Как выходят с последней, пятой пары измученные учёбой студенты? Вернее, как вылетают? Правильно — с грохотом, шарканьем подошв, криками, гиканьем, хохотом. Лектору лучше не стоять между ними и дверью, не ровён, как говорится, час.
     Откуда-то обязательно начинает звучать музыка, вспыхивают дисплейчики сотовых, заряжаются в рот жвачки. Слова вылетают вольные, порой нецензурные. Вздрагивай испуганно, преподаватель, заставляй себя думать, что это не про тебя…
     Выбраться из такой толпы, прущей напролом к выходу, сложно, особенно на лестнице, но Еве это удалось. Извилистое движение через массу тел и — цап за перила! Рядом в них вцепилась Кира, чтобы не снесла зачуявшая волю толпа.
     — Ты чего? Такой вираж!
     — Жвачку в парте забыла. Ну, что ты мне передала.
     — Да там как раз на день было. Пустая обёртка небось.
     — Нет, Кир, ты же знаешь, как я жую. Только когда лектор отворачивается, а так всё на него смотрю неподвижно, чтобы не заметил. Он же греет за жвачки нас.
     — Да плюнь ты, я всё время жую.
     Кира поиграла плечами. После всех этих огромных вырезов у плеч, призванных продемонстрировать пусть всего лишь бретельки, качество низятины, её спина смотрелась приятным исключением. По покрою майка напоминала жилет, не поддаваться бы только движению рук и ног, и хватит голизны. И вниз спускается славно, пупок о воле и не мечтай.
     Материя — затейливая. Тёмно синяя, она, казалось, умела блестеть только натянутой, но особой эластичностью не отличалась. Распереть до блеска её могли лишь телеса помощнее Кириных, хотя такие и трудно представить. Поэтому куда-то под верхний слой были напиханы всякие крупинки и катышки, создававшие на ровном пупырышки и морщинки, рельефик этакий микрохолмический, верхний слой натягивался и блестел блеском затейливого ювелирного украшения. Майка плотно прилегала к спине, хозяйка активно двигала руками при всяком удобном случае, чуть сгибаясь-разгибаясь, жила мышечной жизнью, майка повторяла эти волны плоти, по пупырчатой материи пробегали пятна блеска. Прямо танец спины! В меру жирноватой, отражающей темперамент хозяйки и не замутнённый всякими там бретельками — перёд сам за себя отвечает.
     Ева в очередной уж полюбовалась подружкой и вернулась к разговору:
     — Ну да, а как повскакали все, то нас из-за парты выперли, я еле тетрадку с ручкой кинуть в сумку успела. А сейчас вот вспомнила — там же почти всё осталось, в упаковке. Надо забрать.
     — Ну, если почти всё… Слушь, может, я схожу? — предложила Кира.
     Ева смущённо улыбнулась.
     — Нет, не надо. Ходила уже. Не то из этого вышло. Я уж теперь сама по своим делам буду.
     — Только осторожнее, не залети, как я тогда. Они же не спрашивают, по своим ты делам идёшь, нет ли.
     — Да уж постараюсь.
     Тогда всё произошло из-за Евиной страшливости. Нужно ей было переписать экспериментальные данные с чужой тетрадки, на лекции, чтоб потом вернуть. Простое для студента дело, элементарное — "перекатать". Но если ты всего боишься, то садись назад, а если сидишь, как примерная девочка-подпевочка на первом ряду, то не страшись, больше наглости. Наверное, переоценила моральную стойкость. Как лектор глянут строгим глазом, так и помертвела она. Всё, всё, показалось ей, он видит, всё знает, даже потаённые замыслы. Не за кафедрой стоит, а по помосту расхаживает, вот-вот подойдёт и заглянет: "Чем это тут вы занимаетесь?!" Заметно же, когда студент смотрит, повернув голову, на скамейку рядом. Скамейка сама по себе неинтересная, хотя и с матерными накорябками. Значит, лежит на ней что-то такое…
     У Евы напряглось всё тело — рефлекторная подготовка к бегству. Она ловко этим воспользовалась, похвалить можно — оторвала попу, то есть не помешала ей оторваться от сиденья, подтолкнула под ней чужую тетрадь и снова уселась. Теперь лектор ничего не увидит, шито-крыто всё (крыто попой, попа в шитых джинсах). Только вот духу не хватит снова рисковать, переписывать.
     А когда прозвенел звонок, наша студенточка встала, еле успела побросать в сумку всё своё, на парте что лежала — и тут по рядам началось сильное поперечное движение, как попёрли все вон! Зазевавшихся выпирали и пёрли к выходу силой. Ещё и большое облегчение наложилось, как всегда после звонка — теперь лектор не может выговаривать, предъявлять претензии, спрашивать фамилию. У неё раз спросили, в самом начале учёбы, когда она нервно подмигивала, а лектор решил, что нарочно — с тех пор звонки с пары музыкой звучали, хотя и не лентяйка она.
     Ещё почему спешили студы — предстояла большая перемена. Но очереди в буфет ещё больше, вот и спешили занять местечко пораньше. Заняли его и Кира с Евой. Площадка второго этажа наводнилась студентами, зазвучала переменная музыка. Тут-то и припомнилась оставленная тетрадочка.
     — Схожу, — решили забывашка, — заберу.
     — Да поедим давай сперва, заодно и народ рассосётся. Разве ты сквозь такую толпу пробьёшься?
     — Не пробьюсь… Но неспокойно мне очень. Вдруг подберёт кто?
     — Да все тут сейчас, там пусто, в аудитории. На жорной перемене всегда так.
     — Ой, неспокойно моё сердце, кусок в рот не полезет…
     — В этом вся ты. Ладно уж, стой в очереди, а схожу я. Всё равно тебе тут не пробиться, затопчут. Где сидела, в середине левой части первого ряда, верно?
     Кира демонстративно напряглась, прежде чем начать раздвигать плечом толпу. А может, чтоб придать себе импульс. Крупная, полнотелая девица в тонких чёрных брюках и чёрной блестящей водолазке, "подпоясанная" голокожаной полоской.
     Проходя по проходу под ярусами только что покинутой аудитории, она поправила одежду. Натолкали её со всех сторон. А брючки не очень удобные, жмут таз, а держатся на честном слове. Такие хороши для некрутых тазов. Лучше б всегдашние джинсы. Да ведь цвет-то в тон. "Чёрная пантера", такое уже себе название придумала.
     Как она и полагала, крутоярусная аудитория, в которую доносились отзвуки дикого веселья, была пуста, но со второго взгляда оказалось, что двое студов всё-таки есть. Один сидел как раз на Евином месте — или рядом, второй стоял с лицевой стороны первого ряда, и оба закусывали, придав по одному уху к наушнику из пары. Чудаки! Шли бы лучше в компанию, в толчею, там ведь даже пританцовывают, подпевают.
     Чужие, не свои, с другого факультета. Кира деловитой походкой прошла мимо первого ряда, заглянула через парту. Ага, вон она, Евкина тетрадка, лежит себе. Чтоб дотянуться, надо сильно перегнуться, но заходить на ряд она не будет.
     Именно в такой ситуации её сокурсница Марина зашла на ряд, а стоящий пошёл следом за нею, и стиснули её, блокировали, стали тискать и лапать, намёки нехорошие делать. Главное, не вырваться. Бедняжке пришлось кое-как сигануть через стойку ряда, неудачно упала, растянула связки, и её же без помощи оставили. Нет уж, рассказала она втихаря, учёные мы.
     Только Кира начала перегибаться, как сидящий это заметил, поспешил помочь, пододвинуть ей тетрадь. Не взял и подал, а именно подвинул на край сиденья, вроде как поближе. Тетрадка благополучно упала к его ногам.
     Вместо того чтобы поднять упавшее, неловкий студент закрыл рукой свободное от наушника ухо. Смысл жеста ясен — сама, девочка, сама, а я и нотки не пропущу из музыки, и так уж отвлёкся.
     Легко сказать — сама, а как? Её придётся не просто перегибаться, а прямо-таки ложиться животом на парту, и перебросить через неё груди, чтоб не прижать своим весом. Не зайти ли на ряд сбоку? А если именно для этого и уронили?
     Кира опёрлась руками о парту, примерилась, собралась с духом, чуть-чуть подпрыгнула и легла на фанерную полосу животом. Главное — не прижать бюст, он не из плоских у ней, надо с той стороны свесить. Пусть смотрят, это ж пара секунд каких-то, не лопнут телеса от взоров нескромных, не успеет вымя мотнуться, как тетрадка в руках окажется.
     Лёжа животом на парте, она еле касалась пола носками кроссовок, обратно отпрыгивать придётся. Вроде, достаю… Нет, только касаюсь, чтоб схватить, надо ещё пару сантиметров. Вытянулась низом в струнку, оттолкнулась, как могла, ногами от пола, скрипнула под животом лакированная парта. Пальцы коснулись тетрадки, стали сгибаться, чтобы схватить, и тут сверху их накрыли мужские лапы, прижали к тетради, не дали взять.
     — Ай!
     — Не спеши, девочка, — прямо в ухо проговорил мужской бас. — Музыку нашу послушай, весело у нас.
     Ей в уши сунули наушники. Это, должно быть, сделал стоящий, у сидящего-то обе руки заняты. Шутка?
     В принципе, Кира умела общаться с парнями, в том числе незнакомыми. Могла и прикрикнуть, и матерком припечатать, в крайнем случае. Но сейчас парта так сдавила ей подгрудье и живот, что не разговоришься, дышать бы. Она и не подозревала, как опасна такая поза, на секунду-другую ведь рассчитывала. Сил и воздуха хватило только на хрип:
     — Пусти!
     Вместо ответа ей прижали ладони к полу ещё сильнее. Будь у неё твёрдая опора, выдернуть их не составило бы труда, но тут ноги в воздухе почти что болтаются, не обо что опереться. Пронзило острое чувство беспомощности.
     Кира всё-0таки подёргала ногами — может, поможет. Попыталась напрячь брюшной пресс и коленками нажать на переднюю стойку парты, но тут же поняла, что, отодвигаясь, защемит грудь. Снова дрыгнула ногами и ощутила, что задела стоящего парня. А может, он и сам подставился, чтоб иметь повод для мести.
     — Она толкается! — — прозвучал нарочито-обиженный голос с гнусавинкой.
     — Утоми попку, — посоветовал сидящий. — Попа — ногам голова, устанет она, и ноги обвиснут.
     Кирино сердце ёкнуло. Когда она перегнулась, разрыв между верхом и низом сильно расширился, и брюки немного присползли. Схвати она тетрадку и разогнись, тут же поддёрнула бы, а водолазку — одёрнула, но в таком пришпиленном виде… Ощутила, насколько уязвима и дразнит мужской глаз.
     Чёрт, ей шлёпнули по мягкому месту:
     — Вот тебе!
     Девушка попыталась вдохнуть поглубже, чтобы высказать нахалу всё, что она думает, но на спину её легла ладонь и прижала. Вдох сорвался, выродился в тихий хрип.
     — Эх, розог жаль нет! — мешаясь с музыкой, вошло в уши.
     Вслед за тем рука на спине дрогнула, и пленница почуяла, что стоящий парень совершает резкое движение второй рукой, рубит ею воздух. И не только воздух. Распахнутая поясница ощутила холодок — это рука взвихрила воздух, и сразу же ягодицы обжёг скользящий, секущий, рубящий удар ребром ладони по их верхушкам.
     — М-м-м, — только и смогло вырваться из губ жертвы.
     Ей был знаком этот удар, не только потрясший попу, но и разбередивший память. Для воспоминаний время неудачное, но вспомнилось мгновенно. Когда же это было? Где-то в средних классах школы, точнее не скажу. А если и скажу, то не номер класса, а сопутствующее обстоятельство. У низ как раз кончилась малышовая физра, с дружными махами и приседаньями в одинаковых майках и трусах, и началось нечто повзрослее, с постепенным приучением к гимнастическим снарядам. У мальчиков — белые майки и чёрные трусы, под которые "по-взрослому" полагались плавки, девочки впервые облачились в тёмно-фиолетовые трикотажные купальники.
     Выстроились в шеренгу, ждём нового физрука. Девочка Кирочка оказалась где-то посерёдке девичьей полушеренги, обгонять сверстниц по росту она позже начала, а пока были впереди её дылды.
     Физруку сперва не понравилось, как они кричат "Физкульт-привет". Недружно, вразнобой, какой-то "анарх-привет" выходит, а не физкульт. Несколько раз повторили, стало звучать лучше, но взаимопонимания это не прибавило. Потом не та оказалась осанка. Учитель велел стоять "смирно", а сам пошёл сзади. Кира украдкой поворачивает голову и видит, как он левой рукой захватывает мальчиков за шею и тянет назад и вверх, а правой толкает вперёд, давя на попку. Осанку выправляет. Звучит его назидательный баритон: "Понял? Ты понял?"
     В принципе, физрук и должен быть грубоватым, резковатым, а то ничему не научишь. Беда в том, что обучать на деле пришлось каждого вто… первого. Это ему надоело, ещё и не сразу говорило: "Так точно, понял!", всё это обозляет. От мальчика к мальчику поучения становились всё короче, движения — резче. Дёрг за майку, шлёп по попке, "Ты понял?"
     А потом, наверное, случайно, он не шлёпнул плашмя, а рубанул ребром ладони, почему-то не дёрнув за майку у шеи. Мальчик, словно ужаленный, резко выпрямился, и Кира заметила, как изменился он в лице. Удивление с гримасой боли. Но осанка, надо признать, стала прямой.
     Но физрук не видел лица, и подумал, что натолкнулся на универсальный способ. Оставшимся мальчикам (а пошли низкорослые) попки он рубил тем же способом, с удовлетворением отмечая выпрямление спин. Рефлекс на боль, стремление отодвинуть пах от опасного предмета, но эффект даёт. Повторял: "Так!", "Так!" А что губы закусывают, перед девочками стараются виду не подавать — это оставалось за кадром.
     Вот началась девичья полушеренга, и стало ясно, что мальчиков он ещё щадил. По трусам сильно не рубанёшь, спустятся ещё, потом доказывай, что не нарочно. А на нас купальники, верх поддерживает низ аж от самых плеч, не резинка какая-нибудь на талии, ничего не слетит, а если рубить не изо всё силы, то и не порвётся.
     Ещё одну причину Кира поняла, уже повзрослев. Мужчина-физрук избегал контачить с девичьими телами без особой причины, если не с бревна девочка падает и с брусьев не срывается. Дёргать за купальник не годилось, шлёпать по попкам неправильно поймут ещё или родителям бесхитростно расскажут. А вот "срубить" самые верхушки ягодичек — самое то, и контакт минимальный, и эффект разительный. Правда, рукой надо двигать энергично, чтоб на поглаживание многозначительное ну никак не походило.
     Девочки не сдерживались, охали, ойками. В ответ звучало: "Не ой, а вот так вот стой. Поняла?" Как не кивнуть, даже со слезами на глазах, если не хочешь "повторенья — матери ученья".
     Кира постаралась выпрямиться, когда очередь дошла до неё, но от "рубки" это не уберегло. Эффект, действительно, потрясающий. По неожиданности, резкости можно сравнить с колкой пальца перед забором крови, и жгучая теплота по заднице расползается, словно тёплая кровушка.
     Даже и не поймёшь, какой ещё боли уподобить. Главное, дыхание перехватило, будто её в живот ткнули. Осторожно, оглядываясь, оправила купальник, по кантам прошлась пальчиками, но попка горит — не прикоснёшься.
     Между прочим, в классах постарше, когда началась физика, мальчишки спросили о "рубящем" ударе учителя. Даже потёрли друг другу штанишки, вспоминая те ощущения. Девчонки молчали, но по лицам было видно, что это их не меньше интересует. Параллельно с физикой пришла к ним пора новых телесных ощущений, первые объятья и поцелуи, но о них с учителем не поговоришь, а вот об ударах — можно.
