Бабы пишут, а я чем хуже? Вот — выбил у Кирюхи право на свой рассказ. Давно ведь пописываю. Иной раз увижу кого на улице, так домой приду и опишу. Уличная зарисовка, так сказать. А вот сюжет придумать не могу, где бы незнакомка действовала, не выходит у меня.
     Вот, смотрите. Лучше сможете — пишите сами.


     Бросив на неё взгляд издали, вы заметили бы, что это хорошо сложенная стройная девушка с распущенными волосами. Но если спросить, во что она одета (и одета ли вообще), понадобился бы второй взгляд. Ага, на незнакомке белые шорты, даже, пожалуй, трусы, ибо сзади на них не было никакой фурнитуры, хоть как-то отличающей верхнюю одежду от нижней. Впрочем, всё-таки шорты, поскольку закрывают ягодицы полностью, нижний край параллелен земле.
     С третьего взгляда удалось бы заметить кусочки белой маечки, не скрытые веером волос, а также туфельки, хотя тут и глаз-то не требуется — современные девушки босиком по городу не ходят.
     Может, лучше подойти к девушке поближе, раз она так нас заинтересовала?
     Подбираясь ускоренным шагом поближе, но так, чтобы незнакомка не обернулась раньше времени, любуемся на волосы — почти до пояса спадают, красивые. В подобном облаке волос в детских книжках целомудренно изображают купающуюся, у которой ловкий герой увёл платье — только там волосы подлиннее будут, закрывают от детского глаза всё напропалую. Но и здесь они хороши, прикрывают топик и спину так, что возбуждают интерес. Совмещены лямочки или расходятся? Пластиково-прозрачные они у лифчика или обычные? И есть ли он на ней вообще? Насколько широка полоса обнажённой кожи? Ну интересны мужчине такие вещи!
     Если шорты и труднопросматриваемая за волосами майка были белее любой кожи, то волосы занимали середину между кожей белой и загорелой. Зимой девушка смотрелась почти что брюнеткой (если не носила тёмное), а летом, хорошо загорев, — блондинкой. Близко её знающие могли бы наблюдать этот загадочный переход, особенно если лёживали рядом на пляже.
     Вот мы уже подошли к ней на расстояние уверенного узнавания. Ого, как ходят ягодички под беленькими шортиками! Да, они не облегают попку туго — ещё один аргумент против трусов. И белизна не абсолютная, даёт проникнуть цвету из полутьмы зазора, где играют под молодой девичьей кожей мускулки, движут тело. Это немного подтемняет одёжку, намекает на цвет кожи под нею. К маечке это ещё больше относится, она на спине насборена горизонтальными морщинами, где прилегает плотно — там бело, где отстаёт — темновато. Хотя видно это только по краешкам, где волосы не МЕЧУТСЯ.
     Подойдя ещё ближе, замечаем, что шорты кое-где белые — по среднему шву. Да, внутри трусики. Те, что, выбегая из промежности, огибают вершинки ягодиц сверху, узеньким таким треугольничком, еле потом почти горизонтально расширяющимся к бокам. Возможны и стринги, если средний шов бел, потому что там сошёлся край на край. Но как бы ни малы были трусики, они хозяйке уверенности придают. И, влезая в шорты, она чётко ощущает их именно верхней, приличной одеждой, как, скажем, юбку, особенно если они дают простор и не состязаются с трусами в облегании.
     Весело поёкивают девичьи ягодицы, колышутся ножки, таз переваливается с боку на бок. Всё-таки грациозно ходить не всякая умеет. А иным нравится задействовать в походке все свои телеса, неважно, что не вполне гармонично. Главное — это мышцы, а не один только жир.
     Немножко портят вид нашей беляночки чёрные солнечные очки. Я же не Солнце, и даже не Людовик XIV, к сему же чёрнеть в мою сторону, чего от меня защищаться? Хоть бы зеркальные очки были, что ли.
     Ну, это можно устроить. Она уже почуяла, что за ней идут, вертит голову в сторону — якобы глядя на вывески. Дужки очков мешают, а вообще-то у женщин обзор шире мужского, круговой почти. Сейчас повернёт голову и зачернеет овалами на меня.
     — Девушка, я привык отражаться в девичьих глазах, а не сгинывать в них, — скажу я ей. — Тут недалеко стоит щит с солнечными очками. Не угодно ли пройти и подобрать зеркальные? Кстати, забирать чёрные очки в качестве сувенира от незнакомки тоже входит в число моих привычек.


     А я даже предпочитаю увидеть сначала девушку со спины. Оглядеть не спеша, перед тем как заглянуть в её глаза — и самому оказаться перед её взором. Многое схватываешь, понимаешь.
     Вот, например, загорелся вдруг красный свет и я чуть не врезался в спину шедшей спереди, а теперь стоящей девицы. В чёрных брюках она, белой рубашке и туфлях без каблуков. Среднего роста, с падающими на плечи тёмными волосами, фигурка ладная. Стоит красиво, ни капли неуверенности в себе. Даже ни капли испуга, хотя затормозить пришлось резко — и резко попёрли машины.
     Каблуки еле-еле и брюки — не-джинсы — значит, моде не кланяется, носит то, что считает удобным, идущим ей. Чёрная довольно мягкая материя не так подчёркивает ягодицы, как синяя джинса, зато и не формует их, а просто одевает. Средний шов незаметен, и вообще, расщелинка одеждой не подчёркивается, чуть-чуть только, чтобы ходить. На верхний скат свободно ложится округлённый задок рубашки.
     Она тоже к месту. Ткань не эластичная, обычная белая материя, торс не облегает. Не сошьёшь из ней ничего прилегающего, обязательно где-то припуск будет. И глаз это видит, свободу эту схватывает. Где остаёт рубашечка от кожи, там она белая, а где прилегает — кожа брызгает такой неясный цвет, ещё от освещения зависит, от красноватого до грязноватого. Чётко белеют на спине лямочки, подпучивают рубашку изнутри, и всякому ясно — не зря они в спину вжимаются, что-то впереди уравновешивают.
     Даже лучше фантазировать, стоя сзади. Перёд всегда затейливее спины, тут тебе и складки, и кружева, всё, чтобы замаскировать чашки, хотя они тоже белые и одёжке близкие родственники. Но так уж принято, как и застёгиваться до шейки, чуть-чуть только оставляя под подбородком свободу. И воротник в знак этой свободы по плечам разбросать.
     Иногда пронзает впечатление, что для девушки важнее всего ягодицы и груди, и та одежда, что их одевает. А всё остальное — только лишь лёгкое приложение, вот как косметика для кожи. Брюки ниже ягодиц и рубашку кроме как в груди хозяйка и не чувствует почти, так, что-то развевающееся, антуражное. А главное, что придаёт уверенности, осанит и несёт кураж — вот оно, моё!
     Загорелся зелёный, пошла моя девушка, особо и не светофор-то не взглянув. Задвигались ягодицы, но неуверенно, не как шаровые джинсовые "суставы". Белые выпуклости я чуть привидел, оказавшись в толпе сбоку, округлое всё, размеров не безобразных и кружевами чересчур не запушённое. Так и должно быть. Когда не так, планка поперёк спины лезет вверх, некрасиво очень. Но такие тётки полупрозрачные рубашки и не носят, любят поплотнее. Им же ещё и жир скрывать надобно.
     Нет, эта девушка ничего себе. Но просто так с ней на улице не познакомишься. Целеустремлённая и знающая себе цену.
     Ну ничего, можно ведь познакомиться с девушкой попроще и довести её до нужной кондиции. Так даже лучше будет. Перемерит она при тебе весь гардероб, в позах разных предстанет, а ты выбирай… Да, так и стоит сделать.
     И когда девушка, встрепенувшись, встряхнув своими раскидистыми волосами, пошла на зажёгшийся зелёный, вам становится ясно, что тело она ценит в целом, не по частям, пусть и весомым. Попка ходит под брючками скромно, не вихляет, не выдаёт себя движителем всего тела, поперечная планка ведёт себя тихо, будто влитая в спину, так что перёд тоже скромнится, не мотается а такт шагам, а повторяет небольшие движения грудной клетки. От облика веет небольшой даже строгостью. Разве что ветерок свободно гуляет по прирасстёгнутому вороту и шаловливо юркает под рубашку, шевелит волосы. Девичья улыбка, жизнерадостность ощущаются даже сзади.


     Когда на тебя идёт девушка в больших тёмных очках, как правило, именно очки первыми в глаза и бросаются. Надо очень постараться, чтобы что-то сделать столь же заметным. Но Илоне это удалось.
     Её бюст смотрел на тебя через ещё бОльшие тёмные очки, вшитые в топик, красные глазёнки метались за стёклами. Под ними пунктирная вышивка обозначала нос, топик обрывался над пупком, который расширяла искусная татуировка, придавая вид ноздрей. Курносый, однако, носик!
     Был и вариант с зеркальными очками, в такое зеркальце грех не посмотреться, причёску не поправить.


     Ходят, ходят по улицам голопупые девочки в джинсах, ходят, ходят туда-сюда их попы, но теперь уже не косточки передают движения джинсам, как у их матерей, ушли джинсы с косточек, слезли на что помягче, а напрягающиеся ягодицы. Толкают на каждом шагу поясок и дают ему опасть. А поясок очень крепко сидит, это тебе не талия, тут трение и даже врезание обязательны, а то слезут джинсы с вертухающейся задницы. Ну, и давит поясок на жир под кожей сверху, делает кожные складки то справа, то слева — словно тесто из квашни вылезает, только месят его не руки, а ноги. Живот вот уклоняется, а то бы прогулками в таких джинсах запоры лечили. Что бы такое придумать, чтобы и живот месился?


     На ней был ярко-синий джемпер с V-образным вырезом, неглубоким, но настолько широким, что непонятно — чашки, что ли, подрезаны, почему не выглядывает белизна краешками? Джемпер шерстяной, без лифчика — вряд ли. Но оказывается, что декольте не такое уж и разинутое, просто окантовано широкой кромкой телесного цвета, сливающегося с грудью. Словно телеса не соглашаются, что их хотят здорово подсинить, и перевешиваются, протестуя, через край. Ну, или хотя бы цветом своим вниз брызгают, всё меньше синевы было чтоб.
     А рельефы-то у девушки скромненькие, без игры цветов и глядеть не на что.


     Джинсы запрещать не стоит. Одной тут запретили, так она заявилась в платье. Но каком! Кольчужном.
     Нужно дьявольское терпение, чтобы крючком вывязать маленькие колечки, сразу же сплетая их один с другим. Интеренсо, как выглядит выкройка? Пряжа, конечно же, серебристого цвета, и ажура достаточно, чтобы проглядывали два маленьких чёрных треугольничка сверху, и один, перевёрнутый — снизу.


     Одета она была бесхитростно, но не без мелких, притягивающих взор деталей. Тонкая маечка, там и сям прикидывающаяся, что сдерживает брызги цвета молодого девичьего тела, подтемняет наглую розовость. Сгустки неясных белых пятен складывались в какой-то лабиринт, поиск в котором контуров лифчика (или прямо уж "клиенток" отсутствующего оного) давно является летней спортивной забавой мужских глаз.
     Эта игра не могла обойти декольте, широкого, обширного, невесть как держащегося на ключицах. Первый же взгляд сообщал об отсутствии бретелек, после чего один глаз, привыкший к прозрачному пластику, коему женщины летом доверяют "держать и не опущать", начинал разыскивать его слабый блеск на загорелой коже. Подводил своего хозяина поближе, так что девушка порой оборачивалась. Другой же подозревал сильную скошенность бретелек к ключицам и искал диагональное сгущение белого цвета под маечкой. И как только всё это держится, почему не сползает к шее? Не иначе, держится чем-то. Хотя бы кусочком скотча.
     Глубокое декольте… нет, чёрт побери, не такое уж и глубокое. Беглый (чтобы не перехватила) взор, брошенный на обширную обнажёнку, чтобы увидеть самую сексуалинку — расщелинку, разочаровывался — таковой не было. Весь верх был обнажён донельзя, но ни один вершок выпуклостей не лез наружу. Хорошо подогнано, блин! Ни следа вожделённой ложбинки, опустился до неё кант и встал, "как лист перед травой". Ну, а сами выпуклости? Есть, куда им деться, только спереди видны плохо, лучше их разглядывать сбоку.
     Пупок девушка не скрывала, а если и скрывала, натягивая свою прозрачно-пятнистую маечку на своекожаный пояс, то только чтобы привлечь внимание — по крутым бёдрам всё быстро сползало вверх. Обнажая не только кожу, но и загадку — на чём, собственно, держатся джинсы? На поясе-невидимке, молодом задоре или честном слове? Или это ягодицы, хоть верхом и высовывающиеся из-под синего, но мощными низами под него уходящие, распирают и тем самым держат?
     Спереди светилась ещё одна пикантная деталь. Девичий животик, чётко обрисованный верхним беспоясным кантом джинсов и паховыми складками, по выпуклой своей форме походил на рюмку. Так же, как в рюмке стекло сходится к ножке, так и тут всё сходилось к проножию. Но прямо от верха джинсов всё так стремилось и круто уходило под тело, так низка была синяя "рюмка", что любой знакомый с женской анатомией, балдел — как всё это умудряется прикрывать более протяжённую по вертикали "коллегу" пупка? Почему не высовываются волосы, не виден краешек трусиков? Джинсы проходят чуть ли не по лонной косточке — и всё же недозволенное видеть заслоняют.
     Но это пока. Девушки уже балуются "непредвиденным" высовыванием трусиков там и сям, сзади — до попкиной расщелинки. Недалёк тот день, когда вслед за ними выглядывать на свет божий начнут и волосы — сначала стыдливо смешиваясь с бахромой джинсов, потом самостоятельно, всё больше и гуще. А там краешком покажется и то, что охраняют эти волосы. И хорошо ещё, если только краешком — а не высунется вплоть до размеров, готовых к использованию. И найдётся, кому использовать, будьте уверены. Но это не интим. Раз джинсы в процессе не снимались, никакого интима и не было!


     Вот Гелона постоянно носит один и тот же парадный лифчик, чёрный и блестящий, не заботясь о том, где и как он выглядывает. Большие чашки полностью закрывают могучие холмы и высоко вздымают свои верхние треугольные края, поперечная планка сзади тоже не из хилых, и вертикальные лямочки выглядят достаточно короткими. Они и достаточно толстые, не позволяют всяким там топикам да маечкам скрыть себя. Клёвая девица, верно говорю.
     А почему бы ей не разнообразить, не сделать их фигурными — отдалённо напоминающими человеческие силуэты — где анфас, где в профиль. Две негритяночки спереди, две — сзади. А крутящиеся вокруг лямочки топиков разного цвета — белые, жёлтые, красные, мулатистые, похожие на парней разных рас, увивающихся вокруг чернокожих девушек. Особенно пикантно это будет смотреться при ходьбе, подпрыгивающей тело, топиковые лямки смещаются, лифчиковые же хранят неподвижность, достойную часового у ответственного объекта.
     Ещё у меня есть топики с передней полочкой, ну, чтоб на босу грудь носить. Одно неудобство — горизонтальные мотания, полочка — не чашки. Когда летом переходишь на такую одежду, надо как-то смягчить разницу, потом уже привыкаешь. Я беру пальчиковую батарейку, засовываю под верхний кант декольте и закрепляю булавкой так, чтобы "пальчик" грудки расталкивал. Сразу лучше становится. А когда вспотею — от жары или озорства, кожа покрывается испариной и батарейка начинает искрить. Меня покалывает, будто булавкой, всё сильнее и сильнее, и вот мышцы не выдерживают и начинают реагировать — сперва просто подёргиваются, а потом начинают такое выделывать, что нарочно не сможешь. Бюст причудливо извивается, мотается аритмично, дёргается асинхронно, а если ещё и быстро идти — вообще свистопляска спереди. Когда утомляет или надоедает, подсовываю платочек или вообще батарейку вынимаю незаметно. "Дочки", измученные разрядами, исчерпавшие недельный резерв движений, ведут себя спокойно. Ева даже удивлялась, когда мы рядом идём. Её незначительности и мои грузости равно смирны. Если, конечно, специально не трясти, но тогда даже чуток больно.


     Если встречаются вместе хоть пятеро парней, один из них непременно окажется спецом по размерам бюстгальтеров. С одного взгляда сечёт номер. Девушки аж удивляются. Такому парню можно поручить пронумеровать размеры поп в джинсах. Пусть все девушки в один голос твердят, что у джинсов есть только обычные, "гражданские" размеры, типа сорок восьмого или пятьдесят четвёртого, но ведь видно же, что задницы разные — даже при одном охвате талии. Правда, редкие джинсы добираются до этого водораздела тела, многим такая высота не по плечу, и пупок сияет в высоте. Может, и вправду особого жопономера нет, всё по примерке, на глазок, но кто мешает его ввести "по факту"? Чтоб не руками показывать, с какой тёлкой ты гулял, а цивилизованно, словами, арабскими цифрами. Или, когда словами, они уже не арабские? Главное, чтоб побольше были, а так хоть римские, хоть арамейские! Ласкать-то всё равно пятернями.


