Аннотация: Девочкам, не научившимся кувыркаться вовремя, посвящается.
К мальчишеской борьбе я приобщилась весьма неожиданным образом.
Шёл обычный урок школьной физры. Гимнастика в зале. Мальчишки занимались в чёрных трусах и белых майках, девочки - в фиолетовых гимнастических купальниках. Всё как всегда, на полу, под снарядами, на всякий случай лежали маты.
Собственно, урок уже заканчивался. Свисток, построение в шеренгу, заключительные слова физрука. В младших классах нас после этого строем вели в раздевалку, а сейчас вот стали доверять. Или просто глупо стало отмаршировывать взрослых (ну, почти) учеников по коридору и громко командовать:
- Мальчики - в мужскую, девочки - в женскую!
Нам просто напоминали, что в коридоре надо вести себя потише, звонка-то ещё не было. И физрук просто уходил, а вслед за ним уходили и мы.
Одна деталь: если мальчишки были разгорячены и взбудоражены, не все силы отдали любимой своей гимнастике, мы, девочки, старались немножко ещё задержаться в зале, поправляя маты, открывая форточки и всё такое, а то будут ещё приставать в коридоре... Мы бы и не против, да какая уж тут тишина.
Правда, в тот раз особой весёлости не было. Предстояла трудная контрольная по алгебре, хмурых взглядов было больше, чем весёлых. Может, поэтому мы и не спешили разбегаться по раздевалкам. В спортивной форме контрольных не пишут, мы это осознавали и не торопились переодеваться. 'Спортивка' как бы защищала нас, хотя многие девочки чувствовали себя в трико 'ну точно раздетыми' и разминку перед уроком воспринимали не как подготовку мышц, связок и всего остального тела, а как средство раскочегариться в общем строю и осмелеть перед выполнением упражнений у всех на глазах.
Пока мы толпились и медлили, ворвался Генка из параллельного:
- Математичка заболела! Контры не бу-уде-ет!
- Нет, правда? - выдохнул наш класс.
О том, что это не розыгрыш, говорила неподдельная радость на лице вестника. Он даже не стал отвечать, а просто приложил палец к губам - мол, переменка ещё не началась, торжествуйте потише.
Мальчишки сразу же запрыгали, как бешеные, заразевали рты, будто для крика, но бесшумно. Девочки же тихонько завопили: 'И-и-и!', закрывая ротики ладошками, и дружно затопотали чешками, побежали трусцой в раздевалку - праздновать. Я сперва - вместе с ними, а потом передумала. Вспомнила кое-что.
Несколько месяцев назад у нас вот точно так же заболела русистка, и мы тоже радовались - правда, не на физре тогда. А когда она выздоровела и вернулась в класс, то наставила двоек. Может, и случайно, но досталось тем именно девочкам, кто громче всех радовался её болезни. И я поняла - наябедничали.
Примерно представляю даже кто. Она почти не радовалась - внешне, а если и ликовала, то от подвернувшейся возможности заложить одноклассниц. И вообще, она из 'висюлек'. Видели наверняка такую картину - идёт медленно по коридору учительница младших классов, а на ней по бокам виснут ученицы. Раболепно глядят в глаза, лопочут приятное. Это не от чистой души, опасайтесь таких, из них как раз ябеды отменные и выходят. И подхалимы.
Может, и не она, конечно... Не знаю. Ведь громче всех веселились, естественно, отстающие. Но подозрение зародилось. И не хотела я быть в среде одноклассниц, когда такого рода веселье процветает. И потом, меру надо знать. Порадовались, что урока не будет, и будя. А то девчонки - они такие, станут припоминать старые обиды, отрицательные черты личности и радоваться уже самой болезни. А это нехорошо. Мальчишки, незлобивые и искренние, мне в этом отношении ближе. Что, если остаться и вместе с ними поторжествовать?
Ну, я осталась и запрыгала, даже в ладошки бить начала - тихонько, выплеснуть чувства только. Парни, смотрю, кувыркаться начали, на голове стоять - на матах. Похоже - логичное продолжение прыжков. Понять можно, отмена контрольной - это похлеще потери просто урока, можно и переборщить немножко. Тем более что об учительнице ничего не говорили, не злорадствовали, это не то, что девочки в уголочке, да прикрывши ротики ладошками...
Затем стали валиться друг на друга, даже запрыгивать и устраивать кучу малу, а потом бороться друг с дружкой - шутливо. Это уже послесвечение радости, выплеск сил. Мне нравится, когда радуются вот так. Здесь злорадства ни капли нет. Шутливо борющийся не может, не способен наябедничать, широта души не позволит, непосредственность.
Теперь и уйти можно. Но что-то меня удерживало. У нас на физре мальчики и девочки занимаются порознь, на разных снарядах, расположенных в разных частях зала. Друг на дружку разве лишь поглядываем. А ведь есть такие упражнения, парные, когда парень поддерживает девушку, а та в его руках просто летает... Мы несколько раз подходили к физруку, чтоб у нас такое было, но он отвечал:
- По программе не положено. Это ведь акробатика, а у нас гимнастика. Акробатика у вас в младших классах была. Научили вас кувыркаться, чего же боле?
Меня-то как раз не научили, я до сих пор это делать боюсь. Но даже если бы и научили - разве это всё? Тем более что способы кувырков у мальчиков и девочек одинаковые, и чуть повзрослели - хочется какого-то разнообразия, отличия ролей, парности. Ведь из двоих один всегда какое-то дело умеет делать лучше, чем другой. Парни - силовые упражнения, девушки - грациозные и художественные. И потом, я не уверена, что взгляды, которыми мы перебрасываемся, вызваны интересом лишь к чисто спортивной стороне дела. Много интереса к телу, чего греха таить. А вот если будем друг дружку касаться легально, в интересах общих упражнений, то лишнее повыветрится и спортивное выйдет на первый план. Я бы этого очень хотела.
Ну, я и подумала: почему бы не остаться и немножко не подурачиться с мальчиками? Редко ведь выпадает такое. К тому же... ну, ладно, скажу и об этом. Одета я так, что раздеть трудно, облегающее всё тело трико, в которое с трудом залезаешь и потом на ключицы натягиваешь плечики. Вот если бы на мне были, как на мальчике, отдельно - трусы, и отдельно - майка, то поостереглась бы. Всё-таки в пылу борьбы всякое может случиться, в том числе и одёжка какая слететь... ну, или спуститься-задраться. С мальчишками такое бывало. Но мы, девочки, облачены так, что при любых движениях, а в гимнастике, знаете, и размашистые бывают, и ногами враскоряк - так вот, чтобы при любой позе выглядеть прилично, быть гарантированными от всяких случайностей.
Так что одёжные вопросы не останавливали, даже стимулировали.
Я опустилась на маты, но дальше дело не заладилось. Кувыркаться я боялась, а ведь это, пожалуй, единственное индивидуальное упражнение в данной ситуации. А мальчишек свободных не было, да и побаивалась я к ним лезть, самой навязываться. Может, сам кто пригласит девочку на тур борьбашки... приглашают ведь на тур, скажем, вальса.