     Тем более, что и удар, если от любящего человека и по уже разгорячённому, возбуждённому телу, может высечь кайф.
     Учитель нарисовал на доске попку в разрезе и стал объяснять. При шлепке плашмя сила распределяется по большой площади. Чтобы сделать побольнее, нужно ладонь напрячь потвёрже и постараться уменьшить площадь соприкосновения. До логического завершения в этом направлении идут розги и шпицрутены.
     А вот рубящий удар затрагивает только самую верхушку, очень малой площади, и уже одно это даёт сильную концентрацию энергии и силы. Если провести по попке так же, но медленно, она успеет уйти из-под ладони, вожмётся, а потом восстановится, проявит упругость. А быстро — не успеет проявить. Рубок сдвинет кожу вниз, сдёрнет буквально, глубокие слои не успеют сместиться вслед за кожей, и что-то порвётся, лопнет, во всяком случае, засигналят нервные окончания изнутри, а не на поверхности кожи, как при шлепке. А самая вершинка каждой ягодицы будет втолкнута, всажена в толщу мяса, пусть на чуть-чуть, зато со скоростью пули(учитель задал, а один ученик подсчитал), и снова что-то порвётся, что-то лопнет, раздавится или кровоизлийнёт. Попа мясистая, может и не проявится вовне поломка, только жжение, боль и не сядешь.
     Верхние слои мяса не успевают деформироваться, срелаксировать и ведут себя как твёрдые, передавая импульс удара вглубь практически без ослабления. А глубь-то такой подлянки не ожидает, считает, что защищена толстым слоем, там всё нежно и уязвимо. Лопаются мелкие сосуды, вопят от боли рецепторы, всплывает и разливается по всем ягодицам нервное возбуждение, иррадиирует, как говорят медики. Синяков не видно, глубоко кровоизлияние, тем-то и хороша попа, если к ней правильно подойти. И для жизни не опасно, так что можно рубить сплеча, как угодно резко, особенно если хочется отвести душу, даже отрабатывать такой, почти что каратистский ударец.
     Но это будет позже, а тогда младшеклассница Кирочка могла только сравнить рубок ладонью по боли со стежком ремнём.
     Только не подумайте, её не пороли дома, нет! Девочек вообще в деревне не трогали, да и мальчиков только самых отъявленных, и тех по случаю, а то попа задубеет. Просто она по наивности своей попала, почти что напросилась, под ремень чьего-то отца.
     Дело было так. Мать вернулась из школы, с родительского собрания, и строго спросила дочь, какие у неё отношения с одним одноклассником, Стяпой (Стёпа+растяпа). Кира простодушно призналась, что неплохие, что недавно он взял у неё тетрадь списать. А что, нельзя? И большие наивные глаза.
     Мама сказала, что этого самого Стяпу в пух и прах разругали на собрании, всем он плох, у всех накопились и прорвались теперь претензии, и отец аж обещал его примерно выпороть. Так что или и забери свою тетрадь, пока порка не состоялась и никто не узнает, что она водится с плохим мальчиком.
     Но она опоздала. Ещё во дворе стали слышны Стяпины крики и плач. Испугалась девочка, но отступать некуда, постучала и вошла. Её встретил его отец с ремнём в руках и гневом в глазах, а сам поротый лежал на лавке в глубине горницы, наспех накрытый большим полотенцем.
     — Я за тетрадкой… неужели вы его бьёте? — любопытство возобладало.
     — И ещё как! Или, ищи сама свою тетрадку, он там он встать не может. Слышала бы ты, дочка, что о нём учителя говорили!
     — Но ведь это больно — ремнём по попе. Меня никогда не били.
     — Зато полезно. Урок ему будет.
     Кирочка нашла свою тетрадь, но уходить не спешила. Это почти как бросить друга в беде, хотя как выручить — непонятно. Растяпистый, слабовольный мальчик, наверняка, поддавался влиянию хулиганистых, но умеющих скрывать друзей-приятелей.
     Вдруг блеснула мысль. Девочка поколебалась, но любопытство с солидарностью победили.
     — Если полезно, то ударьте меня. Стегните по попе. Я выдержу.
     — За что же тебя стегать? — растерянно спросил Стяпин отец. — Его я за дело, а тебя?
     — Я сама знаю, за что, и буду от этом думать, когда стегнёте. Никому не скажу, никто не узнает, вот честно. Стегните, а!
     Мужчина нерешительно мял в руках ремень.
     — Ну, не знаю… Легонько разве.
     — Нет, вы меня, как его ударьте, как собственную дочь непутёвую, за серьёзную провинность словно, вы же меня дочкой вот только что назвали. Как его, друга моего, ну что вам стОит?
     — Он меня сильно был! — крикнул с лавки Стяпа и замычал, словно от боли.
     Кира подумала, что это он ей, что предупреждает её, мол, откажись, пока не поздно. И не поняла, что слова-то были адресованы отцу.
     Дело в том, что никакой порки не было, одна инсценировка и имитация. Отец наобещал в школе учинить над сыном расправу, а домой пришёл — и рука не поднимается. А любопытствующие соседи, небось, уже стоят у заборов, ждут, сволочи, криков и стонов. Тишина подозрительная, сообщат ещё в школу, снова вызовы и разборки. А то и из школы, хоть и отговаривали его, придут проверить…
     Когда отворилась дверь, впуская одноклассницу, оба мужчины подумали, как предусмотрительно они поступили, не ограничиваясь одними криками-стонами, а задействовав лавку, ремень и как бы наспех наброшенное полотенце.
     Не очень понятно, пришла ли девочка сама или заслана разведать под благовидным предлогом. А тут ещё эта просьба… Не призвана ли она узнать, умеет ли вообще Стяпа-старший пороть детей? Но как ударить девочку?
     Вот сын и подсказал нерешительному отцу — мол, вдарь её покрепче, а то разнесёт ещё, что в их доме порют кое-как. Порядочность её гарантирую, не наябедничает, стерпит. А если заслана, то так ей и надо!
     — Ну, это… нагнись вперёд. Так. Теперь задери юбку. Нет, нет, не так, просто прижми её к ногам, выпяти попу. Нет, так по рукам хлестну.
     — Да пускай задерёт, чего там, ты же меня по голому лупил, — снова сын стал выручать-поучать отца, забыв о стонах.
     — Чужая она. Давай так — ты руки продень спереди между ног, возьмись за задний подол и протяни вперёд, обтяни попку, поняла? Да, тебя предупредить, когда замахнусь? Типа раз-два-три.
     — Как его, так и меня. — Кира зажмурилась и напряглась.
     — Ну, тогда раз, два, три…
     Ремень просвистел где-то в стороне от тела.
     — Не могу. Девочку — не могу.
     — Папа, меня же ты мог!
     — То сына. А тут… порву ещё платье.
     — Кир, обтяни попу посильнее. Папа, бей же!
     Снова ремень ушёл в сторону.
     — Ну, что же ты?
     — А кто зашивать будет, если порву? Матери же не скажешь.
     И вправду — какая женщина поймёт, зачем здоровый бугай лупил маленькую беззащитную девочку? Вон, платье порвал даже.
     — Уходи, Кир! — крикнул Стяпа и вспомнил про симуляцию, застонал особо жалостливо.
     — Уходи, девочка, — повторил отец. — Тетрадь свою взяла? Ну, и ступай себе с миром, а мы тут сами разберёмся.
     И тут Кира проявила свой бойцовский характер. Может, с этой минуты она и пошла по пути всё большего и большего осмеления. Со всей остротой встал перед ней вопрос: быть или не быть? И она решила: быть! То есть — бить (её).
     Порвут ей платье, не порвут — какая, право, мелочь перед битьём и унижением ребёнка.
     — Чёрт с вами! — закричала она вдруг (никогда так со взрослыми не разговаривала), решительно подошла к лавке, встала на колени, легла передом на лавку, задрала платье и… спустила трусики. — Бейте так! — Подёргала попкой. — Бейте же, ну!
     Глаза отца стали круглыми — это ей потом сам Стяпа рассказал. Так смело даже его сын себя не вёл, не то что чужая девочка. Вид нежной, девственной попки совсем растерял его. Размахнулся и стегнул. Хочешь — получай! Или почуял в девочке волю — иначе не заставишь её встать и оправиться.
     Кира чуть слышно ахнула и закусила губу. Растерянный Стяпа изогнулся и с ужасом посмотрел на вспухающую красную полоску. Кончились шутки, чёрт нас побери, это она правильно сказала.
     Стяпа-старший замер в оцепенении. Как же так, как же у него поднялась рука? Опыта в порке нет, не порешил ли он крошку?
     Чуть оклемавшись, "крошка" повернула голову и сказала:
     — Похлещите меня ещё, только его не трогайте. Я перенесу. Я найду за собой вину, мне польза будет, только сына в покое оставьте, ручаюсь я за него.
     Отец швырнул на пол ремень, пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.
     — Не будет он больше меня бить, — сказал Стяпа угрюмо. — Ты его доконала. Не больно тебе? Тяжёлая у него рука.
     — Один раз — ничего. Терпимо. Вот если много раз, да по одному месту… Ты-то как?
     — Нормально. Слушай, тебе не больно трусы натянуть? Он больше не придёт, чего же тебе так стоять?
     Кира поднялась, оправилась и тут только до неё дошло, как же ей больно. Шок, оторопение, высокие мысли о солидарности и справедливости — всё прошло, обнажив обычную физическую боль. Всю дорогу домой она тихонько подвывала, потом начала закусывать губы, осторожно тереть попу. Ещё трусы такие тесные, давят и усугубляют. Или это то место распухает?
     — Ну как, дочка, успела до порки? — спросила её мать.
     — К самой порке успела, — честно ответила дочь, отчего-то морщась.
     Вот с тем детским ощущением она и сравнивала потом рубку ягодиц. Похоже, голая, но твёрдая ладонь не менее болегенна, чем целый ремень.
     А теперь её "режут" уже взрослую, с гораздо более выпуклыми и нежными, чем в детстве, ягодицами, через тонкие обтягивающие брюки, не боясь порвать, как Стяпин отец.
     В первый раз Кира взбрыкнула ногами совершенно непроизвольно, просто вскинулось у неё всё на острый приступ боли. Попа начала теплеть, разливаться стало по ней перцовое тепло, краснеет наверное. Но это ещё не конец.
     — Хорошо получается, потанцуй ещё под нашу музыку, — ехидно сказал кто-то из парней. И чужие пальцы стали ощущаться то там, то сям.
     Да, именно её дрыганье ногами провоцирует её недруга на всё новые и новые забавы. Так, может, её бы шлёпнули и отпустили, но нет — тычут, рубят, шлёпают и шиплют.
     Палец ткнулся в область заднего прохода, хоть два тут слоя материи, да один другого тоньше, нежная кожица ануса вскрикнула, тело отреагировало взбрыкиванием. Удар ребром ладони по распопинке, потом перепонка между большим и указательным пальцами въехала ей в промежность, а ладонь сжала, стиснула ягодицу, вторая "срубила" верхушку выжимаемого.
     Благодатная вещь для пытки её пышная задница, вздымающаяся над партой, грех такую не потерзать. Груди-то выменем свешиваются под парту со стороны того, чьи руки заняты удержанием, да и не будет она от петтинга так забавно двигаться, закричит ещё и вырвется. А тут гора мяса, обтянутая тонкой материей, и чётко обозначенная распопина доступна. Выдумывай новые способы воздействия, ищи слабые места, только не переборщи, а то вскинется всем телом. А там, может, ей самой приятно.
     Отсутствие опоры просто бесило. Невозможно прицельно двинуть ногой, всё время куда-то тебя ведёт, не пойми куда, елозишь брюхом по порте, кувыркаешься в двумерной невесомости, пропускаешь через себя закон сохранения импульса и принцип ружейной отдачи. И только прижатые ладони не дают вертеться на брюхе кардинально, а то и подпрыгивать на нём при особо удачных актах возбуждения. То есть, в смысле, — особо наглых, конечно.
     Либо моя реакция, думала импульсами жертва, на "старые" тычки угасает, либо, наоборот, научилась задница эффективно их гасить, парировать, нейтрализовывать, что он новые и новые подходы и… да-да, не ошиблась, подлазы и подтыки придумывает. Изобретателен, чёрт пальцатый, не первая я точно у него.
     Вдруг наступила пауза. Жертва слышала, как её истязатель чихал, кашлял, вроде даже сморкался. Верно, все эти резкие движения, его и её, взвихрили пыль, а в аудитории ведь не убирают, экономят на уборщицах, или те просто ленятся, не хотят вкалывать за бесценок. Главное, что за секунды передышки тело стало оседать, это стали расслабляться донельзя напряжённые мышцы живота, брюшного пресса, снова нижние рёбра почуяли жёсткую фанеру парты.
     Внимание вдруг дёрнула на себя распопинка — по ней разлилось что-то тёплое, даже горячее. Блин, газую ведь! А может, и не только, может, пожиже что вышло, растревожен ведь животик мой. Сразу и не разберёшься.
     Да даже когда и на свободе, сидишь и вдруг так тебе потеплеет в попе, то не сразу и поймёшь. Обделалась, ляжки в соусе, или просто воняю?
     Интересно, что однажды, когда приключилось такое и в интересном месте проявилось тепло, Кира сначала испугалась, но потом вдруг почуяла — как здорово! Какое-то необъяснимое успокоение, переходящее в настоящий кайф.
     Потом поняла — всплыли из подсознания немые, бессловесные воспоминания раннего детства, когда запросто обделываются в пелёнках и над крошкой начинали хлопотать, прыгать, купать, перепелёнывать, слова добрые говорить. Языка не знаешь, но так тепло-тепло на душе становится!
     Именно потому что не помнишь этого в точности, так хорошо ей, взрослой. Если б помнила сюсюканье дословно, противно стало б.
     Правда, никакому ребёнку не нравятся мокрые пелёнки, он орёт, ну, и она тоже в младенчестве не молчала. Но это когда разлилось уже по большой площади, стало охлаждаться и холодить. Когда же только-только начало выходить, греть нежный задний проход, распопинку, не поймёшь, внутри это тело или уже вовне, это не противно, приятно даже — как когда в рот попадает тёплое материнское молоко. Именно с этим ощущением заднего тепла и связываются последующие приятные манипуляции, уход, ласка, а не с противным облипанием холодеющих мокрых пелёнок.
     Эх, догадались бы взрослые надевать на младенцев типа крохотных плотных плавочек, чтоб ловить нечистоты, не впитывать по-памперсному, а именно локализовывать, удерживать тёплыми на небольшой площади — и малышу в кайф, и пелёнки чище, уходу меньше. Правда, тогда надо следить в оба: забалдел малыш, закатились у него глазки — отсчитай минуту и распелёнывай, выливай, обтирай и обмывай. А то перепреет, переговёнится будущее мужское или женское в младенце, не похвалит, когда вырастет.
     Ей в тот раз повезло — лишь чуток жидкого вышло, в основном тёплые газы. Когда поняла, то походила по дому, походила — и в ванную.
     Но здесь, на людях, ситуация другая совсем. Этого ещё ей не хватало! Ягодицы рефлекторно сжались, но сейчас снова начнётся порка, не перенесу, и если это то самое, то потечёт.
     Кира почуяла, что ладонь прочихавшегося легла на её задницу и начала медленно давить. Верно, опух у неё задний проход, вот он и понял, что это. Девушка прямо ощущала газовый пузырь, как он плавает между кожей и материей, как его медленно вытесняют. Вот отжались от тела канты трусов и из-под них начало выходить, прямо в брючины, в брючины, туда, где длинно. Хоп! — снова трусы прилегают. А из брючин будет постепенно выходить, может, и останется там чего, они же плотно довольно прилегают.
     Ай, молодей какой, сообразил. Ударь он резко, всё прорвалось бы сквозь материю, оглушило мужские носики. А так вытеснил — и снова забавляйся.
