Кириллов Игорь : другие произведения.

Глава шестая Варрант

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

ВАРРАНТ

Некто мудрый внушал задремавшему мне:

"Просыпайся, счастливым не станешь во сне.

Брось ты это занятье, подобное смерти.

После смерти, Хайям, отоспишься вполне!"

Омар Хайям Рубайат

В одном мгновенье видеть вечность,
И мир огромный в зеркале песка,
В единой горсти - бесконечность,
И небо - в чашечке цветка.
У.Блейк

   ...что-то подняло меня среди ночи. Что? Если бы я знала?
   Смутно чувствовала тревогу, но она была ненастоящей.
   Я села, прислушалась. Нет. Ничего. За тонкими стенами палатки шумят деревья, металлическом звоном бьет капель, вытекающая из самодельного умывальника. Его перед самым уходом на покой сделал Стас из обрезанной бутылки из-под "Пепси" и обычного котелка. Я еще хотела спросить, зачем понадобилось ему задействовать котелок, если в лесу можно спокойно лить на землю? Но так устала, что решила отложить решение этого вопроса до завтра.
   Я легла обратно. Убрала от лица руку Леси. Отпихнула Стефу, раскинувшуюся по надувному матрасу, заменявшему нам пол. Та тихо заворчала, но отползла в сторону своего спальника, даже не открыв глаза.
   Да, мы устали.
   Сегодня был трудный день, как для всей группы, так и для меня.
   В первый раз сесть на лошадь - это тот еще подвиг! И большинство совершало его впервые. А потом настал мой черед предохранять их от дальнейших подвигов. Когда уже кажется, что ты - бог и родившийся в седле печенег в одном лице. Я хмыкнула:
   - Друг степей калмык!
   Как сказала одна моя знакомая: лошадь - это животное с автоматической коробкой передач.
   Конный поход. Идея эта витала в воздухе еще с Нового года. Но все не могла претвориться в жизнь. То не было времени, чтобы заняться вплотную этим вопросом, То одно только воспоминание о прокатных лошадях заставляла отказываться даже думать. Дело решила случайная встреча. Два телефонных разговора, десять минут "обкатки" и вот мы здесь.
   Нет, не совсем так. Мы целых полчаса выбирали лошадей. Благо, нам дали на это полное право. Почему всем хочется белых? Этот вопрос прочно застыл у меня в голове, пока я увещевала своих спутников сделать выбор в пользу гнедого или рыжего создания. И всем хочется жеребца! Чтобы побольше, да повыше... Кобылки? Нет, спасибо. Мерин? О Боже! Только не это! Конечно, Мила поняла сразу, с кем имеет дело, поэтому в ее лице я приобрела неоценимого помощника. Она с упорством и настойчивостью, сделавшими бы честь кроту, в одиночку роющему четырехполосный тоннель под Альпами, возвращалась к отвергнутым лошадям. Втолковывала, объясняла. И, когда у меня уже терпения бы давным-давно иссякло, приведя меня к состоянию, близкому к Большому Взрыву, она добивалась своего. И человек садился на выбранную ею лошадь, удивляясь, почему это он так долго упирался?
   То, что самая большая трудность будет со мной - она не догадывалась. Находя в моем лице помощника по уговорам и более-менее разбирающегося в дву- четвероногих созданиях, Мила наивно думала, что я сама выберу либо, в крайнем случае, предоставлю этот выбор ей.
   Не тут-то было! Я рылась еще придирчивей, чем мои подопечные. После долгих и мучительных споров, когда Мила уже махнула рукой и сказала: "Тебе не угодишь!", ее лицо внезапно просветлело. "А! Знаю! Павильон!" Я насторожилась. Кроме основного здания конюшни, нескольких выгонов и пары сараюшек неизвестного мне значения, больше никаких построек в округе не наблюдалось. Подозрительно глядя на ошалевшую от непонятного мне счастья Милу, я стала склоняться к мысли, что гнедая Сессия, вторая от входа, очень даже не плоха... или выбрать рыжего Гранта?
   Но Мила даже не дала мне времени на отступление. Она схватила за руку и потащила куда-то вглубь конюшни.
   Влекомая ей, я болталась в кильватере как маркитантская лодка, успевая только вовремя уклоняться от всяческих архитектурных причуд, то свисавших с потолка, то выставлявшихся откуда-нибудь сбоку.
   Наконец, Мила остановилась.
   - Вот!
   - Что - вот?
   - Посмотри. Павильон.
   Она схватила меня за рукав и насильно подтащила ближе к двери стойла.
   Да, он был красив, и породу видно было сразу. В конюшне царил полумрак (электричество отключили неделю назад за хроническую неуплату). И мне он показался сначала вороным. Но вот, грациозно переступив ногами, конь подался чуть вперед, очутившись в квадрате тусклого света, падавшего из давно немытого окошка. Караковый.
   Ноздри его пошевелились, втягивая незнакомый запах. Нерешительно он потянулся головой к решетке.
   - Павлик, Павлик... - замурлыкала Мила.
   - Как, как?
   - Павлик. А как еще? Представь себе, если бы я его Павильоном звала каждый раз? Это еще чего! Вот у нас кобылки как раз были... частники купили под себя скаковых пятилеток. Так там имена - закачаешься! Калория, Рында, Секта, Волокита и Панель в одном флаконе!
   Я задумалась. Да, где-то я уже встречала, как трех жеребят от одной кобылы по очереди крестили Пройдохой, Профессором и Портфелем.
   - Ну что, надеюсь, тебя учить не надо? Пойдем, покажу, что и где.
   Мы закрыли за собой дверцу денника и быстрым шагом протопали обратно. Мила все время махала руками в разные стороны и что-то быстро говорила. Общий смысл проходил мимо, но уши привычно выхватывали знакомые слова, глаза запоминали примерное направление. Разберемся.
   - Ведро с причиндалами вон там. Последняя дверь с того конца - амуничник. Нажмешь один и два, потом пнешь по нижнему правому углу - дверь и откроется. Чисти, седлайтесь. А я пока пошла.
   Мила неожиданно развернулась на месте, бросив меня посередине коридора и вылетела за дверь. Через окно и увидела, как почти бегом она направилась к низкому каменному строению, где располагались бухгалтерия, дирекция и прочие административные службы.
   Подхватив ведро со скребницами, щетками, я пошла к Павильону, размышляя над проблемой недоуздка. Какой у него характер? Стоит ли его выводить на развязки или чистить в деннике? Если второе - то где взять недоуздок...
   - Павильон... Павлик...
   Черный круп двинулся в сторону и зверик встал ко мне боком. Красив, чертяка! Хорошо поставленная голова, в меру сухая, со средненькими ушками. Высокая холка и прямая спина. Под блестящей холеной шкурой отчетливые мышцы. Мягкие длинные линии и легкость, с которой он грациозно прошелся по деннику, завораживали.
   - Павлик, Павлик!
   Я загремела задвижкой, привлекая его внимание. Что ж, результат превзошел мои ожидания - Павлик развернулся и встал носом к решетке.
   - Ну что, давай чиститься, знакомиться. Надеюсь, бить меня не будешь? И кусать тоже.
   Так, болтая разные глупости, я закрыла за собой дверцу. Павлик недоверчиво отворачивался, крысился, но по деннику не кружился, предпочитая искоса поглядывать и изредка ставить копыто мне на ногу.
   - Маленький, давай будем знакомиться... - я достала из кармана пакетик с сухариками.
   Павильон покосился, шевельнул большими ноздрями, повел ушами и смилостивился. Наклонился, осторожно подобрав мягкими бархатными губами сухарики с ладони.
   - Боже, какой ты слюнявый! - Я вытерла руку о бриджи. - Ладно, теперь стой как следует. Я буду с тобой разговаривать. Ты можешь меня не слушать, все равно буду нести чепуху, но надо же что-то говорить? Или я не права? Знаешь, я привыкла разговаривать с лошадьми, пока чистишь-одеваешь. - Я махнула щеткой по крупу, - кажется, все. Теперь скребницей будем. - Толкнула Павлика рукой в плечо, - Прими! - Он недовольно задрал голову. Но пошевелился, уступая.
   Наклонившись, взяла скребницу из ведерка:
   - Сейчас я тебе бока почешу. Стой спокойно.
   Я почти заканчивала левое плечо, как заметила, что Павлик, с опытностью вора-карманника, пытался вытолкнуть из переднего кармана куртки пакетик с сухариками. Это ему почти удалось, но пакет зашуршал, он запрядал ушами и отодвинул морду, поглядывая на меня. Во взгляде его не было ни испуга, ни злобы. В темных, отливавших на свету фиолетовым, глазах плясали шаловливые искорки любопытства.
   - Ну, конечно, сейчас! Ты что это, а? Думаешь, раз впервые меня видишь, то и я первый раз лошадь вижу? Сразу расчувствуюсь и скормлю тебе все запасы? Шиш! Стой спокойно, мы и так слишком долго возимся.
   Павлик высокомерно вздернул голову и отвернулся от меня совсем. Я тоже перестала с ним разговаривать: молча дочистила, смахнула щеткой, расчесала хвост, крючком расчистила копыта и вышла из денника. Не хочешь - как хочешь. Пройдя пару шагов, обернулась. За редкой решеткой дверки виднелась грустная лошадиная морда с заложенными назад ушами. Но, мгновенно изменив их положение, настороженно направив вперед, Павлик негромко выдохнул, хрюкнул и склонил набок голову.
   Улыбнувшись, я развернулась на одной ноге и бросилась к амуничнику. Долго нажимала две цифры на кодовом замке, пиная при этом край двери, которая явно не желала открываться. В очередной раз, нажав кнопку "отмена", я набрала единичку и двойку, пнув дверь одновременно с нажатием последней цифры. Волшебство сработало! Дверь открылась. Внутри амуничник ничем не отличался от множеств других комнат, где хранятся седла и оголовья и прочие лошадиные принадлежности: ряд полукруглых деревянных плашек, на которых развешаны оголовья, на другой стене - седла с положенными поверх них вальтрапами. И над каждым - от руки написанная кличка лошади, заклеенная под скотч. Павильон, Павильон... Где же ты? А, вот! Синий вальтрапчик, а под ним... странность какая! С удивлением я погладила конкурное седло. На конкурном седле - в поход? Ладно бы - учебное. Я пожала плечами. Кажется, этот жест входит у меня в привычку. Но делать нечего, подхватив оголовье и седло, я прикрыла дверь, просто придавив ее своей пятой точкой, пока не услышала щелканье замка.
   Идя по проходу между денниками, я задумалась, вспоминая лошадей, с которыми мне приходилось работать. Какой же ты будешь, Павлик? Я взглянула на табличку: русский верховой, шесть лет. Ба, да ты еще юнец...
   Была у меня одна знакомая кобылка твоего возраста. Британия. Тракененской породы, темно-рыжая. Каждый день - как на войну! Как ребенок: то она играет, то злится, то ластится как кошка.
   Все те пятнадцать минут, пока мы после тренировки неторопливо раздевались, вытирались, крючковались - она лезла ко мне в лицо и в капюшон, шумно дышала, фыркала, хватала губами за рукава, подбивала головой руки, в общем, делала все, чтобы простое дело - растирание превратилось в сущий кошмар. Начинаешь, предположим, вытирать лопатку. Вытираешь, вытираешь, вдруг, откуда ни возьмись, обнаруживаешь, что смотришь в большие ноздри, которые слегка шевелятся... поднимаешь глаза, а сверху на тебя смотрят с такой забавной искринкой во взгляде, что поневоле улыбнешься в ответ. Вздохнув, попеняв ей (ведь, через полчаса конюшня закрывается на ночь, а тебе еще половину надо растереть, да еще и самой успеть переодеться), отодвигаешь решительно морду в сторону, она двигается, двигается, вдруг резко подлетает вверх, а Бритка, кокетливо изогнув шею, стрижет ушами и стреляет глазами.
   Крючковались мы тоже знатно. Командуешь - ногу! Будь на ее месте любой из четырехногих мужчин, нога была бы давно приподнята и мучительно подрагивала, ожидая, что я ее подхвачу. Эта же - нет! Только после требовательной просьбы, сопровождающейся постукиванием ладони, нога лишь слегка приподнимается на сантиметров пять от пола. Укоризненный взгляд назад, грозное "Бритка!" и нога поднимается чуть выше, так, чтобы ее можно уже было взять в руки. Как только подхватываешь - кобылка свободно поднимает настолько, насколько надо.
   А какова она была под седлом...
   Помню день нашего знакомства. Прихожу в манеж. Прямо возле дверей на корде бегает галопом какое-то темно-рыжее чудо. Весьма, на первый взгляд, резвое. Причем, на все слова, обозначающие переход на более медленный аллюр - не ведет ни одним из острых ушек! Сказали - галоп, значит - галоп! Но, Боже мой, какие движения!!! Хотя, я ее видала в прошлый вторник. Ее выводил прогуляться один из конкурников нашей конюшни - Саша. Тогда она вышла в манеж, для порядка протрусила два круга прибавленной, познакомившись с окружением, потом собралась и из этого положения, полкруга прошла, отбивая задними ногами.
   В голове проносятся стаей галдящих морских птиц, фразы:
   НЕУЖЕЛИ?!?!?!?
   ТОЛЬКО НЕ ОНА!!!
   Я, наверное, крепко приложилась головой и не заметила этого, когда решила сегодня придти на занятия... и вообще, мама, роди меня обратно. Не люблю кобыл, а особенно таких - переднеприводных!
   С этими терапевтическо-трагическими мыслями, подхожу ближе и решаю завести великосветский разговор:
   - У нас сегодня хорошее настроение?
   Тренер бурчит:
   - У нас всегда хорошее настроение! Садись давай и работай, нечего лясы точить.
   Послушно лезу в седло, отмечая про себя положенные назад уши и напрягшиеся задние ноги. И оказываюсь верхом на кошке! Мягко перекатывающиеся под тобой мышцы. Незаметная рысь - я вползла в нее, как будто продолжала идти прибавленным шагом. Проблемы с сокращенной, которую Бритка совершенно не любила и красивая, размашистая прибавленная! Я почти уже забылась, что мы не одни... потому что начался цирк.
   В манеже как всегда был сумасшествие. Соседняя конюшня проветривала коней. Пигалицы, лет по четырнадцать-пятнадцать соревновались друг перед другом по бровке в умении управлять лошадью на галопе. В другом конце манежа - перед трибунами были занятия иппотерапии. В середине - индивидуальное занятие по выездке.
   Но что же все это время делала моя четырехногая партнерша? После того, как она решила, что вволю дала мне насладиться ее достоинствами, пора познакомиться и с недостатками, Бритка начала закладывать уши, крыситься, поджиматься, и из полного сбора не выходила вообще. А потом вдруг решила, что ей надоело крутить вольты и делать принимания, начав раздавать авансы, тем самым проверяя меня на прочность. При этом всем - рыскала по курсу не хуже торпедного катера в десятибалльный шторм: шарахалась вбок, делала резкие повороты на заду, либо переду. Причем, иной раз чувство было, что сидишь на спортивном мотоцикле, который входит в поворот, и ты сейчас будешь дорогу отслеживать коленкой!
   Тут, как на грех, мы попали в переплет: скомандовали перемену и мы поперлись через центр, пропустили справа девицу на галопчике. (Пропустили? Нет! Мы просто прижались к земле на полусогнутых, и шарахнулись от нее прыжком). Если бы это было все. Но слева от нас была другая девица (размахивая хлыстом, и крича на вес манеж тренеру "А что он делает?") не могла справиться со своим буланым, который упорно пятился задом. Естественно, Бритка не ожидала такой подлости от жизни. Как же - только что пропустить какую-то нахалку на непонятной породе, как встретиться с чьим-то задом! Да и еще мимо пролетел кончик хлыста, которым в очередной раз пытались подогнать буланого. Кошмар!!! Безобразие!!! Атакуют! И, шарахнувшись опять вбок, сделала подряд несколько козлов.
   В следующий момент я поняла что, как ни цепляйся коленками - ты все равно уже летишь, и следует думать о том, чтобы попытаться приземлиться не слишком скверно для собственного организма. Но, не успела я об этом подумать, как осознала, что разглядываю манежный грунт. Встала, отряхивая с куртки и штанов песок и еле удерживаясь от смеха. Потому что Бритка стоит как ни в чем ни бывало и смотрит на меня ласковыми глазами. Что с ней сделаешь? Не бить же... не только что рука не поднимется, даже думать не хочется. Ладно, лезу обратно в седло. Тренер меня останавливает на полпути:
   - Погоди, дай отряхну каску.
   Отмахиваюсь от нее, но она не отстает (перепугался сам):
   - Нигде не ушиблась? Все нормально.
   Пытаюсь отшутиться:
   - Кто не падает - тот не ездит.
   Все правильно, но вот сюда я приехала отдыхать. Голову сломать можно и в родном манеже. И, если ты, Павлик, будешь вести себя подобным образом, то я (скрепя сердце) буду вынуждена поменять тебя на Гранта. По крайней мере, он на первый взгляд выглядит поспокойнее.
   Ну что? Пошли?
   Я взялась за повод и Павильон послушно вышел в проход. Стук копыт гремел среди стен полупустой конюшни.
   Открытая дверь, словно вход в другой мир: солнечный, яркий, полный жужжания вечно занятых пчел, докучливых мух и злобных паутов, шороха листвы качающихся макушек деревьев. Летящий пух и целые, еще нетронутые ветерком белые головки одуванчиков кивают друг другу, прячась в длинных листьях. Сочно-зеленый глянец мать-и-мачехи по краям дорожки, идущей к плацу, перемежается тонким ажурным кружевом тысячелистника.
   - Стой.
   А что же я себя веду, словно я дома? Надо оглядеться. Куда идти? Вроде бы, на плацу уже небольшая группка пытается забраться в седла.
   - Эй! Подожди. - Милин голос раздался у меня за спиной.
   Я обернулась. Мила спускалась по крыльцу административного здания в сопровождении высокого старика, один глаз которого был по-пиратски лихо перевязан черным кружком, а длинная седая порода аккуратным клинышком спускалась в треугольник расстегнутого старомодного плаща из синей болоньи.
   Мила возбужденно взмахивала руками, то и дело забегала вперед и бежала спиной, пытаясь глядеть старику в лицо. До меня донеслись слова:
   - ... а какая разница, кто поедет? Кто сейчас чего предъявит? Ну, кто?
   Я не расслышала, что сказал ей старик, но Мила не успокоилась:
   - Да чего ему стоять? Вон, уже жирком зарастать начал А брать под седло мало кто его хочет, сами же знаете...
   Кто-то толкнул меня в плечо. Я дернула плечом. Меня толкнули сильнее и громко фыркнули прямо в ухо. Подскочив на месте, я развернулась.
   Конь со странным именем Павильон стоял, чуть наклонив голову, и внимательнейшим образом меня изучал. Уши стояли настороженными стрелками. Я тоже наклонила голову. Он моргнул раз, второй, и потянулся мордой ко мне. Большие подвижные ноздри шевелились, выискивая нужный ему запах.
   Я стояла не шевелясь, раздумывая над последними услышанными словами. Но, когда он попытался ткнуться прямо мне в лицо, пришлось закрыться рукой. Павильон недовольно выдохнул и попытался отодвинуть мордой мою руку.
   - Нет, - я ошалела от такой наглости. - Давай-ка, лучше я тебе дам что-нибудь другое.
   Потянулась свободной рукой в карман куртки, пальцы нащупали кусок морковки. Странное ощущение: теплая, бархатистая морда, которая пыталась отодвинуть правую руку и холодная гладкая поверхность морковки.
   - На, держи.
   Укоризненно глянув на меня, Павильон снизошел до подношения. Аккуратно забрав морковку, он нюхнул воздух и переступил ногами.
   - .. и, в конце концов, это же на пользу ему самому!
   Громкий голос Милы заставил меня резко развернуться.
   Девушка стояла раскрасневшаяся, тяжело дыша. Ее спутник молчал, сверля меня единственным глазом.
   Этот глаз - голубой, того цвета, который бывает у только что родившихся младенцев, странно смотрелся на изъеденном морщинами обветренном лице. А ресницы, ресницы! Не смотря на то, что волосы на голове были полностью седыми, ресницы, окаймлявшие глаз были густыми и черными. Сколько ему лет? Глубокие морщины спускались от носа к углам рта и пересекали щеки, растекались ручейками от углов глаз к вискам.
   Мы молча смотрели друг на друга. Просто стояли и смотрели.
   Не знаю, какие мысли бродили в этой седой голове, потому что Мила сдалась первой. Обреченно махнув рукой, она оперлась на верхнюю жердину загородки и принялась смотреть совершенно в другую строну. Губы ее что-то сердито шептали.
   Я уже намеревалась вздохнуть, чтобы как-то разрядить обстановку, как Павильон, которому, видимо, надоело, что все стоят к нему спинами, начал упорно просовывать свою голову мне под мышку, пытаясь отвести локоть, закрывавший карман с морковкой.
   Это ему почти удалось, но вдруг он затих, нервно пошевелил своими огромными ноздрями и вытащил голову из-под моей руки. Я инстинктивно шагнула влево и назад, очутившись рядом с конем. Легкий ветерок, дунув, перебросил прядь волос мне на лицо. Но только я подняла руку, чтобы убрать непослушные волосы, как вдруг Павильон тоже принял влево, прижавшись щекой к моей руке, замершей от неожиданности возле виска.
   Теплый... как это приятно!
   Я повернулась к коню и почесала ему шею.
   Старик еще пару мгновений пристально смотрел на меня, потом резко повернулся к Миле, и, ничего не говоря, поманил ее за собой. Девушка рванулась за ним, периодически оглядываясь на нас с Павильоном:
   - Иди на плац. Там сейчас ваши занимаются. Пошагаете, потом погоняешь его. Ну, что я тебе объясняю. Сама знаешь...
   Конечно, знаю. Этого молодца не погоняешь - вылетишь из седла со скоростью звука. А, хорошо бы, перед этим на корду. Но это уже из области фантастики!
  