Нет, никто не хочет. То ли все рады бороться друг с другом, то ли боятся зашибить девочку, то ли считают моё поведение провокацией. Я ведь уже говорила про ябед всяких... В общем, лежу, как дура, и не знаю, что дальше делать. А порадоваться хочется.
Ну, я стала на четвереньки и немножко поползала по матам, повмешивалась в мальчишечьи единоборства. Нет, никто на меня не переключается, не оценивает помощь. Но хоть так, краешком, радость разделить.
И тут чёрт вдруг меня дёрнул. Я оказалась рядом с борющейся парой, один из которых 'встал на мост', это потом я узнала, что так называется, он просто отогнул голову назад, чтобы не касаться спиной матов. А второй его 'дожимал', одной рукой не давая вырваться, а второй давя на грудь. Может, это и было шутливо, даже - наверное шутливо, но мне показалось тогда, что всерьёз. Очень уж напряглась шея у нижнего, глаза из орбит выпучивались, безнадёга во всей позе. Щас сдастся, коснётся лопаток ковра. Или лопнет у него что-нибудь.
А может, и вправду всерьёз борьба уже пошла. Аппетит ведь приходит во время еды. Или просто элементы серьёзного в общей обстановке шутливого и незлобивого.
Я по-хорошему говорю:
- Оставь его, ему больно!
Верхний - нулём, жмёт и жмёт себе. Мне даже показалось, что заулыбался, радуясь чужой боли.
Я попыталась тогда потянуть его за руку, повторить просьбу, но он дёрнул локтем, и я чуть не отлетела. Не мешайся в серьёзное мужское дело, девочка! Осталась - ладно, побудь среди нас, но тихо, не мешай.
А мне, мало того что больно, ещё и показалось, что нижний на меня умоляюще посмотрел. Впрочем, ему ведь всё вверх ногами... Но как бы помочь, сила-то у меня никакая?
Мелькнула мысль: спустить с беспощадного трусы, тогда он волей-неволей отпустит жертву. Но это так, про себя. Я и сама не думала, что решусь. Потом, это же всем видно будет - спущенные трусы. За это могут и... не хочу думать, что.
Так что мысль именно мелькнула - на обочине другой, уже легальной мысли о том, что силой тут ничего не сделаешь - просто потому, что нет её у меня, силы этой. Если брать, то хитростью, и чтоб незаметно было.
Быстро окинула взглядом дожимающего. Обут он был, как и все, в чешки, а поскольку ступни немножко подвернул, то чешки немного отошли от ступней, щёлка такая маленькая.
Тут меня и дёрнул, как говорится, чёрт. Быстро отгибаю одну из чешек посильнее, запускаю туда пальчики и - щекочу.
- Ай!
Успела ощутить, как напряглась до того расслабленная нога - по одной ступне. И в тот же миг передо мной словно взорвался взрыв. Вертухнулась масса тел, хоть их и два всего, с торчащими руками-ногами, меня, кстати, больно задели по плечу - похоже, это как раз верхний и задел, пощекотанной ногой, она ко мне ближе была. И вот уже 'мой' сверху, укладывает 'злодея' на обе лопатки. Дожимать не пришлось, оказывается, не всегда и успеваешь встать на 'мост', чисто сработал, и всё тут - на мой девичий взгляд. Значит, правильно я помогла, тому, кому и надо.
- Туше! - раздались вскрики. Есть ведь вокруг добровольные судьи.
Я отползла в сторону и уселась, подогнув вбок ноги и потирая ушибленное плечо.
Едва встав, побеждённый загундел:
- Это нечестно! Я сам побеждал! Меня пощекотали. За ногу, - повертел головой. - Вон, видать, она и щекотала. А ещё раньше за локоть хватала. Это всё она!
- Брось, Гришан, тебе всё время кто-то мешает! - раздались голоса.
Меня никто ни о чём не спрашивал. Я кожей ощутила: ребята не хотят заниматься расспросами, дознанием, портить радостную атмосферу. Борьба-то шутошная, невзаправдашняя, какая разница, кто победил? А ты тут проявляешь мелочность, портишь нам настроение. Да ну тебя!
Кто-то хихикнул. Похоже, мальчишки воспользовались моей подсказкой и начали пощекотываться. Но мне, я почуяла, лучше отсюда уйти. Просто встать и уйти - это почти что сбежать, поэтому я начала отползать - на четвереньках.
Но не успела переползти и на соседний мат, как моя щиколотка почуяла железную хватку. Понятно кто. И голос его:
- Ну-ка, быстро скажи всем, что меня щекотала!
- Не скажу, - обернулась я. - Ты его мучил. И меня локтем толкнул, ногой задел, когда переворачивался. Первым признавайся.
- Ах, так!
Гришка быстро осмотрел меня - с ног до головы. Это был не взгляд парня, интересующегося девичьим телом, выглядывающим всё, что проступает сквозь тонкую материю; нет, он решал, что со мной сделать, как проучить. Не скрою, у меня заплясали коленки. Бить не будет, но - ох! - что-то проделать непременно проделает. Но что?
Вдруг он ухмыльнулся:
- Ты же у нас кувыркаться боишься, да? Ну, сейчас как миленькая перекувыркнёшься. Я вот тебя!
Я испугалась, попыталась встать, но Гришка схватил меня за плечи, за локти почти, и слегка вывернул. Его руки снизу скользнули в мои подмышки, приподняли мои локотки и пролезли до шеи. Вслед за тем он нажал мне на неё, вернее, на голову уже. Если б я разгадала его замысел и хоть немного напряглась там! А так он буквально воткнул мне подбородок в подшейник, но давить не прекратил:
- Кувырк, девочка, кувырк! - И на ушко: - И пись-пись-пись...
Вот гад! Мои руки беспомощно болтались где-то сверху, а косточки, как говорится, начали трещать. Голова уже лежала на мате и всё больше и больше подворачивалась под тело, боль всё нарастала и нарастала...
Вдруг давление ослабло. Я услышала голос, который сперва приняла за физручий:
- Ты что, Гришка, спятил - девочке 'двойной нельсон' делать?! Отпусти сейчас же! И покрепче шеи ломались.
Руки нехотя вылезли из моих подмышек, и я смогла опереться ладонями на мат, поднять голову. О-ох! Сейчас самое время встать и уйти, ведь мой защитник, сделав своё дело, повернулся и пошёл. Но я не успела. Гришка злобно сказал, почти прошипел:
- Ах, нельзя 'нельсон'! Ну, так я сделаю ей 'нель-соню', уложу поспать иначе. Ну, девка, держись!
Я почуяла недоброе. Мои коленки были сомкнуты, я ведь уже настроилась встать, так он схватил их и раздвинул. Меня пронзил острый стыд. Боже, это же так плохо, когда девочке раздвигают ноги, тут всё близ его глаз, хоть и прикрыто трико. Я никогда не видела себя в таком ракурсе, как мой враг. Что ему видно? Зачем раздвинул? Тонко же там!
Между моих бёдер скользнули мальчишеские руки, раздвигая их ещё больше, но не угрожая промежности. Пошли в стороны, обвили таз, скользнули по попе. И как только соединились где-то между попой и талией, начали давить, да ещё почище, чем на шею. Сильные мужские руки.
