Переезд из нашего дома - развалюхи намечался на 25 декабря. Мать радовалась, предвкушая празднование Нового года в новой квартире.
- Это ничего, что далеко от центра, - говорила она, - зато в школе новые друзья появятся, у тебя будет, наконец, своя комната!
Я слушал, и сердце сжималось от тоски, так не хотелось уезжать из этого дома на улице Орджоникидзе. Деревянная двухэтажка, основательно вросшая в землю, будто укоренившись навечно, потемнела от времени, косяки окон и дверей угловато трансформировались, середина дома ввалилась. Зато внутри было чистенько, соседка тетя Даша разводила цветы в полисадниках возле дома и следила за чистотой двух имеющихся подъездов. Малышня сновала по широкому коридору второго этажа на великах и самокатах, ребята постарше собирались на скамейках садика, а старики обсуждали на завалинке дома последние новости и рассказывали о том, как они жили раньше.
Только сейчас я понял, как мне дорог этот мирок, ни за какие коврижки я бы с ним не расстался, не прельщала даже отдельная комната в новой квартире. Я понимал, что переезд неизбежен, попробовал представить, что через год мне не будет так грустно, но легче не становилось. Радовало лишь одно обстоятельство: мы все остаемся соседями, из нашей деревяшки перемещаясь в одиноко стоящую на пустыре кирпичную девятиэтажную стеллу с большими балконами и лысым двором, где еще громоздится строительный мусор, основательно занесенный снегом.
Со вздохом я потащился к своему другу Лешке, который в отличие от меня переезду был рад, весело обсуждал открывающиеся перспективы ("представляешь, рядом лес!", "знаешь, там речка видна из окна, летом не вылезем из нее!"). Лешка жил этажом выше, в угловой квартире из трех комнат, с родителями, старшей сестрой и дряхлым дедом Пантелеем. На самом деле старик приходился Леше прадедом, потому что настоящий дед уже умер, а прадед жил, кряхтел на завалинке, сидя зимой и летом в старом ватнике и замызганной кроличьей шапке.
Лешка был занят важным делом, он укладывал в картонную коробку модели кораблей, которые собирал и клеил сам, выпрашивая у матери деньги на покупку картонных заготовок. Дед пил чай на кухне, радио разорялось на всю квартиру, никто его не убавлял, дед плохо слышал, а другу было не до таких мелочей.
- Фу ты, - утирал со лба пот Алеша, - замаешься, пока все модели упакуешь. Эту коробку я сам повезу, никому не отдам! - гордо заметил он, - а ты, Серега, собираешься?
Мой ответ его особо не интересовал, он оглядел комнату, задержал взгляд на моделях самолетов, расставленных на книжном шкафу. Возни полно!
- Дед! - заорал он, - где у нас пустые коробки?
В дверях появился дед, оглядел беспорядок, осторожно сел за Алешин стол, отставив палку, на которую постоянно опирался.
- "Пустые коробки", - ворчал он, - не поеду я отсюда! Меня отсюда только вынесут!
Лешка не обращал на его слова никакого внимания, привык, я же, зная, что дед ярый противник перемен, был с ним абсолютно солидарен.
- Мне помереть здесь надо, - сказал дед, глядя в окно, - не поеду!
***
Пантелею было четырнадцать лет, когда его расторопность в торговых делах была вознаграждена. Приказчик Михаил Толмачев, служивший в одной из самых крупных в городе лавок, называвшейся "Ряды купца Слепцова", приметил паренька. Купеческие ряды представляли собой квадратные избушки, плотно прижатые друг в дружке, с раскрашенными ставнями на больших окнах, разноцветными вывесками с изображением продаваемого товара. В одну из таких избушек Пантелей сгружал товар из родной деревни, поставляемый местным богатеем Макаром на продажу. Макар не брезговал ничем, бессовестно обирал своих охотников, скупал за бесценок молоко, кумыс, ягоды у односельчан, с севера тащил оленину и рыбу, шкурки лисы и белого песца. Макар мечтал о собственной лавке в Якутске, а пока по договоренности сбывал товар своему тестю, купцу Слепцову.