     Ой! Его палец проник в промежность, когда я развела ноги, подловил, чёрт, прошёл вперёд… ага, вон куда аж… только прижатый к парте живот помешал добраться до пипочки. Поджатыми ногами дрыгнула вертикально, попыталась не сводить, а то сломаю ему ещё пальчик, такой умелый.
     За всеми этими конвульсиями Кира уде не чуяла на бёдрах брюк. Ощущала, что её манежат через тонкую материю, словно презерватив какой, но где там брюки, не сползли ли они от такой игры, непонятно. Да и думать об этом некогда, надо кайф ловить… то есть противостоять нажиму.
     Кто там думал, не входит ли кто ещё в аудиторию! Не до того. Всех троих увлекла забава, пойман редкий случай, найден уникальный консенсус. Раз через материю, значит, целомудренно, можно считать. Ладошки прижаты к Евиной тетрадке, тут она, не потеряется, это словно письмо в старину. Попляшу (в воздухе) — и отдадут.
     Но вот, в пылу поиска новых средств, парень подлез ей пальцем под брюки — и трусы! — по ложбинке к заднему проходу. Может, хотел поверх трусов, да разве тут выберешь! Кира ощутила живой, голый палец прямо у ануса. Совсем другое ощущение, изнасилительное какое-то.
     Ай! Так не договаривались! От неожиданности пополам с возмущением девушка дёрнула руками и — нашла слабое место у сидящего. Тот уже привык к её смирному поведению, держал халатно, привставал, чтобы поглядеть, как сучат в воздухе ноги. И упустил одну руку, растяпа.
     Поймал, спохватившись, лишь у края сиденья, уже готовую за него уцепиться. А что такое упёртая в сиденье хотя бы одна рука? Это же точка опоры! Та самая, воспетая Архимедом, усиливающая многократно. Можно и прицельно двинуть ногой в истязателя, по закону подлости попав в самый пах. Можно упереться и вытащить вторую руку из-по пресса. Можно, наконец, освободиться, разогнуться, встать на ноги и воздать обоим по грехам их. Попрыгали бы у меня голубчики!
     Наверняка сидящего поразил острый приступ испуга, ёкнуло сердечко. Он крикнул партнёру:
     — Кончай, не удержу!
     Или "кончай с ней"? Это совсем зловеще звучит. Но радует, что заставила их выдохнуться, а сама ещё с кое-какими силами.
     Конец начался с сильного хлопка по попе. То ли он так выражал своё неудовольствие, то ли попытался израсходовать оставшийся запал. Но знатно дал! И звук, хоть и приглушённый, но громкий, да ещё пукнула она, добавила. Не специально, конечно, просто брюшной пресс понапрягался довольно, поотжимал живот от парты, помесилось кишечное содержимое, словно тесто, газы выделились и в один пузырь собрались. А что, не только они с ней, но и она с ними кончает — острой газовой атакой.
     На какой-то момент в головке у Киры помутилось и она представила, что всё это происходит на лекции, полной народу. Всё с ней происходит на задней парте, незаметно балуется с соседями, а студенты смотрят в другую строну, и лектор стоит на самом на верху. Ну, после таких звуков все головы наверняка к ней повернутся. Уф-ф, как хорошо, что это не так. Прояснилось быстро в головёнке, не видно ничего, блин, под этой партой, но, вроде, никто больше не подошёл.
     А прояснению способствовало сжатие в одном колене. Как в железных тисках сдавил и вверх подал, чуть оторвав живот от парты. Зачем, выяснилось сразу же. Вторая ладонь подлезла под живот, нащупала фитюльку "молнии" в гульфике и — расстегнула. Пока девушка не поверила этому, обе руки стали стаскивать с неё брюки.
     Правда, что ли? Не пригрёзилось ли? Ну, вот теперь бёдра чуют снова брюки и как их спускают. Вот подвёл ступню под её свешивающиеся ноги и поддел, поднял, снова низ живота на весу. И снова спускает, ссучивает, облегают же. И вообще, расстёгнутая "молния" — это Рубикон.
     Это уже переходит всякие границы! Если всё раннее можно было, при сильном желании на почве симпатии или жалости, честности (её-то тоже было в кайф, кричать не пыталась) или планов на будущее, отнести к мелкому ненаказуемому хулиганству, то теперь это уде серьёзное посягательство на тело и имущество… нет, в таком порядке: на имущество, девичью честь и потом уже тело. Теперь просить уде невозможно, начал — не бросит. А убедительно просить не получится, живот по-прежнему спрессован — весом собственного тела.
     Сподручно раздевает, стервец! Профессионально аж. Ох, не первая я у него, и даже не перводесяточная. В другой обстановке было бы приятно… то есть приятнее.
     Кира чуть-чуть мычала и подёргивала ногами, больше помогая, чем мешая.
     Конечно, такой раздёв возмутителен. Но, если оставаться до конца объективными, то надо отметить два обстоятельства. Во-первых, это единственный способ избежать её разъярённой мести. Когда она останется без брюк… хм-м, а пикантно будет выглядеть — чёрная водолазка "под горлышко" и с рукавами, полоска кожи и чёрные слипы. Она вообще-то не жаловала чёрное бельё, она казалось ей обугливающим тело и пессимистичным, но вот тут, под тонкие брючки, надела, чтоб не просвечивало, очень уж материя тонкая. И кроссовки, тоже в чёрных тонах, с белыми полосочками. Забавный видок будет, прямо хоть новую моду застреливай. Перемычки на бёдрах узкие-узкие, слипы всё-таки.
     Так вот, когда она останется в одном этом, то будет не до мести. Позора бы избежать, или хотя бы придумать сносное объяснение, если застукают. Это он верно мне проблемы создают, то есть с их точки зрения, конечно. Сообразительные.
     А во-вторых… После всех истязаний задницы брюки там пришли в беспорядок, смятение — в буквальном смысле слова, и по бёдрам, небось, сползли. Она бы и сама их первым делом, ещё до всякой мести, расстегнула, спустила, потёрла попу через трусы… да лучше и их приспустить, потереть по голому, покрепче, а то чешется, вернуть трусы и заново натянуть брюки, разгладить на заднице, поддёрнуть и застегнуть. Только после этого вернётся чувство комфорта — кроме зуда в самом теле, конечно, и можно мстить.
     Но именно это с ней и делают! Вот спустил до полубёдер… нет, слипы не спускает, через них потёр… ага, просунул ладонь под канты и трёт попку уде по голому, чуть мнёт, как бы извиняется за прошлое, не сердишься ли на меня, плоть женская? Приятно-то как, господи! Словно ухаживают за ней. Жаль, что скоро всё кончится.
     Вот поддёрнул слипы и — продолжил снимать, стаскивать брюки. Почему не надевает? Ах да, смотри "во-первых".
     Кира вытягивала носочки, чтобы кроссовки не мешали исходу брюк. Твердила себе, что если застрянет там ступнями, то ей же хуже будет. Порвёт ещё, а если и не порвёт, то на ногах не устоит, даже если её на них и поставят, не выпутается, скоро не оденется, а трусы уже на виду, так что хуже не будет. Аукнется ей тонюсина материи, ох, как аукнется!
     Очень непривычно оставаться в трусах в учебной аудитории. Экстрим какой-то, стрёмно очень. Хоть отдадут ей брюки?
     Отдали, спасибо им. Сняли перегнутое и затёкшее чуток тело в"с парты, грудку чтоб не защемила, поставили на ноги, отдали и брюки, и Евкину тетрадку. Джентльмены, да и только.
     Только Кира успела подумать, что хладнокровие и выдержка могут лишь спасти её от позора, а о втором "зайце", то есть немедленной мести, лучше позабыть, как её что-то потрясло. Больше потрясло, чем истязание и даже раздевание.
     Эти два свинюка повернулись друг к другу и снова тихо заговорили. Наушники из её ушей давно уже перекочевали к ним, снова они их делят, согнувшись, как и до её прихода. В точности! Наша героиня испытала нечто типа "дежа вю" или "дня сурка", почудилось даже, что она в первый раз зашла сюда без брюк.
     Главное — нулём на неё, будто и не терзали её попу, не шлёпали, не гладили, не пытались достать клитор. Ещё, чего доброго, оглянутся сейчас и безмерно удивятся. Надо же, в каком виде тут девушки ходят!
     Это как после постельных игр отвернуться к стене и захрапеть. Почти что предательство, но, опять-таки, в целях самозащиты. Не знаем, не ведаем, сидим себе тихонько, слушаем группу "Примус". Словно это она сама нагло обнажилась и пришла сюда мужчин эпатировать — или соблазнять.
     Начни она мстить, отомстила бы за эту отрешённость. Но надо думать о спасении. Сначала трезво оценим обстановку.
     К счастью, никто больше в аудитории не появился. Есть шанс. Но быстро надеть брюки не получится. Надо расшнуровать кроссовки, да и не джинсы это с мгновенным впрыгиванием, тут напяливать надо медленно, осторожно, с любовью к ножкам. Сколько-то минут займёт, и эти минуты надо ещё выиграть.
     Одеваться на глазах этих скотов она не хотела. С одной стороны, молчаливое одевание выглядело бы как смирение со своей участью, с другой — дадут ли они ей до конца одеться, ведь тогда она будет готова к жестокой мести. Наконец, просто неприлично девушке одеваться на глазах незнакомых мужчин. Да, почти интимно пообщались, но имён-то не знает! Как и они — её имя.
     Как уйти с их глаз долой? К счастью, во всех крутоярусных аудиториях от двери идёт проход под всеми ярусами, выходя почти к лекторскому столу, проход с низким потолком и без освещения, только от двери виден свет со стороны аудитории, а со стороны того конца — свет в проёме двери. Полутёмный такой проходишко. Да там и рассматривать особенно нечего, потому и не освещают.
     Сейчас эта полутьма как нельзя кстати. Спасительная она.
     Если мальчишки продолжали разговаривать как ни в чём не бывало, то и Кира как ни в чём ещё пуще не бывало (как ни в какой переделке не побывая) направилась к выходу. Словно она только лишь перегнулась, взяла тетрадку и вот теперь уходит. Давалась эта невозмутимость с трудом, но давалась. А пока даётся, надо брать!
     Она успела сделать пару шагов по проходу, чтобы втянуться, вшагнуть в желанные сумерки, как вдруг услышала шум, гул и топот. Такой знакомый шум, родной прямо, но сейчас просто угрожающий. С такими звуками ходят неорганизованные толпы студентов. Сейчас они явно идут сюда, на лекцию, покушали и оттянулись уже, перемена кончается. Дверь чуть приоткрыта, видна светлая щёлка, но вот-вот её распахнут.
     Как потом вспоминала Кира, это было одним из труднейших дел в её молодой жизни — переломить себя, подавить инстинктивное стремление убежать от надвигающейся толпы. Куда бежать-то? Если взбираться на верхние ярусы, то вошедшие успеют увидеть её полуголую задницу и голые ноги, и тогда пиши пропало. Да и эти свинюки будут торжествовать, видя, как она мечется. Заулюлюкают ещё. А то как же — они ведь "ни при чём". Доставить им такое удовольствие? Да ни за что!
     В минуты опасности у людей обостряются чувства, а то и память. Кира мгновенно вспомнила, как, входя сюда, она толкнула дверь, то есть одну створку её, двустворчатой, широкой, чтоб на слонах сюда въезжать, что ли. Но поскольку все как-то обходились без слонов, коней и даже ослов, то вторая створка постоянно была закрыта и зашпингалетена. И вообще, проход был пошире самой двери.
     При зафиксированной второй створке коменданту сподручнее дверь запирать и отпирать, да и лишнего не вынесут в узкое-то. Студентам это было менее удобно, но терпели, даже вперёд друг дружку пропускали, настолько не рвались за знаниями. Кира вспомнила, как, входя вместе со всеми в одно створку, она машинально делала шаг в сторону пустого места, но не прямо вбок шаг, а как бы по диагонали, ведь по инерции ноги несли. Закрытая створка создавала свободное место в виде треугольника, своего рода "тень". Вот в этот-то треугольничек и кинулась наша полуголая героиня. Надо было успеть, пока не открыли дверь.
     Евкину тетрадку, из-за которой заварилась вся эта каша, она на бегу взяла в зубы, нащупала на брюках верх и взялась за него.
     Успела. Буквально впрыгнула в закуток, за неподвижную створку, мгновенно развернулась, чуть даже спиной ударившись. Но шум — вот он, уже в сантиметрах каких-то по ту сторону. Надеть брюки она не успевает, тут минуты нужны, а в полутьме и поболее. Да чего там, даже в привычные джинсы впрыгнуть не успела бы, тут секунды нужны, а у неё всего лишь доли. Дверь-то уже открывается. Нет, не успеть никак.
     И Кира сделала единственное, что оставалось — приложила свешивающиеся брюки в талии, закрыв ими голые ноги. Именно белеющие ноги и могли выдать её в полутьме прохода.
     Раньше она не задумывалась над студенческое психологией, а вот теперь на ходу приходилось учиться — и учитывать. Когда студент идёт в составе неорганизованной толпы, мало ли кто рядом с ним может оказаться. В том числе и весьма малознакомый однокурсник, всех не упомнишь ведь, то и дело кто-то отчисляется, восстанавливается, уходит в академ или из декрета, дослушивает какие-то лекции с другого факультета — движение постоянное, броуновское. Да ещё полутьма. И весьма возможно, что этот малознакомец отстаёт по ходу, мало ли почему. Мелькнуло лицо сбоку и отстало. Это к знакомому обернёшься и поторопишь, а чего интересоваться кем-то чужим?
     И Кира делала беззаботное, почти что весёлое лицо, играя роль случайной попутчицы для каждого, проходящего мимо. Чтобы скрыть, что руками держит брюки, сделала вид, что беззаботно подбоченилась. Евкина тетрадка была у неё под мышкой.
     Когда мимо прошли последние студенты, пришлось помолиться, чтобы они покинули проход, не оглядываясь. Не хватало только, чтоб кто-нибудь вернулся и спросил: чего это она застряла. Бывают же такие заботливые и неравнодушные, чтоб их!
     Ну, вроде, всё. Кафедра стоит сбоку от лабораторного стола, от неё дверь в проходе не видна, только начало самого прохода — наискосок. Лектор, видимо, прошёл в гуще студентов, слышно, как он откашливается. Можно теперь и собой заняться. Только бы не было опаздывающих.
     В это трудно поверить, но Кира со страху дала себе слово, что если сейчас вот ей повезёт и опаздывающих не окажется, а лектор не уйдёт с кафедры и не будет расхаживать перед доской, то она больше ни разу не опоздает ни на одно занятие. И ещё труднее представить, что она впоследствии сдержала своё обещание, почти обет религиозный.
     Присела, перекинула брюки через шею, расшнуровала кроссовки. Вышагнула из них. При этом она располагалась передом к углу прохода, чтоб если лектор всё же заглянет, увидел бы только тёмное пятно, голые ноги чтоб поменьше видны были. Только водолазка и чёрный задок трусов.
     И из кроссовок вышагивала, присев. Теперь самый ответственный момент — надо разогнуться и побыстрее натянуть на белеющие ноги брюки. Но не спешить, застрянешь — пропадёшь.
     Она замешкалась, нащупывая пояс брюк, висящих на шее, и чтобы они с шеи не упали, держала торс горизонтально, не разгибаясь, а вот ноги в коленях постепенно выпрямляла. Таким образом, вошедший должен был увидеть её задницу прежде всего.
     Пикантный вид, особенно если учесть, что слипы в промежности очень и очень нешироки.
     Скрипнула дверь, и кто-то зашёл, тихо ахнул. Кира замерла — не преднамеренно, а просто рефлекс с испугу. Может, пронесёт. Нет, раз ахнули, значит, заметили. Сердце ухнуло, хладнокровие вышло всё, до капельки. Надо же, всё шло так удачно, и вот на тебе. Ещё и тетрадка в зубах, очень глупо.