- Ай!
Меня снова стало прижимать к мату. На этот раз ниже и без переворота. Я инстинктивно оперлась ладошками, то есть я и раньше ими опиралась, но усилила напряг в локтях, противодействуя. Что бы ни делал мой недруг, надо сопротивляться, нельзя давать ему достигать задуманного. Выстоять, выстоять, во что бы то ни стало выстоять!
Но гнетущие руки были очень сильные, жали всесокрушимо и нестерпимо, прогибая позвоночник, и он 'затрещал'. Нет, нас обучали на физре гибкости, то есть тренировали её, но весьма умеренно, например, 'шпагат' я не умела делать. Не могла и скручиваться в конторсионистские позы, которые видела иногда на фотках. Среднеразвитая девчонка без особых способностей. Может, гибкость и помогла бы противостоять его силе, так нет её у меня. Их, то есть. Силы и большой гибкости.
И мои руки начали разъезжаться. А ведь если чуть-чуть отойдёшь от прямого упора, то потом уже ни за что не удержишь... Мой давитель 'работал' вполне профессионально. Давя на поясницу (крестец?), через боль заставлял торс приникать к мату, и вместе с тем продвигал его вперёд, принуждая распрямляться в пояснице. Даже, кажется, подбородком на попу мою давил, тут не разберёшь. Меня просто размазывало по матам.
Наконец всё было кончено. Гришка перестал жать, вытянул руки из-под моих ног. Единственное, что я могла сделать, уже лёжа на матах, это сомкнуть ноги. Он придавил ладонью мою попку, как бы увенчав распластывание, и удовлетворённо сказал:
- Всё, уложил я тебя. - И чуть тише добавил: - На оба соска. - И снова громко: - Квиты.
Ладонь исчезла, я осталась предоставленной самой себе. Щёки, лицо почуяли жар, я покраснела. Слышал ли кто, что он сказал про эти?.. Даже не хочу повторять. Мальчишки, когда представляется случай, всегда зырят на грудь, как там, растут ли? Большинство из нас имеет ещё не так много, чтобы носить специально лифчики, и когда на груди остаётся один слой одежды, типа вот трико, то кое-что иногда заметно. Особенно когда напрягаешься, скажем, выгибаешься по-гимнастически, и купальник на груди натягивается. Что ж, мы не можем этого избежать. Но вот так, открыто, при всех, назвать вещи своими именами... Ну, бросай взгляды исподтишка, но так-то зачем?
Лежать распластавшись было краснотоскрываемо, но рискованно. Заинтересуются, всё ли у меня в порядке, начнутся расспросы, разгорятся страсти... Я потихоньку приподнялась, отползла к краю матов и уселась, массируя ушибленное место, всё ещё продолжавшее ныть, и прислушиваясь к ощущениям после распластывания. Потихоньку, не выставляя свои страдания напоказ. Не хватает только, чтобы кто-нибудь заинтересовался, полез с сочувствием.
В общем, сижу, словно перед выходом на снаряд, и готовлюсь, массируя мышцы. Те или иные.
Да-а, положили меня на оба... м-м-м, соска. Я даже про себя это с трудом выговаривала, то есть думала, и поспешила прикрыть помысленное ладошками. Сразу же притворилась, что это в рамках общего потирания тела. Щёки ещё не угасли, когда же пройдут?
Почему именно на... на эти места? В мужской-то борьбе кладут на обе лопатки, это символ беспомощности, полного прекращения сопротивления. Конечно, у женщин то же самое, но... Если борющаяся 'встанет на мост', запрокинет голову с чудовищно напряжённой шеей, как только что Стёпка, её надо дожимать, а напротив лопаток находятся как раз груди. Давить аккуратно, одной рукой выше, другой - ниже? В пылу борьбы может не получиться, лучше уж не рисковать, а поменять правила.
Вот Гришка остроумно и решил эту задачу, сделал наоборот. Что женщина (это я себе льщу) больше всего бережёт? Груди. Я имею в виду - из выпуклого, а не въёмистого. И символом её поражения в борьбе может служить 'поражение' этих частей тела, крах защиты. Для этого подходит их прижатие к ковру, то есть к мату. Дожимать можно безбоязненно, давя на спину, на лопатки, 'мост' будет гуманным, без запрокинутой головы, напряжённой шеи и выпученных глаз, а задача судей - следить, ловит момент касания и вовремя останавливать схватку. Если спортивный лифчик жёсткий и судьи зоркие, маты мягкие, то бюсту ничего не грозит.
Мне вот, например, ну совершенно не больно, даже следа нет. Если бы он не сказал 'на оба соска', я бы о них и не подумала, решила бы, что всё тело к матам прижал. Правда, если бы Гришка дожимал за лопатки, ещё неизвестно, как вышло бы. Но он... да, я понимаю, ему просто в голову пришла остроумная мысль спустить суровый мужской приём пониже, а заодно и побаловаться с девичьим низом, подержать его вблизи глаз. Когда бёдра не сомкнуты, сзади виден нижний мыс тела, правда, обтянутый купальником, но всё равно лучше бы мальчишке его не видеть... Так вот, Гришка случайно изобрёл способ мягкого дожатия сосков. То есть для позвоночника-то он самый что ни на есть жёсткий, жестокий даже, но для женской борьбы можно натренировать гибкость, как для гимнастики, лучше даже, и тем самым защититься в какой-то мере. Главное, что у тебя есть возможность уступать напору постепенно, не бухнуться грудью о ковёр, не впечататься в него, а мягко коснуться, и тут же судья засвистит. Кроме того, при известной гибкости позвоночника можно, уступив напору, распластаться телом по ковру и выгнуть спину, подняв голову и оторвав от ковра грудь. Давят-то на поясницу, а не на лопатки! Молодец, Гришка!
У бёдер оказывается особая функция - не пускать руки соперницы до лопаток, заставлять давить много ниже, позволяя защищающейся спасаться гибкостью позвоночника. Правда, при этом они, бёдра то есть, вместе с тазом дают точку опоры вражьим рукам, превращая их в рычаги, и не позволяют вырваться. Но девичьи ручки не такие уж сильные, так что рычаг не помешает. О мощные бёдра тонкие руки можно и поломать... ну, то есть почуять приближение перелома и умерить пыл. А защищающаяся, двигая бёдрами или просто напрягая их, может 'помочь' это почувствовать побыстрее. Так что борьба пойдёт на встречных курсах.
Я так размечталась, что зримо представила, как борюсь по этим правилам с Тоськой - ну, той самой, что ябедничала... по-моему. Уличила её в ябедничестве и вызвала на поединок. Она, кстати, одна из тех немногих, кто носит в нашем классе лифчик. И всячески это подчёркивает, аж смотреть неприятно на её выкрутасы. На мой взгляд, с этой частью белья она вполне могла бы повременить, хотя бы до конца учебного года. Поддерживать ей, уж во всяком случае, нечего пока. Но нет - лифчится и зазнаётся.