   - Нет, не могу поверить! Даже не стал ничего говорить! Слова не сказал! Это на него не похоже...
   Мы отшагивались, Мила шла рядом, положа руку на холку и разглагольствовала.
   - А кто это такой?
   - Это замдиректора. Ну, точнее, и.о. Он иногда замещает его, когда тот уходит в отпуск или уезжает в командировку. Говорят, он раньше был директором какого-то крупного завода, но что-то случилось. Правда, он страшный?
   Я пожала плечами:
   - Нет, но странный. А почему ты его уговаривала? Разве жеребец - не ваш?
   Мила как-то странно на меня посмотрела, и в задумчивости потерла между пальцев гриву.
   - Ну... не знаю, как тебе сказать.
   - Говори уж прямо, чего там!
   - Ладно. В том-то и дело, что не наш.
   - Но так же нельзя!
   Мила отмахнулась:
   - Слушай дальше! Хозяин его купил в прошлом году, прямо с завода. Бешеных бабок ему стоило. Как же! Англо-кабардинец. Отдал выезжать мастеру спорта, чемпиону. Дудикову, слышала? Вот. Поставил к нам, потому что рядом как раз - поселок коттеджный...
   - Видели мы его, мимо как раз проезжали. Замки какие-то, а не коттеджи...
   - Лучше бы они при этих замках свои конюшни строили! А то ставят своих лошадей у нас за копейки, а претензий на миллион. Ладно, не о том. Этот-то проплатил уход сразу на два года вперед. Вон, какой продуманный был! Приезжал, правда, кататься раз в два - три месяца. Да и что там - кататься. Сядет, проедется до того луга и отпускает. Сам под деревьями валяется. А охрана его рядом - в джипе сидит. Вот только не спасла его охрана. Кокнули его прямо на Павильоне. Упасть-то не упал до конца, нога в стремени застряла. Охрана как увидела, бегом за Павликом побежала, а он испугался и от них. Короче, измотало этого хозяина по тропинкам так, что гроб, говорят, закрытый держали. А наши с тех пор, хоть уход и оплачен, не хотят на него садиться. Примета плохая, да и, бог его знает, что в голову придет коню, который... а, чего там говорить! Будешь брать?
   Я пришла в себя. Как всегда моя фантазия разыгралась. Кровавые куски мяса, отлетавшие от бедного нового буржуа, вовсю мотавшего конечностями по всем окрестным пням и комлям, летали у меня перед глазами, а стройные ноги коня были по венчики в крови.
   Посмотрев на Милу (вдруг смеется, и страшилка была только выдумана?), потом на Павлика (стоит как вкопанный и ухом не ведет), я решилась:
   - Чего там! Мы тут уже всю смену перепугали - доказывали, кто на ком сидит. Столько сил положила, на другого не хватит.
   Мила ухмыльнулась и пошла за своей кобылкой.
   Что-то мне в ее ухмылке не понравилось. Или плюнуть? Свалить на правила "вписки"? Кто-то макароны продувает, кого-то чай с клотиками приглашают пить. А тут жуткий рассказ... с неопределенной концовкой.
   Я тронула шенкелями Павлика:
   - Что уснул? Шагай, красавец. Скотина ты безрогая, вот ты кто! Я к тебе как к человеку, как к порядочному коню, а ты что мне устроил? По твоей милости, пока ты не выложил застоялость свою, все стояли, боялись с места тронуться. Маленький, а туда же... тоже мне, изображатель косячных жеребцов!
   Павлик шел энергичным собранным шагом, как будто я вовсе не отдала повод, косился на меня, закладывал уши, дергал шкурой, пританцовывая. Сил в нем было еще предостаточно.
   - Не нравится, когда ругают? Мало тебя ругали! Думаешь, мне нравится тут, по дорожкам трусить? Хотелось бы посмотреть, как друзья выглядят первый раз на лошади, а тут огородами шатаюсь. И все по твоей милости! Кто свечил? Кто козлов выдавал? У-у, так бы и стукнула тебя, зараза! Правильно, что тебя никто не берет - кому хочется шею сломать на дурном коне.
   Жеребец фыркнул в сторону, как будто бы зная, что все, что я ему говорила - всего лишь колебание воздуха.
   - Фыркаешь? Дофыркаешься у меня. - И я подняла его в галоп.
   К месту сбора группы мы подлетели в облаке желтой пыли. Я закрыла глаза, оберегая линзы, подождала, пока она немного опустится, и спрыгнула на землю. Привязала Павлика и отошла на пару шагов. Группа уже вышла с плаца и приближалась к нам.
   - Что смотришь? Давай садись обратно, пойдешь замыкающей. - Мила подтыкала непослушные волосы под черный бандан, оглядываясь на всадников.
   Я еще раз придирчиво оглядела Павлика. Красавец, что ни говори! Хотя, все же задние неравномерные чулки портили общее впечатление. Грустно посмотрев на белое безобразие, я забралась в седло, размышляя на тему: "Это все равно только на три дня".
   Гуськом мы потянулись за Милой, которая ехала на маленькой чалой кобылке, устало помахивающей длинным ухоженным хвостом, словно подметая за собой следы. Мы прошли мимо длинного, почерневшего от времени здания конюшни, небольшой левады, где паслась веселая пятерка стригунков.
   На околице свернули на правую дорогу и потопали меж полей, поднимая тучи пыли, от которой тут же захотелось чихать.
   Целый день до вечера мы шлялись по округе. Поднимались на какой-то холм, под которым, согласно легенде, спал богатырь со товарищами. Ползали по кривым лесным тропинкам, умудряясь вовремя пригнуться и избежать встречи с веткой, отогнутой впереди идущим всадником.
   Наконец, уставшие и измотанные, мы вышли на какую-то поляну. Спешились. Сил у большинства хватило только на то, чтобы хоть куда-то привязать поводья своих подопечных. Тщетно Мила пыталась образумить супер-конников, они только валились на густую травку, явно не желая внимать ее увещеваниям.
   Тогда она махнула рукой и сама пошла ослаблять подпруги. Поглядев на нее, я поднялась с земли и, мимоходом подтолкнув Вышеслава, многозначительно покосилась на кучу с палатками и прочим походным снаряжением.
   - Ага, сейчас! - откликнулся Славик.
   Не чуя особого энтузиазма в его голосе, я передразнила:
   - Ага! Сейчас!
   Он нахмурился:
   - Не, ну дай посидеть. Ноги, ведь как чугунные. Натер даже.
   Он показал на внутреннюю сторону бедра.
   - А кто тебе приказывал ехать в новых джинсах? Говорили же, как человеку - одевай старые, мягкие.
   - Ну да! Скажешь тоже! Где ж они новые. Полгода уже хожу!
   - Все равно стоят, коли в угол поставишь. Швом-то и натер...
   Заслышав наше препирательство, остальные начали заинтересованно поднимать головы. Заметив это, я издевательски спросила:
   - Спать будем на земле? Ужинать, видимо, не собираемся, зато комариков покормим, так?
   Заинтересованность в глазах погасла. Никому не хотелось заниматься разборкой палаток, готовкой ужина и прочими радостями жизни.
   Поймав себя на том, что мне тоже хочется махнуть рукой как Мила, я пошла принудительно поднимать людей и раздавать им поручения.
   Сказать, что через пару минут все уже были озадачены - это ничего не сказать! Прошло, по крайней мере, минут пятнадцать, прежде чем я нашла желающих сходить за водой, поставить палатки и принести сушняка для костра.
   Свежий ветерок притащил речной запах. Самой реки даже не было слышно, но чувствовалось, что она где-то рядом. Сумерки опускались долго. Сначала вечер блеснул желтым лучом солнца, которое, склоняясь к закату, приобрело сначала оранжевые, а потом все более и более оттенки красного. И вот, уже вокруг все посерело, напоминая о том, что на дворе конец октября. Конечно, осень в этом году не совсем типичная для нашей страны: теплая и долгая. Разве припомнишь такое, чтобы на день Всех Святых было четырнадцать градусов выше ноля? Где долгий моросящий дождик, ветер, пробирающий до костей, особенно, если он дует с моря? Где низкое серое небо, по которому этот ветер гоняет с одного конца горизонта до другого тяжелые комки мокрых туч?
   Представила себе, как бы выглядели сейчас мы, если бы погода была такая, как в прошлом году. Или, лет пять назад? Брр! Тогда мы точно сидели бы у кого-нибудь на теплой кухне, разливая молодое вино из краников разноцветных тетрапаков. Поедая колбаску, ветчину, просто хрустя солеными орешками или крекерами. И, конечно рассуждая! Еле выслушав друг друга, перебивая его и остальных собеседников, потому что очередная мысль, пришедшая на ум - чуда как хороша и интересна! И, конечно, ее надо во что бы то ни стало донести до слуха друзей.
   О чем мы бы говорили? Никогда не угадаешь, куда повернется нить разговора. мы можем с одинаковой увлеченностью беседовать и о типах холодного оружия, о новых археологических находках. Можем обсуждать теологические и метафизические темы. Беседовать о принципах восточной и западной философии. Иногда мне казалось, что мы собирались лишь затем, чтобы высказать каждый свои мысли, поспорить с окружающими и остаться при своем мнении, неважно на какую тему был спор! Но, вне зависимости от итога спора, все присутствующие почти всегда были удовлетворены результатами встречи. А, если и было заметно неудовольствие, так это только от того, что приходилось расставаться раньше, чем было высказано последнее мнение.
   - Алька! Ты мне поможешь?
   Леся тащила два больших пластиковых ведра. Запыхавшаяся, красная.
   - Так я же за водой посылала Марика?
   - Он ушел за сушняком вместе со Стефкой.
   Ух! Опять они сделали все по- своему! Неужели они не понимают, что сушняк собрать - дело для одних рук. А вот воду принести. Снизу, с реки. Это - явно мужская работа.
   Ну что ж. Пусть так. Лишь бы они собрали, принесли, рассуждала я, таща второе ведро. До Милы я так и не добралась, хотя ей уже моя помощь и не требовалась.
   Спустить в котелок несколько очищенных картошек, тушенку. Поперчить, посолить, как говаривала одна моя знакомая, диктуя рецепт фруктового салата. Повесить чайник. Нарезать хлеб. Вот и все.
   Как же все устали! Даже привычные споры - кто и в какой палатке будет ночевать, угасли, не успев толком начаться. Решили спать по половому признаку, не по пристрастиям. В противном случае, доброй половине пришлось бы спать на открытом воздухе.
   Потягиваясь, откровенно зевая, народ стал шушукаться, собираясь в кучки для похода "до ветру". И тут Милу прорвало.
   - Вы тут не очень-то шастайте! Тут места знаете какие?
   - Какие? - тут де заинтересовались мои доморощенные парапсихологи.
   - Потаенные...
   - А чем они потаенные?
   - Случай был тут. И не один. Люди пропадали. Ходили сюда, ночевали, а домой не возвращались!
   - Мила, а чего они сюда ночевать приходили? - это уже иронический басок Виктора. - Знает, что принято байки рассказывать у костра.
   - Место Силы тут. Засыпаешь одним человеком, а просыпаешься...
   - ...таким маленьким желтым человечком! - быстро вставила Ника. - Брюсом Ли!
   Лес вздрогнул от громкого хохота.
   Мила пошевелила палочкой угли:
   - Смех смехом, а вот люди пропадают точно! Вы идите-идите, по делам-то своим. Придете - расскажу дальше.
   Уже не так бурно обсуждая, компании двинулись за кустики.
   - Мила, а правда то, что ты сейчас сказала? Что-то не верится, чтобы вы в таком случае сюда туристов возили.
   Она посмотрела на меня с хитрецой в узких глазах:
   - С одной стороны - правда. Только это место - чуть дальше. С другой - так же интереснее!
   - Чуть дальше - это где?
   - Помнишь, проезжали холм, а потом тропинка раздваивалась? Мы поехали по правой.
   - Помню. У большой липы, кажется?
   - Да. Так вот, если пойдешь по левой - окажешься на другой стороне холма. Сверху не спустишься - крут больно. Справа - овражек. Только одна тропинка. Там что-то вроде подземного алтаря сделали. Историки копали-копали, нашли каменные статуэтки, большой алтарь и ход внутрь холма. Засыпанный. Пытались они его рыть - да чуть сами там и не остались. Все подпорки снесло. После этого пещерку законсервировали и запретили туда подходить даже! А наши все равно до сих пор туда ходят. А раньше - там действительно два человека пропали. Пришли переночевать - с духами поговорить - и утром за ними пришли, ан, нет! Нету даже и следа. Да! Говорят, что год назад одна старушка ходила, так до сих пор рассказывает страсти, что проснулась не в пещере, а прямо на дороге. И люди мимо ходили. Только ее не замечали! Сквозь нее. Потом человек какой-то подошел, рукой помахал, и она тотчас же возле алтаря-то и проснулась!
   Довольная произведенным на меня впечатлением, Мила повернулась к костру.
   Странно, Мила, странно. Может быть там действительно что-то и было. Не спорю. Но сейчас? Пусть даже и год прошел?
   Я прикинула расстояние. Километра два. Или три? Нет, ничего нет. Иначе бы были ощущения. Тянуло бы, воздух дрожал. А, может и нет. Здесь никогда не поймешь. Иногда носом уткнешься - ничего. А все только потому, что живущие рядом не знают ничегошеньки, даже намека не осталось. Что там легенды или сказки? Ходят мимо по грибы, да по ягоды. А что может быть вреднее для любого Места - это обыденность и привычность. Человек, думая, страшась или любуясь - дает свою силу. А нет ее..
   Что-то я уже залезла на первый курс "Метафизики сети". Лекция третья - точки и пересечения.
   Дианта. Странное место на грани мира, где все изучают магию и ее источники. Причины возникновения и исчезновения. Принципы действия и способы противодействия. И никто не практикует! Одна голая наука. Поймать волну, скрутить ее, придать форму и выпустить - только для того, чтобы приборы зафиксировали результат! Вместо того, чтобы просто поймать и осознать мысль, что твоя трубка зажглась (какие там плетения заклинаний, шевеление бровями и губами - все вокруг гудит и переливается чистой энергией - такой, что не можешь освободиться от ощущения бегающих по коже мурашек, - такой, что голова начинает разламываться!) - они берут спички. Они смотрят на прибывающих для "повышения квалификации" магов и колдунов как на раритеты, которые немедленно нужно изучить, описать и только тогда - будет выдано разрешение на слушание лекций.
   Конечно, не всем нравится такое состояние дел. Особенно новичкам. По первости все пытаются (благо энергии - не занимать!) доказать, что они - есть самые сильные и лучшие. И только потом понимают, что здесь невозможно быть самым сильным или самым лучшим. Все имеют равные шансы. Кому недостает силы - он ее получает, кому недостает умения, сообразительности, он, опять же, компенсирует это силой. И любой поединок может закончиться только тем, что ты, забирая все больше и больше - просто захлебнешься и растворишься в невидимом океане, увеличив его потенциал.
   Я бы с удовольствием тоже посидела на этих лекциях, благо, не имея официального документа, удостоверяющего твое предыдущее магическое образование, позволялось слушать любые три предмета. Только было одно странное "но". Выслушав три пары по данному предмету, ты должен был пропустить еще три. А при условии, что лекции были очень обширны по количеству информации, выдаваемой слушателям - есть шанс, что после пропуска, ты ничего не поймешь. Вот так я и посетила первые три лекции по "Метафизике сети". Ну, хотя бы поняла основные параметры и понятия, которые мне с таким трудом пытался втолковать Олаф. (Правда, он втолковывал кусками и обрывками.) Что там еще было? "Межассоциативное мышление при составлении мыслеобразов", "Инвариантность поведения при личностных контактах" и "Проблемы психического и физического воздействия на различные небиологические виды". Интересно, не спорю. Имей я большое желание, я бы подала заявку на поступление. Имей я желание... впрочем - нет. Долгое изучение, сидение в архивах, библиотеках - привлекает на короткий срок. Но, спустя неделю-другую чувствуешь себя как муха в тенетах. Нет, скорее - в сиропе - вкусно, но тяжело. Да, если бы не большая просьба старых друзей - меня там только и видели! Но я упорно сидела на лекциях и пыталась найти применение полученным знаниям, а не просто убить время. Тем более, что, человек, ради которого я притащилась на край света, как раз и убивал его, сидя на этих занятиях. Вот уж точно - лучше глагола не придумаешь. Имея таких родителей, такие силы и знакомства за спиной - сидеть и играть в трехмерный "Морской бой". Девственно-белые лекционные тетради, неразрезанные страницы учебников. Невскрытые коробки с реагентами. Мне бы его время и деньги! Хотя... вряд ли. Когда становишься слишком умным - теряется интуиция. Как говорил один старый знакомый - на мой вопрос: "Почему после бутылки пива в стрелялку играется лучше, чем до нее?" - "Потому что интуиция освобождается от тлетворного влияния разума".
   Хорошо. Вернемся на Землю. Предположим, что тут что-то есть. Только в состоянии закрытия, что косвенно может быть доказано фактом "призрачного вхождения" пожилой мадамы в иномирье. Большинство Мест на Земле находятся в таком состоянии. Скоро сам мир получит непробиваемую скорлупу. И так уже шесть из восьми людей, именующих себя магами, были бы побиты простыми базарными шарлатанами в любом другом мире. Почему именно эта раса имеет странное свойство избывать всех соперников, практически полностью их выживая или уничтожая физически. Почему в захолустной Дианте существует магический практицизм, а на Земле, при всех ее устойчивых народных верованиях в вампиров и вурдалаков, романтических легендах о рыцарях и феях - никто не сумел выжить? Небольшое исключение, правда, составляют представители домашней и лесной Нежити. Да и то, разве сравнится обычный средне-славянский домовой с Любодомом, как его именуют в Ариссе? С другой стороны, в этих лесах можно спокойно гулять, не ожидая, что на тебя с ветки свалится какая-нибудь резозубка. Или марь начнет дурить голову. Кстати, что-то эта компания загуляла! Не пойти ли поискать?
   - Мила, глянь, где там эта компашка? Их видно?
   - Да, кажется, возвращаются.
   Действительно, они возвращались и странная процессия предстала моим глазам! Не забыв, в отличие от меня, что сегодня День Всех Святых, Самайн, компания дружно переоделась. Два кельта в килтах и кроссовках. Одна Диана-охотница и три придворные дамы. Сзади шла мрачная массивная фигура в полном облачении ловчего.
   Кельты шли и потихоньку поругивались, прихлопывая себя по голым местам:
   - Конец осени! И откуда эти звери?
   - Ты лучше задайся вопросом - как только они ходили в этих юбках. Загрызут же до смерти! Или у них там этого добра не водилось?
   - Уж лучше бы я эту мысль подавил бы в зародыше. Вместе с тобой! Уй, чертяка!
   - На, - сжалилась над незадачливыми кельтами Стефа, - возьми"Комарекс".
   - Нет, - гордо воспротестовал один, - уж лучше пусть меня сожрут, чем буду я мазаться я дрянью!
   Второй хмыкнул и живо перехватил тюбик.
   - Ну что, шабашисты дорогие, садитесь. Вот только чем вы будете заниматься - ума не приложу. На меня не надейтесь! У меня одна задача, донести себя до палатки. И баиньки... - мечтательно протянула я.
   Хор протестующих голосов был мне ответом:
   - Ну, уж нет! Не дадим! Как это - приехать на Самайн и дрыхнуть?
   - Да, именно так. Приехать на Самайн и дрыхнуть. Это вам хорошо. У кого каникулы, у кого отпуск. А у меня послезавтра - понедельник. Все, всем хоро-о (я не отказала себе в удовольствии, продолжительно и с удовольствием зевнув) повеселиться. А мне, тоже очень на это надеюсь, пожелайте спокойной ночи.
   С этими словами я выскользнула из круга, что привело к плачевному результату: Славик поймал Стаса.
   - Тьфу, зараза! Что ты тут под ногами мешаешься?
   - От заразы слышу, - Славик потирал отдавленную ногу, - у тебя что, копыта?
Вик обиделся:
   - У тебя копыта. У меня всего-навсего сорок третий размер. И я в кроссовках. А они мягкие.
   Улыбнувшись, я потянула молнию вниз. Подумав, связала кольца всех трех застежек ниточкой. И улеглась спать.
   Еще долго слышались взрывы хохота, нестройное пение, слегка не в тон с гитарой. Потом раздалось шипение - затушили костер. Перешептываясь и подхихикивая, народ стал расползаться по палаткам.
   Вход затрясли. Но, крепко связанные, застежки не поддавались.
   - Алька, вредная! Открой!
   Я притворилась, что продолжаю крепко спать.
   - Не спи, замерзнешь! Открой, слышь?
   - Что там у вас стряслось? - басистый Стасов голос не мог снизиться до шепота, - Ну, пусти. Посмотрю.
   Вход затрясся, в боковом шве лопнули нитки. Но та ниточка, которая держала вместе колечки - осталась цела.
   - Да что это за дела такие? Поспать не дадут! - Намеренно не торопясь, я начала распутывать ниточку, - ну что вы за люди такие? Полночи где-то бродите, потом открыть простую молнию не можете! Я вот утром посмотрю на ваши физиономии! И посмотрю, что вы там пили...
   - Что пили, что пили... - пробурчали снаружи, - что брали - то и пили. Сама же с нами в магазин заходила. И вовсе не полночи. Еще только двенадцать. Мы тут решил самораспуститься до двух утра. Пару часиков подремлем, а там завернем настоящий шабаш! Самое колдовское время будет.
   Как назло, распутываться этот черный хлопковый обрывок не хотел. Пришлось наклониться и разгрызать. Наконец, ниточка разъехалась, я потянула за один из концов и вытянула ее из колец.
   - Все! Можете заходить.
   Под дюжим напором молнии разъехались, предъявив мне три недовольные жизнью физиономии.
   - И что вы на меня так смотрите, как Ленин на буржуазию?
   - Как? Влюбленно, что ли?
   Я удивленно приподняла бровь:
   - Ну, уж не знаю.. есть ли тут любовь, ежели только прибить на месте не хотят. Стас, иди-ка ты лучше спать. А договоришься тут... до второго съезда партии.
   Тот молча пожал плечами и единым движением встал с колен:
   - Ну ладно. Я пошел. Разбудите, когда два утра стукнет?
   - Иди-иди. А то места не достанется! - Стефа нырнула в палатку, - О, у тебя уже тепло. Надышала. А мы там немного подмерзать начали. - Она поежилась, обхватила себя за плечи. - Ника, где ты там! Залезай быстрее, не выпускай тепло.
   Но вместо Ники влезла Леся:
   - Девочки, я поссорилась с Виком. Пусть он там один спит в нашей палатке. Я буду спать с вами. Вы как хотите, но выгнать меня не сумеете.
   Она втащила за собой спальник и следом за ним в палатку втиснулась Ника. Сразу стало тесно.
   - Девочки, а как мы тут спать будем?
   - Как-как? - передразнила ее Стефка, - палатка-то трехместная. Единственное, что не была рассчитана на тебя в качестве гостьи, - она покосилась на Лесю.
   Они еще долго препирались, что, впрочем, им не мешало пить горячий чай из моего термоса. На какое-то время, девочки затихли, наслаждаясь ароматом чая и мяты. Однако благолепие момента быстро закончилось. Никин кроссовок перешел незримую границу, и был тут же замечен и отправлен восвояси бдительным отрядом пограничников, в виде Стефиной пятерни. Ника, всплеснула руками и вылила остаток мне на куртку, но, пока я подбирала слова, онемев от возмущения, она схватила кружку и, удостоверившись, что чай выпит, кинула в Стефу, которая, уклоняясь от снаряда, опрокинула термос:
   - Ай! Маму вашу за ногу! Кипяток же! - взвизгнула виновница.
   - Так что ты его открытым держишь? - парировала Ника.
   - А кружка у кого была?
   - Какая кружка? При чем тут кружка?
   - Так крышка - она и есть кружка. Отдай ее. Я закрою.
   - На, - и кружка снова полетела в Стефку.
   - Молодежь! На сегодня хватит. А то встану и рассержусь. Будете спать возле костра.
   Обе спорщицы разом налетели на меня:
   - А по чьей вине мы полчаса торчали у палатки? Замерзли, как цуцики.
   - А кто холодное пиво пил?
   Ирония не удалась.
   - Какое холодное??? Этот балбес Вышеслав оставил его в рюкзаке с продуктами у костра. Бее. Какая бяка - это теплое пиво!
   Последние слова утонули в длинном зевке. Очень хотелось спать.
  