     — Что с тобой? — раздался тихий Евин голосок.
     Ура!
     Вид своей тетрадки в зубах удивил вошедшую её пуще. Что вообще происходит? Она отстояла целую очередь, купила поесть, съела свою долю, ждала-ждала — скоро звонок, а подружки всё нет и нет. Вот, пошла узнавать.
     — Заслони меня, — прошептала Кира, лишь почуяв рот свободным.
     Ева поняла с полуслова, с расспросами не лезла, помогла, чем могла. Из прохода уже доносился голос лектора.
     — Давай, зашнурую тебе, — шептала заботливая Ева. — А ты держи, это я тебе взяла в буфете.
     Кира не глядя взяла что-то из её рук, думая о другом. Она уже повернулась лицом в проход, чтобы следить, не появится ли в светлом приёме лектор, и теперь вдруг ощутила, что то место на первой парте, по которому она елозила животом вплоть до выпуска газов, где испытывала самые противоречивые ощущения, стало для неё родным… ну, каким-то своим, что ли. Его она и с завязанными глазами найдёт теперь, а даже вот кажется, что оно ей видно сквозь стенку прохода и все ряды, прямо светился, словно она стала ясновидящей. Правда, возле него сидят те типы…
     Что это ей в руку сунула подруга? А-а, высокая бутылочка пепси-колы с пузырьками газа на стенках. Тёплая почти, согрелась уже, столько её ждала.
     — Бери, — она вышагнула из кроссовок и сунула их в руки Евы, — и жди меня за дверью.
     — А ты?
     — Угощу кое-кого. — Чмок в ушко подружку!
     Не без сомнений ты вышла. Кире виднее, что делать, а разговаривать здесь неудобно.
     Оставшись в проходе одна, Кира первым делом медленно, осторожно раскупорила бутылку и переждала тихое шипение, с каковым начал выходить газ. Весь не вышел, нет, таится внутри, растворённый, готовый взыграть, только подтолкни. Значит, её замысел должен удасться. Оставила крышку слабенько-слабенько.
     В одних носках стала красться по проходу. Последние метры преодолела, прижимаясь спиной к стенке прохода, чтобы не заметил лектор. Вот уже и головы сидящих в первых рядах показались. Вышла на боевую позицию.
     Медленно вращая левой рукой с зажатой в ней бутылкой, Кира почувствовала себя миномётчицей, у которой осталась одна-единственная мина, а врагов много. Другого шанса не будет, не дадут ей выпалить повторно. Сейчас — или никогда.
     Рука сама навела горлышко бутылочки на то самое место, видное и сквозь деревянные стенки. Так, теперь немножко назад, чтоб не на парту попало, а на скамейку, если повезёт — прямо в голову жопосеку, нет — между ними на скамью плюхнулось и обоих облило. Правой рукой осторожно сняла крышку, отметило, что газ как бы затаил дыхание и намерен ей помочь. В конце концов, при горении пороха в мине тоже выделяются газы.
     Замерла, прислушиваясь к стуку сердца. Никогда раньше такого не делала, может, отказаться, пока не поздно? Но тут растревоженная попа подала признаки тепла, снова оно там стало разливаться и возбуждать. Нет, не прощу! Ну, держитесь же!
     Лектор, как нарочно, в это время говорил:
     — Кому плохо видно или слышно, садитесь первый ряд, там во всех отношениях хорошо.
     Сейчас ещё лучше будет!
     Страшный удар обрушился на донышко бутылки снизу. Всю силу нерастраченной мести сложила в него недавняя жертва, так бы она била по попам этих негодяев. Удар смял бутылку до половины высоты, а ладонь потом полдня горела, не давала писать лекции. Левая рука с бутылкой дёрнулась вверх, по счастью, не сбив прицел.
     Ш-ш-ш-ш! Фр-р-р-р!
     Под аккомпанемент взрывного шипенья большой коричневый пузырь вылетел из горлышка, искрясь и переливаясь, и полетел по навесной траектории в первый ряд. Жидкая мина, орудие возмездия. Не дожидаясь отклика, Кира резко повернулась и бесшумно, на цыпочках побежала к двери. Уже выскакивая в неё, услышала шум, возгласы, заполошный голос лектора:
     — Что, что такое?
     Быстро, но тихо прикрыла за собой дверь, чмокнула поджидавшую её подружку в щёчку, и обе девочки побежали в женский туалет, где можно было без помех обуться и оправиться.

     — Лети за своей жвачкой, — прервала воспоминания Кира, — подожду уж тебя. Минуты хватит? А то мне в туалет надо.
     — Я мигом!
     Сунув подружке сумочку и пакет, Ева побежала обратно в аудиторию. Навстречу ей не попался ни один сокурсник. Перила лестницы только что перестали дрожать, значит, развесёлая гурьба уже на первом этаже, а передние уже в дверь выбегают.
     Вот и дверь, настежь распахнутая, только-только переставшая мотаться. Аудитория ярусная, но ступеньки довольно пологие. Кто-то, помнится, шутил, что угол наклона пола рассчитывается точно. Лектор должен видеть уши всех сидящих студентов, тогда до этих ушей прямой наводкой долетит его голос. А вот ртов, кроме первого ряда, ему желательно не зрить, рты должны "упираться" в передние затылки, тогда до лектора будет долетать меньше шума с мест. А поскольку от уровня рта до уровня ушей вершок с ноготком, а студенты по росту зело разные, то задача очень непростая. Тем более, что многие привстают, чтобы лучше видеть доску.
     Одинокая фигура на заднем ряду бросилась в глаза сразу. Ева чуть замедлила шаг, узнав толстуху Эвелину. Отношения у них не очень-то ладились, кто читал рассказы, знает. Вполне можно было напороться на язвительное замечание. Память, мол, девичья и тому обидное. Но завернуть назад, показать слабину, что боишься её, она тут же так истолкует — ещё хуже выйдет. Ладно, напряжёмся психологически, приготовимся к возможному оскорблению, но жвачку заберём, и покажем, что забрали. Теперь обязана просто это сделать.
     Ева неторопливо, как учила Кира, прошла по рядам. Жаль, что не хватало ей смелости садиться на первый, теснилась на галёрке, подходи теперь близко к этой корове. Чего она там делает-то? Краем глаза непонятно, а оборачиваться на прямую наводку не хотелось. Ещё перехватит взгляд и вмажет! Но нет, тихо сидит почему-то.
     Вот так же тихонечко сидел на стуле тот преподаватель с гуманитарного. Все обрадовались, что раньше лекцию кончил, мимо него с визгом поскакали, а он только печально смотрел и тяжело дышал. Оказалось — сердце прихватило у человека. Правда, Ева сама подойти не решилась, Киру попросила, которой вся благодарность и досталась. А как её перенаправишь — это значит выставить напоказ свою робость, мол, боится даже задать вопрос преподавателю. Пусть уж лучше Киру благодарит за чуткость. Тем более что она и без Евы её проявила бы.
     Но в молодом возрасте сердце не шалит, так что не стоит и беспокоиться! Тем более — о такой.
     К тому же Ева что-то вспомнила. Даже фыркнула.
     Однажды Эвелину выругали за хождение с голым животом. Да разве он голый? Что бы они сказали, будь живот таким целиком? Ладно, что спорить со стариками! Постаралась исправиться, это же не тату счищать.
     И в следующий раз она пришла в джинсах повыше и маечке пониже. Их края не только встречались, но и — невиданное ныне дело! — перехлёстывались по всему обхвату. Ни кусочка кожи "вражескому глазу". Но…
     Джинсы нужной высоты она не купила — некогда, да и не достанешь таких "после 18-ти". Пришлось раскопать в сундуке старые подростковые, что "до 18-ти", когда ещё принято запахивать живот. Влезть-то в них влезла, применив стринги и мыло, но косточки потрещали, а над тугим пояском вздыбились толстые жировые валики… да что там валики — шматки сала женского, ведь целую ладонь грубая материя давила, выжимала живот и поясницу. Да потом ещё ремень застёгивался.
     Маечка всё это покрывала, но — облегающе, все эти морщинисто-выпячивающиеся наслоения. К тому же была четвертьпрозрачной, так что кожа её подтемняла изнутри, подчёркивая рельеф и уводя интерес мужского глаза ближе к девичьему телу. Впрочем, спереди материя была поплотнее, всякие цветочки-ягодки, благоприлично. Вот только бюст выпирал ой-ёй-ёй, верно, из того же сундука эта одёжка, на подросточку с формами поскромнее.
     Все эти недостатки не поддавались описанию короткими словами, типа "голый живот", а перечислять подробно преподавателю неудобно, сразу выдашь, что разглядывал фигуру детально. И Эвелина не упустила случая улыбнуться… спиной. Конечно, там просвечивал лифчик. Так вот вертикальные бретельки косо сходились почти к центру спины и крепились к поперечной планке какими-то штучками, на просвет выглядящими прямо как ладошки. Будто кучер держит вожжи и правит передними "лошадками".
     Если кто и решится сделать замечание, ответ наготове:
     — Да нет там ничего! Давайте я приподниму и вы убедитесь. — И руки хватались за подол.
     После этого люди торопливо признавали, что там и вправду ничего такого уже нет, только майку в покое оставь…
     Тихонько что-то напевая, как это делают порой "девочки с плеерами", Ева подошла к своему месту, с удовольствием обернулась к одинокой фигуре спиной и запустила в парту руку. Жвачку — вот она, хвать! И тут до её ушей донёсся тяжелый прерывистый вздох, типа даже лёгкого стона — или на его грани.
     Так дышат, когда тужатся, а потом на миг отпускают дыхание, и воздух спешит, шуршит в ноздрях. Например, когда отвинчивают тугую крышку или страдают над унитазом. Обычно так дышат парни, а тут…
     Ева удивлённо обернулась и внезапно поймала взгляд Эвелины — страдальческий, умоляющий, почти подающий SOS. Вот уж чего не… А лицо-то, лицо у неё какое — красное, в капельках пота, губа прикушена. Будто и вправду над чем-то трудилась. На лекции?
     Ева растерянно повернулась к сокурснице всем корпусом, но предлагать помощь мешкала. Всё-таки они почти что врагини.
     Та помогла ей.
     — Ева… — Пауза, тяжёлое дыхание. — Подойди сюда… прошу… пожалста… а!
     Неужели и впрямь сердечный приступ? Всё как у того дядечки почти что. Он, помнится, просил нитроглицерин, но откуда у молодых эта невкусная вещь? Если бы хоть кайф от неё был…
     Она подошла к Эвелине со стороны нижнего ряда. Та кусала губы, говорить ей было трудно.
     — Что с тобой, Эва… Эвочка? — Само вырвалось уменьшительно-ласкательное словечко. Плохо ведь человеку!
     — Худо мне, — подтвердила страдалица. — Помоги, а! Век… — Она вдруг судорожно схватила Евину руку и поцеловала.
     Красноречиво, и слова не потрачены. Да она и без этого — что, не помогла бы?
     — Да что с тобой, Эвочка? Сердце? Как тебе помочь?
     Эвелина некоторое время крепилась.
     — В туалет хочу… умираю… весь день…
     — Весь день? — изумилась Ева. — Все пять пар??? А утром ходила?
     Отрицательное мотание головой.
     — Бедняжка, — прошептала Ева.
     По своему опыту она знала, что если напьёшься и в пузырь ухнет первая порция, она кавалерийским наскоком, мощным порывом, попытается пробиться наружу, создавая впечатление полного пузыря. Эту атаку можно отбить, позыв перетерпеть, тогда он сникнет и жидкость начнёт расселяться в объёме, искать, в какую сторону легче всего расширяться, тормозить лезущее вслед. При таком первом зажатии посторонняя помощь очень кстати, особенно если объяснишь механизм. Потом, конечно, всё заполнится и атаки станут неостановимыми, неудержимыми, со своим "девятым валом", против которого не устоишь.
     Но если моча скапливается в пузыре медленно, постепенно, когда стараешься особо не пить, то первой атаки не будет, все постепенно будет заполняться. Кажется, что легко и просто. Зато потом скопившийся объём несжимаемой жидкости, подпираемый осмосом почек, начнёт медленно, но верно наваливаться, ломать "дверь", выламывать сфинктер, да ещё и жечь химически, ведь густо и едко там. Тут нечего и считать "девятый вал", тут следи за сжатием сфинктера, как он всё слабеет и слабеет. Как тут помочь со стороны, как утешить? Слова только отвлекут внимание, помешают бросить последние силы на удержание. Помогать надо делом — защитить от внешних влияний, проводить в туалет или принести посудину.
     Ева сама несколько раз попадала в такие ситуации и хорошо знала, что на последних стадиях терпежа страдает дыхание. Вдох-то сдвигает диафрагму вниз, а та давит на пузырь, которому деваться некуда, во все стороны уже лез. Но это на последних стадиях, ведь дыхание у женщин грудное. Неужели Эва "дозрела"?
     Надо побольше спрашивать так, чтобы можно было дакать и некать лёгкими движениями головы, в этом будет понимание и милосердие.
     — Зайди… сбоку, — попросила мученица.
     Ева обошла ряд парт, стараясь не стучать каблучками. Если стадия последняя, то и лёгкое сотрясение может оказаться роковым. А в этой толстухе… то есть полной студентке литра полтора сидеть может — запросто. Не расплескать!
     Ева вспомнила, как Эвелина когда-то терпела — ещё на первом курсе, перед летней сессией. Тогда она появилась в муслиновом платьице, словно девочка невеликая, верх безбожно затянут, лопается, а юбочка коротковато смотрится при толстых ногах. Или это нормальные ноги выглядят толстыми на фоне одёжки детского покроя. Материя тонкая, на подкладке бледно-кремового цвета, сзади "молния" до шеи… Так актрисы-травести могли играть малышек — то ко не с такими формами.
     Общительная Кира узнала от Эвелины, что так. Они ведь телами были (да и остаются) одинаково объёмные, вот и сошлись на почве одежды. Эва объяснила, что купила это платьице на распродаже в секонд-хенде, оно почти как новые. По иностранному у неё плохо, что там на этикетке, не разобрала, но схватила. Прельстила её юбочная часть. Мини-юбки у неё были, но тесные, монолитящие таз и сковывающие бёдра, а тут попросторнее, как раз для лета. И потом — это платье "замуровывает" бюст, так что ругать за обнажение ног не должны. Дома выяснилось, что одёжка маловата. Вернее, как: надевая, хозяйка машинально подбирала всё тело, чтоб натянуть и застегнуть. Получалось. А потом, тоже как всегда, начала тело расслаблять, распускать, раз уж оделась. Тогда-то платьице и стало давить, жать. Эвелина даже испугалась, что лопнет, настолько оно тонкое, а она мощная. Подобралась, напряглась даже — так ничего. Потихоньку стала расслабляться, прочуяла, как нарастает сжатие.
     Походила дома подобранной — нет, то и дело забываешься. Рано или поздно не выдержит платье. И не наставишь, не умеет, да и тонкое слишком. На фабрике как-то сшили, а самострочно — ну никак. Что делать?
     Ну, надела спортивный жёсткий бюстгальтер, и сверху проблема снялась. То есть перешла на гальтер, он-то не лопнет, да и всю дорогу ощущаешь мощь своих форм. Но оставался живот, довольно жирный, как наляжет, и лопнет в поясе. Пробовала подпоясываться изнутри — видно под тонюсиной, да и только у талии уже становилось, а живот ещё больше выпухал. Трусов, чтоб его прессовать, нет, пробовала натягивать мелкие размеры — трескаются, не успев надеться. Но выход Эвелина всё же нашла. Заметила, что когда хочешь по-маленькому, зажимаешь сфинктер, то одновременно поджимаются и мускулы живота. Значит, надо так устроить, чтобы всё время хотеть — в меру, конечно. Тут уж не забудешь и не расслабишься. Прижмёт посильнее — отлей, но не до конца, оставь на развод.