Но для моих нынешних целей, наоборот, выгодна большая грудь соперницы, ведь её легче приземлить. При женских правилах защита может состоять в том, чтобы лечь на обе лопатки, раскинуть руки-ноги и не давать себя перевернуть, заставить соперницу потратить силы, поймать момент и... Ведь над лежачей 'трудишься' спиной вверх, грудью вниз. Значит, надо вовремя уйти из-под неё, захватить и, не давая перевернуться, дожимать, дожимать... Тактика, однако.
Такую тактику будут, конечно, выбирать самые тяжёлые. Вот Тоська лежит так и лыбится. Что же мне делать?
Ну, раз борьба женская, то и приёмы разрешены чисто женские. Например, щекотка. А выступаем босиком. Щекочу ступни, они сгибает ноги, приподнимает вверх, чтобы защититься. Главное - перестаёт лежать бесперспективным пластом. Улучив момент, переворачиваю её вниз передом, она, будем считать, успевает встать на ладони и колени, этакий женско-борцовский мост. И я с ней делаю то, что со мной только что с успехом проделал Гришка.
Да, мне выгодно преувеличить размеры её бюста. Тоська должна быть в жёстком спортивном бюстгальтере, да и без него у неё груди не висят, ненамного моих пипочек больше, но я представляю, как у неё там свешивается целое вымя. Висят, болтаются и неумолимо приближаются к ковру. Я давлю, но не недуром, а тонко, используя женское чутьё, где лучше нажать, чтоб дрогнула врагиня, просела.
Представляю себя в роли дожимающей. Получается, что хотя косвенно и окольно, но я обняла её попу. Попищу, вот она у Тоськи славная. Настолько славная, что она носит совсем не школьные стринги и иногда это нам показывает.
Словно бы жму, выдавливаю, 'дою' попу, с удовлетворением смотрю, как она дёргается, выдаёт состояние хозяйки. При случае давлю подбородком, а заодно ищу ногами, коленками точку опоры и стараюсь продвинуть Тоськино тело вперёд, чтобы и с рук её столкнуть, в смысле - с её упирающихся рук, и коленки её распрямить, распластывая низ тела по ковру, что поможет приземлить груди.
Я даже представляю, как от натуги её задница фыркает мне в лицо. Злорадствую немножко на фоне зловония. Раз пошла на такое предосудительное дело, значит, плохи совсем дела, последние ресурсы в ход идут. Стараюсь, конечно, не вдыхать это безобразие, но совсем не дышать нельзя, я ведь тоже в напряге. Но ничего, выносимо.
Людовик, кажется, Одиннадцатый говорил, что труп врага пахнет хорошо. Как бы перефразировать его изречение для нашего случая? Может так: 'Если тело соперницы начинает пахнуть, то это запах скорой победы'. Каково?
И вот, наконец, эти висячие и раскачивающиеся груди касаются ковра... победа!
- Туше! - говорю я и вздрагиваю от звука собственного голоса.
- Эй, ты ничего? - слышу рядом.
Оборачиваюсь. Это Стёпка, ну, тот, кого я выручила. Сидит рядом на матах, а никого больше нет. Здорово я замечталась!
- С тобой всё в порядке? - спрашивает заботливо мальчик. - А то я смотрю, все уходят, а ты всё сидишь, сидишь... Он тебя не очень приложил? Я видел, да на самого насели, не смог вмешаться. Всё цело?
- Всё, спасибо, - отвечаю я, машинально коснувшись груди. Первый раз ко мне такое сочувствие проявляет мальчик. Похоже, искренне и не разглядывает тело, как другие. Можно и поговорить, тем более, любопытно кое-что. - Слушай, как он сказал? Двойной нельсон? Что это такое?
- Это приём такой в борьбе, - объясняет готовно Стёпка. - Руки просовываются в подмышки, соединяются на шее и давят на затылок. Очень эффективно, освободиться практически невозможно. Но и очень опасно, можно сломать шею. Теперь этот приём по большей части запрещён. Да квалифицированным борцам он и не нужен, других хватает, техничных, а не 'бычьих'.
- А почему он сказал 'кувыркнёшься'?
- Так ведь 'двойной нельсон' применяют не только чтобы прижать соперника к ковру их тактических соображений, но и чтобы перекувырнуть через голову. Для этого нужна большая сила и готовность идти на риск, но если выгорит, то соперник приковёрится аккурат на две лопатки, что и требовалось.
- А 'мост'?
- Не успеет он. Лопатки коснутся ковра прежде, чем попа и ступни. И потом, кувырок ведь на секунду дезориентирует. Твои ноги болтаются где-то в воздухе, опоры нет, как бы не сломать чего, ты разброшюрован. Нет, лопатки ковра не избегут.
- Но это же опасно.
- Говорят, опасно. У нас так не делают.
- И борцы не кувыркаются?
- Не видел.
Потом вдруг стал смекать:
- Постой-постой, ты же у нас единственная, кто не научился кувыркаться. Вечная четвёрка по физре в младших классах. Что, и сейчас не можешь? Бои... ну, побаиваешься?
- И сейчас.
- Значит, он тебя этим пугал. Понятно. А я гляжу - чего это вцепился, вот-вот шею сломает. А он пугал просто.
- Но я могла бы кувыркнуться?
- Трудно сказать. Надо навык иметь, а он ведь не борец, Гришка-то. Нахватался по верхам кое-чего, вот и выставляется перед слабыми. Потом, девочки - они же непредсказуемые. Ты бы скорее завизжала, чем от пола оторвалась.
- А у тебя навык есть?
- Ну, я же говорю, не в арсенале этот приём. Но, вообще-то, нам тренер показывал, чтобы мы в случае чего... Постой, ты к чему это? Кувыркаться хочешь?
- Но ты же говорил, что это опасно.
- Конечно, опасно... но это если кувыркаемый противится. Он же знает, что ляжет на обе лопатки, и готов скорее дать сломать себе шею, чем поддаться кувырканию. А если добровольно, и сам хочет... то есть сама хочет. Не знаю...
- Я хочу, но я боюсь. А обычным образом меня не перекувыркнёшь, я визжать начинаю мимо воли. Может, через подмышки - это шанс, а?
- Ну, если хочешь, можем попробовать. Только не визжи, а? Мы тут вдвоём, и если услышат... Ты бы что сама подумала на месте физрука? Завуча?
- Понимаю. Я постараюсь, Стёпушка. Ты меня - аккуратненько, ну, и я - беззвучненько. Сможем?
- Ладно, вставай и разомнись немножко, а то ведь давно сидишь уже.
Я поднялась с матов и начала. Странное дело, первый раз я разминалась не по приказу учителя, а сама для себя, для успеха дела. Но 'учительская' разминка дала мне многое, оказывается, я привычно делала знакомые упражнения.
К самостийной разминке было добавление. Стёпка велел мне поделать 'берёзку', причём ноги наклонять елико возможно назад, вплоть до йоговского 'плуга', а потом переворачиваться на спину и представлять, что кувыркнулась. Ой, я сказала 'велел'? Ну, само так вырвалось. Но к делу же, правда? А если совет к делу, его и приказом считать не жалко.
Стёпа тоже размялся, но, в основном, руки.