Пантелей разгружался живо и аккуратно, быстро и верно считал, собирал в кучку деньги за прошлый завоз и возвращался обратно домой. Ни разу у него не возникло мысли обмануть Макара, ни разу на него не пожаловались, что товар доставлен не в целостности и сохранности. Толмачев рассудил трезво: "Макарке сгодится и что похуже, такой расторопный мне самому надобен!"
Так Пантелей оказался в Якутске. До чего же красивый город! Деревянные тротуары, вымощенные дороги центральных улиц, большая церковь, каменные дома - все вызывало восторг, гордость. Ни какой-то там деревенский увалень, а помощник приказчика в Якутске, нате вам! Работа шла споро, Пантелей крутился, как белка в колесе, но это ему нравилось. Через три года он приехал в отпуск в родную деревню, навестить мать с отцом. По тому, как встречали его односельчане, кланялись, пялились вслед, по тому, как встретил сам Макар, Пантелей понял, что поймал счастье за хвост и что он стал важной персоной. Натянув вечером новые сапоги, рубаху с атласными вставками, он задрал нос и отправился на местные посиделки. Барышни были, конечно, не ахти, парни громко хохотали, хлопали друг друга по плечам, лузгая семечки. Пантелей уселся на скамейку, закинул ногу на ногу, и, обводя устало-деланным взглядом толпу, вдруг присвистнул. Тут же ткнул локтем сидящего неподалеку соседского паренька и спросил:
- Это чья же такая?
Девушку звали Варей, работала она у Макара, по дому помогала.
Пантелей вспомнил жену Макара, толстую, неповоротливую Капитолину Слепцову с волосами, точно пропитанными постным маслом, и усмехнулся.
Варя же была невысокой, ладненькой, волосы, старательно заплетенные в косу, выбивались кудрявыми прядками, зеленые глаза сияли, а улыбка на лице подмигивала лукавыми ямочками. Пантелей пропал.
Оставшиеся дни летели, как выпущенные из лука стрелы. Вот они с Варей хихикают и разговаривают у ее дома, вот уже на прогулке в рощице, а вот Пантелей обнимает ненаглядную, желая защитить от порывов ветра, неловко касается губ девушки своими губами.
- Варя, Варя, - шепчет, - ты меня жди! Я обернусь через месяц, договорюсь с хозяином, и тебя возьмут на работу.
Варя сникала:
- Меня тятька ни за что в город не отпустит, да и за братом глаз нужен.
- С отцом я переговорю, - жарко увещал Пантелей, - лишь бы в городе местечко оказалось.
Пантелей чуть не взревел, представив Макара, гнусно добивавшегося Вареньки. "Ну, погоди же, боров, - зло думалось, - скоро заберу Варю в Якутск, только ты ее и видел!"
Вышло не так, как думалось, но не хуже, чем хотелось.
***
Макар таки перебрался в Якутск, открыв свои ряды неподалеку от слепцовских. Перебралась в город и Варя, прихватив брата для работы по дому купца. Теперь Пантелею стала еще веселее и приятнее жить, днем работа с хорошим заработком, вечером - встречи с Варей. Через полгода после ее переезда, Пантелей заговорил о свадьбе. К его удивлению, девушка не откликнулась на предложение, долго чего-то объясняла, ласково гладила парня по руке. Пантелей спрятал руку в карман, обозлился, взревновал. Месяц после ссоры мучился, худел. Потом они помирились, но снова Варя не дала согласие идти под венец.
- Есть у тебя кто-то, - щуря от злобы глаза, шипел Пантелей.
Варя за это время и сама осунулась, поскучнела, тихо пробормотала:
- Выйду замуж, не до работы у Макара будет, а мне еще за братом присматривать, трудно ему у Макара.
Пантелея эти доводы не убеждали. От тоски, от желания сделать больно несговорчивой Варе, парень загулял с дочкой приказчика Зинаидой Толмачевой. Но разве забудешь глаза Варьки-ведьмы?
Весь в невеселых думах, Пантелей воспринял как второстепенное смерть купца Слепцова, его торговля, почти захиревшая под рукой сына Николая, мелочного и скупого, полностью перешла к зятю, Макару, а сам Николаша теперь целыми днями слонялся по дому, валялся на диване, вяло ругаясь с сестрой Капкой. Пантелей у Макара работать не стал, ушел к бывшему приказчику Толмачеву, теперь занятому продажей оленьих камусов и шкур. Даже революция к стыду Пантелея им серьезно не воспринялась, тем более, что докатилась до Якутска слабой волной, поднятой в Питере. Еще год после этого жил, размеренно выполняя свои обязанности, пока однажды вечером к нему в дом, где он снимал комнату, не пришла Варя. Пришла и осталась...
