Киримов Эдуард Владимирович : другие произведения.

Что дороже жизни? книга 1 часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
   эдуард киримов
  
  
   ЧТО ДОРОЖЕ ЖИЗНИ?
  
  
   роман в двух книгах и в четырёх частях
   (воспоминание об уникальной жизни и любви
   одного советского лётчика)
  
   К Н И Г А П Е Р В А Я
  
   Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
  
  
   "П Р Е Л Ю Д И Я"
  
  
  
   
  
  
  
  
   ...Ясный солнечный день. Такой... бледно-жёлтый... и даже немножечко голубоватый... Какой-то дворик с несколькими деревьями посредине и клумбами цветов по краям, окружённый с трёх сторон навесами...
   А там, у края навеса на полу стоит "Он" - его приятель, с которым Тимур часто играл (Уже тогда он знал, что его зовут "Тимуром", "Тимурчиком" или "Моим Солнышком"). "Он" был такой большой - выше него ростом, такой толстый и такой блестящий, как само солнышко. Он не знал, как его зовут, но это не мешало ему играть с ним...
   Увидев "Его", он обрадовался, подбежал к нему...
   Но в этот раз "Он" почему-то сердито пыхтел, на что Тимур, как-то, не обратил внимания, ибо всё оно было увлечено знакомой штучкой с набалдашником, которую он каждый раз крутил.
   Он присел, чтобы удобней было за неё держаться, взялся и, как делал всегда, повернул...
   Но приятель сердито пыхнул и выпустил что-то белое, клубящееся и... сделал ему очень-очень больно...
   Дальше он ничего не помнил...
   Когда он подрос и уже учился в школе, мама, вспоминая этот случай, рассказала, что были они тогда в гостях у бабушки в Бахчисарае, где на низенькой веранде, по восточному образцу окружавшей двор дома, стоял двухведерный самовар из красной меди, сверху никелированный, а изнутри лужённый оловом, в котором кипятили воду для чая.
   Ведь раньше в деревнях у крестьян были свои земельные наделы, кормившие их, но которые не увеличивались с ростом семьи. А семьи росли за счёт того, что сыновья женились и приводили своих жён в родительский дом. У сыновей тоже могли быть сыновья... И когда такая крупная семья садилась за большой стол пить чай, а чая из трав в те времена пили много, потому что он согревал и заменял так необходимые организму пищевые калории температурными, нужны были большие ёмкости с кипятком. Вот и придумали самовары, которые обычно ставили на середину стола...
   Этот же стоял на веранде. Тимур подсел к нему и, открыв кран, ошпарил ногу.
   Даже и теперь, много лет спустя, на подъеме правой ноги, если хорошенько присмотреться, можно увидеть небольшой шрам от давнего ожога.
   Ну и наделал же он тогда переполоха! На взрослых напал, ну, прямо-таки, суеверный страх. Ещё бы! Ведь, примерно в таком же возрасте, при аналогичных же обстоятельствах, погибла его полуторагодовалая сестра.
   ...Маленькая попрыгунья бегала по коридору, где на доске, лежавшей прямо на полу, стоял примус, а на нём - кастрюля с кипящей водой. И надо же было такому несчастью случиться, что, пробегая мимо, она споткнулась об эту самую доску и упала, а кастрюля - на неё!..
   Разумеется, это произошло тогда, когда его - Тимура ещё не было на свете.
   И вот, не зажила ещё, как следует, у взрослых эта страшная рана, как случилась беда и с ним.
   Им почудился рок. Преследовала мысль о каком-то проклятии, лежащем на маминых детях, обречённых на ужасную смерть от ожогов в полуторагодовалом возрасте. Можно себе представить, что они пережили!..
   ...Следующий случай запечатлелся более ясно и подробно. Он тоже был связан с отрицательными эмоциями, но теперь уже с чувством стыда...
   Мама Тимура училась тогда в Симферополе, в учебном заведении нового типа, называвшемся "КомВУЗом", то есть "Коммунистическим высшим учебным заведением". Жили они втроём: он, мама и одна из её подруг, согласившаяся помогать ей управляться с малым ребёнком. Жили не как все студенты - в общежитии, располагавшемся в самом здании КомВУЗа, а в двухэтажном доме, видимо, тоже принадлежавшем учебному заведению, который находился, примерно, в одном квартале от него, на другом конце сквера, примыкавшего к железнодорожному вокзалу.
   Особенностью комнаты было то, что она находилась на втором этаже, а напротив окна стоял телеграфный столб с электрической лампочкой. И каждую ночь через большое окно она освещала её сквозь негустую листву деревьев, росших между зданием и столбом. От этого на противоположной стене комнаты, где была дверь, как на экране кино, отражались тени веток и листьев. Представьте себе, что творилось на этом импровизированном экране в ветреную погоду, когда лампочка на столбе качалась из стороны в сторону и, вдобавок, ветки шевелились! Тогда теневая картина раскачивалась от края до края стены, что, конечно, надоедало и создавало определённый дискомфорт.
   ...Проснулся он от сильного беспокойства. Заплакал. Никто не отозвался. Открыл глаза - в комнате темно. Встал, держась за поручни своей деревянной кроватки. Огляделся при тусклом свете лампочки: только тени листьев на противоположной стене выполняют свою бесконечную пляску.
   Позвал маму. Она не ответила. Испугался. Заплакал снова. Удивительно, но и после этого мама не дала о себе знать. Понял, что никого дома нет. Пугали не темнота и одиночество: просто, до нетерпения, беспокоило и припирало "по большому"... Горшок был где-то под кроваткой, но как до него добраться, если он ещё не умел слазить сам? А терпеть не было сил. Что делать?..
   Так и "наделал" в постели... А после, как облегчился, стало стыдно (уже понимал, что совершил предосудительное). Однако, дело сделано!..
   Хотел поскорее уснуть, чтобы не мучиться угрызениями совести, да "оно" не даёт - мешает!
   Думал недолго: схватил первую, подвернувшуюся под руку тёплую "гранатку", размахнулся... и швырнул в сторону окна. За нею - другую... Но сообразил, что все в одну сторону - нельзя: быстро обнаружится! Потому третью бросил в другую сторону, в темноту... Так все и расшвырял. Пошарил руками: - нету! Успокоился и уснул...
   Мама, конечно, обнаружила проказу, но виду не подала. И осталась та история неоконченной...
   А дальше в памяти запечатлелось много всякого: и хорошего, и плохого, и значительного, и не стоящего внимания; события, связанные и не связанные между собой...
  Короче, дальше уже вспоминалась сама жизнь во всём её многообразии и великолепии...
  
   Память... Человеческая память... И кто знает, что она такое: дар ли божий, закономерность или случайность природы?..
   Однако, какою бы ни была её собственная природа, она есть величайшее благо!
   И подумать только, чем бы мы были без неё?!.
   Многими благами одарила природа человека, но многого и не додала! Не дала она крыльев, чтоб летать, как птица; не дала такой силы, чтобы, подобно муравью, таскать на себе превеликие тяжести; не может он длительно находиться и плавать под водой, как рыбы; не может бегать, как антилопа, прыгать, как блоха... Ограничило зрение и слух... Но зато есть у него чудесный дар - его память, а значит, - мышление!
   А ну-ка, попробуйте мыслить, если у вас отсутствует память! Конечно, нонсенс! Без памяти невозможно представить себе процесс мышления...
   И возвысился этим человек над всем живущим на земле: полетел выше и быстрее птиц, поплыл глубже и быстрее рыб, помчался быстрее антилоп, поднял немыслимые тяжести, вырвался в космос, увидел невидимые простым глазом миры, проник в тайны материи, познал считавшееся непознаваемым и стал властелином - царём природы.
   Лишите человека "блока памяти" - и нет его! Осталось только живое существо, неспособное мыслить, с набором природных инстинктов... Какой же смысл в подобном существовании, если от него никому не будет никакой пользы - ничего, кроме неудобств окружающим?
   Да будь ты хоть гением, обогатившим человечество величайшими открытиями, подарившим ему неоценимые богатства науки, культуры или искусства, но будучи лишённым памяти, ты - бесполезный общественный балласт! Так не лучше ли умереть, оставив о себе добрую память "благодарных потомков", чем влачить жалкое, никому не нужное, существование; чем прозябать и вызывать к себе, в лучшем случае, жалость окружающих? Ибо, если нет памяти, ты - не человек и даже не вещь, нужная хоть кому-нибудь! Ты - обуза!..
   А если, помимо памяти, природа наградила тебя ещё и даром излагать свои мысли на бумаге, да ещё и в стихотворной форме, то можешь с юмором "вспомнить" даже о своём рождении:
  
   Давным-давно, невесть когда...
   В начале лета, в мае
   пришёл на свет один чудак...
   Зачем? - никто не знает!..
   А день, тот самый, выходным
   случился, вдруг, у бога:
   Сказался, может быть, больным
   он, перебрав немного...
   А, может, просто: "взял отгул
   за сверхпереработки"
   Или ударился в загул,
   ища забвенья в водке!..
   Как знать? Нам - смертным не дано
   судить причуды божьи!
   Увы! Мы только люди!.. Но...
   но в чём-то смыслим тоже
   не хуже бога мы!..
   Итак:
   В день выходной у бога
   пришёл на свет один чудак,
   каких уж было много
   на грешной матушке бродяг
   тех, что от скуки, вроде,
   придут, походят, наследят...
   И вновь в "ничто" уходят...
  
   Пришёл, открыл один глазок -
   понравилось не очень!..
   Взглянув на мир ещё разок,
   взревел, что было мочи.
   Смекнув, что мир - "не по плечу",
   излил, плутишка, сразу
   струю горячих мокрых чувств,
   понятно, не из глазок!..
   И шустро, прежде, чем уснуть
   под маминой косою,
   успел всех ближних опрыснуть
   "живительной росою..."
  
   Ах, безобидный детский грех,
   смешон и мил до боли!
   Ну, кто, скажи, из нас, из всех
   не баловал тобою?
   Увы! Мы в жизни все грешны -
   живём не по рецептам!
   Тот прячет "трёшку" от жены
   на "двести грамм с "прицепом"";
   а тот балует, словно кот,
   с соседкой молодою;
   один с сотрудницей живёт,
   другой - с его женою...
   К супруге вашей метит "друг",
   Чуть-что - под одеяло...
   Увы! "друзей" таких вокруг
   у каждого немало!
   Те "маракуют" "на троих",
   Тот за троих - не промах!
   Приятель, мало ли таких
   среди твоих знакомых?..
   Один брать взятки - не дурак,
   другой - в карман казённый
   залез, нечаянно, да так
   привык к "ошибке" оной...
   Ну, что ж, по своему с ума,
   мы знаем, каждый сходит:
   Один от тёщи - без ума,
   другой - в могилу сводит...
   И удивительно, подчас:
   откуда, что берётся?..
   А кто грешней всего из нас,
   сам чёрт не разберётся!
  
   Однако ж, всех, в конце концов,
   как лихо ни крутиться,
   и молодцов, и подлецов -
   всех уровнит землица!
   Надёжно урезонит всех,
   прикрыв грешки и кости!..
   Жаль только: настоящий грех
   останется и после!
   Да,.. есть грехи - куда страшней!..
   Но, странно: от пороков
   от Евы и до наших дней
   не дрогнул мир жестокий.
   Не рухнул он в "тартарары"
   за всё многовековье,
   а лишь согнулся с той поры
   под бременем греховным!
   Не в силах вымолвить протест,
   на согбенные плечи
   взвалив, несёт он тяжкий крест
   страданий человечьих...
  
   Но этого всего пока
   малыш не знает, то есть,
   у материнского соска
   он трудится насовесть.
   Сосок для парня - не пустяк!
   Он - связь с природой кровной!
   И только много лет спустя,
   в нём станет смысл греховный.
   И слава Богу, что ещё,
   качаясь в колыбели,
   любимый всеми горячо
   всего одну неделю,
   он не вкусил от "благ мирских"
   и даже малых толик,
   что одному, но на троих
   ему судьба готовит!..
  
   Живи, малыш, назло грехам,
   преступной силе власти!
   К тому же, может быть, и сам
   ты - плод греховной страсти!
   Познай и муки, и покой,
   любовь, измену милой -
   всё, чем Великий Род Людской
   Природа наделила!..
  
   ...Отца своего он не помнит. Да и был ли он вообще?.. Понятно, не в биологическом смысле! Вопрос, так сказать, в социальном, в том общепринятом, понятии, когда семья - это: "он", "она" и "они".
   "Они" - это те, которые на каком-то определённом этапе жизненного пути, вдруг начинают ощущать непреодолимую потребность вспоминать о "ней", о "нём" и о своём далёком-далёком детстве. И, почему-то, воспоминания эти бывают всегда такими минорными, будто всё пройденное было одной сплошной, большой и длинной ошибкой, которую теперь, ох, как хотелось бы исправить, да поздно!..
   Когда он стал уже кое-что соображать в этом житейском хитросплетении местоимений, мама объяснила недокомплект тем, что "он нас бросил".
   Однако, слушая её внимательно, и кое-что сопоставляя, он не мог отделаться от мысли, что бросил не "он", а - "мы".
   По крайней мере, со слов мамы, после его рождения, "он" прикладывал немалые старания, чтобы увидеть сына. И, не имея прямого доступа к нему, был вынужден залазить на дерево, росшее напротив окна, чтобы хоть одним глазком, хотя бы издали взглянуть на своего питомца...
   Если бы было так, как говорила мама, то он, наверное, не лазал бы по деревьям...
   Что-то здесь не вяжется!..
  
   В Симферополь мама приехала из Бахчисарая, где работала на кожевенном заводе в красильном цехе, и считалась "краснокосынночницей".
   В те времена существовало такое феминистское движение, целью которого была эмансипация женщин. Они требовали себе полную свободу и равные права с мужчинами. В разных местах и разных семьях это выражалось по-разному и с разной ответной реакцией "мужской половины": в одних случаях - женщины снимали паранджу и становились жертвами религиозной расправы; в других - носили мужскую одежду; в-третьих - уходили от мужей, а последние, видишь ли, были вынуждены залазить на деревья, чтобы увидеть собственного потомка...
   Внешне феминистки отличались от других женщин тем, что носили на головах красные косынки.
   Как "краснокосынночницу" и активистку, кстати, уже кандидата в члены ВКП(б), её направили учиться в Симферополь. И, если верить документам, то есть, свидетельству о рождении, то своему появлению на свет он был обязан родильному дому "номер один" именно этого города, который и открыл ему свои радушные объятия, щедро одарив всем, чем располагал.
   Наверное, мама тогда уже была студенткой, что, в прочем, не совсем вяжется с тем особым положением, в котором пребывают все представительницы прекрасного пола, готовящиеся стать матерями...
   Но, если не так, то, какого бы рожна её понесло рожать в Симферополь из милого сердцу Бахчисарая, где она, уйдя от мужа, жила со своими родителями?..
  
   Но вот, бабушку и дедушку он совсем не помнил. С самого малого детства его семья начиналась с мамы и завершалась ею же. Она была ему всем: и мамой, и папой, и дедушкой, и бабушкой.
  
   Едва над горным ледником
   затеплит солнца лучик,
   сожмётся, хрустнет снежный ком -
   вода польётся с кручи.
   Струя - к струе,.. и вот звончей
   становится их пенье.
   Глядишь, уже течёт ручей,
   ещё через мгновенье
  
   сольются тысячи ручьёв
   в кипящую лавину,
   и воды бурные её
   обрушатся в стремнину,
   всё дальше вниз, искрясь огнём,
   не ведая преграды...
   Так наши жизни день за днём
   бурлят, бегут куда-то.
   Ни разу горная вода
   назад не побежала,
   как день прожитый никогда
   нам не прожить сначала!
  
   Он канет в бездне прошлых лет,
   веков нагромождений,
   уйдут с ним радости побед
   и горечь поражений.
   И только в памяти, порой,
   как в голубом тумане,
   сверкнёт он радуги игрой
   и за собой поманит...
  
   Так день за днём проходит год,
   за ним - другой и третий...
   Малыш уверенно растёт,
   как в эту пору дети.
   Растёт по дням - не по годам! -
   достиг бедра мамаши...
   (Чужие дети завсегда
   растут быстрей, чем наши!).
   Не налюбуется сынком
   мамаша молодая...
   Кому-кому, а ей на том
   хвала и честь большая!
   Одна, без мужа и родни
   выхаживает сына.
   Смешались в кучу ночи, дни,
   детсад и магазины...
   Всю ночь качает колыбель,
   чтоб на часок забыться
   на лекциях, где сам Кромвель
   ей, может быть, приснится.
   Увидев одиночку-мать,
   где Цеткин или Бебель
   помогут у завхоза взять,
   хоть списанную мебель...
   А после лекций ей опять -
   бежать за сыном в садик...
   И так набегается мать,
   намучается за день!..
   И снова вечером - вдвоём.
   Малыш закроет глазки
   и просит мамочку о том,
   чтоб рассказала сказку.
  
   И хоть слипаются глаза
   и рот зевота косит,
   но сказку нужно рассказать,
   раз сын об этом просит.
  
   Чем бы ни тешилось дитя,
   не плакало бы только!..
   И вот, мы слышим, как шутя,
   дурачат зайцы волка,
   как добрый доктор Айболит
   компрессы ставит Жучке...
   А наш малыш уже сопит,
   во сне раскинув ручки...
  
   Его дедушка - потомственный крестьянин, у себя на родине в Самарской губернии, не значился ни в "зажиточных", ни, в так называемых, "середняках".
   Чтобы как-то прокормить семью, состоявшую из престарелых родителей, жены и троих детей, он вынужден был стать "мастером на все руки", разъезжая по деревням в поисках: "починить", "запаять", "залудить", получая за работу, где деньгами, где продуктами, а где и какой-либо вещицей. (Отказаться от вещей бедный татарин, в дореволюционной России, имевший большую семью, не мог. В те тяжёлые голодные годы не мог пренебрегать он хоть чем-то из того, что могли дать ему за работу такие же бедные, как и он сам, люди). И всё же не всегда удавалось сводить концы с концами...
   Однажды, когда на Поволжье "свалилась" очередная голодовка, унесшая обоих родителей и "младшенькую", поверил мужик, с горя, что "за морем телушка-полушка" и, продав весь свой скарб, подался с семьёй в Крым, где по слухам, было "тепло и сытно". Здесь ему понравилось: по крайней мере, не нужно тратиться на тёплую одежду. Да и народ, почти-что, свой, правда, язык и обычаи несколько иные, но привыкнуть к ним не составило большого труда...
   Так и осталась семья в Крыму.
   Детям, ясное дело, нужно было учиться, но средств на обучение хватило только одному старшему - Саяру.
   Логично: образование должен получить мужчина. Он - кормилец. Зачем оно женщине? Рожать детей и вести домашнее хозяйство можно и, не зная грамоты.
   Но Зекие оказалась любознательной и способной девочкой. Она не пропускала ни одного домашнего занятия брата и училась у него всему тому, что он сам знал.
   Так она научилась читать и писать по-арабски (тогда в татарских школах преподавали "Коран" на арабском языке). Позже, после революции, когда пошла работать, освоила и "латинницу".
   Понятно, в те времена бюрократия была не в моде: умеешь читать и писать, - значит, грамотная. И не нужно было никакой бумажки.
   Так, она и оказалась студенткой ВУЗа!..
   Тимур полюбил Симферополь, и странно - не ту его оживлённую часть: с высокими зданиями, кинотеатрами, магазинами и шумными улицами, и базарами, зазывающими всех запахами пряностей и сладостей, с вызывающими слюнки ароматами восточных яств, с толпами горожан, большинство из которых было русскоязычным. ...А ту, тихую, одноэтажную, с домиками европейского типа, утопающую в тени, как ему казалось, огромных вечнозелёных деревьев, кроны которых тянулись друг к другу, образуя своеобразные тоннели из нешироких улиц, мощённых булыжником и рано утром тщательно подметаемых дворниками.
   Да, в то доброе старое время люди умели понимать, ценить и соблюдать чистоту, порядок и уют, создаваемый нашими зелёными друзьями.
   В те времена благородная профессия дворника совмещала в себе обязанности и садовника, и сторожа.
   Эти люди умудрялись поддерживать на нужном уровне городской быт, поливая и подметая не только проезжие и пешеходные части улиц и дворов, но и разные закоулки...
   Мне упорно кажется, что в наш технический век, в научно-фантастическом буме, человеку померещилось, что всю "черновую работу" за него теперь будут выполнять машины. И, потому, поспешив освободиться от этой, на его взгляд, неблагодарной траты энергии, во многих городах он ликвидировал эту довольно распространённую профессию. И, доверившись легкомысленным прогнозам, предварительно не убедившись в реальной возможности обойтись без неё, допустил серьезную ошибку.
   В том, в каком состоянии находятся сейчас дворы и улицы многих наших городов, как они из рук вон плохо убираются и как упорно поливаются машинами, даже во время дождя, лишь только потому, что мероприятие было заранее запланировано; как при этом разводится грязь, проклинаемая пешеходами и, особенно, водителями автотранспорта, я вижу расплату человека за его чрезвычайную доверчивость, обрекшую его чахнуть и прозябать в плену собственных нечистот...
   ...Тимур любил Симферополь, наверное, потому, что место, где скорым поездом, реактивным самолётом, а то и космической ракетой пронеслось детство, для нас на всю жизнь остаётся самым лучшим в мире, а в будущем, вероятно, и во всей Вселенной. И неважно: город ли это с шумными перекрёстками оживлённых улиц и тихими дворами-колодцами; городская ли окраина с грязными лужами посреди немощёных улиц с пустырями, более похожими на свалки, заросшими полынью, крапивой и кустами репейника; или деревушка с деревянными либо глинобитными домами, с покосившимися заборами и плетнями, с полуразвалившимися дувалами; хуторок ли, затерявшийся в дебрях тайги или просто юрта в безбрежной, выжженной солнцем, пустыне; или даже яранга в слепящей своей белизною бесконечной зимней тундре с вечно коптящим язычком жировки, трепещущим в "красном углу" - всё равно!..
   Видимо, это - тот самый "инстинкт родины", влекущий животных через тысячи километров, через "тридевять земель" к месту своего рождения только за тем, чтобы именно там (и нигде больше!) воспроизвести себе подобное!
   Человека тоже, в экстремальные моменты жизни, будто магнитом, тянет туда, где впервые открыл он глаза и увидел свет; где сделал первые, ещё неуверенные шаги по земле,.. по жизни; где бегал, обгоняя беззаботное время; где ещё не совсем ясно ощутил разницу между своим и противоположным полом и грезил о нём, ещё не ведая причин... - Его тянет на родину.
  
   ...Иду по улице знакомой,
   где каждый камень "в доску свой",
   где каждый кустик возле дома
   свидетель прошлых дней живой.
   А для меня мой дом был милым
   и добрым другом. Так всегда
   таит особенную силу
   то место, детские года
   где провели мы безмятежно.
   И самым милым с этих пор
   казаться будет неизбежно
   невзрачный дом и старый двор...
  
   И если невозможно прильнуть щекой к её милым камням и деревьям, ощутить их шершавую ласку; если нельзя окунуть ладони и отпить глоток её сладкой воды; если не посчастливится вдохнуть полной грудью её живительный воздух - то он обращается к памяти.
  
   И она переносит его за помутневшие годы, за бесконечно длинные расстояния туда, где он сделал первый вдох, первый глоток, первый шаг.
   И не беда, если детство было трудным и протекало в нищете, лишениях, в холоде и недоеданиях! Всё равно оно светится в его памяти тёплым пятном и всегда будет вспоминаться с некоторой грустью потому, что оно прошло и никогда уже не вернётся... Да!.. Детство, детство!..
  
   Ах, детства чудная пора,
   пора мечты и сказок!
   Когда всё сущее - игра
   без горестных развязок.
   Когда, вставая поутру,
   и даже в непогоду,
   мы продолжаем ту игру
   с собою и с природой...
   Когда неведомы, подчас,
   мигрень и ревматизмы
   и геморрой не мучит нас,
   и не нужны нам клизмы...
   Когда не режет на заре
   песок бессонниц очи...
   И камни в жёлчном пузыре
   не будят среди ночи...
   Увы! Когда нам пятьдесят,
   у нас не те повадки:
   Всё чаще смотрим мы назад
   и жизнь - одни оглядки!
   Мы не бежим на красный свет
   на бойком перекрёстке.
   И в нас того задора нет,
   завидного, подростков!
   Теперь, вставая поутру,
   мы пьём отвар ромашки
   и нам всё больше по нутру
   кисель из манной кашки...
   Лишь вечно юная душа
   с годами не стареет
   и, вдохновляя каждый шаг
   своей мечтой, нас греет...
  
   КомВУЗ, где училась мама, находился недалеко от железнодорожного вокзала, а до сквера, завершавшего привокзальную площадь, и вовсе было рукой подать. На нём почти круглый год цвели газоны с ярко-красной сальвией, жёлтой календулой и другими декоративными цветами. Дорожки, посыпанные красным, как обожженный кирпич, песком, всегда чистые, огибая небольшие группки серебристых ёлочек, туй, каштанов и акаций, симметрично сходясь и расходясь, бежали к вокзалу, оставляя по своим краям скамейки, литые из чугуна с бабушками, додрёмывавшими на солнышке свой век и играющими тут же близкими и дальними потомками.
   Красные трамваи с неизменной "единицей", висевшей над головою вагоновожатого, с пассажирами, повисшими на "багажных" ремнях, исступлённо звеня, огибали сквер.
   И долго ещё для Тимура были символом всех городских вокзалов: площади и скверы при них с цветочными газонами и песчаными дорожками и трамваи, обязательно, под номером "один". Всякое же несоответствие этому эталону он рассматривал как отклонение от некой, раз-навсегда, установленной нормы.
   А как же иначе? Ведь вокзал - ворота города! И каждого приезжего должна встречать приветливая и гостеприимная привокзальная площадь и какой-нибудь вид транспорта обязательно под первым номером, потому что это - первый транспорт, услужливо предоставляемый ему городом! А дальше будут и другие номера!.. Здесь же должен быть только "первый"!..
  
   Время жизни в Симферополе, как нитка с иголкой, связано с "Немецкой площадкой", то есть с детским садиком, где, по идее создателей, дети должны были жить и воспитываться в немецком стиле. Им должны были прививаться немецкий язык и культура, и, вероятно, немецкие обычаи и нравы.
   В те времена в промышленности мы успешно пользовались услугами немецких "спецов". Так почему бы ни попробовать аналогичный подход и к воспитанию подрастающего поколения!?. Как говорится: "дурное дело - не хитрое"!
   И, как сейчас мне представляется, сами недостаточно образованные в педагогике тёти, называвшиеся "немками", учили малышей немецкому языку и правилам поведения. Работа эта была поставлена казённо и её необходимость не была достаточно понята ни детьми, ни их родителями и, может быть, даже самими воспитателями.
   Однако, у садика были и достоинства. Одним из них был его круглосуточный режим работы, дававший родителям определённую свободу, тем более, что круглосуточное пребывание в нём ребёнка было, кстати, и не обязательным. Когда была необходимость, родители могли в любое время забрать его домой. И главное, находился он недалеко от КомВУЗа, что для матери имело немаловажное значение...
   - А у меня для тебя радостная весть! - сказала как-то мама, придя с занятий. - Завтра мы пойдём в детский садик.
   "В "садик"? Ура! Наконец-то у меня будет много друзей и много игрушек! И, значит, кончились мои мучения, когда не знаешь, куда себя деть от скуки!"
   Мама давно обещала Тимуру "детский садик". Обещала, обещала, а его всё нет и нет! А всё потому, что взрослые любят всё усложнять. Вместо того, чтобы взять его за руку и отвести туда сразу, ей понадобилось какое-то "разрешение" другой тёти. А она, почему-то, не хотела его дать и сказала, что ему там "нет места"!
   А он уже видел этот "садик", когда тот переходил улицу. Ещё дядя милиционер в белой каске поднял белую палку и все трамваи и машины остановились. И если бы он пристроился к этому "садику" сзади... Нет, лучше спереди!.. И тоже взялся бы за руки, то, и тогда на улице всем бы хватило места - она такая большая, что там поместилось бы сразу несколько "садиков"!
   Правда, потом мама объяснила тёте, что Майчик ещё маленький и занимает очень мало места. Вот, столько, сколько на полу занимают его сандалии. А больше ему и не нужно - ведь он же не ходит на четвереньках!..
  Засыпая, он так много думал о садике, что ему приснилось, будто он с ним переходил улицу. Справа и слева от него шли другие дети, которые держали его за руки. Дядя милиционер весь в белом поднял палку, чтобы все трамваи и машины остановились. Но один трамвай не захотел останавливаться. Со звоном он продолжал ехать прямо на него. Он дёрнулся, чтобы отбежать, но дети не отпускали рук. Он даже не мог сдвинуться с места!..
   Наверно, трамвай так и задавил бы его, если бы, в самый последний момент, он, в страхе, не проснулся.
   И это оказался вовсе и не трамвай даже!.. То были часы, которые называются "будильник", потому что они будят маму, чтобы она не проспала лекции. А вчера мама завела их, чтобы они не проспали "детский садик"...
  
   Дом, где жил "детский садик" находился недалеко от КомВУЗа. Они шли туда пешком, но он нисколечко не устал и ни разу не попросился "на ручки". Войдя в него, они сразу оказались в маленькой полутёмной комнатке со ступеньками, за которыми была ещё одна дверь. Мама постучала, но никто не ответил:- "Войдите!". Когда мама открыла её, то там оказалась ещё одна комната. Вдоль стен в ней стояли точно такие же шкафчики, как в бане, куда он только вчера ходил с мамой мыться. В комнате никого не было. Зато там были три двери, справа и слева от которых стояли детские галоши, точно такие, как и у него. Их было очень много.
   Пока они решали, в которую дверь постучать, одна открылась сама и из неё вышла тётя в белом халате - "Доктор!"...
   Вот этого он никак не ожидал. Он не любил и боялся докторов. Если бы он знал, что в садике будет доктор, то вряд ли согласился бы прийти сюда! И уж, конечно, не мечтал бы так о нём!
   А что теперь делать? Теперь уже поздно! Не убежишь!..
   Настроение сразу испортилось. И все желания: играть в игрушки и заводить друзей пропали. Теперь ему хотелось поскорее уйти отсюда.
   "Хотя бы тётя доктор не приняла бы меня! Сказала бы, что мне здесь нет места!" - с надеждой думал он, глядя, как она читает мамину бумажку. Но, оглядывая комнату, с сожалением убеждался, что таких, как он сюда можно поместить ещё целый "садик".
   И, к его великому огорчению, она не только не сказала того, что он хотел, а наоборот, сказала такое, от чего у него похолодело в животе. Она сказала:
   - Надо раздеть ребёнка... Надо его послушать...
   А он знал, что это означает!.. Это - самое неприятное, из того, что вообще можно было для него придумать! И он заплакал.
   Но мама, почему-то, не стала его успокаивать, а начала раздевать.
   - Не здесь, - сказала тётя доктор, - пройдите сюда! - и показала на дверь, из которой вышла.
   За дверью была небольшая, но совершенно белая, комната. В ней всё было белое: и стол, за которым сидела ещё одна тётя в белом халате, и табуретки, и шкаф со стеклянной дверкой, внутри которого виднелось множество маленьких бутылочек, и кровать, застеленная белой простынёй, поверх которой лежала белая клеёнка.
   Может быть, это была вовсе и не кровать, потому, что у неё не было спинок, как у всех кроватей, но это был и не диван, у которого тоже должна быть длинная спинка, прислонённая к стене. И всё-таки, это, наверно, была кровать, потому что с левой стороны под простынью выпирала подушка! А всем известно, что подушки бывают только на кроватях.
   Тётя, сидевшая за столом, как ему показалось, с неприязнью посмотрела сначала на маму, потом на него и вышла им навстречу. В руках у неё была деревянная трубка, в которую слушают детей.
   "Сколько же у них тут докторов"?!. - с ужасом пронеслось в голове.
   Несмотря на его отчаянные сопротивления и рёв, они раздели его догола, даже трусики сняли!.. Доктор, которая была с трубкой, поставила его на какую-то белую доску, а другую положила на голову и объявила:
   - Девяносто... три...
   Потом она поставила его на холодные железные весы и давай взвешивать, словно он не мальчик, а какая-нибудь колбаса... Потом - на табуретку... И, прислонив трубку к груди, приказала:
   - Дыши!.. - Не дыши!
   С расстройства он всё перепутал и когда она приказала: "дыши", затаил дыхание, а когда надо было не дышать, задышал, потому что уже не мог не дышать. Она это заметила и повторила:
   - Не дыши!
   А дальше... И вспоминать не хочется!.. Она положила его на холодную клеёнку, которая показалась холоднее весов и стала "щикотать".
   Он всегда очень боялся "щикотки". Обычно, когда мама, балуясь, щекотала его, он сначала хохотал, а потом, как правило, плакал. Теперь же была не мама, поэтому он решил начать с последнего.
   Было очень обидно, что над ним издевались, а мама стояла тут же и не заступалась за него. Приходилось самому стоять за себя!
   Но и это оказалось не самое страшное...
   А страшное началось потом: Тётя - доктор посадила его на стул, взяла из стакана с водой железную ложку и хотела сунуть ему в рот. Но он успел вовремя стиснуть зубы и ни на какие уговоры уже не поддавался. Тогда другая тётя, та, которая читала мамину бумагу (не зря он её сразу невзлюбил!), взяла его за подбородок и больно нажала под ушами с двух сторон. Он и не понял, как зубы сами расцепились и противная ложка полезла аж в горло, Изнутри что-то сильно сжало горло и он отрыгнул. Во рту набралось много слюны.
   - Сплюнь! - приказала тётя с ложкой. Её строгое лицо с брезгливо сжатым ртом находилось как раз перед ним. И он, набрав полную грудь воздуха, резко выдохнул его вместе со всем содержимым рта прямо в ставшие вдруг удивлёнными её глаза. Она отпрянула:
   - Фу, какой нехороший мальчик! - Сказала она, вытираясь носовым платком.
   Он и сам опешил. Он никак не ожидал от себя такой грубой выходки. И теперь, перестав плакать, ждал, какое последует ему наказание.
   Мама, державшая его сзади за плечи, крепко сжала их и тряхнула так, что он чуть не прикусил язык, и в глазах засветились искорки. Потом правое плечо освободилось, а правая щека загорелась от её резкого шлепка.
   Стало больно и обидно. Хотел, было снова зареветь, но тут сильные руки перенесли его на кровать, перевернули на живот, и попу огрели ещё несколько горячих шлепков.
   - Одевайте! - услышал он неприятный скрипучий голос.
   Всё ещё всхлипывающего, привели его в большую комнату, где в два ряда стояли детские кроватки, застеленные сверху одинаковыми синими одеялами. В изголовье каждой белели подушки. На спинках кроватей, обращенных к проходу, висели таблички с какими-то надписями. Возле подушек лежали сложенные вафельные полотенца.
   Тётя, которая читала мамину бумажку, видимо, была здесь самая главная, она подвела их к одной кровати, на которой не было таблички, и сказала:
   - Вот, эта будет его кровать.
  
   Наконец, его ввели в зал, где было много ребят. Они сидели за маленькими столиками и во что-то играли. Главная тётя взяла его за руку и вывела на середину комнаты, похлопала в ладоши и объявила:
   - Внимание, дети! Вот этот мальчик - ваш новый товарищ. Его зовут... - она посмотрела в бумажку и прочла его имя и фамилию. - Он будет в круглосуточной группе.
   Что-то значительное послышалось ему в названии группы. Было невдомёк, что, как раз, эта-то и есть самая нежелательная группа, в которую и не стоило попадать.
   Ни у кого из детей сообщение "главной" тёти не вызвало никакого интереса. Все смотрели на него безразличными глазами, а иные - исподлобья. Теперь ему ещё больше захотелось домой, и он инстинктивно прижался к маминым ногам.
   Мама наклонилась к нему. В её лице уже не было никакой злости.
   - Вот, сыночек, - сказала она вполголоса, - это - твои новые друзья. Будь умным мальчиком: слушайся воспитателей, играй с детьми и не плачь, если будешь скучать по дому и по маме. А завтра я к тебе приду. Понял?
   Он всё понял. Понял, что наступило для него тяжёлое время. И кивнул. Но от её слов на него повеяло такой безысходностью, что он ещё теснее прижался к ней, обнял её ноги и дрожащим голосом сказал:
   - Я не хоцю цдець оцтаватьця! Я хоцю домой!.. Хоцю ц тобой!
   - Ну, что ты, милый, нельзя со мной! Ты должен...
   - Мамоцка! Лодненькая! Не оцтавляй меня! - вырвалось изнутри. Он умоляюще смотрел на неё, а по щекам бежали крупные слёзы.
   Он почувствовал, что последние его слова растрогали её. Глаза её тоже заблестели. И он инстинктивно понял, что нужно взывать к её жалости и тогда она, может быть, не оставит его здесь, и решил закрепить первый успех громким рёвом.
   Люди и в радости, и в горе солидарны, особенно это проявляется у детей. И не успел он закончить своё первое "колено", как к нему присоединилось ещё несколько голосов, и получилась целая "а капелла".
   Остальные дети оставили свои занятия и таращили на них ничего не понимающие глазёнки. Чувствовалось, что через несколько секунд и они последуют их примеру.
   Главная тётя быстро подошла к маме и что-то сказала ей вполголоса. Мама со слезами на глазах схватила его на руки и вынесла в "шкафную" комнату. Следом выскочила и "главная". Она стала что-то убеждённо говорить маме на ухо, но он не мог уловить их слов, потому что продолжал плакать.
   Поняв свою ошибку, он замолчал, но поскольку рёв детей доносился и сюда, то не смог разобрать ничего, кроме слова "завтра", несколько раз повторенного тётей. И потому, как мама согласно кивала головой, сообразил, что сегодня, кажется, пронесло...
   Всю дорогу до самого дома мама упрекала и стыдила его. Ему было стыдно, но что он мог поделать, если в садике наделали так много докторов, как будто без них нельзя было обойтись!
   А, придя домой, она предупредила, что его не должен видеть ни один студент, так как все знают, что с сегодняшнего дня "Майчик" ходит в круглосуточный детский сад. Если его увидят, то ей будет очень стыдно за него. Значит, оставаясь дома, он не должен шуметь, чтобы не привлекать к себе ничьего внимания. И, уходя, заперла его на ключ.
  
   Первый час заточения прошёл более-менее сносно.
   Сначала он складывал из кубиков картинки. В садике он успел заметить, что некоторые дети в момент их прихода занимались этим же. Так зачем же тогда ходить туда, где много докторов, если и дома, не выходя на улицу, можно делать то же самое?
   Но потом, когда это занятие достаточно надоело, он залез на подоконник и, сплюснув нос о стекло, стал смотреть на улицу.
   Однако из-за того, что кроны растущих у дома деревьев закрывали всё, что на ней происходит, то пришлось отказаться и от этого времяпрепровождения.
   Слез с подоконника, сел на кровать и мысли сами невольно вернулись к детскому садику. Было до слёз обидно за обманутые надежды. Ведь он так хотел ходить в садик! И вот, на тебе! А всё - из-за этих проклятых докторов! Ладно, пусть бы они сидели там, если без них совсем уж нельзя, но зачем они его раздели и начали совать противную ложку в рот? Разве для этого он пришёл туда?.. Он видел, что до их прихода все дети во что-то играли и никто не плакал, а плакать они стали после того, как он сам заревел... Значит, там не так уж скучно, как здесь одному. Может быть, нужно было остаться с детьми?..
   И он тяжело вздохнул.
   Но тут перед глазами снова возникли неприязненно сжатые губы и щелки строгих глаз, внезапно округлившихся от удивления, и он во рту ощутил кисловатый вкус железа... И... в детский сад сразу расхотелось.
   Задумался. Что делать? Делать ничего не хотелось. Пожалуй, он чего-нибудь поел бы... А мама придёт ещё не скоро!
   Полез в шкаф, но там, кроме чёрствого куска хлеба, ничего не оказалось. Где-то должен быть сахар! С ним и чёрствый хлеб пойдёт, но мама его прячет, потому что он "съедает зубы". Но зубы у него крепкие - сахар раскусывают ещё так! Вот бы найти где-нибудь хоть кусочек и съесть его быстренько, пока он не начал есть зубы!
   Обшарил всё, что было можно - тщетно! Сахара нигде не нашёл.
   Снова влез на подоконник, держась за оконную ручку. Встал на ноги и обшарил взглядом комнату сверху.
   Ура! Вон, на шкафу стоит сахарница! Слез и стал соображать, как её достать. Подставил к шкафу стул, но рука не дотягивалась до верха шкафа. Нужен, хотя бы, ещё один Тимур!..
   Что делать? Оставалось только сесть у двери и от досады заплакать...
   Стал тихо-тихо поскуливать. Досада и обида разъедали его изнутри и он не заметил, как расплакался по-настоящему.
   Вдруг раздался стук в дверь.
   Замолчал. Прислушался. Стук повторился. Вспомнил мамино предупреждение.
   - Майчик, это - ты? - послышался женский голос.
   Он молчал, боясь выдать себя. Он даже перестал дышать. Стук снова повторился. Тётя снова позвала его, но, не дождавшись ответа, ушла. Её шаги гулко прозвучали по коридору, потом скрипнула дверь, и вновь стало тихо.
   Некоторое время сидел, прислушиваясь к тишине, которую ничто не нарушало.
   "Почему я не отозвался?" - запоздало сокрушался он, вспоминая о тёте, стучавшей в дверь. Надо было сказать ей, что он хочет кушать. Она бы нашла маму и передала ей, что Майчик сидит взаперти, да ещё и голодный и плачет. Пускай бы она постыдила её. Нет, пожалуй, не надо! Тогда бы мама пришла и отшлёпала его, а потом отвела бы в детский сад...
   Ну и пусть! Лучше уж в детском саду, чем вот так: совсем один и никуда не выйти!..
   Где-то хлопнула дверь. Раздались приближающиеся шаги. Он насторожился. Но шаги не дошли до их двери и прервались стуком в дверь соседней комнаты. Громко захныкал в надежде, что его услышат и подойдут. Но никто не подошёл. Может, он хныкал недостаточно громко?
   Набрал побольше воздуха и стал извлекать из горла более громкие звуки. В соседнюю дверь снова постучали, но там, видимо, никого не было, потому что никто не отозвался. И шаги снова удалились. Опять хлопнула дверь и наступила тишина.
   Тишина стояла такая, что слышно было, как на столе тикают часы. Надо будет, как кто-то появится, постучать в дверь кулаком. Уж тогда-то никто не пройдёт мимо!
   Но, как назло, никто не появлялся. Напряжённое ожидание утомляло. Глаза сами по себе смежались, хотя он и таращил их, стараясь, чтобы веки снова не сомкнулись...
  
  ... Очнулся он оттого, что кто-то его толкал. Оказалось, что мама не может открыть дверь, потому что он уснул прямо под нею.
   - Ну, что ты устроил здесь концерт? - сразу напустилась она на него, войдя в комнату. - Я же предупредила тебя, чтобы ты сидел тихо.
   - Да-а, а я не хоцю цидеть тихо - мне цкуцно!
   - Ну вот, в садик ты не хочешь, хотя там не скучно и дома один оставаться тоже не хочешь! Что ж ты мне прикажешь на лекции тебя с собой брать?! Так меня вместе с тобой выгонят из аудитории!.. Вот, это... Я тебя в последний раз послушалась! Завтра, без разговоров, пойдёшь в садик и больше мне голову не морочь!.. Ты почему хныкал у двери?
   - Я куцать хоцю!
   - Не обманывай! Ты не можешь хотеть... Ещё не подошло время! Ты просто капризничаешь. И где я тебе сейчас достану еду?.. Столовая ещё закрыта...
   - Дай мне хлеба ц цахалом!
   Мама порылась в шкафу, достала хлеб.
   - Ты не будешь его есть - он жёсткий. - Сказала она, разрезая хлеб на ломтики.
   - Ц цахалом буду... - возразил он.
   Подставив стул, она достала сахарницу, спинкой ножа наколола сахар на маленькие кусочки и вместе с хлебом положила в тарелку. Тарелку поставила перед ним на стол.
   - Вот, кушай! А я побегу. Перемена уже, наверно, кончилась... Да больше не хнычь и не стучи в дверь!..
   - Я не цтуцял...
   - ... Захочешь спать, сними туфельки и ложись на кровать.
   Она умчалась, снова заперев дверь на ключ.
   Кушать ему, действительно, не хотелось, но от сахара отказаться не мог. При одной только мысли о нём во рту сразу стало мокро и он проглотил слюну...
   На следующий день утром той же дорогой, что и вчера, Тимур с мамой шёл в садик. И чем ближе они подходили к одноэтажному кирпичному зданию, тем настроение его становилось всё хуже и хуже.
   Но он уже наперёд знал, что сегодня от садика отвертеться не сможет. Придётся смириться со своей горькой судьбой.
   И, главное, плакать нельзя, потому что мама взяла с него "честное слово", что он не будет этого делать. "А "честного слова", - сказала она, - "никогда нарушать нельзя, даже если о нём сильно пожалеешь"!
   Со слезами, готовыми брызнуть из уже переполненных глаз, он попрощался с нею и с невыразимой тоской во взгляде проводил её до самой двери. Но решимости его хватило ровно настолько, чтобы за нею успела закрыться дверь. В следующее же мгновение дополнительной порции эмоциональной влаги, естественно прибывшей в переполненные чаши глаз после её ухода, уже негде было скапливаться, и она под действием силы тяжести, не задерживаясь, побежала по щекам.
   Вероятно, глаза, каким-то образом, связаны с горлом, потому что не успели первые капли слёз промочить дорожку на щеках, как из горла стали сами вырываться какие-то тихие завывания, постепенно перешедшие в самый обыкновенный плачь, который вначале представлял собою бессвязное сочетание звуков, а потом стал вполне осмысленным, так как в их сонме явственно прослушивались слова:
   - Мамоцка, лодненькая, я хоцю домой!
   Воспитательница, зная по опыту, что лучшим успокоительным в этом случае является отсутствие всякого внимания к плачущему, делала вид, будто не слышала и не замечала плача. Зато малышня не могла остаться безучастной к такого рода проявлению эмоций своего собрата и готова была сию же минуту поддержать его своим участием. Создалась угроза перерастания сольного плача в хоровой.
   И вдруг к Тимуру подошла совсем ещё маленькая девочка в зелёненьком цветастом платьице с красным фартучком на груди и сунула ему в руку свою игрушку, говоря:
   - Не плать!
   Она пыталась заглянуть вишенками своих глазок в его замутнённые роднички.
   Ощутив прикосновение постороннего предмета, он хотел оттолкнуть его, но, увидев, что это - яркая разноцветная пирамидка, невольно заинтересовался ею и, продолжая всхлипывать, взял её.
   Но первая же попытка снять верхний красного цвета колпачок не удалась. Тогда, прижав пирамидку левой рукой к животу, а правой всеми силами ухватив за колпачок, стал крутить его, пытаясь свернуть, и... забыл в очередной раз всхлипнуть.
   - Давай, я помогу! - Сказал мальчик постарше, сидевший за ближним столиком. Он встал и подошёл к нему, протянул руку. Тимур, зная, что игрушка не своя, с сожалением отдал её, продолжая следить за ней. Но мальчик тут же сунул её обратно, приказав:
   - Делзи клепте! - Сам ухватил колпачок двумя руками и, убедившись, что Тимур держит пирамиду, потянул его на себя. Колпачок сорвался и мальчик, не удержавшись на ногах, сел на пол.
   Вопреки ожиданию Тимура, он не заплакал. Вместо этого крупный рот его растянулся, заняв почти половину лица, а в просвете губ блеснули редкие кривые зубы. Он залился заразительным смехом. Засмеялся и Тимур, засмеялась и девочка, глазки которой при виде упавшего мальчика сперва округлились, а теперь превратились в узкие щелочки.
   Тимур стал снимать разноцветные кружочки со стержня и прижимать к животу, придерживая правой рукой. Но больше трёх штук удержать не смог. Остальные рассыпались и укатились в разные стороны.
   Мальчик и девочка, смеясь, собирали их и приносили ему. Сообразив, что он не сможет их удержать, он сел на пол, раздвинув ноги, и свалил все кружочки перед собой.
   - А петель давай собилать! - Предложил мальчик.
   Он надел на стержень маленький кружок, лежавший ближе к нему. Тимур надел другой, бывший у него в руке. Девочка тоже решила внести свою лепту и надела первый, попавшийся под руку.
  Когда кружков на полу не осталось, они поняли, что собрали их неправильно. Первым это понял мальчик. Он сказал:
   - Не так! - И снова разбросал все кружки.
   Они стали примерять их друг к другу, пытаясь надеть так, чтобы получилась правильная пирамида. Собрали снова, но поскольку каждый старался надеть свой кружок, то пирамида опять не получилась.
   И только с третьего раза удалось собрать её правильно. Довольные, они передавали её из рук в руки и каждый говорил:
   - Вот так плавильно!..
  
   Первые дни пребывания Тимура в онемеченном детском садике были очень горькими. Там существовал режим, в котором было много "нельзя" и мало "можно" и который обязаны были все выполнять.
   Дети и воспитательницы были ему незнакомы, и чувство одиночества не оставляло его.
   А тут ещё и мама долго не приходила. И что-то похожее на горькую обиду терзало его душу. Хотелось поплакать, да было негде - он не хотел посвящать в свои переживания чужих, а чужими здесь были все.
   Ни один человек не сказал ему здесь доброго слова и никто не спросил: "Как дела, Майчик?", как обычно говорили студенты в общежитии, когда он сиживал в коридоре на своём горшке, на что он отвечал: "На больцой, ц плиципкой и ц поклыцкой!", задрав кверху большой палец левой руки, зажатой в кулачок, "посыпая" его пальцами правой и накрывая затем ладошкой.
   На языке взрослых это означало: "Дела хороши настолько, что лучше и быть не может!". Но при чём здесь "присыпка" и "покрышка" - бог знает! Он отвечал им так, как они его сами научили. Они были довольны и смеялись. И ни один из них не упускал случая, чтобы не спросить: "Как дела?".
   А поскольку он всех их знал в лицо, то, завидев знакомого, сам, не дожидаясь вопроса, задирал левую руку и начинал "посыпать" большой палец, а когда тот подходил ближе, говорил:
   - На больцой, ц плицыпкой и ц поклыцкой!
   А здесь никто не угощал его конфеткой, как частенько это делали студенты.
   Он вспоминал, как, получив сладкое угощение, он тут же совал его в рот и тогда на вопросы других о его делах, ничего не мог ответить.
   Однажды один из них, проходя, спросил:
   - Как дела?
   А у Тимура в тот момент во рту была конфета, и он ничего не ответил.
   - Майчик! Ты что язык проглотил?
   Он помотал головой и высунул между сомкнутыми губами сладкий кончик языка, и ткнул в него пальцем, давая понять, что язык на месте.
   - Нет, оказывается, не проглотил. Но почему ж ты тогда не разговариваешь?.. Ты что - немой?
   Он кивнул.
   - Ага! Значит, ты - немой! - Повторил он, улыбнулся и ушёл.
   Он ушёл, а Тимур остался в замешательстве: почему дядя так сказал? Разве он не знает, что Тимур мамин, а не его?
   Придя с горшка, он спросил у мамы:
   - Мама, а поцему дядя цплацывает, цто я не его? Лацве он не цнает, цто я твой?
   - А как он спросил?
   - Он цкацал: - Ты - не мой?
   - А почему он так спросил? С чего?..
   - Меня длугой дядя угоцтил конфеткой, а он цплацывает: - "Как дела?". Я покацал, как дела, но не цкацал. Тогда он цкацал: - Ты цто, яцык плоглатил? - Я ему покацал яцык. Тогда он и цплоцил: - Ты цто, не мой?
   - Ну, теперь всё понятно! "Немой" это значит - человек, который не может говорить. Есть такая болезнь... Такие больные разговаривают только руками...
   - Луками? Лацве моцно говолить луками?
   - Да, существует такой язык, когда люди общаются между собой с помощью рук... разными жестами.
   - А цто такое "Цецт"?
   - Ну, вот, ты показал дяде на язык. Вот это и был с твоей стороны жест. Ладно, немножко подрастёшь и тогда узнаешь, что такое жест? Всему - своё время! А на счёт конфеты... я же не раз предупреждала тебя, что нельзя перед едой есть конфеты.
   - Да-а-а! Ецли бы дядя дал конфету поцле еды, я бы цъел её поцле еды! А он ведь дал её до еды! Не будет це конфета цдать до поцле еды!..
  
   ...Но, человек ко всему привыкает! Привык к садику и Тимур. А вскоре появились и друзья, жившие недалеко от "КомВУЗа" и ходившие в садик самостоятельно. И у него нашёлся повод просить маму, чтобы она разрешила ему ходить с ними.
   И, наконец, настал день, когда мама разрешила. Этому предшествовали длительные уговоры, в процессе которых ему удалось-таки убедить её в полной безопасности мероприятия...
  
   Студенческое общежитие располагалось на втором этаже в основном корпусе учебного заведения по улице Карла Маркса, а садик - на соседней, параллельной ей, улице. Путь к нему лежал мимо трёх - или четырёхэтажного дома, в котором жил тогдашний правитель Крыма - первый секретарь ВКП(б) Крымской АССР Семёнов.
   На балконе одного из верхних этажей дома часто сидела собака, которую мальчишки называли "волкодавом". Она всегда лаяла на них, потому что они её дразнили. Ребята говорили, что ни одна собака, кроме волкодава, не может одолеть волка, поэтому только они сторожат стада овец.
   Так, посещая садик, Тимур узнал о существовании овец, волков и собак, их загрызающих.
   Кроме того, в садике их учили вышивать "крестиком" цветными нитками.
   Здесь он также узнал, что кроме русского и татарского языков существует ещё и немецкий, который и не язык даже, а просто такие же слова, как в русском и татарском, но означают совсем другое. Ну, например, слово "диван". По-немецки, это - не диван, а стена; а слово "тыш" это - стол, что по-татарски означает "зуб". К сожалению, более глубоких познаний в новом языке приобрести ему так и не удалось...
   Вообще-то, все эти перечисления языков: "русский", "татарский", "немецкий" - всё это условно! Практически для него существовало два языка: "домашний" (внутренний) - для общения с мамой и её подругами, состоящий в восьмидесяти процентах из крымско-татарских слов, в пятнадцати процентах - из русских и на пять процентов - из казанско-татарских и "наружный" - для общения со всем остальным миром - естественно, русский!
   В последнее время в наружном языке появилось отпочкование - немецкий, который он и не признавал за язык. В соответствии с этим решался и национальный вопрос: "мы" и "все остальные"...
  
   Как-то, проходя с мамой мимо дома Семёнова, он, к удивлению, не увидел волкодава.
   - Мама, а где волкодав? - спросил он её.
   - Какой волкодав?
   - Котолый цывёт вон на том балконе. Лебята говолят, цто он - волкодав Цемёнова.
   - Теперь это не дом Семёнова. Он оказался врагом народа и его расстреляли.
   - А цто такое "влаг налода"?
   - Это человек, который не хочет, чтобы трудящиеся люди, то есть такие, как мы с тобой, жили хорошо. Он - замаскировавшийся буржуй. Хорошо, что его разоблачили!
   О "буржуях" и "трудящихся" Тимур уже знал. А вот сочетание слов "враг народа" услышал впервые. Он видел "буржуя". Это толстый человек, нарисованный на плакате чёрной краской, а "трудящийся" это - большой красный дядя, который такой сильный, что разрывает большую цепь двумя руками, от чего "буржуи" разлетаются в разные стороны, как мухи от хлеба, если по нему стукнуть рукой. А ещё "буржуи" убегают от красноармейца с длинной красной винтовкой со штыком...
   Но он никак не мог взять в толк, причём здесь волкодав. Волкодавов не рисовали никакими красками. Он представил себе, что когда красноармейцы с винтовками пришли чтобы арестовать буржуя Семёнова, то волкодав стал их давить, поэтому они расстреляли его вместе с буржуем.
   - А волкодава тоце лацтлеляли? - спросил он.
   - Не знаю, может и расстреляли... А вообще, - собака не причем ...
   Проходя мимо этого дома с ребятами, Тимур рассказал им, почему там, на балконе нет волкодава. Никто не возразил, так как для всех "мама сказала" было непререкаемым авторитетом...
  
   Первые серьёзные познания мира начались именно в этой самой "немецкой площадке". Так называли этот детский сад.
   Кроме нескольких немецких слов, он узнал там, что сосать пальцы нельзя. Сам-то он не часто совал пальцы в рот, ну разве что, когда задумается! А вот другие ребята... Были такие, которые вообще не вынимали их изо рта.
   "Ну и что же? Пусть себе сосут, если это доставляет им удовольствие!" Так нет же! "Немкам" это не нравилось! Этим, вообще, ничего не нравилось! Сунешь палец в нос, чтобы поковырять "козюльки" - нельзя! А уж, не дай бог, взять "козюльку" в рот - это скандал!.. А что, скажите, тут особенного? Она на вкус - ничего!... Он уже пробовал... Только чуть-чуть солоноватая... Так нет же! Они такой шум поднимут, будто ты настоящего жука съел!
   А вот, "щеку турка" он ещё не пробовал. Ребята говорят, что вкусно... Может быть, он давно бы её попробовал, да вот название не очень нравится: ну, как можно кушать "щеку" какого-то "турка"! А ведь если бы она не была его щекой, то так не назвали бы. - Правда, ведь?.. А другим - ничего!.. Вон они в "калидоле", как заходишь со двора, справа, какую дырку проели в стене!
   Вот уж "немки" возмущались по поводу этой дырки! Как раскричались: "Диван, диван!.."
   И вообще, почему они говорят, что надо знать "немецкий язык"? Мол, каждый культурный человек должен знать его, а сами и не знают, что никакого "немецкого языка" нет на свете! Просто взяли русские и татарские слова, переиначили их и назвали "немецким языком"! Ну, почему бы им не говорить на стену - "стена"? Так нет же, они её диваном прозвали... А диван, наверно, чем-нибудь другим... А стол?.. Ну, стоит он никого не трогает! Наоборот, его все трогают: когда кушают,.. играют,.. лазают под ним, когда не хочется обходить его кругом... А та "немка", у которой такая страшно толстая попа, так она иногда сама на него садится... Притом, падает на него попой так, что он аж скрипит от боли и ещё она скажет: - "Уф!", будто не она села на него, а наоборот.
   Так вот, этот бедный стол "немки" называют: "тыш", то есть, "зуб", а чтоб его не спутали с настоящим зубом, спереди к нему добавляют: "дэр" - вроде, как обращение: "Товарищ стол!". Будто ему от этого легче...
   Одного мальчика в садике зовут Тимошка... Не Тимуром, как его, а Тимошкой. Тоже мне, нашли имя для мальчика! Вроде, как дразнилка какая: "Ты - мошка!" А какой он мошка? Он нормальный мальчик! Только, вот, пальцы сосёт... Нет, не все... - только большие! Ну, назвали бы его также "Тимуром"... А что? - Хорошее имя, ему нравится! Хотя, если захотеть, его тоже можно дразнить "Тимуркой". Получится: "Ты - Мурка!". А ведь всем известно, что "Мурка" - это кошка. А он ведь не кошка! Но пока его никто так не называл. В "КомВУЗе" его больше по фамилии зовут - "Майчиком"...
   Так вот, этого самого "Мошку" каждое утро заводят к доктору в белую комнату и мажут большие пальцы на руках "ёдом" - это такая коричневая штука, жидкая, но очень кусучая. Он уже знает, что такое "ёд"!.. Однажды в "КомВУЗе", когда он упал на лестнице и расшиб себе коленку, было очень больно и он плакал, то ему тоже помазали ногу "ёдом". Тогда ещё студенты кричали: - "Надо ёдом помазать, ёдом!". Тимур тогда думал, что это - что-нибудь сладкое, наподобие мёда, а это оказалось совсем другое... И стало ещё больнее... А Тимошке "ёд" тоже не помог. Он просто обсосал пальцы и они стали не коричневые, а жёлтые.
   Тогда "немки" придумали другое: они стали колоть его пальцы иголками. Заведут его в белую комнату и начинают колоть, и спрашивают:
   - Будешь ещё, паршивец, в рот пальцы совать?
   А он плачет, потому что больно и кричит:
   - Не буду! Не буду!
   А они ему: - Цыц! Замолчи! - Потом отпустят его руки, а пальцам-то больно! Вот, он их снова - в рот! На его крики сбегаются дети. А "немки" им говорят:
   - Вот, смотрите, всем, кто будет брать пальцы в рот, будет то же самое!
   Тимур знает, как бывает больно, если нечаянно уколешь палец иголкой...
  
