Уважаемый читатель! Я рад приветствовать Вас в заключительной части романа о жизни моего героя Тимура Майева.
Сначала эту часть я хотел назвать"Иммельманом".
"Иммельман" это - фигура высшего пилотажа, названная так по имени немецкого лётчика периода Первой мировой войны - Макса Иммельмана, первым выполнившего её.
В Сталинские времена, когда велась борьба за чистоту русского языка, фигуру эту назвали "Переворотом через крыло".
Вот, именно в этом смысле, я и хотел назвать эту часть романа, поскольку, буквально, после того, как наш герой навсегда покинул авиацию, произошёл "Переворот через крыло", но не с самолётом, а со страной. И совершили его не лётчики, а те, кто преступным путём захватили в ней власть!
Однако, поразмыслив, я пришёл к выводу, что это - художественное произведение не о стране, а о человеке, живущем в этой самой стране, в разные периоды её существования. Поэтому решил, что такое название не подойдёт.
Характеризуя своего героя, как носителя жизненного кредо "Истина и Справедливость", я, обязан называть всё своими именами.
Поэтому, и в первую очередь, я должен, как-то обозначить мир, в котором мы живём.
А живём мы, оказывается, в "мире лжи", где лгут все, начиная с самых верхов и кончая самыми низами.
Например, умные люди назвали средство международного общения, то есть, "дипломатию" - "высшей степенью лжи". Значит, наше общение между собой внутри одной страны - тоже "ложь", но более низкой степени! Тогда получается, что за неимением настоящей правды, мы вынуждены называть "правдой" обычную ложь, безо всяких степеней.
То же самое, я бы сказал и о политике.
А, живя в этом мире, который мы сами не выбираем, и, приспосабливаясь к нему, нередко приходится скрывать истинную правду.
Но жизнь прожита и, как говорится, "Пора собирать камни". И мне приходится открывать все, недоступные доселе, потайные её уголки. Поэтому я и назвал эту часть романа "Откровениями".
Откровение первое:
Те, кто внимательно читал все три части романа, уже давно догадались, что под псевдонимом "Тимур Маев (Майев)", автор описывает свою собственную жизнь.
Возникает вопрос, зачем?
А ответ простой: Поскольку кредо моей жизни: тоже "Истина и Справедливость", которое, я сам не выбирал (оно, видимо, присвоено мне при рождении), то я и обязан называть вещи своими именами!
Но, живя в мире, который мы тоже не выбираем, и к условиям которого приходится нам приспосабливаться, то, значит, называть себя всякими хорошими и нехорошими словами, неэтично!
Поэтому мне удобнее писать о себе, как о третьем лице. Тогда я могу обзывать себя, как хочу, и посылать, куда угодно!..
Итак, закончилась моя лётная деятельность, большую, половину которой - почти двадцать лет - я посвятил "Безопасности полётов". И потому я стал не просто лётчиком, а лётчиком профессионалом. То есть, овладел всеми секретами своей профессии и, в придачу, вник во все тонкости понятия "безопасности полётов", что наложило серьёзный отпечаток на мой характер.
В связи с этим, я стал смотреть на мир совсем другими глазами. Глазами не такими, как у других людей, смотрящих вместе со мной на одно и то же явление. А глазами, которые видят свою ответственность за само явление и за то, что происходит с ним и в нём! Это выделяет меня из общей среды, делая в нечто, похожее на "белую ворону".
Например, когда я нахожусь на борту самолёта в качестве проверяющего-инспектора, моей основной задачей является обеспечение его безопасности. В этом случае, я не имею права идти на риск. В случае сомнительной погоды, я предпочитаю посадку на запасном аэродроме с хорошей погодой, что не всегда понятно большинству лётного состава, так как дополнительная посадка усложняет своевременную доставку пассажиров и грузов к месту назначения. Кроме того никому не нужен лишний налёт.
Но я исхожу из обратного: представьте себе, что произошло серьёзное происшествие с самолётом с инспектором по безопасности полётов на борту!
Начинается расследование. На стол ложатся все данные, характеризующие всю обстановку, связанную с этим полётом. В ходе его выясняется, что была возможность избежать происшествия, для чего нужно было сделать то-то, то-то и то-то! Но экипаж (в данном случае ответственность за действия экипажа ложится полностью на проверяющего) не выполнил того-то, того-то и того-то, в результате чего, не были приняты все необходимые меры, которые позволили бы избежать происшествия!
Коротко и ясно! И тень не только на Старшего пилота-инспектора по безопасности полётов управления такого-то, а на всю Инспекцию Министерства, которая "Непонятно для чего существует(?) и работники которой, находясь на борту самолёта, не умеют оценивать обстановку в полёте и, тем более(!) предотвратить возможное происшествие"!
Но так вопрос (до происшествия) ставлю только я! Поэтому многим не понятны мои предупреждающие действия, которые с их точки зрения выглядят, как "перестраховка". Но после происшествия, вопрос в такой плоскости поставит комиссия по расследованию и, на основании её выводов - вышестоящее начальство...
Но, в моём мозгу "прячется" один физиологический дефект, который заложен природой и не устраняется никакими упражнениями, это - замедленная реакция на изменение обстановки. Обстановки не физической, а моральной.
Из-за него я, как правило, и не нахожу быстрого и нужного, точнее - правильного, решения и всё летит к чёртям!
Когда в своей жизни я стал принимать самостоятельные решения, то часто допускал ошибки, которые, порой, невозможно было исправить.
Но ошибки, допускаемые мной, в основном, были связаны с обстоятельствами, которые, будто специально, как бы проверяя мою реакцию, кто-то, каждый раз подсовывал мне.
Первую ошибку, с которой и начались все мои злоключения, я совершил в 1946 году, поддавшись на уговоры Ахмеда Мамидзе поступить в Батумское мореходное училище. Я её совершил наперекор предупреждениям матери, Захара Яковлевича и попыткам Надежды Кирилловны удержать меня от этого неверного поступка.
Я не учёл, да и, наверное, не в состоянии был учесть это из-за возраста (А было мне тогда семнадцать лет) и отсутствия необходимого жизненного опыта. Да и вопрос тот больше касался психологии, с которой я тогда ещё не был знаком.