   - А ведь ты задолжала. - Голос был сух и не было понятно: сердится он или просто констатирует факт.
   - Хотелось бы знать - кому?
   - Нам.
   - А кто вы такие? Агенты ЦРУ? Национальной безопасности? Купленные журналисты, наконец?
   Молчание. Фигуры даже не пошевелились. лица были каменными, глаза...По сравнению со ними - стеклянные глаза, которые вставляют потерявшие свои - просто очень живые, веселые такие!
   Московскому городскому банку они наиболее симпатичны... ой, что это я!
   Пришлось сдаться:
   - Хорошо, может быть, вы все же объясните, в чем заключается мой долг?
   - В выборе.
   - Опять! - я даже застонала. - Сколько можно говорить, что я не буду выбирать. Не желаю, не хочу. Я буду жить только так, как мне это взбредет.
   - Тогда ты должна понимать, что за невыполнение долга следует кара.
   - Кара? Это имя? Ничего о ней не знаю. Когда она начала за мной следовать? Почему я до сих пор ее не замечала? Она как выглядит хоть, чтобы я узнала ее?
   - Ты узнаешь ее, когда придет время и чаша терпения переполнится. - Фигуры начали удаляться под колокольный перезвон.
   Боже, какие напыщенные слова! Слава богу, что это только сон. Сон?
   Точно. Только сон.
   Который час?
   Я взглянула на часы. Пятнадцать минут восьмого. Кажется, пора вставать. Мы еще должны позавтракать, снять лагерь и дойти до "того самого места", о котором говорила Мила.
   - Подъем!
   В меня полетела кружка.
   Увернувшись, я стащила с виновницы спальник:
   - Холодно... отдай обратно, - протянула жалобно Стефка.
   - Вставать надо.
   - Да ну, еще чего! Воскресенье же. Можно и поспать.
   Я бросила попытки разбудить ее и обратила свое внимание на двух других. Ника не отзывалась вовсе, а Леся шевелила губами, дергала головой и ногами, но просыпаться тоже не хотела.
   - Черт с вами! Спите. Я пойду.
   Я вылезла из палатки. Утро было темным и совсем не походило на утро: черное небо без признаков рассвета, сырой воздух. Пахло затушенным костром и подвалом: прелью и плесенью. На низких сухих сосновых ветках, лишенных иголок, вольно расположились маленькие капли. Пнув одно дерево, отскочила в сторону, вызвав небольшой дождик, с негромким шумом пролившийся на мужскую палатку.
   Понятно, что этим действом я никого не разбужу, но злость прошла.
   - Павлик, бедный. Как ты тут? Не замерз?
   Я провела рукой по влажной шерсти.
   - Пойдем, прогуляемся, пока все спят.
   Мы прошли обратно по тропинке, вышли на лесную дорожку, еле видную в сумраке и неспешно потрусили. Павлик был не в настроении, и, настороженно посматривая по сторонам, боялся каждого куста.
   Подавив очередной зевок, я посмотрела на часы, когда мы выехали на край поля, где было чуть светлее. Боже ж мой! Какие пятнадцать минут восьмого? А без пяти минут три - не желаете?
   Чертыхнувшись, я уже подумывала повернуть обратно и залезть в палатку, чтобы доспать положенные три-четыре часа, как где-то вдалеке тявкнула собака. Ей ответила звонко другая. Следом за ней залаяли еще несколько. Как будто бы кто-то ведет охотничью свору. Но где уж! Здесь охотятся с одной, максимум с двумя собаками. И, вдруг, словно мне в ответ пропел рог. Потом еще раз. Лай собак стал громче, стал слышен конский топот. Металлический перезвон, скрип кожи - мир вокруг полнился звуками, но поле было пустынно, и лесная дорога одиноко вела в чащу.
   - Дай дорогу и закрой глаза.
   Вздрогнув, я обернулась.
   На высоком белом жеребце сидел тот самый старик - с конного завода. Вот только синий болоньевый плащ висел широкими складками за плечами, открывая темный металлический нагрудник.
   Померещилось?
   Я похлопала глазами, ущипнула себя за кожу запястья.
   Больно.
   - Отойди в сторону. И Охота не тронет тебя.
   - Охота? Но еще рано для нее. И... откуда Охота в наших местах, Вождь гаутов?
   Спросила с усмешкой, ибо не верила своим глазам.
   Голова старика склонилась на грудь, медленная улыбка неуловимо скользнула по губам:
   - Хорошо. Я скажу. Но ты потеряешь время.
   - И что с того? Я не хочу уходить с дороги. - Откуда у меня эта уверенность? Но я действительно не хочу уходить, не хочу закрывать глаза. Мне жутко, страшно, но исподволь рождается новое чувство, словно мурашки, бегущие по коже, согрели ее. Мне интересно. И я почти кричу, понимая, что с криком вылетают последние крупицы страха:
   - Я не хочу уходить! Я остаюсь.
   Секунды летят, словно кадры замедленной кинопленки.
   Белый жеребец вытягивает шею в сторону Павлика и оскаливается. Подо мной подбираются, мышцы напрягаются, словно струны, чуя опасного, сильного и опытного соперника. Я инстинктивно натягиваю поводья и увожу напрягшегося коня в сторону.
   Но я не ухожу с дороги.
   Поднявшийся ветер принес новую порцию лая. И уже неясно: гудят ли это сосны, подметая макушками низкое асфальтовое небо, или охотничий рог стал ближе?
   Через поле, над опушкой высветилась фиолетовая молния. В испуге луна спрятала свое мертвенное лицо за наплывающими тучами.
   Старик осаживает коня:
   - И в третий раз спрашиваю тебя - уйдешь ли ты с дороги?
   - Нет, - я улыбаюсь. - Ты обещал мне сказать, отчего Охота скачет нынче, а не в дымные ночи? И почему она зашла в наши места?
   А рог все громче. Кажется, что сейчас из-за поворота лесной дороги вылетят оскаленные, озлобленные долгим преследованием гончие. Зазвенит сбруя и выскочат всадники, одетые в потрепанные одежды всех времен и народов, живших на земле, по которой проходила охотничья тропа.
   Но старик покачал головой:
   - Время ушло. Хотя, могу сказать одно - присоединяйся и узнаешь все. Но не забудь, что это - не твоя Охота.
   Взвыл рог, яростно и звонко пролаяли спущенные со сворки гончие, выскальзывая из-под покрова тьмы. Черные от кончиков ушей до хвоста и белые в бурых пежинах. С толстыми ошейниками на могучих шеях. Рубиновыми глазами и ярко-белыми клыками. Они окружили нас, махая хвостами, словно саблями.
   Я еле удерживалась от желания поднять ноги чуть выше. Хотя, это мало что бы изменило! Один из псов поднялся на задние лапы и уперся толстыми подушечками передних мне в колени, заглядывая в лицо. Мороз пробежал по коже.
   Но странное дело - Павлик даже ухом не повел! Как будто бы окружали нас не десяток злобно рычащих созданий, а порхающие мотыльки. Но, взглянув на морду пса, я поняла, что ошибалась - красные глаза горели не злобой, а интересом. Бьющийся из стороны в сторону хвост выказывал желание познакомиться, в складках брылей пряталось выражение полнейшего добродушия.
   Я, слегка побаиваясь, погладила теплые мягкие шелковистые уши с алой внутренностью, словно меховым подбоем старинного плаща, и была немедленно вознаграждена горячим шершавым языком, лизнувшим руку.
   - Hugo, en arriХre! Va chez moi, mon petit.
   Пес повернул голову, посмотрел на всадника, произнесшего его имя, и нехотя оторвался от ласковой руки. Приказа травить эту добычу им дано не было, так почему бы не доставить себе удовольствия?
   Он опустился на все лапы и пошел к хозяину, с которым был неразлучен уже три столетия. Сел у ног коня и внимательно насторожил уши.
   Утихший ветер не развевал ветхих плащей, прикрывающих ржавый латы рыцарей, не играл бантами изящных кавалеров галантного века, не трогал рассыпающихся аксельбантов офицеров. Сколько их? Десять, двадцать, полсотни? Всадники теряются в темноте лесной дороги, превращаясь в марево, в туман. Такой же туман, как тот, что стелется по земле, скрывая ноги коней, словно плывущих в нем.
   Всадник, отозвавший пса, подъехал к предводителю и, наклонившись, тихо прошептал на ухо, почтительно выслушал такой же неслышимый ответ и вернулся на свое место.
   Поднялась рука, напряглись кони, кровавым огнем зажглись глаза собак, предвосхищая жадность, с которой они будут ловить запах новой жертвы, мчась по ее следу. Зарычал большой черный пес, собирая остальных собак на невидимую сворку. Взвыл ветер, разметая туман, подстегивая охотников к скачке. И, словно нехотя тронули коней первые всадники, все быстрее и быстрее мелькали копыта, со стоном погружавшиеся в раскисшую мякоть дороги, с громким голодным чавканьем, не отпускаемые ею, они выбирались наружу и выбивали в воздух комья жирной грязи, что, пролетая, возвращались обратно к пожиравшей их матери-земле.
   Темные, дряхлые ото ржи, изъевшей их, иссеченные мечами и ветрами, качались доспехи. Но не было слышно ни скрипа, ни звона - лишь ветер безумствовал в небе, ломая вековые деревья надвое. Лишь зигзаги молний бороздили сумрачную темноту раннего утра.
   Пустые глаза смотрели вперед, и не было в них ни желания, ни жизни. Только принуждение гнало их обладателей, под веками которых горел бордовый огонек мести.
   Мимо промчались трое: камзолы ветхи, сквозь дыры проглядывают тела, но руки цепко держат поводья, а лица устремлены вперед, словно ищут они кого-то, но никак не могут найти.
   - Oui. Ils cherchent. Оn cherche longtemps et on ne trouve pas. ю les trios frХres de Jouette cherchent leurs assassin et leur soeur. Ces frХre cherche cet assassin ou celui qui porte son sang. Cette nuit nous irons lЮ et nous le trouverons, c'est ca. C'est notre devoir.
   Открыв было рот для вопроса, я немедленно передумала и крепко сжала губы. Это - не моя Охота! Но на собеседника взглянула с любопытством. Сначала на одежду, чтобы понять - с кем имею дело, потом на лицо. Что ж. Длинный кафтан, застегивающийся наглухо, полы его с загнутыми фалдами прикрывают светлые когда-то лосины, кружево длинных манжет дряхлеющим ажуром выпадает из широких рукавов с отворотами и золотыми пуговицами. Перчатки тонкой кожи изъедены временем и открывают желтоватую, как у мертвеца кожу кистей. Треугольная шляпа с меховой оторочкой и длинные, словно уши спаниеля, кудряшки парика, закрывающего темное лицо с сухой, словно пергамент, кожей. Длинный нос, крючком изгибающийся к тонкой полоске верхней губы.
   Всадник, заметив мое любопытство, провел двумя пальцами по правой стороне треуголки, подал коня чуть в сторону и сделал приглашающий жест рукой:
   - En avant!
   Мимо пролетели еще несколько всадников, и дорога опустела. Остались только мы вдвоем.
   - En avant!
   И раздраженно дал шпоры коню.
   Не замедлила за ним и я. Земля под ногами обиженно хлюпала, но вскоре копыта коня перестали касаться дороги, взбивая клубящийся над ней туман. Деревья сливались в одну длинную темную полосу, которую рассекали надвое передние всадники. В ушах свистело и завывало на все лады. Где-то справа блеснула молния, подхлестнувшая лошадей, и галоп превратился в дикую скачку, когда у тебя уже нет иного желания и нет иных мыслей, кроме как любыми силами удержаться на коне, чтобы продолжать этот полет до скончания века.
   Где-то внизу, под скачущими по туманному воздуху ногами коня, мелькнули и пропали: лес, посадки, окружавшие конный завод, а вот и он сам мигнул тусклыми желтыми огнями окон. Всадник, скачущий перед нами - офицер, одетый в форму английских войск начала прошлого века, передернул поводья своего гунтера. Он дал сбой, задние копыта взметнулись, с грохотом отдирая железные листы с крыши администрации. Но кто этому поверит? Для всех это сделал ветер... Ветер, окружающий Охоту, ветер, дающий жизнь мертвым коням и всадникам, сорвал железо.
   Вперед.
   Это слово, которому подчинено все. Сзади осталась судьба, впереди - долг. Дорога от одной норны к другой.
   Перелески сменялись темными, комьями перепаханными полями, лугами с коричневыми полегшими неубранными травами, пустошами и болотцами. И вновь лесами, из которых злой ветер поднимал тетеревиные стаи. Дороги тонкими ниточками плели свою паутину под нами, разбегаясь и вновь соединяясь на перекрестках.
   Вперед.
   Алое солнце вставало позади, выставив узкую полоску над горизонтом, раздвигавшую черные тучи, но еще было время. Время до пения первых петухов
   Внизу, по лесенке рельсов пробежал поезд. В одно из темных спящих окон выглянула любопытная детская мордашка, но любопытство тут же сменилось испугом. Личико отпрянуло, и в окне осталась рука, с протянутым пальцем, указующим на небо. Потом было множество лиц: взрослых и не очень. Они пытливо смотрели в небо, искали глазами, но не видели. Для них это был очередной шторм. Первый в череде длинных осенних и зимних штормов, которые в последнее время так часто сотрясают старушку Европу.
   Широкие асфальтовые полосы автострад с машинами-муравьишками, деловито снующими в разных направлениях остались позади, большой город с высокими деловыми зданиями проплыл справа от нас. Ветер стал утихать и кони, ступая по туману, спускались на землю.
   Нюхнул воздух и зарычал собачий вожак. Предводитель Охоты протянул руку, свора сорвалась с места, оглашая окрестности громким лаем. За ними поскакали молча и неудержимо всадники. Воздух превратился в густую пелену, сквозь которую трудно было дышать, и я хватала его ртом, словно задыхающаяся на берегу рыба, жадно втягивая в пересохшее горл и сжавшиеся легкие.
   С поля мы вылетели на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой за аккуратными белыми заборчиками раскинулись сады. Несмотря на конец октября, деревья не скинули своей листвы и буйный ветер, теперь сдирал ее с ветвей, кружа над призрачными следами Охоты.
   Вскоре садики прекратились, и мы остановились перед двухэтажным домом из красного кирпича, перед которым стояла новенькая машина. Огромный черный кобель прыгнул на ее крышу, когти заскребли по металлу, сдирая краску, две собаки вцепились зубами в бампер, отдирая его, машина застонала, и покосилась.
   В доме зажегся свет, дернулась занавеска, и возмущенное женское лицо выставилось из окна. Возмущение сменилось недоумением, а потом и страхом. Женщина отвернулась и исчезла за шторой. В доме послышался грохот, широко распахнулась дверь, и на крыльцо вылетел, держа наперевес двустволку, пожилой невысокий мужчина, одетый в майку и домашние брюки в коричневую полоску на старомодных подтяжках.
   Он спустился с крыльца, подошел к машине. Недоверчиво потрогал дырки на кузове, погнутый бампер со следами мощных зубов, потом царапины на крыше, чуть не коснувшись толстых лап, сделавших их. Обошел кругом и перехватил ружье, порылся в заднем кармане, перегнул стволы, и зарядил их большими красными патронами.
   Кобель зарычал, прижимаясь для прыжка. Было странным видеть, как кто-то ходит между страшных псов, не видя оскаленных пастей и страшных кровавых глаз.
   Предводитель Охоты тронул бока коня и объехал всадников. Приблизился к трем братьям. Я не слышала слов, но губы их шевелились. Получив ответ, он вернулся на место во главе Охоты, а все трое, оскалившись, выехали вперед.
   Мужчина вздрогнул, будто услышал звук копыт, крепче вцепился в ружье, мотая головой из стоны в стороны, пытаясь увидеть опасность. Всадники были уже в футах пяти от него, как черный кобель спрыгнул с крыши автомобиля. Мужчина выстрелил, со звоном посыпалось ветровое стекло, а на крыльцо с криком выбежала женщина.
