, чтобы тайник со спины не скатился.
Вообще-то, за спину можно было не опасаться. Когда пришла пора девочке Еве носить бюстгальтер, она тайком от мамы укорачивала горизонтальную планку, чтобы туже затягиваться, чтобы не слишком уж росла грудь. Изобрела даже внутреннее такое ушитие — швы топорщились, будто забранные в невидимую щепоть. Потом, когда стала покупать сама, брала лифчики узкие-узкие, да и размер чашек не вполне соблюдала. И постепенно укоренилась привычка появляться на людях затянутой сверх меры, прямо-таки по-корсетному, по-старинному. В нормальном белье, поощряющем формы плоти к свободному размещению и радости комфорта, она чувствовала бы себя полуобнажённой. Подсунутые в чашки шпаргалки ещё больше напрягли эластичную ткань, так что застёжка прочно держала потайные листки, и бояться надо было другого — звука рвущейся бумаги при попытке вытащить. Но эта боязнь придёт к ней позже.
Сели. Ева тут же прижалась спиной к спинке скамейки. Только тут она вспомнила, что сзади по её маечке идут полупрозрачные полосы. Дома её убедили, что зад лифчика с застёжкой не просто может — обязан проглядывать или выступать. Иначе белья как будто нет, и парни это понимают по-своему, пристают, девчонки хихикают. Сейчас же там было нечто более криминальное. Благом безусловной непроглядываемости пользовались только папиросные ответники, которым с ними делились самые нежные, самые интимные девичьи места.
Ева глубоко вздохнула, взяла бутылку с водой и робко забулькала, пытаясь расслабиться.
Свободна! Выйдя из аудитории, Ева вздохнула так же глубоко, но на этот раз — радостно. И ещё раз, и ещё. Всё сошло с рук! Жить нечестно оказалось проще, чем представлялось. Никто не обращал на неё внимания, на затерявшуюся в череде зажатых девочек, стремящихся куда-то поступить. Вернее, поступить хоть куда-то. Внимание уделялось сумкам, мобильникам, бутылкам — но с этим у Евы всё было в порядке.
Вытащить бумажку со спины ей помог случай. Все три экзаменатора столпились вокруг абитуриентки в другом конце зала и минут пять топтались, не зная, что предпринять. Времени хватило, чтобы Ева, всё же с замиранием сердца, облегчила свою спинку.
Объектом, отвлёкшим от неё внимание, послужил небольшой, аккуратный, но тем не менее недозволенный рюкзачок за спиной девушки. Вещи такой вместимости полагалось складывать на столе у входа. Первый заметивший хотел сделать строгое замечание, но вместо этого оторопел с открытым ртом. Потом спешно позвал остальных, те его удивление охотно разделили.
Дело в том, что лямок, которые можно было бы скинуть с плеч, не было. Как же рюкзачок держался на спине? На его хозяйке была полупрозрачная (а то какая же ещё!) блузка на кокетке. Нижний край этой кокетки был подпорот, немного напоминая задний верх плаща, прикрывающий сетку для вентиляции. Никакой сетки, разумеется, под кокеткой не было, а в прорезь ныряли короткие ремешки, отходящие от рюкзака сверху. По бокам его поддерживали ремешки, уходящие в петельные отверстия в боковых швах блузки, чья полупрозрачность ясно показывала, что ремешки рюкзака и лямки бюстгальтера составляют единое целое. Рюкзачок висел на задней планке высовывающегося из-под блузки лифчика!
Ни фига себе! Главное, снаружи не виднелось никаких пряжек-застёжек доя отстёгивания недозволки. Может, что-то такое и было, но — под блузкой, надо ведь каким-то макаром эту конструкцию надевать, но ведь блузку на глазах у всех не сымешь. Вообще, создавалось впечатление, что обряжалась девица с посторонней помощью и сейчас сама ничего не сделает.