Ахмеда, ни о чём не предупреждённого, сняли с третьего курса училища, и также, ничего не объясняя, без суда и следствия, "перекинули" в Узбекистан, конкретно, в город Джизак.
Естественно, о родном городе и о родном училище, (где начальником, кстати, был его родной дядя), у него остались самые "сладкие" воспоминания, а всё, что было негативное, стёрлось из памяти, как ненужное. Поэтому его рассказы об училище, о ежегодных плаваниях вокруг Европы на бриге "Товарищ", были полны романтизма, что тронуло мою впечатлительную натуру и я "загорелся" таким ярким пламенем, погасить которое могла лишь умопомрачительная любовь Марины, в которой она мне не признавалась.
Хотя я всеми своими органами чувств ощущал её любовь, но моя неординарная конституция требовала абсолютной конкретности. Мне нужно было, чтобы она сама, глядя мне в глаза, призналась в этом.
Но, не зная ещё моей натуры, она играла со мной. И ей это было интересно!
И, даже в тот день, когда я пришёл с нею проститься, она не сумела пересилить себя и признаться мне.
Скажи она в тот день, что любит меня, я, пожалуй, при ней, порвал бы эти злосчастные картонки с дырочками, называвшиеся железнодорожными билетами, потому что был влюблён в неё до безумия.
А почему бы мне самому, признавшись ей в любви, но не получив ответа, вернуться, чтобы заставить её раскрыться? Ведь первый поцелуй, который раскрывает все чувства влюблённых, уже был! Не додумался? Не сообразил! А ведь, если бы я вернулся, то, как раз, и застал бы её плачущей, и она раскрылась бы полностью. И тогда, вся моя жизнь пошла бы совсем по иному пути.
И, хотя уже в поезде интуиция подсказывала мне, что нужно на любой остановке сойти с поезда и вернуться назад, сознание моё сопротивлялось, говоря, что это "Не по-мужски!".
Действительно, я представлял себе, как подойду к Ахмеду и, опустив глаза, верну ему его письма и подарки для дяди и тёти. И сознание пересилило!..
Второй моей ошибкой было то, что, узнав на мандатной комиссии, что меня не могут принять на судоводительское отделение из-за роста, я, необдуманно, согласился на гидротехническое отделение. Но теперь, зная ту обстановку, я думаю, что дядя Ахмеда, знал, что вот-вот должен прийти приказ Министра морского флота о реорганизации учебного процесса в училище, и нашёл бы какие-то мотивы, чтобы не отпустить меня домой.
А вот, третьей ошибкой моей было то, что я не набрался сил, чтобы возразить старшинам, что установленный ими режим не позволяет мне нормально заниматься.
Ведь, если бы я им признался, что стал получать двойки, можно было бы договориться о том, чтобы перенести пьянки только на субботу.
И тут на меня давили обстоятельства: они - начальники, а я - подчинённый, и я не имею права им прекословить!
Какой здесь был выход? Да, был один, но он не пришёл мне тогда на ум. Да, видимо, и умом я тогда был слабоват!
А ведь я тогда переписывался с Ахмедом. Ну, возьми и напиши ему всю правду о его "друзьях". Уж он-то знал их лучше меня! Он бы мне посоветовал, как с ними себя вести. Не додумался! А может быть, виновата была всё та же "чача", которая не испарялась из моей головы ни на минуту!
Сейчас, анализируя всё это, вдруг стала напрашиваться мысль: "А не специально ли они делали всё это?". Ведь сам Ахмед потом мне сказал: "Да, в плохую компанию ты попал! Я их знаю!". Уж не "насолил" ли он им чем-то раньше, за что они теперь вымещали на мне своё зло?.. Ведь, если переиначить кавказскую поговорку, которую мне сказал старшина взвода, то получится: "Друг моего врага - мой враг!". То тоже здорово! Правда ведь?..
И я вспоминаю, что когда я спросил его, знает ли он Ахмеда Мамидзе, у него глаза округлились, будто бы он сильно испугался. Я до сих пор не могу объяснить причину этого явления. Ведь, если бы я назвал имя его закадычного друга, который пропал в неведенье, его глаза должны были засиять радостью: "Как, ты знаешь моего лучшего друга?.. Откуда?.. Где он сейчас?..".
А что, если по стечению обстоятельств, я вдруг оказался у основания какой-то тайны, которую ото всех прятали эти три друга?.. Ну, могло ведь так случиться, что они имели какое-то отношение и к тому, что Ахмеда интернировали в Среднюю Азию? Мог быть наговор! И, вдруг - я оттуда!.. И, вдруг, я что-то знаю!..
Да, если бы раньше, до моей поездки в Джизак, случилась бы моя беседа с Юрой Старгородским, которая открыла мне глаза на моё будущее после окончания училища, я мог бы вопрос об отчислении поставить раньше. И тогда я мог бы заявить "друзьям":
- Ребята, мои шинель и костюм мы пропивали вместе, так давайте вместе и отнесём в каптёрку, кто, что может из старья, чтобы погасить мою задолженность за форму!
И тогда не нужно было бы менять паспорт, а с ним и место рождения, и фамилию, и все остальные составляющие биографии.
Был ещё один момент, который мог бы повернуть мою биографию на новое русло. Это - не вернуться из "самоволки".
Да, но это только не при моём характере! Ведь, уезжая, я дал слово, что вернусь, притом, с "магарычом"! Тут уж я не мог поступить иначе!
Это - та же, один к одному, ситуация, когда А.И.Назаров мне предложил должность Старшего пилота-инспектора Управления Учебных заведений МГА, а я отказался, потому что дал слово А.И. Коротееву поработать у него.
Но, вот убегать из училища было глупо! Очень глупо!.. Можно было, по хорошему, отчислиться, предварительно посоветовавшись с Николаем Пономарёвым. Он бы помог во всех вопросах. Но это означало задержку не меньше, чем на две недели. А ждать я не умею сейчас! И тем более, тогда, когда каждый день был на счету!..