   "Немки" говорят, что каждый "воспитанный" ребёнок должен уметь вышивать. А так, как все они - "воспитательницы", то и заставляют всех детей вышивать иголками на лоскутках цветными нитками.
   Нет, вышивать, вообще-то, не трудно, но он не любит это занятие потому, что часто колет иголкой пальцы. А ещё потому, что надо сидеть на одном месте и тыкать иголкой "крест-накрест", а ему побегать хочется. И он начинает ёрзать. А "немка" спрашивает его:
   - Где иголка?
   Тимур показывает, а она не верит и говорит:
   - Нет! Иголка там!... - и показывает на его попу и смеётся.
   Наверно, она плохо видит иголку и, чтобы убедить её, он тычет ею ей в колено. Она сердится и бьёт его по рукам, и ругается:
   - Доннэр - веттэр!..
   Почему они все, когда сердятся, вспоминают про ветер!.. Непонятно! Надо лучше смотреть, а не искать в попе иголки! Всем давно известно, что в попе - только "какашки"!..
   Зато он лучше всех умеет вставлять нитку в иголку. Это просто: надо послюнявить кончик нитки и увидеть на нём тоненькую ворсинку. Вот, её и нужно всунуть в дырочку. Тогда и вся нитка влезет...
   И всё равно, он не был у "немок" на хорошем счету, хотя и очень старался, чтобы они его похвалили: пальцы в рот не брал, ни с кем не дрался, старался добросовестно запомнить, что диван - не диван, а стена, и "тыш" - не зуб, а стол.
   Он очень любит, когда его хвалят. А кто не любит?!. Если бы всё время тебя хвалили, то и кушать, наверно, не хотел бы!
   Нет, конфету, конечно можно, особенно если она "шиколадная"... Кто откажется от "шиколадной" конфеты?!. Или от мороженного, или от "пироженного"? Эти две вещи и называются-то почти одинаково... Только "мо..." - холодное, а "пи..." - тоже очень вкусное!..
   "Немецкая площадка" оставила в его памяти неприятный отпечаток, хотя в тот период он был настолько мал, что, казалось бы, ещё и не должен был иметь какие-то собственные впечатления. Но, видимо, обстановка в садике была столь неблагополучной и действовала на психику ребёнка так отрицательно, что это отложилось в мозгу на многие годы.
   Ведь память, словно "машина времени", которую так тщетно изобретают фантасты. Её пытаются изобрести, а она, оказывается, существует ещё со времени Она. Она позволяет нам, много раз "прокручивать" события, случившиеся с нами или в нашем присутствии, либо почерпнутые из других источников информации, словно кадры кинохроники на видеомагнитофоне. Позволяет "заглянуть" и в будущее при наличии знаний объективных законов развития, реальных прогнозов и достаточной степени воображения.
   Но заметьте - информация, хранящаяся в нашей памяти, в отличие от машинной, помнится не вечно, не всю жизнь, в чём, в который раз, проявляется благоразумие и оптимизм природы - она как бы отсеивается, то есть всё, что в нашей практической реальности оказывается ненужным, как правило, забывается, а всё, что остаётся, является результатом воздействия на наше сознание внешних раздражителей через органы наших чувств.
   Машина не обладает способностью избирательного запоминания информации, а наша память сохраняет только то, что оставило в ней смысловой или эмоциональный след. И, кстати, с чем большим эмоциональным накалом реагирует на событие наше сознание, тем более глубокий след остаётся в нашей памяти и тем дольше сохраняется воспоминание о нём. Потому и стрессы - эти своеобразные "взрывы" эмоций - запечатлеваются в нас и глубже, и дольше.
   Но не любые стрессы! Например, те, которые вызваны положительными эмоциями, запоминаются, как правило, ненадолго. Они, как мощный вихрь, захватывают нас, поиграют нашими чувствами и воображением и мчатся в прошлое, чтобы никогда больше нас не беспокоить.
   Радость лечит, сглаживая бороздки и рубцы, и, следовательно, и сама не оставляет после себя следов. Вот почему мы столь ненасытны радостью и можем наслаждаться этим чувством сколь угодно, не уставая морально ни капли.
   При этом, положительные эмоции и стрессы демобилизуют организм, его моральные и физические силы, ослабляют бдительность и внимание и часто являются причинами серьёзных катастроф, развивающихся на почве беспечности и упоения радостью. И потому, глядя на людей, охваченных беспредельной эйфорией и теряющих всякую осторожность при наличии реальной опасности, хочется крикнуть им: "Берегись!"...
   А вот всё то, что заставляет страдать, причиняет боль, вызывает страх, омерзение и тем самым травмирует нашу психику, запоминается крепко и надолго.
   Похоже на то, что горе ранит душу. И частые воспоминания о нём, подобно алмазной игле, чертящей бороздку на граммофонной пластинке, каждый раз углубляет её и не даёт ране зарасти. Значит, сама природа создала нас такими, чтобы наши действия, вызвавшие отрицательные последствия, не забывались долго и служили нам уроком на будущее.
   Но нет худа без добра! Реагируя на отрицательные эмоции, организм, борясь за самосохранение, мобилизует моральные и физические силы, возбуждает психику, настораживая внимание и обостряя бдительность с тем, чтобы успешно противостоять их пагубному действию. Это стимулирует все наши органы работать и лучше выполнять свои функции. А в момент опознанной чрезвычайной опасности это напряжение достигает такой высокой степени, что мы можем совершить невозможное.
   Попав в безвыходное положение, человек находит в себе скрытые резервы и совершает то, что в обычных условиях является не только недостижимым, но и непостижимым.
   Это положение подтверждается многочисленными примерами из эпизодов Великой Отечественной войны.
   Например, известны не единичные случаи, когда смертельно раненные наши лётчики силой своей воли заставляли организм работать, чтобы привести и посадить самолёт на свой аэродром. Когда самолёт останавливался, лётчика находили мёртвым. Значит, они жили и боролись до тех пор, пока поставленная перед собой задача не была выполнена. И лишь после этого умирали. Следовательно, смерть, в этом случае, наступала в результате снятия предшествовавшего этому напряжения сил.
   В жизненной практике также много случаев, когда осознание человеком неминуемой опасности мобилизовало резервы организма и придавало такие физические силы, что он, безо всякой подготовки, перекрывал мировые рекорды, но в то же время, в нормальном состоянии не мог выполнить требований самого низкого спортивного разряда...
  
   Здание КомВУЗа до революции, видимо, принадлежало какому-нибудь столичному вельможе, потому что претендовало на определённый архитектурный стиль, и со всех сторон было окружено подобием парка, отгороженного от улиц литой чугунной оградой.
   В нём располагались учебные аудитории, студенческая столовая и даже общежитие, в котором на втором этаже и жил теперь Тимур с мамой и её подругами...
  
   Однажды мама рано забрала его из садика, что было так некстати: он, как раз, стоял возле чугунной ограды, отделявшей садик от улицы Карла Маркса, и вместе с другими детьми зачарованно смотрел, как по улице проезжал эскадрон кавалеристов.
   Впереди на серых конях ехали музыканты, а за ними, чётко выдерживая строй, гарцевали кавалеристы. Одеты они были в длинные серые шинели до пят, в "будёновках" с большими синими звёздами над козырьком, внутри которых блестели лаком красные звёздочки. Рукоятки шашек, свисавших вертикально с левого боку, и медные наконечники ножен горели на солнце, как золотые. Сверкали и начищенные до золотого блеска шпоры с зубчатыми колёсиками, прикреплённые к сапогам ремешками.
   Трубы оркестра, выдувавшего популярный марш "Мы- Красные кавалеристы", тоже горели золотым пламенем.
  Зрелище это настолько увлекло его, что даже неурочное появлении мамы не произвело обычного впечатления. Наоборот, он был недоволен тем, что "немка", сообщившая о её приходе, отвлекла его от столь интересного зрелища.
   Однако, дома утраченное в садике удовольствие было с лихвой компенсировано.
   Оказалось, что к ним приехал мужчина, который почему-то запомнился ему на всю жизнь. Был он среднего роста с тёмными слегка волнистыми волосами, зачёсанными назад. На лицо был симпатичен. Добрая приятная улыбка поселилась в его глазах.
   Самой главной достопримечательностью его был браунинг, который он вынул откуда-то из внутреннего кармана пиджака и дал Тимуру поиграть, предварительно вынув патроны. Он объяснил, что это - личное оружие, которое выдаётся коммунистам для борьбы с врагами советской власти.
   Тимуру почему-то запомнились его необычные пальцы, вынимавшие патроны, вернее ногти, не такие гладкие и ровные, как у всех, а будто бы гранённые, прорезанные продольными бороздками.
   Уже взрослым, глядя на свои изборожденные ногти, он часто вспоминал те, запомнившиеся с детства. И в нём невольно возникала мысль, со временем превратившаяся в убеждение, что тот мужчина и был его настоящим отцом, а вовсе не тот столяр, который залазил на дерево, чтобы его увидеть.
   Пробыл он у них недолго. По крайней мере, так показалось Тимуру, не насытившемуся катанием у него на коленях, имитировавших коня, а Тимур - кавалериста. Подняв над головой правую руку с браунингом, он кричал:
   - Ула!.. Мы - клацные кавалелицты!..
   После его ухода Тимур особенно остро ощутил, что у него нет папы... Если бы мама знала, как ему сейчас его не хватало!
   Правда, это чувство возникло не сейчас. Оно не покидало его и раньше, ещё до того, как мама сказала, что он нас бросил. Тогда он ещё только "уехал далеко-далеко и приедет не скоро".
   И уже в который раз Тимур потребовал от мамы, чтобы она написала ему письмо: пусть он приезжает скорей-скорей, потому что он по нему очень-очень соскучился.
   Он не раз представлял, как к нему приезжает папа, очень похожий на того дядю. Наверно, и у папы есть браунинг. Он просто физически ощущал себя, сидящим у папы на коленях, а тот изображал скачущую лошадь.
  
   В такие минуты ему так становилось жаль себя, делалось так тоскливо, что хотелось плакать. И он плакал, если по близости никого не было.
   "Живёшь один, никому не нужный!" - думал он, особенно, когда долго не было мамы. Ах, как он завидовал тем детям, за которыми вместо мам на площадку приходили папы. Со слезами на глазах он провожал их до двери.
   Откуда было ему знать тогда, что у тех детей, возможно, была ещё более горькая доля. Ему тогда было невдомёк, что в круглосуточный садик детей отдают не от "хорошей жизни". И если за ними приходят не мамы, а папы, то вряд ли у них есть мамы!..
   Тяжело ребёнку без отца или матери. И тем родителям, которые из эгоистических побуждений собираются сделать его полусиротой, прежде, чем совершить роковой шаг, не худо было бы хоть на минутку, хоть на час поставить себя на место ребёнка и "побыть в его шкуре"!
   Да...очень худо ребёнку без отца, но во сто крат хуже без матери! Недаром в русском языке есть слово "безотцовщина", но нет слова: "безматеринщина". Нет такого слова, да и не может быть потому, что по горькой доле ребёнка, лишившегося матери, есть слово - "сирота"!..
  
   Тимур приставал к маме с требованием написать папе. Он просил, плакал, настаивал... И не успокоился до тех пор, пока мама не показала ему исписанный тетрадный листок и не прочла содержание письма, где было изложено всё, что беспокоило малыша. Листок был вложен в конверт и опечатан. Он был уверен, что как только папа получит это письмо, он мигом к нему примчится.
   С того дня и начались томительные ожидания папы.
   Однако, проходили дни и недели, а папы всё не было. Не было даже письма от него.
   Первое время он по несколько раз в день спрашивал маму, не получила ли она от него письма. А когда ей приходили какие-нибудь письма, то он считал, что это обязательно от папы и настаивал на его прочтении вслух. И каково же было его разочарование, когда он убеждался, что оно не от него. От обиды он плакал навзрыд, и маме долго приходилось его успокаивать.
   Кончилось всё тем, что она стала скрывать от него все письма.
   Постепенно жажда ожидания стала угасать и он привык к тому, что ни папы, ни писем от него не было. Случайно увидев письмо, он уже не набрасывался на него, требуя немедленного прочтения. Однажды мама получила письмо от бабушки. В нём не было обычных буковок. Строчки были похожи на волны и читала их мама с заду-наперёд. Она сказала, что оно написано по-арабски. После того как она прочла его и передала ему бабушкины приветы, он тяжело вздохнул и спросил:
   - Поцему папа не пицет?..
   Она взяла его на колени, посадила лицом к себе и спросила так горестно-горестно:
   - Тимурчик, тебе разве плохо с мамой?
   - Холоцо! - ответил он, прижимаясь к ней.
   - Ты маму любишь?
   - Люблю!
   - А как любишь?
   Этот вопрос задавался не впервые. Обычно он отвечал на него: "Клепко-клепко люблю!" И обнимал маму за шею, целовал её щёки, нос, губы и глаза... Если он так не делал, она говорила: "Ты не любишь меня!" и начинала плакать.
   В тот раз у мамы было хорошее настроение и он не хотел его портить, не хотел, чтобы она плакала, потому и проделал всё, что было нужно в таких случаях. Но она не успокоилась - семейная идиллия с обоюдными поцелуями не наступила.
   - Нет, тебе со мной, наверно, плохо... - начала она издалека. - Ты меня не так сильно любишь, как я тебя! - и после некоторой паузы добавила: - Я тебя так сильно люблю, что больше мне никто-никто на свете не нужен!
   Он удивился: разве он сейчас не доказал, как сильно её любит? Разве он не проделал всё с необходимым чувством? И ещё: что значит "больше никто-никто не нужен"? А папа? Значит, ей и папа совсем не нужен?
   Этого он понять не мог. Он любил маму, но любил и папу, хотя и не видел его ни разу. Он был уверен, что папа у него хороший, лучше всех, по крайней мере, не хуже мамы и добросовестно любил его, представляя себе дядю с браунингом. Он считал, что и она его любит... И вдруг...
   - Тебе и папа не нуцен? - спросил он озабоченно, - И бабуцка?..
   - И папа,.. и... - она запнулась, - ... и бабушка,.. потому что я тебя больше всего на свете люблю! - Повторила она, делая ударение на последней фразе. - Если ты со мной, то мне больше никто не нужен! - Пояснила она. Последние слова как-то щекотнули его самолюбие, но он не сдавался:
   - А папу ты вцё це любиць? - с надеждой спросил он, полагая, что поймает её на слове.
   Но она вдруг изменилась в лице. Взгляд её стал неприятно-колючим. И она произнесла убеждённо:
   - За что его любить? За то, что он нас бросил и уехал?.. И на письма наши не отвечает... Наверно, нашёл себе там другую маму и другого сына!
   Это было, как удар молнии. Такого он и подумать не мог. Как папа мог найти другого сына, когда ОН - его сын и другого быть не может! Ведь он ЕГО папа, а не чей-нибудь!
   Тем временем мама продолжала:
   - Если бы он нас любил, то давно был бы с нами!..
   Это было похоже на правду. Если бы он их любил, то после маминого письма, где она написала, как он его ждёт и как любит, он должен был примчаться к ним сам или, хотя бы, ответить на него письмом и сказать, когда он приедет. А он упорно молчит.
   - Ну и пусть!.. - мама махнула рукой. - Нам и без него неплохо!..
   Это уже была неправда! Ему очень, очень плохо без него. С мамой хорошо, но без папы плохо! С ним было бы ещё лучше!
   - ... Мне кроме тебя никто не нужен! - с отчаянием повторила она.
   Сейчас он не решился сказать, что одной мамы ему мало, что ему нужен ещё и папа. Он понимал, что это было бы несправедливо по отношению к ней. Это было бы похоже на предательство. Но и согласиться с нею, значит, отказаться от папы вовсе, отказаться от своей заветной мечты?!. Этого тоже ужасно не хотелось. И, не зная, как выйти из создавшегося положения, он не сдержал слёз, внезапно брызнувших из глаз.
   - Ну, вот, видишь, - обиделась она, - значит, ты папу любишь больше, чем меня!
   И она тоже расплакалась. Он стал целовать её, глотая свои и её солёные слёзы, уверяя, что ему тоже никто, кроме неё, не нужен. Лишь бы она перестала плакать.
   Убеждая её, он постепенно и сам поверил в то, что говорил.
   Действительно, у него есть самая лучшая на свете мама, которая любит только его. Что ему ещё нужно? А папу он никогда и в глаза не видел. Может, он вовсе и не такой, каким он его представляет. Может, он и не похож на того дядю. И может, у него совсем и нет никаких браунингов! И, вообще, почему он должен его любить, если он ему не написал ни одного письма,.. ни одного слова?.. Ему и с мамой хорошо!.. Конечно, если бы папа был с ними!.. Но ведь его же нет!..
   Так, плача и целуя друг друга и уверяя в своей единственной любви, они просидели почти час. Наконец, успокоились.
   И он больше никогда не спрашивал её об отце, боясь снова расстроить. Хотя в глубине души всё ещё надеялся, что настанет день, настанет час и папа всё-таки к ним вернётся. Конечно, мама сначала будет на него обижена и, может быть, даже не пустит в дом, но Тимур обязательно её уговорит простить его. И им вместе будет так хорошо!.. Лучше всех на свете!..
   Но шло время, шли годы, однако, ни папы, ни того дяди он больше не видел. Может быть, дядя и не был его отцом? Мало ли на свете людей с изборожденными ногтями!
   А может быть и так: мама, не желая снова искушать сына, запретила ему вообще появляться у них...
  
   ...Была середина лета. Мама вместе с другими студентами находилась в деревне недалеко от Симферополя на уборке урожая. А Тимур - на детской площадке "без выходных". Это означало, что никто на определённый период времени за ним не придёт и что ему и самому не разрешается уходить домой по очень простой причине, что там никого из взрослых нет.
   Как-то после завтрака за ним вдруг пришла мамина подруга тётя Зоре Бегишева. Она объяснила, что забирает его к маме, а оттуда он с мамой поедет в Бахчисарай, где жила его бабушка, которая умерла и её нужно хоронить.
   Бабушку он помнил плохо. Приходила на память маленькая худенькая старушка и, почему-то, всегда вспоминался при этом большой кованный цветным железом сундук с горбатой крышкой, при открывании которой всегда играла музыка.
   Слово "умер" ему уже было знакомо - его часто произносили взрослые. Но физического смысла его в применении к кому-либо из знакомых ему людей он ещё не понимал.
   Было непонятно, как это бабушка, которая вспоминалась вместе с музыкальным сундуком, уже не существует?..
   Именно так объяснили ему взрослые сущность смерти. Всё ясно, когда речь идёт о ком-то незнакомом: ну, умер и ладно! А вот, как это, что нет ни бабушки, ни сундука - непонятно! Куда они подевались?..
   Слово "хоронить", "похороны" - тоже знакомо. Он часто видел, как по улице медленно проходят колонны людей под тоскливый, тягучий, похожий на лай, "похоронный марш"...
  
   Но он почему то боится похорон. И услышав знакомую музыку, старается куда-нибудь спрятаться и никак не понимает тех мальчишек, которые бегают за такой процессией.
   Поэтому предстоящее путешествие не сулило ему ничего хорошего. Одно лишь успокаивало, что он увидит маму. Он очень соскучился по ней и был рад предстоящей встрече. А похороны?.. А-а,.. с мамой ему ничего не страшно!
   К маме ехали на "полуторке", прямо в кузове, на борта которого были положены поперечные доски, чтобы на них могли сидеть люди. Машина бежала между полями, где косилками, запряжёнными парами лошадей, убирали пшеницу. И там, где она была уже скошена, из земли ровными рядками торчали золотистые стебельки, а снопики соломы, играя золотистыми переливами, отражали солнечные лучи.
   За бортом вихрилось тоже позолоченное облако пыли, заставлявшее сидящих в кузове чихать.
   Мама уже ждала их с чемоданом. Тот же шофер повёз их на станцию, только теперь они сидели в кабине, где не так донимала пыль, но зато было очень жарко.
   Поезда ждали недолго. Подошёл он как-то неожиданно. Тимур вздрогнул, услышав рядом с собою длинный громкий гудок. Обернувшись, увидел, как из клубов не то дыма, не то пара вынырнул большой чёрный паровоз, а за ним застучали по рельсам зелёные вагоны, похожие на небольшие домики.
   Поезд остановился. Шофёр взял его на руки и подсадил в тамбур вагона, помог подняться маме и помахал им рукой.
   Войдя в вагон, Тимур удивился тому, что казавшийся снаружи таким маленьким, изнутри он был просторным и вмещал в себя массу людей с вещами.
   Как только они уселись на свои места, поезд загудел и поехал. Тимур, убаюканный монотонным перестуком колёс, незаметно для себя уснул. Проснулся он оттого, что его разбудила мама. В вагоне тускло горела электрическая лампочка, а на улице уже была ночь. Мама протёрла ему глаза наслюнявленным концом носового платка, который торчал из кармашка его коротких штанишек с подтяжками крест-накрест.
   Поезд остановился и они вместе с несколькими людьми, сидевшими в их вагоне, по крутым ступенькам спустились на перрон, слабо освещённый одной висящей на столбе лампочкой.
   От станции до города ехали в фаэтоне, который, почему-то, называли "линейкой", с двумя керосиновыми фонарями по бокам, запряжённом двумя лошадьми. Кучер - татарин в круглой тюбетейке сидел впереди на кожаном сидении, погоняя лошадей длинным кнутом. Пассажиры расположились спинами друг к другу по три человека с каждой стороны, опустив ноги на длинную приступку, по краям выгибавшуюся дугами, образующими "крылья" над колёсами. Их багаж в виде чемоданов, корзин и узлов был привязан сзади на специальной решётке.
   Тимур сидел на руках у мамы справа по ходу и силился разглядеть в темноте предметы, мимо которых они проезжали. Но кроме каких-то старых полуразвалившихся каменных заборов, да каменной арки, под которую нырнули кони, ничего разглядеть не сумел.
   Кони бежали рысцой. Их подкованные копыта мерно цокали по каменной мостовой, выбивая из неё голубоватые искры, да приглушенно шуршали по ней колёса с резиновыми шинами.
   Фаэтон довёз их до центра города.
   Дальше пришлось идти пешком по тёмным, неосвещённым улицам. Он устал и по привычке попросился к маме "на ручки", но одна её рука была занята большим, и, вероятно, тяжёлым, чемоданом, перевязанным багажным ремнём, а другой она тянула его за руку.
   - Потерпи немножко, сынок! - простонала она. - скоро уже... уже близко..!
   Подошли к каким-то воротам. Мама подёргала за колечко, висевшее на калитке. Залаяли собаки. Послышались голоса. Калитка отворилась и из неё сначала появился керосиновый фонарь с одним закопченным стеклом и только потом уже лицо незнакомого старика, державшего его. Затем показался и весь старик в белой рубашке навыпуск. Мама поздоровалась с ним, назвав его по имени. Пропустив их во двор, он запер калитку и пошёл впереди, освещая фонарём дорогу.
   В комнате, тускло горела одна керосиновая лампа, подвешенная к потолку. В ней он разглядел нескольких старух, сидевших возле кровати, на которой лежал кто-то, накрытый белой простынёй. Он догадался, что это и есть бабушка.
   Одна из старух встала и подошла к маме, застывшей на пороге с чемоданом в одной руке, а другой, больно сжимавшей его руку. Она опустила чемодан на пол, отпустила руку Тимура и молча прижалась к старухе. Плечи её затряслись.
   Он ухватился за ручку чемодана, как за спасительную соломку. Было страшно и хотелось плакать.
   Что-то причитая, к нему подошла другая маленькая старушка, взяла его за руку, оторвала от чемодана, и подвела к кровати.
   Лицо его бабушки было ему совсем незнакомо. Оно было белым, словно намазано мелом. От носа на щеку падала длинная серовато-синяя тень, делая его страшным.
   - Попрощайся с бабушкой! - сказала старушка по-татарски.
   Он знал, как живые люди здороваются и прощаются друг с другом, но как обратиться к человеку, который, казалось, крепко спит, потому что глаза закрыты. На всякий случай он сказал по-русски:
   - До цвидания, бабуцка!
   На него все зашикали. Старушка сильнее запричитала, из чего он понял, что сделал что-то не так.
   - Поцелуй бабушку! - сказала та же старушка, но теперь по-русски.
   Он приподнялся на цыпочки, уперся руками в край постели и притронулся губами к бабушкиному лбу, ощутив на нём неприятный холод. Этот холод пугал. По телу пробежал озноб, и он заплакал, уткнувшись в мамины коленки. Она тоже плакала.
   Взяв его на руки, она крепко прижала к себе и понесла в соседнюю комнату. С помощью старушки, светившей ей лампой, уложила его в постель и, не раздеваясь, легла рядом.
   На следующий день он проснулся поздно. На дворе было солнечно и комната сияла веселым светом. Мамы рядом не было. Проснувшись окончательно, он сообразил, что находится в чужой кровати. И сразу же воспоминания вчерашнего вечера нахлынули на него, от чего комната как-то потускнела.
   Он лежал, боясь пошевелиться, зная, что в другой комнате лежит неживая бабушка и чувствуя, что там никого из живых нет. Значит он один на один с нею!
   И снова он ощутил на губах холод бабушкиного лба, и вчерашний страх вернулся к нему.
   Вдруг услышал, как отварилась наружная дверь и кто-то, шаркая, вошел в комнату. Он захныкал, давая понять что уже не спит. В дверях появилась вчерашняя маленькая старушка. Она улыбнулась, от чего лицо ее покрылось густой сеткой морщин.
   - О, наш батыр уже проснулся! - пропела она. - Сейчас мы встанем, умоемся и попьем молочка..., а там и мамочка придет...
   - Где мама? - испуганно спросил он.
   - Мама пошла провожать бабушку... - и старушка, вздохнув, пошаркала во двор.
   "Ага, значит, бабушки нет, можно не бояться!"
  
   Он встал с кровати и, на всякий случай, осторожно выглянул в соседнюю комнату, чтобы убедиться, что там, действительно, никого нет. Кровать, на которой вечером лежала бабушка, была пуста и застелена тёмным покрывалом. Куском тёмной ткани было завешено что-то висевшее на стене.
   Дверь на веранду была открыта и в её проёме была видна часть двора, залитого солнечным светом.
   Убедившись в том, что за ним никто не наблюдает, он на цыпочках подошёл вплотную к стене и заглянул снизу под материю. Оказывается, занавешенным было большое зеркало.
   "И зачем его накрыли тряпкой?" - подумал он, оглядывая комнату.
   Кроме кровати, там стоял стол, прислонённый к подоконнику, вокруг которого с трёх сторон лепилось несколько стульев с дырочками в сидениях и гнутыми спинками. Шторки окна были задёрнуты. На окне стояла керосиновая лампа. Такая же лампа, но чуть побольше, с белым абажуром, надетым прямо на стекло, висела в центре потолка.
   Оглянувшись, он увидел слева на стене часы-ходики с никелированной гирей на цепочке, которые почему-то стояли. Выйдя на веранду, он ощутил, насколько в комнате было прохладнее, чем на дворе. Прямо напротив двери на столбе, подпиравшем крышу веранды, висел медный умывальник с сосочком. На его конце повисла большая капля воды, в которой отражался солнечный двор. Он подбежал к нему и, став на цыпочки, ткнул рукой снизу в сосок. Прохладная струя воды потекла по руке, стекая с локтя на пол мимо большого медного таза, стоявшего на табуретке. Рядом стоял большой самовар, блестя никелем, из-под которого местами на изгибах проглядывала красная медь. Что-то в его виде было зловеще знакомо...
   Ну, конечно, вот она - та злополучная ручка с набалдашником! Он осторожно поднёс руку к самовару и ощутил холод металла. Тогда решился повернуть её, и из крана полилась струйка воды. Она падала прямо на красные кирпичи, служившие самовару подставкой и, разметая по сторонам брызги, стекала вниз на глиняный пол, образуя лужу. Потом, вдруг, словно одумавшись, побежала в сторону под кустик розы, росший тут же у веранды.
   Мама пришла вместе со старушками. Глаза её покраснели, на щеках появились бледные и розовые пятна, нос распух. Он бросился к ней, вытянув вперёд обе руки, но она не подхватила его, как обычно, а только присела перед ним на корточки и вздохнула:
   - Вот, сыночек, мы с тобою и осиротели! Нет у нас больше нашей бабушки!
   Губы её задрожали, нос покраснел и по щекам побежали две крупные слезинки, она судорожно вытащила из кармана своего пиджака мокрый носовой платок и, сморкаясь, уткнула в него нос...
   Поручив соседке, той самой маленькой старушке бабушкины вещи, уложенные в сундук с музыкой, который перенесли из бабушкиной квартиры и, взяв некоторые в свой чемодан, а также распорядившись относительно мебели, мама, всё ещё печальная, но уже, как всегда, решительная и деятельная, сказала:
   - Ну, вот и всё!.. Давай посидим на дорожку! - Она села на стул, усадив его рядом.
   Они молча посидели минутку, потом мама замкнула дверь бабушкиной квартиры на висячий замок и отдала ключ соседке.
   У базара подождали фаэтон. Теперь лошади бежали веселее, чем ночью. Временами то одна, то другая задирала хвост и на бегу разбрасывала по мостовой круглые зеленовато-коричневые "булочки". Днём ехать было куда интереснее. Вся дорога и местность вокруг были хорошо видны. Сначала они протряслись по городской улице, затем, нырнув под арку городских ворот, оказались на шоссе, ведущем к вокзалу. Справа их долго сопровождала высокая каменная стена, подпиравшая склон горы, заросшей снизу буйной растительностью, сверху увенчанной круглыми башенками тёмно-серых скал. Слева от дороги раскинулись сады и кое-где среди их зелени виднелись то кирпичные, то каменные, а то и просто побеленные медным купоросом дома. Проехали какой-то пустырь, потом - стадион. Слева побежала какая-то маленькая речушка, и почти сразу впереди забелело здание железнодорожного вокзала.
   Видимо, фаэтон подвозил пассажиров прямо к поезду, потому что не успели они купить билеты в вагон "для некурящих" и дотащить свой чемодан до перрона, как тут же, гудя и пыхтя, и выбрасывая в сторону клубы пара, к нему подкатил паровоз с вереницей вагонов.
   Их вагон оказался переполненным, мест для сидения не было. В одном из купе, завидя их, со своего места поднялся пожилой мужчина в очках и уступил маме место, сказав, что ему скоро выходить.
   Тимур сразу же полез к маме на колени, с опаской поглядывая на мужчину, боясь, как бы тот не передумал.
  
   Спать не хотелось, и он принялся разглядывать проезжаемую местность. Но, к сожалению, место, которое им уступили, было в середине купе далеко от обоих окон, и он не знал, какому из них отдать предпочтение. Он мотал головой то в одну, то в другую сторону, стараясь не пропустить что-нибудь интересное и, конечно, не успевал уловить то, что быстро проскакивало за ними.
   Женщина, сидевшая у окна на сидении напротив, долго следила за ним, улыбаясь. Наконец, она не выдержала и сказала маме:
   - Ваш сынишка очень любопытный. Он хочет видеть всё, а окно далеко. Если хотите, можете пересесть на моё место...
   Мама поблагодарила её и последовала её совету.
   Теперь он мог видеть всё, правда, только с одой стороны...
   В Симферополе на вокзале, когда выходили из вагона, какой-то дядя помог маме вынести их тяжеленный чемодан и проводил аж до трамвая. Мама сказала ему:
   - Большое спасибо!
   Тимур тоже повторил:
   - Больцое цпацибо!
   Дядя засмеялся и ответил:
   - Кушай на здоровье! - и дал ему конфетку, завёрнутую в красивую бумажку, которую старшие дети в садике называли тоже красиво: "Фантик".
   Обычно такие конфеты были "шиколадные", которые он любил больше, чем "подушечки", которые продаются без бумажек. Он уже знал, что "шиколадные" - это неправильно. Надо говорить: "шоколадные", но язык никак не хотел повиноваться.
   Но, так как дядя пожелал ему "кушать на здоровье", поэтому нужно его поблагодарить. И он сказал:
   - Больцое цпацибо! - на что снова получил:
   - Кушай на здоровье!..
   Тимур растерялся. Он понял, что если снова скажет: "Большое спасибо!", дядя ему снова ответит: "Кушай на здоровье!". И так этим благодарностям и пожеланиям не будет конца.
   Он вопросительно посмотрел на маму. Она молча улыбалась, хотя и понимала, что он в затруднении, но ничего не подсказала. Тогда он подумал: - "А, может, действительно, ничего не надо говорить, а просто взять да и съесть конфету "На здоровье", то есть, вместо бесполезных разговоров заняться полезным делом?" Тем более, что сама конфета в руке тоже настоятельно требовала, чтобы её немедленно съели! Развернув бумажку "фантик", он увидел, что внутри её конфета обёрнута ещё одной, но уже настоящей золотой бумажкой.
   Как всегда, он откусил половину конфеты, а вторую протянул маме. Но она, почему-то, вдруг, застеснялась. Щёки её покраснели. "Конечно, - подумал он,- если бы не дядя, она взяла бы..!" И тут же сообразил: " Если бы не дядя, то не было бы и конфеты!" - Сплошные противоречия!..
   А конфета оказалась очень вкусной. Он таких ещё не пробовал. Почему-то мама такие не покупает! Конечно, она тоже, наверно, такие не пробовала. Если бы она попробовала, то в следующий раз обязательно купила бы именно такие. Надо как-то заставить её попробовать!
   Он посмотрел на оставшуюся половину. В середине конфеты не было обычного повидла, которое легко слизывается языком, там желтела какая-то другая густая начинка. Она-то, оказывается, и придавала ей этот необыкновенный вкус.
   - Ты только поплобуй!.. - приставал он. - Цнаець, какая вкуцная!.. Цовцем не такая, какие ты покупаець...
   Мама принуждённо смеялась. Она отмахнулась:
   - Не приставай! Кушай сам и не позорь меня перед людьми!
   Ну, это уже просто ни на что не похоже! Почему она вдруг сделалась такой непонятной?: Во-первых, он к ней ещё не "пристал", он только собирался,.. во-вторых, никаких людей здесь нет, кроме одного этого дяди, который всё время улыбался...
   Он хотел, было, высказаться по этому поводу, но тут со звоном подкатил трамвай. Дядя взял чемодан и, не становясь на приступки, поставил его на площадку трамвая.
   Пришлось спешно сунуть в рот и вторую половину конфеты. Красивые бумажки он не выбросил. Завтра он покажет их своим друзьям - пусть позавидуют! Уже в трамвае он аккуратно сложил их вчетверо и положил в карман штанишек. Дома нужно будет показать их маме, чтобы она впредь покупала именно такие...
  
   ...Уже в том малом возрасте Тимур понял прелести выходного дня. И, само-собою разумеется, полюбил их. Даже когда был "круглосуточный" режим, накануне выходного мама забирала его домой. В такой день не надо было вставать рано, можно было спать, сколько хочешь. Никто не заставлял его умываться под краном и потом показывать ногти и уши. Никто не говорил: "Когда я ем, я глух и нем!"... И вообще... Какая прелесть жить дома!
   Проснувшись, он первым делом смотрел: в постели ли ещё мама? Если она ещё не встала, он быстро слезал с кроватки и бежал к ней под одеяло. У неё там всегда тепло и уютно, и пахнет таким родным..! И тогда они долго лежат, обнявшись.
   А потом они едут в центр города, туда, где много магазинов. Обедают в какой-нибудь столовой, которых там тоже много и где кормят, может быть, и не лучше, чем в комвузовской, но, зато, там блюда подают официантки в фартуках и не нужно самому стоять в очереди в буфет. Официантки принесут всё, что им закажут!
   В центре города их маршрут обычно проходил мимо памятника Пушкину. Тимуру казалось, что это - самое красивое место:
   Посреди пересечения двух улиц на невысоком постаменте сидит Пушкин, зажав в руке небольшую книжку и повернув голову вправо - на северо-восток, где за степью и морем простиралась его родина. Кажется, будто взгляд его полон ожидания и надежды... За его спиной и по обе руки тянутся зелёные тенистые улицы...
   Тимур знал от мамы, что Пушкин - великий русский поэт, сочинивший самые лучшие сказки для детей. Поэт - это человек, который сочиняет стихи.
   А Тимур, как и все дети, любит стихи. Но не все, а только понятные... В "немецкой площадке" тоже заставляют учить стихи, но они совершенно непонятны и их приходится просто зазубривать. Ну, вот, например:
  
   Азеунаус, азеунаус,
   Цум ротен Октобер
   Бристол корсунаус...
  
   Ну, что это такое, кто-нибудь может объяснить? Просто язык сломаешь!
   Их даже заставляли петь под музыку: "немка" аккомпанировала на пианино, а дети пели.
   Ещё были и понятные, но не совсем:
  
   Мы - кузнецы
   и дух наш "молот",
   Куём мы счастья ключи.
   Вздымайся выше,
   наш тяжкий молот,
   В стальную грудь
   сильней, сильней стучи!..
   Мама объяснила, что кузнецы - это такие дяди, которые из горячего железа делают разные нужные вещи, как топоры, ножи, дверные ручки, ключи... А "молот" - это большой молоток.
   Но всё равно непонятно, почему "дух", который, как говорит мама, есть у каждого человека в груди, вдруг - молоток. И уже совсем никуда не лезет, как это ключи, которыми мама запирает дверь, кузнецы куют своим "духом", который у них лежит в груди, да притом, не в простой груди, а в "стальной"! Чем же они тогда стучат по наковальне, где из горячего железа получаются "счастливые ключи".
   Он приложил к груди ладонь и вдруг, на удивление, услышал слабый стук "молоточка".
   Может, это ему показалось? Он ещё раз приложил руку - опять стучит! О своём открытии он рассказал ребятам в садике. И все стали прикладывать руки к своей груди и слушать, как там стучит "молоточек".
   Кто-то из ребят догадался приложиться ухом к груди другого и услышал там стук аж двух "молоточков" и тогда все стали делать так. А он спросил у мамы:
   - Мама, а цто, у кацдого целовека внутли ецть наковальня и молоток? А кто ими цтуцит?
   - Это сердце стучит. Оно, как мотор, всё время работает. Даже когда человек спит, а если сердце остановится, то человек умирает.
   - А поцему он умилает?
   - Потому, что сердце гонит кровь по всему организму, а кровь разносит по организму полезные вещества, которые мы получаем, от пищи, которую едим. Кроме того, кровь разносит тепло по нашему телу. Когда мы дышим, кислород из воздуха попадает тоже в кровь и разносится по организму. Поэтому, если сердце остановится, то кровь перестанет циркулировать по организму и человек сразу умрёт. Сердце - это главный орган человека, как мотор в автомашине. Конечно, из всего этого длинного монолога он ничего не понял, но переспрашивать не стал.
   Странно, но декламировать он любил не только понятные стихи, но и все, какие знал. И когда на одном из вечеров в "комвузовском" клубе на сцену вышла маленькая, такая же, как и он, девочка и продекламировала что-то, он сказал маме, что тоже хочет... Она сказала, что сейчас нельзя, потому что испортится программа. Он возразил, что девочка продекламировала, и никакая программа не испортилась.
  
   Так, как говорил он довольно громко, то тётя на сцене услышала и спросила их, в чём дело. Студентка, сидевшая рядом, ответила, что мальчик тоже хочет декламировать. Тётя на сцене сказала:
   - Товарищи, ещё один декламатор просит слова... Дадим ему?
   - Дадим, дадим! - закричали из зала.
   Тётя позвала его на сцену. Он растерялся, не зная, как ему пройти туда. Тогда студентка подняла его и передала на один ряд вперёд. Оттуда перебросили ещё дальше и, не сделав ни одного шага, он оказался на сцене.
   Огляделся: кругом ни одного стула, а в садике их учили выступать только со стула.
   - А где цтул? - потребовал он.
   - Что? - не поняла тетя.
   - Цтул... - повторил он.
   - Ах, стул! - догадалась она. - Принесите стул! - сказала она кому-то за сценой.
   Пока несли стул, она спросила:
   - А как тебя зовут?
   - Тимул. - ответил он.
   - Тимул?.. А фамилия?..
   - Не Тимул, а Тимул! - повторил он, делая сильный нажим на последнюю букву.
   - Ах, Тимур? Да?.. А фамилия?..
   - Маев...
   - Товарищи! - Обратилась она к залу. - Сейчас Тимур Маев прочтёт нам... Что ты будешь читать? - вопрос уже был обращён к нему.
   - Я цытать ецё не умею! Я буду декламиловать. - поправил он.
   - Ах, да!.. Извини, пожалуйста!
  
   Взобравшись на стул, он набрал полную грудь воздуха и выкрикнул:
   - Мы - куцнецы и дух нац - молот, куем мы цацтия клюци...
   Голос неожиданно для него самого зазвучал звонко. Он был уверен, что его слышали на самом последнем ряду.
   Закончив декламировать, он поклонился, согнувшись в поясе, как их учили в садике. В зале захлопали. Взглядом он отыскал маму и сидевших рядом студенток. Они хлопали больше всех.
  Ему было приятно, что он громко и без запинки продекламировал модные в то время стихи поэта Шкулёва и, спрыгнув со стула, подошел к рампе, но дядя, который поставил его на сцену, видимо, замешкался и больше никто не догадался снять его. А прыгать было высоко. Спуститься в зал по ступенькам он мог только задом, а это перед всем залом, он считал, неприлично. В растерянности он стоял у края рампы, пока кто-то все же не догадался снять его и передать тем же путем маме.
   Когда он оказался на своём ряду, соседки подхватили его и назвали "молодцом". Это окрылило его. Ему казалось, что он действительно декламировал, как настоящий артист. Тогда он сказал, что знает ещё стихи и хочет их продекламировать. Студентки подзадоривали его, ожидая интересную развязку. Но мама усадила его на свои колени и пригрозила, что если он не успокоится, она уведёт его домой. Вид у неё был такой решительный, что не оставлял никаких сомнений в том, что она осуществит угрозу.
   С той поры у него появилась какая-то тяга к сцене. Он не упускал возможности подняться на неё и что-нибудь продекламировать, вовсе не задумываясь над тем, нравится это его слушателям или нет. Он не утруждал себя такой мыслью. Да и вряд ли она могла прийти ему в голову потому, что, делая снисхождение его возрасту, взрослые всегда дружно хлопали ему. А он верил в их искренность.
   С первых же выступлений он с удивлением обнаружил, что с высоты сцены почти не видно зала. Всё находится в какой-то дымке. Лица людей расплываются и очень трудно кого-нибудь отыскать. Поэтому у него постепенно выработалась привычка смотреть в зал вообще, не выделяя из общей массы зрителей кого-либо конкретно, смотреть туда, где он знал, находится невидимый конец зала. Он задирал голову, поднимал глаза вверх и декламировал заученно без чувства, без выражений, зато высоким звонким голосом, которым не обидела его природа...
   В выходные дни они с мамой часто ходили в кино, которое, как и все дети, он любил. Фильмы тогда были "немые" с титрами во весь экран, которые все зрители, умевшие читать, делали это вслух. Но так, как не все умели делать это одинаково быстро, то в зале во время титров стоял неясный глухой гул. А дети его возраста не умели читать вовсе и, потому, им не всё бывало понятно, и они воспринимали действия каждый на свой лад.
   Один фильм особенно запомнился Тимуру. О чём он повествовал, сейчас вспомнить трудно. Помнится только, что его симпатии были на стороне какого-то оборванного заросшего дяди, укрывавшегося от каких-то преследователей. Сначала они гнались за ним на лошадях, но когда он спрятался в густых зарослях камыша и они не могли его обнаружить, то по его следу пустили собак. Целую стаю. И когда он, задыхаясь, перебегал речку вброд, собаки догнали его. Оглянувшись, он увидел своих преследователей и понял, что ему не спастись от этих свирепых тварей. Он остановился и сам пошёл на них. Передняя - огромная собака, наверное, тоже волкодав, бросилась на него, раскрыв пасть, из которой текла слюна, готовая мёртвой хваткой вцепиться в него. Он выбросил вперёд руку прямо в раскрытую пасть и через мгновение вырвал её оттуда с куском мяса. Позже Тимур сообразил, что это был язык собаки...
   Чем закончился фильм, он уже не помнит. Запомнилось только то, что он после кино плакал, а мама успокаивала его.
   В один из таких дней они зашли в магазин с длинным названием:"У-ни-вер-маг". Он не раз бывал здесь и всегда его интересовал отдел детских игрушек. Он любил рассматривать куклы, которых здесь было великое множество. Но мама сказала, что с куклами играют только девочки, а мальчики в них не играют. Поэтому разглядывать их разглядывал, особенно тех, которые говорили: "мама" или плакали, когда их клали на спину, как совсем маленькие дети. А были и совсем маленькие куколки, которым нужно было нажать на пупок большим пальцем, чтобы они закричали. Но он ведь не девочка... поэтому он не требовал, чтобы мама их покупала.
   Другое дело - заводная игрушка. Эти он любил и бывал очень рад, когда мама покупала ему такую. Среди них были и автомобили, и серые мышки, и зелёные лягушки, которые прыгали, как настоящие, и деревянные кузнецы, поочерёдно стучавшие молотками по наковальне, когда рукой двигали палочку, и клоуны, делавшие сальто между двумя шестами.
   Но заводные игрушки у него долго не держались, потому что его всегда интересовало их устройство. Он их разбирал. Но почему-то обратно они не собирались. Почему-то дяди, которые их делали, не делали их сборными. А стоили они, как говорила мама, очень дорого и у неё часто не хватало денег на их покупку.
   В этот раз ещё на улице в витрине он увидел маленькую красивую балалайку. Совсем настоящую, со струнами. Только раза в два или три меньшую, чем те, на которых играют взрослые. Она прямо-таки заворожила его. Он не хотел уходить из отдела, хотя мама несколько раз брала его за руку, пытаясь увести. Но он упрямо вырывал её и снова протискивался к прилавку.
   Кто-то из взрослых попросил продавщицу показать её. И вдруг в зале полились звуки настоящей музыки. Тимур был весь в её власти. Он забыл, где находится. Из всех игрушек он видел только балалайку и очень боялся, что дядя её купит. Он со страхом переводил взгляд с продавщицы на покупателя, стараясь уловить в их взглядах и движениях, заберут её или нет.
   Видимо, стоила она не дёшево, так как, подержав в руках или побренчав на ней, покупатели вновь отдавали её продавщице.
   "Раз все её берут в руки, - подумал Тимур, - значит, и мне можно её подержать. Пусть играть я не умею, но подержать-то можно!..". Он умоляюще обернулся к маме:
   - Поплоци, поцалуцта, балалайку!
   - Зачем? - удивилась мама. - Ни я, ни ты играть на ней не умеем. Пойдём!..
   - Ну поплоци, поцалуцта! Я хоцю поделцать...
   Тётя-продавщица заметила его желание и, не ожидая маминого согласия, подала ему его мечту. Балалайка заискрилась у него в руках, словно перо жарптицы, горя лаком гранёных боков, вспыхивая перламутрами глазков на грифе. От неё пахло звонким лесом и весёлыми разноцветными матрёшками, которые, как он видел, вставляются друг в друга.
   Он провёл пальцем по струнам и колокольчиками брызнуло удивительное трезвучие, которое, казалось, зачаровало всё вокруг. Повторенное ещё и ещё раз, оно окунуло мир в тридевятое царство. Витрины засверкали драгоценностями, продавщицы превратились в добрых фей, парящих в хрустальной синеве, а покупатели - в прекрасных дам и бесстрашных благородных принцев...
   - Тимочка, отдай, пожалуйста, балалаечку тёте и скажи "спасибо"! - вдруг раздалось над головой и всё вокруг сразу потускнело.
   Сказочное царство превратилось в обычный магазин с прилавком, за которым стояла всё ещё улыбавшаяся тётя. С деревянных полок, смотрели грустные игрушки, ожидавшие, когда же их купит своему малышу какая-нибудь мама, у которой для этой цели есть деньги в кошелёчке.
   Просто сказать "отдай", но как это сделать?..
   Не в состоянии расстаться с вожделенной игрушкой, которая способна превращать обыкновенный мир в сказку, Тимур с мольбой во взоре посмотрел на маму, но она, будто не замечая его состояния, протянула руку, чтобы взять её и вернуть тёте. Боясь, что её отнимут силой, он прижал гулкий корпус к себе двумя руками. Тётя с улыбкой тоже протянула к нему руку. Она имела на это полное право: ведь Тимур ещё не купил её. Маме он, конечно, не отдал бы, но тёте... Он бережно подал ей балалаечку с чувством, будто навсегда отрывает от себя частицу своего сердца. Слёзы брызнули из глаз и он снова протянул за нею руки. Но тётя уже не смотрела на него. Она поставила балалайку на место и повернулась к другому покупателю.
   Тимур не мог вообразить себе, как он уйдёт отсюда, а балалайка останется.
   - Пойдём! - решительно повторила мама, беря его за руку.
   Он упрямо вырвал её и не сдвинулся с места. Сопротивляясь маминым действиям, он прятал за спиной руки, не давая ей схватить их. Он понимал, что если сейчас уйдёт отсюда, то больше никогда не увидит этой балалайки. И чем настойчивее старалась мама увести его, тем упрямее он вырывался. А когда она схватила и крепко прижала его к себе, он заревел во весь голос на весь магазин. Ошеломлённая, она отпустила руки и беспомощно оглянулась по сторонам, как бы ища у кого-то поддержки.
   - Так нельзя вести себя, Тимур!.. Как тебе не стыдно! - в отчаянии сказала она.
   Сначала ему, действительно, было стыдно, пока она не схватила его. Но теперь ему было всё равно: он забыл о таких ничтожных понятиях, как стыд! Сквозь слёзы он видел только балалайку, которая вот-вот ускользнёт от него навсегда. И теперь в этом отчаянном, вполне критическом состоянии, которое взрослые могли бы охарактеризовать, как: "либо жизнь с балалайкой, либо - смерть без неё!", он был готов пойти на всё!..
   Мама изменила тактику: она предприняла попытку убедить его:
   - Я куплю тебе её, но только не сейчас. Сейчас у меня нет денег.
   Он знал, что это - только отговорка. Деньги у неё всегда были в "ридикюле", в маленьком кошелёчке, который лежал в специальном кармашке вместе с зеркальцем. Счёта им он тогда, разумеется, не знал и, конечно, не мог знать, хватит ли их на покупку балалайки.
   - Ну, пойми же..! - снова повела она своё: - Ты ведь уже большой мальчик... Ты ведь не умеешь на ней играть!.. А она стоит дорого... Если я её куплю, мы будем целый месяц сидеть голодные... Ты хочешь сидеть голодным?
   Естественно, он не знал, что такое "сидеть голодным". Если в его жизни и случались моменты, когда перед обеденной переменкой он очень хотел кушать, то ведь это было недолго и не смертельно. Ведь потом он, всё равно, наедался... А играть он научится!.. Ведь и вышивать "крестиком" он тоже сначала не умел, а ведь научился!.. И нитку в иголку вдевать..!
   - Мамоцка, лодненькая,.. я науцуць!.. Вот увидиць, я науцуць..!
  
   Ему показалось, что она заколебалась, что он убедил её. Но тут она снова сделала строгое лицо и сказала:
   - Ну, хватит! Вон, на нас все смотрят - пойдём!
   Сама того не желая, она подсказала ему ход: раз на них все смотрят, значит, ей это неприятно. Он огляделся: нет, ещё не все в магазине смотрели на них: продавщицы делали своё дело, а некоторые покупатели рассматривали интересующие их игрушки. И только две девочки постарше, тоже пришедшие в магазин с мамой, с любопытством разглядывали его, забыв о нужных им игрушках. Значит, нужно сделать так, чтобы все обратили на них с мамой своё внимание и чтобы все осудили её за неуступчивость.
   Полагая, что она устыдила его, она снова взяла его за руку и потянула к выходу. А это совершенно не входило в его намеренья. Он дёрнулся назад и, не устояв на ногах, упал на спину на пол. Оказавшись на полу, он серьёзно испугался и громко закричал. И, чтобы усложнить ситуацию, затопал ногами, не понимая, что этим терял симпатию окружающих к себе.
   - Фу, какой капризный и невоспитанный мальчик! - с отвращением сказала мама девочек. - Вот, девочки, никогда не берите с таких, вот, мальчиков пример!
   - А ну, встань сейчас же!.. - этот голос уже принадлежал продавщице. - Ишь, какой спектакль устроил здесь!.. Вставай!.. Или я позову милиционера и он тебя заберёт в тюрьму.
   В отношении милиционера... он знал, что этим только пугают. Но вспомнил, что когда входили в магазин, он, действительно, видел поблизости милиционера, который и сам мог сюда войти. А его теперешняя поза была не самой приличной... За это, действительно, могут посадить в тюрьму. Он уже было собрался встать, но увидел, что мама подошла к продавщице и что-то ей говорит, будто извиняется. Он перестал орать и прислушался:
   - Да, пожалуйста! - Ответила продавщица. - У нас есть ещё... Можете не беспокоиться...
   Кажется, он победил... Но из слов тёти, похоже, что ему может достаться не именно эта балалайка, а какая-нибудь другая, ведь она сказала, что у них есть ещё. А та, другая, может быть совсем не такой!
   - Нет, мне только эту..! - закричал он, вставая.
   Мама объяснила ему, что купит именно эту балалайку - тётя отложит её. Только нужно съездить домой за деньгами.
   Он поверил...
   И через полчаса у него в руках была именно та балалайка, которая так ему понравилась.
  
   Это была его первая победа, показавшая, что мама не всесильная, что при очень большом желании и настойчивости можно заставить её сделать по-своему. Впоследствии он не раз убеждался в правоте своего вывода. И действительно, когда ему бывало что-либо очень нужно, он всегда находил средства убедить её исполнить его желания.
   Всю обратную дорогу он бережно нёс покупку, крепко прижав её к себе. Дома её развернули и он сразу же сел играть. И тут он заметил, что внутри балалайки что-то тарахтит. Перевернув её, он вытряхнул две плоские цветные штучки, похожие на "сердечки".
   - Мама, цто это такое? - вскочил он, протягивая маме находку.
   - Это, наверно, специальные приспособления, чтобы играть на ней громко и не было больно пальцам... Да-да!.. Кажется, они называются "медиаторы"... - И она показала, как надо ими пользоваться.
   С медиатором струна зазвучала ярче и напевнее.
   Из песен, которые он знал, для начала, по его мнению, больше всего подходила "Чижик-пыжик".
   - Чижик-пыжик, где ты был? - На Фонтанке водку пил.
   Выпил рюмку, выпил две,
   Зашумело в голове. -
   Стала музыка играть,
   Начал Чижик танцевать.
   Танцевал, да танцевал...
   И штанишки потерял.
  
   Он быстро подобрал её, но только на одной первой струне, потому что не знал, как пользоваться остальными двумя.
   Играл он её до тех пор, пока не заболел палец, прижимавший струну к ладам на грифе - она его сильно резала. Чтобы уберечь палец он попробовал надеть на него мамин напёрсток, но с ним игра не получилась - звучание стало каким-то резким и дребезжащим.
   А через пару дней, когда "Пыжик" надоел, он подобрал украинскую песенку: "И шумэ, и гудэ...".
  
   И шумэ, и гудэ
   Дрибный дождик идэ...
   А хто ж мэнэ молоду
   Тай до дому провэдэ?..
  