     БАХИЛЫ. В старших классах школы нас заставляли ходить в бассейн. Там перед плаванием мы купались в душе с мылом, и ещё нас обязывали обувать резиновые бассейновые тапочки. Но не объяснили, что это в наших же интересах, чтобы грибок не завёлся, а превратили в обязаловку. Народ, конечно, стал искать случая отлынить. Это ведь надо в спорттовары идти, а они поблизости бутиковые, словно в них одно олигархи ходят.
     А вот аптеки у нас — на каждом угля. Кого-то и осенило: вполне можно бахилами заменить. Купит быстрее, дешевле они, и если пропадут, в воде за бортиком не уследишь, то не так обидно. А кто жадный, может вместо шапочки на голову напяливать, всю пару. В общем, со всех сторон хорошо.
     Когда обували бахилы на босые мокрые ноги, смех звучал раскатами. Скользили, когда вышли на кафель бассейна. Главное, бахила на кафеле стоит, а мокрая нога внутри неё едет и прорывает пластик. Ну, а когда всё мокрое, то и скольжение двойное. Прикольно, но в воду нежданно падаешь и рваные бахилы ласты не заменят.
     Однажды мы в раздевалке трепались и вспомнили, что бахилы вообще-то надевают на грязную обувку, чтобы не пачкать пол. Внутри — грязно, снаружи — чисто, такой принцип. И кто-то другой смекнул: а зачем нас перед плаванием ещё и мыться? Похоже, считают нас априори грязными. Так ведь плавки могут сыграть роль бахил! Снаружи — чисто и нарядно, а внутрь к нам и не заглядывай.
     Всем понравилось такое сравнение. Да и мыло экономит. С тем пор мы перестали мыться, только имитировали: базарили в душе, а дежурный бегал включал воду, мочил мыло, мочалки, полотенца, разбрызгивал воду, как после поросят, нас обрызгивал чуток, чтоб не совсем сухие были. На немытое тело мы натягивали плавки. Кто его знает, что там, за тонкой стеной. Вроде, девичьи голоса, но, может, и начальству слышно, что у нас не моются… то несть не слышно, что моются.
     Вместо душа ходили в туалет рядом. Может, и кайфово опорожнять пузырь в воде, да вокруг же свои, вода изо рта не вылезает. Так что присматривали друг за другом, чтоб полностью опустошались. Да, кстати, а как девчонки? Они же у нас такие шалуньи! Не мешало бы и за ними присмотреть…


     ПЛАВКИ, что продавались в сельском магазине, были какие-то грубые и неэластичные, плохо облегали. На ярлыке стояло "Трусi для купанiя". Но тут в школе началась у нас химия, и мы нашли выход.
     Покупали через покладистых сестёр капроновые женские трусы подходящего размера или даже чуть меньше. Главное, чтоб в промежности было пошире. Составляли вонючую смесь, уксусом явно пахло и аммиаком, а в остальном состав не афишировался. Сложенные трусы помещали в него для набухания, а тем временем мальчишки раздевались донага и натирали всё подплавочное, всё, понимаешь — растительным маслом. Чтобы и от едучести защититься, и от прилипания.
     Надев резиновые перчатки, доставали дымящиеся трусы и, растянув, осторожно надевали — будто змею в штаны запускали. Набухшая материя легко растягивалась, всё облегала, как миленькая, облипали даже. Немножко прозрачнела, легко было переусердствовать и разорвать. В таком виде, морщась от запаха и пощипывания, стояли, расставив ноги, а кто и гулял — сушили. Когда запах выветривался, новоявленные плавки осторожно снимали-отлепляли, досушивали, отстирывали от масляных пятен. Главное — формованная промежность появлялась.
     Не все, конечно, так поступали. Кто-то и в город ездил покупать. Лучше, конечно, полиамидные, они хорошо разнашиваются, хотя при разовом надёве могут показаться жестковатыми — тому, кто привык к эластану, были и такие. Но это как раз преимущество, даже если жмут — объём резервируется постоянный, если неладно, маневрируй там, расслабляйся, перегруппировывайся, уменьшай объём, и тогда ты сам будешь контролировать ощущения. А эластан, он хоть и меньше жмёт, зато постоянно, как ты под ним ни ужимайся. Прямо женщиной тебя норовит сделать, да и женщин он там обжимает, видно по нашим пляжным модницам.


     ЛЮК. Когда среди студенток пошла сначала осторожная, а потом повальная мода на курение, востребованным оказался укромный уголок между выступом учебного корпуса и приоконной ямой. В нём раньше целовались, а теперь дымили. Здесь юные курильщицы были незаметны из окон лабораторий и аудиторий, а окна кабинетов опасности не представляли. Чиновникам за здоровье будущих матерей было наплевать. Никто не выходил, не давал взбучку. Интересно, почему не наплевать было преподавателям, почему именно от них прятались?
     Но вот секретом Полишинеля стало, почему девушки спешат за уголок, по ходу лихорадочно шаря руками в сумочке — невтерпёж! Уголок потерял свои защитные свойства, пришлось заходить глубже, за весь корпус, на тыльную его сторону. Куда только не угонит прочно въевшаяся привычка!
     Теперь сюда заглядывали только некоторые курильщики, по инерции скорее. К тому же было удобно сидеть на решётке приоконной ямы, расставив ноги и щедро сплёвывая через прутья вниз. Сам знаю, сам плевался. Я и заметил, что ящичек для окурков и обёрток исчез. Вероятно, его уволокли во время недавнего субботника.
     Бросать окурки в приоконную яму мы побаивались — окно-то стеклодувной мастерской, откуда выходил как-то стеклодув в фартуке и с розоватой ещё колбой в руках. Разгонять не пришлось — сами разбежались. Даст прикурить такой "колбочкой" — прохладно не покажется! В яму только плевали, да и то с опаской. На землю? Не-эт, мы ящичек зачем приволокли? А привыкли потому, что за нами убирают. В "Шустрожоре" оставляем стаканчики, пластиковые корытца, салфетки, даже сдачу медную, а потом приходим — чисто, убрано всё. Уборщица. Никуда не денется, уберёт. Вот и привыкли приходить на чистое. И очень неприятно было, когда пришли в наш уголок, а там как вчера насвинячили, так и насвинячено. Потому и приволокли ящичек. Да и придёт кто проконтролировать, как ты ему докажешь что набросанное на полу — не твоё? Так что мы чистюли поневоле.
     Я обратил внимание на люк в асфальте, прикрытый крышкой. Коммуникации какие-то. А что, если? Пришли назавтра с утра пораньше с ломиками и крышку поддели. Подвинули — с трудом. Слабосильные мы, курением ослабленные и излишествами нехорошими. Но подвинули. В щель посыпались окурки. Чисто и не унесёт ёмкость никто. Лафа!
     Ни одной девушке не пришло бы в голову снять крышку совсем и обследовать колодец. Но теперь тут курили парни, и мой взгляд тёмная щель так и манила. Интересно, что там? Любопытно было оценить объём колодца, за сколько лет он наполнится окурками. И вообще, не так уж много возможностей для приключений ныне, скука заедает. Вчера курили, сегодня курим и завтра будем курить. Разве что марку сигарет сменим, вот и все перемены. А тёмный колодец — это уже нечто. Вдруг там что таится?
     И вот я спускаюсь в люк. Не без труда — люк этот поменьше обычных канализационных будет, еле-еле пролезть. Наверное, это потому, что места здесь мало, да ещё эта цементная "подошва" корпуса. Между ней и плинтусом приоконной ямы обычный, метровый люк и не втиснешь — только такой, аршинный (если не путаю единицы длины).
     Какое-то подобие железной лестницы ногой нащупать удалось. Она даже не проржавела настолько, чтобы предательски рухнуть под моей тяжестью — смевшего на неё ступить. Спуститься удалось плавно.
     В целом, колодец моих ожиданий не оправдал. Трубы, сыро, ржаво, затхло, испачкаться — пара пустяков. Каменная облицовка стен обваливается, голову береги.
     Вот она, возможность почувствовать себя графом Монте-Кристо! Аккуратно подразбираю кирпичи, гребу рукой, но долго выгребать землю не приходится. Слой её был в ладонь где-то, за ним шла кирпичная кладка, крепкая только на вид. Но это плохо виделось при вспышках зажигалки, я смело протянул руку, и кирпичи посыпались. Ну, раз так…
     Когда я подошёл сзади к товарищам, столпившимся у люка и тревожно кричавшим в него моё имя, то не удержался и хлопнул их по плечам. Вздрогнули они славно, меня аж отбросило к стене. А всё просто — разобрав кладку, я протиснулся в тёмное помещение оказавшееся подвалом, побродил там на ощупь и наткнулся на дверь. "Уговорил" наполовину сгнивший замок. Вышел "на волю", отряхнулся перед зеркалом в вестибюле и вспомнил, что вообще-то меня ждут снаружи. Но не лезть же обратно в подвал!
     Среди вздрогнувших нашлись такие, что стали думать, как практически применить открытый ход. Если я — Колумб, то они — Америги Веспуччи. Предлагали контрабандно что-нибудь из корпуса через него выносить, что через вахту не дадут. Не красть, упаси боже, то есть самим не красть, а подряжаться у лаборантов или других желающих, что им требуется. Иной ведь раз легче поступить контрабандно, чем оформить ворох бумаг, дабы из корпуса в корпус казённую вещь перенести. Может, проще дать спирту находчивым студам?
     Но мои, "колумбовы", замыслы были иные…
     — Эй, Нонка, или сюда! — крикнул Петя.
     От стайки девиц отделилась одна. Чёрные волосы уложены в ""каре", всегдашние низкие джинсы, рубашечка с прирасстёгнутым воротом. Походка независимая, взгляд умеет быть дерзким. Такая визжать и пищать не будет, это важно.
     — Привет! — сказала она, подходя.
     — Привет! — отозвался стоящий с Петром я. — Покурим, а?
     — А не застукают? — Руки уже шарили в сумочке.
     — Застукают — кидай сюда, видишь, крышку отодвинули? И улик нет. А дыхнуть ты не обязана, поджала губы и дыши через нос.
     Мы задымили.
     — Какие-то вы, девчонки, трусоватые, — сказал задумчиво я. — Недавно пригласил Гальку на аттракционы — отказалась. На мопеде с ветерком прокатиться, — киваю на Петра, у него есть, — тоже не по ней. Вообще, среди вас кто-нить любит острые ощущения?
     — Почему же не меня — на мопеде? Я бы с большой охотой. Надоело уже на "Мерседесах", — озорная улыбка.
     — Ты что — любишь острые ощущения? — имитирую максимум недоверия.
     — Ещё как! — клюёт она. — Приглашайте всегда меня, зачем вам Галька?
     — Ну, и пригласим.
     — Ну и пригласите!
     — И пригласим, пригласим. Прямо вот сейчас пригласим. Ты согласна?
     — И где же твой мопед? — обернулась и стрельнула взглядом, я незаметно подмигнул Петру.
     — Да не мопед. Я сказал — острые ощущения.
     — Аттракционы, что ли? Нет? Тогда что — путёвка в экзотические страны?
     — Пожалуй, что и в экзотику. Она у нас тут, под боком. Так ты согласна, не понял?
     — Согласна, согласна. — "Ура" в душе. — Вы только не обманите.
     — Не обманем. Дай-ка сумочку.
     Нонка, не поняв, сумочку всё же отдала.
     — И?
     — Теперь опусти руки вниз, согни в локтях и напряги, чтоб не оторвать было.
     Пожав плечами, студентка выполнила моё указание, да ещё и грудь выпятила, хотя об этом её и не просили. Похоже, что на ней под рубашкой… Но сейчас некогда.
     — Ну что — вмазали? — спрашиваю.
     — Вмазали! — откликается Пётр.
     Мы берём её за локти с обеих сторон и мигом поднимаем в воздух. Удивлённое "Ой, мамоч…", но ноги уже стремительно ныряют в отвёрстый люк. Спускаем её так быстро, что захватывает дух, и это мешает воздуху огласиться визгом. Непроизвольно — это всякая девочка может, даже такая выдержанная, как Нонка.
     Мелькнула мысль, что её сейчас спустят на дно и надвинут крышку, руки инстинктивно прижались к бокам ещё сильнее. Но не доходя до земли на ладонь, локти остановились.
     — Нащупай ногами табуретку. Нащупала?
     — Ой, и правда!
     Конечно, после такого нырка ногам ещё как радостно почуять под собой твёрдое.
     — Стоишь?
     — Стою!
     — Отпускаем.
     Локти обрели свободу, девичье тело ещё чуть-чуть просело в колодец.
     — Ну и как, остры ощущения?
     — Ох! Ох! Ост… остры, да.
     Она не могла отдышаться, глаза такие удивлённые-удивлённые. Но когда очухалась, первым делом подняла локти — они чуть не на земле уже, тело ушло в люк по нижние рёбра почти, талия уж точно там.
     — Ну, ребята, ну, удружили. Острые ощущения! Как в лифте.
     — Что ж ты бросила курить? И сигарету выронила. Нет, это не пойдёт, грязная. Пётр, лай даме новую сигарету. И прикурить дай.
     Щелчок зажигалки.
     — Вот и кури так. Травка зеленеет, солнышко блестит, день-то какой хороший! Словно на лестнице курим, только ты пониже, а мы повыше стоим. Сердце — стучит?
     — Стучит. И под ложечкой… того.
     — А ещё ниже. Суха?
     Она не возмутилась, и мы поняли, что не всё в порядке. Хотя на джинсах, вероятно, ничего не заметно ещё.
     — Ну, успокаивай. Улыбайся, главное. А то может показаться, что мы тебя мучаем.
     К нам кто-то подошёл поздороваться и поцеловкаться. К девичьей щёчке пришлось сильно нагнуться.
     — Нонка, ты чего так низко?
     — Да вот сумочку уронила, спустили меня доставать. А там хорошо так, вылезать не хочется. Лай, думаю, покурю пока с ребятами.
     — А-а! А я думала — выносите чего через люк. Ну, пока!
     Нонка курила, лицо мало-помалу принимало безмятежное выражение.
     — Ох, хорошо-то как! Деревья большие, юбки короткие…
     Она вдруг замолчала, чем-то озаботилась. Попыталась заглянуть в узкую щель между телом и ободом люка.
     — Ребята, а там змей нет? Или… крыс? Будто коснулся кто-то. Показалось, что ли? Ой, ещё! Так нет змей? Может, кошка упала? Лучше вытащите меня!
     — Спокойно, Нонка! Ты согласилась на любые острые ощущения, и мы не сказали, что они закончились.
     — Так что там? Не опасно?
     — Свои. И не "что", а "кто". Мужчина. Ты, главное, виду не подавай, кури, улыбайся. И наслаждайся острыми ощущениями. Вася, давай! — кричу в щель.
     — Ой, ребята! — Девушка беспокойно задвигала торсом. — Он щекотать не будет? А то я щекотки жутко боюсь, всполошу вам весь двор.
     — Нет, потише будет. Что чуешь?
     — Он… он ремень мне расстёгивает. Ослабло. Ой, не надо, не надо. Погодите, он что? Э-э, "молнию" мне расстёгивает… Это что, шутка? Ой-ёй-ёй! — Она попыталась просунуть руки в щель, но не смогла. — Вытащите меня!
     — Спокойно, Нонка. Позору не допустим, наслаждайся непредвиденностью ближайшего будущего. И кури, кури, чего бросила?
     — Но он… Он же спускает мне джинсы! Ка-ра-ул! — шёпотом, одними губами произнесла она. Молодчина, другая девчонка завизжала бы и пулей выскочила из люка (и заодно из джинсов). Непроизвольное, судорожное движение показало, что внизу и вправду что-то творится такое.
     — Ну что, вытащить тебя в таком виде? Пётр, бери даму под локоток.
     — Ой, нет, нет, только не сейчас. Скажите ему, чтоб вернул джинсы.
     — Надо же тебя обтереть, а то пятно будет. Ты лучше ножки подними одну за другой, чтоб их выпростать. Не понимаем, чего ты паникуешь? Разве это не кайф — стоять в одних трусиках, а вокруг в одежде люди ходят, солнце светит, машины ездят. И никто не догадывается, что ты такая оригинальная… если только сама не скажешь. Стучит сердечко?
     — Сту… стучит.
     — Значит, острые ощущения продолжаются. Тьфу, снова сигарету бросила. Пётр, полай новую.
     Глаза Нонки были какие-то невидящие, обращённые в себя. В щели не разглядишь ничего, ни руку не просунешь.
     — Чуют ножки прохладу? Кайфуй, заостряй ощущения самостийно. У тебя стринги?
     — Стринги.
     — Значит, и попа холодеет. Не заморозить бы тебя.
     — Ребята, а он табуретку из-под меня не вынет? Чую — закачалась.
     — А ты ногой в другую сторону мотни, там вторая быть должна.
     — Ой, и правда. — Девичье тело ещё на пару сантиметров ушло вглубь.
     — Вообще, расставь ноги пошире, удобнее будет И не забывай курить.
     — Ребята, — тихо и очень удивлённо сказала Нонка с испуганным выражением лица. — А ведь он и стринги с меня спускает.
     — Это для острых ощущений. Адреналин хлещет?
     — Может, не надо всё же так? А вдруг кто пройдёт и мне срочно придётся вылезать?
     — Ну, на этот случай мы тебе устроим аварийное падение. Не бойся, мягкое и не запачкаешься почти. Там, внизу, всё хорошо оборудовано у нас. Спокойно оденешься и вылезешь. И не делай больших глаз, а то люди догадаются.
     Некоторое время девушка молчала, не решив, как быть. С "трюмным" не переговоришь, да и кайфово не знать, что с тобой ещё сделают.
     Я стал рассматривать её бюст, но девушка вдруг задёргалась.
     — Ой… ой! Чего это он? Щекочет? Нет, я щекотки боюсь, бою-усь. Щас захохочу. Или… не щекочет?
     — Вот именно — не щекочет. Ласкает. Ножки у тебя на ощупь приятные, но холодные, надо помассировать, согреть. А ты чего недовольна? Девственница, что ли?
     — Нет, но…
     — Вот и ладно. Заметь — никто вокруг не знает, что тебя там "обслуживают". Улыбайся, улыбайся и кури.
     Но студентка больше держала сигарету в руке, чтобы та не мешала прислушиваться к нижним своим ощущениям. Она чуть подёргивалась телом, откликаясь на касания невидимых ладоней. Сначала пыталась улыбаться через силу, но мало-помалу на её лице поселилась настоящая улыбка.
     — Мальчики! Хорошо-то как! Нагнитесь, я вас поцелую. Я и не думала, что такой кайф будет.
     — И ногам тепло.
     — Ещё как! Кто же всё-таки там?
     — Не знаешь — ну и не надо. Мачо, в общем. Поняла?
     Улыбка становилась всё более лучезарной, но вдруг Нонка тихо взвизгнула.
     — Мамочки! Задел… ой, не надо, не надо. Только бы не клитор. Я всё горячая, вся наготове, только спусти курок. Я сейчас… я сейчас застону, если так. Ой, сейчас застону, не могу больше, не могу. Ну, сделайте что-нибудь!
     — Отвернись чуток к стенке. Пётр, прикрой от тех окон. Точно не можешь сдержаться?
     — Ах! Он там… не могу… о-о! — она прикусила губу.
     — Открой ротик тогда. Шире, шире. Вот так.
     Раздался горловой звук, голова вздрогнула и девичьи щёки распёр скользнувший в рот кляп.
     — Прикрой рот рукой с сигаретой, будто куришь. Улыбайся, улыбайся. Кляп можешь жевать, он крепкий. Ох и острые у тебя там ощущения! Завидуем.
     Девичье горло дёргалось — то ли пытаясь сглотнуть слюну, то ли не привыкла ещё дышать с кляпом.
     — Спокойно, спокойно! Через нос, только через нос.
     Мы присели на корточки и сделали вид, будто разговариваем с курящей девицей, отвечали сами себе. Я заслонял Петра, а он молниеносными движениями касался её бюста, пощекотывая, лаская. Баланс нужен, а то что же всё снизу да снизу.
     Жаль, вернее, хорошо, что на ней не топик, из того груди уже вылезли бы, Пётр мастер своего дела. Если раньше прирасстёгнутый ворот рубашки оставлял очертания бюста в приятной неопределённости, то сейчас возбуждающаяся грудь натягивала материю и формовала рубашку. Стало отчётливо видно, что на Нонке модель "Три-ка".
     Это новомодное сокращение от "тришкиного кафтана". Кафтаном с иронией называли бюстгальтер, а "тришка" было взято только из-за цифры три, описывающей треугольники. К опоясывающей грудную клетку полосе крепились два округлых треугольника-полочки по форме низа грудей, с мелкими, как у викинговских драккаров, бортиками, только чтоб содержимое при ходьбе не съезжало. Под эти "мыльницы" пропускался, где-то на половине их выступа, петля, в рабочем положении тоже треугольная. Верхние концы петель соединялись бретелькой, перекинутой через шею, тем бюст и удерживался.
     Передок "мыльниц" тщетно пытался прикрыть соски. Стоило расстегнуть рубашку поглубже — и "дочки" могли загорать. Эти петельки на их "спинках" — как бретельки мини-бикини на девичьей спине. А перед строгим преподом Нонка застёгивалась наглухо, материя плотная, всё тип-топ. Не будет же он просить тебя расстегнуться, чтобы обвинить в фактической безлифчиковости!
     А теперь "дынки" взбухли, открытость сверху им на руку. Только вот петли эти — душат, стискивают, режут по нежной кожице. Соски, спрочем, через плотную материю угадываются — аккурат над проступающими краями бортиков.
     Может, жти лифчики изначально предназначались кормящим матерям? Мода, она втягивает в себя всё. Джинсы вот тоже для ковбоев сперва шились.
     — Дозрела, похоже. Ты не паникуй, сейчас тебя прочешут вибратором, надо же кончать, раз возбудилась. Всё будет тип-топ. — И громко: — Зверь этот препод, не получишь у него зачёт.
     Вдруг Нонка подняла голову, в глазах мелькнул манящий огонёк. Пётр ещё обрабатывал грудь, но я быстро среагировал, дёрнул за ремешок кляпа и сомкнул освободившиеся уста своими губами. Обнял за плечи. Прямо физически почуял, как девушка кончает, другой рукой сжал ей грудь.
     — Уф-ф!
     — Отдохни, и начнём одеваться, — шепнул в ухо.
     К нам подошли
     — Привет, Нонка! Эх, куда забралась! И не поцелуешь.
     — А ты присядь, — предложил Петя.
     Присевшая была в чёрной мини-юбке, и Нонка увидела белые трусики, обтянутый мыс, красные краешки неохваченной промежности. Представила, как у неё там, в глубине. Да и бюст у присевшей из топика привыплеснулся.
     Чмок!
     Похоже, подошедшая девушка удивилась, чего это вместо лёгкого, ни к чему не обязывающего поцелуйчика вышел поцелуище настоящий, почти лесбийский, да ещё с обнимкой грудь в грудь, а у Нонки она большая и твёрдая почему-то.
     Неужели так подействовала юбка? Коротенькая и по-миниюбочному бочкообразная, но точно чёрная только по верхней трети. Ниже бёдра окутывает черноватая вуаль. Лучший способ привлечь внимание — это имитировать преграду взгляду, и такая вуаль в этом хороша, как ничто иное. Насколько неинтересны женские бёдра под плотной юбкой, настолько они приковывают внимание, чуток просвечивая. Модель называется "Лёд тронулся!" Но чтобы ножки одной возбудили другую девушку?
     — День-кто какой хороший! Прямо замечательный.
     Снизу Вася уже спешно одевал отыметый девичий низ. Сверху бубнят голоса, может, её сейчас уже надо вылезать, чтоб не вызвать подозрений. Какие гладкие ножки! Какой чудный животик! Жаль, что свет нельзя обеспечить, ни фонарик, ни спичку даже.
     — Поднимите меня, — попросила Нонка, почуяв, как затянулся ремень и как хлопнули по попке.
     Мы взяли её под локти, но на этот раз она уже не кулём висела, а на каком-то этапе ловко подогнула ноги и выпрямила их. Хоп! — и она на ногах. Будто сама выдернула тело из люка.
     — Сигарету не желаешь?
     — Ой, я так там на… накурилась, так накурилась, голова аж кружится. Пойду с вами в корпус, присяду в туалете.
     — Хочешь — чаще приходи, — предложил я. — И по-настоящему можно, если закажешь. — Незаметно для других выпятил своё "сокровище".
     — О чём это он? — удивилась Нонкина попутчица.
     — Да сигарой обещал угостить, — и незаметно подмигнула нам с Петром.