Даже в том случае, когда это уже произошло, то есть, после того, как я убежал, можно было написать письмо Пономарёву, объяснить всё и попросить помочь вернуть документы. Я думаю, он бы заставил раскошелиться "друзей-старшин", чтобы покрыть стоимость моей формы.
Но всё испортила сама Марина! Я же говорю, что когда она сказала: "Ты мне не нужен!" мне было, хоть накладывай на себя руки! Да, до формы ли мне тогда было или до документов?.. Мне мир был не мил!..
Опять, мною руководили не разум, а обстоятельства!
Но ещё глупее было покидать Джизак! Нужно было докопаться до причин! Если не у самой Марины, то у Надежды Кирилловны! Я думаю, что она не отказалась бы от разговора.
А дальше - ошибки, ошибки, ошибки!.. Одна страшнее другой!
Исчезнув из Джизака, я полностью доказал свою вину! Как я не мог тогда до этого додуматься?.. Просто я струсил надавивших на меня обстоятельств!
И никто мне не подсказал тогда этого! А сам я был просто не в состоянии рассуждать! Меня сжигала измена Марины! Я не мог вынести этого стресса!.. А дальше. мною снова руководили обстоятельства!
Если бы я оказался один, не попавший во Фрунзенское училище, я бы не стал "кочерыжиться" и предпринимать какие-то шаги, чтобы попасть в другие училища... Но нас было пятеро! Это - тоже обстоятельство! Я был заложен обстоятельствами со всех сторон.
Первое, и, пожалуй, самое главное это - угроза Военкома послать в любое училище, куда поступит заявка: в танковое, пехотное, артиллерийское: - в любое! Это была перспектива, не очень радостная. И, как он заявил, что я не успею даже окончить десятый класс.
И, даже, если бы я съездил в Джизак и наладил свои отношения с Мариной, всё равно, это не изменило бы обстоятельств: Десятый класс был под вопросом, а уж поступление в ВУЗ - вообще не рассматривалось!
Главное, что время было упущено! Об этих вопросах надо было думать, ещё тогда, когда приехал из Батуми! Нужно было, наперекор всему, потребовать от Надежды Кирилловны и директора школы допуска к занятиям в восьмом классе. Правда, здесь тоже было препятствие - несданный экзамен по литературе.
Конечно, всё это можно было бы преодолеть, если бы в этом была заинтересована сама Надежда Кирилловна. Но я не знал, чем дышит она. Вот тут я допустил ещё одну ошибку, что не обратился к ней. Она меня поняла бы лучше, чем Марина. У Марины, ведь, тоже мозги были затуманены её уверенностью в моей измене.
Получается, что мы оба были уверены в измене друг другу, не имея ни малейшего представления о настоящем положении дел!
Я не сомневаюсь в том, что, если она когда-нибудь обо мне и вспоминала, то до самой смерти была уверена в том, что я ей изменил!
А, могло случиться и так, что отторгнув меня, раз и навсегда, от своей памяти, она больше ни разу обо мне и не вспомнила!..
Единственно, что я могу утверждать со стопроцентной точностью, так это то, что если она меня возненавидела, то очень глубоко! Потому, что по закону адекватности должно быть так: чем сильнее любовь, тем яростнее ненависть!..
Вот к чему привела эта моя, казалось бы, безобидная, замедленная реакция на изменившиеся обстоятельства!
Несмотря на этот недостаток, который, вообще, противоречит, выбранной мною профессии, я сумел компенсировать его, подготавливая себя на земле ко всем возможным "нештатным ситуациям", могущим возникнуть в процессе полёта.
Так, летая командиром корабля ещё на самолёте Ил-12, я до тонкостей изучил работу гидравлической системы корабля, которая частенько отказывала в полёте, подготовив адекватные действия при любых её отказах, чему немало способствовала моя хорошая память.
Готовя себя к чрезвычайным ситуациям, я даже не подозревал, что в природе есть люди, которым претит, когда полёт происходит по заранее подготовленному плану.
А, оказывается, такие люди есть, которым не подходит известная рекомендация Бориса Дмитриевича Грубия: "Лётчик всегда должен "летать" впереди своего самолёта!".
Такого человека я встретил в ВАУ, когда поступал в аспирантуру. Это был командир самолёта Ан-2 из Сибири. При беседе со мной, он признался, что не любит, когда всё течёт по плану. Ему нужно, чтобы в полёте возникали внезапные ситуации, причём, чем сложнее, тем лучше(!), из которых нужно выходить, принимая немедленно правильные решения.
Конечно, это было бы логично, если бы он летал один, притом, не на государственном, а на своём самолёте! Но, искать себе "приключения на одно место", везя людей или ценный государственный груз на дорогостоящей материальной части - не дело! Надо помнить, что в жизни бывают такие "приключения", из которых, вообще, выхода не существует!
Летая по воздуху, об этом не стоит забывать!
В этом вопросе я был стопроцентным единомышленником Бориса Дмитриевича Грубия...
Выше я оговорился, что физиологический дефект противоречит "выбранной" мною профессии. В этом вопросе я был неправ! - Не я выбирал себе эту профессию, хотя в детстве и мечтал стать лётчиком! Её выбрала для меня моя неугомонная "Судьба" и втолкнула в неё насильно, хотя я и не подходил для неё! Видимо, она была уверена в том, что и здесь я с успехом адаптируюсь, приживусь, как приживается "сорная трава" к любому месту своего произрастания.
Так что, если бы меня, как Муслима Магомаева, спросили, что бы я изменил, если бы пришлось начать жизнь сначала? Я бы ответил: "Всё, кроме любви Марины"!
Выйдя на пенсию, я, в первую очередь, занялся ежедневным"бегом трусцой", о чём давно мечтал.
В квартале от моего дома находилась школа. И на её спортивной площадке каждое утро занимались бегом по кольцевой дорожке живущие поблизости пенсионеры. Там я познакомился с военнослужащими, в основном, с полковниками запаса, потому что этот микрорайон был застроен домами министерства Обороны, Среди них был один интересный человек - профессор истории одного из ВУЗов Москвы, Олег Ефремович.