   К сожалению, на большее его не хватило...
   И вскоре балалайка обрела своё постоянное место на стене над маминой кроватью, откуда изредка снималась, когда к ним приходил кто-нибудь, умеющий на ней играть...
   По прошествии многих лет из памяти Тимура стёрлись многие воспоминания. Например, он не помнит, почему вдруг перестал ходить в "немецкую площадку". Перебирая всякие возможные варианты, он остановился на том, что, скорее всего, её просто-напросто закрыли. Может быть, эксперимент не удался... А других детских садов поблизости, возможно, не было... Как бы там ни было, но теперь всё время, пока мама была на занятиях, ему приходилось коротать его по своему усмотрению.
   Это была свобода, значения которой он тогда, естественно, не понимал. Да, в таком возрасте мало кому из живущих в городской местности предоставляется такая шикарная возможность самому распоряжаться своим дневным временем!
   И если бы не взрослые... Ах, эти взрослые!.. Почему-то они всегда считают необходимым вмешаться в то, что делают дети и, то и дело, портят всю прелесть свободного времяпрепровождения?
   То они снимают тебя с парапета чугунной ограды, откуда так хорошо можно наблюдать за всем, что происходит на улице, где большие ребята катаются на буферах трамваев "зайцами" (Ну и слово придумали: "заяц"! Как будто зайцы умеют цепляться за буфер трамвая!..); то задерживают тебя на улице, когда ты сам пытаешься проделать то же, чтобы попробовать "заячьи" удовольствия и спрашивают: - "Где твоя мама?" и "Почему ты ходишь по улице один?"...
   Единственным местом, где на Тимура никто не обращал внимания и не тиранил его, был комвузовский двор. Он состоял из двух частей: фасадной и внутренней (то есть, хозяйственный двор, располагавшийся позади здания).
   В переднем дворе был раскинут сквер со всеми причитающимися ему атрибутами: газонами, цветочными клумбами, декоративными деревьями и дорожками, покрытыми красным песочком с мелкими обломками морских раковин. Если хорошо порыться в этом песке, то можно собрать целую коллекцию слюдяных и перламутровых частичек, сверкающих на солнце неестественным светом, искрящихся, как самые настоящие драгоценности.
   Хозяйственный двор был отгорожен от поперечной улицы высокой кирпичной стеной с массивными железными воротами, которые часто открывались, впуская и выпуская грузовые машины и подводы, запряжённые "битюгами" с толстыми мохнатыми ногами. Он был завален кучами угля, угольного шлака, штабелями дров, пустых ящиков и мешков, накрытых брезентом.
   Там располагались кухня, прачечная, какие-то мастерские и разные подсобные помещения. Конечно, он был наиболее интересным для изучения, но его пребывание там всегда кому-то мешало, а из подсобок его просто бесцеремонно выпроваживали. Целый же день копаться в угольных кучах было и скучно, и неприятно, а кроме того доставалось ещё и от мамы за безнадёжно испачканные штанишки и рубашки.
   И потому всё своё дневное время он проводил на цивилизованной части двора, в сквере, где на каждой дорожке к его услугам были массивные чугунные скамейки, обитые разноцветными деревянными брусками, образующими форму сидений и спинок с обязательным приложением - урнами для мусора. Которые в те бесхитростные времена именовались более прозаично: "плевательницами".
   Если перешагнуть через небольшие бордюрчики, сделанные из побеленных кирпичей, поставленных на ребро углами вверх и ограждающих дорожки от газонов, то попадаешь в другой большой мир, о существовании которого не знаешь ничего, ходя только по дорожкам.
   Там среди кустиков цветов, каких-то декоративных трав живут всякие букашки, жучки и муравьи. И если вообразить, что ты - один из них, то вся та зелень, которая для остальных людей является просто травой, для тебя станет садом или, скорее, непроходимым лесом, где каждый кустик - это дерево, а трава - кустарники...
   Очень интересно наблюдать за жизнью муравьёв. Они, как и люди: и работают, и воюют между собой. Устраивают дома, делают дороги и таскают по ним свои грузы. Оказывается, они не все одинаковы. Есть среди них жёлтые, красные и даже чёрные. И каждая масть живёт отдельно и с другой не дружит. Особенно воинственными Тимуру показались красные муравьи. Стоит какому-нибудь чёрному попасть туда, где живут красные, как они тут же набрасываются на него и перекусывают его пополам в самом тонком месте его туловища, которое у людей называется талией, и утаскивают к себе в дом.
   А однажды ему повезло увидеть настоящую войну между двумя разными видами. Кто из них напал на кого, он долго не мог определить, потому что из их жилища выбегали и те, и другие и вокруг валялись трупы и чёрных, и красных. И только обнаружив, что подкрепление к красным прибывает со стороны, догадался, кто агрессор. И потому решил помочь обороняющимся. Вооружившись прутиком, он стал давить всех красных муравьёв, прибывающих на помощь своим. Постепенно заметил, что их стало меньше. И наконец, когда из входа в жилище стали выходить только чёрные, понял, что они победили.
   Но было интересно, что же теперь происходит в стане агрессоров. Готовится ли новая атака? Для этого нужно было найти жилище красных. Решил поискать в той стороне, откуда прибывало подкрепление. Нашёл какое-то жилище, но никаких муравьёв вокруг не было видно. Поковырял прутиком, но никто оттуда не вылез. "Устрою-ка я им наводнение." - решил он и написал прямо в дырочку, служившую входом в жилище. Когда моча впиталась в сухую почву, оставив после себя грязное болотце, понял свою ошибку: ведь по этой грязи ни один даже самый храбрый муравей не сможет выползти. Постоял немного и ушёл, отказавшись от первоначальной затеи...
   Как-то, сидя на скамейке после обеда, он доедал печенье, которое мама купила ему к сладкому кефиру. Нечаянно уронив одну галетку, он перевернулся на живот сполз на землю и поднял её. Отряхнув её и обтерев об штаны, взял в рот.
   Проходившая мимо студентка заметила:
   - Так ты можешь заболеть!
   - Поцему? - спросил он.
   - А потому, что на земле живут мельчайшие существа, невидимые простым глазом, которые называются микробами. Их можно заметить только в микроскоп... Ты знаешь, что такое микроскоп?.. Ты видел микроскоп?..
   Тимур не знал, что такое микроскоп и никогда его не видел, да и не мог видеть, о чём студентка могла догадаться сама, но, на всякий случай, кивнул, мол, видел...
   - Среди микробов есть такие, - продолжала студентка, - которые вызывают тяжёлые заболевания и даже смерть. Поэтому, если ты что-нибудь уронишь, не поднимай его и не ешь. Понял?.. А то умрёшь!
   Она ушла. Он с сожалением выбросил недоеденную галету, так как не хотел умирать, как бабушка, и не хотел, чтобы его похоронили. Несмотря на то, что тётя сказала, что "микропов" глазами увидеть нельзя и для этого нужен какой-то "микро... скот", он всё же поднял галету и внимательно стал её разглядывать, надеясь: может нечаянно увидит хоть один "микроп". Уже прошло немало времени, подумал он, а с нею ничего не произошло! Её никто не съел... И он начал сомневаться в истинности слов студентки.
   Нет, он верил в существование каких-то там "микропов", от которых можно умереть. Но ведь у них, хоть они и маленькие и незаметные, должны же быть глаза, уши, руки и ноги. И когда галета упала, они должны были увидеть или услышать это и прибежать. А так, как они очень маленькие, то и бежать к галете они должны долго. Тогда, если галету поднять сразу, они могут ещё не успеть добежать до неё. Значит, её можно будет скушать!
   Вот, например, муравьи... Они, ведь, бегают быстро, а всё равно, пока они добегут до галетки, если она упала не рядом, сколько времени пройдёт! За это время можно несколько раз поднять её. Конечно, если она полежит долго, тогда другое дело!.. А потом, если они, действительно, такие очень маленькие, им же очень не просто будет на неё взобраться. Вот, он, например, на скамейку сразу сесть не может. Ему сперва нужно на неё залезть... Это тоже займёт много времени...
   А что, если попробовать уронить галетку и сразу поднять её и скушать, не дав "микропам" успеть залезть на неё! Тогда, ведь, ничего не будет.
   И он решил провести специальный эксперимент. У него осталась последняя галетка, её-то он и решил принести в жертву "науке". И не только... Эксперимент рискованный, жертвой его может оказаться и он сам. Ведь нужно уронить галетку и успеть поднять её, пока "микроп" не взобрался на неё и потом съесть. А вдруг "микроп" опередит его! Тогда он может умереть... Вот, ведь, какие дела! Он задумался... Жалко галетку, да и себя тоже... Но истина настоятельно требовала подвига. Ведь, если опыт удастся, сколько печенья, конфет и других, очень вкусных вещей, можно будет сохранить!
   Он присел на корточки возле клумбы, подальше от упавшей галеты, чтобы собравшиеся возле неё "микропы" не успели быстро прибежать, достал из кармашка последнюю и потому самую вкусную галетку, посмотрел на неё в последний раз и, решившись, уронил её и тут же поднял. Внимательно оглядев её, обнаружил несколько мелких комочков земли, приставших к ней, отряхнул их, для надёжности вытер её об штанишки и съел.
   Потом весь день прислушивался к себе: не заболел ли? Не раз прикладывал ладонь наружной стороной ко лбу, как это обычно делала мама, когда он действительно болел, но так ничего, похожего на болезнь, и не почувствовал. Придя домой. Попросил маму, чтобы она посмотрела, не заболел ли он. Мама обеспокоено спросила:
   - В чём дело? Ты что: плохо себя чувствуешь? Что у тебя болит?
   Тогда ему пришлось подробно всё рассказать.
   Мама подтвердила слова студентки, объяснила, что, действительно, нельзя ничего подбирать не только с земли, но и с пола, потому что микробы не бегают, они находятся на каждом миллиметре любой поверхности и в воздухе, и даже в воде. Поэтому воду сырую пить нельзя и поэтому её кипятят.
   - Если со стола часто не вытирать влажной тряпочкой пыль, которая всё время на него оседает, - резюмировала она, - то, положив на стол кусок хлеба и потом съев его, можешь тоже заболеть.
   - Тогда и тляпку надо поцтилать, - заметил он, - потому, цто на ней тоце долцны быть миклопы.
   - Да, ты правильно понял. - похвалила она, погладив его по головке...
  
   Основной повседневной его задачей было скоротать время до обеденного перерыва, называемого "большой переменкой". А ко времени звонка на ту "переменку" он обязан был уже дежурить у входа в столовую, чтобы первым войти в зал и занять места за "нашим столом" для мамы и её подруг, что осуществлялось наклоном стульев спинками к столешнице. После чего нужно было занять очередь в буфет и раздаточную. В буфет обязательно, потому что там продавался сладкий кефир в гранёных стаканах, заклеенных сверху бумажками, который Тимур не то, что любил, а просто обожал. С каким чудесным аппетитом он уплетал его, отказываясь иногда от традиционного обеда, это надо было видеть!..
   Когда прибегала мама или кто-нибудь из её подруг, он уступал им место в очереди и освобождался. Сам же садился за стол и ждал, когда взрослые принесут обед. Но, поскольку, просто сидеть и ждать - занятие довольно скучное, то он обычно разнообразил его, например, раскачиванием на спинке стула. Тут уж скучать не приходилось: чуть замешкаешься и сразу окажешься на полу с болючей шишкой на голове.
   Однажды тётя, сидевшая за соседним столом и с тревогой наблюдавшая его трюки, сказала:
   - Майчик, ты так когда-нибудь шлёпнешься и тебе будет очень больно.
   "Вот ещё! Я всегда так делаю и никогда не "шлёпаюсь" - подумал он.
   Захотелось показать ей, что он ещё не так умеет. И стал раскачиваться на предельной амплитуде.
   Но ведь предел определяется практически. Умом его не определишь, не превысив.
   Увлёкшись наблюдением за выражением её испуганного лица, которое в момент критических отклонений корчилось в страшной гримасе с округлением больших глаз, он упустил момент начала торможения и не сумел остановить движения назад...
   И, конечно, дело кончилось тем, чем и должно было кончиться... Он с грохотом упал на пол, больно стукнувшись головой.
   Присутствовавшие студенты сбежались к нему, но он сам, вгорячах, вскочил на ноги, не зная, что делать: то ли плакать, то ли смеяться. А, увидев перекошенное страхом лицо подбежавшей матери, испугался сам, и закатился в истерическом плаче.
   Сначала, открыв рот, он не смог издать ни звука, затем, сумев таки вдохнуть воздух, с громким криком, на который был способен, вытолкнул его из лёгких. Зал столовой, обладавший неплохой акустикой, мигом подхватил его крик, отражая от стен и потолка. Мама, причитая, стала растирать ушиб на его голове. Кто-то поднял стул и поставил на место, кто-то дал маме медную монету, чтобы она приложила её к шишке. Мамины подруги принесли еду. Все разошлись по местам. Страх и боль прошли, но он продолжал плакать больше от обиды, что тётя оказалась права. Всхлипывая, он искоса недружелюбно поглядывал на неё. Когда мать ушла за вторым блюдом, он упрямо стал снова взбираться на спинку стула.
   - Ух, какой ты нехороший мальчик! - зло сказала тётя и отвернулась, и больше ни разу не посмотрела на него.
   Мама ссадила его с его пьедестала, нашлёпала по попе, при этом, запретив плакать и на его, как ему казалось, законное возмущение, пригрозила всыпать ещё, утвердив тем самым не столько торжество справедливости, сколько торжество силы...
  
   Однажды Тимуру здорово повезло.
   Было утро. Он стоял у фасадной ограды и смотрел на улицу, где как раз перед воротами "КомВУЗа" была трамвайная остановка. Его внимание, как всегда, было приковано к трамваям. В этот относительно ранний час желающих прокатиться "с комфортом", почти не было. Один только белобрысый загорелый пацан в каких-то серых бесцветных трусах и когда-то красной вылинявшей майке с грязными локтями и такими же коленками немного старше его, будто бы дразня его, садился на буфер трамвая, идущего в сторону центра города и возвращался таким же образом обратно. Проделав трижды свой вояж, он перешёл улицу и подошёл к ограде.
   - Айда со мной кататься! - сказал он Тимуру.
   - Я не умею. - нехотя признался он.
   - Айда!.. Я научу!..
   Оглядываясь по сторонам, Тимур выбежал на улицу и когда подошёл нужный им трамвай, пацан уселся на левый буфер, показал, как надо ставить ноги на сцепку и за что держаться. Пока Тимур приноравливался, трамвай, зазвенев, тронулся и он остался, так и не успев взобраться на свободный буфер. Пацан уехал, помахав ему рукой. А Тимур был вынужден отойти к остановке, где подождал его возвращения. Садиться на следующий трамвай самостоятельно он побоялся.
   Через несколько минут пацан уже перебегал улицу. Когда снова подошёл нужный им трамвай, мальчуган сначала подсадил Тимура, а затем проворно вскочил сам на свой буфер.
   - Держись крепче! - крикнул он. Трамвай на ходу раскачивался и требовалась немалая сноровка, чтобы, держась за скобу, к которой привязана верёвка от дуги, удерживать ноги на крюке сцепки, скакавшем как оглашенный, то влево, то вправо.
   Оказывается катание на буфере не столько удовольствие, как ему казалось со стороны, сколько безрассудная удаль, если не сказать "глупость". А так как по своей натуре Тимур уже тогда был рассудительным, то, дождавшись остановки, соскочил на землю и не пошёл за напарником, по привычке рванувшим налево, а отошёл к тротуару. А тот бегом проскочил перед самым носом полуторки, прогромыхавшей по булыжникам, и выскочил на противоположный тротуар.
   Тимур видел, как он оглянулся, ища его, но тут же потерял его в толпе, хлынувшей к подходившему трамваю. Он не стал ждать его отправления и пошёл пешком к своей остановке.
   Вдруг раздалась резкая трель милицейского свистка. Он оглянулся: трамвай, тронувшийся было, как всегда, со звоном, сразу же остановился, и он увидел, как милиционер, с головы до ног в белом, уводил от него вырывавшегося незадачливого пассажира. Ему даже показалось, что он ищет глазами и его. И сразу же спрятался за дерево. Уж кого-кого, а милиционеров он боялся больше даже, чем докторов. И только убедившись в том, что ему уже ничто не угрожает, кинулся бегом домой.
   Вот так и закончилась его тяга к трамвайным буферам. И теперь, стоя на своём "посту" у ограды и наблюдая за тем, что творится на улице, он больше не интересовался тем, как большие мальчишки катаются "зайцами". Его больше интересовало то, как они ухитряются не попадаться в руки милиционеров, которые часто дежурили на этом перекрёстке, где трамваи, идущие от центра, сворачивали направо, огибая сквер, а потом от вокзала шли до его остановки, находившейся прямо перед ним. А когда среди них мелькала красная выцветшая майка, поспешно отходил от ограды, чтобы снова не оказаться приглашённым на эту опасную забаву...
  
   После окончания "ВКСХШ имени Молотова-Скрябина" (так назвали "КомВУЗ" в последний год маминой учёбы, что означало: "Высшая Коммунистическая сельскохозяйственная школа"), прибавив ещё год к старому сроку обучения, её направили парторгом в колхоз имени С.М.Кирова Бахчисарайского района, где начался новый этап биографии Тимура.
   Деревня эта называлась Бийэль. По-татарски "бий" - паук, "эль - местечко, то есть - "паучье место", но возможно и другое объяснение: в тюркских языках слово "бай" (князь) имеет различные произношения. Крымские татары говорят: "Бий". Тогда "Бийэль" можно перевести как "княжье место".
   Располагалась она в пойме реки Альма, которая несёт свои скудные воды с вершин горы Роман-Кош к западному побережью Крымского полуострова в Каламитский залив.
   От реки деревню отделяли заросли кустов тала и фундука, образовавшие сплошной труднопроходимый лес, а ниже по течению - сады. И как ни странно, находясь в таком зелёном окружении, сама деревня не могла похвастаться своим зелёным убранством. Так, кое-где возле домов сиротились одинокие деревца, не создавая положенного тенистого уюта.
   Раскинулась деревня вдоль склона оврага, вырытого речушкой и её временными притоками, образовывавшимися в половодье и во время дождей в течение многих тысячелетий в плодородной почве полуострова, богатой меловыми отложениями, отчего склоны оврагов образуют подобие террас, горизонтальные части которых покрыты растительностью, а крутые, местами, белеют меловидным щебнем с желтоватыми прожилками глины.
   Речушка была мелководная, но с очень прозрачной водой, от чего всё её галечное дно хорошо просматривалось и в солнечный день переливалось разноцветной мозаикой.
   На её красочном фоне то тут, то там в освещённой золотистыми лучами воде, против её течения, взмётывались серебристые вспышки. Это косячки плотвы, то ли вспугнутые более крупным хищником, то ли в поисках злачных мест, прорывались вверх через быстрину. И только там, где вода, вымыв почву из-под мощных ивовых корней, образовывала глубокую и тихую заводь, цвет её становился зелёным и даже тёмным.
   В таких местах дна не было видно потому, что солнечные лучи никогда туда не проникали, что создавало особую таинственность и вселяло необъяснимый страх в детскую душу. Однако, ребята постарше и посмелее удачливо ловили здесь относительно крупную рыбёшку. Говорили, что в таких местах случаются водовороты, в которые затягивает купающихся, даже умеющих хорошо плавать, и что в них обычно водятся крупные сомы, питающиеся утопленниками, и что поймать их совершенно невозможно потому, что они очень хитрые и всё видят, всё слышат и всё понимают.
   На телегах речушку переезжали вброд, а для пешеходов был сооружён висячий мост, шириною в три доски. При ходьбе доски амортизировали, подбрасывая незадачливых пешеходов, особенно, если вес их был невелик. И тогда переход по мостику походил на ходьбу по канату, с той лишь разницей, что ширина основания здесь была больше...
   Для вновь назначенного парторга, тем более с малым ребёнком, специального жилья, естественно, никто не приготовил, поэтому первое время они жили у председателя колхоза, выделившего им одну из комнат своего дома.
   Жена его - добродушная дородная тётя - всячески старалась проявить своё гостеприимство, вплоть до того, что предложила питаться с ними, отчего мама, по ей одной известной причине, категорически отказалась.
   И напрасно: иногда времени готовить пищу у неё совершенно не было, потому что уходила она из дому чуть свет и приходила затемно. Так что Тимуру, хочешь-не хочешь, приходилось питаться с её детьми, а что ела мама сама, известно было только ей одной.
   Председателя колхоза он не помнит, так как видел его раза два. Летом крестьяне уходят из дому, когда дети ещё спят и возвращаются домой, когда они уже спят. Помнит он его двух девочек, с которыми играл и трапезничал.
   В первый же день их мама удивила его, поставив перед ними полную деревянную "таву" жареного гороха. Он был предварительно вымочен в солёной воде и потому необычно крупный, мягкий и вкусный. Это не было едой. Как в России семечки, так у крымских татар - жареный горох - забава. Дети целыми днями бегали по улице с карманами, набитыми этим лакомством.
   А когда им с мамой предоставили отдельное жильё и Тимур попросил её пожарить горох, то получил совершенно несъедобное блюдо. Он не сумел разгрызть ни одной горошины. И тогда впервые в жизни он обнаружил, что в мире существует кулинарное искусство, которое, порой, казалось бы, из несъедобных продуктов, выколдовывает для нас-гурманов волшебные блюда. И, кроме того, открыл пренеприятную для себя истину, что мама его - не всемогущая и, что есть в мире вещи, которые даже ей не по-плечу!..
   Комната, в которую они переселились из председательского дома, находилась на колхозном дворе и была частью колхозной избы, в которой соседствовали и правление колхоза, и магазин, называвшийся "кооперативом".
   Сам колхозный двор был на целый этаж ниже уровня улицы, поэтому, чтобы войти в контору или магазин, нужно было сначала спуститься вниз по ответвлению дороги, изгибающемуся дугой, к воротам и войти в колхозный двор. Затем повернуть налево и подняться по деревянной лестнице с резными перилами на второй этаж, на длинную террасу, напоминавшую собой палубу парохода. Отсюда уже можно было входить во все комнаты дома, включая и комнату, выделенную для семьи парторга, если бы дверь, в неё не была заколочена. Вход в неё с улицы, был сделан позже, безо всяких лестниц.
   В комнате, кроме двери, на улицу смотрели ещё два окна: по одному с каждой её стороны и лишь одно окно - во двор. Поскольку все окна остальных комнат традиционно выходили во двор, то можно сделать вывод, что пока они жили у председателя, здесь проводилась генеральная переделка.
   На всех окнах комнаты были ситцевые занавески, которые двигались по туго натянутым бечёвкам. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, накрытый тёмно-коричневой бабушкиной шалью с бахромами, превращённой, за неимением другого подходящего материала, в скатерть. И надо сказать, что в новом своём качестве она казалась шикарной и, никак не соответствовавшей, остальному, довольно бедному, убранству комнаты. Вокруг стола стояли четыре стула со спинками.
   Большая двуспальная кровать (тоже бабушкина) с никелированными спинками, обрамлёнными, большими блестящими шарами по краям и другими, чуть поменьше, - между ними, которые навинчивались на вертикальные прутья, стояла, как раз, у окна на веранду, и потому, окно это было полностью занавешено. Левее, закрывая собой проём заколоченной двери, стоял большой трёхстворчатый шкаф, левая сторона которого служила буфетом.
   Он был настолько высок, что для того, чтобы достать сахарницу с конфетами-подушечками, которую мама от него ставила наверху, Тимуру приходилось пододвигать к нему сначала стол, потом ставить на него стул и только так, еле-еле, дотягиваться до неё. У середины же левой стены, чтобы она не пустовала, стоял бабушкин, кованный цветным железом, сундук с музыкой. На дне его ещё до сих пор лежали некоторые её вещи. Теперь это был мамин сундук, служивший ей в качестве комода. В нём всегда лежало чистое постельное бельё и нижняя одежда.
   Через некоторое время мама купила настоящий коричневый, покрытый лаком комод и тогда сундук почти полностью опустел и стоял в комнате, как память о бабушке. Теперь его открывали очень редко.
   Ничем не обставленной оставалась правая стена. Единственным её украшением были часы-ходики с гирькой, похожей на сосновую шишку. Но поскольку они, видимо, давно не смазывались, то для их нормальной работы веса одной гирьки не хватало, и, в придачу к ней, был подвешен ещё и старый висячий замок. Ежедневно, не менее двух раз, гирьку с висячим замком нужно было подтягивать вверх, иначе часы останавливались. Эта обязанность лежала на Тимуре. Чтобы выполнить эту процедуру, ему приходилось становиться на стул и, ухватившись за другой конец цепочки, подвешенной на гвозде, чтобы она не убежала при полном опускании гирьки, тянуть её, пока грузики не упрутся в корпус часов. Но при этом часы часто сдвигались от вертикали и, похромав немного, останавливались. На подбор правильного положения, при котором они ходили не хромая, приходилось тратить много времени. Поэтому мама очертила карандашом на стенке их правильное положение двумя вертикальными чертами, что значительно упростило регулировку их хода.
   Спал Тимур вместе с мамой на одной кровати: другой не было. Да в ней и не было никакой необходимости, потому что этот вариант их больше устраивал.
   Вечером они лежали, обнявшись, согревая друг друга. Просыпаясь утром, он, обычно, не обнаруживал маму возле себя. Она уходила на работу рано. Приготовленный для него завтрак стоял на столе. Его не нужно было подогревать, так как он был накрыт полотенцем, а сверху - маминой подушкой.
   Проснувшись, он, первым делом, отодвигал занавеску окна, выходящего на веранду и наблюдал за тем, что там происходит. А в это окно было видно не только саму веранду или террасу, как тогда её называли, но и колхозный двор с конюшнями и коровником. Понятно, что свиней татары не держали, а птичьего двора тоже не было, так как куры водились в каждом частном подворье.
  
   Позавтракав, он спускался вниз и до самого обеда не возвращался домой, потому что там делать было нечего. Наблюдать за жизнью во дворе было интересней.
   Пару раз ему там встретился мальчишка лет пяти, а может, шести, примерно одного с ним роста с чёрными, коротко остриженными волосами. Но заводить с ним знакомство Тимур не торопился. В Симферополе он привык проводить время один. И, кроме того, его сдерживало плохое знание татарского языка. Уже в общении с дочерьми председателя этот недостаток наглядно проявился: он плохо знал их язык, а они почти не знали русского. Объясняться приходилось, почти-что, на пальцах. Его домашний язык - казанско-татарский - здесь помогал плохо. Это был мамин язык.
   Была ещё одна веская причина: он не помнил, чтобы у него, когда-нибудь, под носом висели сопли. Если он простужался и его мучил насморк, на этот случай в кармашке его штанишек всегда был чистый носовой платок. За этим чётко следила мама. А у того мальчишки они всегда висели под носом. Лишь изредка он их подтягивал внутрь, но не проходило и минуты, как они снова высовывались, как змейки из норы и повисали до самой верхней губы. Тимуру это ужасно не нравилось.
   Как-то, зайдя на конюшню (с конюхом - дядей Али они были уже хорошими знакомыми), он снова встретил того мальчугана. Он оказался сыном дяди Али. Познакомились. Звали его Мурадом. Оказалось, что Мурад почти на целый год старше его. Но по виду, особенно из-за двух висюлек под носом, он этого не сказал бы. Тимур чувствовал своё явное превосходство над ним.
   По поведению Мурада Тимур понял, что мальчишка хочет с ним дружить. Поэтому он прямо поставил перед ним свои условия: он должен сбегать домой, высморкаться, умыться, попросить у мамы носовой платок и никогда не допускать, чтобы сопли висели. Мурад всё выполнил, правда, вместо носового платка мама дала ему какую-то серую тряпку, раза в два большую, чем обычный платок, который, как оказалось, и положить было некуда: в штанах мальчика не было карманов. Пришлось заткнуть его за пояс.
   "Вот,- подумал Тимур, - из-за этого у него и сопли!.. Если бы мама пришила ему карманы и положила в них носовой платок, у него их не было бы!". Так что мальчик оказался вовсе не виноватым. Виновной была его мать. Об этом он со свойственной ему прямотой сказал дяде Али, который не сразу понял, в чём обвиняют его жену. А когда понял, согласно закивал головой.
  
   Через Мурада Тимур познакомился и с другими деревенскими ребятами, которые приняли его в свою компанию. Теперь время больше не ползло черепахой, оно летело быстроногим скакуном. Дел стало по горло.
   Не успели ребята сбегать за деревню, где ещё вчера стояли табором цыгане и обследовать место стоянки со следами потухших костров и обгоревших ежовых иголок вокруг них, что явно указывало на то, что они употребляют эту живность в пищу, как солнце уже низко склонилось к горизонту. Создалась реальная опасность быть застигнутыми теми же цыганами врасплох, а ещё хуже - украденными ими.
   Ребята уверенно утверждали, что цыгане воруют детей...
   В другой раз, они даже не успели, как следует, поиграть в прятки... Им показалось, что они только начали играть, как их тут же стали зазывать по домам.
   Тимур никогда раньше не играл в прятки и не знал, что это такое. Игра ему очень понравилась, ведь здесь каждый проявляет свои способности в сообразительности и сноровке, в остроумии и физическом развитии. Ведь надо спрятаться так, чтобы тебя не смогли обнаружить и, в то же время, недалеко от "кона", чтобы успеть добежать до него и "застукаться" раньше того, кто "конает", то есть "жмурится". А тот не любит отходить далеко. Поэтому нужно так выбрать время выхода из засады, чтобы самому не быть "застуканным". И если уж обнаружил себя, то тут нужно выжать из себя всё, на что способен, чтобы добежать до кона первым, иначе придётся конать самому и тогда роли поменяются.
   Уже темнеет. День пролетел незаметно. Надо идти домой в пустую комнату и оставаться там один на один со своим скучным и очень медленно ползущим вечерним временем и ждать, что, может быть, именно сегодня, мама придёт пораньше. Такое бывало, редко, но, всё-таки, бывало...
   В ожидании мамы он часто засыпал за столом, а утром, к своему удивлению, просыпался в кровати. При этом выяснялось, что он сам же открыл маме дверь. А это - важный фактор. Ведь случалось и, притом, не раз, что его долго не могли разбудить. На следующий день мама рассказывала, что она со сторожем колхозного двора в течение двух часов будила его. В конце концов, он сам сонный открывал дверь, а утром ничего не помнил.
   И каждый раз она просила его не закрываться на крючок. Но попробуйте не закрываться, если вы ребёнок и ночью находитесь в доме один, и, если дверь вашего дома изнутри закрывается только на крючок! Притом, если до ближайшего жилого дома не ближе двухсот метров!..
   А ночные шорохи?.. Вы знаете, что такое - ночные шорохи?..
   Внизу, в конюшне - лошади... Как ни добротно строили в старину, но оттуда какие-то звуки всё же доносятся. В амбарах, наверное, были крысы... Какой амбар может быть без крыс!.. А ветер в трубе?..
   Когда надумаешь, что кто-то, подкравшись, потихоньку, хочет тебя схватить и, может быть, убить, всё это создаёт довольно благоприятные условия для игры детского воображения. Кажется, что вот кто-то хочет вытащить стекло из окна и тихо скребёт по нему. А вот кто-то застонал, потом, довольный своей проделкой, глухо, будто в шапку, захохотал... И в трубе что-то копошится!.. Может домовой?.. Вон, ребята сегодня таких страхов наговорили про всяких там чертей и домовых!.. А вдруг ему захочется зло подшутить над тобой и, может, даже, изгнать из дому?.. Ведь всякое бывает!..
   Скорее бы мама пришла, что ли!.. Её боятся и черти, и домовые, потому что она коммунистка! Она не боится никого! Сама одна ночью ходит по деревне!..
   Однажды мама предупредила:
   - Тимочка, ты сегодня не жди меня и ложись пораньше! Я приду очень поздно: мне надо встретиться по делам с тётей Урие Умеровой.
   Он знал, что тётя Урие - мамина подруга ещё по "КомВУЗу" - сейчас председатель соседнего колхоза в деревне Казбийэль, которая находится в шести или семи километрах по дороге на Бахчисарай. Оттуда дети ходят в школу в их деревню. Если ехать туда на подводе, то добраться можно раньше, чем большая стрелка на "ходиках" сделает пол-оборота, а если пешком?.. Пешком, конечно, дольше. Но пешком он не ходил. В гости к тёте Урие он часто ездил на подводе и дорогу знает прекрасно, и может восстановить в памяти до мельчайших подробностей...
   На "ходиках" было уже девять часов, так как маленькая стрелка показывала строго на цифру "9", а большая - на "12". Он уменьшил огонь в лампе, но перестарался, вкручивая фитиль: пламя на нём несколько раз вспыхнуло и погасло совсем. В комнате стало темно, а окна, при свете казавшиеся совсем чёрными, теперь посветлели. За ними всю округу заливал голубовато-серебристый лунный свет.
   Как только наступила темнота, в доме сразу ожили разнообразные звуки: шорохи, скрипы, вздохи. Стало совсем страшно. "Скорее под одеяло!.. И укрыться с головой!.."
   Но одеяло тоже не спасает от страха! Страшно и под ним, да ещё и душно... "Вот, если бы сразу уснуть и не слышать ничего!.. Интересно, мама уже выехала от тёти Урие или ещё нет?.. Когда она говорит, что придёт поздно, это значит, когда обе стрелки на "ходиках" будут наверху, на цифре "12"... Значит, ждать ещё долго...
   Вообще-то, за это время он мог бы дойти и пешком!.. А если мама выехала?.. Тогда она обязательно встретится ему по пути!..
   Эта мысль завладела всем его существом. Чем лежать и дрожать под одеялом, лучше ускорить встречу с мамой! Он быстро встал, не зажигая лампы, наощупь оделся, обул сандалии на босу ногу, нащупал на стене замок, висевший на гвоздике со вставленным в него ключом, и собрался выходить. Но вспомнил, что не взял перочинный ножик - подарок мамы, который она привезла в последний раз из Симферополя. Он обычно лежал в ящике шкафа. Порылся в темноте и, нащупав его, сжал в кулаке. И сразу почувствовав себя сильнее, вышел на улицу.
   Дорога, по которой ему предстояло идти, была хорошо освещена луной. Но оказалось, что ночью, даже очень хорошо знакомые места, вдруг, становятся совершенно неузнаваемыми. Так произошло и с дорогой, которая теперь виделась совсем иной. Если бы он не был уверен, что вышел из дому и пошёл по дороге, ведущей в Казбийэль, он бы мог усомниться в том, что идёт правильно. Днём он не обращал внимания на то, какие густые заросли обрамляли дорогу, и особенно, в месте её пересечения с рекой. Сейчас же они казались сплошными и непролазными из-за того, что были совершенно чёрными. И, казалось, что кто-то сидит под каждым кустом. Он старался не смотреть на них. Так, вроде, было спокойнее.
   До онемения в пальцах он сжимал в кулаке в кармане перочинный нож, лезвие которого на всякий случай, было раскрыто. Чтобы быть подальше от кустов, тянувшихся и слева, и справа, решил идти по середине дороги. А чтобы те, которые притаились под кустами, не подумали, что он их боится, стал насвистывать знакомые мелодии. Это, по его мнению, должно было показать, что он настолько уверен в себе и в своих силах, что беззаботно идёт ночью один по пустынной дороге, презирая всякую опасность. Особенно это должно устрашить нечистую силу, которая, как сегодня рассказали мальчишки, шляется ночью по степи или может притаиться где-нибудь в укромном местечке возле дороги и поджидать запоздалого путника, чтобы зло подшутить над ним и увести куда-нибудь в сторону. От неё не убережёшься ни ножом, ни другим оружием. Единственное средство против неё - это не поддаваться её козням, то есть противопоставить ей сильный дух.
   А разве человек со слабым духом шёл бы ночью один и свистел бы, чтобы привлекать внимание нечистой силы? Нет, конечно! Да и всякий другой, задумавший что-нибудь плохое, услышав спокойный свист, подумает, что где-то поблизости есть ещё люди, идущие за ним. А раз так, то он побоится вообще шелохнуться в своей засаде. А когда тот убедится, что никаких людей нет, он уже уйдёт далеко. А если он надумает его догнать, то Тимур услышит и побежит, и будет звать на помощь кого-нибудь из взрослых и сильных, например, конюха дядю Али. Злодей подумает, что он ошибся и что, действительно, где-то поблизости находится дядя Али...
   Так он шёл, убеждая себя не бояться, хотя "поджилки тряслись" вовсю... И лишь мысль о том, что каждая минута приближает его к маме, успокаивала. - "Это лучше, чем они будут "трястись" дома! Может быть, она уже едет мне навстречу и тогда в любой момент она может прийти на помощь!".
   Свистеть он научился, правда, ещё не совсем хорошо, у мальчишек, с которыми стал играть. Они показали, как свистеть с помощью губ и "по-разбойничьи", подвернув губы в рот или заложив пальцы. Сейчас он попробовал все варианты, но получился только тихий свист через губы. Поначалу губы плохо слушались, и вместо свиста получалось только шипение выдуваемого воздуха. Он облизывал губы, придавая им большую эластичность, вытягивал их трубочкой, растягивал вширь. Наконец, подобрал нужное положение, когда шум стал походить на свист и в этом положении начал добиваться нужной высоты звука. Потихоньку начала вырисовываться мелодия "Песни о встречном", а потом и песни "Мы - кузнецы". И когда мелодии зазвучали в полную силу, почувствовал себя уверенней и храбрей, особенно, когда слова песен произносились про себя в такт мелодиям, вселяя в душу уверенность в своих силах, в своей смелости.
  Ещё бы! Ведь кузнецы - самый сильный и смелый народ! А поскольку он насвистывал их марш, то и себя невольно причислял к их славной гильдии.
   Однако, нельзя же всё время свистеть одни и те же мелодии - это надоедает!.. Решил ещё раз попробовать свистеть, как разбойники, засунув пальцы в рот. Сначала сложил кольцом большой и указательный пальцы правой руки, но свиста не получилось; потом - по одному указательному пальцу обеих рук - результат тот же; наконец - по два пальца... И, вдруг, появился звук, похожий на свист... Правда, ещё не чистый - с примесью шипения. Засунул пальцы глубже, отчего уголки рта неестественно растянулись, но свист получился. Стал повторять, набирая всё больше и больше воздуха в лёгкие, и тогда ночную тишину разрезал высокий и резкий звук, пугая, может быть, такого же, как и он "храбреца", волею случая, оказавшегося поблизости на расстоянии слышимости.
   Но вот, дорога разветвилась: одна свернула налево, в степь в сторону Бахчисарая, а прямо показались силуэты домов Казбийэля и пугающие тени, при свете луны такие контрастные, остались позади, а с ними остались там и все страхи.
  Вдруг, в деревне залаяли собаки. Он ведь продолжал свистеть, хотя в этом уже и не было необходимости. Собаки крайних дворов, услышав свист, подняли невообразимый гвалт. Тимур понял, что "оружие", позволявшее ему прежде преодолеть страх, теперь вблизи деревни, оказалось не менее опасным для него, чем страх одиночества.
   Он испугался: он знал, что многие хозяева на ночь спускают собак с цепи, поэтому перестал свистеть.
   Теперь его задачей было пройти совершенно тихо и незаметно к дому тёти Урие. Но как это осуществить, зная, что собаки - очень чуткие животные, а в их деревне их держали, по крайней мере, по две и три на каждый двор.
   Что может он, безоружный, сделать, если даже не вся стая, а только одна из этих кровожадных тварей, которым для злости хозяева специально отрубают хвосты, набросится на него в ночном безлюдье?
   В нерешительности Тимур остановился, соображая, как лучше обойти возникшую опасность?
   Собаки полаяли ещё некоторое время и, убедившись, что вблизи никаких возмутителей спокойствия нет, постепенно умолкли.
   Установилась такая тишина, какую можно услышать только летней ночью в степи.
   Ночной лунный воздух был пронизан стрёкотной мелодией кузнечиков и сверчков, которая, как музыка большого оркестра, складывалась из партий многочисленных отдельных инструментов, вспархивавших то тут, то там, поднимаясь в безоблачную высь.
   Эти трели сильнее подчёркивали стоявшую тишину. И уже взрослому Тимуру, вспоминавшему о том, что происходило с ним в пяти-шестилетнем возрасте, подумалось: "Убери все эти звуки совсем и тишины не станет слышно!"...
  
   Маленький мальчик, преодолевая естественный страх, двинулся вперёд, стараясь ступать бесшумно, чтобы не привлекать к себе собачьего внимания.
   Когда он вошёл в деревню, лай снова возобновился, хотя он ступал так тихо и осторожно, что сам себя не слышал. Он начался с другого конца, значит, не он был причиной новой суматохи. Наверное, раззадоренные предыдущей вспышкой собаки противоположной стороны деревни, не зная её причины, насторожились и приняли за неё какие-нибудь свои шорохи и решили удостоверить своих хозяев в своём усердии.
   Это несколько ободрило маленького ночного путешественника, убедив в том, что предпринятые им меры предосторожности оправдали себя и что ревностные ночные сторожа его ещё не обнаружили.
   Справа показался тот самый переулок, пропустить который он так боялся. А вот и два дома, очень похожие друг на друга.
   Который из них дом тёти Урие? Окна, как во всех татарских домах, выходили во двор и постучать незаметно для собак не было возможности. Оставалось стать между домами и звать тётю Урие.
   Он знал, что собаки у тёти не было, зато они были во всех соседних дворах. Но делать нечего!.. Не будешь же стоять здесь до самого утра и ждать, пока из домов кто-нибудь выйдет!
   Предварительно, пошарив вокруг себя на земле, он набрал несколько подходящих камней, рассовал их по карманам и по одному оставил в обеих руках и набрав полную грудь воздуха, выдохнул:
   - Улие тата-а-а!..
   Во дворе правого дома залаяла собака. Тимур с ужасом слушал, как лай этот подхватили другие и он, нарастая, охватил, как ему показалось, всю деревню. Он невольно подался к левому дому. Но тут одновременно из нескольких дворов выскочили взбудораженные псы с явным желанием наказать возмутителя тишины. А как они это делают, у него не было сомнений. Лай их раздавался со всех сторон. Они окружили его, норовя незаметно подскочить сзади и цапнуть, когда он не будет видеть. Чтобы они не застали его врасплох, ему приходилось крутиться вокруг. А несколько камней, брошенных в них, нисколько не уменьшили их прыти, наоборот, раззадорили их. Как только он поворачивался в одну сторону, собаки, оказавшиеся сзади, приближались к нему, в результате, кольцо их постепенно сужалось.
   - Улие тата-а-а..! - в отчаянии взвыл он, бросая в собак последний камень.
  
   Они как будто угадали это и стали наглее подступать всё ближе и ближе. Без камней он почувствовал себя полностью безоружным. Поэтому быстро нагнулся, чтобы подобрать ещё. И удивился увидев, что псы, будто испугавшись, отбежали на почтительное расстояние, но, продолжая лаять, вновь стали приближаться.
  Камней рядом не оказалось, а кольцо собак вновь сузилось. Пришлось снова нагнуться и пошарить рукой по земле.
   На шум из правого дома вышел дядя. Он пнул ногой подвернувшуюся собаку, та с визгом отскочила к калитке, но продолжала брехать оттуда. Другие тоже отбежали к своим дворам.
   - Кто тут? - спросил он.
   - Это я... к тёте Улие... - ответил Тимур.
   - А-а... Запоздалый гость?!. - Дядя подошёл вплотную. - Пошёл вон! - крикнул, оборачиваясь. - Пойдём, я тебя провожу.
   Он подошёл к калитке соседки, толкнул её, но она оказалась запертой. Постучал ладонью по доске.
   - Умерова аркадаш, к вам мальчишка... - сказал, вышедшей тёте Урие.
   Ещё не совсем понимая, кому она понадобилась ночью, тётя неторопливо отворила калитку.
   - Что случилось? - испуганно вскрикнула она, увидев Тимура. - Где мама? Что с ней случилось? - повторила она, подбегая.
   - Не знаю... - замялся он, поняв, что мамы здесь нет. - Я думал, цто она у вас... Она цказала цто поедет к вам...
   - Она была... Но уже давно уехала... А ты как сюда добрался?.. Пешком..?
   Вот тоже тётя!.. Рассуждает так, как будто у него есть своя лошадь!..
   Она поблагодарила соседа и ввела Тимура в дом, закрыв за собой калитку и входную дверь.
   Керосиновая лампа, стоявшая на столе, коптила. Дым чёрным шлейфом поднимался вверх. Сквозь закопчённое стекло она совсем не освещала комнату. Только красный язычок фитиля просматривался сквозь него. Тётя подбежала к столу, схватила стекло, но тут же одёрнула руку - оно было горячим. Пошарив в полутьме на печке, нашла какую-то тряпку и с её помощью сняла стекло, другой рукой поправила фитиль и всунув тряпку в стекло, стала торопливо её протирать. И только после того, как поставила его на место и вывернула фитиль, в комнате стало светло.
   Она повернулась к неожиданному гостю и спросила:
   - Как же ты один среди ночи решился..? Далеко ведь!.. Не страшно было?..
   - Цтлацно..! Но дома одному цтлацнее...
   - Значит, вы с мамой разошли-и-ись... - задумчиво протянула она. - Кушать хочешь? - Лицо её круглое с ямочками на щеках вновь приобрело своё обычное добродушное выражение.
   Нет, кушать он не хотел. Но очень устал от длиной дороги и от нервного напряжения.
   Теперь, когда все страхи остались позади, очень хотел спать. Глаза его слипались. Тётя Урие посадила его на кровать, раздела до майки и трусов и уложила в тёплую ещё постель. Провалившись в ласковую мягкость перины, он тут же уснул, не подозревая, сколько хлопот наделал он взрослым своим неожиданным вояжём.
   Мамина подруга, зная, что, не застав сына дома, мама переполошится, думала, что же ей предпринять? Как сообщить, что Майчик у неё? Уйти, оставив его одного, не могла. Послать кого-нибудь? Но ведь - поздняя ночь, а людям завтра работать! Хотя она и председатель, но не имела на это моральных прав. Если бы не спящий ребёнок, она сама бы сбегала... Ведь подруга!..
   Она сидела, склонившись над столом, на котором горела керосиновая лампа с приспущенным фитилём, так ничего и не решив, когда снова послышался лай собак и стук в калитку.
   "Это - она!" - подумала с надеждой и побежала открывать.
   Да, действительно, это была она - её лучшая подруга ещё по "КомВУЗу", чьё многострадальное чадо, сладко посапывая, спало в её остели.
   Увидев её вопросительные глаза, полные немой надежды, только и произнесла:
   - Он здесь!..
   - Уф, как он меня напугал!.. Думала умру... Как же он сюда добрался?.. Неужто, пешком?.. - сказала, присаживаясь на табуретку, опустив, в изнеможении, обе руки и обрадовано глядя на сына. - Ты себе представить не можешь: я приехала домой, попросила сторожа распрячь Серку, а сама иду и думаю: "Если Тимка заперся, то придётся попотеть, пока его разбудишь.". Потянула дверь - заперта! А дверь-то в тени... Замка не вижу... Думаю, что изнутри заперся. Стучу, зову его, дёргаю за ручку... И вдруг, задеваю рукой замок... Сердце в пятки провалилось,.. в глазах потемнело... Почему замок?.. Или он вообще не приходил?.. Может, что с ним случилось..? Бегу к сторожу: не видел ли сегодня? Потом - к конюху Али... его сын с моим играют. Говорит: вечером все разошлись по домам... Тут я и подумала: предупредила его, что вернусь поздно - к тебе поеду... Вот,наверно, не дождался, взял да маханул к тебе... И правда... Ну, слава богу, жив-здоров!..
   - Зекие, как ты его самого - такого маленького, дома оставляешь? Он ведь боится один... Я его спрашиваю: "Не страшно было одному идти?", он говорит: "Дома ещё страшнее!" Ты представляешь?..
   - А что же мне делать? Мама умерла, родственники все в Рассее, здесь я одна...
   - Взяла бы какую-нибудь старушку...
   - Ты что? - перебила та. - Скажут, что парторг прислугу держит. Нет. Этого я не могу!.. Да и такое с ним бывает не часто,.. обычно, он не боится оставаться один... Не знаю, что с ним случилось сегодня?
   - Не "сегодня", а "вчера": Уже половина третьего...
   - Да, Урие-джан, мы поедем... Вот, как бы мне сделать, чтобы его не разбудить? У тебя какого-нибудь одеяла не найдётся?
   - Ты же знаешь, у меня ещё здесь ничего нет про запас... Вот, возьми мой жекет...
   - А как же ты..?
   - Ничего!.. Дни тёплые... Он мне пока не нужен!.. Возьми!.. А потом, как-нибудь, завезёшь...
   - Ладно, я тебе его завтра же,.. то есть, сегодня привезу.
   Утром, проснувшись в своей постели, и вспомнив ночные приключения, он никак не мог понять, как очутился дома. Неужели всё это так складно ему приснилось? А может, он и сейчас спит? Ребята говорят, чтобы узнать, спишь ты или нет, нужно ущипнуть себя за руку... "О-о, больно! Значит, не сплю...".
   В комнате вовсю гудел примус и вкусно пахло. Наверное, жарится мясо с картошкой и с луком - его самое любимое блюдо! Раз мама дома, значит, сегодня выходной. Прекрасно!
   Он больше всего на свете любит выходные дни, потому что мама будет с ним весь день и весь вечер. Только почему-то в деревне выходные бывают так редко. Вот, в городе - совсем другое дело! Там выходные дни бывают буквально через несколько дней... А ещё бывают и "общие выходные" - это когда во всём городе у всех выходной день. И он вспомнил, как в выходной день они с мамой ходили гулять и обязательно покупали жареные семечки. Он любил семечки, но здесь их не продают. Только мама не разрешала ему их грызть в магазине. А когда из него выйдешь, если кругом - очереди и очереди?
   И только в большом универмаге, что возле памятника Пушкину, он забывал про них и все его мысли, чувства и желания были там, где на полках жили всевозможные игрушки...
  
   Да, жить в городе намного интереснее!.. Там есть кино, трамваи и мороженое, которое так вкусно слизывается языком между двумя кружочками вафель. У морожениц всегда были взрослые и детские формочки, в которые они ловко вкладывали один вафельный кружочек и одним круговым движением круглой ложки набирали мороженое из специального бидона, и так же ловко набивали его в форму, и затем накрывали другой вафлей, и выталкивали из формы выдвижной ручкой. И мороженое готово!..
   Тогда он был ещё маленький и, часто, глядя на бидон, думал: - "Вот, если бы мама купила целый бидон мороженого - вот, это был бы праздник! Я бы ел его ложкой! Но мама почему-то не покупает мороженое бидонами. Наверно, продавщица не продаёт бидон. А во что можно положить столько мороженого? Не может же мама носить с собой кастрюлю! Это какой же нужно иметь ридикюль!?. Да и в кастрюле оно сразу растает. Кастрюли всегда такие горячие... А зачем ему горячее мороженое! А если бы продавщица продавала с бидоном, мама купила бы обязательно, если он её очень-очень попросит!..".
   После случая с балалайкой он уже знал, как заставить её сделать то, что ему хочется...
   Мамин голос оторвал его от размышлений:
   - Ну что, проснулся "босяк"?
   Слово "босяк" не сулило ничего хорошего. Она всегда называла его "босяком", если была недовольна им. В её устах оно означало: "непослушный", "невоспитанный". И в то же время оно было и презрительным и оскорбительным, намекавшим на беспризорных хулиганов, которых в то время в городах было великое множество. Вот, их-то и называли "босяками". Тимур знал, что беспризорники занимались карманной кражей, уводили у зазевавшихся приезжих чемоданы, хулиганили. Ему всегда было обидно слышать от мамы такое обращение. Он ведь не беспризорник! У него есть мать, где-то есть и отец, он не ворует, не хулиганит... Почему же тогда он "босяк"?..
   Сейчас, услышав обращённое к нему: "босяк!", он насторожился. Значит, предстоит серьёзный разговор о его ночных приключениях... А он только решил было похвастать о проявленной им храбрости и думал, что мама похвалит его за это.
   Что ж, лучше тогда смолчать, авось пронесёт! И вообще, любую неприятность, если её нельзя никак избежать, лучше оттянуть, насколько возможно. Хотя и знаешь, что минута эта обязательно наступит, но лучше, если это будет потом! Так удобнее для своего спокойствия, да и острота момента, может быть, спадёт... А вообще, надо бы приласкаться...
  
   Он вскочил с кровати, подбежал к маме, обнял её за ноги и спросил, заискивающе заглядывая в глаза:
   - Мамоцка, ты меня любиць?
   Это был уже испытанный приём. Она очень редко, в минуты сильной раздражённости или обиды отвечала: "Не люблю!", в большинстве же случаев она вынуждена была ответить утвердительно. А, сказав: "Люблю", разве кто сможет ругаться!?. Но мама не ответила. Она, молча, оторвала его руки и только после этого обиженно проговорила:
   - А вот ты меня совсем не любишь! - хлестанул по лицу несправедливый упрёк. Это было даже более обидней, чем "босяк". Слёзы крупные, как сама обида, брызнули из глаз - она рвала душу. Как мама могла подумать, что он её не любит? Ведь кроме неё у него никого нет!.. Да само его ночное путешествие - неопровержимое доказательство его любви! Ведь, рискуя жизнью, он шёл не к тёте Урие, а шёл к ней!.. Но как это объяснить ей, как доказать, что она очень ошибается? В арсенале его языка ещё не было таких убедительных слов и логических доказательств. Он мог доказать ей только своими слезами... И он хватал её за ноги, размазывая слёзы и выжатые ими сопли по подолу её юбки. Он знал из опыта, инстинктивно чувствовал, что такое истерическое состояние не может продолжаться долго. Что должно произойти что-то: или мама должна смягчиться, или... Или мир должен перевернуться! Если мама приласкает его, то наступит мир и согласие, если же нет, то он даже представить себе не может, что может произойти... Он не раз слышал от взрослых, что у некоторых людей происходит "разрыв сердца"... Вот и у него так может сердце разорваться на части и тогда, он знал, исчезнет всё: и мама, и он, и эта комната, наполненная запахами жаренной с мясом картошки.
   Немного смягчив голос, мама сказала:
   - Я полжизни потеряла за эту ночь! Ну, разве можно так делать?..
   - Плоцти меня! Я больце не буду! - снова захныкал он, понимая, что другого пути к маминому расположению нет. Ждать похвалы за ночной подвиг не приходится. Нужно выждать, когда она будет в хорошем расположении духа, тогда и можно будет рассказать, как он, переборов свой страх, пошёл один ночью по страшной дороге. Она должна его похвалить. Ведь для него это был, действительно, подвиг...
  
