Аннотация: Рассказ о жизни необыкновенного человека.
Мариша женщина удивительная. Это подтвердят все ее соседи по коммуналке. Тетя Паня, Алия-апа, даже Пашка - пьяница и дебошир, если трезвый и не лупит в этот момент свою благоверную, подтвердит, не преминув, правда озвучить при этом одну из своих мировоззренческих теорий.
- Вот вы скажете мне интеллиХенция (с выдохом на слоге "хе"). Мытарились всю жизнь. И чего? ...
Мариша пропускает его выступления мимо ушей.
- Россию профукали! А нужно, чтоб вот здесь все сидели он, тяжело дыша, демонстрирует волосатый кулак с выколотыми на наружной стороне пальцев цифрами 196 на мизинце стоит вопросительный знак.
Мариша не выдерживает.
- Ну, чего ты мелешь? Тебя за твой длинный язык первым бы на Черное озеро сволокли...
Пашка злиться. Упоминание о карательных органах не вызывает в нем светлого чувства:
- А ты, Мариша, прожила всю жизнь в этой коммуналке здесь и помрешь, - раскочегаривает себя Пашка: "У меня, к примеру: три класса и коридор, а я "чистыми" на руки по пять тысяч получаю. А ты? Вот коньки отбросишь, а твою комнату-то мне отдадут, так как я нуждающий. И кому твои Фу-ты ну-ты понадобятся ? То-та!".
Мариша беззвучно смеясь, отмахивается от Пашки:
- Болтун.
Пашка, разумеется не желает зла Марише, и даже не врет про деньги. Он работает экспедитором на базе и получает по пять тысяч в месяц. Правда оставшиеся от раздачи долгов рубли молниеносно пропивает. Жена его Клава, сияя очередным фингалом, караулит его в день получки у работы и если успевеет, вырывает у него остатки. Две недели они живут на эти гроши, да еще умудряются занимать у Мариши вся пенсия, которой не дотягивает и до тысячи. Клавка пьет не хуже своего мужа, а как выпьет, начинает бить его за каждую мелочь. Мариша только и слышит через стенку:
Шлеп!!!
- Клавка, кончай, а...
Бдысь!!!
- Завязывай кому говорю...
Бабах!!!
Потом Пашка не выдерживает и лупит ее смертным боем, стуча головой о стенку или гоняя в одной комбинации по квартире. На ноябрьские праздники Мариша, собравшись ночью по нужде, насилу открыла дверь. У двери лежала бесчувственная Клавка. Еле приведя ее в чувство Мариша так набросилась на Пашку, что он спьяну вообще пригрозил ее прибить. Мариша собралась уже участкового звать, да оклемавшаяся Клавка ее отговорила.
Впрочем, интеллигентность Мариши качество скорее врожденное, чем приобретенное. Образования у нее только четыре класса. Впрочем, ни кто же и не утверждает образование и интеллигентность синонимы.
Окончить семилетку ей помешала коллективизация. И великая нужда советского государства в бесплатной рабочей силе. В тридцать втором еще не самом кровавом отца, мать и троих братьев сдернули как кулаков с насиженного места и сослали строить Магнитогорск. Марише в ту осень исполнилось шестнадцать лет.
- А кулаки-то мы, какие были? Корова была да телка, коней было двое. Кобыла и жеребчик. Отобрали все и дом отобрали, послали на гору Магнитную. Пока везли по железной дороге, маманя помёрла. В лошадиных вагонах везли, не топили там. От простуды помёрла. Привезли, выгрузили в поле прямо под открытым небом. Конец октября стоял. Потом разделили нас Отца в мужской лагерь, а меня в женский, но охрана не строгая была, отпускали иногда. Видались мы. А в ноябре отец помер.
Молодую девчонку отпустили из лагеря похоронить отца. Лагерный плотник их односельчанин даже домовину сработал из горбылей. Подводы, правда, ни какой не дали. Не положено сказали. Кладбище гражданское было в семи километрах, а лагерных усопших при лагере закапывали в общих могилах.
Постояла Мариша у ворот рядом с гробом, в котором отец покойный лежал. А на дворе ноябрь. Льет, как из ведра, иззябла вся, Не берет ее ни кто с таким грузом. Приоткрыла крышку и увидела восковые заострившиеся черты, и половины не осталось от дородного крепкого мужика. Худые как у подростка руки сложенные на груди выглядывали из широких рукавов, когда-то в размер сшитого воскресного пиджака. Всхлипнула и пошла к будке охраны, чтобы попросить веревки. Потом обвязала ею гроб, запряглась, тяжело по-бабьи вздохнув, сдвинула тяжелую колоду.
Выбиваясь из сил, останавливаясь лишь, когда совсем уже темнело в глазах, по грязи все семь километров отца своего волоком и тащила. Когда доползла до кладбища, уже темнело, в конторе уже ни кого не было. Не было и ни кого из могильщиков, чтобы похоронить. А из лагеря ее отпустили только до вечера. Пришлось возвращаться назад, а то за побег "добавят червонец" и как звать не спросят. Решила рано по утру прибежать и закончить печальное дело.
На другой день из лагеря ее не выпустили. Не положено, сказали отпусков. Второй день отдыхаешь! Она плакала, а начальник отряда Филимонов втолковывал, что если каждому по два дня давать на похороны так вообще работать не кому будет. "Стране завод нужен, город нужен!".
Через неделю, когда Маришу из лагеря отпустили, на кладбище конечно ни кто, ни сном не духом не ведал, где закопали и закопали ли вообще неказистый гроб отмучившегося раньше времени Ивана Ивановича Степанцова.