С ними было интересно беседовать на политические темы. В этих беседах я проверял верность своих позиций по многим вопросам, поскольку они происходили в откровенных разговорах.
Оказывается, у меня здесь было много единомышленников в этих вопросах. А это довольно приятно, когда тебя понимают и соглашаются с тобой!..
...А я опять за свою "Зудящую рану"! Я ушёл на пенсию в 1985 году, а муж Марины Алексей умер в 1980 году, как говорят, от инфаркта. То есть, она уже пять лет была вдовой, когда я всё ещё опасался "разрушить её "семейный очаг"". Если бы я тогда кинулся её разыскивать, я неминуемо "выскочил" бы на ту же "тропу", то есть, через директора школы.
Я не думаю, что я надеялся бы на какую-то близость, но, по крайней мере, встретился бы с ней и, наверное, всё встало бы на свои места!..
Как я писал выше, меня заставили перейти на партийный учёт в ЖЭК по месту жительства. Организация оказалась большой - более трёхсот членов партии.
Как всегда, анализируя происходящие в стране события, я пришёл к однозначному выводу о том, что руководство страны ведёт её к планомерному развалу. Но что я мог сделать один из трёхсот двадцати пяти членов организации, привыкших голосовать по указанию свыше?
Однажды меня "взорвало"! На собрании обсуждали письмо Куйбышевского Райкома КПСС в Центральный Комитет партии. Смысл письма был таков: - "Мы - коммунисты Куйбышевского района города Москвы, поддерживаем линию ЦК, то есть Горбачёва, в противостоянии с Ельцыным!".
Выступило человек шесть. Все они говорили одно и то же. Мне надоело слушать всю эту "галиматью" и я решил выступить сам.
Ну, а поскольку, лгать я не умею, а подхалимничать - тем более, то и сказал то, что думаю:
- Товарищи! Вот, выступавшие, в основном, хулили Ельцина и хвалили Горбачёва потому, что Горбачёв по статусу выше Ельцина. А, если бы всё было наоборот, то есть, если бы Генсеком был Ельцин, то хвалили бы Ельцина, а хулили бы Горбачёва. Не подумайте, что я решил выступить в пользу Ельцина! Для меня что Горбачёв, что Ельцин - "ягоды с одного поля"! Я не верю ни тому, ни другому! А про Горбачёва я скажу, что он идёт по пути Ярузельского, который сначала был председателем ПОРП, потом отдал её на съедение "Солидарности", поменяв свой статус на президентский. То же самое будет и с нашей партией!..
Мне не дали договорить. В зале поднялся такой шум! Одни что-то кричали, другие топали ногами. Я сел на своё место.
После меня выступил один очень пожилой мужчина, которого я не знал, но из его выступления явствовало, что он меня знал давно.
- Товагищи! - сказал он. - Я за этим товагищем давно слежу: ему всё не нгавится. Ево давно надо гнать из пагтии!.. - дальше я не стал слушать. Другие выступающие говорили, примерно, в том же духе, только с меньшим пафосом.
"Ну, - решил я. - Видимо, моему тридцатилетнему членству в КПСС, пришёл конец!".
Однако ни в тот день, ни в последующие, меня никто никуда не вызвал, никуда не пригласил. Поскольку, уже сама партия "трещала по швам", вероятно, "вышестоящим" было не до меня. А возможно, и в руководстве организации были люди, солидарные со мной, но в силу своего положения, не могущие открыто поддерживать подобные высказывания.
Ведь я однажды, когда учился в ВАУ, уже был в аналогичной ситуации. Я высказал своё несогласие с лектором - профессором кафедры политподготовки, который преподносил авантюры Хрущёва, как современную линию партии.
После лекции он отвёл меня в сторону и сказал:
- Я с вами полностью согласен, но если я скажу то, что думаю, меня завтра же выгонят с работы!
Я окончил ВАУ в 1963-м году. А летом 1964-го года выпускники нашего курса собрались в Москве, чтобы отметить годовщину окончания четырёхлетней учёбы. Собрались у памятника Карлу Марксу, как раз после того, как Хрущёва сняли с должности. Там мне только один однокурсник пожал руку и сказал:
- Эдик, а ты оказался прав в отношении Хрущёва!
Так и в ЖЭКе, только один человек, через два года после описываемого события, гуляя возле школы с четырёхлетним внуком, подошёл ко мне (а я выгуливал свою любимую восточно-европейскую овчарку - Лорда), подал мне руку и спросил:
- Как вы могли два года назад так всё предсказать про Горбачёва?
Я ответил: - Потому, что я никогда не верю тому, что пишут СМИ. Я собираю всю информацию со всех сторон о предмете, который меня интересует, анализирую её с учётом своего личного мнения и делаю выводы. По крайней мере, ни разу не ошибался!
- Ну, вы Молодец! Я преклоняюсь перед вами!
- Спасибо!
Так вот, получается, что всего два человека, в одном случае из трёхсот, а в другом - тоже не меньше, пожали мне руку солидарности! А все остальные - "мусор", "ветряки"!..
Недавно я говорил по телефону с одним лётчиком, которого знал по работе, как положительного работника, с которым не раз участвовал в расследованиях лётных происшествий.
- За кого ты голосовал на выборах? - задал он вопрос. Речь шла о выборах в Гос. Думу шестого созыва.
Я ответил:
- За коммунистов.
- Да ты что?! - возразил он. - Их давно пора вешать!
- А я, видишь ли, не привык торговать своими убеждениями! - сказал я, но он, видимо, не понял и продолжил:
- Ты голосуй за Путина!
Ну, что можно сказать о таком человеке? - "Флюгер"! И таких у нас в народе, к сожалению, большинство!
Аналогичная ситуация случилась со мной во время моей учёбы в ВАУ.
Как-то мне повезло и я занял квартиру рядом с училищем. Адрес училища был "Литейный проспект, 48", а квартиры - "46". Там же поселился и мой однокурсник (не буду называть его фамилию, ибо он уже давно почил).