   Был жаркий летний день. На небе ни одного облачка. Тимур пошёл на конюшню, где встретил Мурада. Тот сказал:
   - Айда, на речку! Покупаемся!
   От деревни до речки было, примерно, с полкилометра. Шли по тропе, петлявшей среди кустарников. Вышли на берег прямо к мосту. Он был не широкий, в три доски, но довольно длинный и при ходьбе путник, делая каждый шаг, подпрыгивал, как на батуте. Другой берег был пологий и сразу, слева за мостом, была полянка, ближе к реке покрытая галькой, плавно уходящая в воду. Здесь можно было лежать, загорая на солнце.
   Тимур плавать не умел, а когда пришли на речку, узнал, что и друг плавает не лучше него. Сначала они барахтались на мелкоте и собирали разноцветные камешки. Потом туда же пришли двое ребят постарше. Они принесли с собой какое-то большое корыто и стали на нём кататься. Поближе к берегу, где воды по колено, один из них садился в корыто, а другой толкал его к середине реки. Разогнав "судно", второй садился тоже и они, гребя руками, выплывали на середину. Здесь их подхватывала стремнина и несла вниз по течению. Там они подгребали к берегу, вытаскивали корыто и несли его снова к месту старта. Бывало и так, что во время посадки второго мальчика корыто зачерпывало воду и после того, как он сядет, тонуло. Тогда мальчишки подныривали, вытаскивали его наверх и, придерживая одной рукой, плыли к берегу, гребя второй "по-собачьи".
   - Пойдём ко мне, поищем какое-нибудь корыто, - сказал Мурад. Он знал, что Тимур и его мама ещё не обзавелись никаким скарбом.
   Поиски оказались безрезультатными: корыта не нашлось, но нашёлся тазик, в котором мать Мурада стирала бельё. Осторожно, чтобы она не заметила, он вынес его со двора, и они побежали к реке. Когда пришли на место, мальчишек с корытом уже не было. Либо они уже ушли домой, либо поплыли вниз по течению.
   Сначала попытался поплавать Мурад. Он садился в тазик на мелководье, а Тимур должен был подтолкнуть его на глубину. Но, как он ни старался, у него ничего не получалось: он даже не мог сдвинуть тазик с места. Тогда решили попробовать сделать это там, где воды было по пояс. Тимур придерживал таз, а Мурад старался сесть в него. Но таз всё время накренялся и зачерпывал воду, а потом, вместе с Мурадом, уходил на дно.
   - Ты плохо держишь! - сердился он. - Вот, давай я подержу, а ты садись!
   Мурад стоял лицом к реке и держал тазик перед собой. Тимур зашёл со стороны реки, но там вода оказалась выше, и он не мог подтянуться, опираясь на тазик.
   - Давай, наоболот: ты поволацивайся к белегу, а я сяду оттуда.
   Так, действительно, оказалось удобней. При первой попытке таз снова зачерпнул воду и её вылили. Следующая попытка удалась. Но Тимур не успел даже сдвинуться с места, как, не выдержав равновесия, вместе с тазиком оказался по горло в воде.
   - Нет, ты не умеешь, дай я!.. - не стерпел Мурад.
   Повторили всё сначала. Теперь Тимур стоял лицом к берегу, а Мурад, соблюдая равновесие, уселся в тазик, держась за борта. Тимур осторожно отошёл в сторону, открывая ему дорогу к реке. Но тазик не хотел плыть к середине. Он крутился на месте, а Мурад боялся отпустить руки, чтобы подгрести.
   - Подтолкни тазик! - попросил он друга.
   Тимур, опять, осторожно, чтобы не возмутить воду, обошёл тазик и тихонько толкнул его к середине реки. Всё ещё медленно вращаясь, тазик поплыл в заданном ему направлении. Мурад сидел, не шевелясь. Выйдя на быстрину тазик, увлекаемый течением, понёс Мурада мимо кустов, росших на берегу. А Тимур, тем временем, выскочив из воды, побежал вдоль берега, не теряя друга из вида. Теперь возникла новая проблема, о которой друзья раньше не подумали: как подплыть к берегу и вылезти из тазика так, чтобы не потерять его? Но вот, течение подогнало его к толстой иве, которую здешние называли талом. Почву под её корнями со временем вода размыла, образовав омут, от чего ива сильно наклонилась к реке и её ветви окунались в воду.
  Вода здесь была тёмно-зелёная и непрозрачная. Тазик остановился, но продолжал медленно вращаться. Уловив момент, Мурад схватился за ветку и осторожно подтянулся к берегу. Сюда уже подбежал и Тимур. Он лёг на живот, взялся за тазик и крепко держал его до тех пор, пока, держась за дерево, не вылез его товарищ.
   - Вот, здорово! - восхитился Мурад, сразу же забыв, как несколько минут назад, испуганно озирался, боясь, что течением унесёт его чорт-те куда.
   - Тепель, давай, я! - сказал Тимур, когда пришли на старое место.
   Окрылённые успехом, ребята более уверенно принялись к подготовке к очередному плаванью. Тимур уселся в тазик и сидел, не шевелясь, когда Мурад легонько подтолкнул его и тот, движимый по инерции, поплыл к середине реки. Здесь его резко крутануло потоком, чего Тимур не мог ожидать, так как к середине реки тазик шёл, не вращаясь. Он качнулся, и этого, оказалось, достаточно, чтобы тазик наклонился и сильно зачерпнул воду.
  И Тимур с открытыми глазами оказался под водой. При этом, погружаясь в воду, тазик выскочил из-под него, и он опустился на дно. Сначала он видел голубое небо, которое сменилось чуть голубоватой водой с какими-то серебристыми пузырями, проносившимися перед глазами и, наконец, прямо перед лицом оказались разноцветные камешки дна реки. Изо рта выскочил крупный серебристый пузырёк, мгновенно всплывший вверх, и всё исчезло.
   Когда он снова открыл глаза, то перед ним опять было голубое небо. Он лежал на спине, на берегу и горячая галька чувствительно жгла лопатки. Над ним, склонившись, возился какой-то мужчина. Тут же стоял заплаканный Мурат. Две длинные сосульки, как всегда, свисали под носом, почти касаясь верхней губы. Тимур вспомнил о случившемся. Сел, посмотрел по сторонам и спросил:
   - А таз?.. Где таз?..
   Мужчина сказал, снимая мокрые брюки:
   - Никуда не денется твой таз. - И, неспеша, выкрутив штаны, развесил их на кусте тала. Потом полез в воду и достал утонувший таз. - Вот, получай свой горе-корабль! Да не пытайся больше на нём плавать! В другой раз взрослых рядом может не оказаться... И будешь тогда раков кормить...
   Оказалось, что, как раз, в это время по мостику через речку проходил молодой мужчина и видел, как мальчишка на тазике неловко перевернулся и ушёл под воду. Спрыгнув прямо с мостика, он быстро вытащил его из воды, не дав нахлебаться, и положил на гальки.
   - Ты чей? - спросил он. Он видел, что Тимур не был похож на деревенских ребят. - Я что-то тебя не знаю.
   - Он в конторе живёт, - вмешался Мурад, шмыгнув носом.
   - Сын парторга, что ли?
   Тимур кивнул.
   - Ну, и влетит же тебе от матери!
   - Поцалуйста, не говолите ей!
   - Если бы ты был моим сыном, я бы тебя высек за такие штучки! - надел ещё не просохшие брюки и медленно пошёл в сторону деревни.
   Когда он скрылся за кустами, Тимур напустился на Мурада:
   - Ну, цего ты цопли лацпуцтил? Бели цвой тазик и побецали! Нам нуцно быть дома ланьце него. - Он схватил тазик, сунул его в
  руки Мурада и побежал к мосту. Перейдя по нему, решили бежать не по тропинке, которая петляла, а напрямик через кустарник.
   Добежав до дома Мурада, Тимур попрощался с ним и побежал к себе, ища глазами незнакомца. Но его ещё не было видно. Наверное, они здорово его обогнали!
   Дома Тимур сменил мокрые трусики на сухие, а те забросил подальше под кровать. Только теперь до него со всей серьёзностью дошло значение случившегося. Только сейчас он понял, что был в двух шагах от гибели.
  И он вспомнил такой же солнечный день на берегу моря, когда он был совсем маленьким.
   Как-то мамы долго не было. И вдруг, вместо неё на "немецкую площадку" пришла её подруга тётя Зоре Бегишева и сказала, что мама заболела, и её положили в больницу, а оттуда её увезли на море лечиться. Сегодня туда же повезут группу ребят и Тимур должен поехать с ними.
   Он ни разу не был на море и не знал, что это такое. Ехали по старой алуштинской дороге на двух автобусах, потому что тогда автобусы были маленькие. Детей сопровождали две воспитательницы. После перевала дорога сходила вниз серпантином, резко сворачивая то влево, то вправо, и потому ехали с частыми остановками, так как кого-нибудь из ребят обязательно укачивало, кого-то тошнило, а кого-то и рвало. На остановках всех выводили из автобусов подышать свежим воздухом, и облегчиться, если кому "приспичило". Мотания автобуса из стороны в сторону Тимур переносил хорошо, но резкие спуски не мог. Его не рвало, но состояние было такое, будто его разрывало на части. В такие моменты он закрывал глаза и сжимался вниз, втягивая голову в плечи.
   Вдруг кто-то закричал:
   - Смотрите - море!
   Все кинулись к окнам. Кто-то умудрился даже увидеть корабль. А что это такое, Тимур тоже не знал. И сколько он ни напрягался, не смог увидеть ни того, ни другого. Откуда было ему знать, что смотреть нужно было поверх деревьев, а не на небольшой ручеёк в канаве, тянувшейся под деревьями вдоль всей дороги, в котором, действительно, плавали какие-то щепки и упавшие с них листья. Если это и есть море, то не стоило сюда и ехать, укачиваясь и рыгая: у них в городе течёт в несколько раз большая речка - Салгир. Но что же тогда: "корабль"? Неужели вот тот кусок коры с дерева, который несло течением, не отставая от автобуса. А может, это ему только кажется, то есть, видится маленьким, а на самом деле и речка, и то, что кажется небольшим куском коры, всё большое? А он просто не понимает этого... Как бы то ни было, хотя все ребята и видели и море и корабль, а Тимур, до самого приезда к морю, так и не увидел его. И только, выйдя из автобуса и побежав за детьми, кричавшими: - "Ура!.. Ура!.. - Море!", - он увидел его и понял, что это такое. Это была огромная вода, такая большая, что за нею уже ничего не было! Он каждый день видел небо с плывущими по нему облаками, видел солнце а иногда, даже луну, и звёзды на нём, но никогда ему, почему-то, не приходила мысль о его бескрайности. Может быть, потому, что небо всегда чем-нибудь ограничивалось: то деревьями, то домами... Здесь же, не видя за морем ничего, кроме самого моря, он впервые в жизни ощутил бескрайность, беспредельность и, восхитившись, одновременно испугался... От него пахло как-то особенно, ни на что не похоже... Видя, что другие ребята окунают в него ладони, он тоже зачерпнул ладошкой прохладную воду.
  Кое-кто начал раздеваться с намерением покупаться, но тут же раздался громкий крик воспитательницы
   - Ребята, сегодня купаться нельзя!
   И это для Тимура было ново: сколько он себя помнил, он всегда купался в корыте, куда его сажала мама и, при том, вода там всегда была хорошо тёплой. Процедура эта была для него всегда неприятной, особенно, когда мама мыла его голову с мылом и вода попадала в глаза. Поэтому и такой горячий восторг он не разделял. И, вообще, сейчас ему было не до купания, у него было более важное дело: нужно было найти маму! А к морю он пришёл только из любопытства - ведь надо же было, в конце-концов, узнать, что оно такое! А сейчас...
   Он подошёл к воспитательнице, ехавшей в их автобусе и сказал:
   - Я хоцю к маме!
   Та посмотрела на него с улыбкой и спросила:
   - Как тебя зовут?
   - Майцик, - ответил он.
   - Я вижу, что ты не девочка. Я спрашиваю...
   - Май-цик! - уже сердясь, членораздельно сказал он, в который раз возмущаясь тем, что многие взрослые сами спрашивают, как его зовут, а сами внимательно не слушают... Это всегда раздражало его.
   - Майчик? Какое странное имя!.. Видишь ли,.. Майчик... - Это что? От слова "май", что ли? Значит ты - майский?..
   - Я - Майцик! - упрямо повторил он.
   - Видишь ли, Майчик, здесь мамы твоей нет. И вообще, здесь ничьих мам нет. Здесь все без мам. Ваши мамы остались дома, в Симферополе, понял. Здесь мы с тётей Светой - ваши мамы. Меня зовут "тётя Шура"...
   "Вот ещё!.. Тётя Зоре сказала, что мама здесь, а эта тётя, несерьёзная какая-то, говорит, что её здесь нет". Он отошёл от неё в некотором замешательстве. Он не отказался от поисков мамы, а просто, потому, что с нею бесполезно было разговаривать. Она - "несерьёзная" и поэтому не внушала ему доверия.
   - Ты представляешь, Светочка, один уже к маме запросился! - сказала воспитательница Шура, подходя к своей напарнице, только что переговорившей с мужчиной, встречавшим автобусы. Было видно, что он здесь - главный.
   - Кто?.. - машинально спросила та, думая о чём-то своём.
   - Да вот, тот, в чёрных штанишках, со странным именем "Майчик"...
   - А-а, этот!.. Так это - сынишка Маевой, татарочки из Бахчисарая. Да, мне сказали, что она здесь, в больнице... Майчик! Подойди сюда! - позвала она его. - Мы сейчас разместимся, устроимся, как следует, а потом пойдём искать твою маму. Ладно?
   Он кивнул.
   Тётя Света скомандовала:
   - Дети! А ну-ка, стройтесь по-два! Старшие становятся впереди, а младшие за ними! Сейчас мы пойдём в палаты, приготовленные для нас. Там каждый выберет себе кроватку: старшие будут спать на койках, а младшие - в кроватках, как в детском саду. Понятно?
   - Тётечка Светочка! - Подбежала к ней девочка лет семи с двумя большими белыми бантами на голове и схватила её за руку. - А вы тоже будете спать с нами? - она выжидающе смотрела на воспитательницу.
   - Конечно, будем спать с вами, а куда же мы от вас денемся?
   - Я возле вас хочу..! - уже тише, просительно проговорила она.
   - Ладно, ладно! Становись в колонну! - ласково потрепав девочку по голове, ответила она и слегка подтолкнула её к кучке ребят, которые, добросовестно выполняя её команду, выясняли между собой, кто старше, а кто младше. Увидев, что дети никак не разберутся, кому становиться в первый ряд, она подошла к ним и скомандовала:
   - Ну-ка, самые высокие, вот, ты и ты, становитесь первыми, вы, вот, пониже... становитесь за ними...
   - Тётя Света! - снова закричала девочка с бантами. - Вот, Соня ниже меня, а становится впереди!..
   - Соня, стань за девочкой!..
   - Ага! Пусть она станет за мной!.. Это не она выше, а её банты... А она ниже меня.
   - Ну, ладно, становитесь рядом! Все построились?.. Малыши, что там у вас? Тоже в росте не разберётесь?.. Та-ак,.. пошли!.. Идите за мной!.. - и повела детей к большому деревянному особняку.
   Уже вечером, когда все устроились, Тимур, терпеливо ожидавший, пока старшая воспитательница Света освободится, подошёл к ней.
   - А, Майчик, я помню, помню, маленький!.. Но сначала надо поужинать... Дети проголодались... Ты, ведь, хочешь кушать?..
   - Я хоцю к маме!..
   - Ах, ты, боже мой!.. Шура! Шурочка!.. Как только в столовой всё будет готово, веди детей к ужину, а потом - спать! А мы с Майчиком сходим в больницу, а то будет поздно и нас к ней не пустят... Идём, маленький!
   Тётя Света была хорошая тётя, он это сразу понял, только зачем она всё время повторяет: "маленький"? И, притом, при всех ребятах... Он вовсе не хотел, чтобы ребята тоже называли его так. Поэтому, когда она хотела взять его за руку, он отдёрнул её, и, спрятав за спину, важно пошёл к двери, показывая, что он - вполне самостоятельный.
   Тётя Света тоже не знала, где больница. Посёлок был небольшой, прохожих нигде не было и спросить было не у кого. Вошли в ближайший особняк, спросили. Больница оказалась рядом, через дом.
   К ним вышла полная женщина в белом халате. Узнав, к кому они пришли, отрезала:
   - К ней нельзя! У неё - желтуха.
   "Желтуха" - это или фамилия, или так дразнят. У взрослых тоже есть имена, которыми дразнят.
   - Бабуцка, а когда "Целтуха" уйдёт от мамы, мне моцно будет к ней?..
   Женщина засмеялась и ласково сказала:
   - Когда уйдёт желтуха, можно будет...
   - Пойдём, Майчик! - позвала тётя Света, - видишь, нам не повезло...
   - Нет, я подоцду, когда уйдёт "Целтуха". Тогда я пойду к ней. Бабуцка сказала: "Моцно"!
   Обе женщины засмеялись.
   - Желтуха - это такая болезнь, которой болеет твоя мама. Она заразная, передаётся другим людям. От неё можешь заразиться и ты. Понял? - сказала женщина в белом халате.
   Тимур кивнул:
   - Это, как цецотка?.. У нас в цадике у одного мальцика была цецотка. Ему луки намазали вонюцей мазью и отпуцтили домой.
   - Нет, желтуха куда хуже чесотки. От неё можно умереть.
   - А когда кончится карантин? - спросила тётя Света.
   - Карантин? Это, милая, я не знаю. Это у дохтура надо спросить. Он знает. А моё дело никого не пущать.
   - А где доктор?
   - Ушли все. Время-то уже знаешь сколько? Завтра приходите, дохтур всё расскажет. Идите, милые, идите!..
   На следующий день после завтрака они снова были в больнице. Женщина-врач, тоже в белом халате сказала им, что свидание можно будет разрешить только через две недели. Она участливо посмотрела на Тимура, но больше ничего не сказала.
   После этого все пошли на море. Оно было синее-синее, а далеко от берега, даже тёмно-синее. А дальше к горизонту оно бледнело, будто покрывалось дымкой и где-то очень далеко незаметно сливалось с небом.
   День был ясный, солнечный, тёплый. Все: и мальчики и девочки были в трусиках. Только у мальчиков они были или чёрные, или синие, а у девочек - белые или красные. Море у берега было мелкое. Нужно было пройти шагов двадцать, чтобы вода дошла до шеи. Весь берег был усеян галькой. Чем ближе к воде, тем галька становилась крупнее, а намоченная водой, становилась более разноцветной. Тимур вместе с другими ребятами собирал цветные камешки и, как и все, показывал их воспитательницам, которым это занятие, видно, порядком надоело и, думая о чём-то своём, занятые своими, непонятными детям, заботами, хвалили их машинально, почти не удостаивая их взглядом.
  Такое невнимание обижало Тимура и он перестал их показывать, а, набрав жменю камней, по одному выбрасывал их обратно в море, наблюдая, как от упавшего камня разлетались брызги.
   Воспитательницы, подобно квочкам, охраняли, чтобы никто из ребят не заходил далеко в воду. Купались они по очереди.
   Но, разве за всеми уследишь! Один карапуз, ещё даже меньше Тимура, копошившийся на берегу, каким-то образом, когда тётя Света купалась, а тётя Шура наблюдала за порядком, оказался в воде. Когда старшие ребята заметили и крикнули тёте Шуре, он уже вошёл в воду "по-горлышко" и продолжал идти вперёд, в глубину, как ни в чём не бывало. Тимур тоже смотрел на него и видел, как его тёмная стриженая голова всё больше уходила под воду. Пока воспитательница подбежала к нему, она уже скрылась под водой. Тётя Шура вытащила его из воды и понесла на берег. К счастью, он не успел нахлебаться воды. Он даже не заплакал, так как не понял, что с ним произошло. Когда она усадила его на горячую гальку, он снова встал и пошёл к воде, отталкивая руки воспитательницы, пытавшейся удержать его. Весь вид его говорил, что, если его не пустят, он тотчас же заплачет. Тогда воспитательницы усадили его в воду у самого берега, и он радостно хлопал ладошками по воде, поднимая сонмы брызг.
   Погода была тихая и волны были слабые. И когда очередная волна, волочившая мелкие камешки, подкатывала к нему, он радостно хлопал по ней ладошками.
   Но теперь возле него всё время находилась одна из воспитательниц, не сводя с него глаз.
   Тимур завидовал вниманию, которое воспитательницы уделяли малышу и думал над тем, как привлечь такое же внимание к себе? И не придумал ничего лучшего, чем повторить его "подвиг".
   Но теперь пробраться на глубину было не так-то просто: наученные горьким опытом воспитательницы глаз не сводили с детей и не позволяли им уходить далеко в воду. За младшими следили не только они, но и старшие ребята.
   Создавая вид увлечённо собирающего со дна камешки, Тимур незаметно делал по два-три шага от берега. Наконец, улучшив момент, когда на него никто не смотрел, и, рассчитав, что даже, если его увидят и кинутся за ним, он успеет погрузиться, пусть даже не по макушку, в воду, он встал и уверенно пошёл на набегавшую волну, всё более, входя в неё. Когда волна дошла до него, он уже оказался по шею в воде. Он ждал, что вот сейчас поднимется крик. Но, по-видимому, этого никто не заметил и он продолжал двигаться вперёд даже тогда, когда вода накрыла глаза. Он машинально зажмурился. Но теперь он не видел, насколько вошёл в воду. Пришлось снова открыть их, но тут в них резко защемило и он снова зажмурился.
   Пересилив себя, всё же открыл глаза и увидел над собою светлую полоску, через которую пробивались солнечные лучи. Вода хлюпала выше бровей.
   Входить дальше в воду, когда скроется макушка, ему не было резону: ведь тогда его никто не увидит. Нет, это не входило в его планы. И всё же, на всякий случай, для большей убедительности, сделал ещё два шага вперёд. Но ему не хватило воздуха и он машинально открыл рот, который мгновенно наполнился горько-солёной, противной на вкус, водой и он невольно проглотил её...
   И тут на ум ему пришёл разговор воспитательниц о том, что если бы карапуз нахлебался воды, то он бы умер. А умирать ему вовсе не хотелось! И сознание того, что он всё же хлебнул её, заставило его резко рвануться назад, изо всех сил, работая руками и ногами. Поскользнувшись, он опять хлебнул воды. Из последних сил, сделав отчаянный рывок к берегу на четвереньках, он вдруг оказался на мелководье. Жадно глотнув открытым ртом свежего воздуха, тут же закашлялся. Сделав над собой усилие, он поднялся на ноги и, кашляя, побрёл на берег. Только теперь одна из воспитательниц заметила его и закричала, требуя, чтобы он немедленно вышел из воды. Они так и не поняли что несколько мгновений назад он чуть не утонул.
   Его тошнило, хотелось рвать. Он лёг на гальку, совершенно не чувствуя, что она горячая и лежал на животе с закрытыми глазами, ёжась от колотившего его озноба. В эти минуты он не хотел, чтобы кто-либо обращал на него внимание.
   С тех пор он серьёзно стал бояться воды и не заходил в неё выше пупка. Когда же набежавшая волна внезапно доходила до груди, его мгновенно охватывал панический страх и он невольно отступал к берегу...
   Сегодня же его подвёл тазик. Он потерял бдительность потому, что у Мурада всё прошло без происшествий и он решил, что мероприятие это не таит опасности.
   Мама об этом случае ничего не узнала. Но повод для серьёзного волнения за него через несколько дней всё же представился.
   Была пора сенокоса. Косили траву на плато, находившемся севернее деревни. Чтобы до него добраться, нужно было взобраться на гору по дороге, делавшей "S"-образный поворот в виде серпантина. Сначала она поднималась на восток по долине, в которой располагалась сама деревня, мимо бывшего стойбища цыган, где в прошлый раз ребята обнаружили погасшие костры и обожжённые иголки ежей. Потом делала крутой поворот налево градусов на сто двадцать и продолжала подниматься по её пологому склону почти до самого верха. Тут она снова поворачивала направо и выходила на плоскогорье и дальше - в степь...
   Деревенские ребята часто катались на этой дороге, съезжая по ней на самодельных четырёхколёсных тележках с двумя управляемыми передними колёсами. Управлялись они, как вожжами, с помощью верёвки, прикреплённой к концам передней оси, вращающейся вокруг вертикальной. Тимур тоже не раз катался на таких тележках, садясь вместе с ребятами, в качестве пассажира. И даже два раза съезжал самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы каждый съезд заканчивался удачно. Нередко ездоки завершали его кувырком вместе с тележкой, не успев вовремя повернуть направо. У иных нервы не выдерживали встречи с опасным поворотом и они вываливались с тележек сами, не доехав до него. Тогда тележки кувыркались без пассажиров и застревали в кустах...
   Если смотреть с горы на юг, на другую сторону долины, промытую рекой, то за речкой виден другой, более крутой склон плоскогорья, заросший зеленью. За ним открывается вид на обширное плато, переливающееся различными цветами, кое-где изрезанное оврагами и отмеченное горбами холмов, образующих причудливую систему, далеко на юге переходящую в голубовато-дымчатую гряду крымских гор.
   А на этом плато мужчины и женщины граблями сгребали сухое сено в валки, а дядя Али и другие кучера набрасывали его в специальные телеги с высокими бортами для перевозки сена или соломы и свозили вниз, где возле деревни его скирдовали.
   Понятно, что такая кампания не могла обойтись без участия деревенских мальчишек. Мурад и Тимур тоже уговорили дядю Али взять их с собой. Он и не возражал, так как крестьянские дети с малолетства приучаются к сельскохозяйственной работе.
   Они по очереди управляли лошадьми, разумеется, на ровных участках дороги. Выезд на гору и, особенно, съезд с неё, дядя Али им не доверял: здесь нужна была особая сноровка. При съезде телега подпирала лошадей сзади, временами упираясь в их ляжки, и вознице стоило немалого труда сдержать их и не дать разогнаться. Если только это случится, конец предсказать невозможно: всё может закончиться довольно печально. Тяжёлую телегу, получившую значительное ускорение, остановить, практически, невозможно. А при выезде на гору, не умеючи, можно и загнать лошадей. Отец Мурада был отличным возницей: он знал, как уберечь лошадей от перенапряжения и как не позволить им перейти на бег... Потому всё это выполнял сам.
   Зато, какое удовольствие править лошадьми на ровной дороге! Здесь их и подгонять-то не нужно, они сами трусят рысцой. Только держи вожжи не очень свободно, чтобы они не провисали и не цеплялись за упряжь, да, для вида, в другой руке держи камчу. Телега громыхает на пыльной дороге, да дребезжат в ней вилы, подпрыгивая на самом дне. Мимо проносятся длиннолистые с зазубринами кусты колючек с сиреневато-красными коронками цветов, шмыгнёт из-под копыт вспугнутая грохотом колёс ящерица, гревшаяся на солнце на вытоптанной железными ободами колёс колее дороги, да вспорхнёт осторожная трясогузка. И в следующий момент всё это покрывается белесой пылью, поднимаемой подковами лошадей, да ободами колёс.
   Там, где дорога сворачивает налево и начинается подъём, здесь лошади переходят на шаг, пыль уменьшается и становится на цвет несколько оранжевой, а дядя Али с вожжами в руке спрыгивает с облучка и идёт рядом с телегой.
   - Вы сидите! - говорит он ребятам.
   Но им никак не хочется, чтобы их считали маленькими и, подражая ему, спрыгивают с телеги, только сзади, притом, лицом вперёд по направлению движения. Первый раз Тимур, не зная этого правила, не послушался совета Мурада и спрыгнул, как обычно прыгают с камня, с ящика... И по инерции упал на спину, больно ударившись затылком. Тогда он понял, что приятель был прав. Пришлось учиться прыгать задом, хотя это было и неудобно.
   Чтобы полную телегу не разворачивать к дороге, заезд на скошенное поле выполнялся с дальнего конца.
   Заехав, дядя Али отдаёт вожжи одному из ребят, а сам, вооружившись вилами, складывает сено на телегу. Он с силой вонзает их в валок, потом с громким выдохом поднимает его над телегой и сбрасывает через высокий борт на дно телеги. Чем больше наполнялась телега, тем труднее было дяде Али забрасывать валки сена наверх. Тому же из ребят, кому доверено управлять лошадьми, нужно было подъехать к следующему валку как можно точнее, чтобы дяде Али было удобно бросать...
   На этот раз согласно очереди подъезжать нужно было Тимуру. Он сидел на передке, поставив ноги на дышло и пока дядя Али нанизывал на вилы очередной валок, занимался рассматриванием плетения камчи, которое было сделано из восьми сыромятных кожаных полосок. Делать плетения из трёх шнуров он научился давно, а вот из четырёх у него никак не получалось. А тут - аж восемь!.. Такое плетение - большое искусство и не каждый взрослый мужчина владеет им...
   И, вдруг, камча выскользнула из рук, но упала удачно: одним концом рукоятки упёрлась в землю, другим - прислонилась к дышлу. Чтобы достать её, нужно было, держась одной рукой за круп одной из лошадей, другой, нагнувшись, взять. Когда Тимур встал и сделал шаг вперёд по дышлу, лошади насторожились. Он положил левую руку на круп левой лошади, чтобы нагнуться, а в это время дядя Али с "гыком" швырнул на телегу огромную копёшку. Что показалось обычно спокойным лошадям, сказать трудно. Левая - при прикосновении руки Тимура - вздрогнула и дёрнулась, а правая, будучи уже настороженной тем, что маленький человек, для чего-то, стал между ними, видимо, приняла дёрганье напарницы за сигнал к побегу, рванулась... и... лошади понесли...
   От неожиданности Тимур упал грудью на дышло, обхватил его руками и ногами, сознавая, что если он не удержится на нём, то будет мгновенно растоптан лошадьми и колёсами воза. Лошади, подгоняемые страхом, исходящим от человека, болтающегося между ними, и толкаемые сзади гружёной телегой, неслись знакомой дорогой в сторону деревни, всё ускоряя бег. От тряски Тимур не смог удержаться на дышле и свалился вниз. Вися на руках и ногах с закрытыми глазами, он каждый раз чувствовал прикосновение лошадиных ног, которое, видимо, ещё сильнее подгоняло животных, и слышал шум, создаваемый грохочущей телегой, храпом лошадей и топотом их ног. Он понимал, что долго так не провисит. Руки и ноги устали и, естественно, настанет момент, когда они, помимо его воли, разомкнутся и тогда всё будет кончено. А ноги лошадей всё толкали его то слева, то справа... В лицо летела пыль, в рот, нос, глаза и уши ударялись комочки земли, наверное, из-под передних копыт...
  Теперь лошади неслись галопом. Телегу бросало на неровностях дороги. На повороте она чудом не перевернулась, как тележки ребятишек... Видимо, выручило то, что загружена она была лишь на половину. Тимур ничего не видел. Он зажмурил глаза и изо всех сил старался не сорваться...
   Уже почти у деревни, услышав грохот несущейся телеги и крики людей сверху, наперерез лошадям выскочил молодой мужчина. Рискуя быть раздавленным, он смело бросился к ним, схватил за поводья и повис между ними, прижимая их морды к земле, и властно крикнул:
   - Тпру-у-у!
   Мотая головами, лошади пытались высвободиться от властной руки повисшего между ними человека. Пробежав по инерции несколько десятков метров, они остановились, храпя и разбрызгивая пену со рта.
   С горы, что-то крича, бежали люди. Только теперь мужчина заметил висевшего между лошадьми ребёнка. Он отпряг одну из лошадей и с трудом оторвал его от дышла, которое, даже теперь, когда телега стояла на месте, он боялся отпустить. Когда Тимур открыл глаза, то увидел, что его спасителем оказался тот же дядя, который вытащил его из воды.
   - Вот так встреча! Ну, и везёт же..! Похоже, ты не успокоишься, пока не отправишь свою душу на тот свет! - тяжело дыша, проговорил он. Видимо, немало усилий приложил он, чтобы остановить перепуганных животных.
   Прибежал и отец Мурада, дядя Али. Лицо его было бледным, глаза навыкате. Он считал себя виновным во всей этой истории, потому что именно после его броска кони рванули. А то, что Тимур уронил кнут и пытался его достать, он не заметил. Увидев стоявшего на ногах Тимура, он подбежал к нему, присел на корточки и стал озабоченно осматривать его, приговаривая:
   - Слава Аллаху!.. Слава Аллаху!
   Убедившись в том, что у ребёнка всё на месте и он нисколько не пострадал, он немного успокоился, но дрожь в руках выдавала его волнение. Он не знал, как на всё это посмотрят люди и, первую очередь, мать ребёнка.
  Ведь они могут во всём обвинить его в том, что он взял с собой чужого ребёнка и не уследил за ним, допустив происшествие, которое чисто случайно не кончилось его гибелью. Весь оставшийся день эти мысли не давали ему покоя. Он, действительно, не имел права брать детей на работу, тем более, чужих. А уж, если взял, то должен был принять все меры предосторожности. А он не уследил! А уж, коли не уследил, значит, виновен!.. Значит, отвечай!..
   С этими мыслями он и пришёл вечером к маме Тимура. Ему нужно было извиниться перед нею. И, не зная, чем искупить свою вину, он принёс им маленького чёрненького кучерявенького ягнёнка и, ни на каких условиях, не соглашался взять его обратно.
  И только, когда мама сказала, что им негде содержать его, кроме, как в этой комнате, он согласился оставить его у себя с условием, что это - барашек Тимура.
   Приход дяди Али оказался, как нельзя, кстати: мама, как раз, выговаривала Тимуру за то, что он всё время лезет туда, куда не нужно и, в результате, получаются только одни неприятности. Вот, и теперь, чуть не убился! А если бы он погиб? Он подумал, сколько горя и страданий принёс бы своей маме? Нет, он её совершенно не любит!..
   В это время в дверь тихонько постучали. На приглашение входить она долго не открывалась - это дядя Али тщательно вытирал свои ноги. Потом, когда мама сама отворила её в проёме показалась премиленькая мордашка с чёрными кучеряшками на головке, а уже потом - дядя Али, державший барашка. Мама удивлённо и выжидательно смотрела на него.
   - Вы его не ругайте, - начал он - а ругайте меня-дурака! Сколько лет живу. А уму-разуму не научился. Он ни в чём не виноват. Лошадей я взял молодых, ещё не привычных к этой работе... Да ведь, несколько ходок уже сделали... Всё, будто бы было хорошо, а тут я решил помочь колхозникам и сам стал загружать арбу...
  Кинул копёшку побольше, лошади и испугались... и понесли, шайтаны!.. А он - молодец! Не растерялся!.. Я испугался,.. Думал хуже будет... Но, слава Аллаху, всё хорошо закончилось!.. Вы, уж, простите меня!..
   - Что вы, Али-ага! Вы-то здесь причём? Я его учу, чтобы он не совался везде, где не нужно. Разве это - первый случай? Вот, на днях он тоже устроил суматоху, ушёл ночью один в Казбийэль...
   - Ну, что ты, дочка! Если бы человек от рождения знал, что надо и что не надо, то он сразу рождался бы аксакалом! Главное, что не растерялся!.. Вот, что - главное!.. А всё остальное придёт с годами... Не ругайте! Вот, я ему в подарок... - и поднял перед собой ягнёнка...
   На этом инцидент и закончился бы, если бы после ухода дяди Али мама, подметая веником пол, не наткнулась на брошенные под кровать его трусики, о которых он совсем забыл. Они уже, конечно, высохли, но их местонахождение вызвало у мамы новый прилив возмущения. Она снова заворчала, упрекая его в том, что он умеет только шкодить, не соблюдает порядка и дисциплины (слово какое-то новое). Вместо того, чтобы помогать ей по дому, он только шкодит...
   - Как ты умудрился разбить сахарницу? - вдруг спросила она. - Как ты достал её? Ну, ничего от тебя не спрячешь! Сколько раз я говорила тебе, что сладости есть вредно? Останешься без зубов! А ты даже на шкафу достал её. Нет, мне для тебя ничего не жалко! Но почему без спроса?...
   И, как всегда, начиная расстраиваться, незаметно для себя, перешла на домашний язык, который состоял из казанско-татарских, крымско-татарских и русских слов:
   - Ты меня не жалеешь совсем и не любишь! Сколько я тружусь, стараюсь, чтобы воспитать из тебя настоящего человека и всё без толку... Уже вон, какой большой вырос. Скоро в школу пойдёшь, а всё, как босяк,.. беспризорник! - Последние слова, естественно, были сказаны по-русски.
   Тимур понимал справедливость её упрёков. Но сахарницу, вернее, её крышку он разбил нечаянно... Но, ведь, высоко очень! Она думает, что легко каждый раз подтаскивать к шкафу тяжёлый стол, ставить на него стул и подтягиваться на цыпочках, держась одной рукой за шкаф, а другой доставать её.
  Но как же она узнала? Он ведь так аккуратно склеил обе половинки клеем, на котором написано: "гум...ми...рабик".
  Правда сначала он хотел склеить слюнями, но половинки не держались, тогда он вспомнил, что в шкафу есть настоящий клей... "...рабик". Склеил так, что даже сам не нашёл, где она была разбита. Трещина прошла, как раз, между ягодами клубники, изображёнными на крышке.
  На счастье, глазурь нигде не откололась!
  Потом накрыл ею сахарницу и критически осмотрел, нигде не было изъяна. Стоит сахарница целая, аж самому понравилось...
   А вообще, он заметил, что у взрослых и, особенно, у мамы есть какое-то удивительное свойство: как только что-нибудь сделаешь, чего нельзя делать, так они сразу и узнают.
   Как только мама придёт домой, глянет на него, обведёт взглядом вокруг и вдруг скажет: - "А ну-ка сознавайся, что натворил?". И никакие уловки не помогают. Всё равно, всё узнает! Вот, как тогда с дудкой...
   Познакомился он недавно на колхозном дворе с настоящим пастухом, который играл на красивой деревянной дудке, выточенной им самим. Она была настоящая, не такая, какие деревенские мальчишки выстругивают из тала... Она была вырезана из дерева и расширялась, как труба: от мундштука до патрубка. А дырочки были на круглых выступах, как на шайбочках. И была так тщательно отполирована, что от неё трудно было оторвать взгляд.
   Сейчас он бы сказал, что это был образец народного искусства. Но, что самое главное, - она продавалась. Её можно было купить у пастуха за пять рублей. Он знал, что таких зелёных бумажек, называвшихся "пять рублей", на шкафу лежало несколько штук. Он их видел, когда доставал конфеты "подушечки" из сахарницы. Он подумал, что такая бумажка, по сравнению с красавицей дудкой, ничего не стоит. И тут же, сбегав домой, принёс её и отдал пастуху.
   Надо сказать, что с некоторых пор он ощущал какую-то тягу к музыкальным инструментам. Началось с балалайки, потом, в универмаге он увидел настоящую скрипку, но маленькую, детскую. Он уговорил её купить. И что удивительно, мама совсем не возражала. Наверно, она ей самой понравилась...
   Это было, как раз, тогда, когда убили Кирова. Он знал, что Кирова зовут "Сергей Миронович". Его портрет висел в клубе "КомВУЗа". Он ему очень нравился своей открытой привлекательной улыбкой. Так же хорошо улыбался и тот дядя с браунингом, похожий на папу. И волосы он носил такие же, зачёсанные назад. Фамилия Тимура - "Маев" похожа на фамилию"Киров": Маев и Киров! Что-то общее в них было, что-то родственное... И потом, имя Кирова часто сопровождало его в жизни. Даже первый колхоз, куда маму прислали работать после ВУЗа, тоже был имени Кирова.
   Правда, в первый раз, когда на большом красном транспаранте с чёрной каймой, протянутом через улицу, он увидел написанное чёрными буквами слово "Киров", он прочёл его как: "Кровь".
   Мама поправила: - "Не кровь, а Киров!" и сказала, что его убили "меньшевики". Однако, он продолжал читать: "кровь", потому что это здорово ассоциировалось со злодейским его убийством, с пролитой кровью. Тогда ему уже было пять лет и он умел читать написанное печатными буквами.
   На аэродроме, который находился на окраине города, был многолюдный митинг, на котором было много портретов Сергея Мироновича и много транспарантов, и каждый раз читая их он произносил: - "Кловь,.. Кловь,.. Кловь...". Мама поняла, что ему нравится так читать и потому больше не поправляла его.
   А потом там аэропланы разбрасывали листовки, которые все ловили. Побежал за листовкой и Тимур. Он даже потом привез её в деревню и показывал мальчишкам, и рассказывал, как было страшно, когда над головой пролетал аэроплан. Он страшно гудел и чуть не задевал людей. Он летал так низко, что Тимур всякий раз приседал. А взрослые с него смеялись. Потом высоко летело много аэропланов. Они выстроились так, что получилось слово: "КИРОВ"...
   На той скрипке он подобрал песни: "И шумэ, и гудэ..." и "Чижик-пыжик". На большее опять сил не хватило. И висит теперь скрипка на стене, над сундуком. Мама каждую неделю вытирает с неё пыль, но не упрекает...
   Мама заставила его вернуть дудку пастуху и забрать деньги обратно. Ему было стыдно! Но что поделаешь, раз мама не разрешает! Вот, если бы она не заставила его вернуть дудку, он, наверно, обязательно, научился бы на ней играть!.. Он бы играл песню: "Вставай, не спи, кудрявая,..", которую услыхал ещё в Симферополе в "КомВУЗе"...
   ...Однажды он ходил по аудиториям, в надежде увидеть маму. Подошёл к одной двери, а оттуда раздаётся песня. Приоткрыл её и увидел, что студенты разучивают песню под руководством преподавателя. Он потихоньку вошёл и стал у стенки возле двери. На него никто не обратил внимания. Он прошёл вдоль стены к задним свободным столам и сел там. Сидел до конца. Преподаватель зачитывал слова, куплет за куплетом, студенты записывали, а он запоминал, потому что песня ему очень понравилась задорной и красивой мелодией:
  
   "Нас утро встречает прохладой,
   Прохладой встречает река.
   Кудрявая, что ж ты не рада
   Весёлому пенью гудка?
   Вставай, не спи, кудрявая!
   В цехах, звеня,
   Страна встаёт со славою
   Навстречу дня!"...
  
  Потом он часто напевал эту песню, которая, оказывается, так и называлась: "Песня о встречном". Она стала модной и её часто пели студенты и передавали по радио.
  Но на скрипке она, почему-то, не получалась. Да и вообще, чтобы правильно играть на скрипке, надо точно надавливать пальцем в то место на грифе, где должен быть этот звук, а место это ничем не обозначено, как, например, на балалайке, медной перегородочкой, и поэтому звук часто получается неправильный. Кроме того, нужно научиться хорошо водить смычком, чтобы звуки выходили без скрипа, хотя сам инструмент называется "скрипка". А у него все звуки получаются, как скрип несмазанных колёс на телегах.
   А вот, на дудке - другое дело! Там не нужно водить смычком. Взял мундштук в рот и дуй себе!
   А её пришлось отдать... Правда, не сразу: сначала пришлось постоять в углу и попросить у мамы прощение...
   А в угол он попал потому, что, увидев дудку, мама сразу полезла на шкаф. Для неё это было несложно: приподнялась на цыпочки и все бумажки оказались в руке. А одной не хватило. Стала на стул, чтобы убедиться, что там больше не осталось. Слезла и спросила:
   - Ты брал деньги?
   Он молчал, обдумывая, как лучше признаться? А как можно думать, когда она смотрит прямо в глаза? Чтобы думать, надо не смотреть ей в глаза. А как не смотреть, если она всё время смотрит на тебя?
   - Я тебя спрашиваю: ты брал деньги? - снова повторяет она... И: раз!.. два!.. три!.. - и щёки загораются от пощёчин. - А ну, марш в угол!.. И будешь стоять у меня, пока не скажешь правду!.. Нет, не так!.. На колени!.. И не хнычь!..
  
  Стоять в углу, да ещё на коленях в сто раз хуже, чем просто стоять! Просто он может простоять долго: хоть час, хоть два...
  Сначала он переживал обиду и придумывал различные варианты мести: наподобие - "Вот, если бы вдруг упасть и умереть!.. Тогда она пожалела бы,.. да было бы поздно!".
  Потом мысли его улетали на улицу, к ребятам и он на какое то время забывал, что стоит в углу.
  Потом, снова забывшись, начинал чертить пальцем по стене, выводя различные фигуры. Тогда мама говорила:
   - А ну, стань смирно!
   Это означало, что нужно опустить руки вдоль туловища вниз, поставить ноги рядом и не шевелиться. Но надолго его не хватало. Он опять забывался и начинал философствовать по вопросу справедливости и несправедливости и, незаметно для себя, прислонялся плечом к стене и тогда снова слышал мамин голос.
  В таких случаях, когда она наказывала, он часто обижался на неё, но никогда не сердился и не злился. Он считал, что мама всегда права: раз она его ударила, значит, он довёл её до этого своими неправильными действиями; раз наказала, значит, он заслужил это. Конечно, было обидно, но ведь, она была права!..
   Но это было, когда просто стоял в углу...
   А в тот раз пришлось стоять на коленях...
   А вы пробовали долго стоять на коленях?
   О-о! Это не так просто! Тот, кто заставляет другого стоять на коленях, пусть сначала сам попробует постоять хотя бы полчаса!..
   Да нет же!.. Ему не выдержать полчаса! Пусть постоит, хотя бы четверть..! А уж тогда пусть заставляет других!..
   Как бы вы ни старались найти такое положение, когда вашим коленям было бы удобно, вы его не найдёте, потому что эти колени очень чувствительны, особенно, когда вас заставляют стоять на них в наказание. Больше двух-трёх минут не устоишь!..
   Вот, если бы у наших ног не было кистей, которые всё время мешают при стоянии на коленях, тогда - дело другое! Тогда сел бы попой на свои же ноги и сиди, хоть целый год! А вот, куда девать кисти ног? Если их раздвинуть в разные стороны, то ноги начинают ныть. А если повернуть их обе в одну сторону, то валишься в другую. И приходится, обязательно, опираться об пол рукой, чтобы не упасть. А мама тут же заставляет сидеть прямо.
   Правда, один мальчик умеет сидеть на коленях, раздвинув их так, что его попа оказывается на полу. Вот, ему не страшно такое наказание - он сидит себе и сидит!..
   Тимур тоже мог бы усидеть, если бы мама разрешила подложить на пол подушку или, на худой конец, какую-нибудь тряпку...
   - Мама, больно!.. - не выдержал он.
   - А мне ещё больнее из-за того, что ты такой непослушный...
   Ещё через несколько минут:
   - Мама,.. мамоцка, я больце не буду..!
   - Что ты больше не будешь?..
   А, и правда, что он больше не будет..? Ах, да!.. Не будет больше брать деньги без спроса... Конечно, не будет!.. Зачем они ему, вообще, нужны, раз нельзя купить дудку?
   - ...Я больце не буду блать деньги...
   - Нет, вы только посмотрите, как спокойно он об этом говорит! Значит, до тебя ещё не дошло!.. Постой ещё!
   - Доцло, мамоцка, оцень доцло!.. Уце совсем доцло!.. Я больце не могу-у... цтоять на коленях... больно-о!..
   - Так вот, если завтра к моему приходу... если "пятёрки" не будет на месте,.. получишь ещё не так!.. Понял?..
   - Понял...
   - Ну, вставай..!
   А вдруг, дядя пастух не захочет вернуть деньги!?. Ведь купля-продажа состоялась на вполне добровольных условиях, даже наоборот: Тимуру пришлось просить его, чтобы он продал дудку. Ещё дядя спросил:
   - А мама ругаться не будет?
   - Нет, не будет! Цто вы, не будет..!
   Тогда главным было, чтобы дядя не передумал... А как быть теперь?..
  
   Следующим утром он спросил дядю Али о том, где живёт дядя пастух? Потом нехотя побрёл к нему, неся в руке вожделенную дудку. Ноги не хотели идти, настолько ему было стыдно!.. Возвращать назад купленную вещь было не очень порядочно, он уже понимал это.
   Но этого требовала мама. А она, наверно, всё-таки, лучше него разбирается в этих вопросах!
   Он знал, что его маму в колхозе все очень уважают. И, наверно, и дядя пастух её уважает. И где-то, в глубине сознания, затеплилась надежда, что дядя пастух не только вернёт деньги, но и оставит ему дудку. Ведь она так ему нужна!
   К его удивлению, пастух, как будто бы знал, что он принесёт покупку обратно. Увидев его с дудкой в руке, он встал, и ничего не говоря, достал из ящика его "пятёрку" и отдал ему. Но дудку у него не оставил. Он, молча, взял её у него из рук и положил в тот же ящик, откуда вытащил "пятёрку".
   Тимур, чуть не плача, выскочил из дома пастуха, а по дороге домой всё же не смог сдержать слёз. Снова встала обида на маму: из-за какой-то паршивой бумажки она ударила его и поставила в угол на колени! Но и это не всё: главное, она заставила его вернуть такую желанную дудку!..
   Вечером мама, будто, заглянув в его душу, сказала:
   - Понимаешь, мне вовсе не жаль этих денег,..
   У него вдруг появилась надежда, что она передумала и разрешит ему всё же купить его мечту. Но она продолжала уже совсем в другом тоне: - ...но ты грубо нарушил установленное мной правило: ничего не брать без спроса. И это не первый случай. Ведь, сколько я ни предупреждала тебя на счёт конфет, ты упорно продолжаешь их брать без разрешения. А я, ведь, не для себя их покупаю, но надо знать, когда и сколько можно их кушать. Я знаю, а ты ещё - нет! Поэтому нужно спрашивать... Так что, пусть это послужит тебе уроком на будущее!
   И эта сахарница "вылезла" некстати! И надо же было тогда этой крышке упасть на пол и разбиться! Ведь, сколько раз он её доставал и всё проходило благополучно, а тут - на тебе!
   С тех пор Тимур твёрдо уверовал, что у мамы есть какое-то чутьё и что лучше от неё ничего не скрывать. Ведь, всё равно, она всё узнает!
   Конечно, он ещё не знал тогда, что взрослые умеют мыслить, анализируя факты, на которые дети, иногда, не обращают внимания, ещё не видя связи между событиями и фактами. Он не знал, что взрослые умеют наблюдать и их взгляд, порой, замечает такие мелочи, какие, как правило, ускользают от внимания детей. Поэтому ему и казалось, что они обладают каким-то волшебным качеством узнавать обо всём...
  
   Общаясь с ребятами, Тимур замечал, что его неправильное произношение некоторых звуков при разговоре мешает этому общению. Они иногда недопонимают его или просят повторить некоторые слова. Обладая хорошим слухом и будучи от природы гордым, он болезненно воспринимал комплекс своей неполноценности.
   Он понял, что правильное произношение зависит от него самого. И так же, как он учился свистеть, стал тренироваться в произношении звуков: "р." и всех шипящих. Он изменял положение губ, прижимал язык то к нёбу, то к зубам, то расширял горло, то сужал его, в результате чего, звуки постепенно получались такими, какими и должны были быть.
   Теперь всё зависело от постоянного контроля над своим произношением, ибо часто замечал, что, увлёкшись, забывал о нём и по привычке говорил по-старому...
  
   Наступила вторая осень в деревне. Ребята - друзья Тимура пошли в школу. С ними в школу пошёл и Мурад. И Тимур теперь целыми днями слонялся по улице и колхозному двору один.
   Как-то, от нечего делать, он решил смастерить себе из доски саблю, с какими ребята играли в войну. Он достал доску достаточной длины, вооружился кухонным ножом, наточил его на кремниевом камне и стал строгать. Дело продвигалось медленно. Нож был длинный и тяжёлый. Им легче было рубить, чем строгать.
   Попробовал рубить, но тут же отхватил кусок кожи с мякотью возле ногтя указательного пальца. Порез был настолько сильный, что флакона йода, который всегда стоял в шкафу на видном месте, не хватило, чтобы остановить кровь. К счастью, в это время на обед пришла мама. Она помыла рану и приложила на место отрезанный кусочек, который висел на кожице и крепко перебинтовала палец. Потом стала отмывать его руки и ноги, обрызганные кровью и йодом. Кровь отмывалась луче, чем йод, пятна йода не поддавались ни воде, ни мылу...
   Потребовалось несколько дней, чтобы эти пятна на руках отмылись совсем. А на ногах они, всё-таки, кое-где ещё желтели. Рубашку же и штаны мама постирала сразу. И даже сандалии пришлось мыть, так как они тоже были обрызганы.
   Но Тимур был не из тех, кто легко бросает начатое дело, не доведя его до конца. Как только рана поджила, он всё же закончил саблю. И получилась она ровной и красивой, особенно, когда он поскрёб её лезвием ножа. Дядя Али увидел его работу и похвалил её. И посоветовал поскрести саблю не ножом, а осколком стекла.
   Да, действительно, стеклом, где на изломе образуется острый, как лезвие ножа, край, чистить было легче и поверхность получалась чище и ровней.
   Единственный недостаток сабли заключался в том, что была она деревянной. Если бы она была железной, то никто не смог бы отличить её от настоящей. Даже канавка для кровотока была на месте...
   Но, увы! Воевать ею было не с кем! Школьники полдня были в школе, а придя домой, вместо того, чтобы играть, занимались какими-то домашними уроками и выходили на улицу только на час-два. А что это за война на час или два? Она должна быть хотя бы на полдня, а лучше, конечно, на целый день, даже без перерыва на обед!
   От нечего делать, он заходил после обеда к Мураду и смотрел, как тот выполнял домашние задания.
   Ничего особенного в этом не было: буквы он все знал и умел читать. Писать тоже умел и не хуже, чем выводил Мурад.
   И хотя Мурад знал ещё не все буквы и писал только палочки, он держал себя с Тимуром, как старший.
   Его просто нельзя было узнать. В его кармане теперь появился настоящий носовой платок, правда, не очень чистый, которым он демонстративно утирал свой нос; сопли уже не висели под носом.
   Это не было на него похоже. Теперь явно чувствовалось старшинство Мурада: он уже школьник, а Тимур пока - дошкольник. Потому, что в школу принимают семилеток, а Тимуру ещё только шесть лет. А то, что он уже знает все буквы и умеет читать и что знает счёт до ста, никого не интересует. Ему, как Мураду, никто не задаёт домашних заданий, никто не спрашивает его ни о чём, никто не ставит ему отметки: "отлично", "хорошо" или, даже, "посредственно".
   Мурад рассказывает, в какие игры они играют в школе на переменках. Он рассказывает, а Тимура гложут завидки.
   Вечером он попросил маму, чтобы она отвела его в школу, потому что он знает все буквы и умеет читать и писать. Мама, вспомнила, как сама научилась читать и писать от брата-школьника и, не учась в школе совсем, успешно окончила "КомВУЗ", и пошла к директору школы посоветоваться.
   Директором была женщина, имевшая достаточный опыт педагогической работы. Она выслушала маму и высказала ей свои опасения в отношении того, что, рано отдав ребёнка в школу, можно его испортить. Ведь, главное заключается не в том, что он умеет уже и читать, и писать, а ребёнок должен понимать, для чего всё это нужно, должен уметь мыслить. Иначе, учёба может опротиветь ему на всю жизнь.
   Но, поддавшись уговорам сына и собственным убеждениям, что в школе он будет в коллективе и, хотя бы, полдня под присмотром и, невольно, привыкнет к дисциплине, а не будет целыми днями слоняться без дела по улицам, как теперь, мама настояла, чтобы, в порядке исключения, его приняли в школу, хотя бы, даже, с испытательным сроком.
   Скорее всего, на директрису оказали решающее влияние не мамины доводы, а её положение в колхозе, поэтому она, наконец, согласилась. И эксперимент начался.
  
   Портфель у Тимура уже был. Запасливая мама купила его ещё летом по принципу: "бери, пока есть, иначе, когда нужно будет, может не оказаться!".
   Правда, первое время не было букваря и ему временно пришлось заниматься по книгам Мурада. Но в первую же поездку в Бахчисарай, мама привезла ему и учебники, и тетради в косую линию с портретом А.С.Пушкина и с его стихотворением на обороте обложки. Не забыла она и о ручках, перьях, карандашах и резинках.
   Теперь Тимур ходил в школу со своими друзьями. Свободное место за длинными столами, стоявшими в классе, нашлось для него лишь в самом последнем ряду. Он даже был доволен этим, потому что не находился на виду у всего класса и учительницы и мог заниматься тем, чем хотелось, если все остальные делали то, что ему уже было неинтересным.
   Выполняя задания учительницы, он не заботился о том, чтобы всё делать по правилам. Так на уроке "родного языка", когда учительница написала на доске латинскими буквами слово: "Stalin" и потребовала, чтобы ученики переписали его в тетради три раза, он написал его не в строчку, а на чистой странице первое слово вывел на середине первой строки, второе - в начале последней, а третье - симметрично ему: в конце строки. Ему понравилась такая симметрия.
   Или же, когда ему надоело просто писать слова, он стал экспериментировать: закрыл глаза и написал слово "вслепую". Это получилось, правда, не так красиво, но всё же получилось! А после нескольких тренировок их уже невозможно было отличить от написанных с открытыми глазами. Тогда он решил написать, таким же образом, целую строчку.
   Здесь он уже переоценил свои возможности: примерно до середины строка шла, ну, можно сказать, ровно, но затем постепенно стала уклоняться книзу и к концу - съехала аж на четыре строки! Снова потребовались тренировки...
   При этом он добросовестно зажмуривал глаза, однако, учительница, всегда державшая его в поле зрения, принимала это за признак усталости и сонливости.
   А вот, с арифметикой получалась чехарда! Цифры он знал, считал уверенно до ста, а вот, со сложением получалась ерунда. Считать приходилось на пальцах и, почему-то, всегда получалась путаница. Тут уже не помогали ни принцип симметрии, ни тренировки.
  Учительница, предупреждённая директором, ему не докучала. Она не требовала от него того, что требовалось от учеников, и не проверяла его домашних заданий. Для неё было важным, чтобы он не мешал ей проводить занятия. А если он увлечён чем-нибудь своим, то и бог с ним!
   В общем, чувствовалось, что в классе он находится на каком-то особом положении вольного слушателя. Все давали ему понять, что он ещё маленький.
   Особенно ярко это проявлялось на переменках, когда более старшие ребята не принимали его играть с собой.
   Это больше всего ущемляло его самолюбие. Он жаловался учительнице, та просила ребят не прогонять его, но когда они оставались одни, то упорно игнорировали её просьбы.
   И, тем не менее, через какое-то время ребята привыкли к нему и не стали отталкивать от себя. А он, в свою очередь, понял, что при играх с ними нельзя "люздить", как это ранее с ним случалось.
   В школе он научился делать из тала дудки, "шприцы", которые при резком нажатии на "поршенёк", выбрасывали тонкую струю воды на расстояние нескольких шагов, чего, бывало, вполне достаточно, чтобы "помыть" лицо какому-нибудь зазевавшемуся пацану.
   На девочек "пикировать" было нельзя: они и сами могли "дать сдачи", да и мальчишки за некоторых могли "намылить шею", потому что почти у каждого здесь могла быть или сестра, или какая-нибудь "зазноба".
   Вообще, как убедился Тимур, в татарских сёлах к девочкам относились бережно.
   Хотя позже, однажды, правда, в другой деревне, он оказался невольным свидетелем жестокости и безжалостности таких же ребят, бесчеловечно издевавшихся над маленькой девочкой, вина которой заключалась лишь в том, что она была сиротою и, следовательно, некому её было защитить.
   Постепенно школа из предмета вожделения превратилась в обычную повседневность, и Тимур стал терять к ней прежний интерес. Вероятно, это было замечено и учительницей, и директрисой школы и, наверное, мамой, потому что после их "консилиума" было принято решение: прекратить эксперимент в виду полного отсутствия у ребёнка интереса к учёбе.
   При этом самым главным аргументом выступило полное отсутствие у него серьёзности в отношении к учёбе.
   А тут, кстати, наступили холода. А кому, скажите, в шесть лет охота каждый день, чуть свет, вставать и идти по снежной слякоти в пронизывающий ветер в какую-то, будь она неладна(!) школу?
  
   Тимура такое решение не обескуражило. Он уже попробовал школу и "был сыт" ею. Всё равно, когда холодно, дети на улице не играют, а потому лучше сидеть в тёплой комнате и слушать гудение ветра в трубе, чем "морозить сопли" на том же ветру, топая в школу или обратно!
   Правда, дома было не так весело, как там, на переменках.
   И всё-таки, вспоминая тот период своей жизни, Тимур решил, что дело заключалось не в нём самом, а в несерьёзном подходе взрослых к его учёбе. Ведь то, что преподавала ученикам учительница, ему уже было знакомо и не интересно. Вот, если бы он услышал от неё что-то новое, это бы его заинтересовало.
   Значит, его нужно было посадить во второй класс, где для него всё было бы в новинку, о чём они просто не подумали, или, вернее, - не додумались...
  
   Случилось это в ту пору, когда маму на очередном общем собрании колхоза избрали его председателем. И, видимо, потому её послали в Бахчисарай на курсы председателей колхозов.
   На этих курсах не было общежитий, чтобы жить с детьми, поэтому она не взяла его с собой, а оставила у одинокой старушки, жившей на краю деревни в маленьком ветхом домишке с крошечными окошками, через которые стужа вероломно ломилась в лачужку и выхолаживала с трудом накопленное тепло.
   Лесов в этой части полуострова не водилось, а топить зимой печи приходилось, "чем бог пошлёт". Кто для этой цели запасался угольком, привозимым из города с большим трудом и за немалые деньги, а кто не мог себе этого позволить, тот довольствовался кизяком, а то и просто соломой. Зимы здесь не суровые и потому два месяца каждый перебивался сам, как мог.
   У бабуси эту зиму были и дровишки, и уголёк, так как, наверное, мама заранее побеспокоилась о том, чтобы её чадушко не замёрзло вместе с нею. Да, видимо, это было одним из условий, которые старушка оговорила, давая согласие в течение двух месяцев пестовать её дитя.
   Целыми днями Тимур сидел у окошка за маленьким столиком, застеленным старой газетой, и смотрел во двор, где между степенными и неторопливыми курами шустро сновали воробьи, выискивая себе пропитание.
   Нахальством своим среди прочих выделялся один из них, которого Тимур приметил и назвал "воришкой". Он, чуть ли не из-под самого куриного клюва, выхватывал, найденную курицей еду. Жертва его нахальства, временами, сердито набрасывалась на него, пробегая за ним несколько шагов и, не сумев догнать, делала вид, что не очень-то старалась и, отвернувшись, снова неторопливо принималась разгребать солому и навоз в поисках чего-нибудь съестного. "Воришка" же быстро отскакивал, вспархивал на несколько взмахов крыла и, как только курица принималась "шерудить" лапами, боком, в несколько прыжков подскакивал к ней, и, не успевала она рассмотреть находку, как он тут же выхватывал её и, взмахнув крыльями, уносился на почтительное расстояние.
   Куры, наверно, тоже приметили воришку, и, может быть, тоже назвали его, тем же самым именем, только на куриный лад, потому что иначе, как вором, его не назовёшь. И терпимо относясь к его сородичам, были очень агрессивно настроены против него самого. При его появлении среди степенных кур пробегало беспокойство и они чаще, чем обычно, поднимали головы, чтобы убедиться в отсутствии опасности быть одураченными, а, завидев его, сердито бросались к нему.
   Особенно сердился петух с загнутым набекрень гребешком. Он хорохорился, загребал землю лапами и говорил: - " Ко-ко-ко..!" - в общем, "петушился" и норовил клюнуть Воришку, но, конечно, ему это не удавалось, отчего он "петушился" ещё сильнее.
   От нечего делать Тимур иногда писал в тетради, оставшейся от школы, "слепым" методом, добиваясь ровности и параллельности строк с закрытыми глазами, а когда это надоедало, принимался что-нибудь рисовать.
   Вначале рисунки его были довольно примитивными: для изображения человеческой фигуры достаточно было одного кружочка, одного вертикального овала ниже него и четырёх палочек. Нижние палочки заканчивались "кочергой", а верхние - пятью чёрточками-пальцами. Брови изображались двумя дугами, под которыми ставились маленькие кружочки или крупные чёрные точки. Носом служила "двойка", а рот получался из простой горизонтальной чёрточки. Посреди овала ставилась точка, означавшая пупок и человечек был готов. Чтобы он не был лысым, сверху чертились несколько расходящихся в стороны лучиков и тогда его хоть в парикмахерскую веди!
   Одну такую фигурку, сидящую за столом с растопыренными пальцами, увидела мама, приехавшая на выходной день. Она долго смеялась над человечком и сказала:
   - Это он говорит, что у него нет денег.
   Рассмеялся и Тимур. А про себя отметил, что, оказывается, рисунок может выражать мысли и чувства, и определённые действия. Он понял, что смысл рисунка заключается не в том, чтобы он был похож на натурального человека, а в его позе, которая, обязательно, что-то должна была выражать.
   Это открытие послужило поводом для создания целой серии рисунков, которые изображали войну.
   Это были танки видом сбоку, которые, к удивлению, не были похожи ни на что, другое, кроме танков. Из стволов их пушек торчали веники, изображавшие выстрелы. Пушки тоже получались лучше с боку. На рисунках были и люди. Они либо бежали, либо лежали. В руках у них были винтовки в виде длинных чёрточек, примыкавших к трапециям-ложам.
   Постепенно рисунки усложнялись, так как однообразие надоедало. Появились человечки в танках и на них. Некоторые из них умудрялись влезть даже на стволы пушек.
   Когда мама приехала насовсем, по вечерам они вместе разбирали эти рисунки и смеялись над её юмористическими комментариями к ним, к неожиданным позам человечков.
   Иногда мама с серьёзным выражением лица просила его объяснить ей смысл не совсем понятных рисунков. И тогда он в том же юмористическом ключе, фантазируя экспромтом, объяснял ей непонятое.
   Мамины вопросы, задаваемые с серьёзным видом, заставляли его в последующих рисунках изображать всё, более похожим на натуру. Для этого он срисовывал картинки из учебников и книжек.
   В конце-концов, на человечках появились фуражки и "будёновки" со звёздами или же погоны на плечах, если они изображали "белых". На фигурках сначала появились "галифе", а потом и брюки с клешами и рубашки, подпоясанные ремнями...
  