   - Tiens! - Грохотом наполнились уши.
   Но ни этого, ни крика женщины, он не услышал. Не услышал потому, что он увидел Охоту! Губы его посинели, а от лица отлила кровь, превратив кожу в мел.
   Забыв, что у него остался еще один выстрел, мужчина бросил ружье и попятился к дому. Но раздалось громкое рычание - сзади, предотвращая любые попытки к бегству, стояли собаки. Затравленно обернувшись, он вскрикнул и бросился бежать, неуклюже подбрасывая толстые ноги в домашних тапочках. Следом за ним, улюлюкая и свистя, словно травя зверя, поскакали трое братьев. Все остальные молча стояли, ожидая.
   Жертва далеко не ушла. Пробежав несколько десятков футов, мужчина остановился, хватаясь рукой за сердце, повернулся и обреченно побрел навстречу всадникам, но не дошел до них, упав на желтую осеннюю траву, раскинув по-дурацки ноги в меховых синих тапочках. Слабо дернулся и затих.
   Глухо завизжала женщина, зажимая себе рот ладонью и оседая на коричневые доски крыльца.
   А в чем он виноват? Чем провинился? Чем заслужил эту кару? Тем, что он - потомок какого-то убийцы?
   Рядом со мной прошептали:
   - Nous le trouverons et je rirai, en regardant Ю son visage effrayИ. Et ensuite nous, le trios, partirons par chemin de lune: elle, toi, et moi. Pauvre Adelie! Mon pauvre bel amour!
   Алое солнце высветило край черной тучи, и свет его упал на троих всадников, которые стояли вокруг своей жертвы. Камзолы, бывшие когда-то зеленым у одного, канареечного цвета у другого и светло-коричневым у третьего - выцветали на глазах, теряя краски, съеживаясь, рассыпаясь в прах. Всадники протянули друг другу руки, коснулись пальцами, боясь прикосновений друг к другу, и тут же отдернули, словно обжегшись.
   Наконец, старший из всадников спрыгнул на землю, а за ним двое других. Едва коснувшись земли, они превратились в три статуи, сделанные из легкого серого пепла, тихо осыпавшегося на землю. Спустя несколько мгновений с ними смешался прах коней и собак.
   Вновь взвывший ветер, зовя в дорогу, унес тихое:
   - Nous sommes libres!
   И снова калейдоскоп полей, лесов и деревушек в сетке дорог, тропинок и автострад. Еще бешеней скачка, ибо солнце грозило сжечь черную тучу, защищавшую Охоту.
   Блеснула под копытами вода, яхты, в испуге жмущиеся вдоль берега, низкая старинная деревенская церковь с колоколенкой, и, закружив смерчем, запорошив глаза, ветер стих.
   Недолгое падение, отозвавшее сердце в пятки и боль, как это ни странно, растекающаяся по левому боку.
   Смех. Гудки автомобилей.
   Открываю глаза.
   Четыре конские ноги, две из которых - в белых чулках, переминаются на асфальте. За ними человеческие в туфлях, кроссовках. Идут, но большей частью стоят. И именно оттуда до меня доносятся смешки и гул голосов.
   Поднимаю взгляд выше, оглядываюсь.
   Как в знаменитом стихотворении: улица, фонарь, аптека. Вот только вместо аптеки - небольшое летнее кафе, столиков на пять-шесть. Что ж, будем относиться ко всему философски. "Визу" еще никто не отменял, поэтому, привязав Павлика в углу пустующей парковки, отправляюсь в кафе.
   Плюхаюсь за столик, пытаясь осознать произошедшее. Кто я - вопрос задавать не будем. Помню. А вот "где я?" - насущен как никогда. Вопрос подошедшего официанта ситуации не спасает.
   - Menu?
   Интернациональное. Еле удерживаюсь от хихиканья:
   - Yes, оui, ya, si.
   Без зазрения совести глазею на засмущавшегося официанта. Боже мой, что я мучаюсь? Английский давно тоже стал интернациональным...
   - Чашку чая со сливками и миндальное печенье.
   Взгляд парня становится более осмысленным, но он смущается еще больше, лепеча:
   - Простите, но еще рано, мы можем предложить только кекс или булочку с изюмом. Еще есть рогалики, но они вчерашние, поэтому я не осмеливаюсь их предложить мисс.
   Устало машу рукой:
   - Неси кекс, если только он не шоколадный. Нет?
   -Нет, - радуется официант, губы расплываются в улыбке, делая его похожим на смешного лягушонка. - Конечно, не шоколадный! Лимонный.
   - Вот и, слава богу. Неси.
   Он исчезает, а я оглядываюсь. Любопытство, родившееся в результате моего падения, уже пропало. Я не оказалась ни новой леди Годивой, ни графиней Дракоши, никого пока что не съела, а то, что упала с лошади посередине деревенской улицы? Да мало ли кто падает с лошади? Все, кто хоть пару раз садился верхом, знают, что без этого не обойдешься.
   Пара, сидевшая в дальнем углу, немного посовещавшись, поднялись с места, и подошли ко мне. Оба полненькие, светловолосые, чуть с рыжиной, с розовым румянцем на круглых щечках, с нежностью державшиеся за руки.
   - Мисс, простите. Мы с мужем путешествуем по югу Англии и слышали, что в здешних местах есть некое место, где пропадают люди и по ночам можно услышать странные звуки. Не сможете ли вы мне подсказать, где оно?
   Прекрасно. Англия. Если быть точной - Великобритания. Без визы, без паспорта. Меня, что - украли? Вообще-то - да. Вот только как я буду об этом рассказывать дипломатическим службам? Холодок продрал кожу, и я передернулась. Но, похоже, это произвело впечатление на женщину:
   - Неужели это действительно так страшно? Мы несколько раз интересовались у местных жителей, но они каждый раз показывал нам развалины на вершине Фиддлерсхилла... и ничего более.
   - А откуда вы узнали? - Я указала на места рядом.
   Женщина нависла над краем пластикового стула, а ее спутник церемонно его пододвинул, после чего уселся сам.
   - Видите ли, еще учась в университете, мы прочитали один рассказ, напечатанный в журнале, который издает факультет литературы. Странный рассказ. Там ничего не было особенного, но он как-то задел нас. К тому же, моя подруга была из здешних мест и по описаниям, данным в том рассказе, она признала окрестности. К сожалению, она несколько лет назад погибла в автокатастрофе и теперь помочь нам никто не может. - Она всплеснула руками, - как глупо, что я вывалила все это разом. Вы, наверное, думаете, что мы сумасшедшие?
   - Что вы. Даже и не думала! - А что я могу сказать? Рассказать, каким образом я здесь очутилась? Тогда в сумасшедшем доме мы будем занимать соседние платы.
   - Ну, наверное, просто не успели подумать, - перебил мои мысли мужчина. - Мэгги всегда торопится быстрее, чем это необходимо. И иногда это производит плохое впечатление. Наверное, стоит сказать, почему мы решили обратиться именно к вам?
   Вот уж да... Неужели никого нельзя было найти иного в этой деревушке, чем приставать с глупыми литературно-историческими расспросами к человеку, в прямом смысле упавшему с неба.
   Но я улыбнулась как можно вежливее, тем более, что на горизонте опять появился лягушонок, показавший на пальцах, что через пару минут мой чай будет готов:
   - Это было бы интересно.
   - Что ж, задержал дыхание мужчина, - я и сам не знаю. Интуиция, наверное? Вы так неожиданно появились на этой улочке и так...- он замялся, подыскивая слово, - эффектно упали.
   Я рассмеялась, но смех перешел в кашель - болел бок, ушибленный при падении:
   - Да, это было замечательно. Знаете, в подобных случаях я всегда почему-то радуюсь.
   - А я знаю - почему! - перехватила инициативу женщина, - я тоже радуюсь, когда падаю. Но я не катаюсь...
   - Езжу, - осторожно поправил ее муж.
   - Простите, я не знаю правильных слов, - застеснялась она, - В общем, мы с мужем - заядлые горнолыжники. И, когда мне приходится падать, потом, после падения я всегда радуюсь. Радуюсь, что жива, что все обошлось. Даже, когда я ломала ногу - я радовалась!
   - Что не сломала шею, - подначил ее муж.
   Женщина мгновенно повернула голову и в ее глазах зажглись огонечки. Осторожно-нежным движением она накрыла его руку своей.
   - Видите, какой он у меня добрый, - обратилась она с журчащим смехом ко мне. - Правда, милый? Ты у меня добрый, добрее на свете не найдешь?
   - Правда, - откликнулся мужчина и скользящим поцелуем поставил под этим утверждением печать. - Однако, мы увлеклись. Простите нас.
   - Ничего.
   - Мы не слишком задерживаем вас?
   - Нет. - Хмыкнув, добавила, - я уже никуда не тороплюсь. - И, изобразив величайший интерес, спросила, - так, что же там было? В этом рассказе? Что могло подвигнуть вас на поиски в этих местах?
   Но время ушло и только что светившиеся глаза потухли.
   Женщина надула щеки и горестно выпустила воздух:
   - Не знаю, - потерла лоб и хлопнула ладонью по столику, - может, Джеймс, мы с тобой старые дураки? Поедем-ка обратно. Спасибо, мисс, за то, что выслушали. Иногда надо открыть рот и рассказать кому-то, чтобы понять, насколько ты глуп!
   Она отодвинула стул и оперлась на спинку, еще глубоко вздохнула, пропуская воздух через надутые трубочкой губы, ожидая, когда ее спутник решится подняться.
   Ее муж внимательно смотрел на меня, сложив руки домиком возле лица, что придавало ему вид молящегося, и молчал.
   - Ну же, Джеймс. Пойдем. Мы еще успеем купить чего-нибудь в дорогу, заправиться и проехать половину пути. Заночуем в том мотеле, возле Хемпстоуна.
   - Ваш чай и кекс, мисс, - официант возник как джинн из бутылки, ставя на столик перед моим носом белую фарфоровую чашечку на таком же ослепительно блестящем блюдечке, внутри которого лежала ложечка с длинным витым черенком и сердцевидным черпачком. На втором блюдечке стоял круглый кекс золотистого цвета. Пористый, с белыми крупинками сахарной пудры, посыпанной сверху и ароматный до такой степени, что мой желудок взбунтовался против правил приличия и громко высказался.
   Я заглушила его праведный глас смешком, но он был громче. Пришлось признаться:
   - Ваш кекс так одуряющее аппетитно пахнет, что даже мой желудок, весьма придирчивый и избирательный в том, что касается еды, высказал комплимент.
   Лягушонок! Какой лягушонок.
   - Жаль, поверьте, мне очень жаль, что у нас нет миндальных печений. Но они будут немного позже. К five-o'clock. И, если вы у нас задержитесь, непременно попробуйте их!
   - Непременно попробую. - И в спину собравшейся уходить паре, - вы не будете против, если я сначала выпью чай, а потом мы немного побеседуем по поводу вашего интереса? Мне кажется, что я смогу вам помочь.
   Но женщина замотала головой:
   - Вряд ли. За те три дня, которые мы провели здесь, никто не смог нам помочь. Почему мисс так уверена?
   Я пожала плечами:
   - Давайте не будем торопиться с выводами. Мне все-таки кажется, что я знаю ответ на ваш вопрос. Может быть, вы неправильно его задавали? Может быть, местные жители знают, но не хотят рассказать? А, может быть, они предполагают, что это - не более, чем очередная легенда, быличка, не стоящая внимания.
   Не успели мне ответить, как в разговор вмешался официант:
   - Вы о чем, простите? О легендах? Боюсь, что наша деревня может предложить их слишком мало. Только развалины замка на Фиддлерсхилле...
   - Боже... - застонала женщина, - опять эти развалины! Да когда же они закончат разговаривать о них?
   - Мэгги, успокойся. Если им больше не о чем рассказывать, о чем они должны говорить с туристами? А вы молодой человек, не вмешивайтесь, раз ничего больше не знаете!
   - Как это не знаю? - Вспыхнул парень. - Да я гидом работал еще подростком. Могу вам такого понарассказывать!
   - Что же - что же? Неужели о святом Варфоломее, который в одиночку справился с бандой саксов, прибывших морем? И что до сих пор его кости, похороненные в часовне, названной в его честь, стучат по ночам?
   - Да, - подхватил парень, - именно так, сэр! Стучат по ночам, предупреждая об опасности. Они стучали и перед первой мировой, а в особенности перед второй. Я это, конечно, не могу помнить, но мой дедушка рассказывал мне, что его двоюродный брат, когда проходил однажды мимо часовни поздней ночью. А надо сказать, что он очень редко ходил поздней ночью, но тут как на грех случились поминки - умерла его бабка по материнской линии. Вот он и возвращался...
   - Нет... - истерический смех прервал историческую эпопею гида-официанта, - это невыносимо. Бабушки, дедушки, кузены, Варфоломеи, кости, часовни! Одно и тоже по кругу. Они что, все родственники?
   - Да. - Гордо подтвердил предположение женщины парень. - Эту деревню строил наш общий предок, который привез сюда все свое семейство. Мы все здесь Хиггинсы. Все, кроме одного. Как чай?
   Ошалев от такого резкого перехода, я не сразу нашлась, что ответить. К счастью, мое замешательство было оценено как высшая степень восхищения. Хотя, парень был прав, чай действительно был вкусным.
   - Если я понадоблюсь, я всегда рядом, - официант важно кивнул головой и, лавируя между столиками, ушел в кухню.
   - Вот уж не надо, - проворчала, закатив глаза, Мэгги.
   - Ну, не будь так сурова в парню. Он всего лишь делает то, что положено делать гидам. Ты же не сердилась на чичероне, когда они тебе, историку, рассказывали древне-римские сказки?
   - Ага. Особенно смешной была история о том, как... Калигула, вдохновившись примером Нерона, посадившего в сенат своего коня, ввел в состав своего сената - осла.
   - Простите, я совсем забыла, - я прервала их смех. - Вы давно здесь?
   Они уставились на меня, явно не понимая вопроса.
   - Дело в том, что мне надо покормить коня. Здесь вокруг этой деревни везде поля? Скорее всего, везде частная собственность. Или есть лес?
   - Есть, - Джеймс махнул рукой куда-то за голову жены, - там. Вот именно там мы безуспешно пытались найти место.
   - Какое место? - официант перегнулся через соседний столик, - Здесь есть много замечательных мест.
   Супруги начали разом, перебивая друг друга:
   - Парень, еще хоть слово...
   - Если вы произнесете еще раз...
   - Мэгги, прости, что перебиваю, давай ты...
   - Нет, я устала от этих бесполезных разговоров. Скажи и мы уходим.
   Я заткнула уши и закрыла глаза. Как мне хотелось спать! Уйти отсюда куда подальше, в лес, растянуться на травке и выспаться. А потом - пусть будет, что будет. Позвоню родственникам, авось, выручат.
   Отодвинув блюдце, я вытянула из внутреннего кармана куртки портмоне и достала оттуда "Визу".
   - Такие принимаете?
   Официант с видимым неудовольствием отвлекся от лицезрения спорящих супругов, и прищурился, разглядывая карточку.
   - Нет.
   Моему удивлению не было предела:
   - Почему?
   Парень вытянул вперед нижнюю губу:
   - Политика администрации. Только наличные.
   Я порылась в портмоне, выудив оттуда чудом уцелевшие десять баксов:
   - А доллары?
   Губа выехала еще дальше, прикрыв верхнюю:
   - Нет.
   - Ах, боже мой, - вцепилась в волосы Мэгги, - Джеймс, заплати ему, и давайте уйдем отсюда.
   Ее муж кинул на стол пару бумажек, старомодно предложил руки супруге и мне.
   Вслед нам неслось:
   - Сумасшедшие! И деньги не носят с собой. И места им подавай особенные. Точно сумасшедшие. Как старик Даворен. Тоже все ищет.
  
