Когда Ева в летнюю сессию не сдала матанализ, она не расстроилась и не отчаялась. И то, и другое чувства еженедельно терзали её на лекциях и семинарах, заставляя попривыкнуть. К безрадостному финалу первокурсница, оказывается, была давно готова.
     Все лекторы начинают первую лекцию с оргвопросов. Студенты при этом обычно делают ленивые пометки, но наша очень ответственная героиня чуть ли не стенографировала каждое слово, время от времени отрываясь и собачьи-преданными глазами вглядываясь в лицо оратора. И вот этот-то вступительный конспект оказался чуть ли не единственным понятным местом в её тетради.
     Мило улыбнувшись и проговорив: "Ну что ж, если вопросов нет, тогда начнём", лектор как будто заговорил на другом языке. Понятные слова перемежались непонятными, это рушило структуру речи, сбивало с толку. Ева налегла на формулы, обильно появляющиеся на доске, но скоро поймала себя на мысли, что не столько записывает, сколько срисовывает. Не помог и учебник, которого в библиотеке ей не досталось. И каждую лекцию душу охватывала безнадёга и отчаяние. Туда ли она попала? Как выпутаться?
     Её подружка Кира, как оказалось, понимала предмет ещё хуже, но отчаиваться и не думала. Матанализ был одним из многих (да чего там — почти всех) предметов, где она отрабатывала своё умение сдать, ничего не зная. Кое-что перепадало и Еве. Так, подружка ухитрилась подстроить так, чтобы их группу на семинары дали молодому, только-только из аспирантуры преподавателю, кажется, даже ещё не женатому.
     — Лопух! — сымитировала бывалая студентка голос Лёлика из "Бриллиантовой руки". — Такого наколем без шуму и пыли! — И наколола ведь!
     Упор девчонки сделали на одежду. Семестр был весенним, начался в феврале, но пупки уже тогда были наголо. Выше и ниже всё оставалось довольно тёплым, но…
     — Свитерок бери с широким горлом, — учила Кира Еву, вертясь перед зеркалом. — Тогда с одного ли плеча, с другого ли он слезет и лямочка станет видна. Хорошо бы, чтоб свитер был светлым, а лифчик — чёрным. Он мужской взгляд как магнитом притянет, потом вниз, где выпячивай и мели любую чушь, призывно улыбаясь. Пройдёт за милую душу!
     И проходило! Но с Евой это пролетало скорее за компанию.
     — Но я не могу так! — жаловалась она подруге. — Как-то мне неуютно оголяться и выпячивать. И потом, вдруг он не поглядит туда, куда надо?
     — Пусть только попробует! — И Кира сделала несколько телодвижений.
     Пупок то выныривал из раскрывающейся щели, то снова прятался, горловина свитера сползала то на одно, то на другое плечо, груди перекатывались, лифчик интригующе шуршал внутри. Но Ева так не умела.
     — Ну хоть сидеть вот так научись, — и Кира задницей отодвинула стул далеко назад, сильно наклонилась вперёд, как-то изогнувшись вбок — полспины оголилось. — Пусть даже трусы не видны. А уж с ними, да побольше пусть вылезают, розовенькие — ну-у! Сможешь? Стесняешься — тогда без, вплоть до попки розовой обнажись. До тёплых дней только, а там уж мы им покажем, так покажем!
     Однажды она после таких речей помедлила и протянула подруге какую-то фотографию:
     — Я мечтаю научиться вот так вот впечатление производить, — сказала она.
     На Еву смотрела симпатичная девица в белом топике без бретелек, со встроенными чашками. Она улыбалась и наклонялась вперёд и немного вбок, так что топик немного отпадал с её бюста, тени обрамляли расщелинку, переходящую в щели между плотью и упаковкой. О радикальном обнажении речь не шла, да и улыбку нельзя было назвать сексуальной. Еве показалось в выражении лица нечто знакомое, но вспомнить сразу она не смогла.
     Зазвенел звонок, и подружки расстались. Фотография осталась у Евы. На лекции она несколько раз вынимала её и рассматривала. Похоже, что улыбка больше подходит для зрелой женщины. Где же это она?…
     Возвращаясь в общагу, вернула фотографию. И вдруг вспомнила! Это был взгляд поварихи.
     В её сельской школе их, детей, кормили обедами. Подносы разносили дежурные, но возникали время от времени случаи, когда за едой приходилось идти на кухню, к поварихе тёте Кате. Дородная, в белом замызганном халате с подвёрнутыми рукавами, она зачёрпывала большой поварёшкой из огромного котла и наливала тебе суп или накладывала кашу в подставляемую тарелку, добродушно улыбаясь. Тогда детишки просто радовались еде, а улыбка служила приятной приправой.
     Но сейчас, увидев похожую улыбку на лице сфотографированной девушки, Ева смогла выразить своё ощущение словами. Это было выражение лица человека, искренне радующегося возможности сделать людям приятное, не рассчитывая на немедленное вознаграждение. Типа "ты рад, и я этому рад тоже". Причём это не мгновенное настроение, а кредо всей жизни. Среди таких людей уютно жить, хотя не всегда можешь объяснить, почему.
     И сейчас легко можно было представить, что чашки топика — это две крУжки (ах, двурушница этакая!), которые ты обеими руками протягиваешь доброй поварихе, а она накладывает тебе в них густую сметану, по консистенции очень даже похоже. И надо всем этим сияет бескорыстие улыбающееся.
     Подружки переглянулись, перемигнулись и поняли друг дружку без слов.
     Правда, вечером, уже засыпая, Ева подумала, что фотография напоминала ей ещё выемку кексов из формочек, так же возникает зазор и ширится, разделяя съедобное от подгоревшего металла. Мягкое обретает своё отдельное бытие, совсем как вот обнажающиеся груди. Но извлекающие кекс так не улыбаются — разве что в следующий момент протянут его тебе.
     Кира была права — такую улыбку перед зеркалом не наиграешь. Всегда будет сквозить эротичность, зазывность. Лучше и не пытаться, а организовать декольте поуёмистее и пускай у тебя в нём прыгает.

     Положение осложнялось тем, что Кира узнала об одном обычае, о котором не спешила говорить подружке, чтобы не смущать. Обычай этот возник совсем недавно, но успел уже укорениться. Наверное, потому что отвечал нравами и погоде.
     Как это "быть пошло"… Июнь, сессия, экзамен. Жарко в прямом и переносном смысле, студенты "плавают" (о, если бы в прямом смысле!) и отчаянно шпаргалят. Преподаватель в замешательстве: шпоры надо бы вылавливать, но тогда придётся назначать день пересдачи, а то и два, а тогда может оказаться ещё жарче, июлем же запахнет. Неужто ж ещё вот так вот париться?
     Смотрит на шпаргальщиков сквозь пальцы. Может, поймут его, умеренно попользуются? Нет, только наглеют и наглеют, всё меньше и меньше таятся. Особенно вон та, в мини-юбке и маечке типа тонкого свитера с широченным овальным вырезом, что обречена сваливаться то с одного, то с другого плеча. Под такие надевают прозрачнобретелечник либо же о лямочках вообще не беспокоятся. У этой плечи блестят.
     Шпаргалки в руках этой Алки так и мелькают, и достаёт она их, похоже, из-за пазухи, а минюшка только для отвода глаз. Нагнётся над столом пониже, бюст стола касается, одной, "передней", рукой поправляет босоножки или поднимает упавшую ручку, второй, "задней", исподтишка выпихивает шпору. Или обратно засовывает. Поди угляди.
     Препод сделал ей одно замечание, другое. Нуль внимания. "Хорошо-хорошо", и через десять секунд то же самое. "Ладно-ладно" — и опять. Мало того, она стала одаривать своим "товаром" соседей, шумок пошёл по классу. Экзамен грозил сорваться в чёрт знает что.
     Соображения мелкого удобства мало-помалу потеряли силу, стало заедать. Лучше попариться ещё один жаркий денёк, и даже два, чем допустить потерю уважения студентов. Тем более, что пересдать один человек может и с другой группой.
     Терпение лопнуло, когда Алка, почти не таясь, полезла за пазуху открыто, не нагибаясь к столу и даже не поглядев, видит ли её экзаменатор. А на "Это что такое?!" демонстративно зевнула, чуть не показав язык. Может, и непроизвольно, только всё равно по-хамски.
     Он решительно встал, подошёл к ней и потребовал выложить всю контрабанду. Видно же, где она. Обычно через такие маечки прокантовывается верхний край лифчика, законное дело, но что-то уж много там краёв. Края напиханных шпаргалок, наверное.
     Алка нулём. Мол, невинна и что ты со мной сделаешь? Постоишь и не солоно хлебавши отойдёшь. Посмешищем на глазах всех станешь. С девчонкой справиться не смог.
     Ну нет!
     Экзаменатор взял её за шиворот, то есть задний край выреза, стараясь не коснуться пластиковых бретелек, и дёрнул вверх. Мол, вываливай сама, а то хуже будет.
     Студентка испугалась. Шутки, поддавки кончились, чувствуется твёрдая мужская рука — в прямом и переносном смысле. Если рванёт ещё раз, то порвёт, точно. Ожидая следующего рывка, не надеясь отговориться, приподняла слегка руки, чтоб выпростать их, сохранив одёжку в целости. Почему-то не подумала сказать: "Не надо, я сама!" Наверное, решила, что не поможет. Или просто протелилась.
     Последовал второй обозлённый рывок, посильнее, девичьи руки произвели выпрастывающий манёвр, и маечка легко снялась с гладкого тела. Даже по юбке не шуршанула, коротенькая та была.
     Был момент, когда ещё можно было отыграть всё назад. "Ой, извини-извини ради бога, не хотел я…" Но из майки уже стали падать шпаргалки, приводя преподавателя в ярость. Поэтому он окончательно снял одёжку с поднятых вверх рук (сдаюсь, пощадите!) и стал неистово трясти. Одна "гармошка" даже повисла, зацепившись вторым концом изнутри. Он всё тряс, тряс, усеивая стол трофеями, потом вывернул наизнанку.
     Глазу открылись вшитые поверху изнутри кармашки наподобие того, как в сплошные купальники вшивают грудные розетки. Там оставалось ещё несколько шпор. Назначение "усовершенствований" было очевидно, спорить не приходилось. Груди в такие кармашки не засовывают.
     Зазвучал строгий выговор. Ситуация взятия с поличным была настолько остра, что как-то и не обращалось внимания на то, что девочка сидит в одном лифчике, причём белом, бельевом и не очень, похоже, свежем. Хотя и с прозрачными бретельками. Да и синтетическом бикини и запаришься сидеть.
     Опустошив потайные кармашки, экзаменатор остыл и вернул маечку хозяйке, та стала, глотая слёзы, одеваться, тут-то её нагота и бросилась в глаза — а до того все видели только жалкую, разоблачённую шпаргальщицу.
     Алку, конечно, выгнали. И ушла она быстро, не объясняя, что там с ней произошло. Потом, может, и поплачется подружкам, но не сейчас.
