Щёлкнул замок, скрипнула дверь, и запыхавшаяся Ева вбежала в лабораторию.
Ну и что, что она опоздала? Это же не официальное опоздание, когда кто-то смотрит на часы и хмурит брови, вызывает на ковёр, отчитывает. Ей сказали — заканчивай уборку к началу занятий, то есть к восьми двадцати. Планку "восемь часов" установила она себе сама, чтобы по возможности не попадаться на глаза студентам. Кое-кто заявляется раньше времени, электрички, что ли, так ходят, с интервалами. Лучше бы вообще никого не встречать, вымыла всё, дверь захлопнула — и поди догадайся, что эта симпатичная девушка со скромной грудкой и точёными ножками только что шерудила грязной тряпкой, варакалась в грязной жиже, вкалывала по-чёрному. Она, чай, покрасивше иных местных будет.
Но если и застанет кто — чего тут такого? Она же не дура, она устроилась убираться в чужой корпус, к биологам, подальше от своей гуманитарии. Свои сюда точно не заглянут, а чужие… Ну, будут знать два-три человека, что она подрабатывает уборщицей, так только в лицо же, даже не по имени. Если в дальнейшем не опаздывать, она с ними вообще больше не столкнётся… Но хватит самооправданий, к делу!
В раковину, громыхнув, встало ведро, забила шипящая белая струя. Пока она, крутя вихрями, наполняла ёмкость, наша героиня вспоминала, как она, в ужасе посмотрев на часы, перешла на бег и почти сразу же запыхалась, снова пошла шагом. Засмотрелась немножко на толпичку из больше двух дюжин девочек и девушек, что по другой стороне улицы шли. Разного возраста, разного роста, разной зрелости, их объединяла одежда — плотные топики типа верха цельного купальника и короткие широкие юбочки, всё такое беловатое, но не слишком белое, чтобы рельеф не давал резких теней. Шли, держась за руки, весело болтая, радуясь жизни.
Налетел ветерок, заколыхались, взметнулись утлые юбчонки. Их изнанка, оказывается, была с трусиками одного цвета, к тому же яркого. Словно цветы запестрели вниз розетками: красные, синие, зелёные, фиолетовые… Никого это не смущало, наоборот, забавляло. Малышки даже подпрыгивать начали, чтоб и без ветерка так, взрослые просто приподняли руки, чтобы юбкам-летуньям не мешать. Намётанный уже Евин глаз определил, что под трусами брито, у кого есть, что брить. Солидарность старших с младшими.
Потеряла на этом время, надо было нагонять. Нет, всё-таки в занятиях физрой есть свой резон. Особенно когда их проводят мудрые преподаватели, заменяющие прикреплённых постоянных. Один такой, пожилой уже (жаль что только раз у них вёл!), постарался принести максимум пользы. Он (как же его звали, дай бог памяти!) говорил:
— Присматривайтесь вокруг себя, кто как движется. Много интересного можно подметить. Вот, скажем, идёт худой, поджарый человек. У него работают — кто? — ноги, правильно, руки машут, чтобы тело не слишком вихлялось из стороны в сторону. А остальные мышцы? Они всего лишь поддерживают тело в прямом положении.
Теперь переведите взгляд на людей потяжелее и всё более и более тяжёлых. Ногам, конечно, становится всё труднее и труднее шагать, но и поддерживающим тело мышцам тоже сложнее. Ноги-то не столько двигают тело, сколько раскачивают его. А вы знаете, физику проходили, что если раскачка не в резонанс, то энергия не возвращается, а гасится, да ещё и мешают вихляния следующим шагам, бороться против них приходится. Что говорите? В резонанс непросто, это прислушиваться к телу надо, а если вам надо попасть куда-то вовремя, тут уж не до соразмерности с телом, тут скорей-скорей.
Так вот, ходьбу это сильно затрудняет. И вот, чтобы облегчить работу и мышцам ног, и другим мускулам, волей-неволей приходится телу организовывать совместную работу всех мышц. Это похоже на плавание. Да и чисто внешне, когда идёт грузный человек с пустыми руками, его движения похожи на плавательные. Почти то же самое происходит, если худой человек идёт по дну по грудь или шею в воде. Сопротивление движению большое, хотя это и не сила тяжести. А если по дну так пойдёт полный человек, то вряд ли удержится от того, чтобы ноги ото дна не оторвать да не поплыть. Пока идёшь, вода тебе только враг, сопротивленка. Поплыл — значит, сделал её союзницей хотя бы частично, помощницей, отталкиваешься от неё, как тебе удобнее. Все поняли? Занятия в бассейне у вас уже были? Нет, там не я буду. Хорошо, подходите после занятий, кому со мной интересно пообщаться.
Там, в уголке раздевалки, Кира "раскрутила" преподавателя на более откровенные заявления, хотя он сразу же заявил, что их таковыми не считает.
— Я рад, что молодёжь нынче раскрепощённая, не краснеет, с ней можно спокойно говорить об анатомии. При такой слаженной работе мышц, как вы сами уже, надеюсь, прочувствовали (о да, они здорово попотели на тех занятиях!), и у грудных мышц есть свой участок повинности. У кого они слабее, у кого — сильнее. И ваши молочные железы, упакованные в лифчики, включаются в общий концерт. Они, конечно, пассивно поглощают энергию движений, но если постараться, то можно создать резонанс, и они будут запасать-отдавать энергию вовремя. Так, кстати, и им лучше будет, ведь когда грудь по инерции ведёт в одну сторону, а мышцы уже двигают её в другую, то хуже не только мышцам, но и груди. Взаимная борьба получается. А надо, чтоб части тела друг другу помогали. Пока у вас физкультура не высших спортивных результатов, пользуйтесь этим, старайтесь создать единый ритм для всего тела. Вам же радостней будет. И на будущее пригодится, сила экономить уметь надо. Как, девочки?