Абитуриентка сидела без стеснения, улыбалась в воздух, успешно делая вид, что не понимает, из-за чего весь сыр-бор. Ну, есть у неё карманчик на спине, ну так что же? Топчутся чего-то, на её соседку ноль внимания, а у той, между прочим, шпаргалка на тампоне мелким шрифтом напечатана, а тампон на резинке под мини-юбочкой. При малейшей опасности — щёлк! — и нет ничего. Поди подступись! А можно и не при малейшей, пусть дежурный хоть вплотную подходит, всё равно не решится сунутся туда, куда соизволит упрыгнуть крамола.
А это ещё что такое?
Ягодицы сидящей высовывались из низких джинсов вплоть до ложбинки, и вот эта-то щель была… зашита толстыми бечёвочного вида нитками, даже запёкшаяся кровь на выходе ниток из кожи видна. Пирсинг? Докуда?
Нет, конечно, это такая скотчевая нашлёпка. Но эффект потрясающий. Гладкая, она способствует выскальзыванию плоти из джинсов как можно сильнее и вместе с тем отпугивает мужские взгляды. Может, у неё и впереди всё зашито-прошнутровано, поди просеки.
Дежурные смотрели на хозяйку рюкзачка-лифчика. Заартачится ли она в ответ на замечание или начнёт покорно разнагишаться — оба варианта хуже. И здравый смысл подсказал: оригиналку не трогать, разве что приглядывать за ней поплотнее. В конце концов, пришитый к лифчику рюкзак мало чем отличается от вшитого в брюки или юбку кармана, а их-то пока что выворачивать не заставляют. Да и залезть туда, не снимая со спины — это большая ловкость рук нужна, и ежели девица таковую проявит, то заслуживает некоторого снисхождения.
Ева так натренирована не была, еле вытянула листочки, помяв, едва не порвав. Если бы заранее знать, что в следующий момент на тебя не взглянут, можно было бы и поаккуратнее сработать. Но поди знай! И так ладно.
А вот Кире не повезло. Её плотный джинсовый костюм прямо-таки светился на фоне лёгонькой одежонки основной массы девиц, в такую-то жару! Пупок не наружу — странно… Дежурные заподозрили неладное, переглянулись и взяли обладательницу подозрительно-пышных форм под опеку, плотную, как сама джинса. Кира ёрзала, вымученно улыбалась, с трудом делала вид, что думает над тестом. Ей далеко не сразу удалось вытащить листки из-под одежды, даже помяла второпях. Неудачи подстерегали и с папиросными шпаргалками. Львиная доля их запаса перекочевала аварийно-смятой в девичий ротик, и теперь на дежурных испуганно посматривал сущий хомяк, только без усов. Прикрытием служила бутылочка с лимонадом — хотя кой чёрт держать питьё во рту, не глотая?!
Ева с удовольствием бы подождала новоиспечённую свою подружку — надо же поблагодарить, обменяться телефонами, может, махнуть в кафе — они уже, считай, поступили! Но её оранжевый бланк уже чернел аккуратными крестиками правильных ответов, и это было хорошо видно дежурным, постоянно прогуливающимся по рядам. Сколько можно, она делала вид, что проверяет, но пора стало и честь знать. И потом — сушило от страха рот, она славно напилась водички, и нервные позывы в туалет сменились настоящими, неумолимыми. От чистой воды всегда быстро хочется.
Наша героиня махнула Кире — мол, подожду в коридоре. Поняла ли та — с её-то замотанным и затравленным видом? Неважно — потом поймёт, что благодарная и не думала исчезать, ждёт. И сейчас Ева глубоко вдыхала-выдыхала, чувствуя блаженный покой, улыбалась. Полдня впереди!
Что-то посжимывало тело, мешало полной радости. Может, коль скоро она стала студенткой, перейти на свободные лифчики, распахнуть в мир свои прелести? Чего она, в конце-то концов, добивается, терпя сжим и зарабатывая рубцы на коже? Вон как ребята смотрят на полногрудых, а те жеманятся, поводят плечами, но нравится им, видно же. А меня и грудастой-то не назовёшь, хоть до среднего уровня дотянуть бы.