   После того, как мама, примерно год проработала председателем колхоза имени Кирова, её перевели в другую деревню, заместителем председателя колхоза, потому что это был крупный по тем временам сельскохозяйственный кооператив - колхоз-миллионер имени немецкого коммуниста Эрнста Тельмана, замученного в застенках гитлеровского "Гестапо".
   Узнав о том, что им предстоит уехать из Бийэля, Тимур очень расстроился. Ведь здесь оставались его друзья! А что будет там? Найдёт ли он там таких же друзей? Не будет там и дяди Али, который им во всём помогал...
   Новая деревня, называлась "Дуванкой". Она была в несколько раз больше по размерам, чем Бийэль, и находилась на полпути от Бахчисарая к Севастополю. Через неё проходила асфальтированная шоссейная дорога, соединявшая эти два исторически известные города. И, как деревня делила примерно на две равные части шоссе, так шоссе делило деревню на верхнюю и нижнюю части, правда, не строго симметрично.
   Верхняя часть деревни располагалась на юго-восточном склоне горы. Ниже, сразу за шоссе, была низина - пойма реки Бельбек, в которой на большой площади раскинулся фруктовый сад. За рекой, ещё около километра юго-восточнее, прямо через колхозные сады, по высокой насыпи проходила железная дорога, соединяющая Севастополь с центральными районами Крыма и его столицей Симферополем. Сам Бахчисарай она не захватывала, поскольку он находился в предгорье, в долине речушки Чурук-Су и железнодорожная станция отстояла от центра города на расстоянии трёх километров юго-западнее.
   Прямо из центра деревни, пересекая сад, шла грунтовая дорога, обсаженная с обеих сторон рядами пирамидальных тополей, к железнодорожной станции Бельбек. Через реку, более многоводную, чем Альма в Бийэле, был переброшен деревянный мост с перилами. Дорога служила границей между двумя садоводческими бригадами колхоза.
   Вдоль шоссе, тянувшегося на северо-восток, там, где кончались сады, начиналась вторая, нижняя, половина деревни. Здесь была и школа, скорее всего, семилетка, построенная на европейский лад, в которую осенью должен был пойти в первый класс и Тимур, причём, вполне официально.
   В деревне была и летняя колхозная киноплощадка, на которой "крутили" кино. "Крутили", буквально: чтобы показывать кино, нужно электричество, а его в деревне ещё не было. Поэтому на последних рядах скамеек киномеханик устанавливал кинопроектор, а рядом - динамо-машину, которую поочерёдно крутили большие ребята, за что их пропускали в кино бесплатно.
   Входной билет стоил тридцать копеек, которые, каждый раз, Тимуру приходилось выпрашивать у мамы. Позже, когда кассир, он же и билетёр, узнал, что он - сын председателя колхоза, его стали пропускать бесплатно. А деньги, которые давала мама, он тратил на конфеты.
   Кстати, небольшой магазин, где продавались конфеты, находился рядом с киноплощадкой. Там же он покупал и любимые свои консервы в стеклянных банках с фаршированными морковью бурыми помидорами, которые казались очень вкусными.
   Ещё в магазине стояли какие-то консервы в железных банках с непонятным названием: "Снатка", если буквы читать по-русски или: "Цхатка", если - по латыни, или же: "Чатка", - по-английски. Этими банками были заставлены все полки, но их, почему-то, никто не брал. Только много позже, став совсем взрослым, Тимур оценил их по настоящему. И, видимо, не он один, потому что, к тому времени, цена их подскочила "в разы" и на полках они уже не пылились.
   Кино, которое крутили пару раз в неделю, с лихвой заменило ему все прелести Бийэля, о коих он вначале тосковал. Его он полюбил, ещё живя в Симферополе. Но там оно было немое и, не умеющим быстро читать, не совсем понятное. А здесь люди говорили, как люди: по-русски, и Тимуру стало всё понятно. Он даже объяснял другим пацанам, плохо знавшим русский язык, что сказал тот или другой персонаж. Ему до сих пор помнится Пётр Первый, в исполнении артиста Симонова, на коне, кричавший: "Вперёд, орлы!", с подёргивавшейся щекой. И когда уже взрослым, он увидел в Ленинградском "Эрмитаже" настоящий портрет Императора Петра, то был сильно разочарован тем, что выглядел он намного хуже, чем "киношный"...
   Здесь же он смотрел и "Чапаева", и "Броненосца "Потёмкин".
   В Дуванкое (татарское произношение - "Дванкой"), их поселили в каменном доме, двор которого был ограждён каменным забором с большими деревянными воротами с калиткой. Как и все дома, стоявшие на склонах горы, их дом тоже был разноэтажным: с фасада было два этажа, а с тыла - один. На первом этаже был сарай, в котором жил барашек, подаренный Дядей Али. Вскоре там же появился и телёнок, коричневой окраски, которого назвали "Зорькой".
   И у Тимура появилась обязанность: каждый день ходить за свежей травой для них. Для этого ему приходилось идти за деревню по шоссе на Севастополь, где росла высокая и сочная трава. Нарвав её руками, он набивал мешок настолько плотно, насколько хватало сил. Потом собирал в пучок концы мешка и, держась за них крепко, подлезал под него, подбрасывая спиной, пока он не переставал сползать, и шёл, шатаясь, по шоссе.
   Но, постепенно, руки слабели, и концы мешка выползали из них. Мешок начинал бить по ногам. Приходилось останавливаться.
   Так, с частыми остановками, он добредал домой.
   Но он не жаловался: мама объяснила ему, что телёнок ещё очень мал и его нельзя отдавать в стадо, пока он не привыкнет к хозяевам и к дому. А когда он начнёт узнавать их и свой дом, вот тогда они отдадут его в стадо, и там он сам будет щипать траву и приходить домой сытым.
   Однажды, его обогнала грузовая машина-"полуторка" и остановилась.
   - Ты знаешь, мальчик, - сказал дядя шофёр, вылезая из кабины, - я сначала подумал, что мешок сам идёт по шоссе. Сзади ног твоих не видно и головы тоже не видно. И получается, что мешок сам шагает по дороге. Что у тебя в мешке?
   - Трава.
   - А куда ты её несёшь?
   - Да вон, в деревню...
   - Садись, подвезу. - Он взял мешок и забросил его в кузов, а Тимура посадил в кабину рядом. - А как тебя зовут?
   - Тимур.
   - А для кого ты несёшь траву?
   - У нас есть телёнок. Он маленький. И ещё - овечка... Вот, им я и рву.
   - Молодец. А сколько тебе лет?
   - Семь...
   - И ты каждый день им рвёшь траву?
   - Да...
   Возле магазина Тимур попросил дядю остановиться. Поблагодарил его и по тропинке пошёл вверх, к дому. И каждый раз он замечал, что на подъёме мешок становился почти вдвое тяжелее, чем на шоссе...
  
   Не успел Тимур, как следует, привыкнуть к новому месту жительства, как его снова пришлось менять. На этот раз маму послали учиться в Симферополь. Но она снова не взяла его с собой. Теперь она отвезла его к тёте Зоре Бегишевой, бывшей председателем колхоза совсем в другой деревне, называвшейся Ханашкой.
  Ехали туда на подводе, запряжённой парой лошадей, почти полдня. Они везли с собой и чемодан, набитый его одеждой, и некоторыми игрушками. И главными среди них были: большой блокнот и целая коробка цветных карандашей, привезённые мамой из Бахчисарая, и его перочинный нож, чтоб чинить карандаши.
   У тёти к их приезду было всё готово. Она накормила их и маминого кучера сытным обедом, показала Тимуру, где он будет спать и засунула чемодан под его кровать.
   Мама, поцеловав Тимура и сказав, чтобы он во всём слушался тётю, уехала на подводе назад.
   Тётя Зоре целыми днями бывала на работе, и он снова оказался предоставленным самому себе.
   Деревня оказалась неинтересной. Здесь не было поблизости речки. Был только ров, куда во время дождя стекала вода. Не было и таких садов, как в Дуванкое. И, самое главное, здесь не было кино. А что за жизнь без кино?.. Не было здесь и шоссейной дороги, по которой, нет-нет, да проедет какая-нибудь машина, оставив после себя так приятно пахнущее облачко дыма.
   И ребята здесь были не такие, как дома. Они всё время к нему придирались, пытаясь принудить к драке. Но драться Тимур совсем не умел. В Бийэле и Дуванкое мальчишки его не трогали и негде было научиться драться. А как научишься, если не пробовать? А пробовать он боялся - ведь набьют же! Потому от обострения отношений старался уходить, что давало им повод называть его "трусом".
   Так продолжалось до тех пор, пока не состоялось серьёзное объяснение с двумя самыми настойчивыми и злыми приставалами.
   Как-то утром, после ухода тёти на работу, он вышел за калитку, чтобы посмотреть, во что играют мальчишки. Они катали обручи. Дома Тимур тоже катал, а здесь у него не было ни обруча, ни правила.
  Обруч - не дефицит. В деревнях их валяется много. В каждом захудалом дворе можно найти какой-нибудь ржавый...
  И он пошёл в сарай, где как-то видел несколько обручей. Пошарив в хламе у угольной кучи, он нашёл то, что искал. Обруч есть, а как быть с правилом? Он и сам смог бы сделать его, только из чего и чем? Нужен материал, то есть, кусок толстой проволоки и хотя бы молоток...
   Говорят: "Охота пуще неволи!". Порылся в хламе ещё и увидел целый моток толстой проволоки. Вытащил во двор. Её нужно выправить и отрубить, сколько надо. А уж потом делай из него, что хочешь!
   Перерыл всё в чулане и на кухне в поисках молотка. Но попробуйте найти что-нибудь в чужом хозяйстве! Знает он, что в любом доме должен быть молоток: не может человек, пусть и женщина, обходиться в хозяйстве без молотка! Обыскал всё - нету!..
   Задумался. Ждать тётю?.. А когда она придёт? По своей маме знал, что может прийти очень поздно, когда он будет уже спать! Решил ещё раз полазить под кроватями. И, действительно, под своей же кроватью, только за чемоданом, обнаружил то, что искал.
   Молоток был не ахти какой: ручка иссохла и головка спадала с неё. А потому, прежде, чем работать инструментом, сам инструмент необходимо было починить.
   Взял кухонный нож, наточил его о камень во дворе. Камней в Крыму, слава богу, хватает! Срезал растрескавшийся конец рукояти и насадил с помощью камня головку. А чтобы она не болталась, вогнал в торец несколько ржавых, выпрямленных гвоздей, и молоток готов.
   На большом камне, лежавшем у забора, несколькими ударами молотка отрубил нужный кусок проволоки, выправил её и стал загибать, чтобы сделать ухват. После него, загнув другой конец, сделал ручку. Попробовал - держать удобно.
   Выбежал на улицу, но там уже никого не оказалось. Это его не огорчило: ещё лучше: никто мешать не будет! Пустил обруч и побежал за ним, подгоняя его правилом.
   - Эй, Керим! - вдруг услышал за забором мальчишеский голос. - Побежали, "казак" вышел на улицу!
   Добежав до конца улицы, повернул обруч назад.
   Вдруг, из ворот напротив выбежали те самые задиры. В руках у них тоже были обручи и деревянные правила с проволочными ухватами на концах.
   Пробежал мимо, будто не заметил. Мальчишки затопали следом, постепенно догоняя. Чтобы они не подумали, что он убегает от них, замедлил бег. Те поравнялись с ним и некоторое время, молча, бежали рядом, взяв его "в клещи" - один слева, другой справа. Тот, что постарше, был справа. Вдруг он бросил свой обруч и, стукнув своей палкой по правилу Тимура, освободил от него его обруч и подхватил своим правилом.
   Его же неуправляемый обруч, прокатившись немного вперёд, стал сворачивать с дороги. Тимур не растерялся, оббежав пацана сзади, подхватил уже почти потерявший инерцию движения обруч и, как ни в чём не бывало, побежал с ним дальше.
   Мальчишки остановились. Старший выбил у Тимура свой обруч.
   - Ты зачем взял моё колесо? - с вызовом спросил он.
   - Раз ты взял моё, то я взял твоё.
   - Я взял только попробовать...
   - И я взял попробовать!
   - ...Как тебя зовут?
   - Тимур. А тебя?..
   - Меня - Юнус, а его - Керим. Ты - "казак"?
   - Я не знаю, что такое "казак"?
   - Ха-ха-а"!.. Смотрите на него! - мальчишка отскочил назад, схватился за живот и, согнувшись пополам, изобразил неудержимый смех. - Он не знает, кто такой "казак"! Ха-ха-ха!.. "Казак" - это "кяфыр"! Они едят "арам"! Ты "арам" ешь?..
   - А что это такое?
   - Ха-ха-ха!.. Он не знает "арам"! - Он снова схватился за живот, переламываясь пополам. - Ты откуда такой взялся? Ты что: с луны свалился?
   - Нет, я из Дванкоя... А раньше в Ак-Мечете жил. - Не упустил возможности похвастать Тимур. (Ак-Мечет - татарское название Симферополя). По бийэльским мальчишкам он уже знал, что это действует.
   - Ты чушку видел? Знаешь?.. - снова спросил Юнус.
   Тимур подумал. Он знал, что чушка - свинья. Живых свиней он не видел, но знал по картинкам. В сказке про трёх поросят были картинки. Он не хотел ударить лицом в грязь:
   - Знаю... - ответил он.
   - А ты ел чушку?
   - Нет...
   - Ну, тогда ты не "казак"!.. А почему ты плохо говоришь по-нашему?
   - Я не "казак", - подтвердил Тимур, понимая, что это что-то плохое, - язык я знаю, но городской. Он отличается от деревенского.
   - Тогда давай играть с нами! Мы тебя будем учить деревенскому языку. Правда, Керим? Хочешь?..
   Керим Был такого же роста, что и Тимур. Во время всего разговора он стоял в стороне и молчал, недружелюбно исподлобья поглядывая на него, готовый в любой момент кинуться сбоку. Он нехотя бросил:
   - Пускай...
   Дома Тимур спросил у тёти Зоре, что такое "казак"? Она объяснила, что "казаками" называют русских.
   - А я - казак? - спросил он.
   - Нет, зачем же? Мама у тебя татарка, а национальность ребёнка определяется по национальности матери, значит, и ты - татарин.
   Он обрадовался: значит, мальчишки будут с ним играть и не будут к нему придираться. Но серьёзной преградой, всё же, остаётся незнание им многих татарских слов. Ведь не хочется, чтобы над ним смеялись и называли "казаком", поэтому он часто делает вид, что всё понимает, догадываясь о смысле сказанного по различным признакам.
   Так в "национальном вопросе" появилось новое: "казак" или "урус", что значит - русский, и "татарин" - "свой", то есть, мир разделился на две части: "свои" и "чужие".
   Как-то мальчишки позвали его на баштан, где растут арбузы и дыни. Дед Керима был там сторожем. Тимур ещё ни разу не видел, как растут "живые" арбузы и дыни и потому с радостью согласился.
   Дед жил на баштане в шалаше и спал на соломенной подстилке. А помогало ему сторожить от назойливых птиц забавное чучело. На деревянный крест, вбитый в землю в середине баштана, было напялено старое суконное пальто чёрного цвета, к пустому рукаву которого была привязана метла, веником вверх, сверху насажена старая ободранная "кубанка" с выгоревшим, некогда кумачовым верхом. Из-под воротника пальто высовывалась какая-то серая тряпка, шевелившаяся на ветру. Как объяснил позже дед, лохмотья нужны, чтобы при ветре они шевелились, создавая видимость живого человека, иначе птицы привыкнут к нему - неподвижному и перестанут бояться. А против "двуногих" воришек была двустволка, прислонённая к стенке шалаша.
   - А в кого вы стреляете из ружья? - поинтересовался Тимур.
   - В таких, вот, шалопаев, как вы, если полезут воровать.
   - А если попадёте?
   - Кха! Попаду! Обязательно попаду!
   Мальчишки засмеялись.
   - Он - мальчик городской, - пояснил Юнус, оправдывая такую крайнюю неосведомлённость гостя.
   - Этим не убьёшь, - продолжал дед. - Здесь вместо дроби - соль. Зато помнить будут долго, что воровать нельзя!
   - Неделю на задницу не сядешь! - весело заверил Керим.
   Дед сходил на баштан и принёс два больших серо-зелёных арбуза и одну жёлтую дыню. Ножом, висевшим в кожаных ножнах на узком ременном поясе, разрезал дыню и один арбуз, который, не дорезанный до конца, раскололся на две части. В месте разреза он был ярко-красным с крапинками тёмно-коричневых семечек, а в месте излома - перламутровым, словно посыпанным сахаром.
   Два полушария с бархатными серединками легли перед ребятами. Дыня в середине оказалась светло-оранжевой и от неё вокруг распространялся своеобразный, ни на что другое не похожий, аромат.
   Пока дед колдовал над этими вкусными дарами природы, у ребят текли слюнки в предвкушении славного пира.
   Наконец, он разрезал арбуз и дыню на небольшие плоские ломти и пригласил ребят отведать даров своего царства.
   Тимур вонзил зубы в прохладную и сочную мякоть, объявшую рот и щёки до самых ушей и потёкшую струйками по подбородку. Его друзья тоже с величайшим аппетитом уплетали свои ломти. Щёки их украсились длинными красными усами, как у Карабаса-Барабаса.
   Тимур, зная, что и у него такие же усы, рассмеялся. Он уже слопал по два ломтя арбуза и дыни и почувствовал, как сразу раздулся живот. Недавние красавцы баштана теперь лежали кучкой иззубренных серпиков-корочек.
   Треснул и второй арбуз. И, как бы он ни был сочен и сладок, Тимур больше одного ломтя съесть не смог.
   - Кушай, сынок, кушай! - уговаривал дед.
   - Спасибо, я уже наелся!
   - Да разве арбузом наешься? Пописаешь, и опять голодный...
   Тимур похлопал по животу и добавил:
   - Я, наверное, на весь день наелся.
   - Смотри, чтоб у тебя, как у Оджи-Насреддина не получилось! Слышал про Оджу-Насреддина? - (В Крыму слово: "Хаджа" произносится, как "Оджа", что означает "учитель").
   Тимур отрицательно покачал головой.
   - Дедушка, расскажи! - попросил Керим.
   Дед не заставил себя уговаривать. Наоборот, было видно, что даже без просьбы внука, он уже настроился рассказать какую-то смешную историю из жизни всеобщего любимца - Хаджи-Насреддина.
   - Однажды достойный Оджа, - начал он, - вот, так же, как и вы, приехал на телеге на баштан, который находился далеко от деревни. Хозяева хорошо угостили его и разрешили взять с собой арбузов, сколько сможет. Жадность обуяла Оджу и он, на дармовщину, натаскал себе целую кучу и сложил её у шалаша. Хозяева, видя это, решили над ним подшутить и отучить от недостойного порока. Сложили они свои арбузы на арбу, а для его кучи места не оказалось.
   - Побудь здесь, Насреддин-Оджа, - сказали они, - мы отвезём свои арбузы, а потом приедем за твоими.
   После отъезда хозяев Оджа выбрал из кучи самый красивый арбуз, разрезал его и съел. Аппетит пришёл во время еды, и он съел ещё второй и третий арбузы. Наелся так, что из-за пуза ног не было видно и смотреть на арбузы уже не хочется. Они же маячат перед глазами, а хозяева не едут.
   Рассердился тогда Насреддин и на кучу, и на хозяев...
  ...А к тому времени захотелось ему помочиться.
   Ну, со зла, и помочился на кучу...
   А у хозяев на ту беду арба сломалась. И, конечно, их нет и нет...
   Долго он ждал их. Так долго, что снова проголодался. А есть, кроме арбузов, было нечего. Ходил он вокруг кучи, ходил, смотрел на неё, смотрел и решил, что на один из арбузов моча не попала. Съел его.
   Через время снова проголодался. Ходил, ходил, разглядел ещё один и решил:
   - И на этот не попало...
   Так и съел все арбузы.
   Ребята рассмеялись:
   - На этот не попало,.. и на этот не попало!
   - А как вы выбираете арбузы и дыни, чтобы они были спелые? - спросил деда Тимур, когда вдоволь насмеялся.
   - А ты не боишься сразу дедушкой стать, как я? - вопросом на вопрос ответил дед.
   Тимур уже раньше слышал эту присказку и отрицательно покачал головой.
   - На баштане это просто, - стал объяснять дед, - у спелого арбуза росток всегда будет высохшим и легко отрывается от "пупка" вместе с "мясом". Но не всегда самый спелый арбуз будет самым сладким! Самым вкусным бывает не арбуз, а арбузиха...
   Тимур недоверчиво посмотрел на деда: наверное, опять разыгрывает! А тот продолжал:
   - А вот, её выбирают по "макушке". Если на "макушке" пятно большое, - это - арбузиха. - И он показал на ближайшем арбузе, о каком пятне идёт речь..
   Потом ребята помогали деду собирать дыни и арбузы. За ними должны приехать колхозные подводы. Они выбирали их по приметам, рассказанным дедом. И вскоре у шалаша выросли две большие кучи: одна - янтарно-жёлтая, другая - серо-зелёная.
   Пришли две подводы. Пока кучера угощались, ребята носили на подводы собранный ими бахчевой урожай. Дыни были не очень крупные и их загружали играючи, а вот, с арбузами оказалось сложнее: они были большие и тяжёлые. До подводы Тимур их как-то дотаскивал, а вот поднять до уровня лица и перевалить через борт подводы сил не хватало. Юнус первым пришёл ему на помощь. Он так рассчитывал свои ходки, чтобы, когда Тимур подносил к подводе очередной арбуз, ему уже быть там и помочь перевалить гиганта через борт. Он и Керим умели обходиться без посторонней помощи.
   Отдохнувшие кучера, увидев свои подводы загруженными, похвалили мальчиков и взяли их с собой в деревню. Когда прибыли на место, один из кучеров, узнав, что Тимур гостит у тёти Зоре, дал ему большой арбуз и велел отнести его домой.
   - Не уронишь? - спросил он, видя, что Тимур с трудом держит его перед собой двумя руками. Хотя и было тяжело, он решил не показывать своей слабости и, поблагодарив его, понёс свой груз домой. Керим и Юнус тоже получили по арбузу. И даже они свои ноши несли, часто останавливаясь для отдыха.
   - Айда завтра на ток! - предложил Юнус.
   - А что это такое?
   - Это,.. где молотилки...
   "Молотилки" - слово знакомое, какая-то сельскохозяйственная машина.
   - А где это? Далеко?..
   - Далеко-о-о! Пешком не дойдёшь! Вообще-то дойдёшь. Да только к вечеру. Поедем на подводе!
   Вечером получил разрешение у тёти Зоре ехать на ток.
   - Только потом нужно будет купаться. - Предупредила она, зная, что он не любил купаться.
   - А почему? - спросил он.
   Потому, что там очень пыльно... А главное, - устюги! Если их не смыть с тела, то оно будет сильно чесаться, и ты не сможешь уснуть.
   Утром Тимур проснулся рано. Тётя была уже на ногах, готовила завтрак. Быстро умылся, съел два яйца всмятку, запил стаканом кипяченого молока и побежал к Юнусу. Тот вышел на зов заспанный:
   - Ты чего, чуть свет..?
   - На молотилку поедем?
   - На молотилку?.. Да чего-то не охота! - он потянулся, зевнул.
   - Ну, ты же сам вчера говорил..!
   - Вчера говорил,.. а сегодня неохота... - он почесал затылок, сплюнул через губу. - Подожди, если Керим согласится, поедем.
   Пошли к Кериму. Он уже с чем-то возился во дворе.
   - А мне всё равно, - ответил он, засунув руки в карманы, - можно и на ток...
   Все вместе пошли на колхозный двор, откуда отправлялись подводы на ток за зерном. Попросились на одну, кучер не взял, мол, нечего им там делать. Другой сам спросил:
   - Вам куда, ребята?
   - На ток...
   - На ток? Так прокатиться или дела какие?..
   - Дела. - Ответил Юнус.
   - Ну, раз дела - залезайте! - И, встав во весь рост, взмахнул вожжами. Лошади подхватили рысью, и подвода затарахтела по накатанной дороге, поднимая за собой белесую пыль.
   Ехали почти целый час. Ток увидели ещё издали по облакам пыли, поднимавшейся до самого неба. Рядом видны были две скирды. Одна стояла уже завершённая, другая поднялась лишь на половину. На ней угадывались фигурки людей, укладывавших солому. Когда подъехали ближе, стали различаться огромная куча зерна и пылившие возле неё молотилки. Они приводились в движение ремнями от маховиков тракторных моторов.
   На току стоял грохот, пыль покрывала головы и плечи людей. Глаза их были защищены специальными очками. Но было жарко. Очки запотевали и мешали им, поэтому некоторые сдвигали их на лоб, другие переставляли за козырьки фуражек и кепок.
   Ребята соскочили с подводы и побежали к молотилкам. Юнус зачерпнул горсть зерна из кучи, подул, пересыпая пшеницу из ладони в ладонь и, удовлетворившись в чистоте зёрен, задрав голову и, широко раскрыв рот, высыпал их туда и начал жевать.
  Подражая ему, ту же операцию повторил и Тимур. Он сомневался, можно ли есть пшеницу в сыром виде. Глянул на Керима, тот тоже жевал и, заметив, что Тимур силится проглотить жёванное, сказал:
   - Кушать не надо! Надо только жевать! Когда пожуёшь, получается хорошая жвачка.
   Через несколько минут, очищенная от отрубей, во рту образовалась клейкая масса, пристававшая к зубам. Обволакивая её слюной, Тимур скатал во рту шарик, высунул на языке наружу, взял в руки. Это был светло-жёлтый комок, который тут же прилип к пальцам. Оторвав его зубами от пальцев, он взял его снова в рот и, двигая челюстями, стал жевать, глотая слюну, выделявшуюся при этом.
   - Пойдём, побарахтаемся в соломе! - предложил Керим. И все трое побежали к кучкам соломы, лежавшим у основания строящейся скирды. Они с разбега бросались в них, как в морскую волну, не боясь ушибиться.
   - Айда, на скирду! - крикнул Юнус и, не ожидая согласия друзей, побежал за сеткой, которая волокла огромную копну соломы на вершину. Тянули её две лошади за канаты. Наверху мужчины освобождали сетку от соломы, а снизу по их сигналу, другие стягивали её обратно к себе. Когда сетку освободили, Юнус перелез через неё. Пока её внизу наполняли, туда же полез и Керим. Тимур видел, что ребята мешают там взрослым и предполагал, что их сейчас же прогонят вниз. Но к его удивлению, их никто, будто бы и не замечал. Юнус позвал Тимура к себе. Выждав, когда сетку стянут вниз, он перешагнул через канаты и полез наверх. Без привычки это оказалось делом не простым. Пока он карабкался, утопая в соломе, наполненная сетка догнала его, свалила с ног и, кувыркая, потащила с собой. Когда он очухался и отряхнулся от прилипшей к лицу соломы. Увидел, что и взрослые, и ребята смеются, глядя на него. Ему тоже стало смешно и весело.
   Мужчина, освобождавший сетку, помог ему встать на ноги. Он оказался на краю скирды. Глянул вниз и отшатнулся - высоко! Внизу сновали подводы, женщины, укутав косынками головы, лопатами отгребали от молотилок зерно и солому, мужчины, стоя на подводах, сбрасывали вилами снопы прямо в приёмники молотилок. И над всем этим стояла знойная пыльная пелена.
   На скирде дышалось легче, здесь воздух был чище. Но устюги неумолимо жалили потное тело. Хотелось пить, но вода была только внизу. А слезать не хотелось. Решил терпеть: ведь не одному же ему хочется пить! Облизывая пересохшие губы, сплёвывал солёные капельки пота и приставшие частички половы. Некоторое время они помогали, а скорее, мешали, мужчинам складывать скирду. Подобравшись к Юнусу, Тимур спросил, не хочет ли он пить. Юнус кивнул и, крикнув: "Айда!", прыгнул с вершины скирды прямо вниз на лежавшую там кучу соломы. Это был отчаянный прыжок, даже Керим, который, как казалось Тимуру, ничего на свете не боялся, не решился его повторить.
   - Эй, трусишки! - кричал снизу Юнус. - Прыгайте! А то сейчас всю воду выпью сам и вам не оставлю!
   Слова его тонули в грохоте молотилок, но слово: "Трусишки!" донеслось до них явственно. Видя, что друг его жив и здоров, да ещё дразнит их "трусишками", Керим ещё раз смерил расстояние, разделявшее его и Юнуса, и, неожиданно для Тимура, прыгнул вниз "солдатиком".
   Спускаться по пологой части было связанно с опасностью снова попасть под сетку. Пока он раздумывал, Керим уже снова карабкался наверх: ему понравилось прыгать. Поднявшись к Тимуру, злорадно спросил:
   - Боишься?
   Не успел Тимур ответить, как он уже летел вниз, подняв руки, как крылья. Юнус что-то кричал, сложив руки рупором. Тимуру стало стыдно. "Будь что будет!" - решил он и, закрыв глаза, сделал шаг вперёд... Потеряв опору, тело провалилось вниз. Он почувствовал, что падает в беспорядочном положении, задевая руками и ногами за скирду. Потом толчок в зад и перевал на спину. Ноги по инерции задрались вверх. В рот и уши набилась солома. Открыл глаза, но ничего, кроме соломы не видел. Разгрёб её руками и вылез. Когда слез с кучи встретился взглядом со взглядами товарищей. Заметил, что даже Керим, обычно относившийся к нему с некоторым презрением, смотрел на него как-то одобрительно.
   Видимо, раньше он был уверен, что "городской" ни за что не согласится прыгнуть, и теперь был удивлён.
   - Пойдём пить! - дружелюбно предложил он. И все трое вприпрыжку побежали к бочке с водой, которая стояла в тени завершённой скирды.
   Тимуру казалось, что весь ток с уважением смотрит на него за то, что он поборол свою трусость и прыгнул впервые с такой большой высоты. Он был горд собой и чувствовал себя равным среди своих товарищей, которые, что греха таить, знали и умели больше него.
   Вынув зубами затычку, обмотанную мокрой тряпкой, Юнус подставил под струю ковш, стоявший на бочке. Наполнил его до краёв и вставил затычку на место. Напившись, он передал ковш не Кериму, а Тимуру. Сам же стал забивать кулаком затычку, из-под которой струилась вода. Тимур отпил несколько глотков и передал ковш Кериму.
  Вода оказалась тёплой и невкусной. Она не утоляла жажду, а наоборот, возбуждала её.
  Ребята побывали на всех видах работ: бросали охапки развязанных снопов в молотилку, отгребали от молотилок выброшенную солому и полову, сгребали в общую кучу, отсеянную золотистую пшеницу, насыпали её лопатами в мешки, снова лазали на скирду и прыгали с неё. Теперь Тимур прыгал с открытыми глазами, заранее выбирая место приземления. Научился приземляться на ноги, правда, с последующим переходом на руки. Но болтать ногами во время прыжка, как это делал Керим, не успевал.
   Приехали домой грязные. А так как речки не было, то и купаться, кроме как дома, было негде. Тётя Зоре сделала ему баню. Она нагрела ведро воды, посадила его в большой медный таз и, поливая сверху, заставила мыть голову мылом, что было самым неприятным, так как мыло, как он ни старался, всё равно попадало в глаза и сильно их разъедало. А после того, как он их промыл, ещё долго щипало.
   Зато, какое облегчение получило тело, освободившись от грязи и зуда!
   А ночью ему снились молотилки, которые хотели схватить его и кинуть в приёмные бункера и там перемолоть его кости. Он убегал от них на скирду, но всякий раз его оттуда кто-то сбрасывал. И чаще всего это был Керим. Он злорадно скалил зубы и кричал: "Трус, трус!..". Наконец, кто-то сзади подцепил его лопатой и кинул прямо в грохочущую чёрную пасть молотилки...
   Он проснулся весь в поту. На дворе уже вовсю светило солнце, а тётя Зоре возилась с кастрюлями на кухне. Кастрюли громыхали и этот шум во сне превращался в грохот молотилки.
   Наскоро позавтракав, он снова побежал к ребятам. С ними было интересно: от них он узнавал много нового. Вот, например, вчера он узнал, что здешние ребята собирают с шелковиц, которых в деревне было много, листья для корма гусеницам. Они, если Юнус не врёт, превращаются в коконы, из которых потом мотают шёлковые нити.
  Это, вообще, интересно! Гусеницы превращаются в коконы, а из коконов вылетают бабочки, которые, в свою очередь, превращаются снова в гусениц. А гусеницы - не дуры! Выбрали себе очень вкусную еду.
  Он тоже любит шелковицу, особенно "стамбульскую", которой здесь, почему-то, нет. А вот, в Бахчисарае её много. Мама часто привозит ему эту шелковицу, которую в Крыму называют: "Стамбульский тут".
  Она очень чёрная и крупная - больше большого пальца и очень сладкая. А главное, она очень ароматная. Варенье из неё, если кто пробовал, знает, что это самое вкусное варение в мире!
  
  Ни Юнуса, ни Керима дома не было. Куда они могли подеваться?..
  Пошёл по улице... просто так. Может, где-нибудь увидит их. Но улица пуста, просматривается из конца в конец. Надо сходить к магазину, там всегда бывает много народу. Он находится в самом центре деревни. Но чтобы попасть туда, нужно свернуть налево, на поперечную улицу, а, пройдя по ней до середины, свернуть направ
   Но дойти до неё не удалось. Возле перекрёстка улиц собралась толпа мальчишек, большинство из которых ему было незнакомо. Его друзья тоже были там, но стояли в стороне у забора, не принимая участия в том, что там происходило.
  Тимур подошёл к ним и спросил:
   - Что они делают?
   - Подожди..! - отмахнулся Юнус, внимательно следя за мальчишками, возившимися с чем-то в канаве.
   Тимур подошёл ближе, чтобы рассмотреть то, над чем склонились более старшие мальчишки, наверное, школьники - ученики третьего, либо четвёртого класса. Стояли они кружком и, чтобы рассмотреть то, что всех их интересовало, ему пришлось подойти вплотную и присесть.
  Между их ногами видно было лучше. К своему удивлению, он увидел, что в сухой канаве, на траве на спине лежала девочка лет четырёх, совершенно раздетая и грязная. Она плакала, всхлипывая и размазывая по лицу грязными ручонками слёзы.
  Рядом с нею сидел мальчуган её же возраста в рубашке, но без штанов и тоже плакал. Временами он тянул:
   - Не хотю-у-у!..
   Один из мальчишек с некрасиво оттопыренными ушами, держал в руке его штаны и сердито говорил ему:
   - Ну, что же ты! Ты же обещал... И конфету съел! Обманщик!..
   - Не хотю-у-у!.. - Снова заревел мальчуган.
   - Ты лучше сам ляжь на неё! - посоветовал лопоухому кто-то из толпы. И все рассмеялись.
   - Нет, надо же! - продолжал лопоухий. - Конфету сожрали, а ... не хотят! - Глаза его сверкали в каком-то странном азарте.
   - Да ладно, оставь ты его, Бекир! Давай, лучше посмотрим, что у неё там есть!
   Сказавший это пацан с чёрными, закрученными, как у барашка, волосами на голове, присел к девочке и, подобрав лежавший в канаве прутик, утолщённым его концом стал ковырять место между её ногами. Девочка громко заплакала и попыталась встать, но кучерявый ладонью прижал её к земле. И, обратившись к лопоухому, сказал:
   - Держи её, чтоб не вставала, а ты... - он поднял голову и поискал глазами кого-то в толпе. Найдя его, добавил: - ...а ты держи её за ноги, чтобы не дрыгала.
   Девочка визгливо закричала. Заревел в голос и мальчуган. И удивительно, что в этом безжалостном стаде это никого не тронуло.
   У Тимура защемило в глазах. Забыв об опасности и страхе перед большими мальчишками, он протиснулся между ними, крикнув:
   - Зачем вы так! - И изо всех сил толкнул кучерявого в грудь. Тот от неожиданного толчка упал навзничь и его ноги замелькали в воздухе. Но лопоухий, не вставая, ударил Тимура локтем по лицу.
  От удара Тимур отлетел назад и, зацепившись каблуком сандаля за бугорок, сел прямо в пыль на дороге.
   Кучерявый вскочил на ноги и подбежал к нему. Тимур зажал лицо руками, потому что из носа струёй текла кровь. Она просачивалась между пальцами и капала в пыль.
   - А, казак!.. Тебе-то что здесь надо? Убирайся отсюда!.. - закричал он.
   Тимур отнял руки от лица и посмотрел в сторону друзей, стоявших, как и прежде, у забора. Он с надеждой ждал от них помощи. Пусть бы, хотя бы сказали, что он не казак.
   Но те стояли молча, ничего не предпринимая. Увидев кровь, лопоухий насторожился. Подошёл к Тимуру и велел задрать голову. Повернувшись к кучерявому, негромко сказал:
   - Казачонок живёт у председательши. Если он пожалуется ей, нам с тобой влетит.
   - А я его не трогал, - быстро сообразил тот, - это ты его так уделал.
   - Давай убежим? - Лопоухий вопросительно посмотрел на кучерявого. Тот кивнул и они припустили по улице, поднимая ногами фонтанчики пыли. Глядя на них, стали быстро расходиться и остальные.
  Кто-то надел на карапуза штаны, а трусиков девочки не нашли. Кто-то вспомнил, что она была без них, но что на ней было какое-то платьице. А вот, куда оно подевалось, никто не знал.
   Кровь перестала течь. Юнус и Керим подошли к Тимуру. Юнус помог ему отряхнуться от пыли.
   - Иди, умойся! - сказал он.
   По дороге он спросил:
   - Ты зачем помешал им?
   - Ну, а как же? Девочку жалко...
   - Ну, вот и дожалелся! - вздохнул он. - Что ты теперь своей тёте скажешь?
   - А что её жалеть? - вмешался Керим. - Она сирота. Мой папа говорит, что сирот и бездомных Аллах покарал. Поэтому их жалеть не надо!
   - А моя мама говорит, что никакого аллаха нет. - Глядя на свои перепачканные грязью и кровью руки, возразил Тимур.
   - По вашему Аллаха нет, а есть ваш кяфыровский бог, да? - глаза Керима зло сузились. Казалось, он сейчас же накинется на Тимура.
   - Никаких богов, вообще, нет! Мама говорит, что это раньше богачи придумали, чтобы обманывать бедных...
   - Ха-а! Посмотрите на него! - вскричал Юнус. - Какую он чепуху несёт! Если бы не было Аллаха, ни тебя, ни меня, ни, вон, Керима на свете не было бы! Всё сотворил Аллах! А ты же сам говорил, что ты - не кяфыр, а теперь выходит, что ты - самый настоящий кяфыр! И мы с тобой не будем играть!.. Пошли, Керим, пусть он сам с собой играет!
   И мальчишки демонстративно перешли на другую сторону улицы. Тимуру стало очень обидно. Вот, за доброе дело, он потерял своих друзей. А мама говорила, что друзей терять нельзя. Но ведь она же говорила, что никакого бога нет. Он же ничего не выдумал, он сказал только то, что говорила мама. А она лучше знает... Она сколько лет училась! А Керим ещё даже в школу не ходит, ни читать, ни писать не умеет... Вот, он сегодня же спросит тётю Зоре: она тоже много училась...
   Вечером тётя сразу ответила на вопрос:
   - Правда, нам в КомВУЗе говорили, что бога нет, а так ли это на самом деле, сказать трудно. Уж очень рационально создан мир, чтобы не допускать идею творца. Так что вопрос этот очень сложный и однозначно ответить я не могу. Даже очень великие учёные, оказывается, верят в бога. А вот, на счёт девочки - сироты, твои друзья не правы и ты правильно сделал, что заступился за неё. Здесь в деревне народ тёмный, неграмотный и потому иногда бывает очень жестоким.
   Утром Тимур вышел на улицу, но идти к Юнусу или Кериму первым не захотел. Решил подождать их на улице. Взял обруч и начал катать его, время от времени, поглядывая на калитки ребят. Ему нужно было продолжить вчерашний разговор и изложить им мнение тёти Зоре. Тем самым он надеялся восстановить нарушенный мир.
   Сначала вышел Керим. Он посмотрел на Тимура, бежавшего с конца улицы и, не дождавшись, ушёл. Во дворе он свистнул Юнусу. Голова того через некоторое время показалась над забором.
   Для общения друг с другом, каждый из них со своей стороны забора, разделявшего их дворы, приставлял к нему какой-нибудь предмет. У Керима это был чурбак, а у Юнуса - лестница, лежавшая вдоль него. Став на жердь, он спросил:
   - Чего хотел?
   - Казак на улице обруч гоняет...
   - Ну, и что?
   - Будем с ним разговаривать или нет?
   - Посмотрим...
   - Ты когда выйдешь?
   - Сейчас что-нибудь поем и выйду.
   - Как пойдёшь, свистни!
   - Угу...
   Тем, что Керим ушёл, не дождавшись, пока подбежит Тимур, он показал своё пренебрежение к нему. Но, ведь, он никогда и не проявлял к нему особой симпатии. И когда он с Юнусом приставал к нему, их помыслы вполне совпадали, но когда Юнус, бывший старше него и лидировавший в их спарке, пошёл на сближение с Тимуром, Керим не одобрил этого шага и всё время только терпел его. Но вот, Тимур сунул нос в дела старших ребят, за что и получил по носу. Его вмешательство не понравилось им обоим, и особенно, Кериму, и их отношения к "казаку" вновь "застучали" в унисон.
   На этом, вероятно, и следовало бы поставить точку. Тем более, что дружба с "казаком" никакой пользы им обоим не давала: всё равно, он скоро должен уехать домой. А вот, на отношение к ним самим старших ребят это могло повлиять отрицательно, поскольку все знали, что они с ним дружат. Это Керим понимал хорошо. Но, что по этому поводу думает Юнус, он не знал. Особенно непонятным был его уклончивый ответ: - "Посмотрим...". Ему также непонятной была его тяга к этому пацану.
   Конечно, видом своим он положительно отличался от деревенских: и одевался он совсем не так, и причёска у него была особая, "под чёлочку", и был он всегда каким-то чистым и опрятным...
  Это-то, как раз, больше всего и вызывало неприязнь Керима. Он, вообще, не любил чужих, особенно, если они чем-нибудь отличаются от своих.
  За забором свистнули. Это Юнус дал знать Кериму, что идёт на улицу. Их калитки открылись почти одновременно, и в это же время поравнялся с ними и Тимур. Он остановился, взял обруч в левую руку, держа в правой правило из толстой проволоки.
  Какое-то время стороны молча смотрели друг на друга, не зная, как повести себя дальше. Молчание нарушил Тимур:
   - Я вчера спросил у тёти Зоре, правда ли, что на небе есть бог? Она сказала, что этого точно никто не знает. Может быть, и есть, потому что, иначе, откуда на земле был бы такой порядок? Но она сказала, что люди все равны, и к ним всем нужно относиться одинаково. А сирот, вообще, никто не должен обижать! Они уже обижены. Поэтому их нужно жалеть!..
  Пока он бегал один, он обобщил все вчерашние события и разговоры и выработал своё определённое отношение ко всему, которое и выдал ребятам, как мнение тёти Зоре.
   - Жалостливая, видать, твоя тётя... - не то одобрительно, не то осуждающе, бросил Юнус. - И ты тоже жалостливый. - оглянувшись по сторонам, он добавил: - Пойдём на полянку за дворы... там и поговорим.
  Полянка эта была местом обычных игр детворы этой улицы. Для детей здесь было раздолье: дворами она была скрыта от деревни, от надоедливой опеки взрослых.
  Сегодня здесь никого не было.
  - Ты и твоя тётя "сакынничаете"... - сказал Юнус, усаживаясь на край канавы, сплошь заросшей травой.
  Тимур тоже сел напротив, но тут же вскочил ужаленный чем-то. Он посмотрел на место, куда приземлился, и увидел несколько мелких, с горох, шестигранных колючек зелёного цвета, усеянных, как маленькие булавы, множеством мелких острых шипов. Это самая коварная колючка для ребят, ходящих босиком. Стебли её не кустятся, а стелются по земле, скрываясь в зелени листьев, разбрасывая по земле свои семена-колючки. И чем семена старее, чем становятся суше и жёстче, тем колются больнее.
  Он выбрал из травы несколько колючек, отбросил их в сторону и сел.
  - Ты знаешь слово "сакын"? - спросил Юнус.
  - Нет. А что это такое?
  - Если не знаешь, то это трудно объяснить. Вот, если ты замахнёшься на меня, но не ударишь, а я сморгну, то это будет, что я "ссакынничал". Вот, замахнись на меня!
   Тимур подумал, что, может быть, это - провокация. Ведь, если он замахнётся, это может послужить сигналом к драке. Может быть, они специально зазвали его сюда, чтобы спровоцировать драку и избить его.
   - Нет, я не буду..!
   Юнус понял его опасения:
   - Вот, видишь, это тоже подтверждает, что ты "сакынщик". Смотри, я замахнусь на Керима... - и он, сжав кисть в кулак, резко выбросил руку в лицо друга и так же резко остановил её, не доходя двух-трёх сантиметров до него. Тимур следил за рукой, а не за лицом Керима и потому не заметил, моргнул тот или нет.
   - Видел?
   - Нет, я смотрел за твоей рукой и не заметил, моргнул он или нет.
   - Ну, давай я повторю. Смотри на его лицо!..
   Юнус повторил замах. Керим не моргнул. Но он, наверно, был уже морально подготовлен, поэтому не моргнул. Думая об этом, Тимур, вдруг, увидел перед глазами остановившийся перед самым носом кулак Юнуса. Он не был к этому готов и, конечно, моргнул.
   - Ну, вот, видишь, явное подтверждение того, что ты - засакынничал.
   Так Тимур узнал ещё одно слово "сакын", смысл которого в разной ситуации может означать разное, то есть, и положительное, и отрицательное.
  Положительное значение в том, что срабатывает принцип самосохранения: ведь глаза - самый главный орган чувств, и если их вовремя не защитить закрытием век, то через десятые доли секунды сделать это будет поздно.
  Отрицательным, в понимании крымских татар, является, якобы, проявление трусости: человек сморгнул, значит, он - трус.
  Ещё одно значение слова "сакын!" - "берегись!"
  Таким образом, если все значения слова объединить, то получается, что это - реакция индивидуума на опасность.
  Отсутствие этой реакции ошибочно принимают за храбрость, в то время как, это - проявление жестокости в равной степени, как к объекту, так и к себе.
  Когда это слово произносится в повелительном наклонении: "Сакынма!", оно означает: "Будь храбрым, бесстрашным и безжалостным!".
  Тогда он не понимал ещё, что это не просто "слово". Это - характеристика народности, унаследовавшей варварство своих предков - татаро-монгольских орд, храбрых, коварных и безжалостных. Не понимал, но уже чувствовал несправедливость того, чем бахвалились его приятели.
  Их непонимание или неумение ощутить эту несправедливость, характеризовавшие их генетическую отсталость от уровня сегодняшней цивилизации, инстинктивно ставили его на целую голову выше тех, кто по своей неразвитости презирал его.
  К сожалению, примирение не состоялось.
  Но Тимур не успел потужить по этому поводу, потому что на следующий день приехала мама и забрала его домой.
  
  До школы было ещё далеко, а время было летнее и сидеть дома Тимуру не хотелось. Ягнёнок подрос и его вместе с Зорькой отдали в стадо. Теперь не нужно было ходить за травой. Свободного времени стало больше. Но за время своего отсутствия он многому научился, многое узнал и на мир стал смотреть совсем другими глазами.
  Однажды он познакомился со своим одногодкой, жившим по соседству. Его тоже, как и бийэльского друга, звали Мурадом. Возможно, как раз, в память о друге, оставленным в Бийэле, Тимур и стал с ним дружить.
  Ведь даже мы - взрослые, не всегда можем чётко определить причины наших симпатий или антипатий к кому-либо. Иногда это бывает сущая мелочь, которую другой может и не заметить. Например, похожесть на хорошо знакомого человека в манере говорить или в смехе, в голосе, в улыбке, либо в чертах лица, сразу, бессознательно, вызывает к нему симпатию, если похожий человек был ему симпатичен. И, наоборот, если тот человек был апатичен, то и отношение к новичку будет осторожным. Невольно тянет друг к другу однофамильцев, особенно, если фамилия редкая или людей с одинаковыми именами и отчествами, земляков, встретившихся далеко от родины и так далее.
  В новом Мураде было что-то интеллигентное по сравнению с сыном дяди Али. Но, так как, он соглашался со всем, что говорил Тимур, с ним было легко общаться и Тимур, автоматически, стал лидером в их компании. По соседству жили и другие мальчишки, с которыми они играли, но при контактах с ними Тимур и Мурад всегда выступали, как единое целое. Мурад ещё не умел ни читать, ни писать, что не укладывалось в сознании Тимура, и он решительно взялся за ликвидацию этого пробела в воспитании друга.
   Как мы уже знаем, с принципами преподавания в начальной школе Тимур был уже знаком. И, взяв на себя труд подготовки Мурада к школе, он, в самом серьёзном ключе, подражая бийэльской учительнице, проводил с ним занятия, задавая уроки на дом. Не обладая ни методикой, ни опытом работы, ни необходимых для этого знаний, он не мог доходчиво объяснить другу многих вещей. И плохая восприимчивость того, возможно, являвшаяся именно следствием этих недостатков, раздражала его. Он уже с детства был необузданным максималистом и в обучении Мурада требовал немедленных и ощутимых результатов и, конечно, был столь же нетерпелив, как и все максималисты мира.
   Как мы знаем, учебники у него уже были и поэтому система очерёдности подачи материала не отличалась от школьной. И всё же, как он ни старался, но к первому сентября пройти весь алфавит они не успели.
  Ведь учитель тоже был ребёнком и ему не всегда хватало терпения довести урок до конца. Испытав очередное разочарование от неуспеваемости друга, вместо того, чтобы довести дело до логического конца, он внезапно прерывал занятие и предлагал начать какую-нибудь игру, с чем ученик охотно соглашался.
  Так, как будь его воля, он давно забросил бы эти неинтересные занятия, но в том-то и беда, что воли у друга не было и он в очередной раз подчинялся требованиям Тимура.
  Жили по соседству и девочки. Но они не шли в счёт: с ними нельзя было играть. И Тимур не обращал на них внимания, кроме одной из них, которую звали очень красиво: Диляра с ударением на последнем слоге. И сама она была очень красивая с идеальной для семилетней девочки фигуркой.
   Не часто красивый предмет называют красивым благозвучным именем. Тому можно привести уйму примеров.
   Но имя любимого человека, как бы оно ни звучало, ласкает наш слух, как музыка. А если оно к тому же и звучит красиво, тогда красота образа, озвученная красотой имени, создаёт полную гармонию и становится ещё более совершенной, превращаясь в божество, которому влюблённые готовы молиться до последнего вдоха.
   Кто знает, может быть, и Тимур был влюблён в неё. По крайней мере, он не мог смотреть на неё равнодушно. А почему бы и нет? Ведь спрашиваем же мы детей, даже моложе семилетнего возраста, любят ли они своих мама, пап, дедушек и бабушек. И когда они отвечают утвердительно, мы нисколько не сомневаемся в искренности ответа. Или кто-то возражает по поводу возможности наличия у детей подобных чувств? Зря!
   Хотя, извините! Эти мои утверждения противоречат уже существующей теории о том, что настоящая (плотская) любовь возникает только на почве половых потребностей индивидуума при наличии уже созревших или созревающих половых органов.
   Может быть оно и так, но тогда чем объяснить, что Тимур отдавал предпочтение не какому-нибудь мальчику: Мураду, Юнусу или Кериму, а именно, девочке. Значит, уже к тому возрасту у него появились чувства к существу противоположного пола.
   Покажите маленькому ребёнку, не умеющему ещё выражать свои чувства, две игрушки: одну разноцветную, красивую, другую, не бросающуюся в глаза. И вы увидите, что он предпочтёт красивую.
  Нет, это ещё не любовь. Это - умение видеть прекрасное среди всего остального. Видимо, это заложено в наших генах и передаётся по наследству из поколения в поколение.
  Да, ребёнок любит красивую игрушку, ищет её среди других и, если не может найти, плачет. Но дайте ему её... и плач тут же прекратится. Ребёнок проявляет явные признаки удовлетворённости и тянет ее... в рот! Потому, что на этом этапе развития все его потребности примитивны: спать, кушать и оправляться.
   У семилетнего потребностей куда больше. И хотя половое созревание ещё не началось, но что-то, предшествующее ему уже появилось. Оно обозначилось в восприятии красоты ребёнка другого пола. И верно, Тимуру настолько нравилась эта девочка, что, глядя на неё, у него появлялось странное желание взять её в рот, хотя он прекрасно понимал, что это - чушь!
  И всё же играть с нею он не решался. Видно, на него уже оказали определённое влияние обычаи людей, среди которых он вращался, утверждавшие непрекословную исключительность мужского пола.
  Да. Рассуждать на эту тему можно до бесконечности. Уже написано бесконечное множество книг о любви и её причинах. Но это, как говорится: уже другая сказка...
  
   А дома он досаждал маме, почему у него нет сестрёнки?.. Такой, как Диляра!..
   Услышав этот вопрос впервые, она спросила:
  - А кто это такая?
  - Это соседская девочка. Я тебе её покажу.
   Когда она увидела её, то про себя ухмыльнулась: - "Сын начинает влюбляться!".
   В другой раз он спросил:
   - Мама, а нельзя Диляру взять к нам домой? Пусть она будет мне сестрой!
  - Но, ведь, у неё есть свои мама и папа. Как ты думаешь, отдадут они нам свою красивую дочку?
   Он задумался: действительно, как это не пришло ему самому в голову? Ведь они ни за что - ни за что на свете не отдадут её другим людям. Но ему так хочется, чтобы она жила с ними, чтобы всегда была возле него! Неужели ничего нельзя сделать?
  Он вспомнил, что такое же желание обуяло его тогда, когда увидел в универмаге красивую балалайку. Но балалайка была в магазине и её каждый мог купить, а Диляра не балалайка, она не вещь и её нельзя купить!
  - А ты сам спроси её: пойдёт она к нам жить? - посоветовала мама после некоторой паузы.
  Её совет он воспринял вполне серьёзно, не заметив в нём нотки иронии. Он обнадёжил его: оказывается, есть выход! "Если она сама согласится жить с нами, то тогда её родители будут не при чём!" - наивно подумал он. И здесь снова проявилась эгоистическая черта единственного ребёнка, привыкшего получать всё, что ему нравится. Он даже не допускал мысли, что девочка может не согласиться, ведь он очень хочет, чтобы она жила с ним.
   Но как спросить это у неё самой? Ведь они знали друг друга, как знают соседей. Лично они близко знакомы не были. Поэтому подойти к ней и предложить ей жить с ними он не решался. Надо бы сначала как-то завязать с нею дружбу.
   Решил посоветоваться с Мурадом. Но тот только удивился и ничего не ответил. Он просто не понимал, почему у друга, вдруг, возникла такая потребность. Тогда Тимур сказал ему:
   - Теперь мы будем играть втроём: я, ты и Диляра.
   Мурад, по привычке, не стал возражать, напротив, по просьбе Тимура, он подошёл к девочке, когда она вышла из калитки, и предложил ей играть с ними.
   - А во что мы будем играть? - спросила она.
   Мурад не знал, что ответить. Тимур об этом ничего не говорил.
   - Не знаю. Надо спросить у Тимура. - он пожал плечами.
   - Вот, сначала спроси, а потом предлагай! - рассердилась она.
   - Ну, а вообще, она согласна играть с нами? - спросил Тимур, когда Мурад передал ему её ответ.
   - Не знаю. Наверно...
   Тимур задумался: "Что бы такое придумать интересное? Надо, чтобы было много играющих... Но, ведь, другие мальчишки не согласятся, чтобы с ними играла девчонка. Никогда такого не было! Нет, нужно придумать такую игру, где было бы достаточно троих".
   - Давай будем играть в пятнашки! - предложил он.
   Мурад сразу же побежал к Диляре.
   - Ц!.. - цокнула она языком, покачав головой, что на языке татар означает отрицание, - не хочу...
   Так сорвалась первая попытка к сближению.
   Был жаркий день и ребята решили сходить на речку. До неё было далековато, не то, что в Бийэле.
   Там уже на поляне, похожей на пляж, резвилась пацанва, потому, что, хотя вода в речке и прохладная, и хорошо освежает, не будешь же целый день сидеть в воде! Вот, ребята и придумывали игры на берегу.
   Мелкота возилась в песке, которым был покрыт этот пляж, строя дворцы и городища - у кого на что ума хватит. Те, что постарше, бегали по берегу, гоняя тряпичный мяч.
  Иногда тут возникали стихийные драки между кем-нибудь, не поделившими что-нибудь. И тогда все бросали свои игры и сходились в кружок вокруг дерущихся, подзадоривая их. Поводом для драк мог послужить совершеннейший пустяк, иногда возводимый окружающими, чуть ли не до глобальной проблемы, разрешение которой возможно, лишь пустив кровь кому-нибудь из конфликтующих. Так и договаривались перед дракой: "до первой крови" или "до второй крови". Последнее означало: драться до тех пор, пока у обоих противников не покажется кровь.
   Драки "до второй крови" проводились, обычно, между равными противниками, которые уже не раз встречались "на кулачках" с переменным успехом, то есть, без явного преимущества кого-нибудь из них.
   Тимур с Мурадом тоже строили свой дворец. Хотелось, чтобы он получился не хуже, чем у других. А для этого нужно было делать купола и башни, притом, так, чтобы они не расползались через несколько минут, как только влага, скрепляющая между собой песчинки, стечёт вниз и песок высохнет. В качестве каркасов для сооружений использовали веточки тала. Кое-где применяли и грязь, которая по высыхании, наоборот, делалась крепче.
   Увлечённый строительством, ползая на коленях вокруг своего дворца, Тимур, нечаянно, повалил ногой угол забора у одного мальчишки, строившего рядом. Он извинился. А тот, с досады ругнулся, на что Тимур просто не обратил внимания: какой деревенский мальчишка не знает ругательских слов?.. Есть семьи, где дети узнают ругательства, чуть ли не сразу после слова "мама". Но каждый ли знает их настоящий смысл? Нет, конечно! Можно сказать уверенно, что ни тот мальчишка, ни, тем более, Тимур, значения тех слов не знали. И оба продолжали свои занятия.
   Но знали их значения старшие пацаны, охочие до всяких конфликтов. Один из них грубо пнул Тимура сзади по ногам.
   - Ты что: прощаешь ему оскорбление твоей матери? - возмущённо спросил он.
   - Какое?..
   - Ты же слышал, что он сказал, что он ... твою мать! - и, предвкушая драку, довольный, оглянулся на своих товарищей, которые тут же обступили их.
   - Ну, и что же? - спросил Тимур, не понимая, что такого оскорбительного сделал мальчишка. Он ругнулся - и всё. Все так ругаются, когда досадуют на что-нибудь.
   - Как: "Ну, и что же?" Значит, ты согласен, чтобы каждый ... твою мать?
   Тимур вопросительно посмотрел на Мурада: может, он что-нибудь понимает, о чём говорит пацан?..
   - Если ты его не стукнешь за это, значит, ты будешь трус! - оскорбительным тоном заявил пацан.
   Так... Значит, нужно стукнуть! А как это сделать? Толкать он умел, а как ударить человека кулаком в лицо?..
   Мальчишка, который заругался, встал на ноги, ожидая, что будет делать Тимур. Он знал, что теперь уже драки не миновать, но, по правилам, первым должен начинать оскорблённый. И ждал.
   Тимур снова посмотрел на Мурада.
   - Надо драться, - сказал тот.
   Как-то боком, неуверенно, сжав пальцы правой руки в кулак и, держа его на уровне лица, Тимур приблизился к мальчишке, стоявшему на изготовке. Как его ударить? Подойдя к нему на полшага, он слегка коснулся кулаком носа мальчишки, и в тот же миг что-то зазвенело в левом ухе, и он не понял, каким образом оказался на песке. В глазах потемнело. Он вскочил на ноги. И видя перед собой только одного обидчика, кинулся к нему. И тут же получил сильный удар в нос.
   Невзирая на то, что из носа потекло что-то тёплое, размазавшееся по щеке, он ринулся вперёд и, навалившись всем телом, повалил мальчишку на спину. Тот упёрся в его грудь руками, не подпуская к шее, куда тянулись руки Тимура.
   Кругом закричали:
   - До первой крови!.. До первой крови!..
   Кто-то сзади тщетно пытался оторвать его от мальчишки, но Тимур, отстраняя его руки от своей груди, упрямо тянулся к его лицу. И, наконец, правая рука достигла цели. И он, изо всех сил, вонзил свои ногти в щеку мальчишки. Но тут кто-то приподнял его за руки и ноги и кинул вниз лицом на недостроенный дворец.
   Вскочив на ноги, он увидел, что грудь обидчика была исцарапана и покрыта пятнами крови, а на левой его щеке выделялись три глубокие борозды от глаза к подбородку, из которых тоже сочилась кровь. Он снова кинулся на него, но подстрекатель грубо отбросил его в сторону. Теперь его ещё сильнее обуяла ярость и он, уже не соображая, что делает, накинулся на подстрекателя, сильно толкнув головой в живот. Тот от неожиданности упал навзничь. Но тут же вскочил и, поймав Тимура за руку, раскручивающим движением швырнул в воду.
   Оказавшись в воде и, боясь утонуть, он отчаянно забултыхал руками и ногами по направлению к берегу. И, лишь коснувшись ногой дна, понял, что находится на мели. Снова лезть в драку не было смысла. Поэтому он, стоя в воде, стал смывать с лица кровь, капавшую из носа. Вспомнил рекомендацию ханашкойского мальчишки: чтобы остановить кровь из носа, нужно задрать голову или лечь на спину. Он так и сделал: лег на тёплый песок.
   Кровь остановилась, но нос стал, как будто, чужой.
   Подошёл Мурад, сел рядом.
   - Тебе больно? - спросил участливо.
   - Не очень... - ответил неохотно.
   - Ты Мемеду сильно расцарапал лицо. Он прикладывает к щеке грязь, замешанную на своей моче.
   - На него я не в обиде. Я ненавижу того здорового пацана. Если бы я умел драться, я бы его убил! Ничего, я научусь!..
   А большие мальчишки, между тем, обсуждали прошедшую драку.
   - Смотри, какой отчаянный! Драться не умеет, а лезет, как сумасшедший! - возмущался подстрекатель.
   - Он не отчаянный, а злой. Ты его разозлил. Такой тебе может отомстить. - возразил ему другой.
   - Мне? Да я его!.. Как он может отомстить?
   - Да очень просто: возьмёт булыжник и долбанёт тебя по голове сзади. Таких дразнить опасно!..
   - Пусть только попробует! Я его, как червяка, раздавлю!
   - А ты забыл, чей он сын?
   - Ну, и что же? Пусть не лезет!
   - А он и не лез к тебе. Это ты его раздразнил! Все видели...
   - Откуда же мне было знать?..
   - А ты знай. И впредь соображай, прежде, чем раззадоривать!
   - Да-а!..
   Строить больше ничего не хотелось. И Тимур предложил Мураду ещё раз искупаться и идти домой.
   На пляже все мальчишки, и даже те, которых малышня считала взрослыми, ходили нагишом. В ту пору для деревенских мальчишек трусы были чрезвычайной роскошью, и они запросто обходились без них, надевая штаны на голое тело. Да и штаны-то не у всех были целые. Они, как жаловались многие мамы, прямо "горели на них", особенно, на коленях и ягодицах - в местах, которые раньше всего протираются.
  В состоятельных семьях мамы и бабушки накладывали на эти места заплаты, которые, конечно, были заметны, но в бедных семьях не было и такой возможности, и их дети ходили, "светя" частями своего тела, пока штаны совсем не порвутся.
   После купания, надев штанишки на мокрое тело, друзья побежали домой. По дороге Тимур спросил Мурада:
   - Почему ты согласился на драку и сказал, чтобы я дрался?
   - У нас самым большим оскорблением считается, если кого-то поругают "по матерному". И того, кто оскорбил, положено наказать, иначе того, кого оскорбили, все будут считать трусом.
   - Но мы же тоже ругаемся, но никого не оскорбляем, - возразил Тимур.
   - Когда ругаешься просто так, то никого не оскорбляешь, а когда ругаешься на кого-нибудь, оскорбляешь! - пытался объяснить Мурад.
   - А ты знаешь, что значит это слово? Ну, вот, это: - "...".
   - Конечно, его все знают. А ты разве не знаешь? - Мурад посмотрел на друга и понял, что он не имеет даже понятия о его значении. - Честное слово, не знаешь?
   - Честное слово!
   - Ну, ты меня удивил! Да его у нас даже трёхлетние знают!.. Ну, я не знаю, как тебе это объяснить. Ну, это,.. когда мужчина и женщина ложатся вместе...
   - Зачем они ложатся вместе?
   - Ну,.. спать ложатся...
   - Я тоже с мамой сплю, так что из этого?
   - Так ты же не мужчина!.. А потом, они же ложатся не рядом, а друг на друга и голые.
   - Голые?.. Это ещё зачем?
   - Как, зачем?.. А иначе детей не будет!
   - Каких детей?
   - Обыкновенных, как мы с тобой. Когда мужчина и женщина ложатся друг на друга, то на следующий год женщина рожает ребёнка - мальчика или девочку и становится мамой, а мужчина - папой.
   - Глупости какие! Кто тебе сказал такую ерунду? Вот, слушай! Детей продают в магазине и мальчиков, и девочек. Мальчиков быстро раскупают. Поэтому, тем, кто не успеет, достаются девочки. Но и девочек красивых раньше разбирают. А вот, тем, кто любит долго спать, достаются некрасивые. Вот и всё. А то придумал какую-то ерунду! Мне мама сказала, а она много училась и знает всё! Или ты не веришь моей маме?
   Вопросом Тимура Мурад был поставлен в тупик. Теперь он и не знал, что думать: мать Тимура, действительно, не может врать, но ведь все говорят именно так, как он только что рассказал другу. Кто же из них прав? Он привык верить Тимуру, потому что он знает больше него самого.
   - Но мне мой брат Ахмед говорил, - неуверенно начал он, - А он никогда не врёт...
   - Ты, наверно, не так понял. Ну, сам подумай, как такой большой пацан, как ты и я, мог поместиться в таком маленьком животе? А потом,.. Что?.. Живот надо резать?..
   - Ну, мы же уже выросли. А раньше были совсем маленькими. - пытался убедить друга, да и себя тоже, Мурад.
   - Может, немножко и выросли. А вот, у Диляры брат ещё и ходить не умеет, а смотри, какой большой! Ну, примерь его к животу его мамы! Как его в живот положишь? И как его мама будет его носить, когда и на руках, она жалуется, что тяжело? - и он рассмеялся, представив себе картину того, о чём говорил. Ты сегодня у брата получше расспроси. Пусть он тебе точно всё объяснит. Он-то, наверно, помнит, где тебя взяли?..
   - Ну, спросил? - накинулся Тимур на друга, когда увидел его на следующий день на улице.
  - Брат вчера поздно пришёл, я его не дождался и... уснул.-
  - Эх, ты!.. Такое дело проспал! Ну, где мы теперь узнаем?
   - А вот давай у той тёти спросим! - вдруг предложил Мурад, показав пальцем на женщину, которая шла по тропинке с ребёнком в руках. Они побежали ей наперерез.
   - Тётя, а это у вас девочка или мальчик? - начал Тимур издалека.
  - А что это вас так интересует? - она с любовью посмотрела на свой свёрток и добавила: - Девочка...
  - А вот, скажите: где вы её взяли, там мальчики были?
   Женщина вздохнула:
  - Не было, сынок, не было! Если бы были, я бы обязательно взяла бы мальчика!
  - А всё же, где вы её взяли?
   Женщина улыбнулась:
  - В капусте...
  - В какой капусте? - недоумённо посмотрел на неё Тимур. - В магазине, где капусту продают?
  - Зачем в магазине? Прямо на поле, где капуста растёт. Пришла я на поле капусту резать, смотрю: лежит девочка и плачет - кушать хочет! Вот, я и взяла её...
  - А-а, - догадался Тимур, - наверно её кто-то купил, думал, что мальчик, а как узнал, что девочка, так отнёс в поле...
  - Может, и так. Я не знаю. А вообще, думаю, что бог её положил специально для меня. - Она умилённо наклонилась к мордашке, видневшейся из свёртка, и больше ничего не сказав, пошла своей дорогой.
  - Ну, вот, видишь? Ни в каком не животе!.. А нашла в капусте, куда её кто-то положил. Конечно, был бы мальчик, не положили бы. А девчонка, кому нужна? - Сказал, а сам подумал: - "А ведь мне Диляра нужна же! Конечно, если такая красивая, как она, никто бы не отказался!".
   Тимур торжествовал, а Мурад не возражал: он поверил женщине, да и доводы Тимура были весьма убедительны.
  - А вон, и Диляра вышла, - сказал Мурад.
  Тимур оглянулся: девочка его мечты стояла у калитки. Может быть, она специально вышла, увидев их.
  - Пойдём к ней и спросим, где её папа и мама взяли Сервера. Она должна знать.
   Они подошли к девочке.
  - Мергаба, Диляра! - улыбнулся Тимур, потому что при виде её, ему всегда хотелось улыбаться. - Вот, мы с Мурадом решаем один вопрос: Вот, у тебя есть братик Сервер. Сколько ему лет?
  - Второй годик пошёл.
  - А ты помнишь, когда он стал твоим братиком?
  - Конечно, помню. - Она тоже улыбнулась, потому что любила Сервера, и ей было приятно, что ребята спрашивают о нём.
  - Тогда скажи, где твои мама и папа взяли его?
  Она серьёзно посмотрела на Тимура и, вдруг, неожиданно сказала:
  - Дурак, ты! - повернулась и ушла во двор.
  Ребята недоумённо переглянулись: что это случилось с нею? Так хорошо разговаривала и, вдруг, на тебе!..
  - А-а! Девчонок не поймёшь: они то разговаривают с тобой, то, вдруг, ни с того, ни с сего, начинают грубить! - сказал Мурад, махнув рукой в сторону калитки. - Пойдём лучше на речку, искупаемся!
  - Что-то неохота...
  - Боишься, что опять драться заставят?
  - Вот, ещё!.. Чего мне бояться? Если разобраться, так Мемеду досталось больше. Кровь из носа? Так она у меня иногда течёт и без драки. А у него, вон, всё лицо расцарапано. Если бы большие ребята мне не помешали бы, я бы ему ещё не так надавал бы! Если хочешь, пойдём!.. Я не боюсь..!
  - Конечно, а что здесь делать? Жара такая... А потом, Иса со старшим братом тоже, обязательно, будут там. Вот мы и спросим у Бекира, где они взяли Ису?
  Было, действительно, жарко. Когда шли по шоссе, ноги вдавливались в расплавленный асфальт, оставляя на нём свои отпечатки. Подошвы пекло. А идти по обочине было ещё хуже: острый щебень больно ранил ноги. Пришлось идти по асфальту бегом, чтобы не так горячо было ногам.
   Зато в саду, в тени деревьев, было хорошо, прохладно. Тропинка, по которой прошло много ног, была утоптана и представляла собой идеальные условия для ходьбы босиком. Мальчики шли по ней, и только шлепки подошв о твёрдый утрамбованный грунт раздавались в саду.
   - От мамы влетело? - вдруг спросил Мурад.
   Тимур отрицательно покачал головой:
   - Она тоже поздно пришла... А утром, когда я проснулся, её уже не было... Она оставила записку, что кушать.
   - Это хорошо! А то пристала бы с расспросами: как и почему?
  