     На первый взгляд вы подумаете, что у меня рубашка топорщится навыпуск. Нет, говорит взгляд второй, это что-то постороннее, жёсткое, округлое. И из-под джинсов вылазит, и даже из-под брюк. А это я с детства привык к исподним плавкам со вкусом ковбойского седла, чтоб и сзади поясница опору повыше чуяла, и спереди животик был защищён. Вот и ношу напропалую, с трудом натягивая джинсы поверх. Многие гадают: как это мне надо расстёгиваться, отойдя "за заборчик"? Или в "седле" сливное отверстие есть?


     Знаете, как я в отрочестве "отбил" у родителей право носить х/б плавки вместо обычных семейников? Мой батя после тридцати стал полнеть, причём настолько постепенно, что сначала не замечал, а потом встал нагим перед зеркалом в полный рост — и ахнут. Живот — ого-го!
     Стал его укрощать, от деревенских семейников перешёл к плавкам с завязывающейся верёвочкой. Ведь в поясок семейников нет смысла вставлять шнурок, он стянет только талию, а внизу живот может расти свободно. А затягивая и завязывая плавки, он паковал именно живот, ну, ещё поясницу, ягодицы, но не более того. Но подростку этого не объяснишь, хочу как папа! Пришлось разрешить.
     Плавки лучше такие, я понял, где резинка не жмёт на кожу и если закрыть глаза и не щупать, то и не поймёшь, где она проходит. Чувство облегания снизу плавно переходит в облегание одной кожей сверху.
     Особенно классно закрывать глаза, стоя на крутом берегу речки, и открывать их уже в воде. Не понимаешь сразу, голый ты или нет, вода вмиг снимает чувство обтягивания и без режущей резинки совсем кайфово выходит.
     Помню, как отец, раздевшись перед сном до исподнего, развязывал верёвочку в пояске. Наверное, днём мышцы всё же подтягивали животик, чтобы поменьше было рубцов на коже, и вот теперь хозяин из отпускал. Медленно вспухал живот, распирал поясок, а хозяин прислушивался, как шуршит в пояске верёвочка, как становится легче и легче, пусть обнажаются рубцы, но их можно теперь чесать, массировать, мазью заживлять. И сколько примерно шнурка вытравляется, как говорят моряки, до полной расслабухи. Только так и проконтролируешь толстение. Наблюдай ежевечерне за вылуплением своего животика из дневного дисциплинатора, делай выводы. И не наедайся на ночь.
     Трусы сдают честь сдерживать выпирающий живот коже самого живота, ну, ещё мышцам, всё так растянуто, так некрасиво, что и облегчение не в кайф. Надо тренироваться, качать брюшной пресс, сжигать жирок, да есть поменьше, жевать помедленнее. Чтоб не было облегчения при развязывании, а было общее чувство подтянутости и гармони.
     Ну, меня тогда толстение мало волновало. Я, как и батя, научился сдёргивать с себя х/б, не очень эластичные плавки без помощи рук. В отличие от него, напрягал… ну, не живот. И не в открытую, а втайне, но с гордостью в сердце. Ну, чем я не мачо?

     Я не помню, в каком именно классе нам в программу по физике всунули теорию относительности, зато хорошо помню, что по времени это совпало с пробуждением интереса к женскому телу (а по биологии ничего интересного не было…). Вернее, началу пробуждения, самой первой и безобидной его части — интереса к женскому белью. Ну, трусики под всегдашними девчоночьими джинсами редко когда угадаешь, а вот лифчики под лёгким, зачастую обтягивающим верхом угадывались запросто — проступали очертания, а то и бретелька выглядывала. На них всё и внимание, и львиная доля — со спины, чтобы девочка (и тем более — взрослая девушка) твой взгляд не перехватила.
     Научились различать разные фасоны: с тонкими бретелечками, потолще, совсем толстыми, но обязательными пряжечками на лопатках, с большими фигурными "налопатниками", сходившимися к почти точечной застёжке посерёдке, лифчики со сплошной спинкой, бюстье. Если подмышками одежда будто утюгом проглажена, значит: жёсткая и гладкая поперечная планка укрощает женский жирок, а где одежда прямо по нему, она волнами. А особо шаловливые из нас распознавали застёжки, пучащие материю, которые можно из-под неё расстегнуть запросто — исподтишка.
     Мало-помалу перешли и на перёд, расклассифицировали на закрыто-чашечные, с диагонально-подрезанными чашками, вандербра, единогрудые ("загоны для плоти"), декольтёвые со сдвинутыми к бокам бретельками, почти как у топиков. Да много ещё чего, что в памяти не удержалось. Многое забыл, когда заимел дело с содержимым, его же тоже классифицировать надо: яблочки, апельсинки, дынки, грушки и просто большие полушария (не мозга).
     Так вот, чем запомнилась теория относительности — учитель анекдот про Эйнштейна рассказал. Мол, он одной девушке так объяснил относительность: час с любимым в объятьях кажется минутой, минута на жареной сковородке кажется часов.
     Посмеялись, а я подумал про относительность с другой стороны. Вот, к примеру, загораю я с ровесницей на пляже. Или лучше взять просто соседку по лежаку, но повзрослее, чтоб поинтереснее было. И после нескольких часов полуобнажённости надевает она, скажем, маечку и юбочку. Так к ней в этой одежде у меня никакого интереса нет, хоть весь лифчик с исподу проступай. Зачем мне это, если я только что насмотрелося на её бикини "в натуре"? Менее интересной стала подружка в одежде, я спокоен, зеваю даже.
     А вот если она в том же встретится со мной утром — дело другое. Тут уж гляжу на неё всю, всё подмечаю, насыщаю свой мужской зрительный аппетит, ничем не брезгая. Где что выступает, проступает, выглядывает, задралось или оголилось. Понятно — до этого-то я на неё в одном белье насмотреться не мог, так что всё интересно. Даже если не рассматриваю по частям, а всё неделимым взором охватываю, всё равно всё подмечаю. Трусики выглянут краешком — и я зырк. А если заранее насмотреться на пляже — чему радоваться?
     Для полноты картины возьмём ту же девушку в той же одёжке, вынырнувшую только что из шубки. К ней уже третье отношение. Тут уже думаешь: шубка так легко снялась, на чём закончится процесс раздевания? Может, не спиваться жгучим взглядом пока, подождать? Конечно, девушка разочарует, и тогда смотришь на неё уже по принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Хотя паршива-то не сама "овца", а её представления о приличиях. Ведь в комнате натоплено едва не жарче, чем тогда на пляже, почему же тогда — в бикини, а сейчас паришься в одежде? Ну что ей стоит…
     Или оптом невыгодно, выгоднее "продавать" обнажёнку в розницу? Тут задерётся, там сползёт, ещё где проглянет… Хорошо, да редко. Я вот думаю: может, мне её угощать крошками от пирожных, а возмутится, целое потребует — я ей и укажу на аналогию. Давай тогда и сама "в целом". Или клюй крошки, как меня заставляешь "клевать" кусочки твоей наготы.
     В общем, многое в отношениях мужчин и женщин относительно. И многое описывается в анекдотах, но уже без Эйнштейна и с забористыми русскими словечками.


     Кстати, что маечку, что шубку девушка надевает с одинаковой, как бы это сказать — небрежностью, что ли, жесты похожие, сам видел. Выходит, главная одежда надета до того, то есть это бюстгальтер, а всё остальное — так себе, лёгкая драпировка для разнообразия и красоты. Я, правда, тогда не видел, как его надевают, только много позже узрел, с Кирюхой вот сошёлся. Разочаровался — почти так же. Неужели мои соображения неверны? Нет, конечно, просто после того, как я её во всей наготе видел, незачем даже бельё торжественно надевать, целомудренно.
     Но бывают случаи, когда она одевается, а взгляд нездешний. То есть она думает не обо мне, кто рядом, а о тех, на чьи глаза появится, одевшись. Вот тогда да. Когда она застёгивает свою бюстак, то выглядит так, словно приводит тело в порядок, из одного состояния в другое, а когда всё остальное — словно делает нечто необязательное, второстепенное. Скажем, ест обед — потом раздумывает, лакомиться ли десертом. Тут и руками потрёшь, и поразмышляешь, не стоит ли отказаться, и вообще, вид у тебя довольный, как у выполнившей обязательное что-то.
     Бывало, наблюдал я, идёт молодая мама с детишками в гости, так перед дверью остановится, присядет, оглядит деток, кому одежду поправит, кому нос утрёт, а то и напомнит, чтоб хорошо себя вели, штанишки подтянет. И только после этого выпрямится и постучит. Так и девушка с роскошным бюстом — приведёт "дочек" в порядок и после этого — внешнеодёжный "десерт".
     Кирюха только распалила. Вот если бы подсмотреть кого за этим занятием… Чтоб не знала, что смотрят, а знала только, что за дверью на неё будут смотреть. Тогда бы лифчик надевала ответственно.


     Парень один привёз с собой в лагерь что-то типа трусов-плавок, но ни то, ни другое. Пожалуй, это был мужской мини-корсет, чуть выше пояса, пупок и область почек прикрыты. В промежности — толстый эластан, тут по-плавочному, да и как иначе. Зато во всех остальных местах — особо плотный полиамид с кевларом пополам, почти латы. Запираешь свой низ, и за него спокоен, почки, солнечное сплетение, а верх уж обороняй, как можешь.
     Шортами бы назвать, да косые канты плавочные, если пустить по бёдрам шортины, то ногами трудно будет ворочать, настолько всё плотно. Потом оказалось, что это был элемент защитно-бондажного снаряжения из магазина "Интим", так называемое "тазье" (по аналогии с "бюстье"), купленный старшим братом младшему из соображений почти целомудренных. Старший хорошо знал, что в лагерях местные имеют обыкновение играть с городскими в футбол на "зады". Проигравших выстраивают в шеренгу, велят наклониться вперёд, упереть руки в колени, и победители "расстреливают" из сзади мячами. В "Ста днях после детства" мучают только капитана и вратаря, но таких гуманных местных поискать надо. Нет, весь кайф как раз в том, чтобы побольше "овец" покорно перед тобой стояло и дрожали все, не зная, кому сейчас даст под зад мяч. Когда бьют штрафной, игроки в стенке прикрывают пах руками, мяч-то пушечно летит, так вот, и по попе не слаще. Особенно плохо, когда напряжёшься потуже, но прогадаешь с моментом и под расслабление тебе и саданут. Мяч тогда, как камень, не верите — попробуйте!
     Ребята просили позволения хотя бы встать поближе к линии ворот, ведь когда футболист бьёт, он инстинктивно бьёт с такой силой, чтоб до ворот, даже если цель ближе. И чем дальше от ворот попки, тем с большей силой лупит по ним мяч. Нет, наоборот — отодвигали на линию штрафной, а мяч ложили на одиннадцать метров дальше. И с центра поля бить не соглашались — ни в какую.
     Так вот, старшего брата так обстреляли "каменными" мячами, что потом со здоровьем стало неладно. И не признаешься ведь врачу в причинах. Можно только попытаться защитить младшего. И это удалось. Тазье так заковывает таз, напряги чуть-чуть ягодицы — и они словно выставляю перед собой железный щит. Пробовали мячом — словно кулаком по заднице, не больнее.
     Кто там в истории вопил: "Коня? Полцарства за коня!" ? Дай ему это тазье, влезь он в него, сразу бы почуял — настоящее седло с высокими луками, а лошадь — в её роли твои собственные ноги, твой низ, если, конечно, натренировано. Кентавр, но без внешней уродливости. Тело немного пережимается надвое, но от этого обе части начинают лучше друг с другом взаимодействовать, исчезают недостатки, слабости связанные с длиной тела, нескладностью. Дай в руки пластиковый меч — и вот уже современный гладиатор.
     Но дальше всё вышло неудачно. Футбольный матч в лагере всё откладывался и откладывался. На пляж в тазье этом не походишь — очень уж оно видное, а под трусы повседневные надевать — смысла нет, ногам туго. Друзей, с которыми можно было бы устроить борьбу без правил, с защищённым низом, в лагере он не завёл, и сообщить о своей одёжке некому было. Не увидели бы в чемодане случайно, спросят — взял, а не носишь.
     Наконец местные устроили матч. Какие-то они были неповоротливые, отяжелённые, накуренные, что ли. Леню, на тренировках юркого и меткого, товарищи поставили в центр нападения. Вот тут-то пододетое и подвело.
     Со стороны ягодиц — спереди-то канты что надо. А вот сзади они прямо-таки тормозили бёдра, особенно когда подустанешь. Атака срывалась за атакой, удары по воротам были вялыми и неточными. Лагерные ничего не понимали, а местные очухались и перешли в наступление. Выиграли они с минимальным перевесом. И предложили отлупить только вратаря и капитана, как в "Ста днях". Лёня с радостью заменил бы любого, но местные ни в какую. На душе у нашего героя кошки скребли, из-за него же, по сути, продули.
     Может, всё и сошло бы, но нервы у одного из истязуемых не выдержали, и он при звуке удара (а они били с каким-то особым шмяканьем, попугать чтоб) дёрнулся в сторону. Это считалось почище игры рукой. Местные сначала выгнали всех девчонок-зрительниц, да и мало кто остался смотреть на эту экзекуцию. А потом потребовали обнажить попы. Мальчики неохотно сняли футбольные трусы, но под ними были ещё плавки. Как с ними? Ладно, приспустите пока, велели снайперы, а если ещё кто дёрнется, снимайте тогда совсем. И футболки тоже. Вот гады!
     На вратаре плавки были хорошие, большие и тугие, он их легко приспустил, оставив сверху бёдер. А вот у капитана они оказались на шнурке, без резинки, если их поддерживать, то не упрёшься в колени и при ударе полетишь на землю. Ладно, сказали ему, пока не спускай, но расставь пошире ноги. Так, чтоб никуда не шарахнуться.
     Мяч, пущенный снайпером, пролетел аккурат между ног, задел даже чуть-чуть. Вон куда метят! А сами — не дёрнулся, не дёрнулся чтоб. Капитан тогда совсем снял плавки, но ноги свёл. Из солидарности так сделал и вратарь. Лёня только ёжился и крякал, будто это его лупили.
     Вдруг его осенило. Он разыскал запасной мяч и решительно обнажился. Все поняли и поддержали. И несчастные вратарь с капитаном видели, как их товарищи нещадно лупцевали друг друга — кто мячом по попе, а кто и просто кулаками или что под руку подвернётся. Всё легче.
     Когда через пару дней все оклемались, Леня придумал мини-футбол двое на двое, одного из проигравших лупцуют мячом. И всегда таким проигравшим становился он. То со сдвинутыми ногами принимал муку, то с расставленными. Тазье успешно защищало — лёгкие шлепки только.
     Так никому и не доверился, а то хотел, чтобы его выпороли — по-настоящему, берёзовыми розгами или хотя бы по-городскому, ремнём. Ну, да брат пособит. Просто на свежем воздухе это увлекательнее. А можно ведь и инсценировку устроить, с ночным похищением, вывозом в лес и палачами в балахонах.
     Девочки, говорят, что-то такое устраивали, как кто провинится. Не взрослым жаловаться, а сами. Как именно — мальчишки не знали, но как-то кто-то гулял с кем-то по лесу и показал на высокий пенёк с затейливо выдолбленным верхом. Если на этот верх посадить, подняв, нагую девку, она сядет, как в седло, а две её дырочки на сантиметр войдут древесные выступы. Чтоб без занос, надевай на них презерватив. Ноги бедняжки еле касаются земли, слезть сама она не может, особенно если руки связать. Так и отбывает наказание, распираемая снизу. Снимут её те, кто посадил. Небось, всю ночь мается, словно на кол посаженная.
     Мячом по попе — уж лучше так грубо, чем так изощрённо, "прикольно". За завтраком, видим, зевает одна во весь рот и вид какой-то измождённый. Осмотреть бы её низ, да только как! Ну хоть подслушать у туалета, молча ходит или стонет от боли, зад-то распёрт, да и спереди красно, на грани дефлорации.