     Поэтому, когда в аудиторию зашла Лялька, она не знала о случившемся, была уверена, что шпоры с рук сойдут, все же выходящие так говорили. На ней был топик с тонкими бретельками, не дружащими с лифчиковыми, но тоже определённым образом снаряженный. И едва сев и прочитав билет, начала она это снаряжение использовать.
     Преподаватель пришёл в ярость. Как, одну выпотрошил, другим неповадно стать должно — а им всё ещё повадно?! Что, каждую отдельно потрошить, что ли?
     Он не учёл, что Лялька ничего не знала (в обоих, кстати, смыслах). Видел, что здесь ещё сидят те, на глазах которых он расправлялся с Алкой, вот и решило почему-то, что неповадность не должна иссякнуть. А тут такое!
     Подошёл, встал сзади, потребовал расшпаргалиться по-хорошему. А Лялька как раз достала одну и всё ещё сжимала в руке, надеясь, что незаметно. И когда препод взял её за руку, посчитала, что это чтобы отобрать. И инстинктивно стиснула кулачок.
     Вообще-то он взял её за обе руки. И вытянул вверх. Несчастная студентка не успела среагировать, понять, для чего он это. Может, чтобы конфисковать, не выкручивая руку назад, девушка всё-таки. А он. бросив сверху её руки, взялся за лямки топика и… повторил накатанный уже "манёвр".
     Ещё легче соскочило, подмышки-то свободные. И попровисали "гармошки". По тонкости материи кармашки не вошьёшь, так она скотчем там всё закрепила. А что продавится, то на лифчик списать можно. Сам-то он у неё крошечный, узенькие такие треугольнички, еле-еле что положено прикрывают.
     Отодрав со злостью шпаргалки, бросив разряженный топик хозяйке, экзаменатор зло обратился к залу:
     — Ну что?! Съели?! Кому ещё помочь стать честной?
     Все поняли, что он не шутит, что готов на самый откровенный обыск, не попадись только под руку. Одежонка по летней жаре тоненькая, шила в мешке не утаишь, а девичья стыдливость перестала быть защитой. Надо сдаваться, пока не поздно.
     С мест стали раздаваться голоса:
     — Смотрите, у меня ничего нет!
     Не все решались скинуть верх и демонстративно потрясти, многие просто норовили отвернуть верхний край, но поскольку одеты были в полуобтяжку, то подвыворачивали и грудки, мялись, показывали грань между загорелым и незагорелым телом.
     Кому-то пришлось расстегнуть шорты, блеснув трусиками, и выгребать шпаргалки "из-за дверки", кто-то завернул мини-юбку до пояса и опустошал потайные кармашки. Вся девичья изобретательность капитулировала перед яростью преподавателя, который выглядел ошарашенным.
     Очищение от подозрений прошло дружно и полно, преподаватель успокоился, остыл. Остаток экзамена прошёл чинно.
     Через пару дней сдавала другая группа того же курса. Когда препод предложил войти первой десятке, впорхнула стайка девочек, закрыли дверь изнутри и обратились с просьбой. Можно, он не будет их шмонать при всех, а осмотрит сейчас, взаперти. Они к этому готовы.
     Он хотел было сказать: " Ну что вы:, девочки, и тогда погорячился!". Но не сказал. После этого, разнесись его слова по курсу, управу на шпаргальщиц не найдёшь. А уж коли пошло такое поветрие, плод, надо полагать, "испорченного телефона", то надо воспользоваться и закрутить гайки. Выказать решимость идти до конца в борьбе с нечестностью.
     Коротко осмотрел бюсты желающих. Успел заметить, что верха-то на них от бикини. Так меньше стыдно, вроде как на пляже. Хотя и жарче им будет, дурёхам, на пляже мокнулись-высохли-опять поплыли, а без этого в синтетике запаришься.
     Но, может, они сразу после сдачи — на пляж? Логично, раз в бикини.
     Экзамен стал напоминать снятие флюорографии, заходят одни женщины, потом оставшиеся в коридоре гонят одних мужчин, чтобы после них снова зайти одним полом и очиститься от подозрений.
     Но самое разительное произошло на экзамене третьей группы. Когда преподаватель пробивался сквозь толпу студентов к двери, одеты они были обычно. Но когда, выглянув пять минут спустя, пригласил заходить, зашла стайка студентов, и каждая несла свою блузку, майку или топик, перекинув через согнутую руку. Так и маршировали к столу, одна за другой. Лифчики на них были х/б, бельевые, но свежие, выстиранные, так и белели на успевших уже подзагореть телах. У кого-то чашки были дырчатыми, как мужская майка, кроме плотных верхушек, что производило впечатление бадминтонных воланов. Наверное, от жары больше всех страдает. Или меньше всех — от стыдливости.
     Получив билеты, расселись по местам, только тогда и стали одеваться. Но не все. Некоторые повесили сложенную одежонку на спинки стульев и, похоже, забыли о ней. Кто-то расправил и повесил на манер мужского пиджака. Амнезии помогла жара, одевшиеся с завистью смотрели на остальных, но снова снимать не решались.
     А те оделись, только когда пришёл черёд идти к столу отвечать. "Воланщица" так вообще — подошла, накинув блузку, села. И застёгивалась, уде отвечая первый вопрос.
     Вот так, благодаря случаю, и появился обычай очищаться перед экзаменом методов раздевания. Проделывали это в меру своей бесстыжести каждая, но так или иначе, а показывали, что на тебе шпор нет и можно в процессе не приглядываться, а читай себе газетку. Даже зимой приподнимали свитера и водолазки, подолы юбок…

     Праздник Восьмого марта Кира обыграла так, что очкарик поставил всем студенткам пятёрки и не вязался, если из деревень возвращались позже срока. Кое-что девчонки списывали у парней, зазубривали, а потом вылетали к доске строго по тайному графику. А когда настали тёплые денёчки, девицы совсем распустились. Бедный преподаватель краснел и бледнел, кивал и пытался поскорее окончить пытку. Где же у неё место, куда прилично глянуть? В глаза, только в глаза! Когда девица в мини-юбке типа "широкого пояса" начинала "плыть", она томно роняла мел, и он спешно сажал её на место, поднимал белый кусочек сам. Парни ворчали — они-то были не прочь посмотреть, как "стрингёрл" медленно, крутя бёдрами и выставляя оголяющийся зад, наклоняется к полу. Да и нагрузки на мужскую часть прибавилось. У доски мельтешил в основном сильный пол.
     На лекциях развлекались иным способом, принесённым кое-кем ещё из школы. Сидят школьники и студенты в своих аудиториях друг за другом и поневоле спины друг друга видят. Вернее — подруг, поскольку садятся рядом с друзьями, а подружки целыми рядами сидят выше и ниже.
     Кстати, некоторые считают, что ярусные аудитории неправильно спроектированы — надо бы в другую сторону ярусы устраивать, тогда парни видели бы попки впереди сидящих, их ножки, а уж если ещё и сиденья прозрачными сделать, то вообще шик! А уж лектора из-за ножек и каблучков мы уж как-нибудь расслышим и даже доску приметим краешками глаз.
     Но, поскольку архитектура ещё не дошла до таких фишек, приходится довольствоваться лицезрением девичьих причёсок и спин, причём как ни коротки маечки, а край сверху не виден. Чтобы заглянуть в декольте, надо перегнуться через парту — отпадает. Так что девчонкам приходится забавлять ребят своими спинами.
     И вот смотрит зазевавшийся студент на маечную спинку краем глаза, а там и смотреть-то не на что — тесная полоса поперёк, а в середине выпучивается застёжка. Банально до зевоты. Лучше уж смотреть на доску, там кое-что полезное пишут.
     Но вот зевота начинает отступать. Что такое? Ага, это бляшка зашевелилась. Разделилась на две половинки, и они начали расходиться. Да, точно расходятся. Вот остановились. Начали сходиться, что ли? Нет, показалось. На таком расстоянии припухлости, что ясно — расстегнулась застёжка. Тесновата грудкам упаковка, на пределе была поперечная планка, и вот — небольшое движение хозяйки, и слабое звено взбунтовалось.
     Верно, только плотно прилегающая маечка мешает спасть лифчику полностью. Не беда, хозяйка не застала, пишет, руками двигает, поворачивается иногда. Скоро, верно, ощутит, что спереди ослабло, сзади разлезлось и вообще в исподнем непорядок. Подавит ойканье, попытается застегнуться, ручки назад отведёт — под майку просунуть, но мы ей не дадим, тихой сапой посжимаем локотки, ладошки, повыворачиваем даже, но чтобы без крика. Если не зверствовать, то кричать девушка не станет, нечего её внимание привлекать к себе, рассупоненной. Повозимся втихомолку, позабавимся, а потом я сам её и застегну, окажу внимание.
     Но что-то не спешит самопроизвольный распряг. Выпучиваемости бродят туда-сюда и вниз свешиваться не спешат. Невдомёк нашему глазею, что лифчик на барышне такой эластичный, что застёжки и не требует, а сзади красуется ложная застёжка их двух помпончиков на тросиках, продёрнутых через наплечные лямочки. Поднимет девушка руку, якобы почесать рядом с подмышкой — тросик дёрнется, полузастёжки по спине поползли туда или сюда. "Почешется" с другой стороны — снова по спине полжение. И так до бесконеч… конца лекции. А чтобы всё свесилось вниз и прекратило движение — не дождётесь!
     Встала наша студенточка со звонком, маечку одёрнула — и гадай, кавалер, как это лифчик сам собой застегнулся. Нет, такое дело, как разоблачение девушки, нельзя доверять слепому и безрукому случаю. Она тебе об этом всю лекцию спиной подмигивала. А лектор видел только очень внимательные, преданные глаза, быстрый чирик-чирик ручкой в тетрадке и вполне приличное декольте.
     В общем, всё дело шло к зачёту на халяву. Но Ева ни на день не забывала, что зачёт предшествует экзамену, как герольд — рыцарю. Лектор был пожилой, раздёжки, опробованные на семинарах, его не колыхали. Раз Кира в мини-юбке села во втором ряду, по ходу лекции, как бы задумавшись, нечаянно подвернула одну ножку под себя, потом вторую и уселась по-турецки, невинно моргая глазами и быстро поднимая их от тетрадки к доске и стреляя в сторону лектора. Глухо. Только несколько парней чуть не вывихнули шеи.
     — Кир, я боюсь, — пожаловалась однажды Ева. — На одежду не клюнет, это точно. А старшие курсы говорят, что он любит мучить студентов на экзамене. Может, мы зря выбрали эту специальность?
     — Ерунда! — беспечно отмахнулась та. — Факультет, как факультет. И тупее нас учатся. Сдадим уж как-нибудь. А почему зря?
     — Ну, раз не врубается в этот матан. По-моему, учиться надо тому, что нравится, что идёт, что легко даётся…
     — А мне легко удаётся преподов за нос водить, — усмехнулась подружка. — Я вообще, если хочешь знать, лёгкого поведения, мне везде легко. И какая разница, где учиться — здесь или где-то ещё? Год, почитай, отпахали — чего ещё думать?