- Ну что же, довольно. Теперь вставай на колени, потом - на четвереньки, упри голову в пол, а руки вытяни назад и постепенно подымай вверх.
Тоже 'первый раз' - первый раз мной командует одноклассник, а не физрук. И уверенно как! Обязательно потом надо будет спросить, многих ли он девчонок кувыркал. Мне это почему-то интересно.
- Э-э, да у тебя руки дрожат, - вдруг говорит мальчик. - Так не пойдёт, с боязнью нельзя приступать.
Я разгибаюсь, разочарована.
- Просто подмышки... Уф! Ну, я подумала, что ты можешь не удержаться и пощекотать.
- Ерунда какая! Серьёзным делом занимаемся, а ты вон о чём.
- Да, но вот у нас в детсаду... Там мальчики обманом заставляли девочек что-нибудь сделать, в том числе открыть подмышки, а потом пользовались...
- Ну-у, я-то детсад давно закончил. Хотя, не скрою, баловался со всеми. Ну ладно, чтоб расхрабрилась и поняла механику дела, кувыркни-ка для начала ты меня.
- Я? Тебя??
- Ага. Ты - меня. Конечно, я помогу тебе... то есть сам себе, но только наполовину, ногами, руки-то мои у тебя будут. А ты просто жми сильнее, не бойся. Ну, начали?
Он принял позу, но тут же разогнулся.
- Да, о главном забыл. Ты будешь, как сейчас от меня, справа? Тогда, лишь почувствуешь, что голова 'провалилась' и тело пошло, быстро убирай левую руку, а то зашибу. Нет, правую тоже убрать надо, но левую - особенно быстро. Поняла?
- Ага. Вроде.
- Нет, ты уж точно пойми, а то я себе не прощу, если мы с тобой оба по матам покатимся. Я ведь не смогу в верчке удержаться, вот что обидно. Так что выныривай ручками из-под меня скоренько. А дави сильнее, не боись. Ничего не сломаешь, а сломаешь - прощу. Если же почуешь, что не иду я в верчок, отпускай, не вынимая рук, и как бы раскачивай. Считай: раз-два, раз-два... Ну-ка, повтори!
Я повторила, как могла.
- Поехали!
Он нагнул голову, поставил на пол, руки протянул назад и вверх, чтоб мне удобнее было. Я змеями скользнула в подмышки, обвила и достигла шеи, продвинулась до затылка...
Сердце что-то забилось. Ощущения интересные, он как бы в моей власти, хотя я слабее. Никогда ещё мальчик не подставлялся мне так доверчиво. И даже на казнь чем-то походило, словно голову вот-вот отсеку ему.
Как ни крути, а я собиралась свершить насилие над его телом, да ещё прильнув к нему. Смотрю, он тоже вывернутые, ну, то есть торчащие назад руки двигает, норовит меня поменьше касаться. Обратного пути нет. Давай!
Я надавила, потом сильнее, ещё сильнее. М-да, не представляла, что это так туго. Стёпка напрягся, вижу, помочь хочет, но не с руки, руки-то у него заняты.
Тогда я собрала все свои силы, напряглась так, что купальник запотрескивал и застреляла попа, и провернула-таки Стёпкину голову под него, а за ней пошло и тело. А вот с руками опоздала. Я ведь с ним вместе подалась вперёд, наклонилась и ослабила опору на пол, а без опоры что сделаешь? Только когда почуяла, что завращавшееся мальчишечье тело и меня с собой увлекает, спохватилась и кое-как выпростала руки, в последний почти что момент. Неуклюже выпростала, и еле успела удержаться от собственного кувырка. Всего лишь упала.
Поднимаюсь, вижу - он лежит и через силу улыбается. Потом улыбка сползла, нос стал принюхиваться. Мои щёки зашлись краской, я вспомнила, что не удержалась, попка подкачала. Перенапрягла живот. Но Стёпа говорит:
- В борьбе ещё не то бывает. Ты как, в туалет не хочешь? - Я помотала головой. Какой же он молодец, другие меня освистали бы и ославили до окончания школы. - Ну, тогда давай продолжим. Сама видишь, первый блин комом вышел, - Ну, эту критику мне уже легко воспринимать. - Жми резче, сильнее и руки убирай быстрее, не жалей меня, просто выдёргивай, и всё. Погоди, я сниму майку, чтоб ловчее было.
Он встал и стянул майку через голову. Прежде чем поправить чёрные свои трусы, я увидела вынырнувшую из-под них синюю полоску - от пододетых плавок. Мальчикам так надо. Свой однослойный купальник мне таким тоненьким показался, несерьёзным, тем более, грудки стали явственно выпирать...
И снизу у меня... Рассказать, почему я трусов не пододеваю? Причина в детство уходит.
Я в то время ходила в детский сад, была без ума от всяких утренников и торжественников, любила наряжаться, то есть когда меня наряжают. Стыдно теперь признаться, считала тогда, что если я на празднике одета лучше какой-нибудь девочки, то я вообще её лучше. Такая вот была глупенькая. Но из жизни годков не выкинешь.
И вот однажды встречаю я дома маму, возвращающуюся с работы. И сразу вижу - какой-то мне сюрприз. Выражение лица такое у любимой мамочки, сдерживаемая улыбка пополам с загадочностью, о чём-то молчит, но вот-вот поделится, только вот разденется и умоется. Лучше всего, я уже учёная, события не торопить, делать вид, что ничего не замечаешь, тогда тебя скорее обрадуют.
Вот 'одомашнивание' мамы закончено, пора разбирать сумки. Из одной она достаёт какой-то пластиковый пакет, пряча от меня этикетку (а я всё равно вижу, что там фотка девчушки-гимнастки), и не спешит открывать или отдавать, а говорит:
- Помнишь, дочка, какие чулочки я тебе на новогодний утренник справила?
А я их и не забывала никогда. И не снимала бы, да не дают носить повседневно. Праздничные чулочки, беленькие, шелковистые, на ножку натянешь, белизна чуть разойдётся, с цветом тела перемешается - поцеловать у себя хочется такую ножку. Одна беда, коротковаты, ненамного выше коленок, еле-еле подтяжку закрепить. Из-за этого мне пришлось надеть юбочку подлиннее, но это даже хорошо, вид повзрослее. Но гораздо лучше, если б были такие у меня колготки, тогда и без юбочки можно бы...
- Помнишь, что ты тогда сказала? - был следующий мамин вопрос.
- Конечно. Что спасибо, мамочка. И поцеловала.
- Да я не об этом. О чём ты вроде как мечтала, надев эти чулочки?
- Ну, что колготки хорошо бы такие. А ты купила уже, да?
- А ещё? Не только ведь колготки.
- Ещё? Ах да, что чудно было бы всё тело в такое одеть.
- Да, дочка. И вот теперь твоё желание сбылось. Посмотри, какой я купальник тебе достала, - и вспарывает шов, начинает доставать.
Я уже в руках её вижу - и вправду, как те чулочки. Плотно-белый, слегка поблёскивающий, на ощупь - чудо, а ещё чудеснее, когда тело обтянет. Ага, вот он уже целиком передо мной. Понятно, и рукавчики до локотков почти. Правда, ноги открытые, ну так для них же чулочки есть, а то, может, и колготки со временем будут.