Еву поразило, сколькими способами девчонки-абитуриентки демонстрируют свои бретельки. Кокетливая "забывчивость", сползание, расхождение веером, лифчик как верхняя одежда, слегка задрапированная ещё более верхней, разные цвета, проступание из-под тончайших блузочек… Были топики вообще без бретелек, с петельками, через которые продевались лямки лифчика. Не отставали от них и трусики, краешками своими выглядывающие из-за поясков юбочек и джинсов, даже из-под низа суперкоротких шортиков умудрялись высовываться, а уж если девчонка присядет на корточки или хотя бы наклонится вперёд — тут уж смотри, не зевай. Создавалось впечатление, что полностью прятать нижнее бельё под одежду считается дурным тоном — не менее дурным, чем ходить вовсе без того и другого.
А вот ещё интересный лифчик, и тоже не скрывается. Спереди нет явного цепляния бретелек к чашкам, а просто чашки, словно опрокинутые фужеры, суживаются кверху, пока их ширины не перестаёт хватать на объёмность и не происходит плавный переход в широкие бретельки. По бокам, с поперечной планкой, — то же самое, но посмазаннее, бока-то ведь намного ближе ключиц.
Скромная девчушечка в беленьком платьице, кажущемся теперь почти что старинным, позади которой сидела наша героиня, являла собой иной пример. Белая резинистая лямочка как-то сиротливо лежала на её чуток загоревшей спине, взбираясь с равнины на лопатку. Одно то, где она высовывалась из-под платья — почти вдоль края квадратного небольшого выреза на спине, быстро стремясь нырнуть под этот край, — говорило об истинной случайности, неумышленности. Намеренный крик лифчика организуется совсем по-другому, уж на это-то Ева насмотрелась. Узкие бретельки топика, большие вырезы вокруг лопаток и подмышек, контраст цветов. Нет, здесь — случайно. И белый, какой-то девственный цвет этой детали нижнего белья смотрелся немножко чужим на фоне и кожи, и платья. Полосочка просто лежала (или бежала), никакого признака натяжения нет, просто не верится, что эта снасть призвана поддерживать какие-никакие тяжести по другую сторону тела.
Ева ещё заметила, как парень, сидевший рядом, как-то по-особому посмотрел на эту спину. Нет, он её не раздел глазами, не подсказал, мол, поправь. Его фантазии шли в другом направлении — просто лежащая на спине лямка вдруг начинала вдавливаться, врезаться в кожу, выдавливая из неё с обеих сторон жировые валики. Потом она удлинялась, выступая поверх платья — и вот уже девушка, пусть и не нагая, но плотно скрученная этими белыми прорезиненными ремешками, лежит перед тобой, уставшая биться и плакать, отдавшаяся бессилию. Делай с ней, что хочешь.
Если бы так на самом деле! Он грустно вздохнул, поправил брюки и вернулся к тесту.
Так потом объяснила Кира этот хищный мужской взгляд со вздохом, а тогда Ева просто не поняла. Девушка в скромном платьице склонилась над партой, а квадратный вырез сзади осложнён элементом нижнего белья. Ну и что? Шепнула бы на ушко, мол, поправь, подруга, да этот парень смущал. Ну да ничего, по нынешним временам это целомудренно, а комфорту девичьему не мешает.
А вот самой Еве комфорта этого явно не доставало. Напомнил о себе мочевой пузырь. Она вздрогнула и стала припоминать путь в туалет.
Вроде сюда они шли. И сюда вот сворачивали. Спросить особо некого — в коридорах пусто. Из-за дверей, впрочем, шум доносится, парятся бедные абиты. Иногда навстречу попадались деловые дяденьки в костюмах не по жаре с галстуками, но к ним по деликатному вопросу ведь не обратишься.