     Кира красила свои длинные волосы в зебровый цвет и носила такие низкосидящие джинсы, что непонятно, как не сваливаются. Вероятно, их держали выступающие ягодицы. Многие преподаватели, задумываясь над этим физическим феноменом, не могли потом вспомнить, правильно ли отвечала "задница", и ставили в журнал "хор".
     — Но Афанасия Никитича за нос не проведёшь, — робко возразила Ева. — Ты же знаешь. Раз даже турецкий сед не помог. Ты тогда в трусах была?
     — Запомни, подружка: настоящие девчонки трусы не носят. Только стринги — и те по большим праздникам. Хи-хи! А я всегда ношу бельё телесного цвета. Да ты не унывай! В крайнем случае вызубрим.
     Но они провалились. Обе и с треском. Ева обречённо пожала плечами, взяла зачётку и вышла. Мыслей в голове не было, слёз на глазах — тоже.
     С Кирой она встретилась только на следующий день, придя узнавать о пересдаче. Неудачников было человек двенадцать. Точнее — неудачниц.
     — Смотри-ка, только девчонки в осадке, — сказала Ева, глядя в список. — А ведь и одевались легко, и как только ни исхищрялись. Что я тебе говорила?
     — Одни девчонки? — промычала Кира. — Хм-м… А что ты мне говорила? Ах да, что каждый должен заниматься тем, что удаётся.
     — Да нет, что Афанасий Никитич на экзаменах мучить любит.
     — И это тоже. Слушай, Ев, у тебя читательский с собой? А то я такая безалаберная. Мысль в голову пришла, а и врасплох застала.
     Библиотеку наша зеброволосая посещала редко, умные мысли навещали её головку и того реже, и даже такую вот редкую гостью она скрыла. Туманно намекнула лишь, что спасёт всех. Подругу-то в любом случае.
     Воодушевившись, Ева налегла на остальные экзамены и сдала их очень даже прилично. Нет, всё-таки она выбрала хорошую специальность, раз почти всё ей даётся. Ну, теперь не подведи, подруга!
     Пересдачу назначили на конец июня. Перед нею Кира позвонила Еве на сотовый и сказала, чтобы утром та ничего не ела и не пила. Или, если уж умирает с голоду, чуть-чуть только.
     — Да мне и так кусок в горло не лезет, — был ответ. — А почему?
     В ответ запищали короткие гудки. Сотовый телефон экономичен — можно здорово сэкономить, вовремя отключаясь.

     "Пришли девчонки, стоят в сторонке, зачётки в руках теребят"… Поясницы задрапированы пляжными платочками-парео, пупочкам не жарко и на профессорский глаз не попадаются.
     Ева никогда не драпировала талию. Дело в том, что мальчишки сильно обижались, когда девочки, приличия ради, прибегали к "набедренным повязкам". Стороны договорились, что компенсации ради девочки будут под платочками подпоясывать талию бечёвкой и завязанные концы оставлять сзади, а когда почуют, что за эти концы схватили и затягивают, то не оборачиваться, закрыть глаза и угадывать, кто это. Так всем удобнее — ведь руки перед заладониванием глаз не помоешь, а бечёвка — это совсем другое дело. Конечно, в туалет ходить надо вовремя, чтобы при затяге чего не приключилось.
     Наша героиня в такие игры не играла, и если уж преподаватель не любит нагой талии, то прикрывала её капитально.
     Хвататься за бечёвочки сейчас было некому, и девицы просто изнывали от скуки. Кира подошла последней, держа в руках какой-то старинный фолиант.
     — На твой читательский взяла, — сказала она подруге. — Сегодня верну, почитай и сдашь.
     Ева безразлично шелестнула страницами. История их университета с царских времён. Интересно, зачем это?
     Взглянула на подругу. Ту охватывала крупноячеистая сетка от горла до колен. Прежде, чем мужской глаз понимал, что под сеткой — трико телесного цвета, ему приходилось изрядно нагуляться по девичьим прелестям. Клетчатая мини-юбка сильно сужалась книзу, а там эстафету принимали крупноклетчатые колготки. Ага, понятно, "русалка в сети". Но очень весёлая и жизнерадостная. Значит, живём!
     Вообще-то Кира в летнюю сессию любила полуодеваться по-другому, это сейчас она "в сети". Сзади, с большого расстояния, она смотрелась будто облачённая в одно лишь бикини. Стоило подойти поближе, как выяснялось, что на неё всё-таки джинсы, только на попе они окрашены под трусы, а ниже косых черезъягодичных полос вельвет принимает бледно-бежевый, почти телесный цвет. Зато можно подойти вплотную и не увидеть на спине ничего, кроме лямочек лифчика. В общем, спина голая, особенно если волосы подобрать.
     Фишка в том, что спереди, только строго спереди если смотреть (или если она сама сориентируется строго анфас на смотрящего) девушка одета вполне нормально. В джинсы цвета задка "трусов", ничего телесного, а вверх, даже не обнажая пупочек (!), идёт тёмненький топик с весьма скромным декольте. Не придерёшься, профессор!
     Сбоку ежели взглянуть — ну, тогда вся хитрость видна. И что джинсы двухцветные, и где приличный перёд на боках обрывается, а дальше — голое тело. Края, между прочим, изнутри приходилось скотчем к коже подклеивать, чтоб не топорщилось, не отходило, вид впереди не портило.
     Тут ведь что клёво. Претензии можно высказать только в лицо, в глаза, то есть когда девица выглядит прилично одетой, даже приличнее многих других. И она справе "не понимать", поднимать брови, когда ей выговаривают. Даже перёд оглядит удивлённо, огладит руками — где, мол, не так? Это нужно к ней подходить, поворачивать спиной, описывать, что со спины видно, с касаниями даже, ибо "не понимает" полуголая. Никто из преподов на это, разумеется, не шёл. Окликали Киру, но, оглядев спереди (ошибся, что ли, не та это), забывали, что хотели сказать, и отпускали с миром.
     Пришлось научиться делать что-то вроде фуэте — поворачиваться так быстро, чтобы предательский бок промелькнул за долю секунды. С опущенными и чуть прижатыми к туловищу руками поворачиваться, они маскировали переход. Ничего, научилась. А когда ходила в таком виде по улицам, ловким жестом имитировала, будто оправляет ягодичные кромки трусов, подгибая фаланги больших пальцев. Ну, а уж кокетливо поправить лямочки через плечи девушке на людях сам бог велел. Жесты усиливали впечатление раздетости, приглашали подойти поближе.
     Впрочем, лёгкую накидочку на всякий случай, спину прикрыть, как Портос, Кира всё-таки в сумочке держала. Мало ли что.
     Ева очнулась от воспоминаний, лишь когда всю дюжину пригласили зайти в аудиторию.
     Ничего хорошего лицо Афанасия Никитича не предвещало. Ряд зловеще белевших билетов обещал ещё меньше. И ещё кое-что белело в комнате — куча белых халатов в углу. Зачем их туда свалили, прямо на пол? Но сейчас не до этого.
     Студентки расселись по местам. Кира вышла вперёд и встала перед экзаменатором.
     — Глубокоуважаемый Афанасий Никитич! Все двенадцать девушек, провалившихся на первичном экзамене, на переэкзаменовку прибыли. И не все они сегодня сдадут. — Её голос дрогнул. — Это очень печально, очень, Афанасий Никитич!
     Преподаватель недоумевал. К чему такое вступление? Бьёт на жалость? Ну, его-то этим не проймёшь! И на клетчатость он не клюнет — видывали одежонку и понаглее.
     — Не будем пугаться раньше времени, — бодро сказал он. — Сдавайте, и да сдастся вам. К чему лишние слова, начинайте тянуть билеты.
     — Но ведь несдавших отчислят, — трагическим голосом продолжала Кира. — Вы представляете, какое это горе, Афанасий Никитич? Вот представьте себе милую, хорошую девочку, которая со школы мечтала поступить…
     Она так красочно живописала драму хвостистки, что многие девушки зашмыгали носиками, в их руках появились носовые платки. Бедняжки уже уверовали в то, что не сдадут.
     Афанасий Никитич хмурился. Бывало, били и на это, но у него всегда находились аргументы.
     — Ничего поделать не могу. Во все времена несдавших сессию отчисляли.
     По тому, как улыбнулась Кира, Ева поняла, что она ждала этих слов. Домашняя заготовка, как говорят шахматисты.
     — А вот и нет, Афанасий Никитич, — произнесла она, подавляя торжествующие нотки. — Мы специально справки наводили. Ева, подай книгу. Вот, — она зашелестела страницами, — тут описано, какие порядки были у нас до революции.
     Это что-то новенькое! Ну что ж, почитаем. Неужели правда?
     На несколько минут воцарилась тишина. Затем преподаватель медленно закрыл большую потрёпанную обложку. На задумчивом лице отражался судорожный поиск контраргументов.
     — Убедились, Афанасий Никитич? А теперь ведь восстанавливают древние традиции, церкви реставрируют, всякие дворянские собрания появляются. И хорошо бы вам возглавить такой почин у нас.
     Вон с какой стороны подъехала!
     — Традиции хороши в своих условиях, — начал отповедь экзаменатор. — Тогда это был, фактически, другой вуз, студентов было намного меньше, все они были парнями, предметы…
     Кира слушала, слегка кивая головой. Казалось, она ждала последнего, самого главного слова.
     — И потом, вы упустили из виду одну деталь, — прозвучало назидательным тоном. — Вечно выбираете себе, что получше, а о плохом и думать не желаете. Вот, тут же русским… то есть древнерусским языком написано — хвостистов пороли розгами, а потом уж отпускали грехи.
     Кира обернулась к Еве и так улыбнулась, что той стало ясно: этого-то она и ждала!
     — Пороли, Афанасий Никитич. Но потом всё же переводили на следующий курс. Да вы любую из нас спросите, что она предпочтёт!
     Девушки зашевелились, послышались фразы: "Конечно, перевод", "Ладно, пусть, чего там".
     — Вы нас уже наказали на первичном экзамене, — развивала успех Кира. — Почти что морально выпороли. Теперь некоторым грозит отчисление. Плохой билет попадётся — и прощай, вуз! Не совсем справедливо. Но хуже всего то, что некоторым повезёт с билетом, они проскочат на халяву и потом снова будут лентяйничать. Лучше бы их наказать, чтоб на будущее знали. Всё-таки наши предки были не такими уж дураками, правильно делали, хоть и не гуманно.
     Преподаватель обернулся на сваленные в углу халаты: не розги ли там? Ева поняла, что халаты бросили в угол без его ведома.
     — Да вы что, девушка, белены, что ли, объелись? — грозно спросил Афанасий Никитич. — Вы на что намекаете, чего хотите: чтобы я вас выпорол и трояки поставил? Да в своём ли вы уме?!
     — Я этого не говорила, я только начала излагать свою мысль, — принялась объяснять Кира успокаивающим голосом. — Давайте рассуждать логично. В самом начале я сказала, что некоторые из нас не сдадут, но при этом имела в виду плохой билет. Я уверена, что если брать наши знания в целом, то тройки достойна буквально каждая. Всё упирается в билетную лотерею.
     Кажется, понятно, куда она клонит.