   Мы печально брели по тихой улочке: супруги держали как малые дети на прогулке - крепко взявшись за руки, а я... а я то и дело предотвращала попытки оголодавшего создания совершить ограбление очередного палисадника.
   - Как нехорошо вышло! Извините, пожалуйста. Я совсем не думала, что у них такие порядки. Давайте зайдем в банк и я сниму деньги. Мне очень неловко и хотелось бы отдать долг.
   - Да что вы, - негромко возразил Джеймс, - это мелочи. По крайней мере, нам очень приятно, что хоть кто-то проявил интерес.
   - Как сказано! - возведя руки к небу, попыталась пошутить я.
   Неудачно.
   Мы дошли до конца деревушки. Начинались поля.
   - Наверное, будем прощаться? Мы пойдем туда, Джеймс мотнул головой в сторону двухэтажного коттеджа с маленьким флигелем. - А вы... - замялся, ожидая моего ответа.
   - Не знаю. Пока что я предоставлена самой себе.
   - Да, - он слишком трудился, изображая улыбку, но грусть было видна в глазах. - Да. Надо ценить свободу. К сожалению, наш отпуск заканчивает через четыре дня, а нам так и не удалось найти знаменитые камни тетки Мэг. Прощайте, - мужчина протянул мне руку.
   Но она осталась висеть в воздухе.
   - Подождите. - мысль стрижем пролетела у меня в голове, но я успела ухватить ее за хвост. - Подождите. Мне не дает покоя две вещи. Первое - это то, что здесь есть место. Я не скажу точно - где, но то, что оно здесь есть - подтвреждаю. И второе. Официант что-то сказал про какого-то старика Даворена.
   - А-а, - протянул Джеймс. - Местный сумасшедший. Мы часто слышали о нем. даже пару раз видели. Нелюдимый такой.
   - Бука. - Буркнула Мэгги, разглядывая ногти. - Ходит по деревне и бормочет что-то себе под нос.
   - А что он ищет?
   Джеймс пожал плечами, - Да какая разница?
   - Вы очень торопитесь в город?
   - Нет, но хотелось бы выехать засветло.
   - Детка, - я поймала пробегавшую мимо девчушку лет пяти, - не в курсе, где живет старик Даворен?
   Пару секунд она смотрела на меня с видом человека, которому предложили съесть сырую лягушку, потом аккуратно показала пальчиком в противоположный конец улицы:
   - Третий дом с конца. Зеленый такой. Ободранный. Только вы его там не найдете.
   Покрепче ухватив девицу за плечи, я поинтересовалась:
   - Почему это - не найдем?
   -А потому что этот старый идиот поперся в магазин, а потом он сразу в лес идет.
   Выпрямившись, отпустила девчушку, которая немедленно показала мне язык и, отбежав пяток шагов, прокричала:
   - Камни он там ищет, дурак старый. Где ж видано, чтобы в лесу камни валялись? Шел бы на карьеры, их там полным-полно.
   -Девочка повторяет слова взрослых, - медленно проговорила Мэгги. - Но почему взрослые не говорили их нам?
   Ответ, скорее всего, был где-то рядом.
   Быстрым шагом мы прошли по улице обратно, не сговариваясь, отвернулись от кафешки, откуда до нас доносились язвительные комментарии:
   - Ну что, нашли свои места? А то могу показать. На меня еще никто не жаловался. Я знаю историю места, где живу. И никакие пришлые ничего нового мне не расскажут!
   Пятый, четвертый... Вот и он. Одноэтажный, с обомшелой черепичной крышей домик стоял в глубине небольшого дворика, заросшего горечавкой и пастушьей сумкой. Тропинка вела к коричневой двери, слегка перекошенной и потому закрытой на замок, дужка которого была перекинута сквозь дверную ручку с одной стороны и плотницкую скобу - с другой.
   - Закрыто. - Мэгги вздохнула и повернула обратно.
   Ее муж зачем-то взялся за ручку и потряс дверь.
   Тяжелый амбарный замок прошлого века зашатался и упал, вырвав своей тяжестью из дверного наличника скобу.
   - Открыто.
   - Немедленно поставь все на место, Джеймс! Вечно ты, за что ни возьмешься - все ломаешь. Обе лапы левые.
   Пыхтя, мы принялись прилаживать скобу на место: Мэгги держала замок, а мы, отчаянно напрягая силы, давили на концы ржавой скобы, вгоняя ее в дерево.
   Трухлявый наличник трещал, разваливался, но держать в себе скобу не хотел.
   - Не старайтесь! Все равно упадет. Да красть у меня нечего, - внезапно раздался позади нас дребезжащий голос.
   Разом оглянувшись, мы увидели, что по дорожке идет, чуть приволакивая ногу, низкий худой старик. Одежда на нем болталась как на вешалке. Видно было, что: либо ее обладатель очень похудел, либо она была с чужого плеча.
   Проскользнув мимо нас, старик потянул за ручку. Дверь, рявкнув ржавыми петлями, открылась.
   - Проходите. Простите, что не прибрано, но мне совершенно некогда этим заниматься. Да и незачем. А миссис Тэмпл придет только в следующий понедельник.
   Он прошел вглубь дома, исчезнув в сумраке, протопал по занывшим половицам, и, судя по следующим ржавым скрипам, открыл еще какую-то дверь.
   Переглянувшись, мы вошли.
   Пока глаза привыкали к полумраку, я пыталась понять, чем здесь пахнет:
   Основной запах, конечно - это плесень, затхлость и пыль. Как в доме, который внезапно и надолго бросили. Потом... травы, грибы. Сушеные грибы. Яблоки. Как вкусно пахнет яблоками! Как сильно! Где-то рядом...
   И точно. Прямо у порога стояла большая корзина, накрытая дерюжкой, приподняв которую, я увидела крупные белые яблоки. Те, которые спустя еще пару месяцев будут восково-желтыми и прозрачными, когда глядишь сквозь них на свет.
   И тут моя мысль перескочила опять на коня. Бедный Павлик.
   Схватив пару яблок, я выбралась во двор. Оголодавшее животное вовсе не страдало. Беспрепятственно ходя по травке, оно наслаждалось свободой. Почуяв меня, жеребец заинтересованно приподнял голову.
   - Иди сюда. Иди сюда, лапушка. Смотри, что у меня есть!
   Яблочный дар был схрумкан в минуту, в благодарность я была обслюнявлена по самые плечи.
   - Ну, иди. Иди на травку. Больше у меня нет.
   Вернувшись в дом, я первым делом споткнулась о корзину с яблоками, чертыхнулась, ругая себя за отсутствие памяти, но была остановлена в этом неблагодарном занятии Мэгги
   - Посмотри.
   Что это? Старая, пожелтевшая фотография. Невысокий плотный юноша в твидовом костюме на фоне красивого двухэтажного дома, больше похожего на старинное поместье. На заднем плане автомобиль, из тех моделей, которые закончили выпускать в году, эдак, пятидесятом прошлого столетия.
   - Вот еще. Он был богат.
   На этой фотографии тот же самый человек, но только ставший намного старше, держит за руку молодую женщину. За ними стоят двое мальчиков. Фон - тот же дом, только машина другая. И кустики перед входом в дом больше напоминают художественно разбитые клумбы.
   - Откуда вы их взяли? Разве можно?..
   - Они валялись на полу.
   Я посмотрела себе под ноги.
   Не прибрано? Скорее, тут не убирались вовсе. Кучи тряпья, фотоснимки, бумаги, битая посуда.
   - Мэгги, смотри... - голос Джеймса прервался. В руках он держал табакерку. Серебряную табакерку с выгравированной на верхней крышке надписью.
   - Читай. Сэру Кристоферу Броуди, эсквайру от благодарных коллег. Это же... это же тот самый!
   - Кто тот самый? Это моя табакерка, если вы не против, - вынырнувший из-за наших спин, протянул руку старик.
   - Ваша? - не поверил Джеймс.
   - Моя.
   Тонкая высохшая рука вцепилась в табакерку и подтянула к себе, но Джеймс не сдавался:
   - А все в деревне говорят, что вы - Даворен.
   - Ну, и что же?
   - Как - что же? Тут написано, что табакерка - подарок Кристоферу Броуди. Эсквайру. От коллег.
   - Да. Подарок. От благодарных коллег. Уф! - старик наконец-то выдрал из руки Джеймса вещицу. - Это мне подарок был. Правда, давно это было.
   - Но вы - Даворен, - подключилась к спору Мэгги.
   - И что? да. Я - Даворен.
   - А тут написано - Броуди.
   - Да. Я - Броуди.
   Спор заходил в тупик, и я решила вмешаться:
   - Погодите, ну, в конце-концов, не мог ли Даворен купить табакерку Броуди?
   От такого предположения старик даже подпрыгнул:
   - Нет! Я ее не покупал! Она - моя. Мне подарили. По отцу - я Броуди, а по матушки - Даворен. Даворен, сумасшедший Даворен. И что вам здесь надо? Ходят, спрашивают, время отнимают. А время уходит. Брысь отсюда! - Он замахал руками - так птичница выгоняет кур.
   - Хорошо, хорошо, - сдался Джеймс и пошел, пятясь, к двери, таща за край брюк жену. - Мы уже уходим. Мы уже уходим.
   Старик прижимал табакерку к груди и все шептал, не останавливаясь:
   - Ходят все, ходят. Время отнимают. А времени-то и нету. Кончилось время. А и когда оно было? Не было времени никогда. Потому что время- понятие философское. И что жалеть о временах, которых не было. Но я-то жалею. Я-то ищу. Зачем мне дали столько времени? Внуки уже стареют, а все еще ищу, ищу и не нахожу.
   Он положил табакерку на стол, подхватил заплечную торбочку, и прошел мимо меня, продолжая шептать:
   - Время и место. Понятия нераздельные. Время и место рождают события. А как докажешь, что событие - было? Оно ведь потому называется "событие" - потому что "бытие". А не "небытие". Место - есть, а времени - нет. - Вышел из дома, не закрыв двери.
   - Он действительно сумасшедший! - задумчиво проговорила Мэгги, глядя вслед старику. - Но, если, это действительно - он, - ее речь стала ускоряться, - надо постараться познакомиться с ним поближе. Может быть, стоит сходить в магазин, купить чего-нибудь, навести в доме порядок и подождать его возвращения?
   - Мэгги, - поморщился ее супруг, - ты ведь знаешь, что я не люблю, когда ты начинаешь трещать как сорока.
   Женщина надула и без того полные губки:
   - Я не трещу, я предлагаю вариант возможных действий. Это все же лучше, чем стоять и бездействовать, что делаешь ты.
   - Я не бездействую, Мэгги.
   - Знаете, - перебила начинающийся спор я, - по-моему, следует как можно быстрее пойти следом за ним. Если та девочка права, мы, точнее - вы, - поправилась я, - должны выйти как раз на свои так долго разыскиваемые камни.
   Не дожидаясь, я подхватила Павлика под уздцы и вышла на улицу.
   Куда же он пошел? Нигде не видно. Неужели за спором мы его потеряли?
   - Извините, не видели ли вы случайно, куда пошел старик Даворен? - перехватила я пожилую женщину.
   Та немного удивилась, но ответила:
   - Не знаю. Но в то время он обычно ходил в дальний лес, к урочищу Вали. Это во-он туда. Пройдете полем, потом у одинокого дерева свернете по левой тропке. Правая будет к болоту - туда не ходите. А там и рукой подать. Добежите быстро, а на коне - тем более.
   - Спасибо.
   Не оглядываясь, я пошла в указанном направлении, размышляя над превратностями судьбы и собственным характером, который упорно втаскивает меня в очередные приключения. Нет, что бы мне не сидеть и не вызванивать родственников, слезно умоляя их забрать меня отсюда и решить вопросы с дипломатической службой? А я тащусь по проселочным дорогам Англии неизвестно куда за деревенским сумасшедшим, да еще вдобавок, имея на хвосте двух других, не слишком трезвомыслящих субъектов. Кстати, на хвосте ли?
   Я оглянулась.
   Надувшиеся, словно два воздушных шара, супруги шли молча. Они уже не держались руками как малые дети на прогулке, а шли по противоположным сторонам дороги.
   Заметив мой взгляд, Мэгги неуверенно произнесла:
   - Может быть, мы пойдем чуть быстрее?
   Ей немедленно возразил муж, указывая на вершину холма:
   - Вон, посмотри. По-моему, не стоит.
   Сухая фигурка старика медленно и устало поднималась в горку. На самом верху он остановился, передыхая. Мы прибавили шаг.
   Чем ближе мы подходили к разгадке, тем больше меня мучил вопрос:
   - А для чего вам эти камни?
   - Не знаю. Наверное, незачем. Просто посмотреть, пощупать, убедиться. Это что-то из детства - поверить в мечту.
   - Ага. - Я сделала вид, что поверила ее объяснению.
   Дальше мы шли молча.
   Дорога была утоптанной, но не слишком, и серая пыль скоро покрыла мои сапоги. Я подавила острое желание сесть на Павлика и быстренько, прямиком через поля добраться до одинокого дерева, уже виднеющегося в конце тропинки.
   Пейзаж не навевал очарования, не заставлял почувствовать сельскую идиллию, а вызывал тоску. Поля по правую и левую руки были пусты и перепаханы. Ни птичек, ни людей. Даже мух не было. Только где-то вдалеке, словно на краю мира, взревел, и на миг показался ярко-красный трактор. И снова тишина, негромкий и ровный стук копыт, грустное фырканье Павлика, обидевшегося на меня за то, что я не оценила его заигрываний. И в который раз меня охватили сомнения. Может быть, Павлик прав, предлагая мне сесть на него и рвануть куда подальше от этих загадок? Зачем мне они?
   Вот дерево, например. Стоит себе, одинокое. Одна ветка на запад, другая - на юг. Одна ветка - как указатель в болото, другая... а куда другая? Дерево растет куда хочет. А меня куда опять тащит? Все что-то ищут. А я - нет. Ничего я не ищу. Только приключений на свою пятую точку.
   - Подожди, Павлик, подожди. Сейчас некогда. Придем на место - покушаешь. Вот, смотри, уже лес.
   Лес. Смех один, а не лес. Три березки, две осины, с пяток вязов. Прозрачный, как все европейские леса. Как-то я привыкла к другому лесу, навроде российской тайги.
   Тропинка идет. Тропинка - так себе. Видно, что редко ходят, трава слегка примята.
   Господи, а почему же такая тишина? Хоть кукушка крикни! Или сорока затрещи?
   Только сучки с громким сухим треском ломаются под ногами. И кое-где, чуть приподнимая крышу своих домиков из коричневой слипшейся прошлогодней листвы, выглядывают почерневшие от старости сухие шляпки грибов.
   Позади меня пыхтят, стараются не отстать двое искателей. Они уже помирились и тихо переговариваются, обмениваясь впечатлениями. А впечатлений - кот наплакал. Хотя, вот это уже интереснее!
   Посредине полянки стоял странный камень. Странный? Не то слово! Куриный бог какой-то. Валун с дыркой посередине. Словно кто-то из великанских жен потерял кулон. Или мотовильце?
   Я подошла ближе, молча рассматривая артефакт. Но супруги, в противоположность мне, развеселились. Наперебой выкрикивая "это он!", они достали из рюкзачка Мэгги ксерокопии и принялись что-то там искать, прилежно водя пальцем по строкам.
   Затем, с криком: "Вот так это, вот так!", Джеймс наклонился и вставил свое лицо в дырку. Его оттолкнула жена, которая не замедлила проделать тоже самое. По очереди они смотрели в каменную дырку - более счастливых лиц я не видела давно.
   Наконец, насмотревшись, Джеймс произнес тоном Александра Македонского, направлявшего в атаку эскадрон боевых слонов:
   - Вот туда!
   - Куда?
   Указующий перст вонзился в лесок:
   - Вот туда. Видишь, арочки из деревьев, тропинка под ними.
   И точно, если можно было бы прочертить прямую, одна точка которой находилась бы в центре каменной дырки, то другая уходила бы в лес по едва видной тропке, над которой нависали деревья разной степени молодости.
   В лес мы последовали странным курсом. Супруги, вновь взявшись за руки, склоняя головы и прикасаясь плечами, шли, слегка кланяясь каждой арочке. Мы же с Павликом, следуя за ними, тщательно обходили любое склоненное над тропкой дерево. Что ни говори, но не люблю ходить по плохим местам.
   Наконец, последнее дерево, с десяток шагов и восторженный шепот Мэгги:
   - Вот они! Развалины...
   Кинув повод через одну из веток, я привязала Павлика и прошла чуть вперед.
   Идиотка!
   Огромной силы эмоциональная волна чуть не сбила меня с ног. Прикрыв глаза, я нашарила за спиной ствол и прижалась к нему. Прыгало сердце, в глазах кружился черный снег, а в груди разливалась тоска. Конечно! Почему я не догадалась раньше? Боже мой, а загадка была проще пареной репы.
   Усмирив снегопад, я обошла несколько серых камней и перепрыгнула ручей.
   Здесь, в центре, в сердце каменного круга тоска ощущалась ярче и сильнее, но уже не била наотмашь, наповал. Тоска здесь жила.
   Встала на одно колено и, опустив пальцы в ломящую холодом коричневую, словно чайную воду, почти вслух произнесла:
   - Заскучал? Никто тебя не помнит.
   Ручеек зажурчал, словно в ответ. Медленно слетел и поплыл лист рябины. Ткнулся в носок сапога как котенок.
   - Спасибо, что веришь.
   Да, но как? Я собственными руками утопила свой знак в Источнике, приняв обратно символ принадлежности к этому миру. Я больше не Тайри. Я не могу. Я не могу.
   "Не могут только девицы, да и то быстро соглашаются" - любимая пословица Олафа. Тогда - как? Подскажи?
   И тут за спиной взвизгнул старческий голос:
   - Что вы тут делаете? Вы шли по моим следам? Вон отсюда!
   Старик, сжимая в дрожащих руках какую-то яркую вещицу, шел ко мне:
   - Пошли отсюда! Вон! Вон!
   Перекошенное лицо дергалось, искривленные в гневе губы приоткрыли рот с обломанными желтыми осколками зубов. Вся фигура старика вихлялась из стороны в сторону.
   И я отступила. Отступила за ручей, за камень - дальше и дальше уходя от дергающейся карикатуры на человека. Присела на траву у ног Павлика:
   - Ну что, зверик? Вляпались мы по самые уши.
   Жеребец недоверчиво повернул ко мне левое ухо и ряхнул головой.
   - Не веришь? Вон, посмотри. Деду в обед - сто лет, а все туда же. У Источника ползает, что-то ищет. Что-то ищет... Мэгги, я могу взять полюбопытствовать ваши листочки.
   Женщина молча положила передо мной ксерокопии, которые держала в руке. Муж крепко сжимал ее в объятиях, словно боялся выпустить пташку из клетки. Оба не сводили глаз со старика, бродившего вдоль родника, размахивая руками и громко цитируя Шелли.
   Хорошо ему, внезапно почувствовала я зависть и углубилась в текст.
   Примерно к средине рассказа я поняла, чему так радовались супруги, обнаружив камень с круглой дыркой. Оценивая этот факт, подняла голову и посмотрела на продолжающего бродить старика. Размахивания руками не прекратились, а вот репертуар сменился. Я прислушалась, и ухо выловило знакомый муторный бред Теннисона. "Святой Грааль".
   Обреченно опустив голову, вновь занялась чтением. Продираясь сквозь разглагольствования и философию, я дошла до конца текста и мне захотелось вскочить и закричать во всю глотку, как когда-то Архимед "Эврика!". Весь день я ходила вокруг да около. Не смогла разгадать ни одной загадки. Позор на мою седую голову.
   Итак, все слишком просто. Дело за малым. И опять я оказалась в тупике. Я не видела способа, как можно было помочь старикану, практически сошедшему с ума от невозможности закончить свою историю.
   - Как? - обратилась я с вопросом к Пегасу.
   Он как всегда промолчал, лишь стукнул копытом, вырвав дернину.
   - Думаешь?
   Эх, была - ни была! Не получится - уеду отсюда к чертовой бабушке, сниму деньги с карточки, и буду свистать всех наверх. Хватит с меня приключений!
   Отвязала повод. Повернулась к супругам:
   - Вы нашли то, что хотели?
   Те молча кивнули, продолжая крепко держать друг друга в объятиях. Что ж, им повезло раньше, чем другим.
   - Пошли, Павлик.
   Мы перешли ручей и остановились. Старик продолжал декламировать:
   - They pitch up straight to heaven; and their wise men
   Were strong in that old magic which can trace
   The wandering of the stars, and scoff'd at him
   And this high quest as at a simple thing,
   Told him he follow'd-almost...
   И вдруг остановился, заметив нас. Его лицо вновь стало перекашиваться от злости, но я схватила его за рукав пиджака, почувствовав в один миг дряхлость ткани и тонкость старческой руки, прятавшейся в нем:
   - Подождите. Молчите. Я прошу вас.
   Со всей силой желания и веры в исполнение, не закрывая глаз, я впустила в себя тоску и грусть покинутого Источника, позабытого всеми.
   Ты должен помочь. Иначе для чего было городить огород?
   Закружились деревья, появилось противное, сосущее чувство свободного падения. По лицу скользнула паутина, разорвавшаяся ярким огнем, и в глазах померк свет.
   Дьявол, мне так плохо... во рту пересохло, да еще этот противный металлический привкус. Видимо, я прикусила губу. Или выбила зуб?
   Но мгновенная проверка языком подтвердила первоначальный диагноз - прикусила губу. Прекрасно! А еще меня трясет. Не надо меня трясти - меня сейчас вырвет.
   - Мисс... мисс.
   Не надо меня трясти! Неужели эти люди не понимают, что мне плохо?
   - Вам плохо, мисс?
   Боже, а как вы догадались? Ну, отпустите мое плечо. Оно еще не прошло после падения возле кафе. Опаньки! Я сразу пришла в себя, вспомнив произошедшее, и даже попыталась приоткрыть один глаз. Старик. Улыбается. Гм, а улыбающийся он выглядит лучше.
   - Слава богу, вы живы. Я уж испугался.
   - Нне на-надо п-уугаться. - Да.. а язык мне не слишком подчиняется. Хорошо, открываем второй глаз и пытаемся подняться.
   Ой! Что случилось с миром? Почему он кружится? Ууу... и еще тошнит. Мама, как мне плохо. Хочу домой. Подожди, я же - дома?
   Я опять открыла глаза и обнаружила, что все-таки мне удалось. Неподалеку, радуясь зеленой сочной луговой травке, ходил Павлик. Никаких камней, ручьев не было и в помине. В десяти футах от нас проходила дорога и, судя по наличию свежего навоза - достаточно оживленная.
   - А мы где?
   Я пожалела, что спросила, но вопрос вылетел сам собой.
   Старик огляделся, почесал в затылке и слегка задумчиво ответил:
   - Не имею ни малейшего понятия, милая леди.
   Прекрасно! Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что. Ладно. Собираем руки-ноги и идем куда-нибудь. Сидение на месте еще никого до добра не доводило.
   Поднявшись на ноги, я обнаружила один прекраснейший момент. С того места, где мы сидели открывался вид на ближайшие окрестности, в центре которых возвышался монастырь. И я даже знала - чей, как теперь знала - где нахожусь.
   Провинция Заупен, северные графства. Неприятный моментик-с. Как и то, что прибыла я сюда в гордом одиночестве и с невменяемым организмом, кружащим мир по своему желанию.
   Взгромоздившись с помощью старикана на коня, мы вышли на дорогу и зашагали к монастырю. И как всегда - пустота. Только где-то впереди, еле видные, но хорошо слышные, поскрипывая, ехали два дряхлых возка, сопровождаемые одиноким всадником. Почувствовав себя немного лучше, я ощутила угрызения совести и сползла с коня:
   - Давайте я вас подсажу. Идти еще далеко.
   Морщинистый лоб старика пересекла глубокая складка:
   - Да как это так? Вон, дорога заворачивает и сразу же видно ворота.
   Я удивилась его зрению, но была вынуждена огорчить:
   - Дорога, по которой мы идем, через несколько шагов будет поворачивать. Отсюда поворот не видно, он будет после того, как мы спустимся с этой горочки. Но мы поворачивать вместе с дорогой не будем, а уйдем на перекрестке влево.
   - Перекресток тоже будет видно с горки, да? - проявил смекалку старик.
   - Да. Поэтому, не упрямьтесь и залезайте.
   Я удлинила путлище и помогла старику забраться в седло. Потом отрегулировала стремена по длине и взялась за уздцы.
   Старик запротестовал:
   - Я сам могу! В молодости я был неплохим наездником.
   - Можете. Верю. Но парень молодой - мало ли что ему придет в голову. Давайте лучше я поведу.
   Впереди показалась группа паломников, которых мы достаточно быстро нагнали. Как всегда, девушки и молодухи с больными детьми. Усталые, покрытые пылью лица и одежды. Какая-то печать покорности судьбе лежала на них.
   Старик зашевелился на коне, делая робкие попытки слезть с седла.
   - Не надо. Они и не примут этой помощи. Иначе придется начинать все сначала. Сюда надо идти пешком.
   Старик указал на возки, остановившиеся у ворот:
   - А они?
   - Не знаю. У каждого свое мерило правды и веры.
  