     Кира, помнится, тогда ещё сама попробовала перманентный терпёж, хотя и без облегающего платьица. Утомительно это. Силы выматывает. А остановить струю преднамеренно и вообще тухляк. Лучше уж пододеть под слабую юбку покрепче какую, типа обтягивающей бёдра мини-юбки "широкий пояс". Оригинально! В былые времена женщины носили массу нижних юбок… вместо трусов, и сейчас вот мода может вернуться, хотя цель и другая.
     Эвелина попробовала так, платье на мини-юбку, даже трусы отменила — и всё равно было видно, что исподу лишнее выпирает. Специально, что ли, сшить нижнюю юбку, тонкую, но прочную, завести моду? А трусы… да эта нижняя юбёшка так ноги обляжет, спеленует, захочешь — ни развести, ни показать свои входы-выходы. Не сняв, не изнасилуешь, а вот нужду справить… если хорошо сшить, то и получится — брызнуть-заколбасить прямо из-под. Типа пояса целомудрия прямо!
     Но только Эвелина приступила к чертежу выкройки, как ей предложили обменять муслиновое платье на водолазку — хозяйке великовата. Как свитер подходит, но бюст не монолитит. Так одежда нашла своих подходящих хозяек, а у Эвелины, кроме того, остался опыт умеренного терпежа и подбирания живота.
     И вот теперь она терпит по-настоящему, по-боевому. Переполненно. Тренировалась ли? Тот опыт — просто тьфу по сравнению с экстрим-писсингом.
     Мученица сидела на скамейке в очень напряжённой позе. На ней были джинсы и просторная блузка, причём немыслимой длины — закрывала не только пупок, но даже и пояс джинсов! Кира, кстати, обратила на это внимание в середине дня, на перемене, но Ева сразу же об этом забыла.
     Блузка была свободной в плечах и в груди, а вот на талии она переставала быть таковой, там выпирал живот. Хозяйка, морщась, поддёрнула её вверх, и Ева с ужасом узрела огромную выпучиваемость. Живот высовывался из-под низкого пояса джинсов и громоздился горой. Пузырь обозначался уже выше пупка. Да, это действительно последняя стадия, сама знаю.
     Эвелина отпустила было блузку, но, видать, нижний кант у той был ощутим, а сейчас даже малейшая тяжесть… Как там напрягались мышцы, не стоит и говорить, иначе сухой просто не останешься.
     — Помоги… снять… — и медленно подняла руки вверх.
     Ева осторожно стащила с неё блузку. Лифчик был приличным, от бикини, похоже, хозяйка предвидела что-то в этом роде. Некоторые вот в таком виде и ходили, когда было потеплее. А сейчас прохладно, испарение воды понижено, пот пузырю не помощник. Но почему же она все пять пар…
     — Людей… много?
     Ага, понятно, в коридоре.
     — Есть люди, Эвочка. Нас же раньше отпустили, сейчас другие побегут.
     Неслыханное дело — она сэкономила на слове "блин"! Только шевельнулись губы да воздух вобрал злой шип. Ева, чтобы смягчить дурную весть, приобняла голые плечи сокурсницы. Пожалуй, в таком виде прохладненько, но пузырь важнее.
     — Горшок… никак?
     Но это ведь был не родной их корпус, да и в том, пожалуй, помучишься, пока подберёшь подходящую посудину, интерес ещё нездоровый не возбуди.
     — Тут же туалет недалеко, почти по соседству, Эвочка. Пойдём, а? Провожу тебя.
     — Знаю… не встать… мне…
     Еву разбирало любопытство, как же дошла ушлая девица до прорухи такой, ведь ещё перед пятой парой должно было быть невтерпёж, но она не решилась расспрашивать — сейчас, по крайней мере.
     — Давай я тебе помогу.
     Подхватила ладошкой под подмышку, никак иначе не взять, но не щекотать, ни в коем случае не щекотнуть! Другой рукой взяла Эвелинину ближнюю руку и напрягла мышцы, поднимая отягчённую дурной водой тушу с лавки.
     — О-ох!
     Стоять за такой партой могла только очень стройная фигурка, упираясь бёдрами в крышку, более толстые выпрямиться уже не могли, пробирались на место полусидя. А у Эвелины к тому же — пузырь, в который так и норовит врезаться крышка парты.
     — Бэ-эк!
     Евиных силёнок хватило, чтобы толстуха не брякнулась попой об лавку, а села сравнительно мягко. Всё ясно — на ноги её не поставишь, выбираться из-за парты придётся в полусогнутом состоянии, а такое напряжение мышц может привести к катастрофе, раз привстать проблема. Надо помочь, чтоб ножки сильно у страждущей не напрягались, но одной ей это не под силу, с двух сторон надо. Не позвать ли Киру?
     Тем временем Эвелина как-то безнадёжно вздохнула, но сдаваться не стала, а просто расстегнула пояс джинсов, и даже часть "молнии" разъехалась, обозначив трусы.
     — Последний… шанс… — пробормотала она.
     Да, и использовать его можно только в расчёте на чужую помощь. Кто-то должен идти впереди неё, вплотную, вплоть до самого до туалета женского.
     Эвелина осторожно пошарила за поясом джинсов, будто делая себе полегче, и что-то выковырнула, выбросила через ремень. Ясно дело, и малый предмет жмёт там. Даже такой крохотный, как… свинцовая пломба.
     — Как? — только и проговорила Ева.
     Наверное, Эвелине полегчало чуток от расстёжки, она смогла пояснить:
     — Пари… день не ходить… Кешка с физфака… он тоже в пломбе… пил… терпел… прийти должен… не могу… сдаюсь…
     Вон оно что! Значит, это не случайная незадача, а преднамеренный писсинг с опломбированными трусами. Еве вспомнилось, как во время перемен она мельком видела Эвелину в окружении каких-то парней-чужаков, но тогда она не обратила внимания, как заботливо поили они участницу жестокого пари, тщательно следя, чтобы допивала до дна и во рту не оставляла.
     Такой вот пари-писсинг межфакультетский. Опломбировываем друг дружке трусы и посылаем секундантов поить противника на переменках равным объёмом воды. Под финал сходимся и завершаем пари очно. Вот только почему состязание разнополое, разная же и анатомия, и физиология!
     Интересно, на что спорили? Но раз сдаётся, дело хозяйское.
     — Может, расстегнуть джинсы до конца и спустить чуток, на бёдра, а выберешься из-за парты — наденешь?
     — Нет… не натяну потом… чую — всё…
     Тогда как же? Тогда без Киры никуда.
     Она, лёгкая на помине, как раз заглянула в аудиторию:
     — Ев, ты скоро? А-а, с кем это ты?
     Подружка подбежала и наскоро объяснила ситуацию.
     — Давай поможем, она же в пиковом положении.
     — Змея и в пиковом положении змея, куснуть может.
     — Тише, Кир, тише, не надо, ей же плохо очень. Надо быть благородными.
     — Ну, давай, командуй, благородная ты моя. Но попомни мои слова — аукнется твоя помощь тебе чёрной неблагодарностью, и очень скоро.
     — Ну, как ты можешь!
     Может, Эвелина и боялась, что Кира не сдержится и нажмёт ей на живот, но выбирать вторую помощницу не приходилось. Подружки стали поднимать её за руки с боков и толкать в нужную сторону, оставалось, вися на их руках, легонько перебирать ногами, не сводя внимания со сфинктеров.
     Выбрались, поставили мученицу на негнущиеся ноги. Она обхватила руками их плечи, и её медленно, мелкими шажками повели вниз по ступенькам. Как хорошо, что они не очень крутые! Да здравствуют пологоярусные аудитории!
     Так, наверное, сапёры транспортируют готовую взорваться мину или снаряд. Здесь это писс-бомба, так что помощницам проще — надо только быстро отскочить, как начнёт взрываться пузырик.
     — Блин, мне тоже в сортир надо, — ворчала Кира. — Ты что, не можешь скорее? Ну, раз не можешь, значит, не можешь.
     Спустились. Ну, по ровному-то бодрее пойдёт дело. Нет, шаги по-прежнему мелкие.
     Перед дверью Эвелина остановилась совсем.
     — Ева… меня Кира… доведёт… останься… объясни… сдалась, но не сбежала… проверь… сухой он…
     Ну да, неизвестно, может, он того уже… первым не сдюжил. А Кира сильнее, находчивее и тоже в ту сторону идёт, так что Еве и оставаться.
     — Хорошо. — Хотя чего проверять — описавшийся не придёт, тем более из другого корпуса. Да и как проверить мальчика… разве что пломбу только, но лезть ему в брюки… фи, просто объяснимся как-нибудь на словах.
     Одна надежда, что Эвелина скоро прольётся, выбулькнет все свои мучения и сама вернётся улаживать свои дела пикантные.
     Ждать пришлось недолго. За дверью послышались шаги. Так скоро? Ева улыбнулась, но тут же согнала улыбку — шаги явно мужские. Ну ничего, она просто скажет, в чём дело, и уйдёт. Пущай сам сидит здесь и ждёт соперницу.
     Дверь распахнулась. Вошли двое — атлетичный высокий блондин с короткой стрижкой и парень потемнее, пониже, волосы подлиннее, вид поинтеллигентнее. Вошли уверенно, не похоже, чтобы кто-то жаждал в туалет. Блондин нёс чемодан, второй — спортивную сумку.
     Ева уставилась на парней. Кеши среди них не вычислялось. А вот зачем багаж? Может, это ассистенты пришли готовить аудиторию для очередной лекции? А что, сейчас и до полдевятого, бывает, студенты занимаются, не хватает аудиторий почему-то. А эти такие деловитые…
     Блондин нашёл удобное место для чемодана, поставил его, поднял взгляд на Еву и спросил:
     — Это ты?
     — Я, — улыбнулась девочка. Странно же ответить — нет, не я. Хотя они ей и незнакомы.
     — Понятно. — Скользнул взглядом по телу, но не похабно-мужским, а деловым, оценивающим. Так на малышку Еву смотрела их деревенская портниха, снимая мерку. Врачи тоже таким глазом смотрят, будто интересуют их отдельные стороны человека, а не он весь.
     — Ну что же. Клиент движется сюда медленным ходом, а мы пока почву подготовим… Э-э, постой, да ты ходила в туалет сегодня?
     — Ходила, — от смущение правду выболтала Ева. Незнакомые парни, да ещё о таком спрашивают!
     Темноволосый зашёл сзади и вдруг ловко провёл ей согнутым пальцем внутри пояса джинсов. Ой, ще-ще-щекотно же-же, чуть не взвизгнула она, и неожиданно как. Чего это они себе позволяют?
     — Пломбы нет, — констатировал парень. — Похоже, Андрюха, работка предстоит, если наш сухим дотрюхает. — Блондин потёр руки и как-то нехорошо посмотрел на Еву.
     И тут её осенило — её приняли за Эвелину. Блин, она думала, что все всех знают в лицо, а это что же… Это, вроде, не те парни, что Эвку тогда поили. Вроде…
     — Вы что, думаете, что я — Эвелина? Нет, она ушла в туалет. Давайте покажу. — Это она от неожиданности и возмущения парней в женский спровадить хотела.
     — Нет? А ты кто же?
     — Я… ну, я её сокурсница, она попросила меня подождать Кешу и всё ему объяснить. Проиграла, сдалась, ушла в туалет. Всё. Я пойду?
     Парни переглянулись. Последняя робкая фраза означала запрашивание разрешения, но такового не было. Уйти просто так?
     Оказывается, они по-своему поняли её заминку в начале ответа.
     — Может, и так, Витька, — сказал блондин, — а может, и по-другому. Сколько у нас клиенты пугались, осознав, что их ждёт, пытались улизнуть. Чем вот ты докажешь, что не эта… — Он выхватил из нагрудного кармана блокнотик, посмотрел, — не Эвелина?
     — Я… а разве в лицо вы её не знаете?
     — Да вот не случилось как-то.
     — А разве вы не Кешины секунданты?
     — Секунданты? — Они заулыбались. — Нет, конечно. Секунданты — его товарищи, ведут его сейчас под руки, он же только зажиматься может. Бледный — жуть! А мы — бригада из магазина "Интим", помогаем спорщикам профессионально выполнять условия пари. Нам эти имена… сегодня обрабатываем Эвелину, завтра — Катерину, послезавтра — какую-нибудь Люсиль… Всех не упомнишь, даже имён, тем более лиц. Только тела кое-какие запоминаются, татуировки.
     Еву охватило чувство неизвестности и страха.
     — А как вы их обраба… то есть какие это условия пари?
     Снова усмешки.
     — Если ты Эвелина, — сказал Виктор, — то притворяешься классно, но не дотягиваешь, запинаешься. Ну ладно, язык не отвалится. — Он снова посмотрел в блокнот. — Клиенты Иннокентий и Эвелина (он назвал фамилии), победители факультетских писсингов, договорились выпить в течение нынешнего дня по два литра воды и после пяти терпеть на очной ставке, как мы понимаем — вот здесь. Перетерпевший получает право пороть сдавшегося до тех пор, пока сам остаётся сухим. Трусы пломбируются, ну и всякие дополнительные услуги. Сумма оплаты посторонним не разглашается. — Он захлопнул блокнот и взглянул на Еву, будто спрашивал: точно не знала?
     "Пороть"? Она не ослышалась? Ну, и развлекаются нынче молодёжь!
     — А поскольку ушла ли эта Эвелина в туалет или вот перед нами комедию ломает, то она проиграла пари и пороть Иннокентий будет её, а не наоборот. Он на пределе, надо тут всё подготовить, чтобы времени даром не терять. Сама понимаешь — экстремальный писсинг.
     — Да она об экстриме и не слышала, вон как покраснела, — пробасил Андрей.
     — Всё это интересно, но при чём тут я? Я только передала вам слова настоящей Эвелины, ждите тут её, если хотите. А мне пора.
     — Да при том, — втолковывал Виктор, словно терпеливый преподаватель непонятливой студентке, — что тут место финального терпежа и экзекуции. И на нём присутствует только одна девушка, то есть ты.
     — Но я же вам объяснила!
     — Ты-то объяснила, да у нас опыт есть. И он показывает, что клиент храбр, пока фантазирует, и часто трусит, когда дело доходит до дела. Положим, ты — Эвелина, честно ждала, но когда поняла, что тебя ждёт пять минут сущего ада, то решила словчить и улизнуть. Мол, я не я и жо… попа не моя, а потом он обоссытся и пари кончится. Может быть такое?
     — Более чем может, — подтвердил Андрей.
     — Бережёного бог бережёт, — развивал мысль Виктор. — Кто может подтвердить, что ты — не Эвелина? Клиент и его секунданты, а будут они здесь минут через пять, ну, десять. Так что лучше подожди это время, а мы пока подготовимся к экзекуции. Клиент на пределе, а наши услуги экстра-класса: он входит, берёт ремень и пошёл.
     — Пять-десять минут? Ну, это я подожду. Да, может, и сама Эвелина к тому времени вернётся.
     — Вот и ладушки. Только мы, извини уж, дверь запрём, мало ли что. О, чёрт, да тут обычный замок и задвижка. А ключ где? Не знаешь? Точно не знаешь, не спрятала? Ладно, задвинем задвижку, а ты бежать не пытайся, поняла? Попытка к бегству — признание вины… то есть тождественности с Эвелиной этой.
     Ева отошла подальше от двери, села за парту первого ряда и стала смотреть, как работают профессионалы.
     Чемодан раскрылся, Андрей завозился в нём, шепча себе под нос: "Где же женская подстилка?". Тем временем Виктор достал из сумки четыре струбцинки с прикреплёнными к ним ременными кольцами и быстро привинтил их к партам — две на первый, две на третий ряд. При этом он оглядывался на Еву, будто прикидывая её рост и размах конечностей.