Нашла! Вот он, туалет "Ж". Ева дёрнула ручку, вбежала. Пусто почти. Ура! Только между зеркалом и окном стоит, куря, моложавая женщина. Юбка плотная, ниже колен, славно опелёнывает ноги, снизу узкая. Сзади, прямо на попе, красовалась дырочная площадочка, как у плащей для вентиляции, трусы большие, под дырочками всё белое. А выше талии вся одёжка состоит из широких полос, вертикальных и горизонтальных, какой-то сарафанный вид. Бюст формой не гордился, отдельных чашек не требовал, всё закатано в какую-то поперечную выпуклость и прикрывалось полосками сверху и снизу. Не сразу бросалось в глаза, что нижняя "полоса" состоит из собственной кожи, как у молоденьких и легкомысленных.
Лицо вроде знакомое. А-а, это же она выглядывала из-за двери. И ещё… Да, с неделю назад это она сидела в мандатной комиссии где-то сбоку, порой рыча на теряющихся от непривычности абитуриентов. Значит, вот кто помогает поступить!
Надо бы поблагодарить, но нужда неумолимо тянула к ближайшей кабинке. И женщина поставила вопрос сама.
— Принесла? — сделала она шаг к вошедшей, протянула руку, выбросив окурок в ведро.
— Что принесла? — Ева машинально сделала ещё один шаг к кабинке и чуть не наткнулась на оппонентшу.
Та замолчала. Из соседней кабинки вышла женщина, по виду — малоответственный работник приёмной комиссии. Юбка ещё более или менее, только широкая и проветриваемая, а вот топик по-девичьи (не по-женски) маленький, ярко-жёлтый, с трапецией небольшой на спине — номинальное отличие от лифчика. Главное, все жировые складки и свиски наружу, всё так и ходит, так и болтается при каждом движении, так и извивается. Впечатление не только пляжное, но, пожалуй, даже и банное. И в таком виде она выходит из туалета. А что, всё прикрыто, что положено, а у абитурок столько всего насмотришься, что молодеешь и хочется применить, невзирая на возраст. А что, жарко же! Кто ещё согласится в такую жару здесь обретаться, да ещё какую-то работу выполнять, когда все нормальные люди на пляже?
Дверь закрылась.
— Как что? — заговорила оставшаяся. — Бабки, конечно. Вас же двое было, и два комплекта у меня ушло. Джинсовая заплатила за один, ты обещала принести после теста. Долго что-то списывала, упаришься тебя тут ждать. По коридорам начальники ходят, торчать мало весёлого. Ну, давай же!
Ева вконец растерялась.
— Я… а разве… почему… а сколько нужно?
Женщина ухмыльнулась.
— Сама знаешь. Напомнить? — Она назвала цифру, и у Евы сердце ушло в пятки. Даже муки живота на минуту отступили.
— Но это… это… — Бедная девушка не находила слов. Потом нашла — неудачные. — Но это очень дорого!
— Дорого? — Ещё более наглая ухмылка. — Ничем не могу помочь. Спрос большой, предложение — наоборот. Пойми, не могу я по-крупному мухлевать. Ваш брат трусит уничтожать лишние тесты, кладёт оба прямо в стопку, а в комиссии считают. Один-два лишних ещё пролетят, ошибиться всякий может, а по-крупному нельзя. Заподозрят, начнут сверять, присматриваться. Ксерокопия от типографского текста отличается, сама проверяла. Аннулируют весь тест, и что — деньги возвращать? Да ещё следствие заведут. Сегодня два комплекта дала, это максимум. Давай деньги, не томи.
— Но мне ничего не сказали! Дорого очень! Да и денег у меня нет. — Но ничего не помогало.
Напомнил о себе переполненный пузырь.
— Тётя, позвольте мне пописать! — попросила Ева, морщась. — А потом, — её прямо-таки подпирало на хитрость, — я заплачУ.
Видимо, хитрить наша простушка не умела, и прозвучало её обещание неубедительно. Тётка прищурилась:
— Заплати сначала, потом и лейся, песня, — грубо сказала она, преграждая путь в вожделённую кабинку.
— Но я… не успею. Очень по-маленькому хочу. Пустите, я по-быстрому.