  
   На реке уже было много ребят. Тимура интересовало, как здесь встретят его появление? Он думал, что пацаны сейчас начнут вспоминать о драке: кто, кому надавал. Но он ошибся: никто даже не обратил внимания на их появление. Жизнь здесь текла своим чередом. Даже тот мальчишка, который спровоцировал драку, только скользнул по его лицу взглядом, нисколько не задержав его на нём. Это и понятно: если у Тимура эта драка была первой в жизни, то эти мальчишки сталкиваются с такими штуками ежедневно и, при том по нескольку раз за день.
   Бывает, подерутся мальчишки между собой, пустят друг другу крови, а через полчаса играют друг с другом, как ни в чём не бывало, до очередного конфликта, который, кстати, решается так же на кулаках.
   Увидели Ису, возившегося со сверстниками в песке, и его брата Бекира, тоже что-то строившего из песка вместе с двумя другими большими ребятами за кустом тала. Пока они освежались, барахтаясь в воде вблизи берега, большие ребята закончили свою работу за кустом и друг за другом полезли на дерево, стоявшее на берегу, у которого одна совершенно голая ветка с обрубленным концом висела над водой почти горизонтально, образуя естественный трамплин для прыжков в воду.
   Внимание Тимура привлекла какая-то чёрная палка, торчавшая горизонтально спереди, чуть пониже живота, у первого пацана, влезшего на трамплин.
   - Мурад, посмотри на того пацана, который собирается прыгать, что это у него торчит спереди?
   Мурад посмотрел, но ничего не понял. Туда же повернули головы и мальчишки, находившиеся рядом с ними. Они тоже не понимали, что особенного обнаружил городской у прыгающего.
   - Да вот, какая-то чёрная палка ниже живота...
   - Ха-ха-ха! - рассмеялись все. - Палка! Ха-ха!.. Это та же "палка", что висит у тебя между ног.
   - Так у меня, это не торчит, кроме того, не такое длинное и, потом - совсем не чёрное...
   Все вокруг продолжали смеяться, удивляясь, его неосведомлённости. А парни, поныряв в воде, вышли на берег и Тимур получил возможность удостовериться, что предмет, привлёкший его внимание, вовсе не палка.
   Парни прошли за куст, видимо, для продолжения своих забав.
   - Знаешь, что? - предложил Тимур Мураду. - Ты их лучше знаешь, ты и спроси у Исы.
   Мурад кивнул и подошёл к мальчику.
   - Иса, мы с Маем поспорили, откуда дети берутся?..
   - На что поспорили?
   - Да, не на что. Так просто...
   - "Просто" - не интересно. Поспорьте на шелобаны... На десять шелобанов!
   - Май, иди сюда! Ты согласен спорить на десять шелобанов?
   Тимур знал, что такое "шелобаны", но он был уверен, что проспорит Мурад, а значит, давать шелобаны придётся ему и он, конечно, пощадит друга и будет бить тихонько. Он согласился.
   - А теперь говорите, кто за что спорит?
   - Я сказал, что детей рожают мамы, так мне Ахмед сказал, а Май говорит, что их покупают в магазине...
   - В магазине??? - не выдержал Иса. - Слышите, пацаны. Вас, оказывается, покупают в магазине!.. Ха-ха-ха! Ну, ты, дурак, и проспорил! - засмеялся он, обращаясь к Тимуру. - Десять шелобанов! Десять шелобанов!.. Подставляй лоб!
   - Нет, я так не хочу!.. - Тимур хотел потребовать более убедительных доказательств, более солидного арбитража.
   - Как это "не хочу"? А уговор?.. Ты что люздишь?.. За люзду, знаешь, что делают? - Всё более распалялся горячий по натуре Иса.
   - Я не буду люздить! Кто проиграет, тот и получит шелобаны. Я хочу спросить у больших ребят. Вот, у Бекира, например. Он же помнит, где тебя взяли? Только честно, без обмана!..
   - Ха! Так ты мне не веришь, маменькин сынок? Ну, ладно, пошли к Бекиру! Только спрашивай сам. Я такую глупость спрашивать не буду! Я сам знаю, откуда появился! А спорите вы, так и спрашивайте сами!
   Гурьбой пошли к старшим пацанам. За ними увязались ещё и несколько любопытных из мелкоты: одни из любопытства, как большие посмеются над спорщиками, другие - из желания и самим узнать, откуда же, действительно..?
   Услышав вопрос, большие ребята расхохотались, не меньше, чем перед этим Иса.
   - Вот, откуда! - сказал Бекир, ткнув палкой, которой ковырял песок, в углублении, сделанном в песчаной фигуре. Только тут, присмотревшись, Тимур угадал в песчаных грудах фигуру обнажённой женщины, вылепленную в натуральную величину. Она лежала на спине. Голова фигуры слабо напоминала человеческую, зато всё остальное было сделано впечатляюще. Ниже шеи двумя куполами торчали груди с камешками вместо сосков. Руки и ноги были раскинуты. Посредине живота явно выделялась впадина пупка. В месте, откуда Бекир вытащил палку, зияла глубокая ямка.
   Рядом, в нескольких шагах, была изваяна ещё одна такая же фигура, только лежащая на животе.
   Мальчишки с любопытством обступили обе фигуры. Им было интересно в такой непосредственной близости увидеть то, что, обычно, скрыто от глаз.
   Тимуром тоже овладело ощущение раскрытия, какой-то, до сих пор не известной, тайны. Широко раскрытыми глазами, он всматривался в детали фигуры, узнавал их: руки, ноги, живот, груди и, рельефно вылепленный, зад. Маму он часто видел раздетой, когда дома устраивалась баня. Она, обычно, купала сначала его, посадив в корыто. А потом мылась сама, а он сливал ей на спину, плечи и грудь разбавленную воду из ковшика. Но, вот так, пристально, разглядывать все детали ему не приходилось. Да и не знал он, что находится в той части тела, заросшей буйной растительностью...
   - Подставляй лоб! - вывел его из созерцательного раздумья грубый голос Бекира.
   - Подожди! Ты ещё не ответил на мой вопрос: где твои мама и папа взяли Ису, ты знаешь? Сколько тебе тогда было лет?
   - Постой!.. Кажется... Ну, лет семь...
   - Вот, видишь, ты должен помнить, где твои родители взяли Ису!
   Бекир рассмеялся:
   - Да говорят же тебе, дурачок, что все: и я, и Иса, и ты вылезли отсюда.
   - Я тебе не верю! Ты меня обманываешь. Докажи, если сможешь!
   - У-у, червяк! Ты ещё мне не веришь?.. Ну, ладно, слушай и... смотри! Вот это - моя жена. - Он указал на фигуру, лежащую на спине. Потом расстегнул ремешок штанов и они свалились на песок, а он сам остался нагишом. Перешагнув через штаны, он лёг на фигуру и его ягодицы смешно задёргались. Все рассмеялись. Он встал. Отряхивая прилипшие к животу песчинки. Тимур посмотрел на фигуру: она была обезображена. Особенно пострадали живот и груди, за которые держался Бекир.
   - После этого, - продолжал он, - живот её будет расти. - он пригоршнями стал насыпать песок на живот. Вдруг его друзья, лепившие с ним фигуры и сожалевшие об испорченных результатах своих трудов, тоже стали помогать ему и через минуту живот фигуры вздулся до безобразного состояния. - А через девять месяцев, - он сгрёб руками лишний песок и стал что-то лепить между раздвинутыми ногами фигуры.
   Его помощники давно уже поняли его замысел и дружно помогали ему. Постепенно на песке вырисовались маленькие ручки и ножки, ягодицы и спинка, и голова, означавшие ребёнка.
   - Откуда он вылез? - спросил Бекир, устремив требовательный взгляд на Тимура. Он требовал ответа, но Тимур молчал. То, что он узнал, поразило его и он, впервые, подумал о маме нехорошо. Во-первых, за её обман, а во-вторых,.. во-вторых, за то безобразное состояние фигуры, лежавшей разрушенной у его ног. Он, почему-то, вдруг поверил Бекиру и его грубому объяснению. А тот, не дождавшись его ответа, пнул ногой фигуру:
   - Вот, отсюда!.. - и пошёл надевать штаны.
   Мелкота, сообразив. Что песочные фигуры большим ребятам уже не нужны, стали ложиться на них, подражая Бекиру. И через несколько минут и вторую фигуру постигла та же участь.
   Тимур подошёл к Мураду:
   - Давай шелобаны!..
   Мурад неумело стал щёлкать его по лбу.
   - Да разве так дают шелобаны?!. - возмутился Иса, наблюдавший эту сцену. Он оттолкнул Мурада в сторону и с размаха врезал, как вложил к ряду, три шелобана, от которых тупо заныло в голове. На глаза навернулись слёзы, но Тимур терпел, стиснув зубы, боясь заплакать.
   - Подожди, дай и я разок стукну! - отстранил его Бекир. - мне больше всех положено...
   - А я с тобой не спорил! - поднял, защищаясь, руку Тимур.
   - А ты не люзди, не люзди! Не убью же я тебя. Я потихоньку,.. душу отведу...
   Тимур отнял руку и тут же из глаз его брызнули искры вместе со слезами. И он заплакал.
   - Ну, ладно, не реви! В следующий раз будешь верить старшим!
   Лоб горел. Тимур растирал его, а слёзы сами катились по щекам. С ними выливалась из души боль стыда, разочарования и унижения, которые он испытал сегодня, прикоснувшись к сокровенной тайне человеческой природы.
   А ко всему этому примешивалась и боль физическая...
  
   Вечером, дождавшись прихода мамы, Тимур спросил:
   - Мама, скажи честно, где ты меня взяла?
   В тоне вопроса звучало какое-то напряжение, тревожное ожидание, будто бы от её ответа зависело что-то очень серьёзное.
   В нём не было прежней любознательности и детской непринуждённости. Она знала, что когда-нибудь наступит момент и сын спросит у неё об этом. Ведь он растёт и у него нет ещё от неё секретов. Хотя она и ждала этого вопроса и всё же он застал её врасплох. И она испугалась.
   - А зачем тебе это? - спросила она, не зная, что ему ответить.
   - Ты мне говорила, что купила меня в магазине... А ребята говорят, что детей рожают мамы из живота... - он запнулся, напряжённо следя за её реакцией.
   "Вот оно что!" - подумала она.
   - Значит, ты мне сказала неправду? Да?
   - Видишь ли, когда ты меня спрашивал об этом, ты был ещё очень маленьким, чтобы понять такие серьёзные вещи, да и сейчас пока ещё не дорос до этого. Вот, подрастёшь, станешь взрослее, сам всё узнаешь и во всём разберёшься.
   Она ушла от ответа, не подумав, что именно сейчас, в эти самые минуты на карту поставлен её авторитет, что её поведение, её ответ играли очень важную роль в его доверии к ней. Но она чувствовала, что ещё не может говорить с ним серьёзно об этих вещах, боялась, что он ничего не поймёт. И совершила старую, как мир, ошибку, какую совершает почти всё цивилизованное человечество. Когда он будет взрослее, тогда, дескать, с ним можно будет и серьёзно говорить. Она думала, что он ещё не раз обратится к ней с этим вопросом. Но она ошиблась: "улица" опередила её. С этого дня всю свою любознательность в отношении интимной жизни людей он будет удовлетворять с "улицы". Она не знала тогда, что для мальчишки "улица" - самый первый и самый авторитетный университет, который наряду с положительными знаниями, вносит в голову ребёнка такую шелуху, от которой некоторые натуры не могут очиститься всю сознательную жизнь...
   На следующий день, выйдя на улицу, он неожиданно увидел Диляру. Она несла в чайнике воду из чешмы, то есть, из родника, находящегося внутри скалы и оборудованного небольшой трубой для стока воды.
   - Мергабэ, Диляра! - поприветствовал он. - Ты будешь с нами играть?
   - С кем это с вами? - остановившись и, ставя чайник на землю, поинтересовалась она.
   - Со мной и с Мурадом...
   - А во что мы будем играть?
   - Мы знаем много игр. Во что захочешь...
   - Хорошо. Когда надумаете, позовёте.
   - А как же собака? Барбос нас не пустит во двор.
   - Он привязан у сарая. До калитки не достаёт.
   - Ладно, мы тебя позовём.
   Тимур тут же помчался к Мураду, сообщить ошеломляющую новость: Диляра согласилась с ними играть!
   - Давай, скорей собирайся, пойдём к ней и позовём её на улицу.
   - А во что мы будем играть?
   - Придумаем! Лишь бы вышла..!
   - Но, ведь, ты же сам сказал, что она согласилась...
   - Да, но мало ли что... Слушай, давай будем в пятнашки..! Только ты её не пятнай! Пятнай меня! А я буду пятнать её. Ладно?
   - Ладно...
   Когда подходили к дому Диляры, сердце Тимура стучало, как молоток кузнеца. Толкнули калитку. Она отворилась со скрипом. И в ту же минуту здоровенный псина с лаем кинулся к ним и, натянув цепь, встал на задние лапы. Ребята попятились: если такой зверь хорошо рванёт, то цепь его не удержит и тогда от непрошенных гостей только клочья полетят. Ребята с опаской на всякий случай, не закрывая калитку, стояли в готовности в любую минуту задать стрекача.
   На веранде появилась мать Диляры, статная женщина в ситцевом платье с цветочками и в белой косынке на голове.
   - Что вам надо, молодые люди? - мелодично пропела она.
   - Пусть Диляра выйдет на минуту. - осмелился Тимур.
   Женщина ушла и через некоторое время там появилась сама Диляра. Она была в красном сарафанчике, который делал её ещё более красивой.
   - Пойдём... играть... - как-то сразу смутившись, промямлил Тимур.
   - Мне сейчас некогда. Выйду после обеда. Ждите меня на улице!
   "Некогда" - разочаровывало, но "Ждите" - несколько обнадёживало. А вот, что такое: "после обеда"?..
   Мальчишки побежали по домам, быстренько пообедали и стали ждать на улице недалеко от её дома. Но время "после обеда", видимо, ещё не наступило.
   Тимур ни чем, кроме ожидания, не мог заняться. Он боялся, что если они, хоть на минутку, отойдут от её дома, она может выйти, а их - нет. И тогда она снова уйдёт, и кто её знает, на сколько?.. И всё может сорваться.
  
  
   Прошло много времени, в течение которого друзья бесцельно слонялись возле её дома, когда, наконец, появилась Диляра.
   - Мергаба! - сказала она, подойдя к ним.
   - Мергаба! - в один голос ответили мальчики.
   Солнце к тому времени уже склонялось к горизонту. Ещё полчаса и его раскалённый диск закатится за бугор, а там уже быстро наступит темнота. "Когда же играть?" - огорчённо подумал Тимур.
   - Ну, какую игру вы мне предложите? - величественно, словно принцесса, спросила Диляра, повернувшись к Мураду. Его она знала лучше, чем Тимура.
   Мурад посмотрел на него:
   - "Пятнашки". - Выпалил Тимур.
   - А кто будет пятнать?
   - Пускай, Мурад!.. - сказал он и, для блезира, отбежал от приятеля. А тот, как было условлено, погнался за ним.
   Тимур сделал несколько финтов и, наконец, поддался.
   Диляра сообразила, что теперь он начнёт ловить её и отбежала в сторону на почтительное расстояние. Тимур погнался за нею. Бежала она красиво, несколько расставив руки. Расстояние между ними сокращалось. Сделав круг, она подбежала к Мураду, надеясь укрыться за ним. Но Тимур пробежал мимо него, так как цель его была: обязательно запятнать её. Сделав ещё несколько кругов, в тот самый момент, когда Тимур почти настигнул её, она вдруг остановилась и сказала:
   - Я не играю!
   По инерции он налетел на неё, чуть не сбив с ног.
   - Почему? - проговорил он, запыхавшись.
   - Не хочу! Не интересно!.. - капризно заявила она.
   - Ну, давай, сыграем во что-нибудь другое!
   - Не хочу!.. - повторила она. Потом, после некоторой паузы, неуверенно добавила: - Ну, если в жмурки...
   - Мурад, иди сюда! Мы будем играть в жмурки! - позвал он приятеля.
   - Зачем ему идти сюда? Ты же не запятнал меня, вот ты и жмурься! Мурад, прячься!.. Май будет жмуриться! - и, не дожидаясь его согласия, скомандовала: - Ну, отворачивайся!..
   У красивых девочек очень рано инстинктивно развивается способность понимать, что они всем нравятся. Что, в свою очередь, вырабатывает в них чувство превосходства над остальными ребятами, особенно, над мальчиками. И тогда они начинают кокетничать и командовать всеми.
  
  
   Тимур подчинился её капризу. Он отвернулся и начал считать:
   - Раз, два, три, четыре, пять: я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват!
   - Нет ещё!.. Нет ещё!.. - донёсся до него её голос.
   Он посчитал снова. Теперь никто не отозвался. Повернувшись, поискал глазами вокруг. Нигде не видно присутствия человека.
   А над бугром уже алела только узенькая полоска, быстро разбавлявшаяся синькой, и на деревню с востока по долине реки наплывала сизоватая дымка сумерек.
   В последний раз голос Диляры был слышен со стороны её дома. Наверное, она прячется за углом забора или во дворе. Чтобы сбить её с толку, он направился в противоположную сторону, будучи начеку, на случай, если она попытается застучаться. Добежав до конца забора, он пригнулся и припустил в обратную сторону, ожидая, что, вот-вот, она выбежит из-за угла навстречу ему. Но за углом её не оказалось. Он оббежал вокруг её дома, заглянул во двор, её не было нигде. Когда выскочил к месту жмурки, там уже стоял Мурад. Он застукался и уже спокойно наблюдал за поисками приятеля. Обследование ближайших окрестностей не дало никаких результатов. Он по одному разу оббежал вокруг своего двора и двора Мурада, при этом, отлучался надолго, но она так и не застукалась.
   - Диляра, выходи!.. Уже поздно. Доиграем завтра! - прокричал он в сторону её дома, сложив ладони рупором. Но на зов отозвался только Барбос своим хриплым басовитым лаем. Тогда он спросил у Мурада: - Ты не видел, где она спряталась?
   Мурад молчал. Тимур понимал, что по правилам игры, нечестно выдавать место засады другого игрока. Но, несколько помедлив, тот нехотя произнёс:
   - Она ушла домой...
   - Как? - У Тимура запылали щёки. - Она же сама предложила поиграть в жмурки! - Не веря другу, он снова позвал: - Диляра! - В ответ, снова забрехал Барбос и на его лай дружно отозвались собаки соседних дворов. - А что же ты молчал?..
   - А ты же не спрашивал...
   - Пойдём к ней, узнаем!.. - он схватил друга за руку и потащил к её дому.
   Калитка была заперта изнутри. Тимур вспомнил, что когда он заглядывал во двор, она была открыта. Значит, кто-то её запер уже после него. Он стал барабанить по ней кулаком и звать Диляру, но, кроме Барбоса, его, видно, никто не слышал.
  
   Наконец, на тёмном фоне стены второго этажа засветился прямоугольник открывшейся двери и на веранду кто-то вышел. Услышав хозяев, собака ещё яростнее кинулась на пришельцев, громыхая цепью.
   - Кто там? - раздался в темноте недовольный женский голос.
   - Диляра дома? Позовите её, пожалуйста!
   - Я вам сейчас покажу Диляру!.. Сейчас спущу на вас Барбоса: он вам покажет Диляру! Хулиганы! Девчонка давно спит, а они бродят возле дома! Барбос, возьми их!..
   Услышав это, мальчишки задали такого стрекача, что только голые пятки шлёпали их по ягодицам.
   Тимура жгла обида. И понятно: так его ещё никогда никто не обманывал! И кто обманул? - Девочка, в которой он души не чаял!.. И за что?.. Ведь, он ничего ей плохого не сделал! Он только обожал её... Порою, он пытался оправдать её, объясняя всё случившееся каким-нибудь недоразумением - может быть, она и не при чём здесь! Но из головы никак не выходили слова: "Девчонка давно спит...". Значит, она нигде не пряталась, а прямо ушла домой. Как можно так обманывать? Ведь, он поверил ей: добросовестно жмурился, искал её почти-что по всей деревне! А она - обманщица - выказала ему такое пренебрежение, так оскорбила его, что он никогда ей этого не сможет простить! А он ещё хотел, чтобы она стала его сестрой!
   Мамы дома не было. С расстройства не стал зажигать лампу, разделся и лёг без ужина. Но сон не приходил. Мозг лихорадочно искал способ отомстить Диляре за обиду. Физическую месть он отвергал: не мужское это дело - бить женщину!.. Обругать, оскорбить?.. - Примитивно и грубо!..
   Постепенно части мозга, одна за другой, уходили на покой, а оставшиеся бодрствовать, уже в достаточной степени не контролировались, и в голове, сменяя одна другую, сумбурно завертелись всевозможные мыслишки. Вдруг, как по сигналу тревоги, все, в том числе и отключившиеся, участки мозга встрепенулись. Мелькнула не совсем реальная, но привлекшая к себе всеобщее внимание, мысль. Она, прямо, картинкой показалась в мозгу: недалеко от их домов на пустыре стоит новая, ещё не установленная на отведённом месте возле киноплощадки, деревянная уборная. Её сколотили, буквально, несколько дней назад. Она даже пахнет древесными опилками... Вот, в этой самой уборной он увидел Диляру, раздетую до гола... и он рядом - тоже без ничего... Медленно наползавший сон сразу же отскочил прочь. Напрягая воображение, он старался сохранить в памяти картинку, которая быстро расплывалась. Она исчезла, но осталась идея.
   Вот, достойная мысль: с помощью Мурада он заманит Диляру в уборную и сделает с нею то же, что сделал Бекир с песчаной фигурой на берегу реки.
   Одна за другой замелькали детали операции: как он её заманит, как Мурад запрёт их на вертушку и как он будет её раздевать... Она, конечно, будет сопротивляться, но он знал, что сильнее её - справится. Потом, когда она будет совсем раздета, он, неспеша, потихонечку, нагоняя на неё ужас от предстоящего, будет раздеваться сам. Она будет просить у него прощения за вчерашний обман, но он будет неумолим. Потом он положит её на пол, на брошенную одежду и ляжет на неё сам. И будет лежать на ней долго-долго, пока не проголодается... А потом он скажет ей, что она - его жена. Вот, тогда она сама будет вынуждена перейти к ним жить. Он, конечно, сначала будет упрямиться. Заставит её уговаривать, чтобы он её принял... Потом он... уступит... и она пере -... перейдёт...к... ним жить... и,.. и,.. у... неё... бу -... будет...
   Утром он проснулся в бодром настроении. Перед этим видел сон. Видел маму и Диляру раздетыми: мама сидела в лоханке, а Диляра поливала воду ей на спину. Когда она старалась поднять ковшик повыше, то привставала на цыпочки и тогда её тонкое тело изгибалось и ягодицы оттопыривались. Потом она легла с мамой в постель и они обнялись...
   Тут он проснулся. Осмысливая увиденное, он подумал: - "А если две женщины лягут в постель вместе, и полежат голыми друг с другом, будет ли у кого-нибудь из них через год ребёнок? И, если будет, то у кого: у одной или у обеих? Если у одной, то у которой? Если вспомнить Бекира, то у той, которая лежала внизу... Ведь Бекир лёг на песчаную женщину сверху... Тю-у, чудак! А как он мог лечь снизу?.. Как он может, не нарушив форму женщины, положить её на себя? Нет, мужчина, всё равно, всегда должен быть наверху! Не может мужчина быть внизу под женщиной! А вот, в отношении двух женщин, нужно будет у кого-нибудь спросить. Но, вот, у кого?.. У Бекира он больше спрашивать не будет - опять начнёт давать шелобаны и называть дураком. У мамы он тоже больше спрашивать не будет: скажет "Ты ещё маленький". А почему он должен все время спрашивать? Пусть Мурад тоже спрашивает!
   - Тимурчик, ты, случайно, не заболел? - Мама подошла к кровати и приложила ладонь ко лбу. - Нет, всё в порядке! А почему ты не встаёшь и лежишь с открытыми глазами? Я подумала, что заболел... - она потрепала его за волосы. - У-у, как зарос! Нужно к парикмахеру...
   Он "с детства" не любил стричься. Во-первых, он опасался, как бы парикмахер, лязгая ножницами, нечаянно, не отхватил ему ухо. Если бы сразу два, ещё можно стерпеть, так как они портят лицо. А вот, ходить с одним ухом? Нет уж, извините! А во-вторых, после стрижки обрезки волос попадают за воротник и неприятно колются. И это ещё не всё - они попадают и в уши... Чтобы волоски не кололись, нужно купаться и мыть голову мылом. А это, как вы знаете, процедура ещё более неприятная, чем даже сама стрижка! Ещё ни разу не было случая, чтобы при этом мыло не попало в глаза, хотя он и жмурил их очень сильно. А когда оно туда попадает, то ему кажется, что наступил конец света. И тогда он теряет контроль над своими действиями: кричит, размахивает руками, выскакивает из корыта и куда-то бежит...
  А куда убежишь голый, да ещё весь в мыле? Маме едва удаётся его успокоить после всего этого...
   Сразу после завтрака он побежал к Мураду. Он торопился: сегодня будет трудный день. Надо многое успеть. А самое главное, - это заманить Диляру в уборную. А для этого нужно всё обмозговать с Мурадом до мельчайших деталей.
   Но Мурад, почему-то, не пришёл в восторг от его идеи, хотя ему и отводилось-то в ней, всего-навсего, закрыть их на вертушку. И вообще, со вчерашнего дня, как поиграли с Дилярой, в нём что-то изменилось. Ему вчера показалось... Он думал, что показалось, а вот теперь сомневается... Ему показалось, что Мурад с самого начала знал, что Диляра ушла домой. Это Тимур стоял, зажмурив глаза, и ничего не видел. А Мурад должен был видеть, куда побежала она. Да, он знал, что она ушла домой, но ничего ему не сказал, не остановил его, когда он, высунув язык, бегал вокруг домов и звал Диляру... Постой-постой! А уж не влюбился ли его дружок сам?
   Тимур был недалёк от истины. Хотя Мурад ещё маленький и не имел своего сложившегося характера, но он уже носил в себе черты определённой категории людей, которую представлял. Действительно, не все люди способны самостоятельно оценить состояние окружающих их предметов и анализировать явления с эстетической точки зрения. Они могут тысячу раз пройти мимо чего-нибудь, пяля на это нечто глаза, и в то же время не замечая его. И лишь, когда другие подскажут им, что это нечто красиво или безобразно, тогда и они замечают это. Как правило, такие люди не имеют своего личного мнения, зато охотно прислушиваются к мнению других, выдавая его затем за своё.
  
  Мурад раньше не замечал красоты Диляры. Девчонка и всё..! Но, когда Тимур прожужжал ему все уши об её необыкновенной красоте, когда он замечал, как его приятель вожделенно взирал на предмет своего восхищения, он тоже узрел, что она необыкновенно хороша и по-детски влюбился.
   Но, если неординарные натуры, обнаружив свою ошибку в оценке, находят в себе силы признать её и, в силу этого, изменить своё мнение, то для категории, к которой принадлежал Мурад, такой перелом бывает мучительным, а подчас и невозможным.
   Тимур же принадлежал к холерической натуре. У него, обычно, быстро менялось настроение. Оно, как бы, повторяло ход событий и изменение обстоятельств, как бы мимикрировало сообразно их изменениям. Будучи глубоко обиженным и оскорблённым своей избранницей, её нечестным, обманным поступком, он резко меняет о ней своё мнение и готов зло отомстить ей. Мурад же, наоборот, однажды обожествив её, готов был молиться на неё всю жизнь. Поэтому предложение Тимура прозвучало для него, как кощунство. В то же время, он привык во всём беспрекословно подчиняться ему. Потому, не выражая своего недовольства, он и на этот раз выполнил его волю.
   Сразу же, после изложения Тимуром своего плана, они пошли к уборной, одиноко стоявшей на пустыре возле киноплощадки. Отсюда было недалеко до шоссе, и сюда доносились звуки, сопровождающие гужевое и автомобильное движение, как-то: громыхание колёс телег и бричек с железными ободами, цокот копыт, гул моторов, звуки рожковых сигналов и выстрелы из выхлопных труб автомобилей.
   После осмотра внутреннего состояния сооружения, выбранного орудием мести и его запорных устройств, Тимур остался доволен. Теперь друзья стали ждать появления девчонки. В том, что она обязательно выйдет, у Тимура не было никакого сомнения.
  Во-первых, он её вчера не застукал, во-вторых, ей должно быть, скучно сидеть дома одной в такую хорошую погоду.
   Однако, ждать пришлось довольно долго. Видно, девчонка "не любила" поспать по утрам. Кроме того, у неё должны быть какие-то обязанности по дому, не то, что у мальчишек. И, конечно, пока их все не переделает, ей нечего и думать об улице.
   Кстати сказать, её тоже влекло на улицу. Как можно было убедиться вчера, она была в меру общительна, не прочь и подшутить, если представится возможность, и, что вполне естественно для красивой девочки, а они о своей красоте знают, чуть ли не с пелёнок, была несколько капризна.
  
  Но обязательной чертой каждой женщины, а любая девочка, сказавшая "Я", это уже - женщина до мозга костей! Так вот, неотъемлемой их чертой является любопытство. И Тимур был прав, ожидая, что любопытство, как пить дать, вытолкнет её на улицу, чтобы узнать, как он отреагировал на её вчерашнюю шутку.
   И она появилась...
   В соответствии с разработанным и отрепетированным сценарием, а времени и для того, и для другого, у ребят было "навалом", завидев её, Тимур кинулся бежать к ней, а Мурад остался возле уборной, делая вид, что что-то внимательно рассматривает.
   - Диляра! - крикнул Тимур, подбегая к ней и переводя дыхание, - Мы с Мурадом нашли там какое-то, удивительно красивое, существо! Бежим скорее, пока оно не убежало, посмотрим!
   Не подозревая подвоха, она припустила за ним. Подбежав к уборной раньше её, он сначала остановился возле Мурада, якобы пытаясь увидеть что-то, а когда прибежала Диляра, с криком: - "Она побежала сюда!", - забежал внутрь уборной.
   Расчёт был верным: девочка тут же устремилась за ним. И только она успела переступить порог, как дверь уборной тут же захлопнулась за нею. Только теперь, в наступившей темноте, она заподозрила что-то неладное и инстинктивно толкнулась в дверь. Но та была заперта снаружи.
   И не успел Тимур вспомнить, что там было по сценарию дальше, как она, сообразившая, что попала в западню, с громким рёвом стала колотить кулаком в дверь. Однако, он, нащупав в темноте сзади её руки, прижал их к её груди.
   - Не ори! - на ухо сказал он ей, - Мне надо с тобой поговорить... Ты почему вчера обманула меня?
   - Я просто пошутила... - всхлипнула она.
   - Вот, за твою такую шутку, ты сейчас мне ответишь!
   - Как?
   - А вот так! - и, отпустив её руки, нащупал её юбку, а под нею трусы и с силой рванул их вниз.
   Она не ожидала такой наглости и на несколько секунд растерялась. А ему этого было достаточно, чтобы, схватив обеими руками за юбку, потянуть её вверх настолько, что её руки оказались в плену. Потом он оттянул её от двери и, подставив ножку, повалил на пол. Тут она пришла в себя и закатила такой рёв, что Мурад не выдержал и открыл дверь. То, что он увидел, его ошеломило: Диляра лежала на полу, пытаясь высвободить руки. Её тело ниже пупка было оголено, а ноги опутаны её же трусами. Тимур стоял в растерянности. Потом он нагнулся и потянул юбку вниз, тем самым, высвободив её руки. Он хотел помочь ей натянуть трусы, но она закричала:
   - Не трогай меня! - и, поднимаясь с пола, укусила его за руку. Он взвыл и ударил её кулаком по лицу. Продолжая кричать, она натянула на себя трусы, оттолкнула его и выскочила наружу. - Чтоб ты сдох! - выпалила напоследок и побежала домой.
   Да, всё получилось совсем не так, как рассчитывал Тимур. И виноват в этом был Мурад, сорвавший операцию в самый решающий момент. Но где же он? То, что дверь открыл он, Тимур видел своими глазами. Потом, пока он возился с Дилярой, помогая ей привести себя в порядок, он куда-то исчез. Наверное, ушёл домой.
   Однако, дома Мурада тоже не оказалось. Тимур задумался: где он, обычно, бывает, когда остаётся один?
   Местная пацанва, обычно, кучкуется у магазина, находящегося на углу между шоссе и подобием переулка, поднимающегося к домам на склоне. Пошёл туда.
   Магазин работал. В его открытую дверь входили и выходили покупатели. Он обошёл вокруг. Никого из ребят не было.
   Вошёл в магазин и сразу увидел на прилавке подсолнечную халву. Они с мамой её очень любили. И она никогда не выходила из их обихода потому, что мама покупала её сразу с ящиком килограмма на два. Но последние дни в магазине, почему-то, её не было, а та, что мама купила в прошлый раз, закончилась. И плоский ящичек с промасленной бумагой мама выбросила в сарай для растопки печи зимой.
   Решил сбегать в правление колхоза и предупредить маму о том, что в магазине есть халва, чтобы она купила, пока её всю не распродали. Но там её не оказалось. На его вопрос: "Где мама?", женщина, сидевшая за столом, спросила:
   - А кто твоя мама?
   Пока он соображал, как ответить, она, приглядевшись, спохватилась:
   - А-а! Ты, наверно, сын председателя? - Он кивнул. - Похож, похож,.. просто вылитый товарищ Маева!.. А она ушла на обед. Ты, значит, с нею разошёлся.
   - А куда она пошла обедать: домой или в столовую?
   - Вот этого я не знаю.
   Мама не всегда приходила на обед домой. Она всегда говорила, что ему кушать, где взять, как подогреть. Если он спал, когда она уходила, то она оставляла записку. И он часто обедал один или с Мурадом. Но тот был мальчиком стеснительным и не всегда принимал его приглашения. Может быть, ему это запрещали родители, понимая, что хорошо, что он дружит с сыном председателя, но нужно и честь знать
  По пути домой снова заглянул к Мураду. Тот сидел во дворе у крыльца и палочкой чертил на земле какие-то знаки. Увидев Тимура, он быстро затёр их ногой и отбросил прутик в сторону.
   Он суетился, что было не в его натуре.
   - Ты куда пропал? Я ищу тебя уже два часа...
   - Знаешь, ты на меня не обижайся, но я не смог...
   - Что не смог?
   - Она так сильно плакала...
   - Ладно! Я на твоём месте тоже не смог бы..! Ты знаешь, я подумал, что она сумасшедшая - так орала! А потом даже укусила меня за руку. Вот, смотри!.. Зато, она должна была понять, что нас обманывать нельзя!
   Глаза друга засветились: значит, Тимур не в обиде!
   - Теперь она не будет играть с нами... Она тоже не будет верить нам.
   - Ну и, чёрт с нею! Плакать не будем! Обойдёмся без неё... Ты уже кушал?.. - получив утвердительный кивок, добавил: - Ну, тогда и я сбегаю, поем. А потом сбегаем к кино и узнаем, что сегодня будут показывать? Ладно? - И, не дождавшись ответа, побежал домой.
   Мама была дома.
   - Где ты до сих пор ходишь, не обедавши? - спросила она.
   - Был у тебя в правлении...
   - Зачем?
   - Хотел сказать, что в кооперативе есть халва.
   - Я уже купила. Садись, ешь! Только сначала покушай суп. И ещё я тебе твои любимые томатные консервы купила.
   На столе лежали несколько банок консервов с зелёными этикетками: "Томаты, фаршированные овощами".
   - А где халва?
   - В шкафу.
   Открыл дверку шкафа.
   - А почему не целый ящик?
   - Во-первых, у них не было целого ящика, а во-вторых, она быстро портится и чернеет: мы не успеваем её съесть, а на улице жара. Я в прошлый раз, вон сколько, выбросила!
   - Мама, сегодня будет кино. Ты разрешишь мне с Мурадом сходить?
   - А какая картина?
   - Ещё не знаю. Мы с Мурадом сейчас сходим, узнаем. Разрешишь?
   - Мне и самой хочется... Я давно не была в кино...
   Тимуру не хотелось идти в кино с мамой. Это значит, сиди всё кино с нею! А там мальчишки "динаму" крутить будут. Он уже однажды пробовал крутить, но рука быстро устала. А останавливаться нельзя, а то кино тоже остановится. Дядя-киномеханик мальчишек, которые крутят "динамку", впускает бесплатно. А ему с Мурадом приходится платить деньги - по тридцать копеек. А без денег он его не впустил, хотя ему сказали, что он - сын председателя колхоза. Он, ведь, в колхозе не работает. Он привозит кино из Бахчисарая. И ему всё равно: кто, чей сын. Он и маму без денег не впустит, хотя она в деревне - самая главная.
   - А вот, я тебе ещё, что принесла! - сказала мама после того, как он съел суп.
   Она достала из буфета пол-литровую баночку с какой-то коричнево-янтарной жидкостью, которая была довольно густая, правда, не такая тягучая, как мёд, но и не такая жидкая, как вода.
   - Это шербет.
   - А оно сладкое?
   - А ты попробуй! - И она протянула ему кусок хлеба, предварительно умокнув его в шербет, налитый в блюдце. - Вот так макай и ешь.
   Шербет оказался сладким. От него немного отдавало запахом конфет.
   - А что это такое? - Спросил он, несколько раз попробовав.
   - Его варят из яблок, из падали... Когда яблоки созревают, если их во время не снять, они начинают падать, например, от ветра. Падают и когда их собирают, то такие яблоки для хранения не годятся. Хорошие яблоки мы продаём на базарах: в Симферополе, Севастополе, Бахчисарае - везде, где у нас есть ларьки, а также сдаём на консервные заводы и в кооперативы. А падаль пропадает. Вот, люди и придумали самим варить в колхозе из таких яблок и груш шербет. Теперь и его стало можно продавать. Кстати, его берут охотно.
   - А где вы его варите?
   - Прямо в саду. Там у нас установлен большой казан. Вот, в нём и варим. Если хочешь, ты можешь сам посмотреть, как это делается.
   - Сейчас?
   - Нет, может быть, завтра. Я тебе скажу, когда соберусь в бригаду. Ну, ладно, я пошла. А ты не забудь встретить Зорьку и Борьку. А то вчера я пришла поздно, а они стоят во дворе. Ты их даже не удосужил завести в сарай.
  Вечером пошли в кино.
  Как и большинство кинотеатров в Крыму, этот тоже представлял собою летнюю площадку, огороженную со всех сторон высоким каменным забором. Небольшая сцена, крытая сверху красной черепицей, и экран располагались вдоль шоссе. Рядом находился вход. Зрители сидели на деревянных скамейках, установленных без прохода в середине. Проходы были только по краям вдоль заборов. Многим было лень их обходить и, поэтому, войдя в "зал", проходили на задние ряды, просто перешагивая скамейки. А пацаны, без стеснения, топали прямо по ним.
   Фильм был про войну, исторический и назывался "Пётр Первый". Кто такой Пётр Первый, Тимур ещё не знал, но это не имело никакого значения. Главное значение имело то, что фильм был звуковой. Звуковое кино, это - совсем не то, что он смотрел в Симферополе, где кто-то играл на пианино, а на экране крупными буквами писались слова, которые все, кто умел читать, читали вслух. Поэтому по залу разносился гул. Здесь же всё было, как взаправду: люди сами говорили, кричали, стреляли пушки, взрывались ядра - и всё это на глазах у зрителей, причём, играет настоящая музыка, а не бубнит весь сеанс пианино.
   Кино здесь было редкостью: раз в неделю, причём, картина демонстрировалась два дня подряд, чтобы её могли посмотреть все сельчане. А мальчишки не пропускали ни одного сеанса, посещая фильм по несколько раз.
   А картина оказалась такой интересной, что мальчишки несколько дней подряд пересказывали друг другу её содержание. Там где стояли, хотя бы, два пацана то и дело было слышно: - "А помнишь?"... И говоривший размахивал руками, будто саблей, подпрыгивал, изображая кавалериста и, подёргивая щекой, как это делал Пётр Первый. Они со своим акцентом произносили запомнившиеся им русские слова и целые фразы. При этом, никто из них не подозревал, что именно этот, столь полюбившийся им, русский император, с таким же азартом бил их дальних предков под Азовом, а жена его внука, разбив их наголову, присоединила к России их родину - Крым, навсегда освободив население южных и юго-западных районов России от жестоких и разрушительных набегов этих самых, кровожадных предков.
   Первую часть фильма Тимур сидел возле мамы, но после перерыва отпросился к киноаппарату, где мальчишки крутили "динаму".
  
  
   На следующий день мама взяла его и Мурада с собой во вторую садоводческую бригаду, сады которой тянулись между рекой и шоссе, идущего на Севастополь. Они посмотрели, как колхозники убирают яблоки, взобравшись на двусторонние лестницы. Убирают руками и складывают в специальные фартуки. Затем спускаются и каждое яблочко заворачивают в специально нарезанную папиросную бумагу и складывают в неглубокие ящики, подстелив древесные опилки, похожие на лапшу, что мама готовит обычно на обед. Иначе, как она объяснила, яблоки могут помяться и их сортность снизится.
   Мятые и битые яблоки в ящики не складывали, Их ссыпали в кучу на постеленный на землю брезент, а потом пропускали через огромную "мясорубку" с фильтром, из трубки которой стекал чистый яблочный сок, а с другой стороны выпадал кусками яблочный жмых. Он сгнивал в небольших кучах, распространяя по всему саду винный запах. Этим перегноем удобряли землю под деревьями. Выжимки на корм скоту не шли, так как в татарских деревнях свиней не держали, их мясо считалось "арамом", а коров и овец кормили ячменём, сеном и соломой, заготавливаемых в необходимых количествах.
   Тут же в саду был сооружён небольшой заводик, где в огромном котле, называемом казаном, и варили шербет. Естественно, женщины угостили ребят продуктом своего производства, но много его не съешь, потому что он приторно сладок и после него хочется пить. А в летнюю пору и без шербета хочется пить и никак не напьёшься! Зато зимой, когда у крестьян в большом почёте чаепитье, нет ничего лучше, как макать кусочки хлеба или какой-либо другой выпечки в эту ароматную янтарную жидкость и всё это запивать горячим чаем!
   Несколько дней кряду Диляра не появлялась на улице, что тревожило ребят, но по-разному: если Тимур высказывал свои мнения, которые менялись в зависимости от обстоятельств, вслух, то Мурад переживал её отсутствие молча. Оба они, наконец, поняли, что допустили серьёзную глупость и бестактность в отношении девочки и с преогромным удовольствием извинились бы перед нею, если бы такой случай представился. Может быть, она и простила бы их...
   Но оскорбление было настолько глубоким, что, вряд ли, на это можно было надеяться.
   Однажды мама послала его в кооператив за хлебом. Возвращаясь с буханкой в руках, он вдруг, встретил её. Она шла в магазин. Ему стало неловко, что он несёт хлеб. Вообще, он всегда очень стеснялся, когда его заставали за чем-либо, связанным с вопросами быта. Например, он никогда не мог заставить себя попросить, что-либо, у кого-нибудь в долг. А тут, вдруг, его встречает Диляра с хлебом в руках. И поэтому он не смог остановиться и поговорить с нею. Буркнув на ходу приветствие, он прошмыгнул мимо неё. Отнёс домой злополучную буханку и сразу же вышел к калитке, надеясь перехватить её по дороге назад.
   То ли она ушла ещё куда-то, то ли сообразила, что он будет её ждать и пошла в обход, но только её он так и не дождался.
   А речь он приготовил, на его взгляд, неплохую. Сначала он должен был спросить её, почему она так долго не выходила на улицу, не заболела ли? Потом хотел сказать, что ему без неё было очень скучно, а уже затем сделать давно задуманное предложение перейти жить к ним. Он ещё не терял надежды на её согласие. И тогда, как он полагал, больше никаких проблем не будет.
   И, всё-таки, ему однажды повезло после этого встретиться с нею через несколько дней.
  
  - Тима, я спешу, налей, пожалуйста, девочке керосину из бидона в сарае! - сказала она, спускаясь по лестнице во двор. И тут он увидел Диляру, стоявшую возле калитки с бутылкой в руке. Погода была по-осеннему ветреная и прохладная, поэтому поверх платья она накинула мамин платок, в который куталась.
   Он вытер руки об штаны, спустился вниз и поздоровался.
   - Пойдём! - сказал, открывая дверь сарая.
   Она подошла к двери, но входить в сарай не стала. И, чтобы он не подумал, что она сама выдумала этот предлог, чтобы встретиться с ним, быстро сказала:
   - Меня мама послала к вам... за керосином. У нас, оказывается, кончился. А магазин уже закрыт. Завтра мы вам вернём...
   В сумерках сарая он нашёл бидон, подтащил его к двери, чтобы было виднее, вставил лейку в бутылку и сказал:
   - Держи!..
   Одной рукой она держала бутылку, другой - лейку. А он левой рукой поднял бидон за ручку, а правой взялся за выступ дна и, наклонив, стал наливать. Ни у него, ни у неё, конечно, не было навыка выполнять такую работу, поэтому он лил, пока керосин не потёк из горлышка бутылки. Увидев это, Диляра вытащила, почти до краёв, полную лейку из бутылки и керосин, находившийся в ней, полился на порог, обрызгав и его, и её.
   Сначала он опешил, но, увидев, что она засмеялась, последовал её примеру. Насмеявшись вдоволь, он спросил:
   - Ты почему так долго не выходила на улицу? Была больна?
   Улыбка сразу сбежала с её красивых губ.
   - Мама болела. - произнесла она нехотя. И с сожалением посмотрела на свои, разрисованные керосиновыми пятнами, новенькие красные туфельки с ремешками-застёжками поперёк.
   - Диляра, давай дружить с тобой!
   Она удивлённо посмотрела на него:
   - Ты же не девочка!
   - Ну, и что же! Моя мама говорит, что мальчики и девочки могут дружить друг с другом.
   Она задумалась. Потом, что-то вспомнив, озорно улыбнулась и сказала, покачав головой:
   - Нет. Наши девочки засмеют меня. И ещё будут дразниться: - "Жених и невеста!"
   - А знаешь, что? Переходи к нам жить, будешь мне сестрой! Тогда никто дразнить не будет!
   - Как! - испугалась она. - А мои мама и папа?..
   - Но, ведь они рядом живут! Будешь ходить к ним каждый день! А?..
   Она Медленно отодвинулась от него, посмотрела своими, как сливы, глазами. Отошла задом ещё на несколько шагов, словно опасаясь, что он схватит её и насильно заставит жить у них. Но, вспомнив о бутылке, стоявшей на пороге двери в сарай, пригнулась и, крадучись, подбежала к ней, схватила за горлышко и, на какое-то мгновение, застыла, глядя на него широко раскрытыми глазами. Потом рванулась назад и побежала вон из двора. Платок сполз с её головы, один его конец волочился по земле, будто заметая её следы, другой - развевался от встречного ветра и, как бы, махал ему на прощание на всегда. Добежав до калитки, она обернулась, чтоб убедиться: не преследует ли он её. Увидев его на том же месте, где она его оставила, остановилась:
   - Я люблю мою маму и моего папу! Твою маму и тебя я не люблю! - и скрылась за калиткой.
   Он ещё долго стоял в дверях сарая, переживая окончательное крушение своей главной мечты. Потом медленно оттащил на место керосиновый бидон, закрыл дверь сарая и, нехотя, поплёлся на веранду. Тряпкой, которой мыл посуду, вытер запачканные керосином руки, сандалии и, не домыв посуду, решил пойти к Мураду и рассказать ему о том, что произошло.
   Не успел он дойти до калитки, как она отворилась, и он увидел перед собой мать Диляры. Загородив ему дорогу, она с бранью, накинулась на него:
  - Что ты сделал моей дочери?.. Она вся в керосине и в слезах... Где твоя мама?..
   - Я ничего не делал! - перепугался он. - Когда я наливал керосин, то он перелился и обрызгал нас. А потом я её попросил, чтобы она была мне сестрой, потому что, я её очень люблю. Разве я, что-нибудь, обидное сказал?
   - Где твоя мама? - несколько смягчаясь, снова спросила она.
   - На собрании в правлении.
   - А ты, что: очень хочешь сестрёнку? - уже спокойно спросила она.
   - Да, я хочу, но только, чтобы она была, как ваша Диляра. И,.. чтобы её тоже звали Дилярой!
   - Ишь, ты! Чего захотел! Вот, попроси маму, пусть достанет тебе сестру и назовите её Дилярой! А мою дочку не трогай! Она очень обидчивая, всё близко к сердцу принимает... Так что, в следующий раз, если что надумаешь, лучше скажи мне, а её не задевай!
   - А вы не рассердитесь?..
   - От чего это я буду сердиться?
   - Если я попрошу...
   - Что ты хочешь попросить?
   - Пусть ваша Диляра перейдёт к нам жить! А к вам...
   - Что ты, глупец, болтаешь? Мал ещё! Вот, когда вырастешь... Тоже мне, жених нашёлся!.. Да, забыла: передай маме "Спасибо за керосин!". Я завтра верну... - и она, так же, как и появилась, скрылась за калиткой.
   Идти к Мураду расхотелось. Вспомнил, что посуда осталась недомытой. Знал, что мама будет упрекать. Решил, от греха подальше, домыть.
   Вода в чайнике остыла. Жирные места на посуде пришлось оттирать тряпкой, которая, как и руки, пахла керосином. Тёр он тарелки тряпкой, а перед его мысленным взором стояли большие, как сливы, широко раскрытые глаза Диляры. В них то вспыхивали озорные искорки, то их накрывала тень испуга. И тогда они, вдруг, становились блестящими от выступившей влаги.
   Он улыбнулся, вспомнив, как она улепётывала со двора. "Когда вырасту большой, обязательно женюсь на ней!" - подумал он и снова улыбнулся.
  