     Многие девушки решают, стоит ли углублять отношения с парнем, сходив с ним на пляж. Не последнюю роль играют тут его плавки и всё, что они обтягивают. Допустим, решили продолжать. Но в домашней обстановке синтетику носить нехорошо, это же не пляж, семейники тоже, а то она халат задрипанный напялит — баш на баш. Натягиваю плавки х/б, это даже не плавки настоящие, а так, трусы типа того. И тут начинается. Все, с кем я начинал, не любят, чтобы плавки облегали лишь часть живота, а снизу отвисали мешочком. Если нельзя показать стоячее положение, пусть уж лучше всё выглядит единым, вздувшимся, но неразделимым. Блин, приходится синтетику носить.
     Но встретил я, до Кирюхи ещё, одну девчонку, которая и на пляже всё больше на торс смотрела, а уж когда дошло дело до дома, так и вообще попросила семейники носить. О здоровье, что ли, мужском печётся? Так никто не делает. Ну, насел я на неё, чего это ты так? И рассказала она, что нехорошее очень ей припоминается, когда плавки мужские видит на том, чём надо. Послушал я и решил ей подчиниться. Раз так уж случилось с ней и запомнилось.
     Произошло это в пионерском лагере. В одном с ней отряде состояла девочка по прозвищу Винни. Типа медвежонка плюшевого, жутко несобранная, всё делала невпопад. За это её сильно не любили, не водился с ней никто, дети же не соображают, что нарочно, а что по глупости всего лишь. Хотя и не дети уже, подростки, а то и выше бери, женский пол ходит в шортиках и высоких пляжноволейбольных топиках, норовя перейти на бикини. Никак не дети.
     Ну, какое-то время просто не любили, а каплю всеобщего терпения переполнил обед. У них там из рук вон плохо готовили первое, а второе, из того же мяса, получалось недурным. Бывают же такие повара! Изо дня в день, а меры начальство не принимало, поскольку питалось отдельно.
     В тот день девчонки из отряда Винни сильно запоздали к обеду. Девочке пришлось исполнить обязанности дежурной, хотя не её очередь была, и долго ждать товарок среди целой плеяды тарелок с тем и другим. Крепилась-крепилась, потом решила съесть сначала второе, чего раньше никогда не делала. Наверное, нарочно делали паузу на раздаче между блюдами, иначе фиг бы кто бурду эту ел. А когда рядом тарелки толпятся — ясно, что выберешь. Ну, и пришёл во время еды аппетит — волчий. С размаха "ушла" вторая тарелка и даже третью наша изголодавшаяся начала, когда сотрапезницы изволили-таки прийти. Всё-таки раньше обед неполноценный был, не наедались дети… ну, едоки, досыта.
     И сейчас у кого-то вдвойне неполноценный получился. Если без экивоков, то просто хреновый. Двоим надо съесть по две тарелки отвратного первого, или же одной — две, а вторая согласится доесть второе за Винни. Ну, и поссорились девчата, такой две минуты назад ещё дружной гурьбой ввалившиеся в столовую. Первого не хотел никто, а третью тарелку велели доесть Винни, отобрав у неё компот. Думали, может, стошнит её от объёма, и сильно разочаровались, когда увидели, как она облизывается и чуть-чуть рыгает.
     Оказалось потом, что друг с дружкой они ссорились, потому что по техническим причинам отложить нельзя было — срочно надо было решать, кому что есть, пока не остыло. То есть — окончательно не остыло. А месть Винни отлагательство допускала, стало быть, и подготовиться можно было. Участвовали трое — атаманша, выпившая чужой компот, и двое, съевших по два первых и очень потому печальных. Девчонка, о которой я говорил в начале, одна из них была.
     Кто-то ещё тоже участвовал, потому что Винни задержали сразу после подъёма, чтобы она не побежала в туалет вместе со всеми. Она, впрочем, и сама не очень стремилась. Мчится ватага, вбегают в туалет и самые наглые первыми занимают кабинки. Зачем тогда спешить остальным? Чтобы ещё раз убедиться в своей нерешительности? Или убедиться, что бег отнимает силы и ты еле-еле терпишь, когда выссутся бойкие? А вот бегут, и ты бежишь, не раздумывая.
     Физзарядки у девочек, по существу, не было, и спешки "как на пожар" по утрам не наблюдалось. Ещё был негласный обычай до завтрака ходить в одном белье (плавках и бикини, кто не очень развязный), если куда надо, а на завтрак являться уже одетыми, и потом уже только на пляж раздеваться. Кто-то всё же делал, чудак, зарядку, кто-то подставлял тело лучам утреннего солнца, всем было сподручно нагишом умываться. И Винни тоже пошла или побежала в туалет в бикини — она робкая, в нижнем белье не могла.
     Вход в него по бокам, М и Ж, и вот из-под Ж сзади высовывается фигура и манит нашу спешашку пальцем. Таинственно так манит, девочки это умеют, а сама одна и тоже в нижнем белье. И палец к губам прикладывает. Словно за свою считает. Как тут не заглянуть?
     И Винни доверчиво заглянула в полутораметровый проход между задней стенкой здания туалета и забором лагеря. Там иногда девчонки секретничали, место уединённое, надо только прислушиваться, нет ли кого за тонкой стенкой. Бывало, мазались запрещённой косметикой, чего в спальне не сделаешь. Сговаривались, плакали, утешали друг друга, да мало ли чего. Запахов тут почти не было, разве что пахнёт порой случайно.
     В заросшем травой проходе было ещё двое (да-да, жертвы противного первого), но с видом безобидным и тоже в белье. Винни подумала, что нагрянь щас сюда хоть один и маленький, но одетый мальчик, и будут они жалко перед ним смотреться.
     Атаманша говорит, мы, мол, дырку провернули в стенке, хочешь за мальчиками подсмотреть? Мы всё утро тут балдеем, выбираем себе друзей по длине этого самого, давай и ты. Только тихо. Давай, а!
     Только поймите её правильно. Винни вовсе не собиралась подглядывать, а тем более мерить на глаз мужские достоинства. Неизвестно, прельстил ли бы её вид нагого мальчика, но вид справляющего нужду просто-таки отталкивал. Девочек в таком виде видела, знает. Потом, это опасно, дырочку могли заметить — и тогда каюк. Говорят, в соседнем лагере позапрошлым летом засекли, поймали, привели в свой туалет и заставили на их глазах справить нужду. Только там наоборот всё было — двое мальцов подсматривали в женский.
     Нет, Винни заинтересовала сама дырочка, неужели умудрились провернуть? Ведь для того и отодвинули на полтора метра туалет от забора, чтобы снаружи местные не подбирались и не подглядывали. Вернее, чтобы находящиеся внутри были уверены, что снаружи не подберутся и не подглядят. Конечно, это успокаивало, расслабляло, но если дырка большая, да ещё девичье фырканье откуда-то в мужской доносится, то могли и засечь. Да, может, и нет там уже никого, поздновато она прибежала, задержала её Светка глупым предложением поменяться на день бикини. Разве они одного размера? Нет, обязательно надо примерить, задержать… Но больше всего охота увидеть, как это делается, например, что увидят мальчишки, если в их половину такую же провертят.
     Сделала несколько шагов. Оказалось, это для того, чтобы завести её поглубже в проход. И вдруг — взяли её под белы руки, запястья будто в наручники попали, сильно потянули в разные стороны, развернули тело. Атаманша, пока жертва чухалась, раздвинула ей ноги, двое по бокам поддели щиколотки и зафиксировали ноги, стояла чтоб неустойчиво. Атаманша стук-стук по ножкам, чтоб развести пошире, на пределе связок. Рыпаться в таком раскоряке трудно, опоры нет, удержать легко.
     Что такое, зачем, почему? Атаманша ей: тихо, кричать не стоит, тут всё слышно. В случае чего — мы, трое, задержали тебя при попытке подсмотреть в мужской. Поэтому лучше молчи. Ты наши тарелки очистила, мы щас хотим посмотреть, на пользу ли пошло, наполнишь трусы свои нам на потеху. А можно и вот так — она подняла из травы ножницы. Вмиг разрежу на тебе всё, зови тогда на себя любоваться. И повесила, чертовка, раскрытым клювом ножницы на поперечную сзади планку лифчика.
     Винни помертвела. Остаться в лагере нагой — дело гиблое, да и бикини было у неё особенное, жалко очень его. Когда работаешь вожатой и перед тобой мелькает масса девчат, поневоле начинаешь разбираться. Если трусы сзади большие, охватывают попу, то подчёркивают её величину, даже преувеличивают. Если сзади — лямочки только, типа стрингов, это тоже подчёркивает мощь ягодиц, иначе только. Нужен недюжинный вкус, чтобы подобрать трусики так, чтобы они попу скрадывали, не давали ей выдаваться, когда сзади смотрят. Винни, или кто ей там покупал, это удалось.
     Дело в том, что она раньше как-то не задумывалась о девичьих формах, а потом взглянула на себя сзади в зеркало и обомлела. Большой очень ей задница показалась. На самом-то деле ничего особенного, но… Подобрала вот такие трусы.
     С бюстом та же история. Большие чашки и съёжившиеся до колпачков — всё зрительно грудь умощняет. Виннино бикини и тут на высоте. Скромная, но всё же заметная грудка, ни покрышка припухлостей, как у девочки, ни подчёркивание форм, как у зрелых женщин. В общем, вдвое страшней такого бикини лишиться.
     Но угроз мало. Атаманша заранее приготовила несколько крупных гладких желудей, вложила их в презерватив. И сейчас быстрым движением вставила этот подручный кляп в рот жертве, завязала носовым платком.
     Это чтоб жертва плаксивым шёпотом не разжалобила кого из них. В принципе, каждой девчонке хоть раз в жизни доводилось крепко терпеть. Может, и позор испытать. Кто до конца урока не усидел, кто в компании боялась признаться, кто проснулась после кошмарного сна в мокрости. А то ещё намеренно писсингом занимаются, силёнки свои переоценит и протечёт на публике… Вообще-то, это позже наступает обычно, разве что старшая сестра вовлечёт.
     В общем, если напомнить хоть бы одной из держащих, как она страдала и мучилась, воззвать к состраданию, и пытке конец. Всё же на соплях, на тонкой ниточке. Вырвется одна рука, и уже можно затевать барахтанье, свалку, драчку, рукой кляп изо рта долой, в пылу и закричишь, забыв, чем тебе угрожали. К тому же нога, даже слабая девичья — это мощное оружие, удар пяткой особенно. Страх научит пинаться.
     Не такие уж жестокосердые в лагере девочки, чтоб из-за паршивого супа и вкусного рагу такое над подружкой выкомаривать. Поэтому жертва должна молчать. Мало того, атаманша должна шёпотом будить всё время мстительные чувства. А чтобы боль в глазах жертвы не проняла саму атаманшу, надели той чёрные очки.
     Так они и стояли, двое распинали Винни, атаманша вполголоса бубнила ругательства, перекатывались во рту жёлуди, трое ждали, потечёт из четвёртой или полезет. Всегда же после сна помногу спускаем в очко. Мальчики — те ещё могут, вскочив ночью, пожурчать в кустах возле домика и снова под одеяло, а девочки — нет, приучены опорожняться в одном месте.
     Дёргалась, конечно, да неудачно так враскоряк. Пробовала мычать, но атаманша зажимала ей нос и мычать становилось нечем. Делала отчаянные движения тазом, живот ходил ходуном, очень хотелось сдержаться.
     Здесь было слышно, как туалет посещают припоздавшие. Сони. Они весело переговаривались, шутили, выпускали газы, мечтали о завтраке, да и вообще, просто издевались, демонстрируя свою свободу. Несколько раз слышались голоса взрослых. Какая это мука — знать, что взрослые в двух шагах, и не мочь обратиться за защитой!
     Раз мычнула — так ей щёлкнули под ухом ножницами и расстегнули сзади лифчик. Намёк понятен.
     Одна надежда — надоест им, отпустят? Увидят, что ничего не выходит, и отпустят. Ой, кажется, лезет! Ммм — а-а, зажалась.
     Одна из тех, что распинала, рассказывала, что после первых трепыханий, кляпа и очков Винни особо и не сопротивлялась. Так, подёргивалась, это легко парировалось. То ли она намечала рвануться и тут же отказывалась от этого намерения, то ли просто неустойчиво стояла, враскоряк такой. Еле успеешь парировать непроизвольные толчки изнутри, которых, если стоишь прочно и не замечаешь. Впрочем, вниманию ослабевать не годилось, и хватки тоже. Стоит руке при одном таком толчке-покачивании выскочить, и кончится живое распятие, наступит барахтанье, вырывания, кляп рукой вон. Головой может ударить, завизжать — в пылу драчки забыв, что мальчишки рядом. Нет, надо быть начеку.
     Ещё когда тело так раскорячено, так беззащитно — можно и щекотать с любой стороны, и ткнуть в уязвимое место. Нет, щекотать её не собирались, но чувство беззащитности процветало.
     И вдруг почуяла "держалка" та, что всё изменилось. Винни начала двигать руками и напрягать ноги, но не вырываясь, а как бы опираясь на держащих её, на землю под ногами, что-то ворочать как будто. Небыстрые, но сильные движения, ритмичные. Эх, да это она пытается справиться с собой, с позывами, мало-помалу ставшими мощными, неукротимыми. Одного сфинктера мало, а вот если устроить по телу мышечную волну, то её импульс ягодицам поможет. И непроизвольно Винни попыталась опереться на чужие руки — мешают освободиться и справить нужду, так пусть помогут с ней справиться.
     Даже хруст желудей изо рта донёсся, челюсти вовлеклись в общий "циклон". Блин, сломает зуб, а мы отвечай! Подбирали жёлуди потвёрже и поглаже, именно чтоб не пережевала, поостереглась жевать, а тут что — не контролирует себя?
     Раньше они держали её крепко, но за одни запястья, обеими ладонями. Теперь пришлось ближней рукой ухватить за локоть, чтоб потвёрже было. Правда, и жертве стало удобнее опираться, вовлекать в процесс, но это ничего. Надолго её не хватит, а есть ощущение борьбы, по итогам которой будет приз. Словно крепость осаждаем, борясь с постоянными вылазками гарнизона. Крепость сдаётся, когда пустеют желудки осаждённых, а тут опустеть должен кишечник.
     Даже немножко стали "водить" вслед за движениями, чтоб скорей обессилела.
     С раздвинутыми ногами худо. Винни попыталась хотя бы согнуть их в коленках, может, удастся высвободить хоть одну, тут уж не о побеге речь, стерпеть бы нестерпимое, но её сурово поддёрнули вверх. Глухо.
     Атаманша присела сзади, просунула большие пальцы через косые канты трусов и у самого заднего прохода попыталась раздвинуть ягодицы. И тут же вскрикнула. Ощущение такое, словно в щель дверную пальцы попали. Такой вот фокус всех мышечных усилий, а на вид девочка слабенькая. Надо подальше, где ягодицы помясистее, верхушки холмиков плоти потрепать и попытаться раздвинуть. Да, и ещё надо подгадывать моменты спада напряга. Продлить слегка период расслабления, разжатия, может, и поможешь осаждённым массам выбраться. Так сказать, вылазка без "влазки".
     Жаль, распорку не вставишь. Вот если бы по напёрстку на пальцы, то можно бы и в логово. Но какие у нынешних девиц напёрстки? Кто шьёт, а не гоняется за импортными шмотками, та считается дурой. Да и маникюр не позволяет.
     Дать бы с размаху по попе в момент наивысшего напряга, сорвать мышечную волну, заставить расслабиться чуть подольше. Нет, бить нельзя — и просто нехорошо девочку бить, даже так вот — по попе, и нельзя давать ей повод думать, что сдалась непреодолимой внешней силе. Сдаться она должна собственной плоти, просто не сдержать позыв, хотя могла бы, могла бы… Терпим же мы, когда не можем отойти в сторонку сразу.
     Движения стали походить на сильные судороги. Первичная "судорога" билась в животе, стараясь разверзнуть запертые врата кишок, а остальное тело напрягало против этого все силы. Противодействие животной судороге и выглядело всеобщими судорогами. На лбу выступили капли пота, дыхание, дисциплинированной кляпом, теперь звучало в натугой, хрипотцой. Хрустели жёлуди между зубами. Трусы на лобке чуть потемнели, всё-таки пузырь эта мускульная круговерть допрессовала, забудешь тут о переднем сфинктере.
     Словно опереться о подставленные руки и взлететь хочет девочка, или, по крайней мере, сделать сальто, как синхронистки над водой. Только бы ножки не вырвались из раскоряка. Давай, трать силы, много ли их у тебя. Аналом никогда не занималась, задний проход не тренировала, долго не сдюжишь.
     Атаманша не выдержала и, поддавшись наитию, в момент кульминации напряга щёлкнула пальцами по животу.
     От неожиданности Винни звонко пыхнула. В туалете заворчали — каждый подумал на соседа по кабинке. Какой-то приглушенный стон, и вот материя на попе начинает вспухать, оттопыриваться. Ага, процесс пошёл! Интересно, жидко или твёрдо, как оно, второе, переварилось?
     Оказалось — твердовато и цельно, как-никак три порции мясного. Атаманша испугалась, что трусиная материя застопорит дело, а то и вгонит часть вылезшего обратно. Получит Винни опыт победы над телом — дальше держать толку не будет. Да и трусики мало испачкаются, а ведь на это расчёт. Нет уж! И мстительная девица, не боясь испачкаться, провела по взбухшей попе ребром ладони сверху вниз, почуяла, как тверда "колбаска", направила её в промежность.
     По команде жертве сдвинули ноги и разрешили приупасть на корточки, в позу "орла". Трусы чуть сползли — поддёрнули. Подключился мочевой пузырь. Жёлуди изо рта долой — и рыдания с содроганиями.
     В общем, три вторых были с лихвой отомщены, размазаны неотмываемо по трусам. В качестве жеста милосердия жертве помогли перелезть через забор, чтоб попасть к речке поплескаться. И вот когда она стояла, выпрямившись и сморкаясь перед забором, одна из державших её за руки и обратила внимание, что трусы с "наполнителем" напоминают мальчишеские плавки. Спереди и сзади. Не размазалось ничего, только подогнулось и выперло.
     И вот это каждый раз вспоминается, просто-таки всплывает в голове, когда видит она от мальчика до старика в обтягивающих плавках. Даже запашок вспоминается. Мало ли что их там распирает. Пришлось носить семейники или… Ну, или заняться нудизмом в масштабе одной квартиры.