     Увидев, что Ева смотрит на растяжные струбцинки, он сказал:
     — Хлипковато, конечно, но на выезде лучше и не сделаешь. Вот в подвале "Интима" — другое дело. Там всё стационарное, там как тело принайтуешь, что не шелохнуться. Напрягайся-не напрягайся, ни на миллиметр никуда. Я как испытал на себе, душа, не поверишь — в пятки, будто умер, настолько неподвижен. Дышать можно, с этой стороны свободно только. А то как же — ведь и щекочут у нас голые ступни, клиенты это любят. Такой хохот выходит, дикий, истошный. Дёрнуться не можешь, всё в голос и уходит.
     — А люди не сбегутся?
     — У нас там есть такой шлем, типа противогазного, вот этого, — он показал. — Воздух ходит свободно, а звук гаснет. Внутри микрофоны, а порющему мы наушники предлагаем. С ослаблением, конечно, а то оглохнет. Многим нравится вслушиваться. А наружу только невнятное "бу-бу" выходит. Уши, кстати, наружу, чтоб лучше свист ремня слышал.
     — Как у вас там, — поёжилась девочка.
     — А ещё есть маленькая горизонтальная дыба. Типа спиннинга на подставке. Руки связываются в запястьях и верёвка идёт к катушке, горизонтально, когда руки вертикально встанут. Клиент порет и жмёт на педаль, с каждым нажатием катушка поворачивается и выворачивает руки сильнее. Совсем уж вывернуть не даём, ограничиваем. Но ощущения сильные. Кто хочет, тому кляп, а есть и волевые, кого истязают до первого крика, на пари. Бывает и взаимная порка, даже одновременная, типа дуэли. Тут уж судить приходится, как в спорте… Та-ак, проверим ещё.
     Девочка смотрела широко раскрытыми глазами. Настоящие ременные петли для рук, надо полагать, и ног! Живьём она их ещё не видела, только в Интернете, на бондажных сайтах. И сюда вот затянут Эвелину, распнут фактически? И это после того, что она сегодня перенесла?! Эх, Эвка, Эвка, какие же глупые пари ты заключаешь! И проигрываешь…
     А Андрей уже собрал из частей какую-то чёрную подстилку-не подстилку, ванночку-не ванночку. Нечто вроде толстой пластины из чёрного пластика с вырезами для переда. Сначала оно оказалось мужским — с глубокой выемкой между животом и ногами. Пороть, похоже, полагалось голышом, и предусмотрено убежище для свешивания нежных частей. Незачем плавкам их подтягивать к ягодицам, пропадёшь ещё под горячую руку, без детей оставишь бедолагу. А так тут можно и возбуждение испытать, пока попа алыми полосами исходит. Конечно, предохраняйся, не запачкать чтоб чужое имущество, да и чтоб посжимало тебе, о женщинах напоминая. Профессионалы пачку резиновых расходных материалов запасли, всё в счёт войдёт.
     Потряся перед испуганными глазёнками мужским инвентарём, его с сожалением сложили и заменили на женский. Ева подивилась конусам для бюста, полутрубке для шеи, наводящей на мысль о гильотине, живот получал надёжное вместилище, а вырезы для ног были двойные — сведённые и разведённые. Эх, всобачат сюда тело, это всё равно что замуруют наполовину!
     Ева не знала тогда, что равномерность нагрузки на тело наиболее гуманно, страдает только хлестаемая его часть, остальные почти не чувствуют. Положить просто на доску много хуже, тело будет биться об неё отдельными частями.
     Подстилку ремнями закрепили на второй парте. Ловко! Они, наверное, заранее осматривали место действия, вот и запаслись подходящим реквизитом.
     С обеих сторон подстилки свисали ремни — ими тело пристёгивалось.
     Увидев, что Ева с опасливым интересом поглядывает на приготовления, один из парней начал, как бы в воздух, комментировать свои действия. Может, просто так, чтоб не молчать, а может, и с расчётом. Если "арестованная" — та самая, до спровоцировать её выдать себя — побегом или просьбами помягче обойтись. Если же не она — то реклама. Вот сидит испуганная, с горящими щеками девчушка, по случаю затесавшаяся в гущу садо-мазо. Потом успокоится и попросит позволить ей остаться — из любопытства. А когда испытает всю гамму чувств, да ещё сама возбудится до крайности, то и приобщится к числу клиентов оперативного отдела "Интима", заказывать начнёт, прибыль приносить. Пользуйся случаем для вербовки, заодно проверяя, не забыл ли чего.
     — Вазелин, — прозвучало спокойно-деловито. — Смажем пробочку заранее. Та-ак. Теперь пластырь. — Лязг ножниц, как-то по-медицински очень. — Хоро-шо-о.
     — Кожу смажете? — испуганно спросила Ева.
     — Кожу — это как клиент хочет. Обычно мажут горчицей или там хреном. А это для попы. Все клиенты затыкают задний проход. А то как же? Когда корчишься под ремнём, не до соблюдения приличий, мышцы все туда-сюда, а в кишках ещё недавно затоп был. Газы и вырываются. Не респиратор же надевать! Нет, вставляем в задний проход пробочку, у девушек закрепляем широким пластырем вдоль попы. Это как стринги чувствуется, вам же не привыкать стринги носить.
     — Почему это только девушкам? — почти возмутилась Ева. — А парни? Их не надо разве затыкать? Да они больше нас воняют!
     — Их тоже затыкаем, но без пластыря. Они сами ягодицы напрягают будь здоров. Не вылетит.
     — Напрягают?
     — Да, чтоб защитить… ну, кое-то защитить. Порем по голому, порой вдоль, чтоб розга меж ног не свистнула, ничего не отсекла там.
     — А почему — по голому? Больней чтоб?
     — Ну, и больней тоже, но главное, чтобы за кожей следить. Как только дойдёт до кондиции, мы сразу у клиента ремень из рук. Они неопытные, а мы-то знаем, докуда можно, и послекуда уже телесные, по Уголовному, повреждения будут.
     Кроме здоровья, в целости должна остаться одежда клиента. Трусы под хорошим боем лопнуть могут, кровью запачкаться. В чём тогда А нам это надо? Мы только обмываем. После хорошей порки помоем попку и целые и мягкие трусики на неё и сядут. Особенно под джинсы нужны мягкие.
     Он вдруг фыркнул.
     — Ох, чего вспомнил! Привёл один парень клиентку, невысокую, худенькую, вот вроде тебя, но с широким тазом и большими, как по заказу, ягодицами. Чем-то она перед ним провинилась, упрашивала, на коленях почти, огласке дело не предавать, а лучше выпори меня сам. Он к слову прицепился и на нас вышел. Мы всё обеспечили. Сначала она пришла в широком длинном платье на застёжке, почти халат. Это, кстати, лучший вариант для рестлинга. И распахнуть-запахнуть быстро, и попу истерзанную ничто не жмёт. Наверное, в школу так перед уколами одевалась. Но сначала она пододела толстенные трусищи. Мы сразу узрели, что не так что-то, пощупали. Буйволова кожа! Не пойдёт, говорим, сымай. Ой, да я стыдлива, ой, да я целка, ой, да как вы можете! Приду завтра в тонких, ладно уж. Мы ей втолковываем: тонкие лопнут запросто, и за кожей следить надо. В твоих же интересах раздеться! И не завтра, а сегодня, через час. Чтоб звону лишнего не было, мыслей каких задних, да и нам чтоб время не тратить лишнего. Давай, клиент, волоки свою жертву домой и единым духом обратно. Время — деньги.
     Второй парень улыбался, вновь переживая эту историю.
     — Так вот, она дома надела стринги, а на них — джинсы. То ли по привычке, всегда в такой паре носила, то ли голые ягодицы под просторной одеждой так голыми и чувствуются. Но — затянулась в джинсы. Мы, как увидели, ахнули. Но не посылать же опять домой! Воля твоя, милочка. Стринги — и ягодицы напоказ, и спереди почти прилично. Начали процесс. Не знаю уж, чем она ему досадила, но измочалил он её славно, глушилку применяли. — Он показал противогаз. — Стринги намочила, кстати, но снимать отказалась. От попной мази отказалась, стыдлива. А когда джинсы стала надевать — незадача. Не налезают на распухшую кожу, а когда хозяйка, закусив губу, силком втолкнула, ремень чуть потянула, и сразу в стон. Груба джинса-то для раненой кожи, это она для закосневшей в сидении ничего. Хоть бы трусики шёлковые проложить, всё легче было бы. А ещё лучше — в широком платье или юбке, чтоб и не шершавая, и не давила.
     — И как же она? — Вопрос почти практический.
     — Подобрали мы её трусики в "Интиме", самые большие, у нас же всё мини-мини. Мазью попу натёрли, согласилась она поневоле, улеглось всё как-то. Но как же она визжала, пробуя затянуть ремень! Сама тянет и сама орёт. И так попа большая, а уж распухшая… Потому и о порке просила, что на размеры свои надеялась, смягчат, мол.
     Ева вдруг представила себя на месте Эвелины, у которой попа тоже ого-го. Ногами-руками не ворохнуть, тело вжато в пластик, а над тобой нависает фигура парня, страдающего от переполненного мочевого пузыря и норовящего отомстить тебе за это. Не-ет, только не это!
     Она с трудом усидела, подавила желание вскочить и выбежать. Только бы подальше от этих орудий пыток!
     Один из парней заговорил. Невежливо игнорировать девушку, даже если ты её в чём-то подозреваешь.
     — Не знаем, то это или не ты терпела и не сдюжила, но на всякий случай учти: крепко терпеть вредно. Мы у себя в "Интиме" никогда не устраиваем свободный терпёж. Опасно это, особенно если натренировать мышцы живота, есть такие любительницы, в фитнесс-клубах даже секции такие есть. Но и они ничего такого не устраивают, потому что знают — опасно. Пузырь можно растянуть до крови, а как изнутри полечишь? Всё время моча стекает, жжёт. Не позавидуешь. А то и почки может мочу выдавить, воспаляться — на стену будешь лезть. Девушки говорят, что по боли только придатки могут с почками поспорить. Мы парни, мы не знаем.
     Так что если кто хочет — пожалуйста, но не у нас. На своей территории. Мы можем только подъехать к финалу, обеспечить наказание. Если что лопнет — мы ни при чём.
     — Ты ей объясни, что такое "свободный терпёж", — посоветовал второй, — а то она решит, что у нас ничего такого.
     — Да, шоковый устраиваем, но только для девушек. Мужчинам вредно, у них… и у нас, то есть, это… анатомия с физиологией.
     — А как это — шоковый? — заинтересовалась Ева.
     — Ну, задумают двое девиц выяснить отношения или свести счёты мочевым образом, идут к нам. Типа третейского суда. Мы первым делом подбираем им водный режим, чтоб они дома себя проверили, поистязали и выяснили, сколько примерно могут терпеть. Потом у нас они напиваются, и за полчаса примерно до переполнения мы и устраиваем им дуэль.
     — Как? Кулаком по животу?
     — Ты что, это грубо. Так с гарантией выиграет та, кому улыбнётся жребий, а надо обеим шанс дать. Нет, мы наливаем в грелку горячей водички, и в пузырь ложим лёд. Бросаем жребий. Кому выпало, берёт любую вещь и прислоняет её к любому месту соперницы, кроме запрещённых (экстремалки — к любому). А мы считаем три секунды. Потом та её горячит или морозит. И так по очереди, пока кто-то не брызнет. Это только кажется пыткой, а на самом деле гуманнее свободного терпежа. Быстрее всё кончается, при меньшем, безопасном объёме. И проверяется более общая выносливость, вытерпливаемость, чем без горячо-холодно. Никакой фитнесс-клуб не научит терпеть температурные атаки.
     — Так если садануть ледовым пузырём, так это как кастетом выйдет. Лёд-то твёрдый.
     — Нет, у нас по правилам. Прижимать сильно нельзя, можно только прикладывать. Берёшь грелочку за верх, подносишь к сопернице, та крепится, делает вид, что её всё равно. Левой рукой поддерживаешь её с другой стороны, чтоб не отшатнулась, и прикладываешь, прислоняешь боком. Держащая рука не должна касаться тела, так что сильно не прижмёшь. Только температура мучит.
     — И хватает "задней" руки?
     — Это честь дуэлянтки — не дёргаться, терпеть достойно. Но если кто нервный, а и такие бывают, мы обездвиживаем. Обуваем ноги в креплёные к полу туфли, за руки сами держим, растягиваем. Не сильно, не по-пыточному. В рот — боксёрский вкладыш, а то многие губы до крови кусают. Можем и кляпик, чтоб и губы целы, и тихо было. Если кто сопернице не доверяет, нет духа честной спортивной борьбы, то опасается, что она будет охать и давать понять, что вот-вот сдастся, и тем расслаблять. Тогда требует себе кляп, а у нас правило — все в равных условиях. Тогда и второй кляп вставляем. Себе черные очки — и сопернице тоже, чтоб взором муку не симулировала.
     — А судит кто? Есть у вас девушки? — Неужели она соблазняется попробовать?
     — Нет, сами дуэлянтки не хотят. Субъективности не оберёшься, симпатий-антипатий. Мужское судейство незаменимо. Нас не стесняются, раз мы судьи. Уж если собрались двое девиц, которые и свои тела изнурять готовы, и соперницу обжигать и морозить, то стесняться больше нечего. Высший у них шик — чтобы из соперницы струёй брызнуло при атаке, а не отдельными каплями. Понимаешь, если отдельными, то даём мокренькой последний шанс атаковать. Если безуспешно, тогда уж засчитываем поражение, иначе ничья. А вот если брызнет — всё, нокаут, больше ничего и не надо. Поэтому рассчитывающая на нокаут сама снимает трусы, чтобы и соперница сделала то же самое, а то струя сомнётся. Сами бреются, чтобы и соперницы лысым лобком сверкала. Вот потеха, если из неё первой брызнет! Вырыла другой яму… Кто-то расставляет ноги, чтоб и соперница расставила, и морозит ей промежность. Мы балдеем, но виду не подаём. Скажи, Андрюха!
     — А то!
     — Нет, кто бы мог подумать, что в девицах столько такого таится. Мегеры, а не девицы! Одна "компрессом" атаковала область желудка, возбудила рвоту, а тут кляп. Пока его вынули, пока проблевалась она, внимание от пузыря упустила, спохватилась — мокренькая. Что ж, не возбраняется вот так, косвенно. Список запрещённых приёмов всю дорогу пополняем, но экстремалкам он не указ. Только бы найти слабое место, только бы врасплох застать и устроить шок. Кто-то завязывает себе глаза, чтоб и соперница не видела, когда её атакуют, не смогла собраться. Глядя на вас, девчат, и мы многому учимся.
     Проверив ременную упряжь, парни принялись выкладывать из чемодана орудия экзекуции — на сиденье первого ряда чуть поодаль от петли для правой ноги. Андрей занимался ремнями. Он медленно проводил по вытащенному ремешку пальцами, будто проверяя, складывал вдвое и хлестал по предплечью. Морщился, говорил "А-а!", всем своим видом показывая, что ремешок — первый сорт. На коже медленно гасла алая полоска.
     А Виктор возился с розгами — по большей части пластиковыми, хотя была пара-тройка и классических берёзовых. Розги свистели в воздухе, звонко шлёпали о руку. Парень чуть-чуть вскрикивал — не от слабости, а только лишь от силы розги.
     У Евы аж закружилась голова от вида этого пиршества боли. Да отсюда живой не выйдешь!
     Вспомнилось беспомощное, красное лицо Эвелины, её жалобное "Помоги!" Как медленно она шла, всё тело содрогалось, каждая мышечка стремилась внести свой вклад в сухость. Тело буквально истерзано бьющейся мочой, дошла ли приличной до туалета? И после всего этого, когда лечь бы плашмя и заснуть — под розги? Ремень?