Дядька говорил очень спокойно, и Ева, начав было краснеть, как-то так разрядилась, будто речь шла об обычных вещах. Несколько девочек попросили преподавателя ощупать их, где надо, и сказать, помешают ли им груди и другие анатомические детали в спорте, и всё это прошло очень буднично, как на приёме врача. Наша стеснялка чуть было не встала в очередь, но Кира сделала красноречивый жест — то, что у тебя, ничему не помешает. И правда. Но запасать-отдавать энергию тоже нечему.
Вспомнился ещё разговор с Кирой один. Ева что-то сказала насчёт того, что, мол, однокурсница их красивая, да как-то невпопад вышло, Кире захотелось что-то сказать поперёк. И сказала.
— Да ты что! Красивая, скажешь тоже! Она же бюст свой носить не умеет.
— Да, но лицо…
— Так красота, лицо или чего другое, должна с пьедестала на людей смотреть. А что для лица пьедестал? Когда любуешься личиком смазливым, по краю глаза пробегают причёска, шея, грудь… Мужчины особенно на груди зациклены. А то только на неё и пялятся, а уж на лицо — как придётся. И надо уметь сочетать.
— А что же у Туськи не так?
— Да ты посмотри, как она движется! Поворачивается как. Словно мальчишка, вертит торсом, резко, круто, инерции не ощущая. Словно у неё не молочные полноценные железы, а волдыри какие, вскочили вот временно, но скоро сойдут, и считаться с ними ну совершенно не нужно.
— Да у неё и бюст-то не очень…
— Это верно. Я как-то видела её нагой — огромные соски, словно помидоринки какие, и под ними словно завязано, такие плоские конусы, фвнтики. Да если б нормально было, при таких поворотах её бы бюст заносило, мотало, учило плавности да медленности. Глядишь — и выучилась бы девушка уважать свои телеса, движения грациозные совершать. А так она только подчёркивает своё телесное небогатство, не всякий ведь зациклен на бюсте, да зимой, в толстом свитере, и не разберёшь, каково там, а тут резкое — р-раз! — да ещё на фоне плавного движения настоящих девушек. И сразу ясно, что мотаться нечему, И ласкать, стало быть, мало что есть.
— Не все же об этом думают…
— Да это на уровне подсознания ощущается. Если хочешь знать, то малогрудым как раз надо особо внимание уделять плавности движений, поворотов, двигать торсом, как полногрудые, компенсировать тем свою недостачу. И у самОй прибавится уверенности, самоуважения. Ты не вправе выбрать себе размер бюста, да, зато можешь выбрать его воображаемо, чтобы "баюкать" соответственно. Это не силикон, это динамика, это круче. Даже почти что хореография.
И вот теперь Ева вспомнила всё это и пожалела, что не смогла вовлечь в работу все мышцы. Пробежала бы остаток дистанции! А то пришлось идти быстрым шагом. Правда, руки не пустые и каблучки эти ещё.
Ага, отдышалась. Чуть поколебавшись, она решила не надевать тёмный халат до пят. Если орудовать осторожно, не забрызгаешься, зато коли тебя застанут, то выйдет почти по Чехову — прекрасно всё. И тщательно уложенные каштановые волосы, и чуть-чуть подкрашенное личико, и коротенькая белая маечка, и ещё более незначительная юбочка цвета топлёного молока, и узкий "средиземный" животик с симпатичным пупочком посредине, и туфельки на гвоздиках. Туфельки — прелесть, дают ходить по мокрому полу, не пачкая. А швабра — её можно быстро поставить к стенке, на ведро в раковине и не оглядываться. Не будет причин для презрительного фырканья. Так что поработаю так.
Пока ещё сухими руками девушка одёрнула блестящую маечку, всё время скользящую по шелковистой коже вверх и норовящую дойти до нижнего края лифчика. Ведро наполнилось. Привычным движением она сняла его и пошла за тряпкой и шваброй.
Швабры стыдливо прятались за целой связкой длинных, до пола, плакатов. На верхнем из них красовалась лягушка в разрезе, с дрыгающими лапками, забавно так разведёнными в стороны. Раскорячилась, бесстыжая, демонстрирует условный рефлекс. А может, безусловный. Сбоку нарисована рука невидимого человека, чем-то колет жертву. Другие плакаты тоже демонстрировали студентам какое-то важное знание, аж напрячься пришлось, чтобы всё это отодвинуть. Наконец швабра нашлась.
Но прежде чем она пошла в дело, наша героиня, благо вокруг никого не было, широко, ну очень широко, просто до неприличия раскрыла рот и зевнула. Не вполне выспалась, и опоздала потому же. Устраивали с общаговскими девчонками игру "Мумия Клеопатры".
Суть игры состояла в том, что доброволку с помощью корсета и джинсов на растяжках закрепляли на кровати так, что не пошевельнёшься. Так-то не давит почти, а сантиметр вправо-влево или ещё куда — никак. Конкретную позу она сама заказывала. Надо было проспать так всю ночь. Или хотя бы заснуть ненадолго. Нет, поить не поили, пузырь беспокоить должен не был. Вся фишка была заключалось в полной обездвиженности. Соседки тоже не спали, надо было судить. Но им-то рано утром не убираться…
Разнёсся звук ещё одного сладкого зевка, раздался плеск воды, и Ева заширкала шваброй по полу, стараясь не брызгать. Она тихонько напевала, делала танцевальные движения, дёргая тазом и как бы выплясывая, плечи ходили ходуном, мотались под майкой груди. В халате, конечно, так не попляшешь.
Но халат, как оказалось, стеснял не только движения. Надевая его, наша героиня входила в роль аккуратной уборщицы и стремилась делать всё чисто и собранно. Теперь же, без халата, она чувствовала сугубо студенческий позыв схалявить, схалтурить, прогулять. Сдерживала только мысль, что комендант иногда проверяет работу жриц чистоты. Нечасто, правда, но крут, может и работы лишить. Собственно, кто бы и работал, если не проверять?