   Наступил сентябрь. По календарю, это - осень. Но на юге это, пожалуй, самая яркая пора лета. Погода становится, чуть мягче, жара спадает. А на стол крестьянина и горожанина ложатся ароматные дары садов, переливающиеся всеми цветами природы.
   Фрукты, которые составляют самую многочисленную группу видов, завладевают вниманием гурманов. Янтарные кандили и шафраны перемежаются с жёлтым дюшесом и бурой, с медовым вкусом, берой. Мускат, распространяя вокруг себя неповторимый запах солнца, так и просится в рот, матово блестя гроздями, свисающими с ваз. Садовый кизил, похожий на маленькие грушки, кинул вызов самому "Стамбульскому" туту, украсившему себя чёрными бусинками, приберегаемому хозяйками для лучшего в мире варенья. А для инжира, айвы, миндаля и орехов: грецкого и фундука, глядишь: на столе и места не осталось! А тут - в самом разгаре и бахчевые культуры!
   Дети никак не оторвутся от домашних прелестей, а тут, как назло, надо идти в школу! Нет! - На юге учёбу нужно начинать, хотя бы, на месяц позже!..
   Тимур, Мурад и Диляра пошли в первый класс новой школы, построенной на внутренней "окраине" северо-восточной части деревни прямо у шоссе на Бахчисарай. Она была выдержана по всем правилам строительства средних учебных заведений. Аудитории, то бишь, классы - просторные и светлые, не то что в Бийэле. В школе была неплохая библиотека с просторным читальным залом, где за столами не только читали, но и играли в гуманитарные настольные игры, такие, как шахматы, шашки и домино. Был и свой клуб, где выступали сами ученики, где проводили пионерские сборы и комсомольские собрания.
   Друзья сели за одну парту в середине класса, а Диляра со своей соседкой Рахимой - на одну из передних парт. После той самой встречи с Дилярой в своём дворе, Тимур её до самой школы не видел. Теперь, встретившись в одном классе, он не знал как себя с нею вести. Решил подождать и определить своё поведение в зависимости от её отношения к нему.
   Учился он легко, играючи. Весь материал он уже, практически, знал до школы, поэтому на уроках он либо скучал, либо занимался, какими-нибудь, делами, не мешая классу.
   Вдруг, его "прорвало" на стихи. Память на них у него оказалась феноменальной. Стоило ему только один раз услышать стихотворение, даже большое, как он тут же мог воспроизвести его без единой ошибки.
   Однажды на школьном вечере мальчик из четвёртого класса читал незнакомые ему стихи. Они были довольно длинные, примерно, на десять-двенадцать четверостиший, которые тогда называли "куплетами". Тимур внимательно слушал. Другому мальчику, сидевшему рядом, они очень понравились. И он сказал Тимуру:
   - Я знаю этого мальчика. Давай, после концерта попросим его, чтобы он нам рассказал, где он нашёл это стихотворение. Я хочу его выучить.
   - А зачем просить? - ответил Тимур, - я его уже выучил.
   - Ты что: знаешь это стихотворение? - стал уточнять сосед.
   - Да нет,.. я не знал, но сейчас выучил. - пояснил Тимур.
   - Как это ты мог его за один раз выучить? Оно же большое!
   - Если не веришь, после концерта я его тебе перескажу.
   После концерта мальчик нашёл декламатора и привёл его к Тимуру, чтобы тот проверил, правильно ли Тимур запомнил всё стихотворение. Когда Тимур его прочёл, мальчик сказал:
   - Да он с тобой пошутил! Он знал его.
   Тимур обиделся:
   - Ну, почему вы мне не верите?
   - Да потому, - сказал мальчик, что я его сам три дня зубрил! А ты хочешь за один раз... Ты в каком классе? - услышав ответ Тимура, ухмыльнулся: - Тем более..!
   - Ладно, давай продекламируй ещё что-нибудь! - попросил сосед.
   - А откуда я знаю, может, он и его знает... Нет, так не пойдёт! Пойдём в библиотеку, если она ещё не закрылась! Я знаю одну книгу, там много стихов, которых ты, наверняка, не знаешь.
   - А давайте, на спор! - предложил сосед.
   - Нет. Я на спор не буду! - решительно ответил Тимур.
   - А-а! Сдрейфил! - засмеялся декламатор.
   - Нет, не сдрейфил! Просто, принципиально, не хочу...
   - Ишь, какой принципиальный! - проговорил сосед.
   Библиотекарша собиралась закрывать своё помещение, когда пришли ребята.
   - Тётя Мариям! - попросил четвёроклассник. - Дайте мне, пожалуйста, ту книгу со стихами, что вы давали мне в прошлый раз!
   - Уже поздно, Юсуф! В следующий раз. Ладно?
   - Тётя Мариям! Ну, пожалуйста! Мне только на пять минут!.. Вот этот мальчик спорит, что он за один раз выучит любое стихотворение, какое бы длинное не было!
   Библиотекаршу тоже заинтересовало такое смелое заявление:
   - Ну, ладно! Только на пять минут...
   - Я не спорю. - снова заявил Тимур. - Я знаю!..
   Мальчик поискал в книжке, потом сказал:
   - Вот, слушай!.. - И прочёл стихотворение, не меньшее по объёму, чем то, которое читал со сцены.
   Тимур слушал очень внимательно. Потом повторил его слово в слово. Библиотекарша взяла книгу и попросила:
   - Прочти, мальчик, ещё раз! Я проверю по книге.
  Оказалось, что он допустил всего одну ошибку, заменив одно
  слово другим, схожим по смыслу, и не влиявшим на ритм стиха.
  Она была в шоке.
  В понедельник его вызвали в учительскую и попросили, чтобы он ещё раз продемонстрировал свою феноменальную память.
  Об этом, как-то узнала и мама. И тоже попросила его повторить стихотворение, которое она прочла из газеты. И была очень довольна результатом.
   Заучивание стихов закончилось тем, что, в конце-концов, он сам стал их сочинять.
   Естественно, они носили подражательный характер. Тем не менее, когда об этом узнали сначала ученики, а потом и учителя, это произвело сенсацию: никто в этой школе стихов не писал, даже ученики старших классов, и вдруг - первоклассник!..
   Во втором классе у него даже образовался "кружок" по стихосложению. Три его одноклассника после занятий приходили к нему домой. Он сажал их за детский столик на детские же стулья, которые мама купила ему за отличное окончание первого класса. И добросовестно объяснял законы стихотворства и композиции, которым сам нигде не учился, и которые интуитивно "схватил" при запоминании чужих стихов.
  А его стихотворение, посвящённое Сталинской конституции, поместили в школьной стенной газете. Называлось оно: "Одиннадцать кремлёвских звёзд" в честь одиннадцати союзных республик.
   С тех пор сочинение стихов стало его постоянной потребностью, сопровождавшей его всю жизнь. Именно сочинение, а не вообще - поэзия.
  И если бы его откровенно спросили: - "Ты любишь стихи?", он бы задумался. Ему больше нравилось читать прозу. Она была более "доходчива". Повзрослев, читая Шекспира, он был недоволен тем, что пьесы написаны не в прозе, потому что считал не естественным общение персонажей между собой в стихах.
  А вот, стихи Пушкина и Лермонтова читал с удовольствием.
  Уже взрослым, вспоминая детские годы, он писал о них в стихотворной форме в своих тетрадях, похожих на дневники...
  
   Первый праздник в честь дня первой Советской Конституции он помнит очень хорошо. В колхозном клубе, который находился в северо-восточной части села, и в котором тоже показывали кино, он просмотрел все до единой части документального фильма с выступлением товарища Сталина о "Советской Конституции".
  Вход в зал был бесплатный. В течение шести часов Вождь народа Иосиф Виссарионович Сталин с трибуны читал её текст с пояснениями и комментариями. Был он точно такой, каким его изображали на портретах: в военном френче с накладными карманами и отложным воротником. Волосы зачёсаны назад. Лицо красивое, умное.
  За шесть часов Тимур прекрасно усвоил его акцент и интонацию и неплохо их воспроизводил.
  И... влюбился в него...
  Помнил он и первые выборы в Верховный Совет СССР.
  Мама тогда была председателем окружной избирательной комиссии. День первых выборов был настоящим праздником. К нему готовились заранее. Мама очень переживала относительно того, сколько народа придёт голосовать.
   В шесть часов утра комсомольцы и учащиеся старших классов с факелами в руках ходили по домам, стучали в калитки, в ставни и будили народ, призывая его принять участие в голосовании. На избирательном участке была создана торжественная обстановка, играла музыка, работал буфет. Силами комсомольцев в большом помещении, где были поставлены скамейки вдоль стен, давался концерт.
   Мама пришла очень поздно. Но он не ложился спать, ждал её. Зато, какой радостной она была! Результаты голосования были ошеломляющими. Они превзошли все ожидания.
  До выборов мама считала, что часть населения, поддавшись влиянию враждебно настроенных элементов, из которых тогда наиболее популярными были "троцкисты", бойкотирует выборы или проголосуют против нового тогда понятия: "блока коммунистов и беспартийных".
  Но ничего подобного не случилось. Население деревни приняло очень активное участие в голосовании за выдвинутых кандидатов в депутаты. А ведь, голосование было, действительно, тайным. И попробовал бы кто-нибудь подтасовать их результаты! Народ тогда был очень активен и патриотически настроен. Любого фальсификатора смололи бы в порошок
  В одной из комнат комиссия выдавала бюллетени для голосования. Затем голосующий проходил в соседнюю комнату, где было установлено пять кабин, сделанных из фанеры и драпированных красным материалом, называемым "кумачом".
  Каждая кабина закрывалась плотной шторой, специально сшитой из драпировочного материала. В кабине находились стол, покрытый кумачом, и стул. На столе стояла чернильница и ручка с пером. Здесь избиратель мог посидеть, подумать. По выходе из неё, он подходил к одной из двух урн, охраняемых пионерами в традиционной форме: в чёрных юбочке или брюках, в белой блузке или рубашке с красным галстуком, который застёгивался специальным зажимом, на котором был изображён символический костёр с тремя языками пламени.
  На головах у них были белые с красной каёмочкой пилотки с красными кистями на красных шнурках - символ единства с республиканской Испанией.
  Когда избиратель опускал бюллетень, сложенный вдвое, в урну, пионеры, стоявшие по обе стороны урны, отдавали честь, подняв правую ладонь со сжатыми вместе пальцами впереди пилотки, большим пальцем к ней.
  Выходя из комнаты для голосования, избиратель попадал прямо на концерт. Там же стихийно возникали и народные танцы.
  Особой популярностью пользовался танец "Кайтарма", который по очереди исполняли выходящие из круга зрители под звуки небольшого оркестра народных инструментов.
  Громче всех звучала "зурна" (бубен), отбивая своеобразный ритм танца. Время от времени, в перерыве между игрой, "зурначи" подогревал его над горевшей лампой и поглаживал рукой. После такой процедуры бубен, вроде, как, делался легче и летал над головами музыкантов, и звучал громче и ярче.
  Люди подолгу не расходились по домам, и веселье продолжалось до позднего вечера...
  
   Вопреки ожиданию, Диляра училась неважно - даже хуже Мурада. Первое время он с помощью багажа, приобретённого за лето от занятий с Тимуром, был в числе успевающих, но, вот, пошёл новый материал и он резко притормозил.
  Все усилия Тимура вытащить его из кучи посредственных и плохих отметок, посыпавшихся на его голову и в тетради, ни к чему не привели. Если намечался некоторый успех в одном отдельном вопросе, то в другом месте, обязательно, образовывался прорыв. Точно, как в поговорке: "Голову вытащишь, хвост завязнет!".
  Создавалось впечатление, что он специально не хотел опережать Диляру и таким образом проявлял солидарность с нею.
  Хотел Тимур помочь и Диляре. Однажды после уроков с этой целью он отозвал её в сторонку и предложил заниматься с нею. Она презрительно посмотрела на него, фыркнула и, не сказав ничего, побежала к ожидавшим её подружкам.
   Неуспеваемость Мурада и его явное нежелание учиться постепенно отдаляли его от Тимура, которому после уроков делать было нечего, и он часто оставался в читальном зале школьной библиотеки, где старшеклассники играли в шашки и шахматы. А Мурад уходил домой. В такие дни он больше не видел Мурада и встречался с ним только на следующий день.
  
   Тимур любил наблюдать за игрой старшеклассников. И, наблюдая, исподволь, изучал правила игры. А когда уверился, что он освоил их достаточно, рискнул сам сесть за доску, сначала шашечную, затем - за шахматную.
  Шашки ему не понравились. Они казались ему примитивными. А вот, шахматы!.. Это, даже не игра, а как сама жизнь! Здесь надо было много думать и не зевать! Думать Тимур любил...
   Игроки были старше его и опытнее, поэтому он, чаще всего, проигрывал им. Но постепенно среди сплошной облачности проигрышей стали появляться и голубенькие просветы, в которые чаще стало заглядывать и солнце победы.
   В школе было интереснее, чем дома. После уроков начинали работать всевозможные кружки, позволявшие ему продлить пребывание в ней. Он поступил сразу в несколько кружков: хорового пения, танцевальный и шахматно-шашечный, а Мурад не захотел поступать ни в какой, мотивируя тем, что ему некогда - дома есть работа, да и на выполнение домашних заданий нужно много времени.
  А, скорее всего, причина была в другом: Диляра тоже не участвовала ни в каком кружке и сразу после уроков уходила с подружкой домой. Мурад тоже шёл с ними.
   Вообще, после случая с Дилярой в уборной, Тимур потерял своё былое влияние на него. Он был уверен в том, что, если бы дело с кружками было до того случая, Мурад вступил бы в любой кружок, в который записался Тимур.
   Хоровое пение не увлекло. Пели, в основном, уже знакомые песни. А что в этом интересного? Стой и пой себе со всеми! А можешь и, вообще, не петь, а только открывай рот и никто ничего не заметит!
   Зато танцевальный кружок требовал полной отдачи сил и способностей. Здесь надо было не просто переставлять ноги и размахивать руками, а делать всё в такт с музыкой и, притом, со смыслом. Оказывается, в движениях тела заложен почти такой же смысл, как и в разговорной речи.
   Он научился там танцевать "Лезгинку" и "Кабардинку", бывшие тогда в Крыму в большой моде. Их танцевали на праздниках, свадьбах, на концертах самодеятельности и на вечерах по разным поводам. Когда танцевали "Лезгинку", зрители, становясь в круг, хлопали в ладоши в такт музыке. В середину круга выходили девушка и парень. Девушка, плавно поводя руками, поднятыми в стороны на уровне плеча, как лебедь, проплывала по кругу, мелко перебирая ногами, парень же, выбрасывая в сторону одну руку, а другую, согнутую в локте, держа перед грудью, вихрем нёсся за нею, выкрикивая слово: "Асса!", поочерёдно меняя положения рук. Он, забегал вперёд, как бы, преграждая ей путь, а она, грациозно изгибаясь, не опуская рук, уходила от него, и тогда снова начиналось преследование.
   Потом девушка, так же, не опуская рук, останавливалась перед одним из зрителей и в танце вызывала его в круг. Если её избранником был мужчина, то, выйдя в круг, он проделывал те же движения, что и первый партнёр, а тот мог покинуть круг. Но он мог и остаться и оспаривать у "соперника" право на девушку. Тогда танец становился ещё интересней, так как, кроме преследования девушки, добавлялась ещё и имитация соперничества. А если её избранницей оказывалась женщина, то она выходила в круг на смену первой танцовщице.
   "Кабардинку" часто танцевали только мужчины, выделывая в такт музыке различные телодвижения, свидетельствовавшие об их ловкости. Это и различные прыжки, и поднимание ртом с пола дамского платка, и танцы на кончиках пальцев, и на коленях. Все эти "па" встречались бурной реакцией зрителей, выкриками: "Яш-ша!", что означало: "Живи!".
   Когда оба предыдущих танца были освоены, приступили к разучиванию "Шамиля". Это уже был специфический танец, очень популярный в тридцатые годы.
   Танцуют женщина и мужчина. Напарница, сложив руки на груди и, опустив взор, нараспев вопрошает:
   - Ах, зачем я создана?..
   Напарник отвечает:
   - Для этого кинжала! - показывает на кинжал, висящий на ремешке, на поясе.
   - А зачем этот кинжал?.. - вновь вопрошает она.
   Ответ: - Чтоб тебя зарезать!..
   Конечно, концовка не совсем этична и гуманна, но это, видимо, отвечало уровню тогдашней цивилизованности данной народности, потому что танец всегда принимался "на ура".
   После этого, собственно, и начинается танец, который исполнялся, как припев к песне. За ним снова начинался запев, но другими словами, которые Тимур за давностью не помнит.
   Как он сожалел о том, что в кружке нет Диляры. Ведь они были бы прекрасной танцевальной парой! Пусть у неё неважно с учёбой - танцевать, ведь, не учиться!
   Как-то на перемене он подошёл к ней:
   - Приходи на занятия танцевального кружка! Там интересно!.. Танцы разные разучивают...
   - Фи! Я такой глупостью не хочу заниматься! - фыркнула она и отошла от него.
   Это была его последняя попытка как-то наладить с нею отношения. Больше он с нею не заговаривал. Иногда только с сожалением поглядывал на её косички с бантиками, маячившие за передней партой...
   Появились у Тимура и другие друзья, с которыми у него были общие интересы и, в частности, стихотворство.
  И Мурад, отставая от него всё больше и больше по умственному развитию, из близкого друга постепенно превратился в соседа-одноклассника. А во втором классе он и вовсе прекратил встречаться с ним и с Дилярой, так как их обоих из-за неуспеваемости оставили в первом классе на второй год...
   А вот, вопрос с деторождаемостью для Тимура оставался нерешённым. А то, что оставалось нерешённым, всё время преследовало его - такой уж был у него характер.
   Ему не был понятен сам механизм, до конца не раскрытый никем, даже уличными мальчишками. Вполне вероятно, что и они не знали всего, а имели лишь поверхностное представление о нём, вполне достаточное для его вульгаризации.
   "Как и за счёт чего появляется ребёнок, если голые люди просто полежат друг с другом?" - думал он. Такая причина деторождаемости никак не объяснялась теми основами знаний о природе, о животных и о человеке, которые он к тому времени успел накопить.
   Говорили, что если Зорька "погуляет" с быком, то у неё будет телёнок. Но вот, пастух сказал маме, что она уже "погуляла", а телёнка, как не было, так и нет! Мама сказала, что она "яловая".
   Тимур спросил:
   - А что это такое?
   - Это, когда корова не телится.
   - Так теперь у Зорьки вообще не будет телёнка?
   - Может быть, будет, если в следующем году она ещё "погуляет" с быком. А в этом году уже не будет.
   "Значит, у людей нужно "полежать", а у коров "погулять". Интересно!".
   Информация о коровах не разрешила, а ещё больше запутала вопрос. Он подозревал, что есть, какой-то, нюанс, почему-то, тщательно скрываемый от детей. Спросить было не у кого. Мама и, вообще, все взрослые лгут, а старшие ребята нехорошо смеются и начинают издеваться, обзывая всякими словами.
   "Да, вот, если бы я тогда сумел полностью раздеть Диляру и раздеться самому, то у неё сейчас мог бы быть ребёнок!" - думал он.
  Но что-то в этой мысли было нереальным. Что? Он много думал, сопоставлял и, наконец, догадался. Аналогия с коровами помогла: ведь, первый год Зорька, наверное, не раз ходила рядом с быком, но тогда никто не ожидал от неё телёнка, потому что у телёнка не может быть телёнка! Значит, и у людей... Ведь, вот, ни у кого из девочек нет детей! И, вдруг, появляется сомнение: а откуда это известно? А, вдруг, маленький братик Диляры - это ребёнок самой Диляры? Может быть, об этом просто не говорят?.. Вот, у животных хорошо: всё на виду!..
   Нет, наверно, у детей, тоже не бывает детей! Если бы было по-другому, то информация об этом, всё равно, просочилась бы и деревенские мальчишки об этом узнали бы...
   А до каких пор ребёнок считается ребёнком? Наверно, до тех пор, пока он растёт. Вот, мама каждый год на день рождения чертит на стене карандашом его рост и он видит, наглядно, как он растёт. Ему сейчас семь, а когда было три года (есть фотография), так там он совсем маленький. Так вот, значит, пока люди растут, у них не бывает детей. Вот, когда чёрточки на стене не будут отличаться по высоте, тогда он прекратит расти, тогда он будет взрослый.
  А ему пока ещё много нужно расти, чтобы стать взрослым! Он им ещё только до пояса достаёт. Вот, семиклассники, которые учатся последний год, уже, наверно, - взрослые. И хотя они все большие, но у них ни у кого ещё нет детей. Наверно, как школу окончат, вот тогда у них будут дети. Не зря же и придумали семилетку! Как окончил, так и взрослый! Сколько же лет ему будет, когда он окончит школу?.. Так, это будет - четырнадцать... Вот, кому уже пятнадцать, те и взрослые. Ведь, многие из них, как окончат школу, так идут в колхоз работать. А уж это - явный признак взрослости...
  
   У мамы в колхозе дела шли хорошо. Её избрали членом бюро райкома, что повлекло за собой её частые поездки в город. Персональных легковых машин у председателей колхозов в то время не было. У неё была "бедарка" - двухместная двухколёсная повозка, запрягаемая одной лошадью, которою она сама управляла.
  На ней она разъезжала по бригадам: по садам и полям. А ехать на ней в Бахчисарай, когда мимо регулярно проходили пассажирские поезда, было нецелесообразно. Тем более, что в городе нужно было где-то оставить бедарку и кто-то должен был присмотреть за лошадью. Поэтому она ездила поездом.
   Она знала, что деревенская школа не в состоянии дать сыну необходимого темпа развития, да и обучение там проводилось на татарском языке, который, как она тоже знала из собственного жизненного опыта, имел ограниченную сферу применения. А она хотела дать ему хорошее образование. Имея частые визиты в Бахчисарай, она встречалась там с "однокашниками" по "КомВУЗу", успевшими основательно закрепиться в городе. Встречи с ними и новыми знакомыми наводили её на мысль о необходимости переезда в город. Ей стали подыскивать там соответствующую работу. Кончилось всё тем, что к началу нового учебного года они стали горожанами. И маму назначили инструктором райкома партии.
   Покидал деревню Тимур без сожаления. Его и маму ничего там не держало. Зорьку пришлось прирезать из-за того, что она попала в аварию. Как это произошло, никто не мог объяснить, но из всего стада, шедшего по шоссе, именно на Зорьку наехала грузовая машина. Да так наехала, что произошёл перелом кости передней ноги.
  Когда маме сообщили, она сразу же поехала к месту происшествия, ведь Зорька была членом их семьи.
   Когда мама приехала на место, где это случилось, Зорька стояла на трёх ногах. Увидев маму, она замычала. Из глаз её потекли самые настоящие, как у людей, слёзы. Умные её глаза, как бы говорили: - "Вот, видишь, что со мной случилось? Мне очень больно,.. помоги мне!".
  Пастух тоже прослезился. Он очень жалел, что не доглядел. А машина... даже не остановилась!
  Вероятно, водитель, умудрённый аварийным опытом, полагал, что корова - не человек и можно не останавливаться... Пастух был пожилой, малограмотный мужчина. Он, конечно, не запомнил номера машины. И водитель получил ещё одно практическое подтверждение верности своего кредо.
   А овечку соседи попросили продать им. Брать её в город было бессмысленно: в городе держать её негде, да и кормить её было бы серьёзной проблемой, поэтому мама согласилась...
   Так они оказались в Бахчисарае.
  
   В Бахчисарае квартиру им дали на самой окраине города, в так называемой, "Русской слободке". Это была улица, дугой тянувшаяся вверх от базара, находившегося в центре города, к северо-востоку и востоку по дну лощины, вымытой за многие тысячелетия маленьким ручейком, который и существовал-то лишь в ненастные дни летом и осенью. От неё и сейчас ещё осталась канава, заросшая бурьяном и, кое-где высокой акацией, склонившейся над нею. Она делила улицу на две неравные части: левую с рядом домов с небольшим грунтовым тротуаром и правую с проезжей частью, мощенную булыжником, и домами, притиснутыми к обрыву или, скорее, обвалу, почти стеной возвышающейся над ними горы. Своим концом улица почти упиралась в старое, местами развалившееся кладбище с маленькой дряхлой часовенкой, обнесённое тоже старым и развалившимся забором. Более-менее целой сохранилась лишь арка ворот, сложенная из камня.
   В центре города глубина лощины доходила метров до ста, к окраине же уменьшалась, примерно, наполовину, а за кладбищем, дно её постепенно поднималось и переходило в плоскогорье. Правая гора частично обвалилась, образовав обрыв из красной глины с песком, а за окраиной, более полого, заросшая травой, уходила вверх. Если посмотреть на неё с высоты противоположной высокой горы, то кажется, будто большой утюг врезался в гущу одноэтажных домов, разделив их на "Русскую" и "Татарскую" слободки. Левая гора нависала над городом грядой скал, зализанных временем, водой и ветрами. Над центром города, прямо над базаром, наводя страх на приезжих, повисла "Топ-кая" (Топ - мяч, кая - скала). Она, действительно, висит. И, кажется: будто катился огромный валун с трёхэтажный дом, да, вдруг, остановился, задумался и висит, словно ждёт небольшого толчка, чтобы продолжить свой трагический путь. Смотришь на неё и думаешь: вот, сейчас она сорвётся и раздавит всё, что попадётся ей на её последнем пути. И, с непривычки, хочется поскорее бежать, куда глаза глядят... А как привыкнешь, её уже и не замечаешь...
   Заканчивается же гряда за кладбищем скалой, похожей на голову дворняжки, когда она с куском хлеба на носу "служит" на задних лапах. Потому и прозвали её "Копек-Бурун", что означает "Собачий нос".
   Дом, в котором поселили Маевых, был по правую руку, если смотреть от центра города, в самом конце улицы со странным названием: "Тринадцати". Так и писалось в адресе: "Ул. Тринадцати, дом ? 31". За ним была ещё только одна лачужка, построенная дедом Дроздовым почти у самого кладбища. Она примостилась выше, при подъёме на гору, на естественной верандочке.
   Говорили, что дом до революции служил тюрьмой и позже - солдатской казармой. Он и забор, вокруг него, были выложены из красного кирпича. Шесть окон смотрели на улицу и ещё столько же - во двор. Вход в него был с торца. Длинный широкий коридор тянулся почти до самого конца дома, образуя так называемый "барачный тип". Поскольку он строился, как тюрьма, то все окна были зарешечены толстой, с палец взрослого человека, решёткой. Маевым досталась самая первая справа, а по номерации - самая последняя квартира. Два её окна выходили на улицу, что, на первых порах, для Тимура имело важное значение. Он мог наблюдать за жизнью улицы через шторы, будучи незамеченным оттуда. Квартира состояла из двух, одинаковых по размеру, смежных комнат. В первой комнате справа от входа стояла печь и потому она служила кухней-столовой. Вторая была спальней-гостиной. На её середине поставили небольшой стол, накрытый всё той же бабушкиной шалью, которая сразу же после "КомВУЗа" получила новое назначение и уже, наверное, навсегда. Вокруг стола - четыре стула со спинками. Две кровати - у противоположных стен, так как, начиная с Дуванкоя, Тимур спал уже самостоятельно.
   Двор дома был большой и тянулся до самого обвала горы, подпёртой вплотную кирпичной стенкой высотой около двух с половиной метров. На стене и выше росли кусты барбариса и боярышника. Почти у самой стены росло дерево грецкого ореха, крона которого была выше кустов. Там же стояли сараи и туалет. Слева от ворот перпендикулярно дому было построено некапитальное сооружение, которое использовалось, как подсобное помещение в виде кухни и прачечной. Но, вскоре, там поселилась большая семья: отец и мать, и трое сыновей: двое взрослых, а младший, года на два старше Тимура, которого звали Афоней.
   Как это всегда бывает, с переездом немного опоздали: занятия в школах уже начались, а полной ясности ещё не было. То никак не решался вопрос с маминой работой, то во всём городе не нашлось свободной квартиры для них.
  Прошло больше месяца, прежде, чем они переехали сюда.
  И, когда поселились в "Русской слободке", мама вдруг
  Сказала:
  - Смотри, как символично получается: мы будем жить в "Русской Слободке", а ты будешь учиться в "русской" школе.
   Всё это время, пока шли разговоры о переезде, о русской школе не было сказано ни слова. И вдруг, на тебе! Как снег на голову, когда отступать уже было некуда, свалилось это известие. Оказывается, мама морально его совсем не подготовила. Или она за заботами забыла его предупредить, или надеялась, что он - молодец - сдюжит! Ведь, сама она оказалась в более худшем положении, когда попала в "КомВУЗ".
   За пять лет жизни в деревне Тимур привык к татарскому окружению, к обычаям татар и их нравам. Капитально освоил их язык и на полном для себя основании, считал теперь себя татарином. И, естественно, невольно перенял от них их несколько пренебрежительное отношение ко всему русскому. А теперь, мало того, что его привезли в чужой город, кинули одного в окружение неизвестных ему людей, да ещё заставляют его учиться с "казаками". Знал бы он об этом раньше, ни за что не согласился бы на этот переезд.
   И как всегда, его отрицательная реакция к неприятному сообщению, проявилась в слезах. Он плакал и умолял маму не отдавать его в русскую школу. Он обосновывал это тем, что и так отстал от программы на целый месяц, и в русской школе не в состоянии будет догнать остальных. И будет, как Мурад, двоечником.
   Однако, мама тоже была настойчива. Она сказала, что уже поздно менять решение; он уже записан в этой школе и с учётом этого им дали квартиру здесь; что татарских школ поблизости нет; что ему придётся, хотя бы до конца четверти учиться здесь. А там, будет видно...
  Школа эта находилась ниже административного центра города, за небольшой речушкой с неприятным названием: "Чурук-су", что означает: "гнилая вода", полностью одетой в камень. Начало она брала где-то далеко за городом, даже за "Чуфут-Кале" - "Еврейкой крепостью", выбитой высоко в скале, от горного родничка с холодной прозрачной водой. Запах её был, действительно, неприятный - гнилой. Возможно, в неё спускали промышленные отходы различных производств, а может, изначально была минеральною, например, сероводородною.
  Но как можно было десятилетиями, а может быть, и веками, терпеть его! Ведь, речушка текла через весь город, распространяя смрад. И, если начало её было прозрачное и чистое, то вытекала она из города чёрная с илистыми берегами. И, главное, она протекала мимо ханского дворца, куда ежегодно приезжала масса туристов.
  Неужели крымский "Великий хан" нюхал это зловоние?.. Ну, если её сумели одеть в камень, неужели нельзя было сделать ей "крышу"? Ведь спрятали же в Москве под землю речку Неглинную! Сейчас только археологи знают, где она текла.
   Но возникает и другая версия: вода в речке сильно минерализована и поэтому, ещё в древности она получила название "Гнилой воды", то есть, - "Чурук-су". А по настоящему в "гнилую" она превратилась позже, когда в неё стали сливаться все промышленные и бытовые отходы, в том числе, и от кожевенного завода, где в молодости работала мама Тимура.
   Дорога до школы проходила мимо базара, продовольственного магазина и летнего кинотеатра. Магазин и кинотеатр украшали центральную улицу. Далее по переулку нужно было спуститься вниз к речке, через которую был перекинут каменный мост, шириною в одну гужевую повозку. Кстати сказать, в этом малолюдном переулке повозки эти были также редки, как и пешеходы, поэтому на мосту друг другу не мешали.
   Сама школа располагалась в кирпичном доме на углу набережной и, карабкающегося теперь уже вверх, переулка.
   Мама привела Тимура в класс ещё до начала занятий. Они познакомились с учительницей. Выслушав маму, она тоже заявила:
   - Ему у нас будет трудно.
   Ей она ответила то же, что и ему:
   - Пусть позанимается до конца четверти. А там посмотрим.
   Учительница сообразила, что имеет дело с женщиной властной и не стала возражать. С этим условием он и стал учиться.
   Ребята приняли его сносно. Никто не лез в друзья, но никто и не задирался. Однако, он замечал на себе многие любопытные взгляды
   Свободное место оказалось за четвёртой партой в правом ряду. Парты же левого ряда возле окон были все "заселены".
   Соседом его оказался худенький белобрысый мальчуган с большими, некрасиво торчащими ушами с тонким, клювообразным носом, но с красивым таким именем - Руслан.
   Первые дни Тимур совершенно не хотел вникать в суть занятий, считая, что всё это временно, до конца первой четверти. Он только сидел и вспоминал деревню, не принимая участия в обсуждениях, на которые наводила класс учительница, не пытаясь искать ответы на задаваемые ею вопросы. Но дня через три-четыре она вдруг вызвала его к доске и заставила читать басню Крылова "Слон и Моська", которую накануне задала на дом. Это для него было неожиданностью.
   Он совсем не был готов к такому обороту дела. Читал он, естественно, плохо, потому что ни в классе, ни дома не удосужился, ни разу открыть "Книгу для чтения".
   Читал по слогам, водя пальцем по строчке, неправильно произносил слова, от чего ещё больше терялся. Текст, напечатанный крупными буквами, расплывался перед глазами, не поддаваясь чтению. Естественно, чтение по слогам для ученика третьего класса было непоказательно. Тогда учительница попросила его прочесть предыдущие задания. Результат был тот же.
   Когда он сделал очередную ошибку, кто-то в классе хихикнул. Учительница сказала:
   - Не смейтесь, дети! Мальчик пришёл к нам из татарской школы. Между прочим, Мотыгин, у него там все отметки были отличные! Понял?..
   После него она вызвала к доске его соседа. Он прекрасно справился с заданием и получил отметку "отлично".
   В конце урока, подводя итоги, учительница сказала, обращаясь к Тимуру:
   - Маев, я сегодня тебе отметку не ставлю. Но спрашивать буду каждый день по всему пройденному материалу. Завтра будешь читать пятую страницу, а послезавтра - шестую. И так, пока не догонишь класс.
   Впервые за свою десятилетнюю жизнь Тимур оказался в таком неловком положении, в чём про себя обвинил маму за то, что она заставила его ходить в русскую школу. Но, придя домой, всё же, сел за учебник, потому что не хотел повторения сегодняшнего позора.
   Трижды перечитал вслух первый урок, который состоял всего из пяти строк. И заметил, что в последний раз прочёл текст лучше, чем в первый. Заметив это, решил выучить рассказ наизусть. Теперь он, глядя на текст, читал его не только без запинки, но и позволил себе сделать это с некоторой интонацией, придававшей чтению большую выразительность. Слова старался произносить без татарского акцента, который сам у себя заметил. Он заключался в том, что буквы, за которыми стоит мягкий знак, он произносил не так мягко, как это делали другие, а звук "е" у него походил на "э".
   Оказалось, что для правильного произношения русских слов, необходимо энергичнее шевелить губами, придавая им различные формы: то растягивая их, то сворачивая в трубочку.
   Через какие-нибудь тридцать-сорок минут рассказ был прочитан без единой погрешности. Ему понравилось такое чтение, и он решил, не дожидаясь "завтра", заодно приготовить и следующий урок. И, хотя он и был на три строчки длиннее, но дался легче и быстрее. Главное, он уловил методику, дававшую прекрасный результат.
   Решил ещё раз её проверить, именно на том тексте, с которым сегодня так опростоволосился.
   Прочёл басню несколько раз и не заметил, как выучил её наизусть.
   Ну, что ж, пусть учительница теперь его спрашивает! Он им всем покажет, как нужно читать! Он был горд своей победой: он нашёл ключ к чтению по-русски!.
   Полистал книгу: "Да тут, всего, четыре урока осталось!".
  
   Максимализм, управлявший почти всеми его поступками, дал знать о себе: - "Нужно сегодня же выучить все уроки и догон класса не растягивать на целую неделю! Вот, удивится учительница!".
   Справившись с поставленной задачей, посмотрел на стенные часы: до ужина ещё много времени! И мамы нет. Чем теперь заняться?..
   Открыл страницу с уроком, который учительница ещё не задавала. Прочёл вслух. И с первого же раза поставил себе оценку: "Отлично". Все рассказы были интересные и он читал их все подряд. И все - вслух.
   Он устал. Держа книгу на коленях, прикрыл глаза...
  
   Разбудила его мама:
   - Ты что спишь, сидя? Давай, раздевайся и ложись!
   - А я кушать хочу...
   - Ты ещё не кушал? Посмотри на часы: уже десять часов, а ты ещё не ужинал! Совсем разболтался, как сюда приехали!
   Освоив новый метод, он, первым делом, хотел похвастаться маме. Но когда она стала ругаться, хвастать расхотелось.
   Мама погрела в сковородке на примусе приготовленную с утра, лапшу с чечевицей. Он поел, запил киселём и, раздевшись, лег в постель. И сам не заметил, как уснул.
   Ночью ему снилась школа. Учительница вызвала его к доске. Но, когда он вышел, то не сумел прочесть по-русски ни одного слова. Учительница на него кричала, обзывала дураком, и весь класс смеялся. Потом, они перестали смеяться, и учительница сказала, чтобы он больше в школу не приходил. Тимуру стало очень стыдно, и он расплакался.
   Его разбудила мама. Оказывается, уже было утро.
   - Ты чего это всхлипывал во сне? Что-нибудь плохое приснилось?
   - Да, мне приснилось, что меня выгнали из русской школы.
   - Как это: "выгнали"?
   - Учительница сказала: татарину нечего делать в русской школе!
   - Почему она так сказала?
   - Потому, что я не смог прочесть рассказ в книге для чтения, который она задала на дом.
   - Ты что, действительно, плохо читаешь?
   - Вчера читал плохо, а сегодня хорошо.
   - Я тебя не понимаю: "вчера плохо, а сегодня хорошо...". Ты же только встал. Ещё ничего не читал. Откуда ты знаешь, что прочтёшь хорошо?
   Тимур достал книгу, открыл на нужной странице.
   - Вот, послушай! - и прочёл рассказ, заданный на сегодня.
   - Ну что, я бы сказала, что прочёл на "отлично". А что: вчера было хуже?
   - Да. Вчера учительница вызвала меня к доске и попросила прочесть басню Крылова "Слон и Моська". Я прочёл очень плохо.
   - Почему?
   - Потому, что давно отвык от русского языка. Забыл, как произносятся разные слова. Мне было очень стыдно. Она сказала, что будет спрашивать меня каждый день. А я не хочу, чтобы надо мной смеялся весь класс. И когда пришёл домой, я стал вспоминать, как нужно произносить все слова, которые встречаются в рассказе. Вспомнил. Потренировался. И получилось. И я попрошу тебя: давай, дома будем говорить по-русски! Это будет полезно и мне, и тебе. Ты тоже многие слова говоришь неправильно. Ладно?
   - Хорошо! Я согласна!
   - А ты не будешь обижаться, если я буду тебя поправлять?
   - Нет, конечно, сынок! Я буду тебе только благодарна.
   В школу шёл с гордо поднятой головой. Ни с кем не разговаривал, только поздоровался с соседом по парте. Ученики все поглядывали на него с ухмылкой. Он всё замечал, но держался спокойно: он предвидел предстоящий фурор.
   Первым уроком был русский язык. Учительница вызвала к доске нескольких учеников. Те прочли заданный рассказ так, на что каждый из них был способен. Тимур ждал своей очереди. Но учительница, вопреки своему обещанию, его не спросила, а начала задавать новое задание. Тимур поднял руку.
   - А, Маев, извини меня, пожалуйста! Я забыла тебя спросить. - Она посмотрела на часы, висевшие на стене. - Видишь ли, сегодня уже не получится. Мне нужно задать задание на завтра.
   - Елена Ивановна, я могу прочесть задание на завтра! - на чистейшем русском языке настойчиво произнёс он.
   Учительница задумалась. Это нарушение методики. Но попробовать можно. Можно будет исправить ошибки, которые допустит ученик. И если останется время, можно будет прочесть самой.
   Каково же было её удивление, когда "татарчонок" прочёл рассказ без единой погрешности, выразительно, с соблюдением необходимой интонации, и совершенно без акцента, с каким говорил ещё вчера. Удивлённо смотрели и ученики. Перед ними произошло чудо: новичок, едва умевший читать по слогам, с грубым татарским акцентом, рассмешивший вчера весь класс, сегодня вдруг показал всем, как нужно это делать. Он шпарил по книжке так, как не всякий из них мог бы повторить.
   Недоумевала и учительница. Имея немалый педагогический опыт, она, всё-таки, не могла решить, что это: то ли мальчик вчера "валял дурака", а сегодня решил исправиться, то ли, это какой-то необъяснимый феномен. На первое не похоже: не может десятилетний ребёнок так чисто сыграть неуча и неумеху, да и повода для этого у него не было. Она вспомнила его вчерашнее лицо: от стыда он чуть не плакал. Так может сыграть только очень талантливый и очень опытный артист! Но перед нею был ещё ребёнок. Он читал совершенно без акцента, хотя при этом чувствовалась некоторая напряжённость. И, всё-таки, она была в затруднении: какую ставить оценку: совесть подсказывала, что ученик заслуживает - высшую, а внутренний голос шептал: "Он издевается над тобой, а ты ему хочешь поставить "отлично"? Ты должна проучить его! Пусть знает, что с тобой эти штучки не пройдут!"
   Пытаясь поймать его, она внезапно переводила на него внимательный взгляд, надеясь уловить где-нибудь хотя бы мимолётную усмешку, затаённое злорадство или высокомерный жест. Но мальчик стоял серьёзный с гордо поднятой головой, с чувством собственного достоинства. Это был совсем не вчерашний пришибленный ребёнок, не умевший скрыть неловкость и стыд за своё поражение. Значит, остаётся второе: перед нею мальчик с феноменальными способностями и с сильной волей.
   Однако, показывать своё изумление нельзя! Нужно вести себя так, как будто бы ничего особенного не произошло.
   - Хорошо, Маев. Задание на завтра ты выучил хорошо, хотя я его вам ещё не задавала. - Она снова посмотрела на часы. А сегодняшнее задание ты сможешь нам прочесть?
   - Пожалуйста! - Он перевернул страницу. И этот рассказ он прочёл без единой "помарки".
   - Тоже хорошо. А почему ты выучил эти уроки? Я ведь, тебя предупредила, что буду спрашивать весь пройденный материал...
   - А я выучил всё.
   Учительнице снова пришлось сделать вид, что ничего особенного не произошло. Но теперь она была уверена, что новичок приготовил и пройденный материал, не хуже. Значит, перед нею ребёнок удивительной работоспособности. И переживать, что ему трудно будет догонять класс, не стоит. И всё же она согрешила против совести:
   - Ладно, Маев, я и сегодня не ставлю тебе никакой отметки. А завтра я тебя спрошу и по прошлому материалу.
   Тут прозвенел звонок, и учительница отпустила класс на перемену. Больше, в этот день по другим предметам она его не спрашивала. Но заметила, что исчезло его безразличие, с которым он сидел на уроках все прошлые дни. Он меньше ёрзал по парте, не смотрел по сторонам, внимательно следил за её объяснениями. И решила, что мальчик, если и не "вундеркинд", то отстающим, по крайней мере, не будет.
   Найденный им метод тренировки вдохновил его. Теперь ему хотелось отвечать на отлично и все другие предметы. Поэтому, придя домой, он тут же засел за учебники. Всё, что в них написано, он читал вслух и по несколько раз, пока не чувствовал, что может отвечать, не заглядывая в книгу...
   В дверь постучали. Кто бы это мог быть? Толкнул её: на пороге стоял худощавый мальчик, почти на целую голову выше его ростом. Он уже несколько раз видел его в окно.
   - Здравствуй! Ты чего сидишь дома? Пойдём на улицу!
   - Я учу уроки.
   - Уроки можно выучить и вечером. Ты что, - зубрила? - попал он в самую точку.
   - Нет. - быстро сказал он, именно потому, что мальчик угадал род его занятий. И чтобы показать гостю, что он вовсе не зубрила, тут же отложил книжку, говоря:
   - Да, действительно, уроки можно сделать и вечером! Только я здесь ещё никого не знаю...
   - Это - ерунда! Я тебя со всеми познакомлю. Пацаны у нас все - во! - И он вытянул вперёд кулак с торчащим вверх большим пальцем.
   - Тебя, как зовут? - спросил он.
   - Тимур.
   - Тимур? Редкое имя! А меня родители тоже назвали редким именем: - Эдик. Честно, мне оно не нравится. Лучше бы, Генкой... А то - Эдуард!.. Слышал такое имя? Это такой король английский был... Ну, ладно, Тимур, побежали!
   Тимур запер за собой дверь, а ключ положил под половичок, как велела мама.
   - Постой! Зайдём ко мне на минутку! Вот, моя квартира, в самом углу. - Он толкнул самую крайнюю по коридору дверь справа, которая не была заперта, и сказал:
   - Заходи, не бойся!
   Отроковы (такая была фамилия нового знакомого) занимали тоже смежные комнаты, но не две, а три, расположенные буквой "Г": первая - прихожая-кухня, вторая - как и у Маевых, а третья - за счёт коридора, конец которого превратили в комнату.
  Первая комната ничем не привлекала к себе внимания. Там была печь, стоял стол с четырьмя плетеными стульями. Вход во вторую был завешан портьерой, что сразу бросалось в глаза. Такого Тимур в татарских домах не видел. Это сразу зародило в нём какое-то уважение к мальчику и его родителям. Третья комната ещё больше удивила его своей необычностью. В правом дальнем углу, левее окна, расположилось шикарное большое растение с крупными глянцевыми листьями, свешивавшимися почти до пола. Росло оно из широкой невысокой кадушки. Позже он узнал, что называется оно странным именем: "Фикус". В левом - стояла большая кровать, над которой всю стену закрывал большой разноцветный ковёр. На нём наискосок висела длинная кавалерийская сабля в ножнах, точно такая, какие он видел в Симферополе на кавалеристах. Ясно, что это была кровать родителей. А кровать мальчика стояла в ближнем левом углу поперёк кровати родителей, сразу возле двери. Над нею тоже висел коврик, небольшой бархатный с картинкой, изображавшей какой-то эпизод из восточных сказок.
   Нет слов, внимание Тимура было приковано к сабле. Глаза его горели удивлением и восхищением: впервые в жизни он видел так близко настоящую саблю.
  Скорее всего, новый знакомый и рассчитывал именно на такой эффект, пригласив его "на минутку" к себе домой.
   Тимуру сразу расхотелось идти куда-то играть. Он не хотел уходить из этого интересного дома. Кстати, и хозяин не проявлял ни поспешности, ни нетерпения, чтобы поскорее очутиться на улице.
  Увидев на лице гостя нескрываемое любопытство и восторг, он полез на родительскую постель, предварительно вытерев босые ноги о коврик, лежавший возле кровати, и снял со стены саблю вместе с ножнами. Рукоятка её, называемая эфесом, была из слоновой кости, инкрустированной, скорее всего, золотом. Клинок, вынутый из ножен, блестел, словно никель кровати, и тоже был инкрустирован какими-то узорами. Вдоль всего клинка шёл глубокий желобок, который, оказывается, был вовсе не для стока крови, как говорили пацаны, а для придания ему нужной жёсткости.
   Тимур видел в кино, как воины размахивали такими саблями. Однако, когда он сам попытался поднять её одной рукой, то ничего не вышло. Он мог держать её вертикально только двумя руками, настолько она была тяжела. Он тут же поделился своими соображениями с соседом:
   - Как же кавалеристы размахивают им одной рукой, да ещё и рубят? Неужели у них руки не устают?
   - Ещё как устают! Но для этого нужна тренировка, чтобы рубить и фехтовать шашкой!
   - А откуда она у вас?
   - Это папина...
   - А он, что: кавалерист у тебя?
   - Нет. Он - "Красный партизан".
   - Так сейчас же нет партизан. Это раньше они были. А как же саблю? Разрешают её держать дома?
   - Да, у отца есть разрешение.
   - Вот, здорово! Какой ты счастливый! У тебя дома - настоящая сабля!
   - Это ещё что!.. Вот, сейчас ты "Ахнешь"! - И мальчик полез в комод, стоявший у стены против окна между кроватями. Долго там шарил и вытащил ключ. Потом подошёл к массивному письменному столу, стоявшему прямо у окна, и начал открывать замки его ящиков.
   - Задвинь, пожалуйста, ящик комода! - попросил он, продолжая рыться в столе.
   Тимур выполнил его просьбу, но не успел повернуться, как услышал сзади окрик:
   - Стой! Руки вверх!
   Он недоумённо повернулся к хозяину квартиры. Тот стоял у стола и в правой руке держал настоящий большой чёрный наган с барабаном для патронов, направленный дулом на него. Вид у него был такой, будто он, действительно, хочет его застрелить. Потом он поднял его на уровень лица, взял его обеими руками, и, скривив от напряжения губы, нажал двумя указательными пальцами на курок. И тут же раздался громкий щелчок. Это боёк, отскочив назад, сразу же стукнул по барабану.
   От этой шутки Тимуру сделалось неприятно.
  Заметив на его лице испуг, мальчик расхохотался:
   - Не бойся, он не заряжен!
   Только после этого Тимур осмелился подойти к нему.
   - А мне можно подержать его? - робко спросил он.
   - На! Держи!
   Наган тоже оказался тяжёлым. Он взял его, так же, как и мальчик - двумя руками. Нажал двумя указательными пальцами на курок, но боёк не шевельнулся, только больно сдавил пальцем левой руки палец правой, которым нажимал на курок. Повторил попытку ещё раз, расположив пальцы на курке рядом - тоже безрезультатно.
   - Эх, ты! Дай сюда! Вот, смотри, как надо! - мальчик поднял наган, прицелился в зеркало, стоявшее на комоде, и произвёл щелчок, потом - второй, потом - третий. После каждого щелчка барабан самостоятельно поворачивался влево на одну секцию.
   - Вот, здорово! - только и смог сказать Тимур.
   Мальчик положил на место наган, порылся снова в комоде, пряча на место ключ от ящиков стола, повесил на ковёр саблю, поправил перину и накрывавшее её покрывало.
   - Ну, теперь побежали на улицу!
  
   На скамейке, врытой в землю возле ворот дома напротив, на другой стороне улицы, сидели двое мальчишек.
   - Айда, к ним! - сказал Эдик, взяв Тимура за локоть, - Вот, знакомьтесь! Это Тимур, а это вот, Володька, - показал на пацана, который был старше его года на три, - ...и Женька-"Рыжий" - рядом с большим пацаном сидел маленький огненно-красный с веснушками по всему лицу мальчик, моложе Тимура, размахивая босыми ногами. - А вот тот, что ковыляет сюда, - это "Котик". Он, по правильному - Костя, а мы его "Котом" зовём.
   Откуда-то справа, со стороны скал, хромая на одну ногу, приближался маленький мальчик лет семи.
   - Это ещё не всё..! Это только половина нашего отряда. - Сказал Эдик. - Ты чего так рано со школы? Уроков не было? - спросил он, обращаясь к Володьке. Тот почесал затылок с давно не стриженой шевелюрой, лениво заметил:
   - Не пошёл я сегодня... Что-то неохота...
   - Вот, скоро со школы придут остальные: Колька с Вилором и ещё могут подойти братья Котельниковы - Витька с Шуркой и тогда будет наш отряд в полном сборе... Пойдём сегодня на кладбище? - обратился он снова к Володьке.
   - А чо там делать?
   - Я вчера "поджигу" смастерил, попробуем.
   - Покаж!
   - Она дома...
   - Ну, принеси!
   Подошёл Костя.
   - Как дела, Кот? - спросил его Володя, положив руку на его смолистые волосы.
   - Кха-гра-шо! - заикаясь, проговорил тот, широко улыбнувшись. Он не только заикался, но и картавил. Звук "К" у него получался с каким-то особым придыханием.
   - Кхакх тебя з-зовут? - спросил он Тимура, всё так же улыбаясь. Улыбка его была необыкновенно привлекательная и сразу располагала к себе.
   Тимур ответил, тоже улыбнувшись.
   - Кхо-гро-шее и-имя! - прокартавил он. - А меня з-з-зовут "Кхот".
   Эдик принёс тряпичный свёрток. Что такое "поджига", Тимур ещё не знал, поэтому с интересом наблюдал, как Володя разворачивал тряпку. В ней оказался самодельный пистолет. Тонкая медная трубка, заклёпанная с одного конца, двумя медными обручами прикреплена к деревянному основанию, обструганному в виде пистолета. Под стволом из отверстия, выжженного в дереве, торчало медное колечко.
   - Спички купил? - Спросил Володя.
   - Нет ещё. Сбегаю... Надо только денег достать.
   - А тебе, что: батя не даёт?
   - А тебе даёт?
   - Дал бы, если бы у него были...
   Володя погладил рукой ствол "поджиги":
   - Мелковат! Вот, я делаю сейчас... из ружейного ствола! Вот это будет настоящий "самопал". Порохом буду заряжать...
   - А где ты его возьмёшь?
   - Достану!
   Хотелось посмотреть, как эта штука стреляет. Тимур тоже смог бы выточить такой пистолет, вот, где только трубку такую достать?
   - А много спичек надо? - спросил он у Эдика.
   - На один выстрел коробки две пойдёт.
   - Две коробки? Да его разорвёт! - вмешался Володя. - Одной коробки вполне достаточно.
   - Ты что? - крикнул Эдик. - С одной коробки только "пшик" получится! Я же знаю: у меня уже был такой...
   - Это тот, который разорвало?
   - Пошёл ты..! И совсем не разорвало, а ствол сорвало. Потому, что был прикручен тонкой медной проволокой.
   - А куда же ты дел этот ствол?
   - Вот, Котику отдал.
   - Во!.. - сказал Костя и вытащил из кармана медную трубку, заклёпанную и загнутую с одного конца. Сбоку она была пропилена напильником до небольшой дырочки.
   - А сколько нужно денег для спичек? - не унимался Тимур.
   - Чем больше, тем лучше! - засмеялся Эдик. - Ну, на первый случай, копеек пятьдесят надо.
   - У меня есть пятьдесят копеек.
   - Твои собственные?
   - Да. Мои. Мне мама в школу дала.
   - О-о! Молодец! Ты - корень! Тащи скорее твои капиталы! Сбегаем в магазин...
   Тимур впервые оказался в городском продовольственном магазине. Конечно, те сельские кооперативы, в которых он покупал хлеб, сахар и чай, ни в какое сравнение не шли с этим, где было всё, что твоей душе угодно. Конфеты - самый любимый товар - лежали в специальных ящичках на витрине. Их было несколько сортов. Здесь были и любимые "подушечки", килограмм которых стоил четыре рубля пятьдесят копеек. Если взять сто граммов, это будет сорок пять копеек. Были здесь и какие-то грибы в стеклянных банках, которые он никогда не пробовал.
  Стояли маленькие бутылочки, называемые "четвертушками", на которых было написано: "Водка" и к ним была прислонена картонка с ценой: "3руб. 15коп.", написанная жирными чёрными чернилами. В этом же отделе продавались и папиросы, и спички.
   Тимур удивился, когда продавщица подала Эдику вместе со спичками и пачку папирос, на которой было написано: "Спорт" и нарисован мотоцикл с мотоциклистами.
   - А зачем нам папиросы? - удивился Тимур.
   - Чудак! - Курить!
   - А ты разве куришь? - ещё больше удивился он.
   - А ты, что: нет? - в свою очередь удивился приятель.
   Тимур отрицательно покачал головой.
   - Не дрейфь! Научим!
   Бежать обратно в гору было труднее, чем вниз. Но Эдик нёсся вперёд, как на крыльях. Тимур, запыхавшись, еле поспевал за ним. Хорошо ещё, что бежать было недалеко.
   К их приходу компания на лавочке увеличилась ещё на одного пацана. Это был высокий, худощавый, уже можно сказать, парень лет тринадцати с белобрысым чубчиком, зачёсанным набок.
   - Новенький? - серьёзно спросил он, подбежавшего Тимура. - Что ж, будем знакомы: Николай! - и чуть улыбнулся, слегка скривив кончик рта.
   Тимур не знал, как знакомятся люди в городах. Не знал, что при этом называют только своё имя, не добавляя слов: "меня зовут..." или: "моё имя...", или, хотя бы, местоимение: "Я...". Поэтому слова парня принял, как обращение ё нему.
   - Я не Николай, я - Тимур! - поспешил поправить он парня.
   Парень рассмеялся:
   - Да не ты - Николай, это я - Николай! Понял?
   Теперь Тимур понял свою оплошность и тоже рассмеялся:
   - А я сначала понял, что ты меня называешь Николаем... Думаю: "Какой же я Николай? Я не Николай, я - Тимур!".
   Парень вдруг перестал смеяться. Лицо его стало вновь серьёзным.
   - Индюк тоже думал, да в щи попал! - сказал он назидательно и снова чуть скривил одну сторону губ. - Ну, купил спички? - спросил он у Эдика. Тот утвердительно кивнул. - Пошли на кладбище! - и, не ожидая согласия остальных, зашагал к видневшимся в недалеке ржавым воротам с полуоткрытой правой створкой.
   Видимо, раньше кладбище было огорожено тёсаным камнем, хорошо подогнанным друг к другу. Но оно было старое, и потому, забор достаточно разрушился. За ним густел настоящий лес бузины.
   Пройдя немного по центральной дорожке, ребята свернули налево и, не доходя до белевшей впереди, и тоже полуразрушенной, часовенки, прошли между мраморными надгробными плитами и очутились у шалаша, сложенного из свеженарезанных ветвей бузины.
   - Чья это работа? - удивился Николай.
   Володя, несколько смущённый, признался:
   - Это я. Сегодня не пошёл в школу и, от нечего делать, решил сложить шалаш.
   - Молодец! - похвалил Николай.
   Чувствовалось, что во всей этой компании он был признанным лидером. Он вошёл в шалаш и деловито осмотрел его. Он был построен между двумя плитами так, что они, могли служить, как бы, диванами, только очень жёсткими. Пространство между плитами было вытоптано, так что, никаких следов травы там не было. Зато в середине его виднелась ямка, наполненная золой, что свидетельствовало о том, что в ней разжигали костёр. Вокруг него во множестве валялись окурки от папирос.
   - Ну, что, братва, одобрим Володькино начинание, и будем поддерживать порядок в шалаше. Ну-ка, Рыжий, наломай веток и смети все окурки в костёр.
   - Пацаны! А давайте здесь жить! - вдруг обрадовано вскричал Эдик. - Будем здесь варить еду...
   - Из чего? - прервал его восторг Николай.
   - Как?.. Каждый принесёт из дома что-нибудь...
   При этих словах Володька нахмурился, но промолчал.
   - Вот что: если кто сможет взять из дому что-нибудь, но так, чтобы родители не шумели, я согласен. Но, чур! Без обязаловки! Сможешь взять - хорошо! А не сможешь - ещё лучше! - вдруг завершил свою речь Николай, улыбнувшись обычной своей улыбкой, скривив кончик рта. Все рассмеялись его шутке.
   - Ну что, по домам? - предложил Эдик.
   - Зачем?
   - За продуктами...
   - Да, не шебуршись ты! Успеем! Давай, заряжай поджигалу! У кого курево есть? - Николай обвёл всех глазами, оценивая, у кого сегодня оно может быть.
   Эдик вытащил из кармана пачку "Спорта" и протянул ему.
   - О-о! Ещё не распечатанная! Как же ты удержался? - Видимо, он хорошо знал характер каждого из своей компании.
   Эдик выложил на плиту несколько коробок спичек. Николай открыл пачку. Вытащил из неё одну папироску-"гвоздик" и по очереди протянул пачку каждому. Все взяли по папироске. Взял и Тимур.
   Николай помял пальцами ту часть папироски, которая набита табаком. Покрутил её в пальцах. Постучал мундштуком по гладкой поверхности плиты, на которой сидел, и смял мундштук крест на крест. Потом заложил мундштук между средним и указательным пальцами правой руки и, сжав между зубами кончик мундштука, наклонился к Володе, уже прикурившему свою папироску и держащему ещё горящую спичку. Прикурив, он сделал глубокую затяжку, и выпустил дым двумя струями через ноздри.
   Тимур повторил все его движения и взял папироску в рот. Эдик, с любопытством наблюдавший за его действиями, поднёс ему свою тлеющую папироску, чтобы тот прикурил. Но Тимур не понял. Он показал ему свою:
   - У меня уже есть...
   - Прикуривай! - сказал Эдик.
   - Как?
   Эдик взял его папиросу в рот, поднёс к ней свою, зажжённым концом, и прикурил. Сделав несколько затяжек, он передал её Тимуру. Тот набрал в рот дыму и выпустил его между губами, сложенными трубочкой.
   - Ну, как? - спросил Эдик, - Голова закружилась?
   Тимур помотал головой. Николай, не глядя на него, заметил:
   - С чего же она закружится, если он не затягивался?
   Эдик внимательно посмотрел на Тимура:
   - А ну, ещё раз затянись!
   Тимур повторил всё снова.
   - Э-э, дружок! Это называется переводом папирос. Курить надо вот как, смотри! - Он затянулся, открыл рот, показывая клубящийся внутри дым, и потянул воздух в себя.
   - Видел? - спросил, выпуская дым изо рта.
   Тимур, как и в первый раз, набрал в рот дыма, открыл его и с шумом потянул в себя. Но вдоха не получилось. Как только первые клубы его попали в трахею, его заколотил сильный кашель. Эдик, дурачась, похлопал его по спине:
   - Эх, ты - куряка!
   Все смеялись. Но не таков был Тимур, чтобы на полпути остановиться, не добившись задуманного. Как только кашель прошёл, он повторил эксперимент. И на этот раз он закашлялся, но уже после того, как набрал полную грудь дыма.
   Голова закружилась и затошнило, но он не подал виду, потому что все, с любопытством, наблюдали за ним.
   Откашлявшись, он сделал третью затяжку, теперь уже без кашля, но голова продолжала кружиться и всё окружение медленно плыло вправо, а его самого клонило влево. Набралось полный рот слюны, которую он попытался "вычвыркнуть" между зубами, как это делали Николай и Эдик. Но и "чвырка" не получилось, так как её было много. Пришлось сплёвывать обыкновенно, отойдя за край плиты.
   Он всё затягивался и затягивался, широко раскрывая рот, а чтобы его не "водило" от головокружения, сел на край плиты.
   - А вот, так попробуй! - сказал Эдик, выпуская дым через ноздри.
   Это получилось сразу, как только закрыл рот.
   - Смотри сюда! - сказал Володя и, затянувшись, задрал голову кверху. И вдруг, из его рта, догоняя друг друга, полетели вверх круглые колечки дыма и в такт им из его рта, как из тракторной трубы, неслись звуки выхлопа. Поднимаясь вверх, колечки расширялись, теряли форму, а снизу их догоняли всё новые и новые.
   Глядя на него, колечки стали выпускать и все остальные, но такие круглые и чёткие получались только у Володи.
   Попробовал и Тимур, но, как он ни задирал голову, из его рта выхлопывались только клубы дыма.
   - Ну, ещё по одной! - сказал Николай, шелобаном выстрелив свой окурок наружу
  Ребята закурили ещё по папироске. Закурил и Тимур, чтоб только не отстать от остальных, хотя в животе было как-то неприятно. Не мог же он перед всеми показать свою слабость!
   Николай взял у Эдика поджигу, зажал её между коленями стволом вверх и стал по одной накрашивать в него серу со спичечных головок. Делал это он ловко: вставлял спичку головкой в ствол и зажимал её большим пальцем левой руки, а правой выдёргивал из него. Накрошив серу из нескольких спичек, потянул за медное колечко, торчавшее ниже ствола. Вылезла толстая медная проволока, оказывается, служившая шомполом. Вставив её в ствол, утрамбовал серу и продолжал набивать ствол, временами утрамбовывая. Делал он это до тех пор, пока метка на шомполе не совпала с концом ствола. Ещё раз утрамбовал, и, скатав из куска газеты шарик, засунул его в рот, немного помял зубами, затем помял пальцами и воткнул его в ствол. Как Тимур узнал позже, этот комок газеты назывался "пыжом". Затем он сильно придавил пыж шомполом.
   Тимур подумал, что подготовка закончена и сейчас пистолет будет стрелять. Но Николай взял ещё одну спичку, вставил её в специальное отверстие со скобочкой возле пропила в стволе, куда предварительно накрошил серу от одной спички. И только тогда, пригнувшись, вышел из шалаша. За ним вышли все остальные.
   Он взял в левую руку коробок со спичками, поднял правую руку с "поджигой" вверх, туда, где над верхушками деревьев сияло голубое небо с небольшими "барашками" облаков и где, щебеча, беззаботно порхали птицы.
   - Салют в честь нового оружия! - высокопарно произнёс он и чиркнул коробком по головке спички. Спичка зашипела. Он отвернул лицо в сторону. Шипение прекратилось. И когда казалось, что больше уже ничего не будет, из ствола, вдруг, выдохнулось: - "Уф!".
   Тимур от неожиданности вздрогнул.
   - Ура! - закричал Костик. - Глаза его горели нескрываемым восторгом.
   Николай внимательно осмотрел "поджигу" и, удовлетворившись, передал её Володе. Тот снова зарядил её, произвёл выстрел и только потом, отдал хозяину.
   После Эдика стрелял "Рыжий", и, наконец, очередь дошла до Тимура. Он уже знал, что нужно с нею делать. Одно только замечание сделал ему Николай при заряжании: нужно сильнее утрамбовывать серу.
  