     Идёт добровольно сюда, под всю эту жуть? Дурочка! Правильно говорил Виктор: нафантазировать всё можно, а столкнёшься с грубой жизнью — и очухиваешься, стараешься улизнуть.
     Нет, раз уж взялась помогать, то уж по полной программе. Надо хотя бы предупредить. Да и самой оставаться здесь невмоготу, очень уж эти приготовления на нервы действуют. И чего это они всё на неё поглядывают?
     Свисть-свисть! Хлесть-хлесть!
     Они уже стали бить по подстилке, попеременно. Звуки страшнее стали, себя-то они щадили, а уж тут оттягивались по полной. Время убивали.
     — Только порете? — спросила Ева, чтоб отвлечь их от этого занятия.
     — Нет, почему же, есть более изысканные способы воздействия. Вот ты знаешь, к примеру, что такое терменвокс?
     — Фирма какая-то. Или что-то медицинское.
     — Нет, это такой электромузыкальный инструмент. Руки движутся в воздухе, меняют его диэлектрические свойства, это улавливают антенны и из динамикой льётся дивная музыка. Вот мы и подумали, почему бы не звучать музыке телесных ощущений таким же макаром?
     — Как?
     — Есть у нас в штате одна бабулька, старая, мы её Ягой за глаза зовём. Клиентка подбирает себе облегающее прочное трико, чтоб и с рукавами, и со штанинами колготочными, как в художественной гимнастике. Потом заходит с Ягой в зеркальную комнату полностью нагой…
     — Не в трико?
     — Погодь. Обнажённой, сказал, и Яга наша её там чешет, щиплет, покалывает, а сама в лицо посматривает, напрямик или через зеркало — как реагирует барышня. Выявляет так вот эрогенные зоны. Конечно, и самой сказать не возбраняется, но некоторые даже и не подозревают о своём богатстве. Потом бабулька идёт к себе в мастерскую и там вышивает трико тонкой металлической нитью, по зонам — погуще, щёточкой, где нет — пореже, пунктиром. Для сосков оставляются крохотные петельки, в петли побольше продеваются пальцы рук и ног, когда уже всё наденешь и приладишь. И вот в этом металлическом кружеве наша клиентка входит в ту же зеркальную комнату, которая одновременно является и магнитной. Даём мы ток в электромагниты, девушка идёт, а ты знаешь, что происходит, когда проводник движется в переменном магнитном поле? Физику не забыла?
     — Ток, вроде, наводится.
     — Правильно. Индуцируется ток, а дальше?
     — Ну, он должен идти по проводнику и нагревать его.
     — Он и превращается в тепло. Проволока тонюсенькая, теплоёмкость мизерная, но для рецепторов вполне достаточно. А то и сам ток может покалывать, если весь не "истеплится". В общем, тело начинает покалывать, пощипывать, прижигать, дёргать, причём по большей части в эрогенных зонах. Представляешь?
     — Ну… примерно.
     — Главное, что ты сама может это контролировать, проволока же не сама ходит, она на тебе, вот ты и бегай, вертись, танцуй, катайся по полу и всё-всё-всё делай, что тебе кайф приносит, играй на своём теле, как на скрипке. Между пальцев классно колет, говорят. Да, вот что ещё: около губок Яга накручивает целые "червячки" из проволоки, а её концы подсоединяет к такому вкладышу женскому, который вкладывается сама понимаешь куда. Он не распирает, комфортно, можно целый день ходить. И током тебя ласкает изнутри самого интима.
     — А как же…
     — А для девственниц у нас есть особые вкладыши, поменьше, и форма другая. Кстати, они даже лучше. Бывают клиентки, которые начинают у нас девушками, а потом превращаются в женщин и меняют вкладыш. Так вот, все они признаются, что раньше лучше было, острее. Некоторые девушки, веря им, задерживают дефлорацию, по-другому своих парней ублажают, пока те позволяют. Пусть поработает эта лентяйка, девственная плева, пока жива, пока полна нервных окончаний. Незабываемые и, увы, неповторимые потом ощущения. Дочерей потом к нам приводят, молоденьких, мы даже отговариваем. До менархе нежелательно. Ладно, продолжим.
     Они снова заиздавали страшные звуки. Ева заткнула пальчиками уши, закрыла глаза, но вместо желанного покоя представилось пухнущее, краснеющее под ударами тело, исходящее криком. Что-то вспомнилось такое — из детства.
     Нет, саму её, вроде бы, не лупили, не помнит она этого. Хотя рукой, конечно, шлёпали иногда. Но как-то раз зашла она к однокласснику, которого как раз в это время воспитывал его "старорежимный" дедушка. Родители, похоже, исчерпали средства мягкого воздействия, а дедушка — фронтовик, ему и ремень солдатский в руки.
     Конечно, всё это больше напоминало спектакль, но для маленькой девочки, воспринимающей всё всерьёз, выглядело довольно-таки устрашающе. Звонкие шлепки ремня по голому, вскрики. Молодёжь нынче хилая пошла, кричат так, будто их режут, а на попе-то и следов негусто. А уж если "зверски" выпоротый, едва натянув штаны, садится на велосипед, в искренность его криков трудно поверить.
     А другого одноклассника в детстве наказывали, спуская штанишки и подставляя голую попку на десять-двадцать минут лучам заходящего солнца. Было тепло и стыдно, непонятно, какой ещё вред, но должен он быть, родителям виднее ведь. И после такого наказания он не спал, ждал болей в животе, туда же пошли лучи-"розги", оттуда и жди мучений. Дожидался, надо сказать, и не всегда успевал добежать до горшка. Боялся "лучевой" порки жуть, шёлковым прямо становился. А родители ещё придумали трусики с прозрачным задком, только покажи ему — и хлеще кнута. Не-эт, только не это! Глупый был.
     Еве так это ярко припомнилось, особенно узкая полоска крови на ягодице, что аж передёрнуло. Может, и вскрикнула даже. Открыла глаза — а парни на неё смотрят. Чего это они так? Неужели приглашают на лобное место?
     — Нет! Нет! — раздался вскрик не своим голосом. — Только не это! Выпустите меня, не хочу я-а!
     — Так, значит, ты всё-таки Эвелина? — прищурились глаза.
     — Да нет же! Говорю же ва-ам!
     — Тогда и бояться чего же? Витёк, дверь на задвижке?
     — Замётано! Посиди, девочка, отдохни. Пока-то черепаха доползёт…
     Они отвернулись и снова стали похлёстывать по лежаку — так, от нечего делать. Подогревать для жертвы, пусть и перёд ужо порку чует — хотя бы косвенную. А задвижка — не замок. Проскочу?
     Она собралась с духом и рванула вперёд, чуть с каблуков не соскакивая. Но профессионалы не даром ели свой хлеб, даже спиной видели… ну, не спиной, а боковым зрением. Андрей мигом перерезал ей путь, но не успел "чисто", по-футбольному встать перед дверью, пришлось ухватить девушку сзади. А это уже регби.
     — А-а!
     Испуганный, рефлекторный взмах руками. Инстинктивный, пожалуй. И какой взмах!
     Помнится, такое с ней произошло в первом классе. Маленькая девочка Евочка с огромным бантом и шикарным букетом, в ряду многих, подбежала к рослому десятикласснику-выпускнику, чтобы… Ну, не помню уже чего. Вручить что-то и испуганно убежать. А он возьми её и схвати, хотел поднять повыше вместе с букетом. Но не предупредил, дылда!
     Тогда-то и произошёл сильный взмах руками, отталкивание яростное. Не ожидавший сопротивления, десятиклассник аж выпустил девочку из рук и поймал её уже вниз головой, букет безнадёжно рассыпался. Все захохотали, но ведь она не нарочно! Инстинкт схваченной жертвы. Попробуй-ка схвати чужую кошку или даже мышку-вегетарианку! Кто не тяпнет за руку (или хотя бы не попытается), тот не жилец, ещё Дарвин говорил.
     Вот и сейчас сработал тот же инстинкт, да ещё на фоне знания, что парень нехорошего может сделать с девушкой. Только Ева уже не крохотулечка, а взрослая, хоть и невысокая, девушка, к тому же с точкой опоры, её ведь не пытались поднять в воздух. Ну, и эффект оказался хлеще. Парень гакнул горлом и опрокинулся на пол, а Ева бросилась к двери.
     В спокойной ситуации отодвинуть задвижку — дело секунды одной. Но как только наша героиня решилась сбежать, время пошло по особому графику. Взбудораженность, спешка, никакого спокойствия. Дрожащими руками засов дёрг-дёрг, а его заело.
     Андрей мгновенно подскочил с пола, будто мячик. Схватил беглянку сзади, покрепче первого раза, не вырвешься теперь. Можно только кричать.
     Она и заорала:
     — Мама!
     Впрочем, она и сама не помнила, что закричала, помнила только, что пронзительно, звук пробивал дверь. Не учла только, что ни к чему аудиореклама дурным голосом аудитории, подготовленной к садистским забавам. Андрей с Виктором здесь чужие, не знают, кто там может идти по коридору, кого вопли привлекут и чем это закончится. Так что перестраховаться естественно для них.
     Крупная мужская рука закрыла Еве рот. Но остановиться она уже не могла и… укусила за палец.
     — Блин!
     Ладонь чуть отодвинулась от зубастого рта, и прозвучала команда:
     — Глушитель! Быстро!
     Несколько торопливых шагов за спиной — это на помощь поспешил Виктор. Что ещё за глушитель? Её собираются оглушить? Ева затрепыхалась с удвоенной силой, попыталась куснуть проклятую ладонь ещё раз, но только зубы клацнули в воздухе.
     Где-то сверху хлопнула шлем-маска, и через секунду Евину голову плотно окутала резина.
     Такое впечатление, что Виктор не растягивал, не натягивал, не ориентировал, а просто накинул, словно колпак. Одно движение, р-раз, и всё, готово, получайте упакованную. Профессионал!
     Девушка мигом перестала рыпаться и даже приобмякла в руках схватившего. Кто знает, как в этой оплётке дышится, может, закупорено всё, надо поэкономить воздух. Тяжело дышащему в противогазе ой как худо!
     Она знала об этом не понаслышке. В школе пацаны брали у военрука списанные противогазы, чтобы якобы потренироваться, а на самом деле затаивались ближе к финишу стайерской трассы и подлавливали сходящих с неё.
     А кто сходит с дистанции? Обессилевший, запыхавшийся, почти падающий, ноги подгибаются, руки не слушаются. Такого бери голыми руками, не отобьётся. Ну, подбегали, натягивали противогаз, за руки придерживали. Потом догадались за спиной руки связывать. Наблюдали, смакуя, как бьётся человек, задыхается…
     Обычно жертвами становились слабенькие мальчики, но когда по трассе бежали девочки, засадчики не брезговали и ими. Ева тоже раз попалась и белого свету не взвидела. С тех пор в противогазе старается не двигаться, да и вообще пореже чтоб на морде оказывался.
     Но то, что сейчас окутало её голову, не было обычным противогазом, это был именно глушитель. Умельцы переставили клапаны в коробке, и теперь входной забирал воздух прямо из атмосферы, безо всяких препятствий, так что дышалось нетрудно. А вот выходной клапан, сквозь который делался выдох и проходил крик, открывался в гофрированную трубку, переоборудованную для полного глушения. Так что выдыхать, особенно с криком, было труднее, чем вдыхать. На то и расчёт.
     Почуяв это, Ева возобновила активность — затрепыхалась с новой силой. Если бы это был обычный, тугодышащий противогаз, всё бы утряслось, не зашло слишком далеко. Но пытка вакуумом не предусматривалась условиями пари.
     У глушителя была ещё одна особенность. На стёкла очков снаружи напылялось серебро, кроме узкой полоски по периметру. Через эту полоску к голове проникал тусклый свет, и человек видел отражение своих глаз. Мазохисты почему-то обожали любоваться на своё "зеркало души" — страдающей.
     Но через зеркальца, разумеется, ничего не было видно, и Ева брыкалась вслепую. И, видать, попала в одно из слабых мужских мест. Чего греха таить, есть даже у крупных сильных мужчин такие места, выпирающие из тугих джинсов.
     Впрочем, может быть, она целомудренно заехала ему в глаз.
     Андрей охнул так, что у Евы душа ушла в пятки. После такого "оха" пощады не жди. Но, может, девочку-то пощадит?
     Раздался яростный голос:
     — Хватай её! На стол!
     Схватили за кисти рук и лодыжки, развели пошире. Ева не успела подумать, что неприлично же с такими ногами, ещё джинсы затрещат. Не успела, как почувствовала, что висит в воздухе.
     Никогда ещё так не пугалась! Из-за проклятых стёкол ничего не видно, кроме своих расширенных от ужаса глаз, и оттого ужас нарастает. На какой высоте она подвисла? С какой грохнется, если что? Не друзья ведь держат.
     Вестибулярный аппарат подсказывал, что парит она вниз лицом, и не похоже, чтобы шланг глушителя касался пола. Ужас!
     Долго пугаться ей не дали, хоть и получили заранее заверения, что в туалет она ходила. Уссаться тут запросто! Быстро понесли к готовому уже ложу-распятию.
     Какое счастье ощутить под собой твёрдую опору! Тем более — с вырезами для тела. Конусы для бюста были великоваты, не ощущала она их дна, но здесь главное, чтоб малы не оказались. То же с вырезом для шеи, таза, ног. В общем, вписалась Евина фигурка в рельефное ложе, приготовленное совсем для другой особы.
     Виктор быстро и профессионально вдел девичьи ручонки в ременные петли и затянул, а вот Андрей с ногами замешкался. То ли туфельки скидывал, то ли любовался на женскую джинсовую промежность с ягодицами, то ли просто ноги (да ещё в джинсах) жёстче рук, пока-то их вгонишь в петли. Но факт — замешкался.
     Дёрнув руками и почуяв, что тут глухо, но опора есть, Ева с удвоенной силой забрыкалась ногами. Безо всякой цели, просто протестуя против такого с ней обращения. И снова попала в незащищённое место — вероятно, пяткой в грудь.
     Хотя туфелек на ногах уже не ощущалось, девичьи пятки представляли собой грозное оружие. Особенно если хозяйка взбудоражена и обозлена.
     — Бли-и-и-н! Ах, раз ты так!
     Что он сделает? Сердце сжалось прямо.
     Её ноги поднялись высоко в воздух, живот оторвался от ложа, и даже бюст приготовился выскочить из конусов. Шалишь, дружок, не напугаешь, руки-то прикованы уже, их не оторвёшь. Не создашь уже впечатления, что подвешена на неведомой, и потому страшной высоте.
     Живот ощутил прикосновение, и тут же вжикнула "молния". Расстегнул!
     Как это обидно, когда с тобой так невежливо, а ты не можешь ни закричать, ни отбиться руками… одними ногами и можешь брыкаться. Ева и принялась это делать, но Андрей зажал манжеты джинсов, оттягивая назад, и теперь брыкания только раздевали хозяйку.
     Почуяв, что попка оголяется, с неё сползает джинса, Ева замедлила темп, но вернуть сползшее уже не могла.
     Как потом обнаружилось, Виктор переставил одну из ножных струбцинок по центру, и Андрей смог зажать в ременной петле сложенные манжеты джинсов. Таким образом, полуспущенные джинсы превратились в своего рода смирительную рубашку для хозяйки, да ещё со страхом оголиться по всей длине ног.
     Ева затихла на некоторое время. Похоже, больше сопротивляться нечем, надо спокойно лежать и ждать избавления. Неудобно, но сама ведь виновата — веди себя потише, и ждала бы в более комфортных условиях. Хотя бы — сидя связанной по ногам на скамейке.
     И вот только она решила покориться обстоятельствам, остыть немножко, это остывание и сыграло злую шутку. Кожа ниже пояса охладилась несколько сильнее, чем отвечало приличиям.