     — Хотите сами выбирать себе билеты? Но…
     — Нет! — почти выкрикнула Кира. — Знаю, это несправедливо по отношению к уже сдавшим, да и вообще несправедливо. Если выбирать билеты самим, то и двоечник на пятёрку сдаст. Вызубрит один билет и сдаст. Конечно, это несправедливо.
     Ух, утомила! Ещё люди билеты не тянули, а уже устал, будто у группы экзамен принял.
     — Чего же вы хотите наконец? — спросил Афанасий Никитич каким-то обречённым тоном.
     — Позвольте скоренько объяснить. У нас система мажоритарная: хороший билет — получаешь свой трояк, плохой — вылетаешь. Предлагаю перейти к системе пропорциональной: за свои знания человек получает троечку… ну, или выше, а за незнания — наказывается.
     — Ага, всё-таки розги! Да вы в своём ли…
     — Нет-нет, Афанасий Никитич, никаких розог! Вы же нас сечь не будете, а мы не унтер-офицерские вдовы, чтобы сами с этим управиться. Мы — люди вольные и всё можем делать только добровольно.
     — Говорите короче! — Платок шуршанул по вспотевшему лбу.
     — Короче. Первое — делим билеты на билетики по одному вопросу.
     — Э-э, нет! В нормальном билете три вопроса. Три — и ни строчкой меньше! Торг здесь неуместен.
     — Дальше слушайте. Каждая из нас набирает по три одновопросных билетика.
     — А разница какая?
     — Разница та, что вытянутый вопрос можно оставить себе, если знаешь, тогда он пойдёт в отметку. А можно и отказаться, признав тем своё незнание, и тогда за это придётся пострадать, как я уже говорила.
     — Ага! Снова розги?
     — Да что вы всё о розгах, словно садист какой! У девочки будет свободный, очень свободный выбор: либо она оставляет вопрос себе в счёт трёх обязательных, либо отказывается и добровольно выпивает стакан минеральной воды.
     Тут Кира шагнула и эффектным жестом сдёрнула белые халаты, под которыми нарисовался ящик с пластиковыми бутылками. За ящиком угадывалась стопка одноразовых стаканчиков.
     — Подчёркиваю — всё добровольно. Но набрать три вопроса обязана каждая.
     — Не понимаю, в чём тут смысл? Ну, выпьет. Сегодня жарко, я и сам с удовольствием попью, если угостите.
     — Пять вопросов отбросит — пять стаканов проглотит. Десять — десять. Но три чтоб взяла.
     — Ну, и…
     — И никто из нас, пока не сдаст, из комнаты не выйдет.
     Только тут до экзаменатора стало доходить. Дошло и до девушек, они зашевелились, защебетали шёпотом, даже хихикнули. Послышались возгласы: "Правильно", "Рискнём", "Я, бывало, день не хожу".
     Пока Афанасий Никитич думал, что ответить, Кира повернулась к Еве и показала сначала пальцем на живот, потом растопырила пятерню. Ага, это она напоминает случаи моего долготерпения: на вступительном тестировании, в кино, в мужском и женском туалетах и среди кактусов. Намекает — мол, натренировалась, справишься! Да, но сама-то она терпела хоть и раз, зато метко: в "испанских шортах", с полной закупоркой, чуть не прорвало у неё там, месяц маялась, кровью ходила. Вон почему завтракать не советовала!
     — Пожалуй, можно и согласиться, — наконец решил преподаватель. — С условием, конечно, что всё будет добровольно.
     — Ну-ка, девчата, раз-два!
     Кира взмахнула руками, и хор грянул:
     — Доб-ро-воль-но!
     — Вот так, — опустила она руки.
     — Но давайте из гуманизма кое-что оговорим, — спохватился Афанасий Никитич. — Во-первых, каждая имеет право уйти в любой момент. Во-вторых, поясницу можете раздеть. Голых пупков я не люблю, но сегодня ладно уж.
     Облегчённо вздохнув, девочки посбрасывали ненужные уже платочки. Под ними оказались "угадайкины" бечёвки, причём у многих они уже были туго завязаны. То ли знали, что мальчишек на пересдаче не будет и сработали за них, то ли так сосредоточивались перед трудным экзаменом. Без платков бечёвки выглядели несуразно, их сбросили, принялись растирать поясницы.
     — В-третьих, — продолжал профессор, — кто хочет, может сдавать как обычно, всухую. В-четвёртых, кто хочет, пусть пока сходит в туалет.
     — Согласна, — сказала Кира. — Желающих я провожу, чтобы не заблудились, деканат не всполошили. За мной, страждущие! А вы пока проверьте одновопросные билетики, — подала она пачку, — и начинайте с теми, кто воды боится.
     — Когда только успели! — Экзаменатор провёл большим пальцем по боку толстой пачки карточек.
     — Постарались уж. К выходящим приставала, вопросы, как они запомнили, записывала и вот напечатала. Надеюсь, вы оцените. Ну, девчушки-писушки, пойдём.
     С нею ушла примерно треть девиц. Ева подумала, что не вредно бы и ей сходить, но тут оставшиеся гурьбой потянулись сдавать по-старому. Может, всё не так уж и страшно, может, и ей попробовать? Она встала и робко пристроилась к очереди.
     Каково же было Евино удивление, когда изо всех девушек сдавать села только одна! Остальные взяли по билету, глаза у них сразу же вылезли на лоб, и они дружно сказали, что хотели только посмотреть вопросы, а сдавать твёрдо решили по-новому.
     Возвращались на свои места круголя, мимо пальмы в бочке, дружно плевали в неё, чмокая и собираясь со слюной, а одна студентка, похожая на лошадь, до экзамена беззаботно пившая что-то из жестяной баночки, резко втянула живот, нагнулась, и из неё в бочку выплеснулась пенистая жижа. Экзаменатор сделал вид, что не слышит некрасивого звука, сопровождающего эту отвратительную сцену. Извержение повторилось, язык дрогнул под двумя пальцами.
     Ева тоже вернулась, вздохнула. Идти в туалет было поздно, да и не хотелось особо. Сейчас она чувствовала себя "на малую струйку", которой облегчалась только перед ответственными делами. Дома из-за этого она не стала бы даже развязывать халат. Вот, скажем, купаясь… Ну, там бы из неё всё само вышло.
     Послышался печальный вздох. Это вздохнула Нина, севшая писать по-старому. Юная брюнетка, чьи свисающие плотные "крылья" волос и длинная чёлка надёжно защищали её личико от взглядов. Сквозь белую глухую майку слабыми выступами пробивался бюст, будто что-то не до конца задвинули, а потом так и прикрыли. А разудалые джинсовые бриджи и манера их ношения выдавали сугубо девочкин характер — девочки, любящей водиться с мальчишками на равных и одеваться под них, не помышляя о такой вещи, как женственность.
     Она вдруг подняла голову, откинула волосы и попросила пить.
     — Вода не моя, я не могу ей распоряжаться, — ответил экзаменатор. — Подожди чуток, вернётся эта ваша староста и нальёт.
     Нина аж причмокнула. Во взгляде, как всегда, когда выныривало её личико, сквозили отрешённость, недоумение, непонимание. И немножко — зажатость. Такая всё-всё по всем билетам вызубрит, но вот в горле у неё от волнения пересохнет.
     Кира с конвоируемыми вскоре вернулась, но воды обещала дать после всех, что останется.
     — Резонно. Ну, начнём, пожалуй. Интересно, что получится…
     — Становимся в очередь, — распоряжалась Кира. — Кто вопрос оставляет, сразу же тянет следующий. Кто возвращает — берёт стакан и идёт в конец очереди. Когда сделает круг, стакан чтоб пустой был. Всем ясно?
     Билеты уже были разложены и переворошены. Первой к ним подпустили Ксюшу, миниатюрную девочку в коротеньком кружевно-кисейном наряде…
     Минутку, это сейчас она в нём, а вообще-то любила носить "домино" — не на экзамены, правда, не при тесном общении с преподами. Домино это было особым, своепридуманным, травести-не травести, но мальчиковости хватало. Пополам было разнополости. Девичьим был перёд — розовая безрукавная маечка с грудной полочкой, переходящая в юбочку, практически платье, пупок внутри. Зад же контрастировал — огромные мужские вырезы вокруг лопаток, задок мужских шорт, всё чёрное и матовое. Видевшие Ксюшу впервые неизменно удивлялись: впереди юбочка болтается свободно, а сзади явственны шортины. Как так?
     А так: в центре низок шорт липучкой приклеен к трусикам и вперёд не проходит. Дёшево и сердито, только клей аккуратно, чтоб не показать явно не мужские трусики. Сбоку видна чёткая граница между чёрным и розовым, как шортики закругляются, а юбочка свисает ниже. С расстояния и не разберёшь, кто это там анфас или анжоппе. Причёска короткая, а кроссовки нынче все носят.
     Некоторые завидовали, но никто не подражал. На больших девицах не смотрится это. Ксюша, повторим, была миниатюрной. Казалось, ей велик даже обычный стакан и пьёт она исключительно кофейными чашечками. Вероятно, поэтому ей пришла в голову интересная идея.
     — А если выпить стаканов, сколько лежит билетов, — робким голоском произнесла малышка, и сразу же послышалось хихиканье, — можно вообще не отвечать? А что тогда поставите?
     Экзаменатор оторопел. В правилах игры оказалась непредвиденная брешь. Выручила Кира.
     — Если девочка хочет пить, почему бы и нет? — она подошла к Ксюше сзади и положила ладони на животик, отклонила голову в сторону. — Но надо же и отличать экзамен от водопоя на халяву. Хотя бы тем, что дождаться его окончания. И если девочка досидит без эксцессов, троечку она вполне заслужит. Выстрадает.
     — Ой! — испугалась Ксюша, и Кира убрала руки с её живота — мол, не давила, это она сама. — Я пошутила, ну.
     Она вытянула билет и стала думать, оставить его или "пропить". Как всегда в таких случаях, встала боком, чтобы побольше людей могло обозревать её кружевную спинку и особенно просвечивающую поперечную планку лифчика. Вверх, под самую шею та была вздёрнута прямо-таки недуром, так, как у вислогрудых, — маленькая хитрость нашей крошки со всем крошечным.
     Ева как-то поделилась с Кирой: мол, если грудь маленькая, стоИт ли её открывать? Говоря о Ксюше, имела виду себя, конечно. Подружка ответила: да, объём не продемонстрируешь, так покажи хотя бы мягкость передней плоти, того что у сердца, к чему прижимаешь… или можешь прижать. Тоже достояние. Если, конечно, это у тебя не переходит в дряблость. Тогда много не открывай, но расщелинку как-нибудь подчеркни.
     Да, кто что имеет, то и выставляет в выгодном свете. Даже если приходится стоять вот так неестественно, как Ксюша.
     Тем временем в разговор вступила Эвелина, та самая девица, напоминающая лошадь. Большая, с рекордно крупными зубами и выпуклым животом, на пару с мощными ягодицами распирающим джинсищи. Ей "пропить" остающиеся билеты было вполне реально.