— Вот и хорошо, что сильно хочешь. Значит, быстро расплатишься, может, и сдачу не возьмёшь даже. Гони монету!
— Я описаюсь, — пролепетала Ева, вся дрожа. Душой она не кривила.
— Давай кошелёк и дуй себе, я сама отсчитаю. А вообще-то страх не даст облиться. В чём домой-то пойдёшь?
Ева похолодела. Между ней и насущно потребным стояла стена, и ничего не помогало. Моча давила, изобретать новые доводы не получалось.
— Пустите, а! — Девушка аж прослезилась. Нет, мотают головой.
Что делать? Ева быстро шагнула к соседней кабинке, но туда же переместилась и "стена", положила руку на ручку дверки.
— Без шуток! Плати и фонтань себе.
Здесь глухо. Сколько ей удастся протерпеть? Минуты две сдюжу? Придётся отбросить стыдливость и спрашивать дорогу в женский рай пусть и у строгих дяденек при галстуках.
Морщась и зажимаясь, даже пританцовывая, Ева развернулась к двери, но внезапно услышала в спину:
— Ладно уж. Хлещи себе, а после потолкуем.
Ура! Девушка повернулась, прямо-таки влетела в кабинку, стала задом к унитазу. И вдруг увидела, что тётка тоже втискивается сюда.
— Пусти-ка, — бок почувствовал толчок. — Тут сиденье хитро опускается, сейчас помогу тебе.
Она протиснулась мимо посторонившейся Евы, но не стала возиться с сиденьем, а сзади захватила девичьи запястья и быстро, с хрустом выворачиваемых плеч, рванула вверх.
— А-а-ай!
Дикая боль в плечах. Еву согнуло в пояснице, она широко открыла рот и зажмурила глаза, вся охваченная одним, только одним желанием: сдержаться, справиться с пузырём, ни в коем случае не пролить! Сколько ушло времени на отчаянное сжатие сфинктера, она не считала, но когда чуток отошла и вернула себе способность видеть, слышать и ощущать, оказалось, что её руки выкручены и крепко привязаны к толстой трубе сливного бачка.
— Ты, сучка, обвести меня хотела! — с ненавистью выпалила тётка, зачем-то отряхивая руки. — Не выйдет! Ты вошла в мир приличных бабок, девочка, а здесь не шутят и поблажек не дают. Плата вперёд!
— Честное слово, заплачУ, только… — Едкие слёзы хлынули в нос. Ой, только не захлебнуться, голова-то вниз!
— Только вот "честные слова" здесь не в ходу. Не то общество! Ты сейчас вот выльешься, шмыг в дверь, и через минуту морду от меня воротить будешь — незнакомы, мол. И что тогда — киллера нанимать? Укокошит ведь, дурочка. Лучше заплати, пытку мочой ещё никто не выдерживал. Пораспирает тебя маленько, зато на всю жизнь врежется: платить надо вовремя, от долгов не бегать! Хочешь продлить обучение — я не против, всё равно скоро сдашься. Никто ещё сам себя не побеждал.
— Но я… я сейчас…
— Описаюсь, — подделала её голосок палачиха. — Валяй, девка! А я тебе ещё и помогу. — Оставив дверку кабинки открытой, она шагнула к раковине и пустила издевательски-тонкую струйку воды. — Завидуй, подражай! Сама бы пример показала, да жаль — перегородки между кабинками. Ладно, в крайнем случае я и на животик твой нажать могу. Чего упрямишься? Моя партия!
— Не надо-о-о! — Ева затрясла связанными руками, труба заходила ходуном, закачался сливной бачок.
— Тебе не надо — мне надо! — отрезала тётка. — Ещё застукают нас тут, надо же ускорить дело. Время — деньги, милочка моя.
Она вдруг равнодушно зевнула.
— Ладно, не буду, не буду я тебя жать. Я же вижу, ты думаешь о том, как бы мне ногой в живот загнуть, верно? И вообще, я добрая. Я передумала брать с тебя деньги за тест.
