Белеющей пустыней, седой от времени и прочих парадоксов,
Раскинулась слепая бесконечность, как простыня из парусины,
Вся освещаемая грибами многотонных эквиноксов,
Что сеют пустоту, стирая пубертанные морщины,
Растягивается вширь, подобно коже барабана,
Выстукивающего ритм капель, что беспристрастно убивает подоконник,
Разлитой по кухонному столу, немного пахнущей кислятиной, сметаной,
Застывшей в холст, который всё ещё не осквернил художник,
Вот в этом, необлётном мыслью трезвой, оскоплённом месте,
Где ни намёка на хоть сколь-нибудь, но содержащую хоть что-то объективность,
Лежит, стоит, стоит, а может просто существует, опасаясь мести
Со стороны изображающего всей виртуозностью благую экспресивность,
Взращённого на кусанных локтях вульгарного, литературного безумства,
Стоит, кричит, без слов ругается отборным философским матом,
На здравый смысл налагая эпитимью и виня в кощунстве
Любой продукт ущербной деятельности мозгового аппарата,
Переставляя на свой лад все ноты в оркестровой партитуре
Для заунывной песни непросвящённого в сольфеджио шаманящего ветра,
Свистя потоком воздуха в скелете древнем арматуры,
Что был когда-то взрывом, поселившем в этом скучном месте спектр,
Надежда хулиганит, задевая постоянно и нарочно за живое,
Как на крючке держа истосковавшийся по забвенью разум,
Буянит вдохновением, бросается иллюзиями мира и покоя,
Всё раздувает пламя нереальности, столь дорогое глазу,
И нет предела этой проутюженной долине,
Неэротичной в своей белой грусти, скомканной тетради,
Фригидному набору обеспложенных, стерильных линий,
Для наполнения которых буквами схожу с ума я ради