     В её бюстгальтер была вшита хитрая полоска эластичной ткани — по низу канта и по бокам — вверх. Отработанное движение, когда плечи идут назад и немного вниз — и содержимое выпучивается из чашек, громоздится большею и толстою частью над ними, а верхние канты составляют как бы талию этих горок плоти, чудом каким-то не выпуская красные "пупки" наружу. Потом девица расслабляется — бюст опускается и снова округло конусится на собеседника.
     — Правила неполные, — сказала она грудным голосом, проделывая свой трюк. — Чего вслепую воду хлебать, может, там есть то, что знаю. Положим, вытянула я один вопрос… или два, могу остальные "запить"?
     — Можешь! — среагировала Кира. — Если вытянула два билета и больше не хочешь — пропиваешь треть оставшихся, если один — две трети.
     — Справедливо, — заметил кто-то.
     — Но и этого много! — воскликнула Ксюша, будто и вправду собираясь воспользоваться новоявленным правилом.
     — Да, но ты можешь пойти отвечать первой. Это кто без единого билета будут до самого конца мучиться.
     — Хорошо. — Возможность поторговаться о правилах захватила её. — А вот если кто не вытерпит — не в туалет убежит, тех вы отчислите — а вообще прямо тут вот не вытерпит, как с ними быть? Не сдали, но и два наказания к чему же — позор и ещё отчисление?
     — Это ты верно мыслишь, — одобрила Кира. — Такие могут появиться. Давайте мы им дадим право завтра ещё раз сдать, а, Афанасий Никитич! За такой позор для девушки — это небольшая компенсация.
     Преподаватель нехотя кивнул. Девушки стали морщиться. Нверное, вспоминали случаи, когда "залетали".
     — Не советую ослаблять сейчас, — раздавался Кирин голос. — Почует вода слабину, быстро вниз стечёт, а дальше-то отпускать вам и некуда. Лучше затянитесь и только когда припрёт, тогда и слабьтесь на дырочку. По себе знаю. Ну, давай, Ксюшка! — Она вытащила из ящика бутылку и поставила её на стол, стала открывать.
     Первый вопрос студентка всё-таки взяла, второй отвергла с ходу. Перед отказницей появился пластиковый стаканчик, ранее в составе стопки скрывавшийся за ящиком. Но разве это стаканчик?! Большой стакан, в который на улицах льют квас и берут вдвое против маленькой порции. Одна надежда, что обманывают и объём не вдвое, а поменьше.
     — Ой! — заполошилась Ксюха. — Это нечестно, мы так не договаривались. О стаканчике речь шла.
     — Я говорила: "стакан". Правда, Афанасий Никитич?
     Тот кивнул. Наверное, страдал от жажды и был сам не прочь пропустить "стаканчик".
     Девушки загудели. Только сейчас они поняли, что всё окажется труднее предполагавшегося. Сколько бы вопросов ни оставалось, их сроду не "пропьёшь". Зря Кобылка ерепенилась.
     — Но это даже не стакан, а стаканище!
     — Такого слова в русском языке нет. И вообще, всё добровольно, милости прошу к тому краю стола, где нормальные билеты.
     Очередь притихла. Ксюша обречённо вздохнула и снова начала перечитывать вопрос — ведь цена избавления от него повысилась на глазах.
     Тем временем в очереди послышался стрекот "молнии" и шорох. Одна из девиц была в чёрных брючках, сшитых, казалось, из бального платья прошлых веков, из той же материи, столько же шелковистой и светонепроницаемой. В таком одеянии только чинно стоять или кружиться в вальсе. Но грубая жизнь вносила свои коррективы, приходилось много сидеть, и отнюдь не в мягких креслах. Чтобы тончайшая материя не протиралась, пришлось позаимствовать приём из арсенала бухгалтеров. Из светлых ниток был связан треугольный напопник, крепящийся с помощью передка, так что всё это сильно напоминало трусы, надетые поверх брюк. Они ярко выделялись на чёрном, чтобы можно было заметить малейшую потёртость, но надевались не как трусы, а как распашонка, и застёгивались на короткую "молнию" снизу — как раз над незастёгнутыми волосатыми губками, а петелька приходилась на клитор. Вдобавок сама "молния" по краям была отделана редким мехом и махрами, что усиливало впечатление наготы.
     И вот сейчас хозяйка снимала своё снаряжение.
     — Не советую, — сказала ей Кира. — Брючки тонкие, ещё растянет их пузырь. Лучше в узде подержи.
     — О себе подумай, — огрызнулась та, но прятать уникальную вещицу не стала, положила на свой стул.
     — Разопрёт тебя — поздно напяливать станет. Не выдержишь ещё.
     Но разве молодость слушает полезные советы?
     Напомнила о себе Ксюша — конечно, к экзамену готова она была неважно. В виде исключения и из уважения к миниатюрности ей разрешили взять всю порцию сразу (два большущих стакана) и пить, уже сев. Остальные закружились в питейно-отказной карусели.
     Кира не успевала наливать и откупоривать бутылки. Эту роль взял на себя галантный мужчина, а наша активная героиня переключилась на отслеживание полноты выпиваемого. Ксюше она сказала:
     — Пока не осилишь, к ручке и не прикасайся!
     — Но у стакана нет ручки.
     — Я про авторучку. Тебе бы и думать над вопросами запретить до конца водопоя, да не знаю, как.
     Эвелина мгновенно выдула первый стакан, задрав голову и подрагивая мощным бюстом, лихо отбросила в угол (вообще-то, это не полагалось — каждой наливали в один и тот же), начала пить второй — и тут застыла, как бы прислушиваясь к творящемуся внутри. Может, первая порция угодила прямо в почки? Нет, небось, поняла, что переоценила себя. Или, может, вдруг вспомнила материал отвергнутого билета? Обидно тогда. Но отрыгивать уговору не было.
     В аудитории звучал кашель и рыганье, приглушённые вскрики "Ой!", "Мамочки!", "Полна!", булькала вода, цокали о стол стаканы, шелестели билеты. Экзамен начинался лихо.
     Ева выпила первый стакан. Подружка, наверное, хотела налить ей поскромнее, на за полнотой теперь следили конкурентки. Хорошо, что не завтракала, вода вошла в желудок и не застряла там. Даже приятно — жара всё-таки.
     Подошла за выпивкой студентка, на которой было пёстрое цветастое платье с очень короткой многослойной пышной юбочкой, еле покрывавшей трусики того же тона. Декольте было в форме уплощенной буквы V, с широкими белыми кантами. Они плотно, очень плотно прилегали к плоским участкам кожи и как будто задались целью оттеснить груди друг от друга, отжать в стороны, расчистив место в середине в интересах ровности — или даже плоскогрудости. Пёстрая расцветка платья до какой-то степени скрывала деформированные конусы. Но всё равно было видно, что они не висят свободно, а так же напряжённо торчат вниз, как если бы лифчик недуром тянул их вверх. Кончики, конечно, в разные стороны. Когда выпила свой стакан, груди, показалось, набухли. Как бы их них не брызнуло!
     Второй стакан понравился Еве гораздо меньше. Первый, вроде, покинул желудок, но пить себя приходилось заставлять. К концу вода уже стояла в горле, пришлось часто-часто делать глотательные движения, выпячивать живот. Остаток она набрала в рот и проглотила уже не спеша. Старалась подольше думать, оставлять ли вопрос, но окружающие торопили. Не те, кто в этот момент давился, а те, кто уже наглотались и теперь жутко спешили.
     Третий стакан она пила очень мелкими глотками, страдальчески морщась. Кира велела ей сесть рядом с Ксюшей и поторапливать. Цедить воду стали синхронно, типа: она может, ну и я могу. Вроде, обошлось.
     Четвёртого стакана ей не вынести! А одного вопроса не хватает. Даже страшно подходить к столу. Но Кира зовёт.
     Распорядительница экзамена незаметно подмигнула подруге и тайком показала ей на один из билетиков. И тут Ева поняла её замысел!
     Всё было просто до примитивности. Отказавшейся от вопроса Кира протягивала полный стакан, а другой рукой очень естественным жестом брала билет и возвращала в кучу. Но перед этим — бросала беглый взгляд. Афанасий Никитич запарился с бутылками и ничего не замечал. При известной памяти можно было знать расположение всех вопросов!
     Ева взяла указанный билет и не прогадала. Вопрос оказался довольно лёгким. Та, кто от него по дурости своей отказалась, сейчас втискивала в себя уже четвёртый стакан, живот её раздулся, вылез в щель для пупка. Что же, плохо подготовилась — страдай!
     Когда очередь растаяла, Кира быстро вытащила себе три вопроса, выпив только один стакан. Может, для отвода глаз, может, из-за жары, а может, и вправду чего не выучила. Экзамен — лотерея, здесь всё без рукавов, неоткуда краплёное сыпать.
     Последнюю бутылку разделили экзаменатор и готовящаяся по обычному билету студентка. Влили остатки в телящуюся Ксюшу, зажали ротик и потрясли, чтобы провалилось. Укусить за палец она не успела, чуть не задохнулась, но откашлялась-таки.
     Экзамен продолжался.

     Всё что-то мешало Еве сосредоточиться на вопросах билета.
     Сначала забурлил прямо-таки Ниагарский водопад. Иссякли девичьи силушки в противоборстве с газом и водой, послышался предрвотный стон, и тут же Кира грозно крикнула:
     — Но-но!
     Эвелина, с выпученными глазами, зажала себе рот крест-накрест сложенными ладонями, её повело вперёд-вниз. Где-то внутри заклокотало, и щёки на глазах раздулись. Теперь она походила на крупного хомяка, только без усов. Тело покачивалось туда-сюда, явно в неустойчивом равновесии. Кира снова закричала:
     — Глотай, глотай!
     Выпяченные глаза девицы являли саму муку, страшным взором они вперились в никуда. Верно, желудок успел здорово подкислить выпитое, ей сейчас жгло язык, да и газ продолжал выделяться. И не выпустишь его, рот не приоткроешь — сразу хлынет! И Кобылка сначала пересилила давление, а потом мало-помалу начала и подглатывать обратно, выпуская газ через нос. Каждый глоток давался ей с трудом, на глаза навернулись слёзы, то и дело рвота могла возобновиться. Кира гипнотизировала мученицу, давила её своим превосходством.
     Наверное, газ прошёл в кишечник, собрался там с силами и попёр, урча. Простые желудочные рыганья уже отзвучали. Но Ева думала со своей колокольни — непозавтракавшей. А ну как однокурсница плотно поела перед испытанием, и не успел желудок переварить — и на тебе, получай полтора литра водички за три минуты! Мгновенно разбавлен желудочный сок, пищеварение встало. А желудок хоть и студенческий, но сам не халтурит, недоваренное вниз не спустит. Остаётся один путь — вверх. И глотает девушка не кисленькую водичку, а целый "борщ", "сваренный" желудком из своей недавней трапезы. Приятным аппетитом тут и не пахнет, зря Кира издевательски так его пожелала.