   Служба подходила к концу, а конца очереди не было видно. Пробегали монахини, озабоченно оглядывая толпу.
   - Неужели мы здесь простоим до конца дня? - голова Криса Даворена тряслась от усталости, ноги не держали старое тело. Если бы не помощь его молодой спутницы, старик упал бы там, где стоял.
   Он еще не оправился от удивления и сиюминутно щипал себя, проверяя - не спит ли он. Но - нет. Он не спал. Здесь все было настоящее: и высокие мощные колонны холодного собора, уносящиеся в голубое поднебесье рая, расписанного великим художником прошлого столетия Кавальери (так сказала ему спутница), и стоящие на коленях молящиеся: крестьяне и горожане, а там, вдалеке, возле алтаря, он заметил даже красивые дорогие, расшитые золотом и серебром платья знати.
   - Как долго!
   Старик взглянул на девушку. Она нервно постукивала носком сапога и кусала губы, разглядывая фрески на стенах собора.
   Крис усмехнулся про себя. Они явно друг другу подходят: этот конь, который шел подо мной, словно танцуя, и его хозяйка. Хорошо, что я не стал настаивать и беспрекословно отдал повод. Тугие мышцы, под черной глянцевой шкурой, мне было бы не обуздать. Года, года... время ушло.
   Они передвинулись еще на два шага.
   Время ушло. Неужели прошло уже столетие? Девочка сказала, что случившееся с ним - очень необычно. Он попал в прошлое. В прошлое, которого для него не было. Или было?
   Еще два шага. Вокруг люди начали становиться на колени, желая пройти последние шаги в высшей покорности. Встал и он. Оглянулся на спутницу, та покачала головой и сказала одними губами:
   - Нет, не для меня.
   Впереди люди задвигались. Еще два шага. Когда он обернулся вновь, ее уже не было. Что ж, очевидно, этот путь он должен пройти один. Без посторонней помощи.
   Кованые загородки. Как устье кувшина, как путь в неизвестность. Крис протиснулся, занял свое место в длинной цепочке людей, ползущих на коленях к ящику из прозрачного камня в котором лежит его судьба.
   Колени саднит невыносимо, но он идет, трепеща и ожидая чуда.
   Вот, край ящика. Вышитые туфельки. Нет! Их заслонила голова какой-то крестьянки, с исступленностью целующей холодный камень. Платье. Но Крис не помнит такого платья. Черное с серебром. А память сохранила нежно-голубой цвет. Сложенные на груди руки кажутся ему раскрашенным муляжом из кабинета биологии. С дрожью в сердце он поднимает глаза, встречаясь с лицом, которое он безутешно оплакивал все эти годы, которое он безуспешно искал в тысяче лиц...
   Горе обманувшимся.
   В ярости старик вылетает из собора, не видя дороги. В груди пылает бешенство, призывая его разорвать всех и вся в клочья.
   - Обманули! Это не она! Это какая-то кукла.
   И останавливается, словно видит не взгляды своей спутницы и аббатисы, а натыкается на холодную мягкую стену. В отчаяньи повторяет еще раз, но уже тихо. Как будто заклинание:
   - Это не она.
   Крис Даворен не чувствует больше ничего. Его глаза закатываются и видят мрак. Это сон. Это только сон. Сейчас он проснется в своей захламленной комнатке, откроет глаза и увидит старый крашеный потолок. Сейчас он проснется.
  