После некоторых колебаний Ева пошла с собой на компромисс. Она сейчас вымоет везде, кроме как под "тем" столом. А если к окончанию работы никто ещё не придёт, тогда (ладно уж!) уберётся и там.
Ей не всегда удавалось уходить до прихода местных. Об одном таком случае она вспоминала с улыбкой.
Не успела испугаться или смутиться, как оказалось, что больше пугается и смущается пришедшая — девочка ещё робее неё. Улыбнулись друг дружке, вздохнули посвободнее, расслабились. И Ия попросила свою новую знакомую помочь ей разобраться, как надеваются эти самые наколенники — пока никто не пришёл.
Об этих вещах Ева и не слыхивала вовсе, но виду подавать не стала, бывалой прикинулась. Ия совсем девчушечка, перед кем же, если не перед ней?
На пару разобрали скотч на коробке с логотипом магазина "Интим". Ева подавила дрожь в руках, попыталась не краснеть. Но эта эмблема подсказала ей, как скрыть явное незнание.
— Мне не очень удобно об этом говорить, я ими сама недавно пользуюсь, — она потрясла в руках два каучуковых шара с отверстиями посередине. — Лучше я тебе прочту, чтоб в глаза не смотреть. Хорошо?
И стала читать инструкцию, с трудом найдя среди листочков на корявом русском. Начала, да вскоре и пожалела.
Шары эти, оказывается, надеваются на ноги и протаскиваются до колен. Чтобы, как там говорилось, партнёры могли беспрепятственно вставать коленками на тела друг друга даже в слабых местах, не опасаясь травмировать. Ой-ёй-ёй!
А дальше шло: коленками с насаженными блямбами удобно фиксировать, чтобы не занимать руки, голову партнёра, нежно и ласково, чтобы… Стояло слово "например", и после него… Нет, это не передать. Да ещё картинки…
Чувствуя, как пылают щёки, Ева украдкой взглянула на собеседницу. Ия вообще сгорала, отчаянно пряча взгляд.
— Я не для этого! — жалобно вскричала она. — Просто здесь, когда группа полная, весь проход в стульях, и я больно бьюсь об них коленками. Мимо девочек ещё ничего ходить, а мимо мальчиков я скорей пробегать норовлю, коленки и бьются. Вот, мне сказали, эти штуки помогают. Купила. Ты ничего такого не думай, мне преподаватель разрешил.
— Раз разрешил — давай сюда ногу! Туфельку-то сними, — велела ева, возобновляя роль "бывалой".
Не сразу Ия научилась складывать ступняшку лодочкой, чтоб просунуть в отверстие. Тянуть тоже приходилось осторожно, поверчивая туда-сюда, чтобы не порвать колготки. Снять их хозяйка отказалась. Конечно, разговаривали.
— Джинсы не люблю я, вообще, брюки. Кто-то мне ещё в младших классах в спину бросил: мол, ноги кривые, вот и в брюках. А может, и не мне вовсе, но в душу запало. А ноги у меня вовсе не кривые, ни тогда, ни теперь. С тех пор ношу юбки. Однажды бежала, запуталась коленками в материи и чуть не упала. Вернее, упала, но не пол, а к стене, и ушиблась. С тех пор ношу чуть выше колен. Ну, а раз они наружу, то и страдают. В тесноте, я имею в виду. Когда просторно, я всегда могу обойти, чтоб ничем не коснуться. Не люблю я касаний. Когда везде стулья, столы, углы, да ещё дверцу, бывает, открытой оставят — хоть кричи от ушибов. Ты веришь мне, что ничем таким я не… Ну, то есть только для этого они и нужны мне?
— Верю, конечно. Я сама их надела впервые, когда в пляжный волейбол играла, — на ходу соврала Ева. — И только потом… Ну, как, встала в шар твоя коленка? Ну-ка, согни-разогни. Не до конца? Так и должно быть. Главное, чтобы немножко сгибалась ножка, ходить чтоб не как робот. Вроде ништяк. Теперь встань, я повернусь, а ты пни меня коленкой в попу. Этой, этой коленкой.
— Ну что ты!
— Пинай, не бойся! Вот, я нагнусь чуток.
После толчка она на ногах устояла. Дружеский вышел толчочек. Быстро помогла "обуть" вторую коленку. Ия присела (до пола не удалось, конечно), подпрыгнула, поколотила коленкой о коленку. Ева чуток поаплодировала, потом повернулась к ведру в грязной водой и слегка нагнулась, чтобы взяться за ручку. Надо выливать да уходить.
Ия поняла это по-своему, ведра она не заметила, как оказалось. Поворачивается знакомая и нагибается, подставляя попку. Ясно, чего хочет.
Толчок был не сильнее первого, но пришёлся врасплох, почти по-предательски. Подтолкнутая инстинктивно вытянула вперёд руки, в одной из которых, на беду, успела зажаться ручка ведра. Впрочем, если бы и не успела, всё равно своим телом ведро бы опрокинула.
Но так хоть упала на ведро, уже лёгшее боком, ушиблась передом, но не облилась. Ия захлопотала вокруг с извинениями. Она не нарочно, поза спровоцировала.
И тут произошло неожиданное. Будь Ева мальчиком, она, должно быть, попыталась бы дать сдачи, а если человек явно невиновен, стукнула бы кулаком по чему попало, просто, чтоб разрядиться. Может, по резиновой коленке и стукнула бы, раз не больно там.
Девочке же и в голову не придёт драться, вскочить — и с кулаками… кулачками. Но и совсем без эффекта толчок не остался, завёл. Вспыхнула мысль: если мир не следует правилам приличия, ну, не всегда то есть следует, тебя могут предательски толкнуть, повернись ты уязвимым местом, то и мне нет резону во всём следовать приличиям. По крайней мере, пока ноет перёд и попа помнит удар.