     Обошлось. Ладони оторвались от лица, послышалось лошадиное почмокивание. Но вслед за Эвелиной зарыгали и другие студентки. Дурному примеру поддалась даже отвечающая по обычному билету, чуть не залила листок и не облила сидящих рядом. Хотя она-то пила добровольно. Крепкий, стало быть, газ в этой водице, выбрала Кира пойло на совесть, девицам на мученье.
     Ева тоже рыгнула, но слабенько. Совет подруги не завтракать сработал.
     Кира быстро строчила на листке, время от времени поднимая голову и строгим взглядом обводя надувшуюся аудиторию.
     Ева снова попыталась сосредоточиться и какое-то время спокойно писала. Изредка она чуяла в теле небольшой толчок и облегчение желудка — это согревшаяся водичка покидала своё первое пристанище. Время утекало, как при разговоре по сотовому, только вот платить предстояло не "у.е." с карточки, а собственными мучениями, и очень скоро.
     Рыганья постепенно стихли, и Ева смогла наконец сосредоточиться. Углубившись в тему, она не замечала шуршаний, движений, постукиваний, возни, вздохов… Мысли плыли легко и свободно и ложились немного неровными строчками на бумагу.
     Вдруг что-то лёгкое вкрадчивое коснулось живота. Ева вздрогнула, оторвавшись от своих дум, и испуганно посмотрела вниз. Нет, конечно же, там никого не было. Выпучивание и натянувшаяся ткань подсказали, что это её собственное тело налегло на одежду. Улыбка озарила губы. Вспомнилась одна история.
     Как, наверное, и все девочки, Ева не могла припомнить момент, с которого она начала считать живот, и особенно нижнюю его часть, "святым местом", которое всегда должно быть надёжно прикрыто. Так её воспитывали со младых ногтей, само собой как-то так разумелось. А начавшиеся с некоторых пор таинственные процессы во чреве, ухудшающие самочувствие и выплёскивающие кровь в непредсказуемые моменты, только усилил представление об интимности и сокрытии от всех и вся. Тампоны она выбирала себе потолще.
     Опять же с младенческих лет Ева носила и подобающую одежду. Трусы и юбка не выше колен, достаточно свободная, не облегающая. И как ни тонки были трусы и ни мягка и тонка юбка летом — ощущение защищённости, сокрытости — было. Колготки ещё более усиливали его, а если приходилось надевать чулки и пояс для резинок — живот становился прямо-таки бронированным. Особенно это чувствовалось при посещении туалета, ковыряешься-ковыряешься, еле освободишься там.
     К джинсам Ева особой склонности не питала и первый раз надела их под влиянием подружки, на дискотеку. Конечно, не призналась, что в новинку ей. Рискнула лишь спросить так ненавязчиво — как это, в обтяжку, а трусы не прокантовываются?
     — Да не трусы, а стринги, — был ответ. — Не в курсе?
     Ева соврала, что имела в виду случайную соседку по туалету, натягивавшую тесные джинсы поверх обычных трусов.
     — Ну, может, тонюсина какая эластановая, — предположила Кира. — Канты еле заметные, врезаются в кожу, а сверху джинсой прижать — и как влитое сидит. Но зачем так носить? Никакого кайфа от шороха джинсы о кожу.
     Наша героиня тайком купила выведанный предмет туалета — треугольничек для переда и несколько резинок. Чуть не запуталась, надевая, а когда всё же приладила, то почуяла полную незащищённость. Оказывается, именно обтяг трусами ягодиц вносил львиный вклад в чувство уверенности. А когда попка на свободе — всё время кажется, что спереди вот-вот спадёт. А тут ещё ремешок трёт промежность, попадает, чёрт, как шлея под хвост. Что тут скажешь — неудобно, а надо. Кант через джинсу ещё хуже, смеяться будут.
     По идее, психологически бронировать должны были джинсы, недаром они жёсткие и плотные. С такой мыслью девушка их и натянула. Подтянула, застегнула, повертелась перед зеркалом, огладила ладонями. И вдруг поняла, что всё не так!
     Неважно, что плотные, неважно, что жёсткие. Как ни толсто стекло, а из-за него нагой не покажешься. Грубая ткань обтянула чрево, села, как влитая. Кожа будто утолщилась на полсантиметра, а ощущение наготы, начатое стрингами, осталось и даже усилилось. Чувство такое, что ткань повторяет, выставляет напоказ весь рельеф моих "святых мест". И даже больше, ибо там хоть колосятся волосики, а гульфик джинсов имитирует эту самую щёлочку без оных, как выбритую. Тесно и туго, планка отошла, обнажив "молнию", вот-вот разъедется — ух, стыдоба-то какая!
     Но вида подавать не стала, пошла в джинсах на дискотеку, только для пущей верности тугой тампон в стринги вставила. Низ будто закаменел. А под музыку так разошлась, что и думать забыла о своих тревогах. Хлопот задала другая часть тела — груди так бросало туда-сюда центробежной силой, что подумалось о спортивном лифчике, таком, знаете, типа тугого топика, что тело единым делает. Но не повторится ли история, как с джинсами? Только не сосочки, только не наружу!
     И вот теперь живот прижало к одежде, вот-вот выступит сокровенный мой рельеф. Она перекинула ногу за ногу и поморщилась. А другие-то как?
     Девушки вокруг грустно вздыхали и часто меняли положение тела. Кладут ногу на ногу и через короткое время перекидывают наоборот, сдвигают ноги и просовывают меж них сложенные ладони, вертятся на стульях, не найдут удобное положение. Замысел Киры — наказание за незнание — вступил в действие.
     Тяжелее всех приходилось миниатюрной Ксюше. Она уже не могла сидеть спокойно ни минуты. Прижав ногу к ноге, она бралась за ручку, набрасывала несколько строк, мгновенно закусывала губку и снова орудовала ногами, совала меж них руку. Она же и начала первой подстанывать.
     Прошелестел вкрадчивый голос Киры:
     — Кому невмоготу — ослабляйтесь!
     Общий вздох облегченья. Зашуршала одежда, получили свободу пояски, животики охотно попросовывались в щели.
     Не отреагировала только Кобылка. Джинсы как плотно сидели на ней, так и продолжали сидеть, как их ни распирало. Все знали, что после неудачного пирсинга вокруг пупка у неё такое, что и не покажешь. Девушка сжала зубы, подвинулась вперёд на краешек сиденья и немного приподняла попку. Наверно, ей так легче.
     Ева вдруг почувствовала, что, прозвони сейчас звонок с пары, с удовольствием сходила бы в туалет. Ох, а у неё ничего ещё толком не написано! Всё, никуда внимания не обращаю, глуха и нема, думаю над вопросами.
     От шороха и постанываний она отвлеклась, но тут пошла отвечать взявшая обычный билет. Наверное, ей повезло с ним — речь лилась свободно, умно и связно. Афанасий Никитич кивал, подбрасывал вопросики, удовлетворительно поддакивал.
     Хорошо, конечно, что однокурсница лихо сдаёт, но больно уж громко говорит, как тут сосредоточишься? Переждать, что ли? Ну, скорей же!
     Но не она одна ждала с нетерпением. Как-то вся напрягшись, Кобылка вперилась взглядом в спину отвечашке. Руками она сжимала талию по бокам, как бы стараясь выпятить закованный в джинсу живот, а головой немо бодала воздух. Ага, посылает мысленные приказы поспешать, закругляться. Вот перебросила ногу за ногу и напряглась всем телом.
     Наконец счастливая студентка получила свою четвёрку. Пятёрок на последних пересдачах традиционно не ставили. Да их и не ждали.
     Когда улыбающаяся девушка проходила мимо Кобылки, та зло прошептала:
     — Подольше бы телилась, сука, тройки, что ли, мало?!
     — Ах, так?!
     И, уже у двери, обруганная протянула руку и чуть-чуть повернула кран. Тоненькая струйка зазвенела о раковину. Среди девиц началась паника.
     — Ой, закройте, я уже не могу! — звонко-испуганно закричала Ксюша. Эвелина молча и быстро сучила ногами, всовывала ладони между ног.
     Кира встала и подошла к раковине.
     — Кто идёт отвечать?
     Молчание, шуршание, натужное сопение.
     — Повторяю: кто отвечает?
     — Я не могу, уже больше не могу! — простонала Ксюша и нехотя поплелась к столу, как-то странно переставляя ноги.
     Кира завернула кран, потом поймала взгляд подруги: ну, как? Та слабо улыбнулась и снова уткнулась в свои записи.
     Ксюша отвечала каким-то странным, высоким и срывающимся голосом. Внезапно замолкала, резко вдыхала воздух и запирала в себе. Потом отходила, перекидывала ноги, продолжала.
     Афанасий Никитич задал несколько наводящих вопросов. Каждый повторил. Верно, очень уж невидящие глаза смотрели на него, девочка плохо соображала. Но всё же кое-как ответила.
     Тем временем Эвелина как-то странно завозилась на месте и вдруг приглушенным голосом попросила:
     — Выйти можно? В туалет…
     — Сдаёшься? — чуть не обрадовалась Кира.
     — Да мне не ссать. Воронку выну. — Она чуть не шептала, опасливо оглядываясь на экзаменатора.
     — Отсядь подальше, а вспучит — тягу включим.
     — Да мне не сжаться с ней!
     Хорошо хоть, что не пришлось объяснять многословно, всё разболтала заранее. Да, ей врач в ответ на жалобы о животе, который пучит, посоветовал вставлять в задний проход воронку. Шутил, скорее всего, но довольно скоро устраивающая страдалицу вороночка нашлась! Мало того, ощущения от вставленности были настолько приятными, что Эвелина начала носить её постоянно, расплющив и подрезав конус, чтоб уместился между ягодиц. Только немножечко он их расклинивал. В джинсах было незаметно, если не знать, не выискивать глазом признаки специально. Средний шов чуть-чуть вытолкнут, попа смотрится нераздельной. Газы, ради которых всё это замышлялось, выходили бесшумно и постепенно, почти не удивляя окружающих.
     Собственно, воронка по своей функции походила на бюстгальтер, только боролась не с силой тяжести, а со столь же дурной силой сжатия мышц попы. Упираясь в материю, держала джинсы, позволяла распускать ремень.
     Но теперь, когда приходилось изо всех сил сжимать мышцы низа живота, анус прямо-таки вопил от давления! Будто на кол села.
     — Ладно, повернись ко мне спиной и пояс расстегни, — велела Кира.
     Афанасий Никитич деликатно кашлянул. Девушкам пришлось уйти с соседнюю комнату, где они показали чудеса ручной работы. Эвелина медленно расстёгивала "молнию" джинсов, а Кира оттягивала их задок так, чтобы давление на живот не уменьшалось. Когда образовалась подходящая щель, вытянула воронку двумя пальцами. Трудновато, так сжата, будто это кишечник полон и из него прёт, держать надо. Что ж, сфинктеры — братья. Потом Кира начала отпускать джинсы, а Эвелина постепенно застёгивала их, страдальчески морщась. Главное, внезапной свободы пузырю не дали, не показали, что путь открыт.
     — Спасибо!
     — Не за что. Воздух чище будет.
     Грубовато, но, вообще говоря, заслуженно. Девушки вернулись на место. Ксюша уже заканчивала ответ.