Жизнь засверкала красками! Не обидно было, что пришла любимая, потому что податься было некуда (Макар сбежал в неизвестном направлении, бросив дом и жену), что осталась одна-одинешенька, потому что отец в деревне помер, а брат исчез.
Об этом времени память не сохранила скитания в поисках работы, потерянной к тому времени из-за раскулачивания Толмачева, проживание в подвальных комнатах и скудное питание, но остались нежные и жаркие воспоминания о первых порах жизни с Варенькой.
Ровно через год, в один из промозглых сентябрьских вечеров, счастливый Пантелей, устроившийся, наконец, в торгово-транспортную контору, возвращался домой, когда возле дома заметил одинокую женскую фигуру. Что-то знакомое было в походке, в том, как женщина поправляла волосы. Приглядевшись, Пантелей узнал Капитолину и окликнул ее. В первый момент, когда глаза их встретились, парень подумал, что все-таки обознался, но нет, это была Капа, увядшая, сгорбленная, в сером бесформенном пальто с высоко поднятым воротником.
Должно быть, на лице Пантелея отразился ужас и брезгливость, и тут Капка взвизгнула:
- Смотри-смотри, по миру пошла, якшаюсь с отребьем! Ты-то, наверное, со своей кралей в довольстве живешь, макаркиного добра с лихвой хватило!
Пантелей оторопел, сказать ничего не смог, а женщина продолжала надрываться.
- Урвали куш! Куда деньги и золото мужа исчезло, все слепцовские бриллианты?
Капитолину качнуло в сторону, она закрыла руками лицо, завыла.
- У Варьки своей поинтересуйся, если не знаешь, а то, я вижу, не много она тебе рассказала.
Женщина прислонилась к стене дома, закашлялась, а Пантелей побежал от нее, как от чумы. Дорогой все думал о сказанном, летел к Варе, чтобы поделится с ней услышанным.
Варя спокойно выслушала, нежно погладила мужа по щеке:
- Не слушай Капу, несчастная она. Никаких богатств я в глаза не видела и уж тем более не брала их. Знаю, конечно, что Макар богат был и не раз предлагал мне уехать с ним, да только я этого не хотела.
Со временем разговор забылся, растворилась тревога, тем более, что Варя ждала ребенка и все внимание и силы Пантелея были направлены на обустройство дома, вернее, комнаты в новом общежитии, выделенной конторой. Не успели обосноваться, пожить недельку на новом месте, как обнаружились старые знакомые: соседнюю комнату занял Николай Слепцов, пристроившийся на работу в эту же контору, с ним переехала и Капитолина.
Теперь чуть ли не ежедневно, возвращаясь с работы домой, Пантелей сталкивался с Капой. Она бродила возле дома, слонялась по соседней улице, словно поджидая его. Иногда заговаривала, злилась и шипела вслед о ворованном богатстве, но больше молчала, смотрела исподлобья, демонстративно отворачиваясь.
Это гасило радость, клином давило единение с Варей. Пантелею стало казаться, что жена что-то не договаривает, не впускает его в прошлую жизнь, замыкается сразу от его несмелых расспросов.
Однажды он, не выдержав напряжения, напился и вечером, куражась, заявил Варе, что не верит ей.
- Неспроста Капка так говорит! - Пантелей всматривался в лицо жены, пытаясь найти ответы на свои вопросы и подозрения.
Варя молчала, пожимала плечами и отворачивалась. С этого момента не стало счастья в их доме. Пантелей злился, жена все больше замыкалась в себе, плакала, стоя у темного окошка и поглаживая круглый живот.
Как-то утром Варя прижалась к уходящему на работу Пантелею, обвила шею мягкими руками, но так ничего и не сказала. Весь день у Пантелея было дурное предчувствие, сердце сжималось в тревоге, все из рук валилось. Домой летел, как на крыльях и когда увидел темное окошко своей комнаты, чуть сознания не лишился. Задыхаясь, влетел в подъезд. Из соседней комнаты показалась голова соседки:
- Варя в больницу уехала, - сообщила она, - в обед собралась. Поди, родила уже...