Другими словами, Еве захотелось похулиганить — немножко. И предлог налицо.
— Раздевайся, — бросила она Ие, направляясь к дверям.
— Как? — испугалась та. — Совсем? Или до белья? Ты хочешь меня бить? Может, не надо?
— Ох, боже мой, какая непонятливая! Наколенники сымай. Разувайся то есть. — Щёлкнул замок, девушка проверила, как заперто.
— Только их? А остальное? — не поняла Ия.
— А остальное — сниму я, — невозмутимо произнесла Ева.
Собственно, достаточно было бы снять джинсы, чтобы натянуть наколенники. Но наша героиня и блузку стащила — и перед чтобы почесать ноющий, рёбра ощупать, и для равновесия верх-низ, благо, обе части белья из одного комплекта. Наконец, хулиганить — так хулиганить!
Была и ещё одна причина — чтоб не забрызгаться. Но, может, и наоборот — сперва Ева в порыве хулиганства скинула блузку, а потом уже поняла, что в таком виде можно здорово попрыгать по полу, не боясь забрызгаться. А если чего и стрельнёт в Ию, так та сама виновата — не надо было толкать.
Быстро навинтила наколенники, кожа, показалось, задымилась или просто содрала чуток. Эх, как здорово сидят! И ноги почти под прямым углом согнуть можно.
— Носи за мной ведро, — велела и плюхнулась резиновыми шарами в самый центр лужи.
Только сейчас Ия поняла, зачем всё это. Она уж испугалась, что ей зафиксируют этими штуками голову, а потом… У страха глаза велики. Теперь же охотно подставляла ведро, а Ева ходила по луже обутыми в "галоши" коленями и быстро собирала тряпкой воду, выжимала в ведро. Чёрт побери, как споро и быстро! А так — ползай на корточках или вприсядку, на пол-то коленями не встанешь. Согнулась-разогнулась и так раз сто.
Как хорошо, как здорово, что она нынче в кедах! Ева немножко стеснялась этой своей обувки — в деревне многие в кедах ходят, ну, а в городе своя мода. На работу только надевала, но до работы ещё дойти надо, а с неё уйти, и пока идёшь, всё кажется, что люди тебе на ноги смотрят и улыбаются.
А тут — лафа! Спереди на кедах толстые резиновые нашлёпки, пальцы защищают, так вот они составили пару к наколенникам, на всех четырёх можно классно прыгать.
Когда пол был чуть подтёрт, Ева забаловалась. Хлюп-хлюп, шлёп-шлёп, дрынь-дрынь — это выжим в ведро, а ноги на месте не стоят, не стоят.
Напоследок выстрелила в помощницу капельками воды с ладони — в лёгкую отместку за тот толчок. Ну, и чтобы финишнуть хулиганство своё.
— Вот как надо! — поднялась и стала стягивать каучук.
Отвернулась к столу, где лежала её одежда, и вдруг напряглась — вдруг обрызганная Ия ещё чего выкинет?
Она и выкинула. Прижалась к Еве и поцеловала.
— Зачем?
— Теперь я знаю, что маме сказать, если найдёт у меня вот это. Что купила для мытья полов. Да?
— Только эмблему сорви, — посоветовала Ева, натягивая блузку. Она где-то читала, что одевать сперва верх, а потом низ — это круто. — А то нафантазирует твоя мама, что её невинная дочка в этом "Интиме" насмотреться могла. Скажи, что купила в хозяйственном или спорттоварном. И инструкцию выкини. Или давай, я сама выкину, мне мимо мусорки идти. Вон тот узел выбрасывать.
Она и выкинула — все листы, кроме русского. Понятную инструкцию оставила. Хорошо как сердце замирает, когда перечитываешь и воображаешь. Вот твою голову берут в резиновые клещи, ты ничего поделать не можешь, только ждать с замиранием сердца, что с твоей головушкой проделывать будут. Или встанут тебе на грудь "галошами" и перенесут вес всего тела. Ой-ёй-ёй!
Как же здорово промахнулись взрослые дяди, пометив товар как сексшопный! Выпускай они наколенники в паре с кедами для малышни, да ещё для рук чего прыгучее — отбою бы от покупателей малолетних не было. Можно и дальше пойти, надувные пояса вокруг тела, чтоб как на батуте прыгалось. Только прыгаешь на жёстком, а батут на тебе самом надет.
Ещё хорошо, что адрес там есть. И уличный, и интернетный. Скажу Кире, чтоб сходила да посмотрела, что так такое. А в Интернете сама пошарю — только чтоб через плечо никто не подглядывал.
И ещё одно, о чём умолчала Ева при первом описании этого случая. Очень странное появилось ощущение. Настолько странное, что и не поверить сразу. И не сказать. Только потом как-то в голове укладывается.
У неё тряслись и раскачивались груди! Полно, да может ли такое быть? Чему там трястись-то? Тем более — раскачиваться. Не отросли же вмиг.
Она тогда опустила подбородок, взглянула. Лифчик чуть-чуть отстал и обозначилась ложбинка, отчётливо видны два конусика, ввисающих в фунтики чашек. А ведь ещё утром она надевала, прилаживала лифчик — будто ставни захлопывала. Чуть выпуклые ставенки, кривизна не сильнее рёберной, откуда взяться ложбинке? А тут, смотри, растряслись грудяшки.
Чашки по выпуклости напоминали Еве кнопочки её детской мозаики — им лёгкая гранёность нужна, чтоб затейливее блестеть, разнообразить сложенный из них узор. Лёгкий наклон, очень лёгкий. Ну, и у меня так, только без блеска, чтоб только соски вместить. А тут — вслух стыдно сказать — целые груди!
Раскачивание, конечно, это ощущение всего лишь, но всё равно сердцезамирательно и приятно. Недооценила они свои телеса, а они вон какие.