     Джинсы-то приспускались не слишком цивилизованным образом, а трусы были обычными, бельевыми, не охватывающими низ туже некуда. Ну, заделись и задрались, оголив попку. Ой-ёй-ёй, уже и в попкину расщелинку холодок затёк, видна она, стало быть. А может, и ещё чего, передний мысок тела из-под ягодиц — нет, только не это!
     Смотрят ли на неё эти двое, неизвестно, но стеснительной девочке казалось, что на неё такую любуется весь курс во главе с преподавателями.
     — Эй, вы! — закричала Ева, пропуская наружу лишь неясное "бу-бу". — Оденьте меня! — Потом опомнилась и потребовала: — Отвяжите меня, руку хотя бы! Обещаю, что буду вести себя тихо-о!
     Что именно кричать, роли не играло, глушитель исправно лишал речь силы и членораздельности.
     Видя, что ей не отвечают, она занялась единственно возможной для распятой пантомимикой — стала выгибать спину и приподнимать таз. Ведь ремнями её к ложу не прикантовали.
     Андрей недовольно поморщился:
     — Чёрт, она меня возбуждает. Вот-вот встанет, а тут они придут. Нехорошо. Непрофессионально.
     — Сейчас придержу, — отозвался Виктор.
     Одной рукой он придавил вниз обрезиненную голову, а вторую разлапил на голой попе, которая заёкала ещё сильнее под холодной сей лапищей. Раздался слабый неприличный звук, в воздухе расплылось вонючее облачко.
     — Ф-фу! — с возмущением сказал Андрей. — Вон она как! Ну-ка, убери руку.
     Только что Ева хотела, чтобы руку с её попы убрали, теперь же молила, чтобы не убирали.
     Но ладонь с попы исчезла, и через секунду раздался свист, а ягодицы обожгло.
     От неожиданности девичья фигурка обмякла. Что-о? Её ударили ремнём? Не спит ли она, не бредит? Не грезит? В наше-то время, не при старом каком режиме, не столетний дед, девушку — ремнём?! Не может быть!
     Но острое ощущение в задних мышцах доказывало, что может. И ещё как!
     Теперь она уже задёргалась от боли.
     — Да угомонишься ли ты? — выкрикнул Андрей и снова стегнул.
     Да, раньше это был не стежок. Вот только сейчас вошла настоящая боль. Ягодицы пошли вразнос, стараясь хоть как-то увернуться, отвратиться от колкости, притупить пылающую полосу. Тело-то голое, трусы не гасят удар.
     И снова Ева ударила в незащищённое место, на этот раз — словом. Что-то подсказало ей самое тяжкое для парня оскорбление, и она его выкрикнула. Какое — не призналась, рассказывая. Ну, будем считать, что презрительное "козёл!"
     Факт в том, что Андрей угадал это оскорбление через глушитель — услышать никак не мог. А может, глушитель оказался бессилен против разъярённой поротой девушки.
     — Что-о!? Ах, ты… ты… — Андрей аж задохнулся.
     Хорошо, что Ева не видела его богатырского замаха — окочурилась бы в два счёта. Сильный удар ремня мог бы вызвать болевой шок с потерей сознания, но ослеплённый оскорблением не осознавал этого. Ева инстинктивно зажмурилась, вся напряглась…
     Хорошо, вмешался Виктор, перехватил руку с ремнём.
     — Зачем бьёшь? Опомнись! Она не наша клиентка.
     — А чего рыпается и обзывается? Ты слышал, как она меня? Слышал?
     — Мстишь-то зачем? Нейтрализовали, и хватит. А если тебя возбуждает, не смотри, иди лучше встречать клиента. Я послежу.
     — Там и так двое. Нести его, что ли?
     — Ах да, нельзя нам расходиться. В случае чего, должны быть наши два слова против её одного. Ну, отвернись тогда.
     — Ладно, проучи её тогда сам. На ремешок.
     — Не надо. У меня инструмент свой. Отойди.
     Жертва было немного расслабилась, богатырский удар ремнём отменяется. Но упоминание о "своём инструменте" вновь напрягло. Угроза, что ли? Нет, замечание профессионала, которое хуже всякой угрозы.
     Что сейчас будет?
     После небольшой паузы Ева почуяла, как с неё осторожно снимают… то есть спускают пониже трусы, обнажая попку целиком, вплоть до джинсов. Как-то деликатно спускают, ни капли похабности. Так, наверное, хирурги спускают простыню с места операции или медсёстры разбинтовывают рану.
     Так же осторожно Виктор отодвинул и топик — чуть не до поперечной планки, а потом положил руки на бёдра с внешней стороны и сдавил их. Показал, что девичья промежность его нисколько не интересует, а вот попка пусть посильнее выпятится.
     Начало обнадёживающее. Но что потом?
     Мужские ладони потёрли ягодицы. Не то чтобы нежно, скорее, деловито, как массажист или медсестра. Надо же убрать следы чрезмерного усердия коллеги — хотя бы в целом и общем. Ага, кажется, и подул ещё. У кошки болИ, у собаки болИ…
     Действительно, полегчало. Но к расслаблению для вящего комфорта покудова не располагает.
     Тонкий посвист — проба розги в воздухе. Наверное, приучает не пугаться до удара или наоборот, вовремя напрягаться, ожесточать попку. Вжик, вжик… надоело уже, давай в дело!
     И вот наступило это дело. Шлёп! — ну будто мама в детстве. Шлёпп! — а это будто папа. Шлё-опп! — это будто рассерженный непослушанием папа. И пауза…
     Ага, примеривается, выявляет порог чувствительности… или болевой порог. Теперь вот начал перед каждым ударом приговаривать: "Хоп", "хоп". Понятно, ожидаемый удар это не то что внезапный, когда успеваешь напрягаться, тут и порог другой.
     Шлепки всё усиливались, и вот от очередного Ева закусила губу, слёзы подступили к глазам, тело непроизвольно напряглось. Виктор тихо сказал: "Ага!", и таким тоном, что девушка поняла — больнее уже не будет. Порог выявлен, "инструмент" настроен. Можно играть.
     Но сперва — потирание, разглаживание. И ещё он подоткнул ей будра друг к другу, разошлись, верно, во время прелюдии. Дальше сама, девочка, себя контролируй, ни к чему "музыканту" отвлекающие моменты.
     Тихий счёт: "Раз, два, три", будто ударник рок-группы.
     Вжик! Полоску кожи обожгло болью, и вот жар этот пошёл в обе стороны, затухая, и вот уже не больно, а скорее приятно. Вжик! — тоже на другой ягодице. Вжик! — кажется, под другим углом, ощущения поотличнее.
     Больно только первые полсекунды, а потом волны идут приятные. Теперь Ева боялась самой мысли, что впереди ждёт удовольствие, всё-таки должен быть подвох какой-нибудь.
     Похоже, что отдельные хлестки были гаммой для лучшего прочувствования каждой "ноты". А теперь — аккорды.
     Вж-жик, жик, жик! — пулемётной очередью прозвучали удары, и на коже вспухли три красные полоски. Снова побежали горячие волны, но теперь они стали сталкиваться и — как это в физике называется? — интерферировать. Попросту — накладываться друг на друга. Два затухших "хвоста" давали всплеск удовольствия, две волны покруче подбрасывали в зону слабой больки и тут же — нырок в зону удовольствия. Как на батуте прямо!
     Как-то не страшно свистели розги, пели скорее. Может, он в одну руку растопыренный пучок брал?
     Похоже, так. Вжик, жик! — и аж решётка целая кожных ощущений, и всё бежит друг к другу, разнообразя всё и вся. Не успеет затихнуть, как снова — свисть, свисть! — и уже новое, горяченькое накладывается на старое, оставшее, аж передёргивает от удовольствия. После некоторых особо удачных "аккордов" так и хочется "встать" на ременных петлях, всей напрячься и медленно, наслаждаясь, оседать…
     А почему, собственно, "некоторых"? Да потому что она плашмя лежит и в лучшем случае прислушивается, а надо же навстречу идти! Экспериментировать с задержками дыхания, напрягом мышц рук-ног, искать, искать везде наслаждение!
     Словно приехала на прииски, нашла золотой песочек, теперь нужно рыть и мыть, искать уже самородки, известно же, где-то они тут!
     Похоже, Виктор понял, что ему идут навстречу. Он стал повторять "аккорды", отдавая инициативу жертве, одобрительно приговаривая. Слышна была ему только работа клапана на вдох, но и этого оказалось достаточно, чтобы следить за дыхательными экспериментами.
     Всё чаще и чаще удары становились столь удачными, что Ева "вставала" на руках и частично ногах, кляла, что ноги не зажаты по-хорошему в ремешки, а спелёнуты джинсами. Дарёному коню в зубы не смотрят, да и как тут выскажешь пожелание?
     Ага, он ввёл новый элемент — тычок розгой в точки пересечения бегущих волн. Что-то типа иглоукалывания. Не всегда срабатывало, но при удачном "колке" Еву поднимало ввысь, да ещё и ощущения стали распространяться выше и ниже ягодиц — пока в форме жара.
     А вот, для разнообразия, несколько сильных простых ударов и опять он ей бёдра сдавливает. Пауза. Дыхание тяжелое стало, надо дать передохнуть.
     Потом начался второй раунд. По разогретому пошёл, тут уж посильнее надо. И Ева с удивлением отметила, что стала приахивать при выдохе, как… ну, она слышала, что так в постели ахают. Эти, как их… фрикции, ей пока неведомые, но розги тоже неплохо, да и кричать можно в полный голос, всё заглушается. А что и выплывет, так Виктору приятно будет.
     Да, этот скромный служащий магазина "Интим" в совершенстве владел древним японским искусством сечки. Тренировался он, в основном, на жёнах и девушках друзей и коллег, а вот на службе его умение применения не находило. Мазохист нынче пошёл грубый, ему посильнее да побольше давай. Тут как раз Андрей впору с его ремнями и богатырским замахом.
     Есть подозрение, что многие, кто мог бы получить удовольствие от щекотки розгами, попросту стесняются признать себя извращенцами и сидят себе тихо, в "Интим" не обращаются. Вот и ржавеет без дела искусство, а деньги сыплются в карманы грубых ремесленников, ублажающих клиентов с дурными вкусами. И когда подворачивается возможность, настоящий мастер всегда потренируется. И девушке приятное сделает.
     Снова пауза и снова — вжик, вжик!
     Тепло от порки начало проникать вовнутрь тела, обжигать какие-то внутренние органы и давать от этого неописуемые ощущения. Они довольно быстро гасли, давая Еве набраться сил перед следующим "ожогом", но чем дальше, тем чаще и приятнее.
     Почудилось вдруг, что отдельные части ягодиц научились независимо подниматься и, подобно пальцам руки, щиплют струны розог, а рождающаяся от того музыка распространяется в теле, а не в воздухе. И пусть это не возвышенная скрипичная игра, но ведь и воспринимается она не отдельными ушами, а всей массой тела, всем объёмом, каждым нервом. Совместное прослушивание укрепляет убеждение в том, что всё это принадлежит одному телу и, сплотившись, может вызывать чудесное чувство единства.
     Если попа выдержит, то можно довести дело и до этого полного возбуждения тела, которое страшно подумать, как называется. Полнейшее, в общем, наслаждение. А-а-а!
     Внезапно в дверь постучали. Мигом всё стихло, занесённая уже розга разочарованно свистнула в воздухе.
     Шаги. Осторожный голос:
     — Кто там?
     Пока конспираторы через дверь выясняли отношения, Ева почувствовала, что ей зверски чего-то не хватает, аж тело чешется. Начиналась порка как пытка, а перешла… Чёрт её знает, но как хочется продолжать! Только когда чего-то тебя лишат, тогда и оценишь. Ну, скорее же болтайте, и снова за дело!
     Щёлкнула задвижка. Голос Андрея спросил:
     — Ну как? А где клиент?
     — Плохо дело, — донёсся другой голос, незнакомый. Ева поняла, что это секундант. — Не проверили заранее маршрут, а на нём оказался туалет. Ну, он как увидел "два ноля", так сразу локти нам под рёбра и туда. Пока мы оклемались, пока сообразили, пока вбежали — он уже в кабинке заперся и штанами шуршит. Мы уж собрались штурмовать кабинку, ведь минутной слабости поддался мужик, а мог бы и победить. А там женский, что ли, по соседству, и мы слышим голос клиентки: "Скорей, тяни, тяни, Кир, сильнее, да не дёргай, упускаю, мокрая уже!" Тут и наш зажурчал.
     Пауза.
     — Что же, они одновременно, что ли? Никто не победил?
     — Похоже на то.
     — А порка-то будет? Что там в их уговоре на этот счёт?
     — Ничего нет. Сами, значит, будут улаживать свои отношения. Так что ваши услуги не понадобятся. Э-э, да вы тут уже всё приготовили, ну, даёте! А зря. О-о, а это тут кто красненький весь?
     Жертва всем телом, и особенно растревоженной попкой, почуяла на себе взгляды.
     — Мы думали… значит, клиентка в туалете… понимаете, мы думали, что это она и есть.
     — Да вы что, Эвелину не знаете? Это же кобыла с вот та-акой задницей, в ней литр мочи затеряется, а то и полтора. Чемпионка же всего их факультета! А это какая-то козочка худющая.
     "Сам ты козёл", — подумала Ева, но бубнить сквозь резину не стала. Портить себе ещё настроение!
     — Откуда же нам знать, мы же не с ней, а с клиентом договаривались. То-то она затвердила, как попугай, что не Эвелина, не Эвелина, а мы думали — лукавит.
     — Ну, в общем, вы тут разбирайтесь сами и сматывайте удочки побыстрее, а мы пошли.
     Хлопнула дверь. Лишние проблемы секундантам были ни к чему. Особенно связанные с насилием.
     Воцарилась недоумённая тишина. Ева просто изнывала от незавершённости, а тут ещё лобком почуяла мокрое. Оказывается, в пылу сечки она не заметила, как обдулась горячим. Поддон неплох, всё стекло по канавкам, а вот полежала минутку без движений, моча, что осталась чуть-чуть, остыла и кожа её чувствует. Чёрт, чтобы им постучать через две… нет, три… нет, пять минут. А у Эвки, видать, "молнию" на джинсах заело. Интересно, Кира справилась или мокрые обе?
     Тихие звуки: "Что ж теперь делать-то?", "Это ж подсудное дело", "Ну, залетели".
     Вдруг девушка почувствовала, что с неё снимают противогаз. Зажмурилась, но зря: снимали очень осторожно, извиняюще, будто с принцессы какой. Открыла глаза. Виктор сидел на корточках и смотрел на неё снизу вверх.
     — Мы напялили на тебя эту штуку, — он хлопнул резиной, та наполнилась воздухом и на миг раздулась, — потому что ты слишком громко твердила: "Я не Ипполит…" то есть "не Эвелина, я не Эвелина". Так вот, теперь талдычить не нужно, мы и так это знаем. А о том, что нам теперь в связи с этим делать, ты можешь сказать тихонько, на ушко. — И повернул голову ухом к ней.
     Андрей сзади закричал:
     — Осторожнее, она тебе ухо куснёт, — хотя Ева открыла рот, чтобы шепнуть "Дальше!". — Они всегда кусают, когда иначе не могут, а ты её так отделал! Погляди, попа аж светится и дальше по телу пошло!
     Виктор покачал головой, ухо заходило туда-сюда.
     — Да хоть все уши нам пооткусывает, а мы будем только довольны, что не что ещё нам откусила, и просить, чтоб не заявляла. Не заявишь? — Он лукаво скосил на неё глаза и подмигнул, опять подставил ухо.
     Ева уже просто не могла. Она напрягла мышцы и "встала" на растяжках, оторвала лобок от мокрого. Голос её зазвучал сильно и звонко:
     — Если вы сию же минуту не доведёте меня до полного… удовлетворения (она постеснялась назвать его по-настоящему) — заявлю обязательно!

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"