Пантелей рванул на улицу, помчался в больницу, куда не раз приходил с Варей. Там, старенькая нянечка, кряхтя и крестясь, накинула на него белую простынь и повела по узкому коридору в палату. В крошечном помещении стояли две кровати, да тумбочка у окна. На одной из них лежала Варя, белая и измученная, руки сложила вдоль тела, боялась шевельнуться, только еле шептала.
- Пришел родной, - услышал Пантелей.
Упал на колени рядом, плакал от бессилия, гладил жену по голове, лицу. Варе было больно от малейшего прикосновения, но она терпела.
- Мальчик родился, - прошелестела губами.
- Варенька, - только и смог сказатьПантелей, - Варенька, не покидай...
Жена молчала, набиралась сил, хотела успокоить его напоследок:
- Не была я с Макаром, Пантелеюшка, знать не знаю его схоронов, верь мне.
Варя умерла через день. В горе Пантелей не жил, а существовал, новорожденного сына отвез матери в деревню, а сам пил по-черному. В один из дней, шатаясь, вышел из своей комнаты за очередной порцией самогона, и столкнулся на выходе из дома с Капой.
Баба вжала голову в плечи, каркнула:
- Сказала Варька, куда богатство упрятала? Я его все равно у вас заберу!
Пантелей не помня себя, вцепился в ее жабью шею и давил, пока Капка тяжелой массой не осела на пол.
Срок он получил пятнадцать лет, и когда вышел из тюрьмы, решил взять себя в руки, жить с сыном и только для него, начать все с самого начала. Кое-как, но пристроился на прежнюю работу, даже комнату получил в старом доме, перевез туда овдовевшую к этому времени мать с сыном Ильей. Соседи в доме все новые, из старых остался один Николай, занимавший угловую комнату. Пантелея он встретил равнодушно, посмотрел, молча кивнул, как ни в чем не бывало. После Пантелей узнал, что Николай женился на Зинаиде Толмачевой. Удивился тому, как тесен мирок, как неразрывно связан он с прежними близкими людьми, не разделяет их судьба, тасует по-разному, а все в одной колоде.
Работал Пантелей, как сумасшедший, потому что на другое и отвлекаться не хотел. Раз, поздно возвращаясь из поездки, он в темном коридоре дома увидел приближающуюся фигуру. Кто-то в белом торопился ему навстречу. Пантелей остановился, присмотрелся. Бежавший также замер на месте. Что-то неуловимо знакомое было в фигуре, втянувшей голову в плечи, прижавшей к груди кулаки.
- Капка, - ахнул Пантелей, - Капка!
Существо не шевелилось, медленно таяло прямо на глазах. Пантелей в страхе постоял несколько секунд и рванул к своей двери, благо, мать на ночь комнату не запирала, знала, что приедет.
Этот случай запомнился надолго и больше не повторялся, а вскоре и вовсе был забыт.
- Померещилось должно быть, - думал Пантелей.
Может и забылось бы все, если бы мать как-то ругая припозднившегося с прогулки Илью не пригрозила ему:
- Не болтайся так поздно, слушайся бабушку, не ровен час, белая баба заберет!
Пантелей услышал слова матери и замер.
- Какая-такая баба? - еле выдавил из себя.
- Да соседки рассказывают, что по ночам баба какая-то по коридорам шастает, заглядывает во все ящики, коробки, даже в двери стучится. Валька ее видела сама, как наяву, - продолжала мать, - рыкнула на нее, а баба-то и исчезла. Не к добру это, Пантелейка!
Что не к добру это точно: в скором времени началась война. Пантелей ушел на фронт через год после начала войны, а вернулся через три года к одинокому Ильюшке, закончившему школу и работавшему на местном кожевенно-обувном комбинате. Теперь они жили вдвоем, без бабушки.
Как в кино меняются кадры, а ты сидишь на неудобном стуле и смотришь картину с соседом, по случайности купившем билеты на соседнее кресло, так и Пантелей, проживал все в том же доме, только теперь в отдельной квартирке, перестроенной из старой комнаты, да доставшейся ему от работы дополнительной, с Николаем и Зинаидой за стенкой.