     — А ПОЧЕМУ ты называешь Алёнку Плавлёнкой? — спросила меня Кира. — Она что, плавает здорово?
     — Недурно плавает, — отвечаю, — но не поэтому. Просто она летом плавится, вместе с остальными девчонками.
     — Как — плавится?
     — Да обыкновенно, как и ты.
     — Не поняла.
     — Понятно, вы же себя со стороны не видите.
     — Подожди, но плавиться — значит, размягчаться. По-моему, осенью, загорелые, свежие, отдохнувшие, мы наоборот, крепче становимся. Рыхлость теряем за лето. Кто, конечно, не только на пляже лежит день-деньской. Но у нас все плавают, многие в пляжный волейбол стучат, а кое-кто и в футбол с мальчишками на печке…
     — Я не об этом. Я просто смотрю, в каком виде девчонки весной выныривают из курточек. В белых тугих маечках под шейку, так?
     — Так это когда прохладно. То есть пока прохладно. Кофточки сейчас не в моде, вот маечки такие и носим.
     — Бюст грядой вздымается и крепко спелёнут. Всё движется, как единое целое. Особенно хорошо на физре заметно, на лёгкой атлетике. Бежит девчонка, руки работают туда-сюда, тело из стороны в сторону вихляет, ну, и бюст не отстаёт.
     А потом настаёт лето, материя начинает отступать. Появляются декольте, одно декольтистее другого, исчезают рукавчики, заменяются тоненькими лямочками через плечики, спина, та уже не заметь когда голая, до пояса. Пупок… знаешь, надо праздновать День пупка, когда он весной выныривает у вас.
     — Подумаем.
     — И лифчики следуют общему тренду, вплоть до исчезновения, отпускают мало-помалу грудяшки, не мешают им побалтываться и подёргиваться, колыхаться, у кого славные, и раскачиваться. Впечатление такое, будто раньше бюст заморожен был, а потом оттаял и поплыл. Расплавился. Я у Алёнки такое наблюдал, она же на свиданке навстречу бежит всегда и видно, что у неё и как. Вот в голову и стукнуло — Алён, да у тебя грудь расплавилась по сравнению со вчерашним. До осени будешь у меня Плавлёнкой.
     — А почему именно она? У многих так.
     — Да потому что многие — это многие, а Алёнка — моя! Другим пусть другие ласковые слова придумывают.
     Вот после этих слов Кирюха и стала меня у Алёнки отбивать. Но это уже совсем другая история.

     Мой дружан встречался с несколькими девчонками сразу, то есть поодиночке. Всё лафа, но пришло время выбирать, хотя бы начерно, не железный он всех ублажать даже через два дня на третий. Встречается он с каждой и говорит:
     — Ты меня всего вдоль и поперёк знаешь, не один раз кувыркались. Так? Вот тебе тогда метр сатина, сшей мне по памяти плавки, чтоб мне в них кайфово было, как в двоих ладошках. Только на эластан не подменяй, на меня персонально шей, а никак иначе.
     Он намеревался опосля все перемерить и выбрать девицу по плодам рук ея. Но через время, потребное, чтобы дойти до ближайшего канцелярского магазина, одна из озадаченных вернулась и сказала:
     — Ты на мне каждый сантиметр квадратный промял, проласкал, прощупал. На сжатие и растяжение проверял, испытывал. Так? Ну, шить ты не умеешь, на тебе два метра ватмана, нарисуй выкройку боди, чтоб как влитой на мне сидел. А я уж сошью по-твоему.
     Да, шить ныне не многие умеют, но соображать — ещё меньше. Он подумал-подумал, да и женился на этой смекалистой. Но плавки у тех дур собрал и померил — чего зря людей обижать, да и приданое какое-никакое от лица всего женского пола.

     Блин, чего только девки не носят! Захожу в "Интим", там посреди зала девица купальник примеряет. С виду обычный, цветастый, как для синхронного плавания, из тёмно-малиновый, и за счёт телесных клинышков по краям, как бы приподнят на ладонь где-то. А вот промежность не подымешь, её оставили на месте, как бы опустив от нормального положения. Клинышки — не полоски. И вот смотрится эта малиновость, как плавки на мужике со всем их оттяганием вниз, да ещё блеском рельеф усугублен. "Киска" пучит, а выглядит по-мужски. Вот как! Лесби, наверное.

     Я оказался на расстоянии какой-то ладони от неё, так что увидел не только полусантиметровые канты её белой майки, но и обмётывающие их нитки, всё такие чистенькое и целомудренное, ещё ни разу не стиранного вида, контрастирующее с загорелой кожей. Фланелевая мягкость… лифчик, должно, тоже беленький, иначе не только проступал бы, но и просвечивал, столько же мягкий и уютный…
     Прямо воочию я увидел девушкину одёжку перед надёвкой, белое и мягкое разлучено ещё со смуглым и красивым. Различил девственную белизну, вплоть до шовчиков, без которых форму не создашь, и вместе с тем сами по себе они целомудренные, ведь грязца всякая набивается прежде всего в шовчики, но эти чисты пока, и вот одёжка принимает в себя формы девичьего тела, заполняется, кое-где ограничивает, подтягивает, взнуздывает, в молодости это по минимуму, потом будет сильнее. И вот уже восхитительное тело незнакомки явлено взору своими краями только, середина заткана, забелена, середину можно домысливать, и кто любит, тот домыслит лучше.

     Когда Кирка со мной поссорилась, то куда-то пропадать стала. Оказалось — сидит в красном уголке и телик зырит. Объяснила потом — спортивные передачи её понравились, но не футбол-хоккей, а гимнастика. А в летнюю сессию добавились водные виды спорта. И кроме собственно выступлений, в пику мне, нравились ей созерцать выходы.
     Вот выходит на всеобщее обозрение спортсменка с хорошо развитым телом, в облегающей одёжке, вся такая весёлая и жизнерадостная. И Кира почти что слышала, как она всем своим видом говорит: вот я, вся тут, перед вами, всем своим телом блещу, видите? Все вы, мужчины, знаете, для чего предназначено и на что способно женское тело, слюнки, небось, текут у вас. Но сейчас я буду на нём исполнять не это, то есть не то, на что способна любая, а больше всего специалистка по лёгкой… нет, не атлетике, а повадке, лёгкому поведению то есть. Не это, и не надейтесь. А то, что даётся долгими напряжёнными тренировками, и ещё талант нужен, на это далеко не каждая сучка способна, среди них, ваших постельных знакомых, и не найдёте такую. А я вот могу. Смотрите!
     Рефреном в Кириных ушах звучало: не это, не это, не это… Зарядившись этим настроем, она шла заниматься, даже шитьё и вязание вспомнила, именно потому, что никто из девчонок ими не владел почти. А она вот возобновила и совершенствовалась. Спортивными успехами похвастать не могла, с её бюстом и возрастом через узкое окошко даже любительского спорта не протиснется, а вот рукоделие да учёба — совсем другое дело. Ими и хвасталась — не вслух, но всё же. Успокоилась, и примирились мы вскоре.

     Когда я впервые примерил сестрицын купальник и прочувствовал себя в нём (а иначе и возиться не стоило), то поразило ощущение, схожее, наверное, с самочувствием цветов с длинными стеблями, упакованных в целлофан и слегка перевязанных бечёвкой. То есть чувствуется такая рельефная, с узкими и широкими местами одёжка, но нет ощущения перепоясанности, удержания на теле одежды путём врезания поясков в тело, чем грешат плавки, особенно с верёвочкой. Всё распределено равномерно достаточно, и вообще, одежда женская, щадящая и формы, и тело в целом. У мужчин-то кое-чего не щадит, вылезает, но можно пододеть стринги пожёстче, и всё клёво.
     А потом я понял — именно поэтому пожилые носят подтяжки и плюют на ремни.