Оказавшись соседями, мы стали дружить семьями. Но я везде и на всех уровнях критиковал Хрущёва. И вот, как-то он высказал своё несогласие со мной. Речь зашла о том, почему я до сих пор не в партии? Я сказал:
- Пока этот "недобитый троцкист" возглавляет партию, я туда не ходок!
- А я, наоборот, вступил в партию потому, что он её возглавляет!
Я с ним спорить не стал, потому что понял, что это - бесполезно: он - типичный "Флюгер". Куда ветер подует, туда и он повернётся! Это - очень удобная позиция для тех, у кого отсутствует "собственное мнение"...
Супруга моя - Тамара работала. Ей до пенсии оставалось ещё лет пять. Поэтому, придя домой после физических упражнений, я завтракал и садился писать.
Тогда не было никаких компьютеров, и писать приходилось пером. А у меня такая особенность: читая то, что было написано несколько дней назад, я всё перечёркиваю, так как написанное, как правило, мне не нравится и всё приходится переписывать поновой или же вносить исправления между строчками, читать которые было очень сложно.
Таким методом, бумаг исписано было много, а толкового написано - мало.
Теперь, когда появились компьютеры, обстановка изменилась, но изменился и сам автор, понятно, в худшую сторону: память ухудшилась, фамилии стали забываться, события - размываться и, вообще, с каждым днём всё больше стало ощущаться влияние "Альцгеймера". Это надо же: я стал забывать обычные обиходные слова!..
После окончания ВАУ, потерпев "фиаско" с системой визуализации полётов в условиях тумана и низкой облачности, я стал искать возможности посадки самолёта в указанных условиях при наличии существующих посадочных систем. На это меня натолкнул положительный опыт одного командира эскадрильи в ШВЛП, фамилию которого я, к сожалению, не запомнил, производившего на самолёте Ил-12 имитацию посадки в тумане, конечно, при закрытой шторке лобового стекла.
Почему получилось "фиаско"?..
Николай Николаевич Крылов, - профессор, Начальник кафедры Радиотехники ВАУ, бывший моим научным руководителем по дипломной работе - крупный учёный в этой отрасли, сам писал книги и, естественно, уделял этому делу основное своё внимание. Руководство же кафедрой нужно было ему просто, чтобы жить, а, вот руководство дипломными работами, - обязательная нагрузка всего преподавательского состава, от которой никуда не денешься! Зная по опыту, что его руководство является нужным лишь для защиты диплома, он уделял этому внимания "постольку, поскольку.".
Вероятно, понимая, что такая солидная тема, как у меня, не может решаться в одиночку на уровне дипломной работы, он и не тратил на меня время, чтобы помогать советами или подсказками. А про себя, наверное, ухмылялся: "Слабак! Что ж ты навалил на себя такую нагрузку? Ведь надорвёшься!".
Не мог же он сказать в лицо: "Не бери такую тему! Ею целые институты профессионалов занимаются! Возьми, что-нибудь, попроще!" - Нельзя! А вдруг перед ним "будущий Ломоносов" сидит!
Выслушав меня, он только кивал мне, соглашаясь с моими доводами.
Поэтому практически некому было подсказать мне, как нужно заполнять заявку на изобретение, подаваемую в "Бюро по изобретениям и открытиям" для получения патента и как отвечать на вопросы анкеты. А я, не имея достаточного опыта, сам себе усложнил проблему, в результате чего мне было отказано в признании моей работы изобретением.
И только после поступления в аспирантуру училища, при беседе с двумя доцентами кафедры, которым я в течение двух часов "вдалбливал" принцип работы предлагаемой мною системы, они объяснили мне мои ошибки в оформлении данного документа. Оказывается, по научным понятиям, это, действительно, было самым настоящим изобретением. Но его нужно было правильно оформить! А теперь уже было поздно! Как говорится, "поезд ушёл"! Ведь не напишешь же в это самое бюро: "Извините, товарищи, я допустил неточность в ответе на вопросы вашей анкеты! Потому прошу, пересмотрите ваши выводы в отношении моего изобретения"!
А когда через полвека, и только после катастрофы польского Ту-154 с президентом страны на борту, я - пенсионер, написал письмо Президенту и Премьеру "РФ" о своём давнишнем изобретении, которое так и не было внедрено в жизнь, а самолёты продолжают биться.
В ответном сообщении, лицо, занимавшееся этими вопросами, разъяснило мне (дословно): "Если бы ваша система была полностью готова к применению, не хватило бы ни вашей, и даже ни моей жизни, чтобы добиться разрешения ИКАО на её применение!".
С чем это было связано: то ли с нежеланием заниматься этим вопросом этому самому конкретному чиновнику или же со всеобщим, то есть, международным бюрократизмом? Я не знаю. А может быть, и с тем, что такие разработки выполняются целыми институтами, а не одним "любителем", тем более, не специалистом в этой области.
Поэтому я разработал для самолёта Ту-154, "Шеф-пилотом" которого был в те годы, методику посадки в тумане с использованием посадочной системы "СП-50", которую не раз опробовал на тренажёре этого самолёта и при аэродромных тренировках под "шторкой".
При тренировках на тренажёре я просил инструктора не включать видимость полосы до полной остановки самолёта. А когда её включали, самолёт каждый раз оказывался строго на осевой линии ВПП.
Почему я не подал разработку этой методики в УЛС МГА для её применения во всём "Аэрофлоте"? Потому, что пилотировать самолётом в этом случае нужно было "ювелирно", а это под силу не каждому лётчику, да и взаимодействие в экипаже должно было быть на идеальном уровне.
Кроме того и Борис Дмитриевич уже не работал Заместителем Министра, а это много значило!
Мы с ним обсудили этот вопрос и решили, не распространять её, поскольку ото всех членов экипажа требуется работа ювелирной точности, что, конечно, желательно, но практически, невыполнимо! А ведь речь, каждый раз, идёт о жизни сотен людей!
И, кроме того, для каждого типа самолётов, на которых я не летаю, нужно было тоже разработать свою конкретную методику. А кто этим должен был заняться? Не я же!
Однако, вернёмся к откровениям!