— Правда? — обрадовалась Ева. — Тогда развяжите меня, скорее, а то уже мокрое чую.
— Подвинься. — Она протиснулась, как бы невзначай прижав коленом девичьи ножки, дотронулась до начавших неметь кулачков. — Я не возьму с тебя денег за тест, я возьму их, — резкий жест, и вот уже большая красная ладонь лежит на Евином многострадальном животе, — за сухую одежду. Ха-ха-ха! Ножки не помогут, не трепыхайся. Ну, решай сама, быстро, мы и так долго телимся. Считаю до трёх. Раз, два… Нажму ведь, не сомневайся. Даже если ты меня зубками хватишь, успею нажать. Тогда уж извини — вгоню кулак до самой спины, и не будет тебе сухой одежды. Ну, решай!
— Чего вы от меня хотите? — стонала Ева.
— Сто раз повторила — денег. Сумочку не забыла? Повысить бы надо, за хлопоты вот эти, да чёрт с тобой! Гони сумму!
— Понимаете, — ой, уже в трусы капнуло! — я оставила сумочку и мобильник в комнате. Там есть, есть деньги! — вдруг показалось, что лапа готовится нажать. — Я думала пописать, потом взять деньги и вас найти.
— Бреши! Нет, правда есть деньги? — Тётка строго взглянула в глаза, но увидела там лишь слёзы и мУку. — А чего оставила, мы же договорились — после тестирования здесь.
— Я перепутала туалеты. Думала пописать в одном, а деньги принести в другой. А тут вы.
— Ну хорошо. — Лапа отошла от живота. — Не буду тебя давить, ты и так доходишь. Лучше сделаем вот так, — руки быстро расстегнули ремень и приспустили бриджи. Ой, полегчало чуток! — Посмотри на живот!
Ева глянула и обмерла. Под тонкой, натянутой кожей выпячивается пузырь — на добрый кулачок вперёд, а его верхний край, где равнинная кожа переходит в нездоровый наклон, почти под пупком! Никогда — никогда до такого наша героиня не доходила, она и не видала такой выпяти, даже при сильной нужде. Хуже того — этот верхний край, эта складка кожи буквально на глазах ползла вверх и преодолевала рубеж пупка. Зачем, зачем она пила вволю?!
— Я же обещала заплатить! Но не в таком положении. Ну, обыщите меня, в бриджах пошарьте.
— Снять с тебя бриджи, чтобы удобнее шарить было? — Ухмылка. — Потом ты скажешь, что деньги в трусах, в подкладке, снимите, мол. Я, как дура, сниму. Тут ты скажешь мне спасибо и ливанёшь. Нет уж, думай быстрее.
— Не могу думать, горю вся!
— Твои проблемы! Не взяла зачем-то денежки, ну и думай, как теперь платить. Думай быстрее… впрочем, пузырёк твой и так тебя торопит. А я подожду.
Ну что могла сказать истерзанная болью и страхом девушка?!
— Пойдём за деньгами вместе, — предложила тётка. — Сейчас застегну тебе бриджи, отвяжу и двинемся.
— Нет, нет, не надо-о-о!
— Не ори! Не в расстёгнутых же ты пойдёшь, неприлично.
— Дайте пописать, умоляю! Всё, всё отдам потом!
— Всё не надо, мы не грабители какие-нибудь. Строго по таксе, эквивалентный обмен — и никак не иначе. Пойми, ты уже студентка, причём бюджетная. Значит, на плате за обучение уже экономишь. Знаешь, сколько? — Прозвучала внушительная цифра. — Потом — стипендия. Как тестовая отличница, будешь получать её весь первый семестр, и опосля я тебе успеха желаю. Бесплатное пользование тем-сем, приличная экономия. Интернет у нас халявный — это ж такой кладезь! Потом — гранты всякие, конкурсы, призы. Сумма от тебя зависит. Холостые сыновья богатых родителей — лови, не зевай! Всё в твоих руках. Нет, на хороший факультет ты поступила, милая моя, на прекрасный! И за очень скромную сумму.