     В школе мочевой пузырь меня не слишком беспокоил. Приходилось иногда терпеть до конца урока, не не более и не на грани описывания. Некоторые наши пацаны, мелюзга, боялись просто в туалет заходить, и курят там, и деньги могут отобрать, и издеваются, так они терпели так, что пулей после уроков домой бежали. Ну да я никогда этим не заморачивался, шёл — и всё.
     Может быть, и остался бы "мочевым девственником" до поездки в город, шляния по нему с пивной бутылкой и развращения Интернетом, если бы не один случай.
     Последнее безмятежное лето — перед выпускным классом, осознав это, использовали мы его до последнего денька, на следующий год не разгуляешься уже. Во второй половине августа, против обыкновения, ходили на речку так же часто, как и в знойном июле, хотя и воздух уже не такой тёплый, и вода охлаждаться начала.
     И вот собралось однажды на речке четверо нас, парней. Лежим на песочке, ветерок прохладный, но солнышко греет, приятно так, а в воду лезть не спешим, знаем, что она не такая тёплая. Особенно когда согреешься на солнышке, и холодной она покажется. Бузим о том, о сём, загораем. Девчонки вот не пришли — им, к счастью, не надо выпендриваться перед нами, в воду лезть, они уже с начала августа только загорали. Конечно, чего им сейчас сюда переться: в бикини холодно, в сплошном не загоришь. Ну, а у нас плавки не утеплишь.
     Хотя нет, вру. Когда на речку ходили мужской компанией, а не вперемешку, надевали полуплавки. Ну, которые не целиком всю промежность запаковывают, а только посередине поддерживают, чтоб не вываливалось, а с внутренней стороны бёдер там "декольте" с просматриванием. А что, и лифчики девичьи не целиком кругляшки их покрывают, мы-то чем хуже? Такие полуплавки обычно идут под трусы в лёгкой атлетике, бёдрам легче, не так плотно их канты облегают и тормозят, нам физрук объяснил. Когда спринтуешь или, наоборот, бежать тебе долго, это чувствуется. Ну, а мы с мальчишками их на пляж приноровились носить, уже без советов физрука. Называли их подгузниками или пах-гальтерами. Но сейчас мы в обычных.
     И вдруг прибегает пятый и приносит нам арбуз. С бахчи неподалёку, ясно, что не купил. Мы и раньше знали, что он греет там руки, но всегда он таскал добычу домой. И вот почему-то нам принёс. Не сказал, свинюк, что сторож тамошний его заприметил и погоню вроде бы учинять стал. Сказал только, что ликвидировать "ягоду" надо побыстрее, а то мало ли что. Ну, и умяли за милую душу, поровну на пятерых, а арбуз большой, килограммов, наверное, за десяток. Это я так сказал, что Вовка прибежал, а так он пришёл, шатаясь под тяжестью. Потом мы уже поняли, что до дома он бы не дошёл, устал, а сторож налегке, с одним ружьём, хотя и старик, но умаявшегося молодого достанет. Лучше уж пятую часть утилизировать, чем всё потерять, да ещё попасться. Умно, ничего не скажешь.
     Последствия такого накачивания сочной мякотью никого не пугали, тут и лесок поблизости, и в воде можно разрядиться, и вообще, девчонок же нет, стесняться некого, если уж приспичит остро.
     Ну, зарыли мы корки в песок и снова базарим. Раздувшиеся животы тихонько бурчали и постепенно опадали, в кишечник, что ли, проходило. Минут через десять, чую, надо бы отлить, но можно и погодить. Может, все сейчас пойдут, ну, и я за компанию.
     Вдруг Вовка приглушённо вскрикивает. От того самого леска идёт к нам сторож с бахчи с ружьём. Выходит, знал, что погоня будет, озирался, нам только не сказал. А сейчас уже поздно. Хорош, привёл "хвоста"! Мы ему говорим — быстрей раздевайся и делай вид, что лежишь тут с самого утра, мы твоё алиби подтвердим. Особенно кеды выдать могли, на них земля налипшая, бахчевая. Ну, мы их под всю нашу кучу одежды и сунули, не побоялись, что испачкают. Товарища же выручать надо! Мы же понимаем, что с такой тяжестью зайцем не попетляешь.
     Бежать он не мог — и прольёшься при резком усилии, и нас подведёшь. Корки закопаны неглубоко, поленились мы, так что при подозрении можно и обнаружить. Нет, единственный выход — прикинуться с утра загорающими. Это мы и потом, после всего случившегося, не отрицали.
     Сторож подошёл, медленно прошёл перед нами, усиленно делающими вид, что загораем, и тронул дулом ружья Вовку за руку:
     — Слышь, парень, это не ты сейчас на бахче был?
     По лицу признал, не иначе. Впрочем, может, намётанный глаз и отличит только что раздевшегося от давно лежащих. И одежда Вовкина поверх кучи, только кеды внутри. Кто долго работает по части охраны, привыкает всё такое подмечать.
     Вовка сдавленно так говорит:
     — Нет, не был. Какая бахча? Мы тут уже с час лежим и ничего не знаем.
     — С час, говоришь? — переспрашивает сторож недоверчиво. — Что же вы тут, загораете, что ли? Плавки у вас сухие, в воду не лазили, стало быть. А не прохладно загорать?
     — Нет, что вы, — отвечаем, отводим от проштрафившегося внимание, — самый раз. Бархатный сезон. Солнышко приятное, ветерка нет почти.
     И тут в животе у него предательски заурчало. Мы смотрим друг на друга — а животы наши, хоть и спали от распора желудочного за эти десять минут, теперь выпучиваются ниже, где пузыри. Мы стали их незаметно втягивать и удерживать в таком положении.
     — Ну, ну, лежите, значит, — продолжал сторож. — А где же вещи ваши, окромя вон той кучи одёжи? Натощак лежите, что ли? Нынешняя молодёжь всегда что-то жуёт и пьёт, а вы?
     Чёрт, когда же он отвяжется? От этого втягивания живота мне уже по-настоящему захотелось "за кустик". Незаметно отворачиваюсь и отпускаю живот. Чуть полегчало.
     — Мы не жуём, — отвечаем. — Мы утром позавтракали, вот позагораем и пойдём по домам обедать. Чего зря сумки с собой таскать, аппетит перебивать? — повторяем аргументы родителей, к которым почти никогда не прислушивались. — Мы бы и одежду дома оставили, да после купанья холодно голышом ходить.
     — Так-так. Значит, с утра ничего не ели?
     — Ничего!
     — И не пили?
     — И не пили. — А что ещё оставалось отвечать? Как назло, ни одной пустой бутылки нет поблизости. Мы же собирались быстро мокнуться — и по домам, а загорать стали лишь тогда, когда поняли, что вода не та. И вообще, с непустым пузырём в прохладной воде некомфортно.
     — Это хорошо, что не пили, — со значением говорит дедок. — Значит, в ближайшие полчаса в туалет не захотите. А за эти полчаса расскажу-ка я вам то, что вы от меня давно добиваетесь, но малы раньше были, чтоб такие вещи слушать.
     Сразу всё стало ясно. Проклятый старикан подловил нас на слове и заманил в ловушку! Вес арбуза он примерно знал, нас пятеро, всем поровну. Знал он и кинетику оборота арбузной воды внутри организма — хотя бы по себе. По его расчётам, полчаса нипочём не выдержим, если виноваты. А наши расчёты были ещё пессимистичнее, потому что стали аукаться втягиваемые животы.
     Может, соврать, что с утра не ходили и вот захотели? Но нет, после арбуза струя толстая и долгая, неконтролируемая, к тому же светлая, в отличие от долго удерживавшейся мочи, и он сразу же догадается. Особенно если бурить начнут все пятеро — вот он, арбуз! Остаётся терпеть, может, улыбнётся удача и выдюжим-таки? Дедова наказания избежим, хотя самонаказание в разгаре. Ясно уже, что надолго такой терпёж запомним. Может, ему этого хватит?
     Кто не верит — тот съешь арбуз и засеки время. Только прибавь к получасу ещё четверть — пока дед догонял Вовку, пока к нам подходил, пока разговоры хитрые вёл.
     Мы чувствовали себя, как рыбы на раскалённой сковородке. Обычные позывы, усиливаясь, переходили в ломоту внутри пузыря, незнакомую и от того пугающую. Кто знает, когда он у тебя лопнет? Может вот-вот… А дед, подмигивая, поведывал нам о том, как нужно подбирать арбузы для женщин, исходя их формы их грудок — "апельсин", "мандарин", "груша", "кабачок", "бокал для шампанского".
     Вот ведь свинство какое! Среди нас ходили слухи, что бахчевик знает такие вещи, и мы специально хаживали к нему покупать арбузы, надеясь выведать секрет, а заодно и поболтать о запретном. Тут же начинали есть, и его приглашали, пытались разговорить. И он каждый раз уворачивался — мол, молоды ещё, да и что за груди у ваших девчонок! Лепёшечки одни. Мы аж извелись. Каждый специально узнал форму бюста своей девушки, хотя по деревенским неписаным законам они перед нами бюстгальтеров (не говоря уж о трусах) не снимали, отношения достигали лишь лёгких поцелуев, и то по мордасам не схлопочи, если переусердствуешь. А когда чашки жёсткие, поди угадай форму содержимого! Но смогли-таки, взглянули и так, и эдак, кто, может, и напрямки спросил, по секрету. Но от деда ничего не выведывалось.
     Ещё он говорил о том, как, договорившись с ним, парни воруют у своих подружке трусики, натягивают их на дозволенный арбуз и затем ждут, когда он созреет и их растянет, поливают кто водичкой, а кто и мочой, ежели арбуз поодаль от других. Подружек приводят для того же. Такое мочение вроде бы помогает и в конечном счёте трусики растягиваются до порядочных мужских плавок: всё что нужно закрывающих, только очень тонких — закон сохранения материи. Кайф в таких щеголять, видно же, откуда ноги растут, то есть происходят такие плавочки, а порой виднеется и ещё кое-что. Но, поскольку всё затянуто и материя изначально прозрачной не была, душа спокойна. Наденет подружка такие же, но необработанные трусики, и садись с ней есть многажды политый мочой обоих арбуз — никому другому его ведь не всучишь. А с подружкой — за милую душу, а потом терпи, кто первый за куст убежит, тому быть в эту ночь снизу. Или сверху — как условятся. Вот на что арбузы годны!
     И вот он сам нам рассказывает давно желаемое, а нам и не слушается. Время тянет, стервец, а заодно и нас возбуждает, у меня уже вставать стал, у остальных, виду, тоже напряг. Запираются мочевые наши пузыри, усугубляется терпёж. Только тронь распухшие плавки — сразу рванут. Хорошо, что живых девчонок рядом нет.
     Аж вспоминать не хочется — бр-р! — да и не законченный я мазохист, не смогу передать оттенки мучений. В общем, губы все искусаны, плавки превратились в "испанские сапоги". И чую, что-то мокрое в них у меня поступает уже. Часов нет, а у кого были, боялись напомнить, что полчаса прошли (если только и вправду прошли, в чём я сильно сомневаюсь). Ещё минута — и мы потеряем контроль над своими телами, кто по мочевой части, кто по сексуальной. Даже общий вздох-полустон пронёсся. И тут дед говорит:
     — Ну всё, ребятки, кончай комедию ломать. Всё ведь ясно. Ложитесь-ка рядком на спину, ноги вместе, глаза закройте, пусть на меня животики ваши поглядят.
     Мы удивились, а он добавил:
     — А то, мабуть, ещё о чём вам рассказать? Про волосы на одном женском месте…
     Мы, должно быть, показались ему импотентами, потому что дружно улеглись и закрыли глаза. Животы наши "беременные" скрыть было уже нельзя, кто лежал на животе, тот уже давно поднимался на руках и был рад перевернуться на спину. И слово "кончай" (даже пусть и комедию) нас обнадёжило. Так или иначе, но пора, иначе наши собственные тела нас "дожмут". И бежать, даже от такого дряхловатого старика, мы были уже не в состоянии. Если и бежать, то надо было раньше, а так он нас "утомил" своими речами.
     Я лежал с краю, со стороны деда, и вдруг почуял животом какое-то прикосновение. Может, ощупает наши животики, освидетельствует, так сказать, может, хлопнет — и отпустит? А как ещё "кончать"? Даже если ладонью нажмёт и я немножко не сдюжу, ничего страшного, плавки, вода близко.
     Коснувшийся предмет поёрзал, как бы примериваясь, уходя с лонной косточки, что-то больно твёрд и узок он для ладони. И я вдруг с ужасом понял, что это — торец приклада старикова ружья! Теперь он целиком над мягким животом и…
     Я даже не успел испугаться, как услышал приглушённое: "Хэк!". Такой знакомый, такой привычный на селе звук, с ним косят траву, рубят дрова, заводят мотоцикл…
     А вот сейчас вонзили в живот приклад! Я ещё зажался, как на грех, думал, может, он рукой щупать будет, так есть какой-то шанс выдюжить. Пусть крохотный шанс, но всё же. Может, если бы расслабился, то и легче было бы. Да нет, это всё же плавки, и всё в них в напряге страшном, да и объём такой "арбузный", что и по широкому шлангу вмиг не схлынет. Всё равно взорвалось бы.
     В живот словно попала пуля… да что там пуля — граната! Меня подбросило в воздух. Как оказался на ногах, не помню. Зато помню такую слабость, что старик отталкивает меня рукой, словно кошку, а я не могу даже устоять на ногах, чтоб не упасть, делаю несколько шагов, чую, коли упаду вперёд, на живот — всё, кранты. И так живот словно в огне. Я бы и на стенку лез, если бы она здесь была.
     Стою согнувшись в пояснице, руки машутся внизу бессильно, а краем глаза вижу, как сторож орудует ружьём. Он меня для чего отталкивал — чтоб к ним пройти. Они уже поняли, что плохое грядёт, глаза открыли, так он с ними не церемонился, приклад не прилаживал, как мне, а просто держал двумя руками ружьё за ствол и со всех сил опускал на дутые беззащитные животы, долбасил, долбасил… Кому-то и лобковые кости задел, как потом оказалось.
     Быстро приклад убирает, живот в воздух подлетает мячиком, а тело — как придётся, у кого-то вбок уходит, кто-то через голову переворачивается — страх прямо. Я тоже, наверное, округ головы сиганул, потому что крепко шея у меня болела — когда основная, животная боль приутихла. Кто-то из наших по земле извивается, воя от боли, на ком-то плавки лопнули и обнажили страшную суть…
     Чуть оклемавшись, я стал спешно шарить у пояса, хоть чуточку облегчить чувство прессанутости. Тьфу, да у меня же плавки на верёвочке, а она завязана туго, глаза слезами залиты, нос — соплями, чуть вслепую туже не затянул, так что просто содрал плавки через тазовые косточки, чуть не порвав. Вид открылся — промолчу. Присел, никого не стесняясь, а ссать-то ещё больнее! Стонем сквозь зубы, кто-то кричать пытается. Толстой "арбузной" струи не получилось, зато крови примешалось — любо-дорого садисту взглянуть.
     — Врать не надо было, — говорит сторож. — И воровать. Сами виноваты!
     Я про этого деда узнал много интересного, но, увы, слишком поздно. Знал бы загодя — бежал бы без оглядки, лишь завидев, чёрт с ними, что обо мне подумают. Но… наверное, это потому, что сам я по бахчам не лазил и в круге тех, кто лазил и страдал, не ошивался.
     Так вот, сторож этот не всегда был садистом. Был помоложе — честно, по инструкции дежурил целыми ночами, и в деревенской ночной тишине, бывало, гулко бухало его "соляное" ружьё. Кто слышал, гадал, кому из сельских мальчишек назавтра будет не сесть. Матери ахали, если сыновья решались показать им попы и дырявые штаны, ругались в зубы, но ничего поделать не могли: сторож действовал строго по инструкции, утверждённой правлением колхоза, стрелял не смертельно по тем, кто не останавливался по команде "Стой!", в общем, выполнял функцию отпугивающую и предупреждающую.
     Но вот постарел — и трудно стало не спать целыми ночами. Засыпал в засаде, да ещё и храпел, бахча теряла арбузы. Незадачливый охранник стал подумывать об отставке, о мирном неспешном пчеловодстве, но тут у него, очередной раз закемарившего в засаде, чуть не увели ружьё. Он очнулся как раз тогда, когда похититель с добычей отползал, вскочи и побеги со всех ног — фиг догонишь. Ну, отобрал ружьё, наступил со злости на руку мальчишки, да ещё и пальнул прямо в лежащего. Понять как-то его можно — это ж не шутка, ружьё прошляпить, вещь строго подотчётную, за утерю оружия и под суд пойти можно. А если из этого ружья потом кого подстрелят — так тебя его жена со свету сживёт, не дожидаясь и суда. Ну и что, что солью ружьё заряжал, кто завладел, может и дробью зарядить, а то ещё, чего доброго, и пулей.
     Ладно, изувеченную ладонь и "засоленное" плечо ему простили, но сторожа обуяла жажда мести. Рано, рано списывать его со счетов! Вот и вышел, как в известном фильме, "старик-разбойник", просто понесло без удержу. Тот дикий "ружейный" страх он старался воздать сторицей первому забравшемуся. Причём стал уже не просто инструкционно отпугивать, а подмечать повадки ночных гостей и заманивать их в ловушку, а потом издеваться.
     Однажды в такую ловушку угодили вечером четверо мальчишек и одна девчонка — шалопаистая, разбитная, любительница приключений. И приключение ей выпало, да ещё какое! Сторож держал их на мушке и командовал. Прежде всего приказал раздеться всем до трусов, сложить одёжку в кучу — так бежать труднее. Были бы одни мальчишки — и оголышиться пришлось бы, а тут послабление перед девочкой. Но только и ей пришлось всё скинуть,. Лифчика она не носила, да пока и незачем — только соски побольше мальчишеских, как оказалось, и видно, что что-то их подпихает там лепёшечкой. Если лежит на спине или выгнет спину — то ничего и не заметишь. Да она и не стеснялась особо, страх перекрыл стыдливость, а может, солидарность с мальчишками. Или же она не заморачивалась анатомическими отличиями, раз со всеми бегает, лазит — то и всё остальное общее.
     После раздёжки, а мальчишки все оказались в плавках — после речки не переодевались, домой даже не заходили — их заставили есть арбузы. Мол, за чем лезли, на то и напоролись. По большому куску скормил, гад! Они, увы, поняли это так, что ему протокол надо составить на пропажу арбуза или на израсходованный соляной патрон, выбирайте, стрельну по попам или вот ешьте. Они и ели.
     А потом он приказал девочке связать мальчишкам руки сзади. Следил, чтоб крепче вязала, а то тебя саму свяжу. Для дознания, мол, нужно, записать имена и адреса.
     Связанным, им пришлось лечь на землю рядом, девочку разместили посерёдке. Сторож завёл нотацию, как ему тут трудно одному и как нехорошо воровать арбузы. Имена и не думал выяснять. Мальчишки сначала терпели, урчали животами, побулькивали, а потом спросили напрямки, когда же он их отпустит. И тут слышат: когда кто-то из вас описается и я "посолю" мокрое пятно. Не слабо!
     Да вы не бойтесь, говорит, заряд уменьшу, без детей не останетесь, до свадьбы заживёт, ежели не поспешите жениться. Зато, как в другой раз полезете, это самое место у вас засвербит и отвратит от воровства. А то попы, похоже, выдубил я вам, вот и не боитесь ничего. Придётся по местам понежнее.
     Лушка говорит: ну, а я можно отойду пописаю? Сторож: я их должен на прицеле держать, сбежишь ещё, если так уж невтерпёж, давай здесь, на моих глазах. Ну, она пас. Слёзы на глазах появились и шепчет: "Мальчики, я долго не выдержу!"
     Лежат они, плавки пучит им и вот-вот мокрое появится без особого к тому усилия. Лушка лёжа зажимается через трусы несвязанными руками, потом шепчет: "Мальчики, я сейчас всё, не могу больше!" Они перешёптываются, давайте, мол, глаза закроем, спасём её от позора, а этот козёл пущай любуется, если совесть позволяет.
     Только они глаза позакрывали, она даже встать не успела, сторож достал заранее приготовленную длинную доску — и на животы им. Лушка вскрикнула и тут же описалась. Почуяв тяжесть на животах, мальчишки стали открывать глаза, но сторож тут же прыгнул на середину доски и ещё успел несколько раз подпрыгнуть, гад, прежде чем общая боль не опрокинула доску.
     Мальчишки со связанными руками завыли и забились в судорогах, все, конечно, мокрые, врасплох их застали. Лушка догадалась, хотя сама прессанутая и мокрая, но со свободными руками, подходить к каждому сзади и первым делом, похлопав по плечу, спускать плавки, а уж потом развязывать руки, это дольше. Как-то по-матерински выходило это у неё, что-то шептала на ухо каждому. Сторож снова держал ружьё в руках и ухмылялся.
     Одежду не стал мешать разбирать, да как её на мокрое наденешь-то? Ушли, сверкая голыми задами, Лушка первая, не оглядываясь. А вослед прозвучали выстрелы, будто мало ему прессанутых животов.
     Плохо во всей этой истории то, что отученные не признавались в своём позоре и говорили всем, что расхотелось им арбузов просто. Мол, там, на бахче, они видели множество мешков с нитратными удобрениями, ну, и решили, что такие арбузы им не нужны. Младшему брату не объяснишь, как позорно и больно всё перенесённое, он тебя ещё трусом назовёт и пальцем покажет. Сами мешали предупредить их об опасности, а когда вырастали, то, ничего не подозревая, лезли на бахчу и натыкались на те же грабли. А мучения становились всё изощрённее, садизм накапливал опыт, грабли били всё больнее и больнее.
     На них напоролись и мы, четверо не таких уж и любителей сладкой ягоды, плюс Вовка, до того везучий в своих налётах на бахчу.