Пялиться на бюст на глазах Ии не стоит. Плохо совместимо с ролью бывалой. Ну ничего, можно и просто ощущать, вслепую.
Но когда знаешь, что будешь чуять, ощущения прячутся куда-то. Не то, что неожиданно.
Ну, хватит воспоминаний. Идём к столу.
"Тот" стол был истинным украшением лаборатории. Поговаривали, что он остался ещё с царских времён. Дубового дерева, потемневший от времени, красовался исполин посреди комнаты и был так обширен, что его приходилось обходить со шваброй и возить ею под ним со всех сторон. Правда, дело облегчали ножки — слишком высокие для такой тяжёлой мебели, почти полуметровые. Их, наверное, нарастили, чтобы за столом можно было работать стоя. Колоть или резать лягушек, например. А поскольку в шкафчиках под крышкой стола хранилось бог знает сколько чего с незапамятных времён, то чтобы ножки не дали дуба, посредине их высоты шли продольные стягивающие рейки. Вот в верхний-то просвет над ними было удобно просовывать швабру и орудовать ею. При резких движениях из-под стола с другого конца вылетали пустые сигаретные пачки, питые пластиковые стаканчики и смятые бумажки. Но мы уже знаем, что героиня решила избегать резких движений.
Скоро весь видимый пол в комнате заблестел от влаги, и время близилось к началу занятий, но никто не появлялся. Уборщица специально подошла к двери, распахнула, прислушалась — никого. Где-то там, в центре корпуса, слышатся отголоски шума-гама, но в это крыло, похоже, никого не тянуло.
Ну что же, договоры надо выполнять. Особенно заключённые с такой уважаемой персоной, как она сама. А то ведь потом никто с ней не станет договариваться! Улыбка озарила смазливое личико. Ладно, помою уж!
Она немножко схитрила, нарочито долго прополаскивая и выжимая тряпку в раковине, но это не помогло. Вздохнув, девушка намотала тряпку на швабру и пошла обходить стол.
Сгибаясь в пояснице, она совала швабру в щель всё дальше и дальше, возила ею вперёд-назад и влево-вправо, потом переходила с места на место. А дойдя до угла, вытягивала тряпку, полоскала её и снова наматывала на разбухшую, скользкую деревяшку.
Всё, осталось только одно место. Его Ева постаралась промыть на совесть, засунув швабру подальше. Отвернув голову от стенок шкафчиков, чуя ухом холодный металл замка, а щекой — шершавые доски, она двигала ушедшей под сто рукой с зажатой ручкой, думая о чём-то хорошем. О том, что её так и не застали убирающейся… И вдруг обнаружила, что возит перекладиной швабры по распластавшейся по полу тряпке.
Вытянула инструмент — и верно, голый. Нагнулась, сев на корточки, заглянула в щель между рейками. Негодная тряпка тускло серела где-то в глубине. Ну, стерва, под конец подводишь, я-то в мыслях уже по улице бегу, на свои занятия, молодая, красивая. Вылезай!
Ева попыталась достать тряпку шваброй, но та лишь скользила по мокрой ткани и чуть-чуть вздыбливала её. Перевернула другим концом, попыталась достать круглой рукояткой. Та же история. Сковырнуть тряпку боковым, касательным движением было опасно — ещё задерётся и вся улезет вдаль. Стол-то огромный, с другой стороны не достать. Нет, только рукой! Придётся лезть.
Вздохнув, девушка в который уже раз одёрнула майку и распустила волосы, подвязав их резинкой. Встала на колени (ой, влажно!), широко расставила руки и взялась за рейку, проверяя, нет ли заноз, потом нагнула голову и стала протискиваться. Тряпка далеко, пока не перенесёшь по ту сторону груди, и не тянись. Почти не прижатыми, роскошные полушария протиснулись и коровьим выменем повисли по ту сторону. Теперь можно было лечь рёбрами на рейку, освободить руки и протянуть их навстречу беглянке.
Нет, не достаю. Она снова взялась руками за рейку, совершив ими широкое круговое движения в горизонтальной плоскости. Будто брассом плаваю! А хорошо бы сейчас, пока тепло ещё… Подвигавшись туда-сюда, пролезла ещё на пару сантиметров. Снова попробовала — никак. Ещё немного. Вот на рейку легла уже талия, заворчал голый пупок, но тряпка по-прежнему оставалась недосягаемой. А должна бы. Хотя голову не поднимешь, не взглянешь. Может, миллиметр какой и остался.
Ева поразмышляла: не благоразумнее ли выбраться, пока не поздно? Путешествие рейки по телу было не из приятных. Шершаво, занозисто, давит. Но тут её взяла злость. Надо кончать с тряпкой и уходить, времени-то уже ого-го, вот-вот придут студенты, а на ней стринги под мини-юбкой и зад торчит.
Разозлившись, сделала рывок, одновременно по дуге вскидывая руки вперёд, почувствовала, как рейка прошла по телу дальше и… Ура! — пальцы вошли в мокрую мякоть тряпки, вцепились в неё. Хватит липнуть к полу! Мигом позже Еве что-то прижало попку. Нижний край ящиков стола. Эк она улезла! Вспомнила анекдот про Анку: "Василь Иваныч, таз не проходит". Ну, у неё-то легче, мягкое место всё-таки.
Собрала тряпку в комок, швырнула назад-вбок широким движением правой руки — по дуге. Тряпка должна если и не вылететь из-под стола, так хоть высунуться. Теперь надо выбираться самой.
Надо-то надо, а как? Щель держала её не то чтобы очень прочно, но — в широком месте тела. Руки задвигались по полу от себя, но тут же заскользили по мокрому. Тьфу, она же выжала тряпку, комкая! Нет, так не упрёшься, с места не сдвинешься. Чем помогут ноги? У ног свобода была — они снаружи, юбка их не стесняет, двигай, как хочешь. Можно даже сделать лягушечье движение, как на том плакате. Только вот оттолкнуться не от чего. С трудом, перенося прижатие попки и давление рейки на бёдра, можно было поставить коленки на пол, но и это ничего не давало.