Мариша в лагерь не вернулась. Она бежала. До станции километров тридцать шла пешком. Там села в поезд. Для своих шестнадцати она была еще совсем маленькой и худой. И в товарной теплушке и в общем вагоне катившем на запад маленькая деревенская девчушка не вызвала особых подозрений. Её не воспринимали еще как самостоятельного человека, думали едет с кем-то.
Не доезжая до Казани, она сошла с поезда. Впрочем, так поступали многие из деревенских, приехавших в город без документов, не желающих лишний раз попадаться на глаза милицейскому наряду.
Приехавшей без вещей, голодной четвертый день и продрогшей Марише идти было не куда. У нее, уже вкусившей строгости победившего пролетариата, хватило ума не ехать в свою деревню. Да и не к кому ехать было. Она подалась к отцовскому двоюродному брату - дяде Коле. У того своих детей было четверо. А вот, храни Господь его Душу, не прогнал, оставил у себя. Спас. Всем в деревне сказал, что дальня родственница, приехала из Нижнего. Устроил в колхоз. А в колхозе рабочих рук всегда не хватало. Послали ухаживать за коровами на ферму. Правда, Николай Егорович записал ее на всякий случай не Степанцовой, а Степановой.
О том, что произошло в стране и судьбе Марии Ивановны в последующее годы трудно рассказать в двух словах. В колхозе она встретила своего Гришу - славного парня. Когда он смотрел на нее своими васильковыми глазами, ей казалось, что она отрывается от земли и летит, а вокруг поют ангелы. Повенчались на Троицу в сельском храме, сияющем изумрудным светом от расставленных перед образами и на окнах зеленых березовых веток. И зажили так же светло празднично, душа в душу.
Через год, в субботний вечер, качая свою первую дочурку, Мариша грешным делом подумала: "Вот послал Бог испытания, а стерпела все и одарила жизнь лучом счастья и надеждой, что все наконец встало в свою колею и дальше пойдет своим чередом".
На следующий день началась Война, ее Гришу призвали в первый же месяц, первое время он регулярно присылал ей весточки и денежные аттестаты откуда-то из марийских лесов, где стояла на формировке его часть. И даже приезжал не надолго в отпуск.
В сорок втором году часть мужа отправили на фронт, и он погиб в первый же месяц, защищая Москву. Вторая дочка родилась уже без него. Как и многие другие, получив похоронку, Мариша надела черный платок, чтобы не снимать его уже ни когда.
Так же как и все, надрывая последние силы, она работала в колхозе и воспитывала двоих дочерей, радуясь их первым шагам, первым словам. Потом перебралась в Казань. Как жене погибшего красноармейца ей выделили комнату. Недоедая и недосыпая, она в одиночку подняла дочерей. Толи привычка, не ропща на Господа переносить все несчастья, как из рога изобилия, сыплющиеся на ее голову, толи чистая как у ребенка Вера помогли ей выжить. Обе дочки выросли, получили образование, обзавелись семьями и разъехались в соседние области. Живут с семьями довольно неплохо: одна в Ульяновской области, другая около Самары.
Мариша осталась одна. Все те, кто встречает ее на службе в церкви и соседи по дому, стали для нее чем-то вроде семьи.
- Тетя Мариша, у Антонины Семеновны ...с третьего этажа муж умер.
- Ох, Батюшки, сейчас собираюсь...
Если вдруг умирает кто-то из знакомых, а иногда и не совсем знакомых людей, соседи всегда прибегают за ней. Мариша знает и чувствует все, что касается Души от ее первых до последних дней на этой земле. Моложавый батюшка из окрестной церкви, кажется слегка, побаивается ее приезжая по вызову для отпевания на своей новой машине. Как-то раз она так отчитала его, что от него пахло табаком. Хорошо, что прихожане не слышали. И уж ни когда не вступает с ней в спор по поводу того, что и как лучше сделать. Правда, когда у него спрашивают, кого пригласить читать над усопшим Псалтырь первой называет ее. И она ни когда не отказывается, приходит и читает всю ночь напролет, и обряжает и утешает и руководит всеми растеряно толкущимися у гроба людьми. И даже горе при ее приходе ведет себя приличнее, становясь другим не передавливающим уже до конца трахеи родным и близким. Как-то незаметно для всех она стала тем камертоном, звонко отзывавшимся на любое прикосновение горя к окружающим ее людям, по звуку которого которому они узнают, что делать и как встречать навалившуюся беду. Как смотреть ей, прямо, не отводя взгляда, в лицо.
Восемь десятков лет радости и беды делит с соседями, знакомыми и со всем белым светом Мария Ивановна. Затеет пироги - чай обязательно пьют вместе - и тетя Паня и Алия-апа. Пашке с Клавкой отнесет по куску на тарелочке.
Как-то раз в благодарность за пироги Пашка - "грамотей и государственник" пристал к ней с идеей об увеличении ее не большой пенсии.
- Тетя Мариша, а ты знаешь, что всем репрессированным при Сталине компенсацию платят.
- Да брось ты Пашка ерунду-то городить, таких пол страны было. Откуда такие деньжищи взять, если учителям по полгода не платят.
- Да зуб даю, если вру. Вот сходи. И мне бутылку поставишь с прибытка.
- Вот я тебе поставлю...Мариша показывает Пашке свой сухонький кулак.
- А чего, деньги то не лишние.
- Да не пойду я кабинетам да по судам таскаться. Где жить, где спать - есть, комната светлая. Пенсию платят. Ни чего мне не нужно, даже наследник вон на мою конуру в виде тебя имеется.
- Так дочерям, внукам деньги пошлешь.
- Ни чего, они сами себе заработают. А мне ни чего не нужно...