- Нравится? То-то же. Погоди, не лезь целовать, давай сперва примерим. Прямо сейчас и примерим, и ты побегаешь в нём до папиного прихода. Согласна? Раздевайся тогда.
На мне было коротенькое домашнее платьице и, разумеется, трусики, тапочки я уже сбросила, слезая на стул. Стаскиваю платье, вешаю на спинку стула, мама уже расправляет купальник для надёва, и в это время звонит телефон. Он у нас в прихожей почему-то, наверное, чтоб взрослые могли вести секретные свои разговоры, оставляя ребёнка в комнате и в неведении. Мама поморщилась, радость перебили, и говорит:
- Ну, подожди меня, или хочешь - сама надень. Только недуром не растягивай. Хорошо? - и пошла на звонок, уже четыре или пять дали.
Ну как же 'подожди', когда рядом такая чудесная вещь! Ну конечно же - 'или'. Тем более, с такой одёжкой я управляться умею - правда, не такой красивой. И я завершаю раздевание снятием трусов и принимаюсь за купальник.
Почему трусы? Ну, тогда я об этом не думала, само вышло, руки потянулись - и сняла. Задним же числом объяснить вот как могу. Купальник - это для плавания, а когда плаваешь, бельевые трусы ждут тебя на берегу, сухие, для переодёва. Зачем их мочить? Не было так заведено. И мальчики в одних плавках, ничего под. Конечно, этот купальник не купальный, но всё равно привычка 'на голое тело' сработала.
Кроме того, мне хотелось побольше контакта именно с телом, чтоб меня эта шелковистая белизна со всех сторон обняла, чтоб никакое бельё не мешало испытывать радость 'второй кожи'.
Главным для меня были тогда не трусы, а как надеть, натянуть обновку.
Делала я это неумело, избалованной будучи маминым уходом (не сейчас вот к телефону уходом, а уходом за мной) и опекой, всё-то она меня одевала да наряжала. А тут ещё особость эта - беззастёжечность и надобность растягивать в тех или иных местах. Но я, большая девочка, уже кумекала - лезть надо в самую большую дырку ногами и поднимать вверх, следить, где зад, где перёд, не лезет - оттянуть от тела или двумя ладошками растянуть.
В общем, справилась, хотя раза два испытала отчаяние, опускались руки - нет, не смогу! А так хотелось к радости облегания замечательной одёжкой добавить ещё и радость самостоятельного её на себя надевания! Вот какая я плюс Я сама!
В конце концов, и добавила. Через тернии - к звёздам!
Последний щелчок по телу оттянутого и отпущенного - и я ощущаю себя облачённой просто чудесно. Именно облачённой, а не просто одетой. Прилегает купальничек, словно вторая кожа, и заботиться о нём надо не больше, чем о коже первой. Не задерётся, не приспустится, не слетит или покосится. Я свободна!
Раньше и не подозревала, что так много места в детской головёнке занимают опаски и заботки об одёже. Чтоб те же трусики не выглядывали из-под платьица, чтоб резинка по талии не сползала, воротничок чтоб застёгнут был... А вот выдуло всё это из головы словно ветром - и чувство облегчённости, свободы неимоверное!
Кромки по паховым складкам словно влитые. И на попке хорошо очень. И везде хорошо 'сидит' одёжка. Как же мама смогла такую купить без примерки? Не иначе, волшебница. Волшебница на почве любви к дочке.
Тогда я ещё не понимала связи между маминой вознёй со мной с какой-то клеёнчатой лентой с делениями и подходящими размерами покупаемой без меня одежды. Любит, вот и знает, что дочке подойдёт - это всё объясняло.
Если откуда-то, непонятно откуда, но от любви мамы к папе, взялась я, то почему бы от любви мамы ко мне не браться, невесть тоже откуда, вещам для меня, радующим меня столь же, сколь я - маму, своим просто существованием.
В прихожую, где у нас большое зеркало, я выбегать не решилась, чтоб не мешать телефонному разговору, а взяла настольное и погляделась так и сяк. Меня зачаровало смешение белого цвета эластичной материи и проглядывающей темноватинки кожи. Купальник, в отличие от обычной одёжи, не навязывает мне свой цвет, а 'кооперируется', соединяется, дружит.
Не разговаривай мама по телефону, я бы, ей-ей, завизжала, а так стала выделывать всякие движения, похожие на танцевальные или гимнастические, даже ножками от глубины чувств попыталась разъехаться, совсем забыв, что 'шпагату'-то не обучена ещё. Выражение радости с одновременным испытанием одёжки во всех ракурсах.
Долго ли, коротко ли - устала, но счастья прибавилось. Тяжело дышу, думаю, как бы подольше не снимать это чудо и, может, не в одни праздники носить. Пододевать - не выход, это прятать только, а вот так, наружу бы.
А может, не стоит подольше? Мама часто повторяет: 'Хорошего понемножку'. Чтоб обыденным не обернулось.
А вот и она сама, закончила разговор и возвращается в комнату:
- Ну, как ты тут, опробовала?
Дышащее счастьем личико малышки должно дать ответ, но вдруг ответная улыбка сползает с маминого лица, глаза загораются гневом:
- Ты что наделала, дрянная девчонка?!
После прыганья от радости это - как обухом по голове.
Резко выдохнула и не сразу смогла вдохнуть. Сперва даже решила, что что-то свалила или разбила, прыгая, и не заметила. Оглядываюсь растерянно, но тут мама берёт меня за плечо, словно клещами схватывает, и гневно восклицает:
- Ты зачем трусы сняла?!
А я их и не надевала, на купальник-то. Но мама не даёт мне времени с трудом догадаться, что речь идёт о снятии перед надеванием, а тычет рукой:
- Ты что, не видишь, что ли, у тебя вся пися видна!
Я опускаю глаза и обомлеваю. И вправду! Ну не думала я вообще об этом, когда натягивала. Вот перед большим зеркалом, наверное, всё увиделось бы, да я же к нему не пошла. Из-за телефона.
Если честно, я после этого ещё несколько раз надевала этот купальник на голое тело - тайком. Всякий раз тщательно рассматривала это место, и так, и в зеркало, как бы со стороны. Один раз даже подружку просила. И всякий раз убеждалась, что 'пися' моя детская не так уж и заметна, в том месте как раз особого натяга нет, и молочная непрозрачность доминирует. Вот если б я была 'большой девочкой', с волосяным треугольником в том месте, он бы проглядывал, неприлично, конечно. Так что в тот раз я просто поддалась маминому внушению, ярко узрела еле заметное.
А она заглядывает мне за спину, и голос ещё больше свирепеет:
- А на попе что? Нет, ты посмотри, посмотри, как видна красная дырочка, из которой ты какаешь! Просто обезьяна какая-то, а не девочка!
Это меня добило - хотя, ясное дело, туда я посмотреть никак не могла. Спереди было внушение, сзади - вера матери. Я упала на ковёр, забилась в тихой истерике.
Взрослые руки поднимают меня и 'лечат' шлепками по мягкому месту:
- Ты так до папиного прихода бегала бы? Снимай сейчас же! Надевай трусы, а уж поверх них...