Николай продолжал служить в той же конторе, перешел в бухгалтерию, а после войны его назначили главным бухгалтером.
Следующая встреча с проклятой Капкой, теперь в этом Пантелей не сомневался, произошла лет через пять, после того как война отгремела. Снова потрясение от расплывшейся белой фигуры, с жутким свистящим шорохом бегущей навстречу! А через неделю Николая сбила машина, насмерть.
Пантелей не пытался анализировать события, не хотел даже вдумываться в них. Через год он сошелся с Зинаидой, замкнув круг толмачевско-слепышевских связей. Квартира теперь приобрела законченные очертания. К двум комнатам Пантелея и Ильи прибавились две комнаты, в которых раньше обитали Николай и Капа, а теперь проживала Зина. Семейство даже оборудовало кухню, две спальни и гостиную.
- Хоть какое-то напоминание о прошлой жизни, - вздыхала Зинаида, вспоминая зажиточный дом отца.
- Хоромы, - улыбался Пантелей, - а по мне разобрать одну стенку, да и сделать большой зал!
Зинаида идею не одобрила.
- Между прочим, у Коли с Капой раньше была одна комната, так Николай соорудил капитальную стенку, огородились оба, да еще и для кладовочки место оставил. Каждый имел собственное пространство, маленькое, но свое.
Зинаида как в воду смотрела, вскоре Ильюшка женился и в доме Пантелей стало многолюднее и беспокойней, тем более, что у молодых вскоре родился сынишка.
Пантелей не считал идущие годы, тоска по Вареньке притупилась и лишь иногда сердце мучительно ныло от скоротечности любви, воскресали былые сомнения, жгла бессильная ревность. В один из таких вечеров, Пантелей, покурив возле дома, поднимался к себе на второй этаж. Скорей не увидел, а почувствовал рядом чье-то присутствие. Нервно оглянулся: по ступенькам, запыхаясь, поднималась белая фигура. На этот раз ноги словно приросли, хватило сил только отвернуться, ждать приближение. Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то чуть не закричал: существо в белом стояло рядом, голову вжало в плечи, лица было не разглядеть, лишь мутное, светлое пятно. Пантелей закрыл глаза руками, через минуту кое-как отлепил их от лица и увидел, как фигура расплывается, туманом рассеивается по темному коридору.
- Не к добру, - только и подумалось тогда, а месяца через два занемогла Зина.
Сначала казалось простуда, потом жену начал мучить сильный кашель и боли в груди. В больницу она не пожелала ложиться, тихо передвигалась дома, падала на кровать или лежала на высоких подушках, ожидая приступа кашля или жуткой боли.
- Спела я свою песенку, Пантелей, - как-то вечером сказала Зинаида.
Пантелей присел на краешек кровати, руку гладил.
- Знаешь, я все-таки была очень счастлива, потому что с тобой прожила, хоть остаточек, да отняла у другой. И обид я твоих не помню, Пантелей, помню только, как горько мне было, что сошелся ты со мной из-за злости на Варю. Ох, как мне тогда горько было.
Зинаида помолчала, потом заговорила:
- А я на зло тебе с Макаркой потом сошлась, шептались кругом, что у него с Варькой любовь, только не было у них ничего, шугалась она его, как черт ладана. Боялась до дрожи, потому что он братца ее на воровстве поймал, а чтоб полицию не вызывать, снасильничал Варьку, а потом заставил отрабатывать у него, таскался около, как кот возле сала. Ну да я ему голову задурила, отстал от Варьки. Может даже и женился бы на мне, если б не Капитолина его...
- Это она Макара убила, - тихим голосом произнесла Зинаида, - порешила и закопала в углу на заднем дворе.
И чтобы упредить вопросы Пантелея, добавила:
- Видела я все, помогала ей, потому что Капка доверяла мне, грешила на Варьку в измене.
- Кто ей напраслину наговорил? - Пантелею аж кровь в лицо бросилась.
- Я это сказала, - еще тише произнесла Зинаида, - Наврала, значит на Варьку.