Самое первое из них уже было сделано: в романе я описывал свою жизнь, свои мысли, свои переживания!
Второе: - Да, я, действительно, родился 24 мая 1929-го года в городе Симферополе в Крыму, а не в 1930-м году в Ташкентской области Узбекистана, как значится в моих документах, начиная с 1947-го года. Причина этого несовпадения описана подробно во второй части романа.
Да, в тот период молодости, я наделал много глупостей, за которые, даже сейчас мне очень стыдно! Но, как говорится, "Поезд ушёл!" и я не считаю нужным, что-либо менять! Пусть ложь нашего "Мира лжи" пополнится ещё одной ложью!
Но, вот, что касается "Истины", то я очень сожалею о том, что потерял тогда свою "половинку" - свою Мариночку! Ну, хоть волосы рви!.. И если бы теперь это вернуло бы мне её, я волосинку за волосинкой вырвал бы все волосы с лысеющей своей головы! Но это невозможно! Даже Бог не сумел бы вернуть её, существуй он на самом деле! Ибо, если бы мог, он давно вернул бы, увидев мои действительные переживания, внимая моим многочисленным молитвам!..
Мама моя родила меня, будучи студенткой первого курса Симферопольского "КомВУЗа". - Это третье откровение! И до пяти лет я рос и воспитывался в студенческом коллективе. В дальнейшем, после окончания ВУЗа мама работала в Крыму на партийноќхозяйственной работе, и ей некогда было заниматься моим воспитанием. Поэтому этим вопросом занимался я сам!..
Можно было бы предположить, что меня воспитывала школа. Но, увы! Это было не так:
Первые два класса я учился в деревне в татарской школе, где мать руководила самым крупным колхозом-миллионером в Бахчисарайском районе.
Поняв, что это не моё амплуа, она уговорила руководителей района, чтобы её перевели в город, где были русские школы. И в 1939-м году я пошёл сразу в третий класс русской начальной школы, которую окончил в 1941-м году с отличием (был награждён почётной грамотой).
В пятом классе я проучился ровно один месяц. 2-го октября нас всех отпустили по домам, так как, немцы прорвали фронт на Перекопе.
Мать была тогда Председателем Горисполкома города Бахчисарая и по совместительству - Начальником штаба МПВО (местная противовоздушная оборона) города.
В ночь на 3-е октября нас направили в распоряжение Севастопольского Горкома ВКП(б), как сказали: "Защищать Севастополь".
Но в Севастополе нас не оставили и эвакуировали на Кавказ.
До 8-го августа 1942-го года мы жили в Кисловодске, где мать работала секретарём партийной организации Эвакогоспиталя Љ2004 (санаторий им. С.М.Кирова). И, по совместительству, сначала - санитаркой, потом заведующей материальным складом.
8-го августа 1942 г. немец высадил десант и захватил узловую станцию Минеральные Воды. В течение дня он подошёл вплотную к Кисловодску.
В девятнадцать часов мы с отрядом из ста легкораненных военных под командой Заместителя Начальника госпиталя т. Чернобородова (комиссаром отряда была моя мама) вышли из города пешком в направлении города Нальчика через горы, далее в Орджоникидзе и по Военно-Осетинской дороге - в Грузию.
В октябре сорок второго года мы уже были в Узбекистане, где мама стала работать Помощником Начальника Политотдела в Каракулеводческом совхозе "Кзыл Чарводар", в Зааминском районе Самаркандской области, а я - в том же совхозе - учётчиком по окоту овец и по уборке зерна. (А русских школ поблизости не было).
В1943 году политические отделы, как в Армии, так и в "Гражданке" были ликвидированы и маму назначили Управляющей седьмого отделения совхоза.
В школу я попал только в 1944 году в г. Джизаке, куда мама перешла работать разъездным кассиром совхоза имени Кирова, и то - в вечернюю, в шестой класс, минуя пятый. И только один год в седьмом классе я учился в нормальной дневной школе. А все остальные классы, и то с перерывами в 4-5 лет после каждого, перескакивал с помощью "вечерних" школ.
Так, что, мысль о том, что школа воспитала меня, совершенно не реальна!
Во второй части романа, которую я назвал: "Зигзаги судьбы", я подробно описал, почему мне пришлось изменить фамилию, отчество, место и дату рождения. И моей второй родиной стал Узбекистан, за что я ему премного благодарен!
Именно там, в городе Джизаке я встретил и свою настоящую "Первую любовь" - Марину Кожевникову, ставшую на всю мою жизнь, моей "Второй половиной". Там же я её и потерял навсегда!
Анализируя каждый этап своей жизни, я обнаружил закономерность: если у меня что-то идёт хорошо, то обязательно "в самом тонком месте" подворачивается какая-нибудь загвоздка, которая все достижения кидает "коту под хвост". И тут от меня требуется быстро найти выход из создавшегося положения и приложить огромные усилия для их осуществления.
И, если, проявив настойчивость и затратив огромную энергию, я сумею противостоять этому, то добиваюсь успеха. Но такое бывало не часто!..
Добросовестный читатель, возможно, удивляется, если не возмущается тем, что я на протяжении всей книги, нет-нет, да вспоминаю о Марине, хотя с того дня, когда я в последний раз видел её, уже прошло более шестидесяти лет. Действительно, для нормального человека, этого срока вполне достаточно, чтобы всё, напрочь, позабыть.
Да, для нормального!..
Я сам часто задаю себе вопрос: как это объяснить? Если сказать, что я однолюб, то это, как-то, не вяжется с моим влюбчивым характером. Ведь, сколько раз я в жизни влюблялся! И ни одну из них я не любил так глубоко, как Марину, чтобы те чувства запоминались так надолго! Или то была не любовь?
Моя супруга Тамара (в девичестве Чернявская)... Ах, да! Я же не познакомил вас со своей супругой!
Хотя нет! Вы с нею знакомы! В романе она выступает под именем "Татьяна". Я женился на ней, когда ей исполнилось восемнадцать лет и родители её были Чернявские: Пётр Иванович и Вера Ивановна, а сёстры: старшая Анна, а младшая Валентина.