   Мягкие теплые руки касаются лба:
   - Сильная испарина. Он стар. Сколько ему лет?
   - Не знаю. Кажется, говорил, что его внуки уже стареют.
   Где-то Крис уже слышал этот голос. И он открывает глаза.
   На него с вниманием и заботливостью смотрит еще не старое лицо, затянутое в овал белой повязки под черным покрывалом. Карие глаза, мягкие скулы, маленький носик, заканчивающийся кругляшком. Губы, на удивление полны цвета и, открывшись, показывают ряд крупных белых зубов с черной точкой на глазном зубе:
   - Проснулись? Вот и хорошо. Вот и замечательно. А матушка уже начала волноваться. Мать Бенедикта, - лицо отвернулось в сторону окна, - он проснулся.
   - Спасибо, сестра Филиппа, - отозвались оттуда, - как он?
   Лицо опять повернулось и воззрилось на Криса с увлеченностью ученого, подозревающего наличие новых видовых принадлежностей на мухе обыкновенной. Убедившись, что это не так, монахиня опять отвернулась от подопечного:
   - Кажется, что уже в порядке. Конечно, следует принять во внимание такие вещи, как возраст, волнение, долгая дорога...
   -Не обсуждайте меня, как будто меня нет в комнате! - Даворен присел в кровати. Свет ли, бивший из окна ослепил его? Или комната закружилась в бешеном вальсе? Он успел заметить лишь стол, пару грубых деревянных стульев, конторку и шкафы в дальнем углу комнаты.
   Мягкие руки вновь обхватывает старика с нежностью и заботой:
   - Зачем вы встали? Вам надо лежать. Вот так, - и подтыкают вокруг одеяло.
   Лежать. Лежать. Память услужливо подсказывает, вытаскивая недавнюю картину. Черно-серебряное платье, розово-желтые руки, прозрачные до невозможности. Такая же шея, вытягивающаяся из пены пожелтевших от времени кружев. Острый подбородок и карминно-красные губы, румянец. Кукла.
   Крис опять вскакивает, преодолевая сопротивление мягких рук.
   - Это не она! Там - не она!
   Он уже не закрывает глаз - пусть комната остановится сама. Пусть его тело и мозг сами унимут кружение предметов и людей.
   Из-за стола поднимается высокая женщина. На ней такая же белая головная повязка, но черного покрывала нет. Оно перекинуто через спинку стула. Женщина потянулась за ним, одновременно откладывая перо в сторону.
   Привычным движением накинув покрывало, она подошла ближе. Наклонилась:
   - Он бредит. Вот несчастье. - Холодные властные глаза словно втянули в себя всего Даворена.
   Внутри Криса внезапно стало пусто. Он уже не знал - что ему надо. Всю жизнь знал, или думал, что знал, и вот - пустота.
   Прижав дрожащие старческие пальцы ко рту, Даворен поглядел в глаза этой строгой женщины, ища в них надежду. Но увидел лишь отражение своего отчаянья.
   - Мать Бенедикта, простите, но мне кажется, что мы уже решили этот вопрос. Незачем мучить человека.
   Аббатиса отводит взгляд в сторону, откуда раздался голос, долго смотрит, качая головой. Ее глаза становятся неспокойны, и надежда Криса рождается вновь.
   Краешки зубов на миг показываются между тонких, четко очерченных губ и захватывают нижнюю из них. Пальцы правой руки неспешно перебирают костяшки четок на поясе, но властным жестом своей хозяйки вдруг отсылают сестру Филиппу:
   - Подождите в соседней комнате. Мы позовем, если вы понадобитесь.
   Монахиня на миг касается плеча Криса, - все будет хорошо, бог даст, - кратко крестится и складывает руки чуть ниже пояса, - с вашего позволения, мать Бенедикта, - склоняется в полупоклоне и уходит, осторожно притворяя за собой дверь.
   Аббатиса присаживается на табурет, ее пальцы вновь медленно перебирают четки.
   - Конечно, это не она.
   И, не дожидаясь вопроса Криса, она продолжает:
   - Это монастырская тайна, и я долго сомневалась, стоит ли ее открывать. В сущности, это знают большинство монахинь, которые заняты на обслуживании раки, которая стоит в соборе.
   Из-за ее спины раскатился смешок:
   - В таком случае, более уместно сказать - все. Госпожа аббатиса обожает тайны, не правда ли?
   Подскочив как ужаленная, монахиня резко заметила:
   - Ну, не более, чем многие другие, присутствующие в этой комнате.
   Смех стал более мягким, грудным:
   - Не спорю. В этом есть своя прелесть. Однако, мы отвлеклись.
   - Не знаю, почему я иду у вас на поводу? - Аббатиса резко поднялась и прошла через комнату, щипая край покрывала. - Это вовсе не дело светских властей. Ваше дело - устанавливать законы, защищать власть, ловить преступников, карать непокорных. Богу - богово, а кесарю - кесарево.
   - Не путайте разные ветви власти. Мухи отдельно, а котлеты - отдельно, если вы изволите выражаться образно. - Голос заметно посуровел. - В таком случае, два года назад я вовсе не обязана была оказывать вам помощь. У вас крепкие стены - отсиделись бы.
   Аббатиса всплеснула руками, но ей не дали сказать.
   - Но дело не в этом. Я сказала о монастырских стенах лишь потому, что ведь именно вы всегда утверждали, что они существуют только для того, чтобы оказывать помощь страждущим, лечить души заблудших и даровать покой ищущим. Перед вами человек, содержащий в себе все эти три условия. Что же вам мешает оказать ему помощь? Устав? Эдикт? Но там не написано о том, что вы скрываете. Покажите ему.
   - Показать? Может быть, тогда выставить на всеобщее обозрение? Сказать, что более ста лет монастырская община обманывала паломников? - Мать Бенедикта сорвалась на крик. - Что вы морщитесь? Или я сказала что-то не то?
   - Именно. Отчего столько патетики? Я не требую выставлять на всеобщее обозрение то, что скрывает монастырь. Я вообще, заметьте, ничего не требую. Только прошу.
   - Хорошо, - сдается аббатиса. - Но я должна сказать, что, если хоть слово уйдет за переделы этих стен... - она горестно машет рукой, и прячет лицо в ладонях.
   Скрип старой мебели и легкие шаги.
   Крис поворачивает голову, чтобы лучше видеть. Его недавняя спутница коснулась пальцами плеча аббатисы:
   - Не надо пугаться того, что еще не произошло. И может не произойти никогда. Это следует лишь опасаться и предотвращать, но не пугаться.
   Крис внимательнее пригляделся к ней. Его первое впечатление было обманчивым. Несмотря на юношеский овал щек, девичью фигуру, в глазах ему почудилось нечто иное. Крис как будто заглянул в зеркало. Но не в то зеркало, перед которым он регулярно брился, а в то, где отражалось бы желаемое. Серьезность и вдумчивость, всепонимание, сожаление и осознание своей силы. Почувствовав укол зависти, старик отвел взгляд. Эта девушка, нет, - поправился он, - молодая женщина не та, за кого хочет себя выдать. Она не привыкла просить.
   И, как ответом ему прозвучало:
   - Идемте же. Время уходит - солнце к закату.
   Отняв ладони от лица, мать Бенедикта вытерла слезы. Ее лицо, с мокрыми щеками и надутыми губами, напоминавшее детское личико, посерьезнело. Аббатиса пощипала кончик носа, хлопнула в ладоши и отвернулась к окну:
   - Сестра Филиппа!
   Дверь приоткрылась, впустив пухленькую целительницу:
   - Мать Бенедикта, звали?
   Стоя ней спиной аббатиса похлопывала кончиками пальцев под глазами, и, как бы задумавшись, ответила не сразу:
   - Сестра Филиппа, помогите этому господину подняться. И я бы попросила вас сопровождать нас в подвалы под собором.
   Круглое лицо монахини омрачилось, и она с горестью посмотрела на старика:
   - Неужели, господин-таки нашел свою родственницу? Мир ее праху!
   - Да. Нашел, - оборвала ее аббатиса. - Помогите же ему! Что вы без толку разговариваете?
   С помощью сестры Филиппы Крис приподнялся в кровати. Когда комната перестала танцевать перед его глазами, он спустил ноги на пол, по привычке нашаривая туфли или тапочки. Но их не было.
   - Что вы ищете? - голос сестры был полон милосердия и вселенского терпения.
   - Туфли. Или что там у меня было на ногах! - раздраженно бросил Крис. Его утомляла забота монахини. Старик привык во все полагаться только на свои силы, и чье-то милосердие казалось наигранным.
   - Но они у вас на ногах, - удивилась сестра Филиппа. Покачав головой, она мысленно поставила ему окончательный диагноз. Вздорный старый человек, теряющий последние остатки разума в неравной борьбе со своими привычками и характером.
   Даворен опустил глаза. Действительно, на его ногах уже были одеты его старые добрые прогулочные туфли. Он удивился, но показывать своего удивления не стал. Странные привычки старых времен!
   Тяжело опершись на руку сестры Филиппы, старик вышел из комнаты вслед за аббатисой и молодой женщиной, у которой он так и не узнал имя.
   В слабо освещенных солнцем коридорах никого навстречу им не попалось.
   С каждым шагом старик ощущал тяжесть, которая наваливалась на него оттуда-то сверху, придавливая к полу. Не хотели двигаться ноги, переставала чувствовать рука. Слишком часто приходилось останавливаться и ждать, пока он переведет дыхание, пока сердце замедлит свой бешеный ритм. Даворен прятал глаза в пол, не желая замечать взглядов жалости, которым его одаряла сестра Филиппа. Один раз Крис заметил, как аббатиса и ее собеседница, оглядев его с ног до головы, одновременно поджали губы, покачав головой, не веря в угасающие силы старика.
   Я дойду. Я дойду. И пусть они не верят. Я слишком близко, чтобы сдаваться. Я дойду, во что бы то ни стало. Эти слова стали молитвой, которую старик беззвучно шептал, не замечая, что уже давно полностью повис на сестре Филиппе, пригибая ее к земле.
   - Мы не доведем его, - шепнула аббатиса, надеясь, что можно будет повернуть обратно и избегнуть возможного скандала.
   - Вас это страшит? Или что-то другое? - откликнулась ее собеседница, во взгляде сверкнула ирония, - Если только это - то не беда. Все к лучшему. Для вас, - подчеркнула она и отвернулась.
   Мать Бенедикта смолчала, не зная, что ответить.
   Стены, стены. Бесконечные серые стены. Даже, когда под ногами были ступеньки, вокруг тоже были стены. Коридор кружился и спускался вниз. Стало холодно, однако сырости не ощущалось.
   А вот и дверь. Аббатиса вставила небольшой железный ключ в замок, повернула. Внутри двери что-то щелкнуло, но она не открылась, что, впрочем, не смутило мать Бенедикту. Она тронула длинную завитушку узора, которая поддалась ее усилию, опустившись. Негромко скрипнув, дверь подалась вперед.
   - Прошу. Боюсь, что уже поздно. Здесь только естественное освещение, ко всему прочему, еще и только с одной стороны. И поэтому, когда солнце низко над горизонтом в закате - здесь очень сумрачно и мало что видно.
   - Тогда не будем терять время, - буквально втолкнула в дверной проем аббатису девушка.
   И опять стены. Только темные. С черными нишами. Проходя мимо одной, старик решил полюбопытствовать. Поднял голову и отшатнулся. Ему в лицо глядела мертвая голова. Медового цвета, совершенно сухой череп с буквами, написанными на лобной кости.
   - Ничего, не пугайтесь. - Сестра Филиппа переложила его руку, лежавшую на е плече, поудобнее. - Это всего лишь наши умершие сестры. У нас нет обычая хоронить их в безымянных могилах, как это делают в других монастырях. Если сказать точнее, мы их хороним, а потом, спустя несколько лет, смотрим - что стало с сестрой. Если кости вот такие, значит, бог уже принял ее. Если же нет, и они черны, мы заново отпеваем ее, отмаливая прощение.
   - А буквы?
   Монахиня улыбнулась:
   - Должны же мы знать - кому принадлежали кости. Вечная память лишь у бога.
   Вот и я буду через несколько лет выглядеть также, подумалось Даворену. Хотя, нет. Мои кости будут черным-черны. И не будет никого рядом, чтобы отмолить мне прощение. Он застонал, подумав, насколько он далек теперь от собственных детей и внуков. Он и раньше был далек от них, но теперь их разделяет иная граница.
   - Вам плохо? - участливо спросила аббатиса. - Мы уже почти пришли. Вот.
   Серый саркофаг. Пыль на крышке. Незнакомые буквы, складывающиеся в слова неизвестного языка.
   - Я хочу увидеть ее.
   Мать Бенедикта озабоченно оглянулась, ища ответа или поддержки у молодой женщины. Но та лишь развела руками:
   - Сказав "а" следует говорить и "б".
   Вздохнув, аббатиса подошла к саркофагу и уперлась в крышку.
   - Не поддается, - она с огорчением призналась, вытирая пыльные руки о рясу.
   - Вы сможете постоять один? - Сестра Филиппа посмотрела на Криса.
   Он кивнул. Сможет ли? Теперь, когда он настолько близок к цели? Конечно, сможет.
   Монахини изо всех сил толкали крышку. Сначала казалось, что ничего не происходит. Но небольшой шорох сказал, что она сдвинулась. Еще немного, еще... и крышка наполовину сошла с саркофага.
   - Вот. - Мать Бенедикта прижала кисть тыльной стороной к носу. - Идите. Но учтите, прошла сотня лет.
   Даворен оттолкнулся от стены и сделал два неловких шага вперед. В носу защекотала пыль, сквозь нее пробился легкий запах тления.
   Не решаясь, старик подержался за крышку. Набрав в легкие воздух, словно ныряя на глубину, заглянул внутрь.
   Она. Пусть время не пожалело тонких черт лица, обтянув серым пергаментом кожи кости, припудрив пылью рыжеватые волосы, превратившиеся в комок.
   Старик выпустил из легких воздух. Вверх поднялось серое облако. Отчаянно засвербило в носу и, не желая чихнуть, Даворен быстро поднял вверх руку, чтобы зажать его. Что-то больно оцарапало кожу, и старик опустил глаза. Хризантема. Маленький золотой цветок.
   Неуклюжими трясущимися пальцами, которые не хотели слушаться, отцепил брошь от пиджака и, поцеловав на прощанье, положил на грудь той, которую искал столь долго.
   - Прощай.
   Погладил холодный камень саркофага. Это ли он искал? И сделал шаг в сторону, чтобы покориться наступающей в глазах ночи.
   Сестра Филиппа ахнула, прижав полные руки к груди, аббатиса облегченно вздохнула. А что сделала я? Я сменила вечное многоточие на большую жирную точку.
  