     Ева вдруг заметила, что её кисейно-белая блузка на спине намокла, стала совсем прозрачной. Что, как не пот, промочило её? А шея раскраснелась, пышет. Нет, не от жары тот пот. Все мышцы тела славно поработали, сжимаясь и разжимаясь, помогали своему нижнему коллеге выдержать испытание, а девочка крохотная, много ли ей надо, чтоб распёрло?
     Спереди было получше — Ксюша со счастливой улыбкой, зажав зачётку, повернулась и шла вдоль рядов — но всё равно влажная блузка облепила лифчик, ярко очертив две остроконечные грудки. Шла, убыстряя шаг, а вот и вовсе сорвалась на бег. Бег какой-то несвободный, прихрамывающе-пародийный. Хлопнула дверь, и тут из-за неё донеслось такое: "Ой, мамочки!", негромкое, но с таким страхом, что Еву передёрнуло. Заткнула уши — не слышать, если закапает.
     Кобылка, не садясь и потирая руками попу, мелкими шажками продвигалась к экзаменаторскому столу. Очень осторожно, чтобы не расплескать, села, скорчила рожу и принялась отвечать.
     Ева накидала пару строк и прикинула, не хватит ли. Ладно, будут вопросы — отвечу. Поехали дальше.
     Бубнящий голос отвечающей почти не мешал нашей героине готовиться, но вот та вдруг замолкла и часто-часто мелко-мелко задышала. Тело напряглось так, что огромные полушария ягодиц, приплющенные сиденьем, округлились и раздались, фигура приподнялась над стулом, мелко-мелко подрагивая. Пауза затянулась.
     Экзаменатор задал поторапливающий вопрос. Девушка, вдохнув воздух, открыла рот для ответа, но тут же и резко выдохнула, ойкнув, замерла, прислушиваясь к чему-то внутри. Кое-как ответить ей удалось только со второй попытки.
     Мало-помалу ягодицы расслабились, и Кобылка снова села нормально, но Ева заметила, как врезалась в пухлое тело каёмка коротких рукавчиков. Руки, видать, тоже пришлось напрячь, они елозили по талии, не рискуя расстегнуть пояс, пытались только оттянуть его от живота.
     Афанасий Никитич задал ещё один вопрос, попросил написать формулу. Но беда была в том, что студентка отжимала пояс от живота большими пальцами обеих рук, напрягая бицепсы до врезания рукавов. И всё было не пределе. Как тут освободить правую руку? А надо, иначе не сдаст.
     Левая рука стала осторожно подвигаться к середине, к пряжке ремня. Лицо жертвы при этом так морщилось, что Афанасий Никитич пожалел, что так напряг. Но поделать ничего было нельзя: привстав, Кира со своего места пристально следила за творящимся на сдаче. Не появись на бумаге заданная формула, прозвучит резкий протест, напугает, переполнит чашу терпения. Может, справится-таки девочка с последним заданием? Формула-то пустяковая.
     Наконец Кобылка оттянула левой рукой пряжку, освободила правую и осторожно, готовая в любой момент снова схватиться за ремень, протянула её к столу, нетвёрдо взяла ручку. Всё у неё было на самом пределе, снова сжались ягодицы.
     Авторучка начала выводить формулу, но, непридерживаемый, заелозил листок. Его прижал мизинец, но тут же подвернулся. Ещё одна попытка тоже не увенчалась успехом. Уже начали постукивать зубы.
     Экзаменатор отвлёкся — он следил за Кирой, ждал, когда она перестанет наблюдать, чтобы побыстрее отпустить страдалицу. И когда он перевёл взгляд на визави, понял, в чём заминка, и протянул руку, чтобы придержать листок, было уже поздно.
     За пару секунд до этого Кобылка подняла локоть левой руки, попыталась положить его на стол и прижать листок. Продвинула вперёд. Внезапно с пряжки сорвался палец! Раздался лёгкий, типа шмяканья, щелчок. Ева увидела, как содрогнулось и осело крупное тело — будто рванула граната. Глухо всхлипнуло-присвистнуло. В обтягивающие джинсы влетела короткая, но сильная струйка. Эвелина как-то обречённо охнула и снова поднялась на ягодицах, руки быстро расстегнули ремень, тело завибрировало от нечеловеческой попытки удержать остальное.
     Все затаили дыхание.
     Удалось. Еле дыша, она что-то накарябала на листке, и экзаменатор сразу же сказал: "Правильно, четыре, идите". Зачётку демонстративно заполнять не стал.
     Девушка вскочила, зажав руки в промежности. Но разогнуться не смогла. Медленно повернулась, показав всем залитое слезами лицо и тёмное расплывающееся пятно на джинсах. Надо скорее уходить, но как?
     Вот тело недуром разогнулось, и сразу же все услышали хлюпающие звуки. Девушка зарыдала в голос и быстро, странными шагами пошла к двери. С каждым шагом у неё там булькало, джинсы мокли и темнели на глазах. Об оставленной сумочке хозяйка и не вспомнила.
     И тут же вслед за ней выбежала одна из готовившихся, испившая все четыре стакана. Дурной пример заразителен, но до двери девочка продержалась, а прежде чем она захлопнулась, Ева увидела, как Кобылка обняла подружку. Наверное, хотела удержаться на неверных ногах или получить сочувствие. Раздался писк: "Ой-ёй-ёй!" Все всё поняли и шумно вздохнули.
     Кира демонстративно встала, прошла к столу, налила себе большой стакан минеральной воды и с ним уселась на место. По залу пронёсся приглушённый вздох, все пригнули головы и застрочили в своих листках.
     Бормоча "Какой неудобный стул, все на нём елозят", Афанасий Никитич взял его так, чтобы не расплескать крохотную лужицу на сиденье, и отнёс в угол, принёс и поставил другой. Да здравствует тактичность!
     Записываемая мысль кончилась, и Ева снова почувствовала, что хочет в туалет, и весьма даже. Пришлось ослабить поясок юбочки ещё на одну дырочку. Твёрдость живота напугала. Ещё не камень, но уже и не девичья мягкость. Что-то типа грелки с водой, только вот до той не больно дотрагиваться.
     Некстати вспомнился разговор с Кирой, когда подружки болтали о способах воздействия на экзаменаторов-мужчин.
     — Это на Востоке танец живота исполняют обнажённо и специально, а у нас и по-другому можно. Джинсы тут не помощники, тут юбочка нужна, желательно блестящая.
     Она озирнулась и затащила подружку за угол, где побезлюднее.
     — Смотри, — и, расстегнув джинсы, чуток приспустила их, обнажив живот. — Надуваю чуть-чуть, он выпячивается, юбочка блестит. Представь, как бы она блестела по всему животу! — Да, трусики были невеликие, а сама кожа матовела. — Теперь втягиваю — волны, пятна пошли по материи. Да ты представляй, представляй, — сказала она, потому что взору Евы представилось только, как "фиговый листок" отошёл от "киски". — Неплохо научиться крутить круги. — Кира попробовала, но неудачно, только волосы высовывались то справа, то слева. — Крутнула разок, он тебе на живот — зырк! — а ты сидишь с невинным видом и "ничего не понимаешь". На экзамене так можно разряжать обстановку, если "поплыла". Вираж — и впечатление такое, будто рукой вокруг его носа обвела, те же метания взгляда, та же потеря чувства реальности. Если поднатужиться, то и прибеременевшую изобразить можно. — Она напряглась и… пустила ветры. Быстро поддёрнула джинсы и внезапно нажала подружке на живот. Неприличный звук повторился, у Евы глаза полезли на лоб. Кира за руку выдернула её из вонючего облака. Фыркнула: — Газовый выкидыш на сверхранней стадии.
     На них уже оглядывались. Кира ткнула пальцем в сторону угла, за которым якобы стояла дважды опростоволосившаяся, и снова улыбнулась:
     — Газ-то ой какой горючий. Причём сам не горит, а со стыда сжечь может. Но не нас, правда?
     Что-то коснулось ноги. Ева очнулась от мыслей и посмотрела под стол. Туфелька сидевшей напротив. Нет, она не обращала на себя внимание, просто под прямым углом сидеть уже не могла. Распрямилась, елико возможно, ножки протянула под всем столом, а сама откинулась на спинку подальше.
     Ева уже видела подобную позу на тестировании. Но там это была весёлая девчонка, вертевшаяся то так, то сяк, перекатывавшая груди и пытавшаяся заинтересовать собой сидевших рядом парней. Этой же, похоже, всё безразлично. Глаза устремлены в потолок, что-то важное девочка делает внутри себя, носик чуть-чуть подрагивает. Вот её по-настоящему передёрнуло, и снова пальцы сжали ручку. А вокруг уже назойливо звучало: "Ой-ёй-ёй!", "У-у-у"…
     — Блин, не могу! — раздалось в зале.
     — Идите, идите сдавать! — пригласил экзаменатор.
     Кира демонстративно отхлебнула из стакана, булькнула, сказала: "А-а!" Издав звук типа "ммм", "немогиня" пошла отвечать.
     Ева вся сжалась, это помогло набросать на бумаге ещё несколько строк. Хватит ли их? Чуток подумала, потом перехватила взгляд своей визави, Гелоны. Та ещё сильнее вытянулась, наклонив стул, повернула голову и жадными глазами следила за отвечающей. "Скорей, скорей!" — молили глаза, голова чуть-чуть дёргалась. Время от времени девочка снова отворачивала взгляд в потолок, будто решая, что делать.
     Она любила носить тёмную маечку с осветлёнными донельзя грудкой и низом. Только так можно было зрительно увеличить формы, сыграть на общем впечатлении, что одёжка изначально однотонная и светлеет только от растяжения её телесами. Но в профиль видно, что формы эти на самом деле скромные. Из-за такого противоречивого впечатления Гелона слыла загадочной девушкой. Когда какой-то "серый волк", забредя к ней в комнату в общаге, увидел эту маечку висящей на стуле, с полупрозрачными вставками, он спросил "Красную Шапочку", бросившуюся убирать предательскую одежду: "Зачем у тебя такая прозрачная грудка?" И получил ответ, достойный серого волка: "Чтобы вам лучше меня видеть!"
     Сейчас Гелона перехитрила саму себя. Потовые железы изо всех сил пытались помочь почкам, и грудка совсем промокла, попрозрачнела. Со стороны казалось, что двое неясных мордашек приникли красными носами к орошённому дождём стеклу, да так, что немножко вспучили его. С тревогой вглядываются вперёд, как там их хозяйка. А ей не до них… вообще не до чего, иначе визгу, прикрываний ладошками не оберёшься.
     Ева решила убить двух зайцев: проверить своё состояние и, если удастся нагнуться, взглянуть на живот доходящей, видать, Гелоны. Расслабила поясок, провела по периметру рукой, оттягивая, и медленно наклонилась вбок, прислушиваясь к ощущениям. Что-то внутри напряглось, больно кольнуло, выпрямило, но бросить взгляд, куда хотела, успела.