     Об одной смене в скаутском лагере я до сих пор вспоминаю с ужасом.
     Лагерь чётко делился на младших скаутов (учеников) и старших, настоящих. Младшие проходили массу занятий, им полагалось воспитатели, чуть ли не за ручку водили, опекали, старшие же пользовались большой самостоятельностью — после посвящения. Разумеется, новички завидовали бывалым, но порядки строгие, раньше времени не посвятишься.
     Жаловались на растянутость занятий, почему это в новичках несколько лет ходим? Я уже потом понял, почему: скаутские науки можно пройти быстро, но человек, то есть ребёнок, всё равно остаётся ребёнком, не созрел ещё для самостоятельных действий. По-хорошему, надо бы не называть младших скаутами, придумать какое другое слово, а то очень уж хотят самостоятельности. Мне эта охота боком, каким сейчас увидите, вышла.
     Дело в том, что было и такое различие: в младших отрядах, если что не так и кто кого обидел, следовало жаловаться воспитателю и тот устраивал "разбор налётов". Взрослые не хотели, чтобы взаимные претензии копились подспудно, а потом взрывались дикими выходками, а то были случаи и придушения во сне, и отравления подложенными поганками — из-за этого скаутские лагеря чуть не позакрывали в своё время. Ну, а старшие находились на самоуправлении и разбирали свои дрязги сами, после ужина, виновных наказывали — наряды вне очереди, раннее просыпание, лишение отгулов и прочие не опасные для жизни взыскания.
     Я в то лето угодил к самым старшим из младших. Мы уже с трудом терпели над собой воспитателя, и вот как-то, собравшись в кружок на пляже, вне его зоркого глаза (он купался в окружении вожатых-девушек), стали говорить, как бы обойтись без взрослых. Ну, правила лагерные для нас менять никто не будет, но можно же не обращаться к воспитателю с жалобами, не маленькие, чай. Управимся, как старшие, сами. Заодно и к "старшинству" подготовимся. Все охотно согласилось, с жаром даже.
     Но встала одна закавыка. Правила под нас не будут ломать не только в плане отставки воспитателя, но и в плане открытого отправления правосудия. Если даже взрослые и поддадутся, закроют хотя бы глаза, то запротестуют старшие скауты, цепко держащиеся за свои привилегии. Многие и ездят сюда, только чтоб чувствовать превосходство над кем-то. Да и взрослых не так-то просто уговорить, наряды вне очереди для младших запрещены, воспитатель не отдаст своё право наказывать карцером и лишением сладкого.
     Значит, придётся всё это проделывать тайно. Есть после ужина личное время, книжки там читать или письма писать, повторять пройденное за день, вот и будем уходить в лес и там вершить суд и тут же — расправу. Выбрали трёх судей, с условием, что если кто из них окажется вовлечён в конфликт, то звание судьи перейдёт к тому, кто на тот момент оставался чист, не запятнан ничем. В лес пойдут судьи, виноватые, обиженные и свидетели. После выяснения обид потерпевшие и свидаки уйдут, и не только потому, что не стоит им присутствовать при экзекуции, но и чтоб взрослые не засекли подозрительное отсутствие многих. Оставшиеся должны "работать" за лесующихся.
     Крепко-накрепко условились: наказания, а без телесных не обойтись, мы-то себя лучше других знаем, да и какие, к шутам, наряды в тёмном лесу, не должны оставлять следов, во всяком случае, к утреннему выходу "в люди" (на зарядку, если попросту), всё должно пройти, а за это наказанные не должны никому рассказывать, как именно их обработали, чтоб страх неизвестности удерживал скаутов от хулиганства. А то мы слышали, как старшие переговаривались: набью, мол, врагу морду, а три положенных за это наряда — пустяки, моя-то морда цела будет. Конечно, гласность и открытость наказаний — это, конечно, гуманно и цивилизованное, вот только профилактическая сила никудышная и провоцирует торг по принципу "я — ему, мне — за него". Набрался сил, чтобы снести наказание — и руки у тебя развязаны, можешь смело нарушать правила.
     Поэтому я не могу сказать, что было в лесу с другими провинившимися. Расскажу, как наказали однажды меня самого. Клятвы это не нарушает, я давно уже не скаут, сейчас, небось, другие у них порядки. А я, может, успокоюсь немножко, когда на бумагу всё выложу.
     В общем, угораздило меня подсмотреть за одной девчонкой, когда она в спальне переодевалась к волейболу. Сама же разделась догола, да ещё походила в таком виде по комнате — а виноват оказался я. А что я? Хотел посмотреть только на неё в белье, что, интересно, они пододевают под пляжно-волейбольное бикини — а она сама "перевыполнила". Разинул я рот, потерял бдительность. И был застукан.
     Я не верил, что она может на меня "настучать". Самой же позориться! Но в той ситуации не объяснишься, меня от окна прогнали. Сунулся потом, а её команда как раз продула матч, и схлопотал пощёчину — под горячую руку. Тут уд все заинтересовались, хочешь — не хочешь, а пришлось ей объяснить, за что. Дело дошло до судей, я "залетел".
     Девочку в лес не позвали, обвинение она выдвинула в лагере, тайно от взрослых, конечно. Свидетелей не было, да и не нужны они, я сам сознался. Думал тем улучшить с ней отношения, вралём не показаться, и трусом. И вообще, нравилась мне эта девчонка, чего греха таить, и хоть отношения с ней начинались с такого вот скандальчика и оплеухи, я мечтал, как впоследствии с ней задружу. Будем со смехом вспоминать, с чего наша дружба возникала, мол, какой дурак был, надо не подсматриванием, а чем другим наготы добиваться. А она, может, признается, что и не хотела оголяться, а вот увидела в углу окна блеснувший глаз и ударила ей в голову смелая мысль — глаз этот удовлетворить и заякорить его владельца, узнать, кто к тебе интерес проявляет: самой проявить. Вниманием-то не избалована ещё. И всё бы получилось, вот только сорвалась с той пощёчиной после проигрыша — это потому что в истерику впадать не хотела, крепилась, а тут я под горячую руку. Врать не умеет девочка моя, вот и призналась на людях, как всё было А за меня переживала, когда в лес повели.
     А я всего-то и увидел, что маленькие, ещё самодержащиеся груди, а внизу только густые волосы, потом узнал, они "киской" называются. Понятно, почему они все в шортиках, а не в трусиках по паховые складки, для надёжности. Да в этой шерсти и всё мальчишеское спрячешь.
     И вот я иду за это дело в лес, между суровыми судьями.
     — Копай! — приказывают они, показывая на маленькую полянку между деревьями, в середине которой красуется пенёк.
     — Где?
     — Где хочешь, там и копай. Пока кое-что не выкопаешь.
     Поджав плечами и взяв протянутый совок, начиная копать. Хм, легко довольно, земля рыхлая. Это и есть наказание?
     Вскоре выкапываю жестяную банку, отряхиваю от земли, откупориваю. В ней толстые карандаши и записка на дне. Карандаши разбирают судьи, записку велят прочесть вслух.
     — "Волейбол. Перебрать болевые точки тела", — читаю текст.
     Они молчат. Хотят, верно, чтобы прочувствовал предстоящее. Как палачи заправские молчат. Наконец один говорит:
     — Что ж, это справедливо. Ты глазами раздражал визуально-болевые точки женского тела, так что, как говорится, око за око, зуб за зуб. Подставляй свои. На волейбол она собиралась — и тебе волейбол щас будет. Раздевайся… ну, до трусов, разувайся.
     Я предполагал, что меня будут пороть, поэтому позаботился надеть плавки — самые толстые, какие у меня были. Но, оказалось, толщина ни к чему.
     — Плавки и всё, что под ними, трогать не будем, — успокоили меня. — Голову тебе прикроем и тоже не тронем. А насчёт остального — уж извини.
     Полураздетого, меня положили попой на тот самый пенёк, велели развести руки. От ступней и ладоней до ближайших деревьев оказалось с полметра — такая вот была полянка. Верёвками меня привязали к ним, да ещё и подтянули, так что я чуть не повис над пеньком. Нет, попа всё-таки его касается, а то уж вообще улётно.
     На голову мне натягивают типа колпака — до середины носа где-то. Становится темно и — страшно.
     — Рот открой, — велят. — Лес вечерний, тихий, крики далеко разносятся, так что извини, — и в рот лезет кляп. Из резиновой груши, набитой пружинками, это мне потом показали.
     — Носом дышать ничего? — заботятся как бы. А как я отвечу. Пока вроде ничего, но то ли ещё будет.
     Слышу тихий голос.
     — Живым останешься, завтра на зарядке и следов на теле не будет. Не паникуй, повторяй себе, что всё заслуженно. Не вздумай ловить в боли кайф, на дно спустишься. — Последнее не понял, да и неактуально это. Неужели есть те, которым это в кайф?
     — Лишнего не напрягайся, — продолжаются советы. — Схватит тебя рефлекс, прогнёт, ты только своей волей не добавляй, а то показаться может, что если ещё поднапрячься, то легче станет. Может, и станет, если один раз ткнуть, а когда серией — это только силы разбазаривает. Тверди это себе, перетерпи, поддай расслабухи. Готов? Мигни, не мычи.
     Раньше сядешь — раньше выйдешь. Преодолеваю соблазн потянуть время, собираюсь с духом и мигаю.
     — Начали, ребята! — слышу.
     И начали они круто. Под самый дых удар. Впрочем, почему удар? Они же только карандашами орудуют, с одной стороны тупыми, с другой — острыми. Значит, тычок это. Но от души тычок, так меня и кулаком не пронимали никогда, а было таких по мне ударов с раннего детства — по пальцам перечесть.
     Но теперь не скукожишься, не закроешься. Тело напряглось само, и попа оторвалась от пенька.
     Распят — тем сильнее у меня захватило дыхание. Спина прогнулась, и всё заперто — ни сюда, ни туда. А тут ещё кляп. Почудилось аж, что он расплавился, стёк мне в глотку и всё закупорил, щас задохнусь. Так печально стало, беспросветно. А мускулы на животе подёргиваются, не хотят конца такого.
     Потом что-то как будто в голове лопнуло, и улетать я стал в бессознанку. Чую — вытаскивают мне кляп изо рта. Свободен рот, а вдохнуть по-прежнему не могу, но хотя бы осознал это и перестал терять сознание. И попа пенёк почуяла — опустился я, подрасслабился. Уже легче, А там и совсем оклемался.
     Экзекуторы, как потом оказалось, мне готовы были искусственное дыхание делать, "поцелуй с этого света". Но я же не совсем слабак!
     Продышался — и снова во рту кляп. Ага, значит, сейчас кричать дёрнет. От чего, интересно?
     А вот от чего — по локтю моему чиркнули. Ага, где нерв. Тоже, как и с "поддыхом", были случаи, задевал я косяки локотком, ну, и искрило. Руке паралич на несколько минут, боль — ну, каждый по себе знает, наверное. Но в быту руку можно согнуть, погладить, водой холодной полить.
     А тут бесчувственная, но обжигающая болью рука просто-таки затряслась, дёргая верёвку, а вторая рука и обе ноги напряглись и оторвали попу от пенька, хотя и косо.
     Нет, я ни за что не поверю, что нагим девушкам так же больно, когда их рассматривают. Может, и неприятно. В уме. А ум такое дело, что и неприличное приятным поворотить можно. А поди-ка, "договорись" с ушибленным локтем!
     Ну, отпустило кое-как, и снова наваливаюсь я задницей на пень. Кроме этих болевых точек я и не знал никаких, не ушибал никогда. Что же ещё будет?
     Я оказался неправ и всё остальное время мучился от своей неправоты. В смысле — от тех слабых мест, которых за собой и не знал. Вернее, на себе. Их оказалось довольно, чтоб биться попой об острый этот пень, напрягаясь и обмякая ещё целую вечность.
     Вот почему они волейболом это назвали — моя задница, словно мячик, отскакивает о пня и всё время в воздухе. А чуть опустится — как на кол садится, уже и в задний проход проникает вроде. Так мне кажется.
     Подробно рассказать не могу: когда тычут, а ты не видишь куда, а только чуешь, да ещё ТАК чуешь, то потом и не воспроизведёшь, и не объяснишь. Потом, от постоянной боли я стал безуметь. Да и неохота помогать садистам, может, они тоже меня читать будут. Ну, борцы и боксёры знают, им по должности положено. Но у них соперник не беззащитен.
     В общем, измочалили меня, словно нервы догола раздели. Я стал такой слабый-слабый, уже и пузырь не держит, один плавки спасают, и боль даже глушится стала. А может, исчерпали они сильные "болячки", под конец пошли так-себейные. И попа моя прочно угнездилась на пне, кончился "волейбольчик", а кляп стал клокотать во рту, то есть это я уже слюну и выдохи не контролирую.
     — Всё! — слышу и уже никак не реагирую.
     Вынули мне кляпик, отвязали, сняли с кола… то есть пня и положили на траву. И плавки приспустили, чтоб рвущееся на свободу последних сил не отнимало. Сняли с головы колпак, а всё равно что и не снимали. В глазах вроде светло, а что вижу — не воспринимаю.
     Как обратно добирался — не отложилось. Должно быть, вели меня под белы рученьки, полубесчувственного. Очнулся только утром в постели.
     А та девчонка меня почти пытала — что я из-за неё перетерпел? Но я молчал, не сдавался. Всё равно девушкам не понять мужских разборок. Но кое-какие неточно запомненные точки я у неё ущипнул, когда мы ласкались. Ей, по-моему, это только в кайф вышло. Как и мне, когда они меня без ничего увидела…
     А в следующую смену я эту девчонку от волков караулил.
     Дело было так. Однажды лагерь проснулося не от обычного горна, а от истошных криков: "Волк! Волк!" Разумеется, носы прилипли к стёклам, за ними маячили сонные глазёнки. По территории крутилась большая серая собака, а вокруг неё метались поварихи, завхоз и все, причастные к завтраку. Среди них был и сторож дядя Прохор с ружьём в руках. Надо же, а мы думали, что оно для красоты и острастки в сторожке висит.
     Почему-то для выстрела сторож припадал на одно колено, но волк убегал, ствол приподнимался за ним и в зоне разлёта дроби оказывались люди. Чертыхнувшись, дядя Прохор тяжело подымался с колена и снова бежал к непоражённой цели, крича: "На меня, на меня загоняйте!" Всё повторялось.
     Оказывается, рано утором, как обычно по этим дням недели, в ворота лагеря вкатилась повозка с продуктами. Аппетит у скаутов на свежем воздухе был отменный. За повозкой, как всегда, бежали две-три местные собаки, привлечённые запахом. Сердобольные поварихи кормили их остатками и тихо-мирно выпроваживали.
     На этот раз среди собачек затесалась большая серая, с вытянутой мордой. Повариха, встречавшая повозку, стала закрывать ворота и вдруг ахнула:
     — Батюшки светы! Это же волк!
     Панический крик не замедлил подхватиться.
     — Где волк? Неужели волк? Ах! Волк, волк! — кричали все, будоража лагерь.
     Серая собака вздрогнула и заметалась. Это сочли чуть ли не признанием вины — вины бытия волком. Я же думаю, что это была просто собака волчьего вида, может, полукровка, соблазнил дворнягу какой блудный неопасный волчишка. Но у этой псины выработался условный рефлекс на слово "волк", часто она его слышала и слишком часто за этим следовали грозные оргвыводы вплоть до ружейных выстрелов. Приходилось спасаться.
     Не завопи повариха, промолчи окружающие — собака бы в числе других поела и убралась со всеми. А так… Не зря говорят: назови человека сто раз свиньёй, и он захрюкает. Бедному псу просто-напросто внушили, что он волк, к счастью, кусачие волчьи повадки вселить не могли. Только поджимать хвост и улепётывать.
     В конце концов "волка" затравили, пальнули мимо, и он перескочил через ограду лагеря.
     И снова взрослые оказались не на высоте. Им бы промолчать, а они пошли по домикам успокаивать, мол, волк через забор сиганул, нет его больше тут, выходите без опаски. Нет — это хорошо, нет слов, но… но выходит, что через лагерный забор волкам ничего не стоит перескочить. Сегодня он — туда, а ведь может и оттуда, да ночью, да не один…У страха глаза велики. Прокрадётся по дорожкам, все спят, все беззащитные и на ком-то даже одеяло сброшено… Мягкие расслабленные тела…
     Дело усугублялось тем, что двери скаутских домиков изнутри не запирались, замки отсутствовали. Это было устроено преднамеренно, ведь если человек привык спать запершись, то потом в походе у костра он не уснёт, будет беспокоиться. Или уснёт, но с трудом, тревожный будет сон, не выспится, а поход — дело тяжёлое, тут все силы выкладывать надо, а ночью — восстанавливать. Вот и приучали покамест на основе незапирающихся дверок.
     Лагерные девчонки наотрез отказались спать под угрозой нападения волков (уд и множественное число появилось). Завхоз внёс замки в список плановых покупок, а когда его поторопили, возьми и ляпни: а чего вам эти замки, двери-то фанерные почти, а волк, он и в окно сигануть может. Всемогущие существа эти волки, оказывается, особенно когда голодные и особенно когда существуют только в девичье воображении.
     Пришлось учредить ночную охрану. Отобрали парней покрепче, в том числе меня, выдали раскладушки, на которых вожатые в походах спят, и обязали ночевать у дверей девичьих домиков, перекрывая и защищая от волков. Ружьё дали только одному, в центре который, он обязан был просыпаться от сигнала тревоги, передёргивать затвор и палить… по волкам желательно, а не просто по тому, что движется. Особенно если это движущееся орёт: "Волк, волк!"
     У остальных были крепкие палки и увесистые фонарики. Но основным нашим оружием была железная уверенность в том, что никаких волков поблизости не водится, что всё это "великие глаза страха", что "бабы" с ума сходят. С тем и ложились почивать-охранять.
     Первые же ночёвки "под дверью" выявили большой неуют. Оказалось, что слабенький ветерок, который днём не замечаешь даже, сонное расслабленное тело просто-таки морозит. И это при том, что ночевали люди, ходившие в походы и спавшие у костров. Поначалу им не поверили. Они и сами сомневались.
     Но ведь здесь-то костров не горело! И развести нельзя поблизости от домиков — пожарные не позволят. В лесу деревья стоят беспорядочно и гасят порывы ветра, а в лагере не очень капитальные, мягко сказать, домики выстроены так, чтобы ветер меньше на них давил и больше гулял, свистел около. Ну не додумался архитектор до ночёвок "под дверьми"! Наконец, на поход настраиваешься заранее: вынести несколько ночей неудобства, вокруг такие же спят, а тут — родные стены (от ветра, впрочем, не защищающие), а за ближайшей стенкой доносятся похрапывание спящих в уюте и безветрии девчонок. Никак не помогает это сносить неудобства.
     А если начнёт накрапывать дождик или упадёт на тебя что-нибудь, да хоть ветка, снесённая порывом ветра, то вообще убой.
     Чашу сторожевого терпения переполнило "ружейное" событие. Началось всё с мелочи. Одной обитательнице домика захотелось ночью по известному делу. Горшок запасти с вечера никто не догадался, все такие терпеливые. Надо выходить. Но ведь дверь-то снаружи припёрта раскладушкой! Не смея разбудить охранника, девочка попыталась силой… то есть силёнкой своей, налегая на ручку, отодвинуть препятствие. От натуги чуть было не сделала своё дело прямо на месте.
     Хорошо, спящий проснулся от испуганного ойканья, позволил выйти. В белой ночнушке на фоне беспросветной темноты девочка казалась бесплотным привидением, даже странно, как такие имеют человеческие нужды. Из стыдливости она ушла чересчур далеко, может, поблуждала даже, в общем, заставила себя ждать. Разгулявши2ся охранник, зевая, убивал время и вдруг, из озорства, решил украсть у главного ружьё. Ну, то есть проверить, в надёжных ли руках это ружьё. Вдруг на девочку волки нападут, это для них как раз самый лакомый объект, так ружьё должно быть наготове.
     Днём бы ни за что не решился, а полусонному что только реальным не покажется.
     Почти удалось. Но на последнем дюйме выскальзывания из рук спящий инстинктивно цапнул приклад покрепче и проснулся. Сообразил, наверное, что ружья сами не уползают, дело нечисто. Повертел головой и вдруг увидел привидение в белом со стороны туалета. С сонных глаз чего не привидится! Чтобы развеять чары, передёрнул затвор, он клацнул. Показалось недостаточным, палец нажал на курок…
     Слава богу, не попал. А может, дробь не долетела. Или вовсе не было её в заряде. А был ли порох? Громко-то ведь и пукнуть можно. Но вид наведённого на тебя дула и вспышка выстрела потрясают даже бывалого. А уж девочку… Провидение словно и не ходило в клозет, опросталось на месте по новой. Что хуже всего — люди от звука проснулись. Шум, гам, кто-то кричит, "Волки", но скорее в вопросительном тоне. Лучи фонариков прочерчивали темноту. Стрелявший не знает, убил ли кого, но если не кричат, значит, не ранил. Сам пугается до спазмов пузыря.
     Девчонки из того самого домика просыпаются, видят пустую смятую постель соседки, приоткрытую дверь с отодвинутой раскладушкой, никаких следов сторожа, за окнами стрельба (ну уж!) и паника. Что подумали спросонья? Правильно: волк загрыз сторожа, оттащил в сторону, отворил дверь и унёс самое нежное девичье тело, вот-вот вернётся за остальными. Ой, девочки, страх!
     Отсутствие тапочек не вязалось с этой страшной версией, вряд ли волк дал бы обуться уносимой в зубах. Но кто в ночной панике смотрит на какие-то там тапочки? Особенно если их, смотри — не смотри, и нет.
     А я… то есть не то чтобы я, а, в общем, виновник всей этой катавасии, кому по правде полагалось бы под выстрел попасть, спокойно лежал в это время под раскладушкой, из-под которой высовывал руку и утягивал потихоньку ружьё. Знал, что при неудаче сонный недообокраденный начнёт палить куда попало, но не в собственную же постель. Поскольку на этой раскладушке в походах спал вожатый, её ножки-трубки нарастили, чтоб змеи не заползли. Вот и нашлось местечко для ружьетяга.
     В общем, мальчишки после всего этого решительно отказались ночевать под дверьми. Решительно, но не очень гласно. Начальству говорить не стали, решили сперва с охраняемыми потолковать. О том, что волков нет? Как бы не так!
     Речь пошла о переносе раскладушечного поста по другую сторону двери. Тут нет ветра и дождя, да и ружьё будет в полной сохранности. А в случае чего, стрелять удобно, поставив локти на подоконник и чувствуя за спиной крепкий тыл.
     А что, это мысль! Тем более, что можно и коечку у двери свободную выделить, чего на раскладушке ночь скрипеть. Но, поскольку дело это щекотливое, надо соблюсти кое-какие не только приличия, но и правила.
     Соночевник должен быть "обут" в крепкие плавки, поверх чего для маскировки напяливалась девичья ночнушка. Волосы, если не коротко стрижены, перехватывать ленточкой. Чеснок за ужином (а скауты любили!) не употреблять. А чтобы запах не прорвался с другой стороны, в обязательном порядке обед и ужин заедать активированным угольком. А вообще жидкости пить перед сном поменьше, чтоб не просыпаться до утра.
     Такой же сухо-угольный закон действовал и для обитательниц домиков. Им полагалось лежать отвернувшись по койкам к моменту заступления… залегания за боевое дежурство. Перед этим хорошенько домик проветрить, а на ночь ничем пахучим, кремами да лосьонами, не говоря уже о духах и дезодорантах, не пользоваться. Нюхательная атмосфера должна быть нейтральной, раз уж нельзя создать для каждого пола свою привычную. А то ещё приснится общение с противоположным полом, нафантазируешь, глядь… то есть просыпь — а это не совсем и фантазия была…
     Девочки обязались в случае тревоги хранить самообладание, не кричать: "Волки, волки!", а если кто не выдержит — той заладошивать рот. Надо питать к защитнику доверие, он и один может отогнать серых, без привлечения криками подмоги, а кроме того, это, может, и не волки вовсе? Зачем же пугать себя и других? Вот понесут тебя в зубках, тогда и вопи. Потом, может быть разведка боем. Один пугает, а другие из-за забора примечают домик с пугливыми и вкусными девочками — на будущее.
     На всякий случае достали в каждый домик по ночному горшку, вложили в него полиэтиленовый пакет, струя чтоб о стенки не звенела. А койками поменялись так, чтобы ближе всего к охраннику оказались имеющие братьев и опыт спанья с ними в одной комнате.
     Благодаря всем этим предосторожностям почивали без эксцессов, тихо-мирно. Правда, ружьё у главного сторожа однажды всё же увели и на подоконник положили, Невинные шалости, заигрывание, какое-никакое развлечение.
     Волки не появлялись, но слухи о них не утихали. В конце концов сторожам стало надоедать спать в плавках, низ не отдыхает, а больше напрягается. Стали тайком пододевать обычные трусы. Да и девочки, кроме ночнушек, ничего на себе не стали иметь, а то сначала тоже пододевали.
     Хотя волкам, несомненно, чем меньше одежды, тем лучше, вкуснее, меньше выплёвывать. Люди друг друга хоть раздеть могут, а волки? Им, как Михалков в "Вокзале для двоих": "Сама давай, сама…"