Глотая слёзы, я начала повиноваться. Мне было абсолютно ясно, что трусы тут - 'третьи лишние', что толку не будет, но - не смела, не могла высказать.
Так и оказалось. Купальник топорщился, трусы из-под него выглядывали, всё ниже пояса пришло в полное расстройство.
Мама быстро это поняла, хотя признаваться в ошибке ей явно не хотелось.
- Гм-м... Тут особые трусики нужны, подкупальные. Такие гимнастки носят. Я тебе справлю чуть погодя. Но купальник ты уже примерила, верно? Я слышала, как ты тут прыгала. Значит, понравился. Маму поцеловать не хочешь?
Если честно - не очень. Если ей так уж хотелось получить от дочери поцелуй типа 'чмок' со слезами на глазах, она его получила. Стёрла со щеки слёзы, вздохнула и начала помогать мне освобождаться от обновки.
Ну, что бы ей стоило проглотить возмущение, порадоваться вместе со мной, а потом вкрадчиво предложить:
- А теперь давай посмотрим, как он пойдёт с трусиками. На утренник трусики обязательно надо. Да и дома... ну, чтоб поменьше пачкать. У тебя же там попка. Я тебе куплю специальные подкупальные.
Вот это было бы педагогично, нет?
Надо отдать мамочке должное - пытаясь исправиться, она купила подкупальные трусики буквально на следующий день. Меня сразу примирило с ними то, что они были хлипкими, нетугими в поясе и явно не годились для отдельной носки, скажем, под платье. Нет, их что-то должно прижимать к тому месту, которое покрывают.
Примерила. Скажем, так - ненамного хуже, чем вообще без. Вот только цвет кожи они неумело имитируют, хорошо видно, что на тебе внизу пододето. Может, у них цвет 'взрослой' гимнастической кожи, а у меня-то кожица детская.
На ближайший утренник я надела купальничек с трусиками, правда, у всех девочек были юбочки, ну, мама и меня облачила. Это когда в общем строю и в общем действии. Когда пошли акробатические упражнения, я юбочку, как и все, сняла. Всё ничего, но я почуяла, как говорят, кожей, что что-то не так. Не могу понять, тем более, выразить словами - но чую. Настолько, что чуть было не убежала за кулисы раньше времени.
Дома, без мамы, обсмотрела себя со всех сторон, и в большое зеркало, и в маленькое, даже промежность с зеркальцем выглядывала. Ничего незаметно, всё прилично. И всё-таки что-то не то. Что же?
Я бы невесть сколько, глупенькая, думала, да помог случай. За едой мне дали шоколадку, но меня стало отвращать от одной только обёртки. Повозила её по скатерти за тарелками, чтоб избежать вопроса, почему не ем, и незаметно вернула в конфетницу.
Взрослые, видать, забыли, а я хорошо помню, что не так с этой, блин, шоколадиной. И грустное воспоминание прояснило мне дело с купальником.
Случилось это в ещё более раннем детстве, когда я была настолько мала, что меня не сажали за один стол со взрослыми. Например, когда праздновался день рождения мамы или папы. А хотелось. Как ребёнок я варилась в собственном соку, а здесь собирались взрослые, умные люди. Я воображала, что от одних разговоров за столом поумнею, повзрослею. Потом, они могли оценить моё знание мировой поэзии (заучила несколько детских стишков), поговорить со мной по-взрослому, не сюсюкая.
Соврала бы, утаив, что и собственно стол меня привлекал тоже. Какие-то особо сделанные бутерброды, тоненько порезанный хлеб, неповторимый кисловатый запах вина... Почему-то мне не давали после ухода гостей попастись на остатках и даже объедках, а скорей-скорей уносили всё на кухню, где это всё непонятно куда девалось.
Между прочим, и здесь можно было бы поступать педагогично. С ведома гостей поставить на стол там и сям детскую еду, а перед их проводами убрать вино, рюмки и всё то, что ребёнку не дозволительно, на кухню. Долго провождать гостей, топчась в прихожей и давая мне попастись. А потом привлечь к уборке со стола, показывая, что тут нет (уже) ничего запретного. И я бы, конечно, ела больше привычное, а 'взрослой' едой только лакомилась бы, без ущерба для здоровья. Глотать непережёванным ничего не приходилось бы!
А так мне оставалось лишь дожидаться момента, когда гости, уходя, окажутся вместе с хозяевами в прихожей, и совершать краткий набег на оставленный без присмотра стол. Что-то - в рот, а что можно унести - то как раз уносить и припрятывать.
В тот раз, декламируя гостям стишки, я положила глаз на большую конфетницу в центре стола. Из неё высовывались большие шоколадки, как бы продлевая стенки, позволяя наложить по центру побольше конфет и мелких шоколадинок. Ну почему, почему, можете вы мне сказать, взрослые всегда награждают стишки конфеткой и никогда не подумают, что шоколада ребёнку тоже хочется? Хотя бы маленькой шоколодинки.
Запретный плод сладок, особенно когда он шоколадный. Мне и хотелось, и кололось. Большая шоколадина - круто, но могут заметить. Вот если бы гости стали потрошить, делить на дольки и оставлять несъеденные на салфетке... С другой стороны, я уже наметила, что потяну в рот - тонкохлебные бутербродики и эти, как их... канапе. Или тарталетки. Шоколадку же сподручнее схватить и припрятать. И лучше маленькую, уговаривала я сама себя, не жадничай, а то засыпешься.
Дождалась вожделённого момента, когда наполовину объеденный стол осиротел на пару минут, гости уходили, хозяева провожали. И совершила набег, словно разбойница малолетняя. Мальчишеский набег на сад с запретными плодами. Забралась с ногами на табуретку и... Скорей, скорей, за щёки и в руки!
Всё, дверь хлопнула, щёлкнул замок, родители, переговариваясь, возвращаются из прихожей. Последнюю тартинку - в рот, тяну шоколадку из конфетницы и вдруг замечаю, что больших-то в ней и нет! Сожрали прожорливые гости и дольки не оставили. Маленькая на мою долю. Зажимаю в руке, слезаю - и в спальню. Прятать одно и дожёвывать другое.
Сперва дожевать, а то дышать трудно, челюсть чуть не вывихивается, переборщила я с 'в рот'. Жую, жую... Вдруг слышу рассерженный папин голос. Разгневанный даже. Похоже, заметил пропажу и сюда идёт. Времени прятать, как обычно, нет. Засовывать под одеяло - не успею расправить. Кладу трофей на кровать и накрываю рушником, который днём лентой прикрывает подушку - и красиво, и напоминает, что днём на подушку ни-ни. Шоколадка плоская, крохотная, разглаживающее движение рукой - и ничего незаметно.
Входит широкими шагами папа, за ним маячит мама.
- Ну, дочь, признавайся сейчас же!
- Я тебе всё объясню... - пытается что-то сказать мама, но он её не слушает.
Я хлопаю глазами и притворяюсь непонимающей. Словесно оправдываться не могу - ещё не всё дожёвано, 'каша во рту' выдаст меня с головой. И дожёвывать нельзя - заметят.