Вот вляпалась так вляпалась! "Дайте точку мне опоры!" — вспомнила наша неудачница слова Архимеда. Что же, ждать, пока высохнет пол, восстановится трение? Нет! А вот как: снова круг руками назад, возьмёмся ими за рейку и напряжём бицепсяшки, расставив лопатки. Раз-два, взяли!
Тело вроде бы чуть-чуть подвинулось. Ева, воодушевившись, ещё раз напрягла мышцы, но вдруг услышала явственный треск и почуяла, как что-то впилось ей сзади в поясницу. Ой, да у меня же там застёжка юбки! Если её повредит, как тогда… Не в халате же! Может, не повредила ещё, может, просто развернуло и воткнуло в тело? Ой-ёй-ёй! Приятного мало. Она подалась вперёд, что-то щёлкнуло, боль спала. Юбка, вроде, облегает, всё в порядке. Но как теперь выбираться?
Только тут девушка почуяла, как ужасно пахнет хлоркой. Жди, пока не высохнет пол, и отталкивайся от него руками, виляя задом. Или, может, придёт кто и вызволит. Но силы лучше зря не тратить.
Вывернувшиеся девичьи руки зашлёпали по дну стола, попытались проникнуть в щель между ним и собственной талией, но до застёжки не добрались. Прижало её славно. Ладно, когда буду выкарабкиваться и затрещит, что-нибудь придумаю.
Почему она не не надела брюки? Думала ведь. Были у неё ярко-синие брючки, всячески подчёркивающие свою тонкость — разящее отличие от бронированной обыденности джинсов. Когда нога оказывалась позади, под ягодицей мгновенно собирались складочки, чуть не волнясь под верхом; когда нога шла вперёд, складки ещё быстрее пропадали, но материя натягивалась без облегания. Ягодицы при каждом шаге перекашивали закрывающий их двойной квадрат то влево, то вправо, металась полоска загорелой кожи, а при нештатном шаге (ямка там или кочка) синева отходила, отступала от кожи, и в центре кокетливо проглядывал как из кармашка беленький платочек, который вовсе и не был платочком, а только краешком трусиков, фактура которых виднелась по диагонали ягодиц. Но сейчас главное их достоинство — застёжка спереди и не такой позорный вид сзади, когда лезешь под стол.
Конечно, голову на мокрый пол не опустишь, но заднюю часть тела Ева постаралась расслабить. Даже кайф можно половить. Вот она скована, беспомощна с неизвестным исходом. Адреналин шибанул в кровь, тело аж передёрнулось, в душе поднялась какая-то волна. Неведомое доселе ощущение прошло по всему телу…
Она слышала, что на вечеринках её подружки занимаются запретным делом под названием "бондаж" — связывают друг дружку, лежат все в верёвках и ловят кайф. Раньше не понимала, но сейчас вроде стеклянно стало. Что-то есть в этом волнующее, трепетное. Сейчас её судьба в руках закона испарения воды, и через короткое время она выкарабкается. А можно ведь и помечтать, что "век воли не видать". И снова шалит адреналин, и снова до дрожи передёргивает. Клёво!
В таких мечтаниях наша героиня не сразу осознала, что скрипнула дверь, и опомнилась, только когда послышались шаги у самого стола. Но среагировала находчиво.
— Куда-то тряпка залетела, — раздался из-под стола её голос, непривычно гнусавый. Ой, как набухло у меня в носоглотке от хлорки! Да ещё носом вниз вишу. — Помогите достать, а? — Носом шмыг!
Через секунду что-то ширкнуло. Ева поняла — человек выдернул из-под стола тряпку. Помог. Но почему он ничего не говорит? Даже не засмеётся, не позлорадствует. Ага, понятно — любуется на мою попку, выглядывающую из юбки, как розовая колбаса из кулька. Светятся стринги на тугой выпуклости между ягодицами. Ладно, за погляд денег не беру. Если, конечно, смотреть не так долго и пристально, как этот вот.
— Кажется, застряла, — с фальшивым смешком сказала бедная девушка. — Надо же! Будь другом, выручи. Потяни чуток за ноги.
И тут же почувствовала, как её взяли за щиколотку левой ноги. Но вместо рывка невидимка просто снял с ней туфельку и, видно, небрежно отбросил её — громыхнуло. С правой ногой всё повторилось.
— Зачем снял? — послышалось из-под стола. — Просто потяни и всё. Ой-ёй-ёй!
Нога дёрнулась, коленка грохнулась об пол и заныла. Это по ступне провели чем-то острым.
— Не вози ногтями! Бери за щиколотку. А-ай!
На этот раз она не сплоховала — дёрнула второй ногой в горизонтальной плоскости а-ля брасс.
Нога, подрагивая, возвратилась в прежнее положение, и на этот раз чем-то провели уже по обеим ступням. Ева снова дёрнула ногами, чувствуя бёдрами врезавшиёся край юбочки, не понимая, что, собственно, происходит. Но когда ноги стали с дрожью выпрямляться в исходное положение, её будто током ударило: лягушка! С ней забавляются, словно с лягушкой на плакате. Может, даже, с ухмылкой посматривают на сам этот плакатик.
Девушка нечленораздельно замычала и замахала ногами, словно ножницами. Хоть так, но не по-лягушачьи! Один раз она даже наткнулась на что-то твёрдое, видимо, ногу в брюках, но человек отошёл, и ноги бестолково молотили воздух. Одновременно Ева попыталась оттолкнуться руками от высохшего пола, и даже продвинулась сантиметра на два — но тут затрещал пояс юбки и снова колом встала застёжка. Вонзилась в поясницу, заставила застонать. Ноги, порядком уставшие, сами опустились, пришлось чуть-чуть податься вперёд, избавиться от жуткой боли в талии. И тут её щиколотки схватили и принялись чем-то обматывать.