     Не вполне понимаю, как это девки могут ловить кайф от лопающегося пузыря. Заставить терпеть врагиню и радоваться её мучениям — это ещё куда ни шло, но корчиться по своей воле…
     Впрочем, долго не покорчишься, разожмёт водичка сфинктер, словно внешний насильник — то, что пониже. У нас, мужиков, возможностей побольше будет зажиматься, поэтому вредно нас терпеть по-настоящему, по-боевому. Почки пробьёт или пузырь растянет. Я однажды так терпел, на грани.
     Случилось это в скаутском лагере, августовским днём или июльским, но прохладным. Мы с мальчишками играли в шашки на террасе домика после завтрака. Подумывали лениво, чем бы заняться.
     В другой день мы бы пошли на речку, но при той прохладе — купаться хотя и можно, но с усилием, без удовольствия. А зачем это делать без оного? Чай, не обязаловка какая, что у нас порой бывали. Типа, тревога, человек тонет, холодно-не холодно, умеешь плавать-не очень, а бросайся и вытаскивай. А это и не человек, а манекен какой притопленный.
     Может, потеплеет, думали. Щурились на нещедрое солнце и лениво играли в шашки.
     На мне, как и на других, были широкие бриджи, под которые пододевались солдатские трусы. Всё свободно в нижней части, всё гигиенично. Но не помогает терпеть, если что. А нужда появилась и начала нарастать. Ещё отхлёбывали из бутылочек.
     Шашечные партии быстрые, порой молниеносные прямо. Будь то шахматы, я бы перед началом сходил всё-таки в сортир. А ту — думаешь, ну ещё одну сыграны и тогда уж сбегаю. А потом — снова и снова так.
     Разбираясь потом, как я довёл нужду до ручки, откопал две причины. Во-первых, не хотелось идти первым, эдакое негласное соревнование между мальчишками. Пусть лучше кто другой проявит инициативу, тогда и все будто за компанию сходят. Во-вторых, имел опыт: однажды пошёл я в такой ситуации в туалет, возвращаюсь — никого нет. Оказывается, прибежал парень из другого домика и сосватал всех в лес по грибы, отличную поляну нашёл. Никто меня ждать-звать и не подумал, ушли сразу, даже записки не черканули. Вечером жрали в три щеки жареные грибочки, а я словно на диете. Обидно.
     Вот и не ходилось мне в туалет, тянул до последней капли.
     Но нужда всё же допекла. Всё, думаю, сейчас иду, не могу больше. То есть, может, и могу, но без гарантий, а увидят мокрые пятна — мало презрения не покажется.
     Приподнял уже попу по стула, и как раз тут прибегает мальчик из младшего отряда, Кешкой, кажись, кличут, и говорит:
     — Лёнька, — а это наш товарищ, — велел передать, что встретил сейчас в лесу девчонок, купаться идут, и будет высматривать, вы соберитесь и приготовьтесь, он за вами забежит.
     Мы оживились.
     Тут надо пояснить. Специального времени для купания у скаутов не выделялось, и особой опеки над ними не было. Скауты — не младшеклассники какие, коим за буйки ни-ни не заплывать и коих поминутно считают по головам. Скаут сам себе хозяин, сам за себя отвечает. Единственное требование — не купаться поодиночке, чтоб в случае чего было кому помочь или в крайнем случае — ответить за гибель. И если ты это правило соблюдаешь, имеешь друга, который подтвердит, что ты с ним купался, то купаться можешь где и когда угодно в пределах свободного личного времени.
     На речке был оборудован пляж, и мы там купались, девочки тоже. Но мы стали замечать, что они стали неожиданно срываться и уходить куда-то в неведомые места, по берегу речки. Не скрывали, что купаться ходят, но вот куда… Да и время не оглашали, чтоб не навязался мужской к ним пол.
     Поползли слухи, что купаются они в уединённом месте нагишом. Тому были только косвенные свидетельства. После тайных купаний на верандах женских домиков не сохли мокрые купальники — в отличие от купаний с нами — а только полотенца. И вообще, зачем куда-то уходить тайком, если не купаться так, как тут, под боком лагеря, нельзя? Не на источник же красоты напали!
     Пытались, конечно, проследить, но они, верно, собирались вне лагеря, а когда шли в это условленное место, были настороже, слежку всё время обнаруживали. Да когда одно идёт, и не поймёшь, к своим или так просто. За всеми не наследишься, хоть ты и скаут-разведчик.
     И вот Лёньке посчастливилось "сесть на хвост" собравшимся вместе заговорщицам, и в короткое время мы узнаем их тайну. Нагрянем туда купаться тоже, или подплывём с соседнего места, и узнаем всю девичью подноготную… подкупальную. Подкупальниковскую.
     Все засуетились и пошли переодеваться. Оплавляться.
     Надо бы сходить в туалет, но я махнул рукой. Можно потерять драгоценное время и вернувшись, не найти никого. Да и глупо перед купанием отливать, если можно расслабиться в реке. А если придётся идти долго, всегда можно отстать незаметно и облюбовать кустик подходящий.
     Зашёл я в домик, снял бриджи, стащил трусы солдатские — и почуял сильный позыв. Хоть в кувшин какой отливай, нет мочи. Ну да, раз оголил низ, значит, ты в туалете, условный типа рефлекс. Пришлось приложить все силы, чтоб зажаться, как бы втянуть поглубже рвущееся наружу. И сразу плавки на тело — хоп!
     Раньше я как-то и не ощущал, что они поначалу холодные, синтетические поскольку, а потом на теле согреваются, а тут вот пришлось открыть этот феномен. Обострилась чувствительность, что ли. И вот пока чуял низ в прохладе, было не очень-то хорошо, зажимался и терпел. А как прогрелось на мне, стало гораздо лучше, легче. Я ощутил, что плавки помогают терпеть. Немножечко вздулось там у меня, пережало напрягшийся канал. И вообще, подобралось, уплотнилось, соорганизовалось всё мужское хозяйство. Можно жить.
     Конечно, этот эффект был мне не внове. В лагере у нас так глупо было заведено, что вслед за горном на побудку сразу шёл сгон на зарядку. Физруки вставали у дверей домиков и торопили, торопили… Тут не только не до уборной, тут скорей бы плавки натянуть после ночных штанишек. А ведь многие физруки — женщины, и те, кто спал на кроватях ближе входа, предпочитал спать в спущенных на бёдра плавках, что только подтянуть под одеялом. Остальные умудрялись перетрусиваться под одеялом, и я в их числе.
     Мы все проклинали тех ребят, что в начале смены улизнули с зарядки под предлогом "в туалет", так что теперь никому не верили на этот счёт и гнали, гнали, гнали… Позволишь пойти по своим нуждам, потом не соберёшь. Быстро не соберёшь. На тех, кто стоит и переминается, отсутствие остальных (особенно безнаказанное) действует разлагающе, потом и они не станут являться вовремя. Так что лучше из домиков — и прямо на площадку минуя отправление нужд.
     Ну, это я потом уже за старших домыслил, а тогда, и не один я, был страшно недоволен этой утренней спешкой-погонялкой. И спать ещё хочется, и пузыри "под горлышко".
     Продерёшь вот так глаза, и… ну, не то чтобы в обосс, но завидуешь себе маленькому, когда под кроватью стоят горшок и ты мог им сразу же воспользоваться. Тело протестует, когда одёжка схватывает пах, не дав облегчиться животу. Пересиливаешь себя, натягиваешь-таки плавки — и на выход.
     Бежишь на площадку, и вдруг чувствуешь, что не так страшен чёрт. Разгуливается потихоньку малая нужда, особенно если не дают упражнения на брюшной пресс. На зарядке хочется, конечно, но не очень сильно, терпимо, дотягиваемо до конца. То ли поджим низа действует, то ли постепенное пробуждение, когда входишь в силу, то ли мышцы разминаются и задают тонус сфинктеру. Но терпеть становился легче, факт!
     Зато потом в туалете, бывает, и по-большому тебя выпотрошит, размякнет животик от удерживаемой жидкости. Воздух в столовой за завтраком намного чище, чем за ужином, когда в кишечник прошли и завтрак, и обед. Все делают это тихо, научились шипеть, а запах-то не скроешь. Соответственно, и аппетит за завтраком сильнее.
     Вышли из домика, снова засели за шашки. Наученный нуждой, я ничего не пил больше, но чуял, что отступившая нужда снова нарастает похожими темпами. Но как-то не боялся больше. В крайнем случае, забежать уж за домик успею. А плавки просто-таки предназначены для того, чтобы их мочили — водой или ещё чем. Выдюжат.
     Вот иной раз хожу, и что-то не то. А подтяну плавки, резинка к талии — шлёп! — и будто вывих вправился, и пояс меньше жмёт, и в промежье дисциплина.
     Где же этот чёртов Лёнька?
     Запыхавшийся, он появился через битых полчаса. Плавки у меня уже сильно вздулись и мочевые ощущения начали уже приобретать оттенок специфически мужских. Я уже созрел для "за домиком".
     Но Лёнька не крикнул: "Вперёд, к русалкам!" Конечно, надо же человеку отдышаться. Но он ре только успокаивал дыхания, он ещё осмотрел нас всех и вдруг отозвал меня за угол.
     — Слушь, Лёш, ты очень хочешь именно сегодня туда? — спросил он.
     Я именно сегодня… именно сейчас сильнее всего хотел отлить, так что дать убедительный положительный ответ не смог.
     — Понимаешь, старик, у тебя тут самые классные плавки. И размер мой. А мне предки по ошибке положили в чемодан серые тряпочные трусики, плавочный покрой только. В воду в таких нельзя, намокнут — сваляться, или облепят, проступит всё. Ты заметил, что я только загорал на пляже? Будь другом, выручи! Одолжи на сегодня плавки, очень уж хочется погарцевать. Я там кое-кого присмотрел, сегодня только. Ух, и тело! А потом я для тебя специально их выслежу, я уже раскусил девчачий их секрет.
     Я пожал плечами. Лёнька умеет быть полезным, что сказал — выполнит. Я ему обещал показать, вернувшись в город, свою коллекцию плавок, которые я надевал сразу после покупки и больше ни-ни. По иронии судьбы, все они были куплены не в магазине "Интим". Первую пару я купил в рядах, одна затесалась между женских трусиков, белые с сероватыми "кратерами" и объёмными жёлтыми пятнами. Название модели и читать с ярлычка не пришлось — конечно, "Яичница"! И название оправданное — жмут они вплоть это это самого… ну, названия своего. Размер мой, а всё моё всмятку. Нет, это редко веселит.
     Вторую пару я приглянул в спортмаге, то были правки для тяжелоатлетов. Довольно высокие, пояса как такового нет, зато весь верх сделан из эластичного материала, как вот бинт-эластик. Надеть это трудновато, только тяжелоатлету под силу (хе-хе!), растягивать надо недуром, а то сожмут тебя, недонадевшего, и не подковырнёшь. Может, спортсменов специальные люди обряжают. Зато когда надел, ощущения — специфические. Жмёт правильно надетое настолько чуть-чуть, что и не замечаешь почти — после всех этих резинок и ремней. Очень приятное ощущение, можно сколько угодно напрягать брюшной пресс, ягодицы — нагрузка равномерно ложится. Носил бы всегда, да вот с надёвом напряг.
     Правда, я сделал несколько фоток в них. Вот, чую, напряглось, вставать начало, оттягивать… но странное дело, выше — никакого эффекта. Всё то же спокойное, еле ощутимое облегание. И вдруг я стал как бы задыхаться животом, род паники, ведь показалось, что на мне это навечно надето и не снять уже никак. Начал в страхе отколупывать, а тут паника плохой товарищ, только поддену, щёлк — и снова зажат. В изнеможении лёг, отключился чуток, а как отдохнул, так и снял — спокойно, но с трудом, и с тех пор больше ни в очко ногой!
     А третью пару привёз мне из-за границы один знакомый, то ли из Малайзии, то ли из Сингапура, может, из Таиланда — не разобрал. Конечно, лианы и попугаю, но фишка в том, что снизу плавки не подхватывают мужское хозяйство, а образуют маленькую конусообразную юбочку между ног, в которую всё свободно свешивается. Клёво так, ягодицы, живот, канты вокруг бёдер — всё, как у настоящих плавок, а основное, так сказать, ощущение — как в семейниках, только ни одной ноге не отдаётся предпочтения. Снизу конус затянут густосетчатой марлей, взгляду мешает, а оттянул — и можно выпустить струю. М-да, у нас такие не наденешь на люди.
     Ладно, уважу человека. Хотелось скинуть плавки тут же. И тут же, отвернувшись, пустить струю, но Лёнька был благоразумнее, пошёл в домик.
     Мне пришлось пойти следом. Может, он одолжит мне свои, пусть и не настоящие, плавки? Всё помогут терпеть. Ан нет, он в бриджах и солдатских трусах. Ну да, в лесу же начал слежку, не успел ещё переодеться.
     Сто раз раньше я снимал-надевал трусы и плавки, но сейчас, пожалуй, впервые я стал стаскивать спортивную одежду, не позанимавшись спортом, не как отработавшую своё — с усталого тела, а волюнтаристски, с тела довольно свежего. Да ещё облегающую одежду, да ещё такие вещи… ну, ягодицы, облегающую. Ощущение какого-то разоружения. Только сейчас я отчётливо понял, что плавки не только прикрывают срам, не только помогают терпеть нужду, но и формуют, подтягивают, энергетизируют ягодицы, а от них упругая сила вливается в бёдра и даже ниже ощущается подобранность, и торсу даётся сигнал: снизу всё собранно, соберись и ты, вон, мышц сколько. А спускаешь — и ягодицы словно обвисают, как женские груди… ну, не то чтобы обвисают, но расслабляются, расхолаживаются, вся энергия из них вон, обычными трусами её не соберёшь. И верх чует — низ расслабился, чего же ради быть в готовности? Так волна разоружения, распоясывания идёт по всему телу. Слава богу, пузырь не сразу на неё откликнулся.
     Сменил плавки на трусы, отдал ему. Чёрт, если там хоть маленькое мокрое пятнышко, он непременно почует — тем местом, на которое оно придётся. Но не рассматривать же, не вытирать. Низ почуял свободу, медленно стал разворачиваться…
     Мы вышли на крыльцо. Лёнька сразу же возглавил группу ребят и повёл её к тайной купальне наших русалок. А я…
     Сделал несколько мелких шажков в направлении за домик. Словно что-то развернулось в мочевом пузыре! Позыв просто неудержимый, взрывной. И такой холодок по внутренней стороне бедра — струйка уже, кажись, побежала.
     Еле успел зайти за домик и сорвать, прямо-таки сорвать бриджи вместе с трусами, ноги уже разводил в процессе. Хлынуло из меня сразу. Но как-то не очень свободно, скорее, натужно. Под конец и давить живот приходилось, воздух портя.
     Вдруг — хлоп! — сильный шлепок по голым ещё ягодицам. Удержался на ногах, оглядываюсь — рядом физрук стоит. Подошёл незаметно сзади, на шум, наверное. Придя в себя от неожиданности, я быстро вернул на место бриджи, чтоб не бил по голому, так он подзатыльник мне отвесил. А кепки на мне не было.
     Это был один из немногих физруков-мужчин, сильный, как настоящий атлет, а не теоретик физической культуры.
     — Что, — говорит так зло, — не утерпел до туалета, траву портишь и нравственный климат?
     Потом осмотрел лужу, а она знатная, не впиталась ещё. Понюхал.
     — Тьфу, я вон откуда дошёл, пока ты тут замлю бурил. Зажиматься сил не жалко, а на моих занятиях будто мухи сонные. На спор, что ли терпел? Ты же не из стеснительных вроде. Или себя проверял? Так вот: учти, это вредно. Если утерпишь по-богатырски, то моча в почки поднимется, даст им жару. Никогда не получал по почкам? Поверь, моча хлестнёт-жиганёт почище. Или сознание потеряешь, всё из тебя выльется, опозоришься.
     Пришлось терпеть — теперь уже нотации. Объяснять, как я дошёл до жизни такой, долго. Просто так вышло.
     Но обидно, просто обидно слушать про нравственный климат. Вернувшиеся с Лёнькой мальчишки рассказали о девичьем купании такое, что я не решусь тут пересказать. Вот кто портит, так портит! Да и траву я всего лишь удобрял.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"