Так вот, моя жена Тамара как-то сказала мне:
- Если бы ты женился на Марине, ты прожил бы с ней недолго!
- Почему? - спрашиваю я.
- У тебя очень тяжёлый характер. С тобой невозможно жить! - говорит она, а сама живёт уже около шестидесяти лет, хотя мы - представители несовместимых (для брака) знаков зодиака по гороскопу.
Я во многом не согласен с нею и, тем не менее, я её люблю. Но это - не та умопомрачительная любовь, как было к Марине! Эта больше похоже на привыкание! Она заботится обо мне, как должна заботиться жена о муже. И я благодарен ей за это! Но, к сожалению, это не любовь! Я себе и представить не могу, что бы я сейчас делал без неё! Я ласкаю её, льну к ней за лаской, но она не отвечает мне взаимностью: она не любит меня! Вот, это и есть - Главная моя беда! Она не смогла заменить мне Марину!
Когда два года назад я спросил её:
- Ты любишь меня?
- Какая может быть теперь любовь? - ответила мне она. Ответила так впервые, и я понял, что она не лжёт. Что все периоды отчуждения, инициатором которых была она, она также не любила меня, только не признавалась в этом.
Может, и это являлось причиной того, что я часто вспоминаю о Мариночке, о её неповторимой любви, от которой мне, к сожалению, достался очень маленький, малюсенький кусочек! А что стоило Тамаре полюбить меня, пусть не так, как Марина, а хотя бы так, как я её люблю! И у нас в семье было бы: "Мир да любовь!". Но, как бы не так! Разве могла моя распроклятая судьба допустить это! Ей надо до конца моих дней делать мою жизнь нетерпимой!
Да, я наказан! Только кем - не знаю! Скорее всего, своей, не знаю, даже как её назвать, - "препоганой судьбой"! Кто, кроме неё, мог подсунуть мне самые, неприемлемые для меня, условия жизни!
И я сто раз наплюю в лицо тому, кто скажет мне, что я - властелин своей судьбы! Так сказать может только тот человек, который не испытал на себе её глумлений!
И, как бы я ни уходил в воспоминания и воображаемую жизнь, реальность берёт своё, поскольку я живу в этой жизни, о которой, порой, хочется забыть. И всегда, вспоминая Марину, глаза мои наливаются слезами, и мне хочется плакать. Ибо я понимаю, что всё это потеряно и не вернётся никогда!
Вспоминая о Марине, я задаю себе вопрос: что в ней такого, чем она отличается от других девушек? И мне на ум приходит такая мысль: Она отличается от других умением беззаветно любить! Она любит всем своим телом, всей своей ещё детской душой! Её глаза умеют говорить! Они зовут! Нет, это - не омут, как у некоторых, это - раскрытая душа!.. которая говорит, как она сильно любит! И ей помогает её божественная улыбка, которая проникает глубоко в душу и овладевает всем моим сознанием! Такой улыбки нет ни у кого на свете! Только жаль, что теперь всё это нужно произносить в прошедшем времени!
Однако, в реальной жизни, я часто вопрошаю: "Если Марина вышла замуж, значит, она любила мужа и награждала его своей божественной улыбкой и своим волшебным взглядом, которые раньше были адресованы только мне!" И на душе становится так дурно и кажется, будто в груди появляется твёрдый комок, мешающий дышать!
Что это? Неужели ревность?.. Но, ведь Её давно уже нет на свете!.. А его - тем более!.. Какое я имею право?..
А, наверное, всё-таки, есть какое-то - неземное право!.. Может быть, право вечности, право "Первой любви", которая никогда не умирает!..
Видимо, как уже убедился читатель, а сам я в этом убежден давно, что я, действительно, "Невезучка". И тем не менее, моя непредсказуемая судьба не лишила меня, пусть небольшого числа, но очень хороших друзей!
Начну с Николая Григорьевича Нинель, которого трудно назвать другом, потому что он намного старше меня. Скорее всего, он подходил к категории "Опекуна". Он опекал меня и помогал мне в освоении законов живописи, когда никто другой не мог этого делать, сначала в Джизаке, а потом - в Самарканде. Но уже когда я переехал в Самарканд на постоянное жительство, мы с ним мало общались, потому что, интересы наши разошлись.
В 1985 году, через Юрия Ивановича Нехорошева - главного редактора журнала "Творчество", я познакомился с председателем Союза Художников Узбекистана. От него я узнал, что Николай Григорьевич почил в 1984 году. У него остался сын, которого я знал ещё в люльке, и который оказался алкоголиком и наркоманом, и, возможно ускорил кончину отца.
Там же в Самарканде был у меня старший друг Гурий Гаврилович Николаев - учитель химии в соседней шестьдесят восьмой школе. Но его роль в те годы тоже была близка к опекунству. Правда, уже став лётчиком, мы с ним общались, когда я прилетал в Самарканд вплоть до его смерти.
В лётном училище моим другом был Ваня Лысенко, но мы редко там общались из-за того, что учились в разных учебных эскадрильях, а это значит, что и жили, и занимались в разных местах. А в нашей эскадрильи у меня были друзья: Жора Шевердяев, Саша Магдиев и Кеша Белобородов. С Жорой мы дружили до тех пор, пока Ташкент не стал заграницей. И вот, буквально, несколько дней назад позвонил телефон. Прозвучал мужской голос:
- Ассалам алейкум! Якшымысиз? - А я уже забыл узбекский язык. И не нашёлся, что ответить. Так, на язык наскочили два слова, не имеющие никакого отношения к приветствию:
- Хоп, майли! - что обычно обозначает: "Ладно, хорошо!".
- Шевердяева не забыли?
Я спрашиваю:
- Жора! Ты?..
- Да.
- Ты откуда?
- Отсюда из Москвы.
- А как ты тут оказался?
- Приехал, делать операцию на глазу.
- А где ты находишься?
- У внучки в Химках.
- Надо встретиться!
- Вот я завтра еду к врачу. Меня внук отвозит, а на обратном пути заеду к тебе.