— Не надо-о! — закричала "лягушка", но ничего крик её не изменил. Страх ударил в голову, перехватил дыхание — что-то сейчас будет? Бондаж?
Ей предстояла сущая пытка, и надо было подумать о воплях — собственных. Она знала себя. Бывало, хохотала над свежим анекдотом так, что издалека сбегались люди. И если сейчас её… Нет, только не это! Невидимка, мать его, не знает, какой у неё голосино, что он сейчас заставит зазвучать, что разнесётся по корпусу, ежели дверь осталась открытой. И скоро не объяснишь.
Ева извернулась в своём склепе, подтянула ладони к бокам майки, которая, долго не одёргиваемая, сейчас дублировала лифчик, стянула её через голову, смяла, приложила ко рту. Нагнула голову, одной рукой схватилась за чашку, вывернула её, прижала поверх скомканной майки ко рту. Страшно щёлкнув и царапнув спину, застёжка прыгнула куда-то на шею, вторая чашка сорвалась из-под своего полушария, и ей тоже нашлось место передо ртом. Всё в дело, всё держи звук! Напоследок Ева освободила нос.
Вовремя! Лодыжки были уже так замотаны, что ногами не ворохнёшь. Невидимка стал щекотать пятки. Девушка сначала глухо закричала, коротко вдыхая, потом засмеялась, всё громче и громче — надеясь, однако, что одежонка всё глушит.
Самое щекотливое место у неё было у оснований пальчиков, где кожа не тёрлась о туфли и оставалась нежной-нежной. Чем там провёл биолог, она не видела, но аж взвилась, стукнувшись затылком о стол. Конский хвост смягчил удар. Птичье перо, блин! Даже за пальчики взялся, распрямил их, обнажил мои нежнушки-нежняшки. Какой же негодяй!
Ева визжала, смеялась, как сумасшедшая. Майка порой душила её, и она отводила руки в сторону. Невидимка щекотал по всей площади подошв, как бы настраивая музыкальный инструмент. Где щекотливее, там голос выше, вплоть до визга. Да уж не мелодию ли он на мне играет?
Она закашлялась, воздух, запасённый для смеха, вышел, вытолкнулся впустую. Биолог нажал на ступни, заставив разомкнуть колени и развести бёдра, потом заходил пальцами по внутренней поверхности бёдер. Еву передёрнуло, бросило в водоворот острых чувств. Смех пополам со слезами, визг, но порой и сексапильное, с придыханием: "А-а-а!" Пальчик время от времени подбирался к смычке ножек, шаловливо царапал стринги, туго обтягивающие женский мыс, и девушка чуяла, что там у неё вот-вот потечёт, визжала поросёнком, пыталась вильнуть задом, да куда там! Грудки у неё затвердели, выпяченные соски ярко алели даже в полутьме. Ох, да я уже теку!
Её спас цейтнот. Невидимка, видно, спешил, стараясь до прихода остальных успеть сыграть на всех регистрах. Отпустил, дал жертве передохнуть, чреву — впитать свои выделения. Раздался глубокий, с постаныванием, вздох. Почудилось ей, или он на самом деле ласково похлопал её по попке? Нет, наверное, пошарил рукой, выковыривая упрямую застёжку. Ох, хорошо-то как! Может, пора её и вытаскивать? Не надеть ли ей хотя бы лифчик?
Через неполную минуту пальчики ощутились на животе. О, мой живот! Рейка тогда сдвинула вниз юбку, останавливая рвавшееся вперёд, к тряпке, тело, а потом, видать, щекотун подсуетился. Что это, юбки на себе не чую! Только стринги, да и то лямочки непонятно где. Пока отдыхала, меня подготовили. Живот доступен весь!
Девичье тело забилось, замотало связанными ногами, засгибалось в коленках, чуть не стукнулись пятки о стол. Смех обрёл новые тона, снова пришлось прижать ко рту тряпичный комок, уже порядком промокший. Кожа поёживалась, подёргивалась, её поскрёбывали, почёсывали, поваживали…
Корчась от приступов хохота, Ева вдруг почуяла, что какая-то часть её сознания отделяется и поднимается над мающимся телом. Мысли там текут сами, она не думает — её думают. И думы эти о том, что с ней, кажется, таким оригинальным образом общаются. Пальцы вежливы, тактичны, грубо не давят, не корябают, даже сначала поглаживают, перед щекоткой. Это разговор! Ни о чём таком, но разве более содержательна болтовня девушек и парней? Суть одна: поиск общего языка, присматривание друг к другу, притирка… Притирка! В буквальном смысле. А что она хохочет — так ей нравится общение! В разговорах-то девушки посмеиваются, жеманятся, поди разбери, правда ли ты ей нравишься. А тут прямодушный хохот выдаёт правду — голую, как её живот, как её бюст, да, по сути, — как и вся она сама.
Еве даже казалось, что она видит своего молчаливого собеседника, его внешность вырисовывалась, начиная с кончиков пальцев. Но мелькали какие-то обрывки, свести их воедино не получалось. Да и нечего тужиться, сопротивляться — надо отдаться "воле волн" и резать правду-матку о том, как ей сейчас по-большому счёту хорошо.
Правда, силы уходили, живот размякал, и всё больше и больше беспокоила рейка, врезавшаяся в самые верха бёдер. Давление нижней кромки стола на попку чувствовалось слабее, мягкие места смягчали.