В общем, стоит безмолвно невинный ребёнок и голову низко опустил.
- Знаем мы, что ты подворовываешь, - не стесняется отец в выражениях, - но чтобы столько! Всё равно найду, этого не скроешь. Ну что тебе, обожраться, что ли?
- Дай же мне слово сказать, - просит мама. Не даёт.
И со свободным ртом я бы молчала, ничего не понимая. Ну и фантазёр же мой папка! Такой шоколадинкой и кошке 'обожраться' мудрено.
Его взгляд падает на кровать, и я слышу:
- Ага, раз рушник там, где его быть не должно, он что-то прикрывает!
У меня похолодела спина. Этого я не предусмотрела впопыхах. А папа уже тянет руки и говорит:
- Вот они где, три большие...
Срывает рушник и остолбеневает. Двумя пальцами берёт найденное, смотрит и небрежно отбрасывает:
- Ложный след! Признавайся, куда дела три больших!
Ничего не понимаю, но тут, наконец, до папы 'достучалась' мама:
- Да выслушай же меня, чего к ребёнку пристал! У Сидоровых и Лаптевых дети дома, вот я и рассовала им по карманам пальто эти злосчастные шоколадки, когда в туалет выходила. Так они не берут. Раз уж тебе так надо всё знать - знай, а дочка тут ни при чём.
- Как - ни при чём? А вот это!
С каким небрежением он отбросил только что неприметную фитюльку, с таким же значением поднимает теперь 'огромную шоколадину', весомую улику против родной дочери.
- Жалко тебе, что ли?
- Жалко - не жалко, а пусть не ворует.
- Вовремя бы дал, ей бы и не пришлось.
- Что вовремя, что не вовремя - решают взрослые, а она пусть ждёт.
И всё в таком духе, с постепенным замолканием голосов на почве удаления из комнаты.
Я соображала: он заметил, что со стола пропало три больших шоколадки, и решил, что они, плоские, под рушником. Выдало не вспучивание, чего я боялась, а просто сам факт перемещения рушника в то место, где ему не полагалось быть. Я и не сообразила в спешке, что выдать может не только просто вид предмета ('с поличным'), не только проступание его очертаний через материю или, скажем, бумагу, но и сам вид того, что покрывает, но чего не должно тут быть, если бы всё было в порядке.
Учти на будущее, девочка!
Конечно, ту оставленную мне шоколадку я не смогла есть - слишком много из-за неё неприятного. Обёртка запомнилась, и вот теперь мне противна такая же точно. Условный рефлекс.
Но зато... зато мне теперь всё понятно насчёт купальника! Трусы под ним - это тот же рушник. Да, из-под них ничего не видно, не заметно, но зато заметны сами они. А сам факт присутствия, умышленного пододевания чего-то прикрывающего говорит о том, что там есть, что прикрывать.
И могут запросто подумать, что 'этого' там много. Папе вот померещились три большие шоколадки вместо одной крохотной, а насколько чужие фантазии могут 'вздуть' мою маленькую девочкину писю? Ой, даже подумать страшно! Неужели большую женскую, с волосами и рубчиками кожи?
Ещё нестерпимее думать о заднем проходе, особенно после маминого сравнения с обезьянкой. Трусы могут быть надеты для того, чтобы скрыть очень большую и очень красную, просто-таки алую дырку, 'из которой какают'. А заодно и следы неумелого обращения с туалетной бумагой.
Будь купальник плотным, дело было бы совершенно другое. Он ведь не обязан быть просвечивающим, это дело добровольное. Ну, просто фасон такой, мне нравится, или просто 'я как все'. Плотность материи вовсе не кричит о сокрытии чего-то под ней, специальном сокрытии. Скорее - о желании покрасоваться.
А вот если ты сама выбрала именно полупрозрачную одежонку, под которую, в принципе, можно ничего и не пододевать (сверху же однослойно), а ты всё-таки пододела, то цели этого ясны всякому. И этому всякому не запретишь фантазировать, глядя на твои потуги что-то скрыть - как папа тогда на рушник.
Правда мама потом, спохватившись, стала напирать на гигиену, мол, трусики стираются чаще и легче, чем весь купальник целиком, но ведь и этого всякому фантазёру не объяснишь. Да и стыдновато объяснять, что у тебя трусы грязные.
Поэтому я, когда стала решать, что мне носить, выбирала купальники непрозрачные, под которые ничего не надо пододевать.
Стёпка снова занял исходное положение, голову торчком на пол, руки протянул назад - ныряй ему в подмышки. Слегка запахло потом - мужским. Чтобы ловчее продеть руки, я на мгновение взяла его за локти, и мне вдруг пригрёзилось, что я ему руки выворачиваю назад, такое же положение. Чушь, конечно, я бы не смогла, он сильнее меня, а сейчас даётся самохотно, но в душе возникла какая-то острота, соблазн воспользоваться ситуацией и выкрутить руки в самом деле. Но и 'двойной нельсон' - это тоже насилие, не хуже выкрутки рук. Вот только добровольность подразумевает всего один только способ действий, тот, который согласован и дозволен, а когда боремся взаправду, то ничем не стеснена и можешь насильничать, как хочешь, принимать импульсивные решения каждую секунду. И ситуация может быстро меняться, то ты вверху, а вот уже снизу. Это придаёт ощущением остроту, воспламеняет азарт, обостряет изобретательность. Но и 'отработка приёма', как можно назвать наше со Стёпкой дело, тоже неплохо.
На второй раз вышло получше, кувыркнула я мальчишку лихо, уже знала, как не надо. В другую сторону от 'не надо', вышло 'как надо'. Руки выдёргивала безбоязненно, он ведь разрешил, неласково вышло, с шорохом, зато я удержалась, не повалилась.
- Уже лучше, - был сдержанный комментарий. - Ну что, ещё раз?
Я сделала это почти что чисто. Легко быть 'чистюлей', когда тебе поддаются, да ещё ногами чуток отталкиваются
- Знаешь, мне понравилось, как ты меня кидаешь. Не возражаешь ещё разок?
Уговаривать не пришлось. Я кувыркала Стёпку раз за разом, он уже и на выглядывающие плавки перестал обращать внимание, и сама боялась признаться себе, что мне это нравится, я оттягиваю и предвкушаю момент, когда он, наконец, возьмётся за меня...
У Стёпки, должно быть, уже закружилась голова. Упав в очередной раз, он не сразу сел, помедлил, наверное, всё плыло перед ним. Потом сказал:
- Ты, наверное, уже поняла всю механику этого дела, через какие положения проходит тело, что всё безопасно. Давай теперь я тебя кувыркну.
А я ничего такого и не поняла даже, не смотрела я, как именно вертится тело, всё больше своим ощущениям радовалась, да пыталась представить, что чувствует паренёк. Но главное схватила - что это безопасно. Да и пользы особой нет примечать. Если я, к примеру, заметила бы, что при кувырке сводит коленки, то сама, лишь только оторвались бы мои ножки от пола и попала я в непривычное положение, вмиг бы забыла обо всём, что делать надо. Такой уж я человек, девочка девочкой. Запаникую - и всё пропало.