   Две недели в пути и мешочек с золотыми монетами аббатисы. Недурно. Мне повезет, если я найду попутчиков - осенняя дорога из северных провинций в столицу опасна для одиноких путников. Но выхода нет. Надо собираться в путь. Остались долги: мой долг, и мне. Осталось еще кое-что. Хозяин Хьюго прав: всякий что-то ищет, ищет всю жизнь и не находит. Но, чтобы найти, следует знать, что искать. И это мне предстоит понять.
  
   Примечания к тексту и переводы:
   ВАРРАНТ -- (англ, warrant -- полномочие, правомочие) -- 1) свидетельство, обеспечивающее его владельцу право покупки ценных бумаг по установленной цене в течение определенного периода времени или бессрочно. Нередко такое свидетельство предлагается вместе с ценными бумагами в виде стимула для покупки;
   2) документ, свидетельствующий прием товарным складом на хранение определенного товара с обозначением веса, количества мест, качества и количества товаров. В. может передаваться в порядке индоссамента, что позволяет использовать его при продаже и залоге товара. Состоит из двух частей -- складского свидетельства и залогового свидетельства. Получить товар со склада можно только при условии предъявления складу обоих документов.
   Хьюго, назад! Ко мне, мой малыш.
   Да. Они ищут. Ищут долго и не могут найти. Трое братьев де Жуэтт ищут убийцу: своего и сестры. Или того, кто носит в себе его кровь. Этой ночью мы изменим привычный путь, и они найдут его. Это всего лишь долг.
   Вперед!
   Смотри!
   И я найду его и посмотрю в его дрожащее лицо. И мы пойдем втроем по дорожке из лунного света: ты, она и я. Моя бедная Адели! Моя бедная прекрасная любовь.
   Мы свободны!
   Они смотрят ввысь, прямо в небо; и мудрые мужи,
   Что в древней магии сильны, следят
   За странствиями звезд, смеясь над ними.
   И эти поиски в высоком для них обыденны, просты
   И говорят им, что будет за этим...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"