Короткая пауза — что-то взять, а взяли то же птичье перо, и вот тело чует лёгкое-лёгкое, на грани дуновения, прикосновение. Но где?! В самом нежном, самом интимном из открытых мест — пупке! Точно попал парень, и чего натворил! Девушка аж задохнулась, запрокинула голову, стукнувшись о дно, дико вытаращила глаза и раскрыла рот. Тело сильно напряглось по всей длине и запокачивалось. Ева задыхалась, в глазах темнело и искрило. И на вершине телесных мук перед ней явственно мелькнул портрет её партнёра: невысокий кареглазый блондин с волосами ёжиком, фигура мускулистая, квадратная, в чёрной рубашке и серых брюках. Она разглядела даже его улыбку…
Вдохнуть всё же удалось, и из девушки хлынул хохот. Она даже не прижимала ко рту майку — зачем, это наш с ним разговор наедине, другие пусть и не слушают. Она выхохатывала всю норму смеха, отпущенную молодой жене на медовый месяц, а пальцы хоть и спускались вниз от пупка, но до запретной, под стрингами, зоны не доходили.
После очередного, особенно громкого взрыва смеха Ева вдруг почуяла, как что-то влажное проскользнуло в уретру. Эк ей размесило животик, уже и сфинктер не держит! Блондин как будто понял это, перестал щекотать, даже положил ладони на ягодицы по бокам и прижал их, помогая, чем мог, ёмкости заткнуться. Спасибо, хороший мой, спасибо родной, я уже и сама справилась, капелька только наружу вышла, это ничего, ты тут не виноват, это я сама не сдюжила. Боже, хорошо-то как! Не убирай, не убирай руки, пускай тела наши поговорят.
Раньше она всей душой хотела, чтобы всё это поскорее закончилось, а теперь и сама не знала, чего хочет. Лучше уж ничего не хотеть, довериться своей второй половинке и случаю. Куда-нибудь да кривая вывезет.
Ладони отошли от попки, чтобы через секунду перемахнуть через рейку и лечь на спину. Послышался шорох одежды — невидимка протискивался через щель, руки его шли по спине, пальцы захватывали бока. Вот одна рука отошла от тела, высунулась вперёд. Каким-то удивительно домашним, привычным, будто сто лет знакомым жестом он взял скомканную одежонку и отбросил её куда-то назад, как нечто ненужное. Таким жестом сильные мужчины выбрасывают пачку из-под сигарет, доставая новую. Сейчас тоже предстояла новизна.
Рука вернулась согревать тело. Ева скосила глаза, и ей показалось, что она видит светлые волосы ёжиком и сочувственные карие глаза.
Сладострастный стон. Истязание подошв теперь пыткой не казалось, там царило приятное тепло. Ну и что, что она визжала и лягушачила ногами? Точно так же, бывало, трогала она ступняшкой на вид холодную воду, так же визжала, так же отдёргивала, боясь холода. Её шутя толкали в спину, она со страшным визгом летела в мгновенно обжигающую воду. Зато какой потом выходил кайф! Ласковая водичка, не такая уж и холодная, прямо-таки не отпускала, всё манила плавать, плавать, плавать… Она ждала этого толчка в спину, чёрт возьми! И сейчас почти что так всё — с той лишь разницей, что "вода" — мужского пола, и, как мужчина, стала наступать, начиная со подошв, сама. Сам!
Тем временем ладошки немного задержались на снова затвердевших, заострившихся грудках. Заворожённая, она прерывисто вздохнула, расслабляясь… Из последних сил вытянула руки как можно дальше вперёд и сцепила пальцы. Сжалась, прижав ключицы к ушам, дабы обрести твёрдость — и отдаться во власть своего хозяина. Будь что будет!
И он принял приглашение. Пальцы скользнули в оставленные без защиты подмышки, пока даже не щекоча, но…
Смех рванулся из неё, как вода из пожарного гидранта — мощно и неостановимо. Девичье тело покачивалось туда-сюда, сгибало ноги в коленях, передёргивалось. Изо всех сил Ева тянула и тянула руки вперёд, подавляя острейшее желание прижать локти к бокам, защитить нежные места. Я твоя, милый мой, вся твоя, видишь, как мне с тобой хорошо!
Сил оставалось мало, времени и того меньше. Внезапно гости-пальцы ушли. Ева, задыхаясь, проговорила: "Ещё!", и тут же ощутила, что низ стола не давит на её попку, только рейка — на бёдра и гораздо ниже. В экстазе, не помня себя, она протиснулась в щель и теперь лежала животом на полу, прижав распластавшиеся груди. Пальцы партнёра уже не доставали до подмышек.
Бормоча: "Я сейчас, я скоренько", девушка упёрлась руками в сухой уже пол, подалась назад, и щекотка возобновилась. Как кипятком, окатила новизна — новизна девичьей добровольности, поощряющей партнёра на им и не задумывавшееся. Твори со мной! Вперёд! Размолоченное тело готовилось перейти в какое-то новое, неизведанное состояние.
Снова забеспокоил живот. Ева уже и не думала, что ей удастся сдержать мокрое дело, и хотела лишь получить побольше наслаждения от происходящего. Она даже зарыдала в голос, завизжала, застонала. Изо рта аж валила какая-то пена, что-то булькало в горле, но меньше всего ей хотелось сейчас останавливаться. Так поезд на всех парах несётся к обрыву. Если прольюсь, то так тому и быть.
На славу расцарапав подмышки и возбудив всё тело, пальцы снова прошли по спине и бокам — вниз, почесали верх попки. Затем уже не пальцы, а целые руки подняли девичье тело за талию — попрощаться с пупком. Этот чёс и завершил дело. Судорожно вздохнув, девушка вдруг поняла, что этот выдох станет последним — и самым сладострастным.
Голова стала такой лёгкой и ясной, как никогда. С выдохом светлый шар в ней как будто сужался и сужался, но странное дело — это не пугало, а наращивало плотность наслаждения. Пуф-ф-ф! Шар сжался в блистающую точку и полетел-полетел-полетел…
Живот вдруг рухнул в пропасть, миг невесомости — и вот он, нежный, уже входит в ласковое тёплое озерцо, гостеприимное-гостеприимное, шлющее небывало приятное тепло по всему телу. В этом тепле и невыразимо расслабляющей неге тело и растворилось.