Ну женщина же она, как так может?! Не слушала меня, когда я имела ещё силёнки говорить, а сейчас и тех уже не осталось, на пределе зажимаюсь, вот-вот всё, конец. Не видит, что ли, как меня сгибает-разгибает, как глаза застят слёзы, как частит дыхание, как до крови закушена губа? Как же я страдаю, неужели у тебя ни грамма жалости, тётя? Может, поймёшь сейчас, как там у меня всё уже разрывается, подразденешь меня? Хотя… очень уж плавным и иезуитски-расчётливым было то движение, вывернувшее руки, и врасплох застать, и не дать обмочиться с испугу, ведь тогда пропал бы предмет шантажа. Мучения надо было растянуть во времени.
О, чёрт, как с первого взгляда её разгадали! Может, и страдания мои она ощущает почти как свои и радуется? Уж лучше бы брызнуть с испугу, что с мокрой-то возьмёшь? Хотя нет, тогда она думала бы, что надо было вытерпеть и, подобно товарищу Сухову, "помучиться". Но только не как вот сейчас! Рук я уже не чую — онемели руки, где-то болтаются сзади, почти как хвостик волос, перехваченный резинкой, развяжет — упадут безвольно и ни-че-гошеньки я ими не сделаю. Скорее, скорее, мочи уже нет!
— Если бы ты знала, как эти фальшивки мне даются, то поняла бы, что дёшево прошу. Всё не могу сказать, но на вопросы московские местные спецы отвечают. Знаешь, какой у доцен… ну, спецов, оклад? Разве не надо поддержать этих умных, добрых людей, охотно тратящих на вас свой отпуск? Из вас, современных студов, такие уже не выходят…
На лице Евы застыло какое-то отсутствующее выражение, всё оно покраснело и покрылось капельками пота, по подбородку бежит струйка крови. Девушка вдыхала, срываясь на середине вдоха и быстро выдыхая "ах!" Запястья побелели и распухли, дыхание всё мельче и мельче, диафрагме уже некуда ходить…
— И главное достоинство нашего факультета — это его туалеты. Бесплатные, свободные, готовые услужить в любую минуту. — Она потянула за ручку слива, заплескалась вода. М-м-м, иезуитство! — Для часто страждущих это особенно важно. Пись-пись-пись. — М-м-м, о-о-о! — Да не дыши ты так часто! Выдохнешься ведь, а тебе ещё праздновать поступление. Вон, джинсовая всё правильно поняла, сразу заплатила — и гуляет. И ты бы так.
Ласково, по-домашнему журчал голос, но вдруг его хозяйка заметила, что слушательнице становится всё-всё равно. Мозг уже не контролирует тело, девичий стыд оттирается в сторону элементарным желанием выжить. Пытка, похоже, исчерпала себя.
— Ладно, давай-ка снимем бриджи. — Послышалось шуршание, ноги вяло вышагнули из штанин. — И трусики тоже. — Защёлкали лямочки, снова ноги вяло подчинились. Напоследок отвязала руки. — Устраивайся поудобнее и взрывайся. А я пошла за твоей сумочкой.
Девушка, уже ничего не соображая, села на унитаз, и тут же её вялые ручки резко взметнулись вверх, и одним ловким жестом с неё сняли майку вместе со страшно щёлкнувшим лифчиком. Отпущенные руки безвольно брякнулись вниз.
У порога тётка обернулась.
— Но если там денег нет — не взыщи, не вернусь. — Тряхнула ворохом одежды. — И не обижайся на вспышки, папарацци тоже кушать хотят. "Нагая незнакомка из туалета" — это же сенсация! Чао!
Ева не слышала. Вся дрожа и обливаясь слезами, она равно боялась продолжать зажиматься и расслабиться, ибо зачуявший волю свинцовый напор обещал с мясом и кровью вырвать пятачок вокруг тесного ему девичьего устья.