***
Макар, как нюхам чуял, откуда опасность двинет. Торговлю свернул быстро, Золото, камешки и червонцы лежали у него в затрапезном кожаном саквояже, спрятанном в стенном сейфе. Удрать Макар решил в Китай, переждать проклятые времена, да и вернуться потом на родину. В последний вечер, прежде чем утренний пароход отчалит от пристани, Макар собрал немного вещей, открыл тайник и заорал так, что Зинаида и Капа, находившиеся в тот момент дома, от страха онемели. Они еще не пришли в себя, когда разъяренный Макар ворвался в комнату, тяжелым ударом сбил жену на пол, грубо схватил Зинаиду за плечи и начал орать диким зверем:
- Где мои деньги? Где мое золото?
Зинаида, задыхалась, выла от боли, когда Макар вдруг обмяк, вся его жирная туша тяжело осела на пол. Женщину трясло, как в ознобе,когда она подняла глаза и увидела Капку, которая стояла вжавши голову в плечи и держа в руках тяжелую малахитовую вазу. Именно ей она огрела мужа и теперь тупо смотрела на убитого и разрастающееся на ковре пятно крови.
Вдвоем они вытащили Макара, вырыли яму во дворе, куда и закопали вместе с ковром. Потом вместе прошли в его кабинет, и только здесь Зина увидела, где располагался сейф. Сколько раз смотрела, а ни за чтобы не догадалась, что возле оконной ниши, там, где Макарка на полосатые обои на навесил новомодные часы с термометром в длинном корпусе, находится сейф. Сейчас дверь в маленькую кладовую была раскрыта, в зияющем проеме ничего не было, сокровище вместе с саквояжем исчезли.
- Варька сперла, - додумалась Капитолина, - эта тварь знала про сейф.
Пантелей не сразу осознал услышанное. Раскаянье топило душу, заставляло скулить жалобно: не была его Варенька любовницей Макара, любила только его, Пантелея.
- Не было у Вари никаких денег, - сказал он, - не брала она ничего.
Зинаида устало усмехнулась:
- Где богатство-то? Куда задевалось? Варька тогда еще работала у Макара!
Этот вопрос так и остался без ответа, да и не нужен был ответ Пантелею.
***
- Дед, - заорал Лешка, - где пустые коробки?
Лешка поднял такую возню в крошечной кладовой, что полетели какие-то вещи, банки разбились. Встав ногами на старые деревянные стеллажи, Лешка умудрился с грохотом упасть, а пытаясь ухватиться за стенную полку и ее сломал, она отвалилась вместе со штукатуркой.
Мы со стариком уже подбежали к кладовой, когда Леша весь грязный, в известке, вопил от боли и испуга.
- Дед, я же коробки искал, - оправдывался он.
Старик молчал и даже не пытался успокоить внука, смотрел в стенной проем. И я туда же уставился и увидел в стене отверстие, небольшое такое отверстие, а внутри сумка лежит какая-то.
- Не плачь, Лешенька, - наконец сказал дед, - достань-ка саквояж оттуда, - и показал пальцем на отверстие в стене.
Лешка еще подвывал, а я схватил табуретку, взгромоздился на нее и достал из стены пыльный саквояж.
Когда мы его открыли, даже Лешка прекратил вой. В бархатных мешочках, аккуратно сложенных в двух отделениях, мы увидели золотые слитки и камни, волшебно засиявшие в скудной свете лампочки, висевшей в кладовой.
- Колька, проклятущий! Вот и нашелся вор, - только и сказал дед Пантелей.
В канун нового года я, Лешка и дед Пантелей приехали к нашему старому дому. Мне казалось, что дом плачет, и темные зияющие окошки с кривыми зубцами изломанных стекол, обиженно взирают на нас, как на предателей. Во дворе ползал трактор, и рабочие разбирали крышу. Не глядя на них, старик зашел в подъезд. Мы с Лешкой остались стоять на улице и только слышали, как рабочие с крыши кричали деду, что он сумасшедший и другие ругательства.
Пантелей зашел в дом, забрался на второй этаж и оглядел длинный коридор, потом ткнул двери своей бывшей квартиры. У окна стояла женщина, небольшого роста, с высоко поднятой головкой. Она смотрела на улицу, а при звуке открывающейся двери, обернулась к Пантелею и подошла к нему. Любимая, ненаглядная Варенька мягко обняла его.