     Ну это был и живот! Животище! Под прикрытием стола Гелона спустила юбочку низко-низко, да и резинку трусиков сдвинула. А может, ту отвела вниз гигантская выпираемость, как подняла она и топик. Чётко виднелись контуры мочевого пузыря, верхний край поднялся уже выше пупка. Как она отвечать-то в таком виде пойдёт?
     И ещё… это красное пятнышко аккурат над резинкой трусиков. Неужто выглядывает… ну, то самое?
     Нет, кончено же, нет. Как ни миниатюрен верх джинсиков, но если они кое-как держатся, лишнего не покажут. Это выглядывает липучка, крепящая сверху сеточку для волос в форме буквы "О". Раскрашена она под цвет губок, как бы уширяя их, ну, и выглядывает, прикидывается интимной частью. Теперь уже не заправишь, даже если увидишь и охнешь.
     Экзаменатор — не партнёр по постели, которому подавай то распущенные волосы, то прибранные. И вряд ли он ходит на нудистский пляж, где эта сеточка вошла в последнее время в моду. Как ему объяснить, что приятно тебе весь день чувствовать в интимном месте чуть больше, чем прикосновение материи трусов. А снимать сейчас поздно — только расстегнёшь, пузырь и возрадуется.
     Ответ по билету длился недолго, но перемежался паузами. Последние фразы девочка выпаливала по одиночке, как-то странно выдыхая. На четвёрку быстро согласилась, шумно выдохнув.
     — Пусти! — слабым голосом сказала Гелона, и Афанасий Никитич прекратил заполнять зачётку.
     — Потом, — сказал он. — Вообще, все после экзамена подойдите, я всем не спеша проставлю, а то рука дрыгает, если быстро.
     — Непорядок, — откликнулась Кира. — Проставление в ведомость и зачётку — это неотъемлемая часть экзамена.
     Но тут соседка резко протянула руку. То ли хотела ударить, то ли ещё что, но опрокинула стакан, отхлёбыванием из которого Кира злила однокурсниц. Еле та успела спасти от потока свои листки.
     На пол закапало, и Гелона не смогла сразу подойти на освободившееся место. Пока она тужилась и собиралась с силами, приводила одежду в божеский вид, однокурсницы переправляли её листки экзаменатору, и он принялся их изучать.
     — Ну что же, всё, в общем, правильно, — сказал Афанасий Никитич и встал, ибо сидеть перед стоящей (и выглядящей беременной, с обнажённой грудью) женщиной не мог, а та не могла сесть. Придерживая, оттягивая и прикрывая, она кое-как стояла в скованной позе и излучала безысходность. Чуть толкни — упадёт.
     — Без ответа — не выше тройки с минусом, — встряла Кира. А это ведь неправильно — менять правила по ходу игры. Но, пока споришь, бедная девочка опростается.
     — А она ответит, — жизнерадостно сказал преподаватель. — Вот, — он шагнул к ней и приопустил листок, чтобы за ним не видеть многострадального живота, хотя этим открыл грудь, — вот здесь что это за буква и что вообще выражает всё уравнение?
     Ева увидела, что глаза отвечашки смотрят на собственный листок с ужасом. Неужели узрела вдруг ошибку, неужто видит, что полуминутой не обойдёшься? Нет — чует, что накатывает изнутри девятый вал, и не сдюжит она. Кошмар!
     — Да прижми ты там пальцем! — прозвучал свистящий шёпот.
     Ева с удивлением узнала свой голос. Надо же, как само вырвалось, как солидарны они, девушки, как болеют друг за дружку.
     Студентка быстро привела совет в исполнение, криво улыбнулась и ответила на оба вопроса. Выслушав вердикт: "Четвёрка", повернулась и медленно потопала к двери, сгибаясь на каждом шагу. Юбочка сползла у неё с колен, но было не до неё. Всё туже и туже прижимала она руки к лобку, а трусы по задней вертикали, где тёрлись друг о дружку ягодицы, уже начали прозрачнеть. То ли туда пошла моча, то ли возбудилась девочка от радости и напряга, то ли окончил свою помощь по удержанию воды кишечник и выпустил своё содержимое. Кое-кто втянул носом воздух, задумался. Но до двери бедолага дошла, чуть не споткнувшись об окончательно спавшую юбку, и захлопнула её.
     После этого отвечать полетели пулями. Ева уже была, в принципе, готова — и в экзаменационном смысле, и в мочевом — но опередить "пули" не удавалось. Они так и сигали мимо неё, ухитряясь не поскальзываться на моче — то чужой, а то, бывало, и собственной. Разнобойный запах девичьих духов мало-помалу уступал место совсем иным ароматам.
     Видя, что перед ним меньше надувшиеся водой особы, чем сплоховавшие, Афанасий Никитич отказался от спешки. Он теперь разговаривал, как обычно, задавал дополнительные вопросы, никуда не спеша. "Пули" выпаливали ответы, подавались вперёд, по-собачьи преданными глазами глядя в лицо экзаменатору. Наверное, это были в достаточной степени стеснительные девочки, не на всю катушку ослабившие своё чрево. Им везло, тройку схлопотала всего одна, зато улыбок было — как на повышенную стипендию.
     Еву наконец припекло. Она освободила внизу всё, что могла, но выпятившийся пузырь не только болел, но и страшил своей каменной твёрдостью. Ну как лопнет! А оставалось, кроме неё и Киры, ещё двое. Они, впрочем, тоже изнылись, у одной губы были искусаны в кровь, а вторая постоянно доставала из пачки салфетки и тыкала их себе под трусы.
     Тихонько полазив рукой, наша героиня незаметно расстегнула лифчик — его ласковое сжатие как-то незаметно превратилось в грубое стискивание. Это боль аж струилась по коже, даже малейшее давление многократно усиливалось, становилось нетерпимым.
     — Не могу я больше, — тихо сказала Ева, поймав взгляд Киры. — Придумай что-нибудь! — Двое других только вздохнули, присоединяясь к мольбе.
     Кира встала.
     — Остались только самые горемычные, — и сама сквасила рожу, подделываясь под таковых. — Заслуживают некоторого снисхождения.
     — Но справедливо ли это по отношению к… — Экзаменатор красноречивым жестом показал на блестевшие там и сям следы девичьего невытерпежа.
     — Самого незначительного, Афанасий Никитич! Вас только голова говорящая устроит? Если всё остальное незавидное. — Она шагнула к стене и сделала эффектный жест.
     Тут надо сказать, что кафедра, на которой проходил сей не совсем обычный экзамен, состояла из одной большой комнаты, разделённой на несколько частей ячеечными застеклёнными перегородками. Стекло было тёмно-матовым, создавая иллюзию отдельных помещений. Вот одно из таких стекляшек, на уровне головы стоящего человека, и вынула Кира. Наверное, заранее гвоздики расшатала, когда ящик с водой сюда затаривала.
     — Слушайте голову, а мы, остальные, присмотрим, чтоб было сухо и без шпор.
     Не дав преподавателю выразить согласие, девчонки мигом потянулись в соседнюю комнату и зашуршали там одеждой. Ева, конечно, опоздала. Когда она вошла в этот "предбанник", обе однокурсницы стояли уже нагишом, выпятив огромные животы и зажимая руками свои волосатые устья, а одна из них уже просунула голову в окошечко и начала отвечать.
     — Не пережду я, — горестно вздохнула Ева и медленно стянула поясок, чтобы хоть как-то ослабить невыносимую боль.
     — Спокойно, без паники!
     Подружьи руки быстро стянули с неё юбку и трусики, а потом взяли за лодыжки и ткнули ноги в шортины. Чёрные, блестящие.
     — Те самые? — догадалась Ева.
     — Те самые, — подтвердила подруга. — Слямзила я их.
     И пронесла, конечно, на себе — сейчас стояла внизу нагая, надевая Евины трусики. Не чуть мокрые ли? Неважно. Только дружба от этого укрепится. Шорты, кстати, тоже влажные.
     Ева почувствовала, как каучуковая блямба запечатала ей всю вагину.
     — Расслабь всё, — посоветовала Кира. — Ни капли не просочится, только колоть в самом пузыре будет. Тогда уж терпи. Помни — помощь близко, — и она кивнула на стоящий в углу тазик. И это предусмотрела.
     Тем временем первая кончила отвечать и, завернувшись в поданный Кирой просторный белый халат, оставив одежду, кое-как вышла. Вторая, вся время ёрзавшая и помычивавшая "ммм", сделала шаг к окошечку и вдруг встала, как вкопанная. Но по ногам у неё ещё не текло.
     Кира быстро подошла к ней, окинула взглядом, одной рукой зажала, где надо, а другую ладонь положила на круглую попку и подтолкнула вперёд.
     Сработало. С горем пополам студентка пробормотала положенные для ответа слова, а Кира стояла рядом и помогала справиться с непослушным телом. Но как только экзаменатор вынес вердикт, помощь иссякла. Рука быстро убрана, на плечи наброшен халат, и страждущая девушка была предоставлена своей участи.
     Ева тем временем прислушивалась к ощущениям. Шорты взяли на себя обязанности мышц живота, но насладиться расслабухой не удалось. В пузыре словно заворочался ёж! Собственно, Кира что-то такое о тех своих злоключениях рассказывала. Страшная нутряная боль, до которой не доводило, от которой спасало позорящее расслабление изнемогшего сфинктера, теперь получила в свой удел всё нежное девичье тело — и пошла отдаваться во всех уголках.
     Подруга подвела содрогающуюся Еву к окошечку, протянула через него листки экзаменатору, а во время горе-ответа помогала чем могла: массировала сводимые судорогой мышцы, успокаивающе гладила, перебирала волосы, отирала пот с лица, даже чуть-чуть щипала, отвлекая болевое внимание. Без неё Еве было бы худо.
     Выслушав вердикт, Ева завопила:
     — А-а-а!
     Боль-таки достала её. А отметка была неплохой. Вселенская боль пополам с подружьим участием собрала нашу героиню, сконцентрировала, даже чем-то вдохновила.
     Экзаменатор мигом ретировался "покурить" в надежде, что распорядительница экзамена приведёт тут всё в порядок.
     Крик перешёл в невнятное мычание, тело будто окаменело. Стремясь расслабить его, чтобы увлечь к тазику, Кира погладила сведённые судорогой бёдра, сначала по внешней стороне, потом по внутренней. И вот, чуя поднимающееся по нежной внутренней стороне бёдер тёплые ладошки, на Еву накатило. Она согнулась, присела, неловко опрокинулась на спину и, суча и дрыгая ногами, отдалась воле дикого, нечуенного доселе оргазма на фоне мощной реактивной струи.

     Когда экзаменатор, выждав минут десять после наступления тишины, вернулся в аудиторию, всё и в самом деле было в порядке. Две одетые девочки стояли у раковины: одна протирала стулья, другая полоскала тряпку, чтобы пошаркать ею по полу. От них веяло таким смирением на почве недавних мучений, что стало аж страшно. На столе громоздились зачётки.
     Он сел и с непонятным чувством, будто два часа порол самолично, взял розгу. Тьфу, ручку! "Порка" кончилась, "выпоротых" можно было переводить на следующий курс.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"