Я рассказал, где я живу и как к нам проехать. Но, оказывается, после операции глазу сначала было нормально, но позже зрение резко ухудшилось, и они не стали к нам заезжать. Так мы его прождали целую неделю. Ему ежедневно в глаз делали пять уколов. Постепенно зрение улучшалось. И, наконец, он появился у нас.
Пробыл он у нас четыре или пять часов. Оказывается, в Москве у него живут две внучки и один внук и уже три правнука. У Нади, оказывается, тоже не всё в порядке. Временами у неё бывает, что путает внуков или не узнаёт их.
Сейчас они решают вопрос о продаже квартир в Ташкенте и о переезде в Москву. Оказывается, не всё так просто! Будем надеяться, что сможем встречаться здесь, если позволит наше ежедневно ухудшающееся здоровье.
А Саша и Кеша погибли в первый же год после окончания училища.
В Краснодаре я дружил с Ваней Лысенко почти пять лет, до моего отъезда в Минск для переучивания на самолёте Ил-12. Там я подружился с Гришей Аржановым и Володей Стручковым. Но это не была дружбой единомышленников. Гриша недолго летал в Хабаровске, куда нас помимо нашего желания, "запихнули" после переучивания на Ил-12. А я в 1959 году уехал в Ленинград в ВАУ ГВФ.
Вот там я и познакомился с настоящим другом Валерием Георгиевичем Москалёвым, с которым мы оказались и единомышленниками.
Валерий Георгиевич был хорошим семьянином, хорошим отцом и прекрасным руководителем, ну и настоящим другом! Причём, ко всем этим определениям "хороший" и "прекрасный" следует добавить ещё одно важное определение: "строгий"!
И двух сыновей своих Сашу и Володю он воспитал прекрасно, о чём красноречиво свидетельствует тот факт, что оба они добились статуса руководителей крупных промышленных предприятий. Только жаль, младшему Володе не повезло! В период "Перестройки", а точнее, - "Переворота", когда в стране начались капиталистические порядки, при которых понятия "Друг" и "Родственник", потеряли свой смысл, а остался только "Бизнес!", его убили.
Мы с Валерием Георгиевичем дружили до самой его смерти и я, чего сильно не выношу, проводил его в последний путь. Да - не выношу! Потому что при моей "видео"-памяти, лучше дорогого мне человека помнить живым!
Вот, например, и Марину я не видел, ни в пожилом возрасте, ни в гробу мёртвой, поэтому в моей памяти она всегда молодая и живая!.. И желанная!..
Конечно, не по этой причине, а потому, что я был почти нетранспортабельным я не смог проводить своего хорошего друга Бориса Дмитриевича Грубия до его могилы!
А пока он был жив в пенсионном возрасте, он всегда помнил обо мне.
Я всё лето провожу в деревне и поэтому не могу принимать участие в таких общественных организациях, как "Опыт" или "Экипаж", и при любых авиационных торжествах, он присылал мне приглашения. Теперь же, когда его не стало, некому стало помнить обо мне - о Заслуженном лётчике гражданской авиации СССР!
В Кишинёве был у меня хороший друг - Вершковский, Борис Валерианович. Когда я переехал в Москву, он уже работал штурманом-инспектором УЛС МГА. Встречались мы здесь не часто, но зато частенько переговаривались по телефону. А в мегаполисе это - единственный, наиболее постоянный способ общения. Но Боря не прожил положенный для современного мужчины жизненный срок! И сгубила его коварная болезнь!
А Гришу Аржанова мы с Володей Стручковым похоронили уже здесь в Подмосковье. Жил он с семьёй в Воскресенске, где мы с Володей частенько навещали его и Валю, которая работала заведующей поликлиники. Умер он от тромба, который застрял в сердце, и даже Валя-врач не смогла ему ничем помочь.
А сейчас я думаю что, он жаловался на то, что его грудь, будто бы пронзил кол. И в полном рассудке он промучился с ним два часа.
Возможно, Валюша боялась притронуться к его груди. Ведь никто не думал, что это - тромб. А может быть, наоборот, ему надо было сделать массаж сердца, чтобы помочь тромбу проскочить этот злополучный участок?
А Стручковы, правда, с большим опозданием, тоже перебрались в Москву. Правда, Володя, очутившись в Москве, стал менее "единомышленником" со мной, чем был в Хабаровске. Оно и естественно, там мы общались с ним, как два командира корабля, а здесь один из нас стал "Старшим инспектором" и наши взгляды на жизнь изменились.
Приближался пятидесятилетний юбилей его супруги Тамары и к этому дню я решил сделать ей подарок. С небольшого фотоснимка я написал её портрет. Поскольку снимок был небольшим, то требовалась детализация портрета. Я уговорил её попозировать мне у меня на квартире. Когда с лицом всё было закончено, нужно было заняться туловищем.
Я решил одеть её в полупрозрачную кофту и набросить на плечи чернобурку. Чтобы кофточка получилась натуральной, я попросил её снять одежду выше пояса и написал её грудь с натуры. А потом легонько завуалировал груди и сосочки, и получилось очень красиво. Если внимательно присмотреться, то можно почувствовать, что кофта надета на голое тело, то есть, без бюстгальтера.
Портрет я подарил имениннице в день её рождения. И ещё приложил стихотворное поздравление.
Портрет я писал с большой любовью, так как сама Тамара мне очень нравилась. И получился шедевр. Все, кто только, ни видел его, восхищались им.
У Володи здесь было много друзей среди лётного состава, которые не однозначно относились ко мне. Ведь всем мил не будешь! И в разговорах с ним я почувствовал нотку пренебрежения ко мне. Особенно это проявлялось, когда он бывал под хмельком.
Как-то, после каких-то посиделок, вспоминая какое-то происшествие, я высказал его причину. И тут в ответ на это он закричал:
- Что ты врёшь!
Ну, во-первых, я всегда стараюсь, в соответствии со своим кредо, быть ближе к истине; А во-вторых, сама грубость при высказывании своего мнения, мне очень не понравилась, и я его осадил, не менее грубо. А сам решил, что нашей дружбе с ним пришёл конец. И после этого я старался, как можно реже бывать у них.