  
  
   Держа оружие в вытянутой руке, Тимур чиркнул коробком. Спичка зашипела, Тимур отвернул лицо и зажмурился. Но сколько он ни ждал, никакого "Уф!" не произошло.
   - Осечка! - сказал кто-то.
   Тимур всё держал "поджигу" в вытянутой руке, боясь опустить её и открыть глаза. С мгновенья на мгновение он, всё же, ожидал услышать выстрел. Кто-то взял его за руку. Обернулся, увидел Эдика.
   - Осечка! - повторил он. - Нужно перезарядить спичку. - Он взял "поджигу", вытащил сгоревшую спичку, накрошил серу на "фитильную" площадку, вставил новую и осторожно, чтобы не просыпать серу, передал Тимуру.
   Тимур взял её и снова чиркнул коробком и теперь, не отворачиваясь, смотрел, как она горит. Вдруг руку дёрнуло назад и "поджига", которую он держал с уважением, вырвалась из неё и, пролетев мимо уха, упала куда-то, в кусты за его спиной.
   - Что ж ты так нежно держишь? - упрекнул Николай. - Нужно держать крепко! А если бы это был настоящий наган? Так и убить себя недолго!..
   Обескураженный Тимур полез в кусты искать "беглеца", но Эдик опередил его. Он поднял "поджигу" и бережно поглаживая, стряхивал приставшие к ней комочки земли.
   - Кот, стрелять будешь? - спросил он у хромого мальчика.
   - Не-а! - ответил тот, - Боюсь!..
   - Ладно... Тогда я сам ещё разок пальну. - обрадовался Эдик. И пока другие закуривали по третьему разу, зарядил свой "пистолет".
   Прикурив от папироски Рыжего и, не выходя из шалаша, а только высунув дуло "поджиги" наружу, он поднёс к сере, насыпанной у запального отверстия зажжённую папиросу и, к удивлению Тимура, никакой осечки не произошло. "Поджига" пальнула, выплюнув из дула обгоревший бумажный пыж.
   Вот так, произошло знакомство Тимура с юными обитателями улицы "Тринадцати".
   Жаль, что в классе у него ещё не было друзей! А то, он, обязательно, похвастался бы перед ними о том, как он научился курить и как здорово стрелять из "поджиги". И вовсе не беда, что сегодня он остался без школьного завтрака, деньги на который были израсходованы вчера на папиросы и спички! Зато, сколько он узнал всего нового и получил массу удовольствий!
   Ах, как медленно теперь тянулось время в школе! Обычные четыре урока длились, как четыре дня.
   Со школы он не шёл, а бежал. Так ему хотелось поскорее встретиться с новыми друзьями.
   Подошёл к дому, а на улице - никого. Кинул портфель на стол, быстренько перекусил хлебом с маслом и сахаром и побежал к Эдику. Но дверь их квартиры тоже оказалась запертой... Какое невезение!
   И вот так всегда! Как что-нибудь надумаешь, обязательно возникают какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, мешая выполнению задуманного!
   Ничего не поделаешь! Придётся сначала посидеть за уроками, чтобы потом на это не отрывать драгоценное время!
   Сам занимался уроками и, время от времени, посматривал в окно. Вот, отворилась калитка Женьки и на улицу высунулась огненно-рыжая его голова. Убедившись, что никого ещё нет, снова исчезла. Не знал, что за окном томится ещё одна неприкаянная душа.
   Надо побыстрей закончить выполнение заданий, да бежать на улицу.
   Мимо окна прошёл Эдик, но без портфеля. Учился он в четвёртом классе и считал себя уже вполне взрослым. И, чтобы не быть похожим на "первоклашек", портфеля не носил. Книжки и тетради у него всегда покоились за поясом.
  Он нравился Тимуру больше всех остальных ребят. Он был весёлым и находчивым. Никогда не унывал и всегда придумывал, что-нибудь интересное.
  
   В слободке Русской - старый дом,
   что был тюрьмой когда-то
   до революции, потом -
   казармою солдатам.
   Затем жилым он стал. И в нём
   в двухкомнатной квартире
   я с мамой жил. Мне этот дом
   казался лучшим в мире.
   И в том же доме, но в конце
   прямого коридора,
   в больших трёх комнатах сосед -
   мальчишка жил, с которым
   я подружился ближе всех
   других ребят слободских.
   Хоть он - пацан "и смех, и грех",
   зато был "свойским в доску".
   Мальчишка тот, ни дать, ни взять,
   рождён был стать героем!..
   Есть у него отец и мать,
   и дедушек - аж двое!
   Папаша - "старый партизан",
   Кавалерист-рубака,
   а сын - не то, чтоб хулиган,
   но - парень-забияка.
   Кого ругали больше всех,
   и чьё трепали имя,
   кто вызывал всеобщий смех
   проделками своими?
   А кто был в классе "чемпион
   по драпанью со школы"?
   К чему сомненья! Это он -
   мой лучший друг весёлый!..
  
   Вот, и сегодня, придя со школы, он мимоходом заглянул к Тимуру и позвал к себе. Тимур уже закончил уроки. Осталось только переписать начисто в тетрадь, решённый на черновике, пример по арифметике. Завершив эту работу, он побежал к соседу. Тот доедал свой обед, состоявший из стакана молока с куском хлеба.
   Убрав всё со стола, он предложил поиграть в войну прямо здесь, в квартире.
   В большой комнате из стульев были сделаны баррикады, расположенные друг против друга. Ножки стульев служили пулемётами и пушками. Лёжа за ними и, наблюдая за "противником", в дырочки, имевшиеся в сидениях стульев, они "стреляли" друг в друга и кричали: - "Ура!"
  - Подожди, так не интересно! - вдруг заявил Эдик. - Давай, играть в "прятки"!
   - В прятки - здесь?
   - Да, ты выйди на кухню, а я спрячусь. Ты будешь меня искать. Идёт?
   Тимур вышел. Делать на кухне было нечего, и он стал думать, где Эдик может спрятаться? Было всего три таких места: два - под кроватями и одно - в шкафу. Которое из них он выберет?
   Через некоторое время Эдик позвал:
   - Иди, ищи!
   Вошёл в комнату. Баррикады стояли на своём месте. Вдруг ему показалось, что Эдик никуда не спрятался, а остался за своими же стульями.
  - Застукал! Застукал! - закричал он, подбегая к ним. И в этот момент в лицо пыхнуло жаром, и раздался хлопок выстрела. По комнате пошёл сизый дымок, запахло порохом. Тимур отнял руки от лица и укоризненно посмотрел на друга.
   На друга?.. Да, разве друзья делают так? А если бы он успел к нему наклониться? Ведь так можно и глаза выжечь! Он повернулся и пошёл.
   - Ты куда? Я же пошутил! - Эдик выскочил из-за своей засады, держа в руке поджигу. Но Тимур не оглянулся - его жестоко обидели!..
   Весь оставшийся день он не выходил на улицу. Кстати, после обеда небо нахмурилось, и стал нудить мелкий "осенник". И Женькина лавочка всё время была пуста.
   Уроки были все сделаны и, оказалось, что заняться было нечем. Хотел что-нибудь почитать, да в доме, кроме "Истории ВКП(б)", ничего не нашлось.
   Подумал: - "Надо бы записаться в библиотеку".
   Открыл "Историю" и начал читать вслух. Увлёкся. "Интересная вещь! И, главное, с портретами революционеров и деятелей партии!".
   Портреты он и раньше видел: открывал эту книгу не в первый раз, но читать не приходилось. Решил в библиотеку пока не записываться, а прочесть книгу до конца.
   Вот, группа революционеров-марксистов, среди которых знал Ленина и слышал фамилию "Плеханов". Дальше - портреты членов ЦК РСДРП, потом - членов ЦК РКП(б), среди которых стали попадаться уже хорошо известные фамилии: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин, вот, уже и портреты вождей: Сталина, Свердлова, Дзержинского, Кирова, Ворошилова, Молотова, а портреты Блюхера и Тухачевского были перечёркнуты крест на крест. Они оказались "врагами народа".
   Киров - самый симпатичный после Сталина! Кирова Тимур любил, только жаль, что его убили! Вообще, враги многих убили: Максима Горького, например, и в Ленина стреляли. Теперь уже Ленина нет - он умер. Он был самый первый вождь!
   Вот, почему коммунистам давали "браунинги"!..
   Вспомнил Симферополь и того симпатичного дядю с "браунингом", похожего на папу, каким он его себе представлял. Интересно, где он теперь? Почему он больше к ним не приезжал? У него, наверняка тоже есть сын. Вот, счастливый мальчик! Тоже, наверное, показывает друзьям отцовский "браунинг"!
   А вот, его родного дядю, маминого брата, у которого - дочка "Роза", тоже могли убить враги. Мама рассказывала, что её брата эти враги посадили в тюрьму за то, что он был первым секретарём партийной организации в их родной деревне, в "Рассее", и хотел, чтобы был коммунизм, а они этого не хотели.
   Роза опять прислала маме письмо и просила маму, чтобы она забрала её у мачехи. Иначе, ей там нет никакой жизни!
   Мама сказала, что зимой, когда будут каникулы, они поедут в "Рассею" и заберут её. Поедут через Москву! Вот, это будет путешествие! Ведь он ещё ни разу в жизни не путешествовал! Если, конечно, не считать поездку в Симферополь.
   Он вспомнил, как во время летних каникул ездил туда на подводе с колхозным кучером.
   Из колхоза-миллионер в Симферополь на базар, где была колхозная лавка, часто возили фрукты и овощи для продажи. Машины в колхозе не было и всё это возили на подводах.
   Однажды мама встретила свою подругу, которая жила в Симферополе, и у которой тоже был сын, правда, на три года старше его. Подруга предложила познакомить ребят и попросила, чтобы мама прислала Тимура к ним на недельку погостить. И они договорились. Тимур поехал на подводе, которая везла фрукты на базар.
   Выехали рано утром. Очень рано, как только рассвело. Ехали несколько часов. Ещё тогда у него разболелся желудок... Такое в последнее время случалось у него часто.
   Приехали, когда базар уже "гудел" вовсю.
   Сдав товар в колхозную лавку, поехали в "Дом крестьянина", где возница оставил телегу и лошадей под присмотром конюхов, а сам по адресу, который дала мама, отвёл Тимура в дом её подруги. В руках он нёс большую корзину с фруктами, посланными мамой.
   Был выходной день, и вся семья подруги была дома. Хозяйка уже ждала гостей и сразу же посадила их за стол. Она познакомила ребят друг с другом и посадила вместе.
   Сразу же после обеда Геня (так звали сына хозяйки) повёл гостя в свою библиотеку.
   Да, ему было, чем гордиться. В гостиной стоял большой шкаф, все полки которого были заставлены книгами. Здесь Тимур впервые узнал о французском писателе Жюле Верне и его романах о путешествиях.
   - Ты смотрел фильм "Дети капитана Грандта"? - спросил Геня.
   Тимур помотал головой. Он и слышал-то эти слова впервые.
   - Завтра мы сходим в детский кинотеатр. Там, как раз, сейчас, идёт эта картина... А вот эта книга о знаменитом капитане Нэмо - "Восемьдесят тысяч километров под водой". Ты быстро читаешь? - Тимур пожал плечами. - Вот, возьми её! Пока будешь жить у нас, ты её прочтёшь. У Жюля Верна много книг и почти все про путешествия.
   Ещё он показал ему свои игрушки. Хотя он был уже большой, у него их было много. И, притом, все они были электрическими и самоходными. Такие Тимур тоже видел впервые.
   Неделя в Симферополе пролетела, как один день. Тогда он ещё плохо читал по-русски, поэтому книга так и осталась лежать на столе. Да и времени для чтения, откровенно говоря, не было. Геня водил его по всем интересным местам Симферополя, о которых Тимур и не знал. Вообще, Геня был очень умный и начитанный мальчик...
   Живя в Симферополе, Тимур почти каждый день ходил на базар в колхозную лавку, потому что мама передавала туда фрукты и овощи, а также и письма для него. Однажды, возвращаясь с базара, он увидел стоявшую возле тротуара легковую автомашину с открытой дверцей и сидящего в кабине моряка. На нём была бескозырка с надписью на ленте: "Черноморский флот". Значит, это был не какой-нибудь капитан, а рядовой краснофлотец.
   Тимура, словно магнитом, потянуло к нему.
   - Дядя, вы из Севастополя?
   - Да. А что такое?
   - А я живу в Дуванкое. Вы проезжаете мимо моего дома.
   - Да. Ты что: Хочешь домой?
   - Нет. Я здесь в гостях... Через три дня мама заберёт меня. Она - председатель колхоза имени Тельмана... А вы когда поедете в Севастополь?
   Моряк посмотрел на ручные часы.
   - Часа через два.
   - А вы можете передать моей маме от меня привет?
   - Могу. Я попрошу моего начальника, и мы остановимся в Дуванкое.
   - А вы не рассердитесь, если я попрошу у вас ваш адрес?
   - Зачем?
   - Я буду писать вам письма.
   - Хорошо. Я сейчас напишу тебе.
   Он достал из кармана блокнот и написал свой адрес. Его звали Гаврилов Сергей Иванович. С ним Тимур переписывался всё время, пока жил в Дуванкое. И Сергей Иванович останавливался у них всякий раз, когда проезжал мимо их деревни.
   Когда же переехали в Бахчисарай, Тимур получил от него письмо, в котором он сообщал о том, что закончил службу и возвращается домой в Тамбов.
   Ездил Тимур и в Алушту, но это было очень давно, когда он был ещё очень маленький. И поэтому это он не считал путешествием...
  А вот, Москва! Это - совсем другое дело! Это тебе не Симферополь!.. Хотя Симферополь и был его любимым городом.
  В тот день Эдик больше не заходил. Но зашёл после школы на следующий день и, как ни в чём не бывало, позвал на улицу.
  Тимур отходчив. Повздорив с кем-нибудь, он через некоторое время начинал жалеть о случившемся, искал и находил оправдания действиям товарища и, попутно, осуждал свои. Поэтому на следующий день его симпатии к Эдику взяли верх над обидой и он, больше не вспоминая о ней, побежал с ним.
   В этот день он познакомился с братьями Колесниковыми, которые вовсе и не были похожи на братьев: один был блондин с рыжеватым оттенком, а другой - тёмно-русый и на лицо сходства почти не было. Они не играли серьёзной роли в делах мальчишеской компании слободчан и на окраине бывали не часто. Наверное, у них были какие-то другие интересы. Оно и понятно: те пацаны, что жили на окраине, жили кучно. И каждый из них, перешагнув порог калитки, сразу попадал в окружение "своих пацанов", а Колесниковы жили ближе к центру города у фонтана, из которого поилась вся улица и, чтобы попасть к пацанам, им нужно было подняться аж на окраину.
   Но, зато, когда вопрос вставал о защите чести своей улицы, они были "как штык"!
   Эту отдалённость фонтана Тимур почувствовал в первые же дни. Воду приходилось носить оттуда в чайнике. Ведь нести полведра было неудобно, а полное он никогда бы не донёс. Потом мама купила специально для него два маленьких ведра, которые вмещали в себя столько же воды, сколько входило в одно большое. По виду они ничем не отличались от больших "оцинкованных". Так в простонародье называли вёдра, изготовленные из жести, покрытой цинком, которая также используется для изготовления водосточных труб и кровельного железа.
   Вот, в этих самых вёдрах, делая частые остановки и расплёскивая почти половину их содержимого на штанины брюк, носил Тимур воду из фонтана, представлявшего собой трубку, вделанную в вертикально поставленную каменную плиту. Из неё тоненькой струйкой текла вода.
  В летнюю пору днём эта струйка часто и надолго прерывалась, зато по ночам, она весело журчала без перерыва, образуя маленький ручеёк, терявшийся в щелях между камнями, из которых вымощена улица.
   Поэтому у фонтана образовывались не столько длинные, сколько долгие очереди, в которых иногда приходилось простаивать часами.
  Вероятно, в городе не было единой системы водоснабжения и окраинам, чаще всего, приходилось пользоваться своими, так называемыми, "артезианами". Этим, вероятно, и объяснялось отсутствие на трубке крана, перекрывавшего сток воды тогда, когда она не нужна и открывавшего его в нужный момент.
   Как бы там ни было, но братьев Колесниковых видели на окраине не часто. А в тот день они пришли, и Тимур имел редкую возможность познакомиться с ними обоими сразу.
   Погода стояла прекрасная, ибо октябрь в Крыму - это вовсе не осень, а только конец лета. И, если иногда и бывают дожди, то воспринимаются они, скорее, как благодать, периодически освежающая природу.
   Пацаны решили полазать по скалам. Ведь, в этой затее есть и свои интересные моменты. Например, интересными бывают соревнования на скорость скалолазания. Хотя, для того, чтобы, вообще, лазать по скалам, нужна не скорость, а умение. Делать это умели все, разумеется, кроме Тимура и Кости. Первому это никогда делать не приходилось, а второму не давали изувеченные от рождения ноги.
  Он ещё был героем, этот "Кот"! Это был жизнерадостный мальчишка, никогда не акцентировавший ни чьего внимания на своём недуге. Несмотря на то, что ему не то, что бегать, но и ходить было трудно, он ни в чём не хотел отставать от других, на много старших, ребят. Даже на скалы он лазил, правда, до первой площадки. Поэтому все ребята относились к нему, как к равноправному члену коллектива, только более младшему по возрасту, ни чем не выделяя его. Было совершенно естественным, что "Котик" принимал участие во всех затеях пацанов.
   Когда выяснялось, что кто-то более ловко, чем другие, одолевал подъём в определённом месте, начинали искать более сложные маршруты восхождения. Когда такие находились, то соревнования начинались с новой силой.
   Не все места скал были доступны ребятам, не имевшим никакого альпинистского снаряжения.
  Например, залезть на самый нос "Копек-Буруна" считалось вообще невозможным. Но бесшабашный риск, присущий неосторожным натурам, иногда побуждает их на необъяснимые, с позиции логики, предприятия, особенно, когда они приукрашиваются некоторым оттенком храбрости.
   Тимур, занятый освоением азов, нового для него дела, не обращал внимания на то, какие у кого были результаты. Ему было важно, хотя бы один раз, влезть на самый верх скалы. Но, кое-как, добравшись до первой площадки, он понял, что это - пустая затея: подошвы его ботинок оказались очень скользкими и о дальнейшем продвижении не могло быть и речи!
   Увлёкшись, решением своих проблем, он сначала не заметил, а потом был крайне удивлён, увидев возле себя Костика, который, невесть как, оказался на площадке, на которую, с большим трудом, взобрался сам. Потом, вдруг, из поля зрения исчез Эдик, ни в чём не отстававший от Коли.
   И к тому самому моменту, когда Тимур, взобравшись ещё на одну, почти крошечную, площадку, набирался мужества одолеть последний, но самый опасный для него участок восхождения по почти отвесной скале, рассечённой небольшой вертикальной трещиной, местами поросшей чахленькими кустиками, невесть как прицепившимися к почти голым камням, на которых, до застывания в жилах крови, соскальзывали его подошвы, вдруг раздалось откуда-то справа-сбоку:
   - Эй, пацаны! Давайте сюда к нам!
   Это Володя и Эдик, сговорившись, тайно, никого не предупреждая, вдруг подали голос, стоя на самой макушке носа "Копек-Буруна", размахивая руками.
   Все были ошеломлены: свершилось "чудо", ибо до этого считалось, что этот "нос", вообще, никому не доступен!
  Как они туда попали, никто не мог объяснить. Это, знали только они сами...
   Но вот, в чём загвоздка! В скалолазание есть одна особенность: залазить всегда проще, чем спускаться. Поэтому прежде, чем лезть, нужно продумать, как будешь слезать!
   Этого-то смельчаки и не предусмотрели. И потому, как будут слезать, не знали сами.
  Создалось сложное, если не безвыходное, положение.
   Дело в том, что на "Собачий нос", который выступал из скалы и нависал, примерно, метров на пятнадцать-двадцать над дном долины, являвшейся продолжением "Русской слободки" слева от кладбища, ни с какой стороны попасть невозможно. На него можно спуститься только сверху с помощью каната. Ребята где-то, скорее всего, в Володином доме, достали верёвку, разделили её пополам и обмотали вокруг себя под майками так, что со стороны не было заметно. Затем, уединившись, связали их, привязали к выступу скалы и спустились: сначала Володя, потом Эдик. На конце верёвки сделали петлю, за которую можно было бы держаться и спускаясь, и поднимаясь. Володя, повиснув на петле, понял, что не достаёт до площадки, буквально, на полметра. Не придав этому значения, он спрыгнул. То же самое за ним проделал и Эдик.
  Поскольку, он был вторым, ему и в голову не пришло усомниться в правильности решения товарища.
  Когда же фурор от успеха предприятия прошёл и они решили подняться на скалу, то оказалось, что сделать это сможет только один из них, став на спину или плечи другого. А второму суждено остаться.
  Ребята запаниковали.
  Коля быстро спустился и побежал за помощью.
  Тимур понял, что дальнейшее восхождение нужно отложить до другого раза. А сейчас надо спуститься и принять посильное участие в спасении товарищей.
  Но спускаться по скользким, облизанным дождями, ветрами и временем скалам, оказалось не менее, если не более сложным и опасным, чем карабкаться наверх. Он понял, что вверх лезть было даже проще: ты с близкого расстояния рассматриваешь место, куда потом нужно будет ставить ногу. При спуске же не видно, куда их ставишь. А любая ошибка при этом может грозить срывом вниз.
   Учитывая приличную высоту, ничего хорошего от такого падения ждать не приходится. Поняв это, Тимур растерялся. Руки и ноги задрожали.
   Сейчас все были заняты Володей и Эдиком. И никто не знал, что его положение нисколько не лучше. В этой суматохе о нём совсем забыли. И, главное, обидно, что метрах в пятнадцати слева скала кончается и дальше гора идёт грунтовая, куда Тимур поднимался не один раз. Но туда площадка не тянется. А крикнуть о помощи стыдно: ведь тогда его никуда брать не будут.
   Попробовал взять себя в руки, успокоиться. Ведь, все ребята сюда лазали и никто не расшибся. А он что: хуже других?..
   Но первая же попытка опереться на спущенную вниз ногу, которая тут же соскользнула с казавшегося надёжным уступа, привела к полной потере уверенности. Опять поставил ногу в прежнее положение.
  Решил обдумать ситуацию. Логика подсказывала, что надо лезть наверх. Но оставшийся участок был, действительно, самым сложным и опасным. В таких скользких ботинках не могло быть и речи о риске подняться. А, что же делать? Напрашивается одно решение: надо лезть! Но как? Если бы кто-то хоть корректировал бы: куда ставить ногу, это было бы, может быть, выполнимо... Но внизу никого не осталось - все ушли к собачьей морде.
  Значит, надо ждать! В конце-концов, его должны хватиться! Кто-нибудь ведь должен вспомнить и о нём!
   Вдруг он услышал, что снизу кто-то лезет. Это был Коля и с ним какой-то незнакомый парень. У Коли через плечо перекинут моток верёвки.
   Тимур обрадовался: значит, его хватились, и увидев его бедственное положение, пришли не помощь.
  Но он ошибся: ребята лезли наверх, чтобы бросить Володе и Эдику верёвку, по которой они должны спуститься вниз, а Тимур оказался у них на пути.
   - Ты чего здесь торчишь? - послышалось снизу совсем рядом. - Лезь быстрее наверх!
   - Не могу. - сознался он.
   - Почему не можешь?
   - Ботинки сильно скользят.
   - Эх, ты - скалолаз! Кто же в таких ботинках лазит на скалы? Теперь уж жди, пока мы не залезем! Мы оттуда подадим тебе верёвку. Вилор, давай, забирай правее: обойдём его! - он уверенно полез наверх, за ним так же легко лез и Вилор.
   Ребята скрылись за выступом скалы.
   - Держи верёвку! - услышал он голос Николая. - Возьмись крепко за её конец возле узла и лезь наверх! Мы будем помогать тебе
  Тимур так крепко схватился за конец верёвки, что, казалось, ничто на свете не сможет заставить его отпустить этот спасительный шанс. Ребята легко вытянули его наверх, а он, буквально, "шагал" по скале и через минуту был уже наверху.
  Когда с вершины он глянул вниз, у него закружилась голова.
  Смотав верёвку, коля и Вилор, а за ними и Тимур, побежали на "Собачью голову".
  С верха скалы было хорошо видно ребят, стоявших метрах в двадцати ниже.
  Коля, размахнувшись, бросил им верёвку. Она пролетела мимо Володи, но он не сумел поймать её. Тимур был уверен, что будь то внизу на земле, он обязательно, поймал бы её. Но здесь, на скале, его движения были сильно ограничены. Пришлось тащить её наверх снова.
  Коля решил спуститься ниже. Он скрылся от остававшихся на вершине. Оттуда раздался его голос.
   - Вилор, тут ещё одна верёвка! Это та, по которой они спустились. Она привязана к выступу скалы. Я сейчас свяжу их.
   Он подтянул к себе найденную верёвку, связал концы обеих и бросил вниз.
  Тут на скалу вылезли братья Колесниковы ещё с одной верёвкой. Но она уже не потребовалась. Все собравшиеся дружно взялись за верхний конец связанной верёвки, а свободный конец Коля скрутил наподобие лассо и кинул вниз.
   Первым поднялся Эдик.
   - Фу-ты! Чёрт! - с улыбкой выругался он. - Думал уже, что придётся ночевать на этом чёртовом носу.
   - Ночевать, пожалуй, не смог бы: как только уснёшь, то сразу можешь оказаться на том свете!
   Вторым вытаскивали Володю. Все, в том числе и Эдик, снова ухватились за верёвку.
   - Володь! Ты готов? - крикнул Коля.
   - Готов! - ответил голос снизу.
   - Тогда поехали! Ну-ка, хлопцы, навались!
   По мере того, как верхний конец верёвки удлинялся, последний из пацанов перебегал вперёд и хватался за верёвку. Таким образом, втащили Володю, чуть не бегом.
   - Стойте, вы - черти! - закричал он, разинув рот до ушей. - Вы меня чуть не расшибли об скалу. Вот, смотрите! - показал он, засучив штанину, на свежесодранную кожу на колене.
   И, тем не менее, все были довольны. А как пацанам выразить свою радость?
  Конечно, надо толкнуть стоящего рядом, да так, чтобы тот упал. Поэтому, когда вылезли на плоскогорье, все стали толкать друг друга и падать на мягкую, заросшую пожелтелой травой, сочную землю крымского плато.
   - Как же вы, всё-таки, очутились там? - наконец спросил Коля, оттирая пот со лба.
   - А хрен его знает! Решили залезть на "Бурун", ну и лезли, помогая друг другу. - схитрил Володя. Потом серьезно: - Сначала хотели вас подразнить, а как залезли, так хоть плачь! - Поняли, что самим нам не слезть.
   - Забыли поговорку: "Попэрэд батьки в пекло не лезь"! Вот, сами себя и наказали. Наперёд будете умнее!
   А Тимур сделал для себя вывод:
   "Прежде, чем что-то совершить, надо подумать о том, как потом из создавшегося положения можно будет выйти".
   Конечно, не во всех случаях жизни он придерживался этого правила, но в серьёзных ситуациях оно само "высвечивалось" в памяти и не раз помогало ему.
   После этого случая, смельчаки не раз ещё забирались на "Собачий нос", но делали это, обязательно, прихватив с собой длинную верёвку, которую двое или трое держали наверху, а остальные спускались, а затем, поднимались по ней.
   Вернувшись домой, Тимур спросил у Эдика:
   - Почему Вилора так странно назвали: "Ви-лор"?
   - А что тут странного? "Вилор" - это значит: "Владимир Ильич Ленин, Октябрьская Революция". Из первых букв этих слов и получилось: "ВИЛОР".
   - А-а! А я думал: какой же это национальности имя такое?..
   - Кто его знает, какой он национальности... Не знаю: еврей он или грек? Какая нам разница! Парень он хороший - вот и всё! - подумав немного, Эдик продолжил: - По крайней мере, мама его - тётя Зина - русская. Она - Коннова. А вот, у отца фамилия чудная, без пол-литры не выговоришь: Ру-же-о-ки-ят! Понял? - Ружеокият! - повторил он, сделав ударение на последнем слоге.
   - Ру-же-о-ки-ят. - повторил Тимур. - Ты прав, что не выговоришь. А Колькина фамилия как?
   - О-о, Колькина? У него - чисто русская: Голоулин. Значит, давние его предки, наверно, были пчеловодами, да только, ни хрена у них в ульях не было: ни мёда, ни пчёл - пустые, то есть, голые улья.
  Теперь Тимур знал всех ребят своей улицы по именам. Вилор оказался, действительно, умным парнем.
  Учился он отлично. А из своей квартиры сделал настоящую лабораторию. И чего только там не было!
  Однажды у Тимура не получилась задачка по арифметике. Сколько ни бился, ответ не совпадал. Было это в воскресенье. Зная, что Вилор - отличник, решил обратиться к нему. Подойдя к двери соседа, вдруг услышал звуки скрипки. Кто-то играл знакомую мелодию. Постоял, послушал, боясь прервать игру. Дождавшись паузы, постучал. Услышал:
   - Войдите!
   Толкнул дверь и увидел Вилора, стоявшего со скрипкой и смычком в руках.
   - А, это ты? Заходи!
   - У меня задача не получается. - сразу изложил он причину посещения.
   - По математике, что ли?
   Математикой Тимур считал высшую ступень арифметики, а так, как любил конкретность, уточнил:
   - По арифметике...
   Парень улыбнулся. Положил скрипку на кровать и взял в руки задачник.
   - Которая?..
   - Сто вторая...
   Пока Вилор вникал в условие задачи, Тимур оглядывал квартиру.
   Да, жил он беднее своего соседа напротив, то есть Эдика. И коврики над кроватями были проще, да и сами кровати не такие блестящие, без "финтифлюшек". Зато скрипка была настоящая - большая.
   - У меня тоже есть скрипка. - похвастал он.
   Вилор оторвался то задачника и улыбнулся:
   - Играешь?
   - Немножко. Не так, как ты.
   - А откуда ты знаешь, как я играю?
   - Слышал, когда стоял за дверью.
   - А-а!.. И как? Понравилось?
   Тимур кивнул.
   - Хочешь, буду учить тебя?
   У Тимура заблестели глаза.
   - А это можно?
   - Почему же нельзя? Можно.
   - Прямо сейчас?
   - Прямо сейчас... Подожди, куда ты?
   - За скрипкой...
   - А задача?
   - А-а, в другой раз...
   - Нет, погоди! Так не пойдёт!.. Сначала решим, а уже потом займёмся музыкой!
   Арифметику Тимур не любил, воспринимал её туго и в любой момент был согласен забросить её подальше, чтобы не портить радости жизни.
   Предвкушая предстоящие занятия музыкой, он совершенно не вникал в объяснения соседа, а только согласно кивал головой. И, в конце-концов, получилось так, что задачку решил сам Вилор, а Тимуру оставалось только переписать решение в тетрадку.
   Сбегал домой, отнёс тетрадку и принёс скрипку. Вилор настроил струны и попробовал на ней сыграть, но она издавала только скрипучие звуки. Он достал из ящика стола коробочку, вынул из неё кусок прозрачного оранжевого камня и стал натирать им смычок. При этом не то со смычка, не то с камня сыпалась светлая пыль. Видимо, смычок из-за долгого неупотребления высох, и теперь нужно было камнем заглаживать шероховатости конского хвоста, из волос которого, как знал Тимур, делались смычки.
   Вилор опять взял скрипку, и вдруг она запела. Тимур был удивлён чистотой звуков, исходивших от его собственной скрипки.
   Они, как струйки разноцветного дыма, расплывались по квартире, переплетаясь между собой, заглядывали под стол, под кровать, лизнули край шкафа, от чего его стёкла тонко зазвенели, подпевая скрипке, ударились в стёкла окна и, найдя открытую форточку, по очереди выходили во двор. Прошелестев по двору, оттолкнувшись от сараев и кирпичной стены, подпиравшей гору, поднимались вверх и, огибая кусты шиповника и барбариса, устремлялись на гору, где, смешавшись со струями воздуха, стекавшими на город со стороны плоскогорья, таяли, превращаясь в ничто.
   Тимур стоял, раскрыв рот, и слушал. За всё то время, пока скрипка была у него, она никогда не издавала таких прекрасных звуков. По своему неведению он думал, что она плохо звучит потому, что она - детская, хотя и была похожа на настоящую. Теперь он видел, что виновата в том не скрипка, а "скрипач". А может, это камень такой волшебный?..
   - А что это за камень? - спросил он, когда Вилор кончил играть.
   - Это не камень, - Вилор улыбнулся. - Эта штука называется "канифоль". Это минерал такой. Знаешь, что такое "минерал"?
   - Ц! - издал Тимур звук, означавший у крымских татар отрицание, покрутив головой.
   - Нет. Я соврал. Это не минерал. Это высохшая смола с хвойных деревьев. Знаешь, что такое "смола"? Вот, клей на дереве видел?
   Клей на дереве? Это Тимур давно уже знал. Он поел его предостаточно.
   - Это я знаю. Его едят...
   - Едят, да не всякий. С фруктовых деревьев едят. А этот есть нельзя. Им натирают смычки и ещё его используют при пайке. Ты видел, как паяют дыры в кастрюлях?
   Тимур видел в деревнях людей, которые ездили в крытых повозках и кричали: "Вёдра, кастрюли паяем!". А вот, как они это делают, он не видел. Поэтому он не сразу ответил.
   - В общем, я смотрю: многого ты ещё не знаешь. - констатировал Вилор. - Как учишься-то?
   - "Хорошо"... - ответил Тимур, и, подумав, что у него иногда бывают и "уды", добавил: - и... "удовлетворительно"...
   - Значит, в "ударники" не выбился? Зря!.. От "уда" до "неуда" - всего полшага. Нужно учиться на "отлично", хотя иногда можно получить и "хорошо"... Это разрешается. А вот, "удовлетворительных" отметок не должно быть. Понял?
   Тимур вздохнул:
   - В деревне я учился только на "отлично", - сказал он тихо, - а здесь не получается. - и он посмотрел прямо в улыбающиеся глаза соседа.
   - Ну, если ты попробовал "отличных" отметок, то, я думаю, ты подтянешься. Это, знаешь, какая штука - отличная отметка? Это - как рахат-лукум: раз попробуешь, и ещё хочется... Ел, когда-нибудь, "Рахат-лукум"?
   - Нет. А что это такое? - Конфета, что ли?
   - Что ты! Это в сто раз вкуснее...
   - Вкуснее шиколадки в золотой бумажке?
   Вилор задумался:
   - Ну, если в золотой бумажке... - он сделал ударение на слове "золотой", - тогда, может быть, и не вкуснее. Но, всё равно, очень вкусно!
   - В золотой бумажке я пробовал... - задумчиво произнёс Тимур и признался: - Всего один раз...
   Занятия музыкой оказались не такими уж приятными, как предполагал Тимур. Он думал, что Вилор начнёт показывать, куда надо нажимать пальцами, когда играешь какую-нибудь мелодию. А вместо этого он достал какие-то "ноты" и стал объяснять какие-то "фасоли". Интерес Тимура к занятиям сразу угас. Он слушал невнимательно и ничего не понял. На его просьбу показать какую-нибудь песню. Вилор ответил:
   - Дойдём и до этого. Но сначала надо выучить весь звукоряд, запомнить, как располагаются звуки на нотоносце, как обозначается их длительность, полутоны и ключи. Потом разучим гаммы... И, уже после этого, будем учить отдельные вещи. Согласен?
   Тимур кивнул, хотя совершенно не был согласен. Он понял, что сегодняшнее их занятие музыкой было первым и последним. И чтобы перевести разговор от неинтересной темы, спросил:
   - А что это за проволочки у тебя на кровати?
   Вилор внимательно, как бы изучая, посмотрел на него, встал и подошёл к кровати. Он что-то сделал и у изголовья загорелась маленькая электрическая лампочка. Таких чудес Тимур ещё не встречал. Он восхищённо переводил взгляд то на лампочку, то на Вилора.
   - Как ты это сделал?
   - Очень просто. Вот, смотри: - он приподнял покрывало, свисавшее с кровати и закрывавшее подкроватное пространство. - Это аккумулятор, - он показал на какой-то ящик, - от него идут два провода к выключателю, а затем, - к лампочке. Выключатель соединяет или разрывает электрическую цепь...
   - А что находится в аккумуляторе?
   - Это долго объяснять, но, в основном, - соль...
   - Обыкновенная соль, которую мы едим?
   - Обыкновенная соль и... цинковые и свинцовые пластины.
   - Ну, ты и - талант!.. - только и мог вымолвить Тимур, с уважением глядя снизу вверх на Вилора.
   - Ты тоже будешь талантом, когда будешь учиться в седьмом классе. Если, конечно, будешь хорошо учиться, без "удов".
   С этого момента высокий Вилор стал ещё выше в глазах Тимура. Да, пожалуй, среди всех его знакомых пацанов, такого умного, как он, больше нет.
   Дела в школе постепенно налаживались: "уды" сменялись "хорами". А иногда в тетрадях появлялись и "отлы".
   Скрипка снова повисла на стене, на узенькой голубой ленточке, привязанной к грифу. Правда, на комоде появилась и маленькая коробочка с надписью: "Канифоль".
   Мама ни разу не упрекнула его за то, что он так упорно добивался, чтобы она купила ему и балалайку, и скрипку, а сам на них не играет...
   Так они и жили вдвоём, признаваясь друг другу в крепкой любви. О папе, зная её отрицательную реакцию и не желая её расстраивать, он больше никогда не заикался, хотя сам, время от времени, всё же вспоминал:
  
   ...А жил я с мамой - папы нет!
   И в том была задача:
   Ведь для мальчишки в десять лет
   отец немало значит!
   Он - и защита, и закон,
   и мудрость жизни знает...
   Красивей и сильней, чем он
   Вообще-то не бывает!
   А мама... все-таки, она,..
   хоть член бюро райкома,
   самой-то помощь ей нужна,..
   хотя бы и по дому!..
   Она всё крутится одна,
   везде поспеть ей надо.
   С утра в работе допоздна,
   а дома - ещё чадо!
   Работа нервная, зудит
   чесоткою на теле:
   попробуйте руководить
   промышленной артелью!
   Всю душу вытряхнет из вас
   промышленное бремя!
   Во всём хозяйский нужен глаз
   к тому же, нужно время.
   А время жмёт вперегонки -
   минуты пролетают.
   И сутки стали коротки -
   на сына не хватает.
   А нынче дети... знаю сам,
   как глаз за ними нужен
   ежеминутный, по часам,
   да и ремень, к тому же!..
   Не хмурьтесь, батенька, не вдруг
   я вспомнил эту штуку:
   Для вас она - поддержка брюк,
   а, вот, другим - наука!
   Не верьте умным словесам
   на тему воспитания
   и посвящённых чудесам
   словесного влияния!
   Всё это - выдумки людей,
   толкающих науку...
   Куда? - Не важно! Лишь бы в ней
   найти себе поруку!
   Природа исстари ещё
   учила нас довольно:
   "Не трогай то, что горячо,
   не лезь туда, где больно!".
   И этот жизненный закон
   перечеркнуть не смогут
   ни блеск известнейших имён,
   ни тщанья демагогов!
   А потому считаю так:
   наука - пусть наукой!
   Но в доме должен быть "кушак"
   в шкафу или на брюках!..
  
   Однажды, придя с работы, мама сказала:
   - Тимочка, у меня есть новость!
   - Какая?
   - Меня переводят на другую работу.
   - Опять - другая работа! А куда тебя, на этот раз, переводят?
   - Председателем ювелирно-филигранной артели.
   - Что это ещё за артель? Я, что-то, о такой не слышал.
   - Это - артель, в которой делают всевозможные национальные украшения. Помнишь, когда на концертах танцовщицы выступали в костюмах, на которых нацеплены всякие побрякушки?.. Пояса, украшенные золотом и серебром,.. разные, там, брошки...
   - А почему твои руководители не хотят, чтобы ты работала в Райкоме? Ты что: плохо работала?
   - Наоборот, потому что я хорошо работала, меня повысили. Кроме того, прежнее руководство артелью проворовалось: у них оказалась большая недостача золота и серебра. На их место нужны честные люди - коммунисты!..
   - А что, коммунисты не воруют? - он вспомнил, как сам воровал продукты из дома для кладбищенского шалаша.
   - Нет. Настоящие коммунисты никогда не воруют! Вот представь себе: отдельная комната и в ней на полочках разложено много золота. Я вхожу туда одна. За мной никто не наблюдает, никто не подсматривает. И я не имею морального права взять себе ни маленького кусочка. Потому, что я - коммунистка!.. И если после моего ухода там пропадёт сколько-нибудь этого драгоценного металла и меня заподозрят в краже, я буду стоять с гордо поднятой головой, потому что я знаю, что я - чиста! И я не поддамся ни на какие уловки, потому что я знаю, что я - чиста! Понял, что значит настоящий коммунист? Он должен всегда быть честным перед партией и всегда должен подчиняться её порядкам...
   - А вот, ты всегда говоришь, что коммунист обязан присутствовать на партийных собраниях, что бы с ним не случилось. А если ты заболеешь?.. Или, если на улице - каменный дождь?..
   - Даже, если я заболею, я обязана прибыть на собрание. И если большинством голосов собрание освободит меня, только тогда я имею право покинуть его. То есть, от присутствия на собрании меня может освободить только смерть!
   - Ох, какие у вас строгие порядки!
   - Да, только так можно поддерживать партийную дисциплину. А не можешь, уходи из партии!.. А в отношении каменного дождя: такого явления в природе не бывает. Но может, скажем, на улице быть стрельба. И в этом случае, если меня не убьют, я обязана прибыть!
  Вероятно, мама здесь "перегнула", но ей нужно было убедить сына в том, что партия - это понятие серьёзное, что это - не игра в "бирюльки".
   - А когда я подрасту, меня примут в партию?
   - Если будешь достоин, примут...
  И тут не полная откровенность, так как она знала из собственного опыта, что в партии, к сожалению, состоят и люди, которые, по её мнению, не вполне достойны высокого звания её членов.
  Как бы там ни было, но комнату с золотом Тимур запомнил на всю жизнь. И это стало его кредо...
  
   В то время существовали "общие выходные", такие, когда отдыхали все. И были простые "выходные", когда почему-то, отдыхали не все. "Общие выходные" бывали не часто: раз или два в месяц. Почему это было сделано, Тимур не знал, да и не интересовался: школьники отдыхали все выходные.
   В один из таких "Общих выходных" кто-то из пацанов, кажется Эдик, предложил:
   - Айда в Ханский дворец! Там сегодня моряки будут...
   - Понравилось? - улыбнулся Николай.
   - А что? - Интересно!
   - Все хотят? - Николай оглядел всех по очереди и остановил взгляд на Вилоре.
   - Нет, я не пойду! - ответил тот. - Хватит с меня и одного раза! Сходите, поразвлекайтесь!
   - Ну, ладно! Пошли!
   Пошли вниз по улице до фонтана. От фонтана свернули налево - на Татарскую слободку, которая в этом месте с поворотом сливалась с Русской. Прошли мимо Райкома партии и спустились прямо к мосту у входа в Ханский дворец. Во дворце играла музыка и на площадке моряки танцевали с девушками.
   Почти каждый общий выходной сюда приезжали моряки и здесь организовывались танцы.
  
   Ханский дворец - это двухэтажный архитектурный ансамбль подковообразной формы, выгнутостью в сторону большого каменного моста через Чурук-Су.
   Напротив моста находился вход в виде ажурных ворот. Строения были деревянные с цветными стёклами веранд на вторых этажах, окружённые со всех сторон палисадниками.
   Вот, в одном из таких палисадников и воздвигнут, воспетый Александром Сергеевичем Пушкиным "Фонтан "слёз"", представлявший собою вертикальную каменную плиту с серией полукруглых "карманов", похожих на балкончики, видимо, должные изображать веки плачущих, в которые сверху поочерёдно стекала каплями вода, имитировавшая слёзы.
  
   Внутри "подковы" строения располагался двор, посредине которого был разбит сквер с песчаными дорожками. В его глубине вырыт пруд, омывавший декоративный "Крымский полуостров". Этот полуостров представлял собою живую карту Крыма, а пруд - Чёрное море. Дальше ландшафт двора поднимался вверх, переходя в склон горы. За невысоким каменным забором, перпендикулярно делившим двор на две части, начинался дворцовый сад.
   Не от него ли город получил своё историческое название? Ведь сочетание слов, слившихся в его названии можно перевести, как - "Садовый дворец".
   Для того, чтобы попасть непосредственно в дворцовые помещения, являвшиеся музеем, необходимо было купить в кассе билет, который стоил тридцать копеек.
   Ребятам не нужны были музейные экскурсии. Их интересовали парочки, устраивавшие себе любовные ложи под кустами в глубине сквера. Вот, такое было любопытство у тогдашнего молодого поколения!
   В прошлое своё посещение, по рассказу Эдика, они были свидетелями экстраординарного события: вдруг в глубине сквера раздался истошный крик. Когда на него сбежались люди и, конечно, в первую очередь пацаны, то под одним кустом увидели девушку, лежащую на спине. Она не могла самостоятельно подняться - между ног у неё торчала пустая чекушка из-под водки, стоившей три рубля пятнадцать копеек.
   Тимур, как всегда, не понял и спросил:
   - А зачем она торчала?
   - Вот, мы тоже задали себе такой вопрос. Как нам объяснили другие пацаны, которые уже не первый раз видели такое, это моряки так наказывали б...ей.
   - А за что наказывали?
   - Ну, причины могут быть разные: кого - за измену, а кого, может, за то, что наградила...
   - Как это: "наградила"?.. Чем она может наградить?.. Не орденом же!..
   - Ну, мало ли чем!.. Например, триппером, а то ещё хуже - сифилисом.
   - А что такое "сифилит"?
   - А ты что? Не знаешь, что такое "сифилис"?
   - Не-а!..
   - Ну, а "триппер" знаешь?
   - Ну, нет же! Я ж сказал тебе...
   - Слушай, где ты жил, что ничего не знаешь? Да про это даже Кот знает!
   - А ты, как будто не знаешь, где я жил! - В деревне...
   - Так вот, запоминай: и триппер и, ещё хуже, сифилис - венерические болезни!
   - А зачем мне это помнить? Я же не болею...
   - А ты знаешь, что такое "венерические болезни"?
   - Нет, конечно...
   - Ну и зря! Вот, когда заболеешь, тогда узнаешь! Венерические болезни это такие, которые передаются половым путём...
   - Это, что ещё за путь?.. Через пол?..
   - Это, когда мужчина и женщина... - он остановился. - Да ты, наверно, и этого ещё не знаешь!..
   - Чего не знаю?
   - Ну, что делают мужчина и женщина в постели?
   - Ты что?!. За кого меня принимаешь? Знаю, чем занимаются...
   - Ну, слава богу: хоть это знаешь!
   - А бога, между прочим, нет!
   - Так вот, - продолжал Эдик, не обращая внимания на его замечание о боге, - если кто-нибудь из них болеют триппером или сифилисом, то после этого и другой, обязательно, заболеет.
   - А это очень больно?
   - Не знаю, я не болел. Потому, что я - ещё "целка"!
   - А-а! Это, как девчонка!.. - рассмеялся Тимур.
   - Вроде, как... Так вот, мужчина, у которого триппер, ходит враскорячку. Вот, так: - И он прошёлся по комнате, широко расставляя ноги.
   - А почему?..
   - Наверно, нормально ходить больно... А вот, у кого сифилис,.. так у того отваливается нос.
   - Ну-у! Вот это - да!..
   - Есть такой анекдот: Идёт, значит, мужчина. К нему подходит проститутка и говорит: - "Не хотите получить удовольствие?". А мужчина отвечает: - "Я уже получил!" - гнусаво проговорил Эдик и засмеялся.
   Вечером Тимур рассказал маме о том, что был с ребятами в Ханском дворце, но о причине посещения умолчал. А мама подумала, что ребята интересуются историей города.
   - Вот, молодцы! - похвалила она. - Давайте, на следующий общий выходной съездим на Чуфут-Кале! Я тоже там, к моему стыду, ещё ни разу не была.
   Мама рассказала, что Чуфут-Кале - еврейская крепость. По крымско-татарски "Чуфут" - еврей, "Кале" - крепость. И "построена" она в отвесной скале.
   Тимур сказал ребятам о мамином предложении, но согласился ехать только Эдик. Остальные по различным причинам отказались.
   В запланированный общий выходной втроём поехали в Чуфут-Кале на экскурсионном автобусе.
   Сели в него возле Ханского дворца и поехали по долине вглубь. И, удивительно, если долина, в которой расположена Русская слободка, с продвижением в глубь, постепенно поднимается в гору и переходит в плоскогорье, то долина Чурук-Су, наоборот, углубляется и превращается в каньон с крутыми скалистыми берегами, высотою более ста метров.
   Правда, примерно, в середине пути берега резко расходятся в стороны, образуя обширный оазис, с огромными многовековыми деревьями, превращённый в парк, где по выходным дням собирается народу даже в несколько раз больше, чем в Ханском дворце. Там тоже были моряки...
   Дальше дороги не было и предстояло идти пешком.
   За парком, берега долины снова сходятся, превращая её в ещё более глубокий каньон. Теперь шли по тропинке друг за другом - цепочкой.
   Вдруг, мужчина, шедший впереди, обернулся, показывая рукой попутчикам вверх на скалу по левую руку. Тимур увидел там неровные прямоугольники, выбитые прямо в скале. Подойдя ближе, все увидели слева высокую лестницу, тоже выбитую в скале. Женщина-экскурсовод сказала, что там более девятисот ступенек. Стали медленно подниматься. Экскурсовод предупредила, чтобы никто не оглядывался вниз, иначе может закружиться голова и человек может сорваться.
   Поднимались довольно долго.
   Наконец, оказались на площадке, похожей на прихожую. Отсюда по коридорам экскурсовод провела всех по комнатам, объясняя назначение каждой из них. Были там и кухня, и ванная с выбитым в камне глубоким корытом, и спальня с кроватями выдолбленными в скале...
   В конце-концов, пройдя по коридорам и каким-то лестницам, оказались в глубоком окопе, из которого ступеньки вывели на плоскогорье.
   Вокруг были полуразвалившиеся остатки каких-то каменных строений. Отсюда по тропинке пошли в направлении к городу. Как объяснила экскурсовод, спускаться по лестнице, намного опаснее, чем подниматься, потому что всё время видишь себя на огромной высоте, чего многие экскурсанты не переносят.
   Тимур посмотрел вниз и голова, действительно, закружилась.
   В долину спустились в районе парка, откуда автобус доставил их снова к Ханскому дворцу...
   В классе Тимур рассказал ребятам про посещение Чуфут-Калы и про то, как он со слободскими пацанами лазал по скалам. Сосед по парте Руслан предложил мальчишкам:
   - А давайте, завтра, после уроков, сходим на скалы!
   - Почему: "завтра"? Давайте, сегодня! - возразил мальчик по фамилии Богданов. Звали его Славой.
   Мальчик этот, почему-то, сразу невзлюбил Тимура и всегда относился к нему противоречиво. И сейчас его предложение пойти сегодня, вероятно, было продиктовано этим. Однако, Тимур не стал возражать.
   - Можно и сегодня... - согласился он.
   После уроков человек семь мальчишек с портфелями пошли с Тимуром. Среди них был и Богданов. Дойдя до базара, Тимур, полагая, что они идут на их скалы, повернул на свою улицу, но Богданов запротестовал:
   - А чего идти аж туда? - сказал он, - Пойдём на Топ-Каю!
   Тимур ни разу не поднимался на Топ-Каю и не знал, можно ли на неё, вообще, влезть, поэтому он возразил:
   - Мы же договаривались полезть на наши скалы, а не на Топ-Каю. Это, во-первых; а во-вторых: куда мы денем наши портфели? Или ты, собираешься с портфелем лезть? С одной свободной рукой? Ты когда-нибудь лазил на скалы?..
   Но тот, видимо, специально нарывался на скандал.
   - Больше тебя лазал! И, вообще, чего ты командуешь? Пошли сюда, пацаны! - сказал он, повернув налево.
   Все пошли за ним потому, что они с первого класса были "своими", а Тимур - новичок. Пришлось и Тимуру повернуть за ними.
   Когда дошли до подступа скалы, дальше подъём оказался невозможным, так как гора поднималась слишком круто, а скала как бы врезалась в почву горы.
   - Ну, что дальше, "командир"? - съязвил Тимур.
   - А ты чего лезешь, татарчёнок?
  Богданов положил портфель на землю и весь его вид говорил, что он хочет драться. Тимур понял, что драки не избежать и тоже положил портфель на траву. Он понимал, что если сейчас он откажется от драки, то это навсегда подпортит его авторитет среди одноклассников.
   Они оба, как два петуха, задрав головы, стояли друг против друга поперёк склона горы, а остальные ребята с любопытством окружили их.
   Живя среди русских, Тимур уже привык считать себя одним из них, и слово "татарчонок" принял за оскорбление, которое разозлило его. Но начинать первым он все же не собирался. А вот, Богданов, провоцировавший драку, решил ударить первым, чтобы сразу же, одним ударом, разрешить конфликт в свою пользу. Поэтому в правую руку он вложил всю свою силу.
   Тимур, до сих пор не научившийся драться, как-то интуитивно уклонился от его удара, нагнувшись влево. Противник же не ожидал, что он так ловко уклонится. Не встретив сопротивления, кулак Богданова проскользнул мимо головы Тимура и он по инерции навалился на его плечо. А так, как они стояли поперёк уклона, то правое плечо Тимура было ниже, левого. И ему ничего не оставалось, как ещё больше опустить его и, с разворотом вправо, сбросить противника с себя.
   Богданов упал на левый бок и, увлекаемый инерцией разворота, перевернулся на спину. Тимур в ярости бросился к нему. В таком состоянии он мог растоптать его. Но, вдруг, встретив вопросительно умоляющий взгляд лежащего перед ним мальчика, он тут же остановился.
   - Вставай, драчун! - с презрением, повелительно, произнёс он и поднял с земли свой портфель, давая понять, что инцидент исчерпан.
   На следующий день, перед началом уроков, Богданов сам подошёл к нему. Его, как будто, подменили. Он улыбался, будто вчера между ними ничего не произошло. Со стороны можно было подумать, что он встретил хорошего друга.
   - Слушай, Тимур!.. Знаешь, я вчера был неправ!.. И, если не возражаешь, давай дружить!
   Тимур был миролюбивого нрава, поэтому сразу согласился. Так у него в классе появился, вполне официальный друг.
   Слава Богданов жил, как раз, по пути на Чуфут-Кале и после Тимур частенько бывал у него дома. Дом его стоял прямо на берегу Чурук-Су, правда вода в ней в этом месте ещё не была такой грязной и вонючей, как в городе. Рядом с домом проходило шоссе, а за ним возвышалась отвесная скала. Уже здесь рельеф местности напоминал каньон
  Однажды Слава принёс в школу темновато-серый камень, весь усеянный блестящими жёлтыми крапинками.
   - Что это? - спросил Тимур.
   - Это - камень, - сказал Слава. - Он называется "руда". А вот это блестит золото.
   - Ух, ты-ы! А где ты его взял?
   - Нашёл на горе. Там, если поискать, можно ещё найти.
   - А далеко - эта гора?
   - Нет. Прямо здесь, за школой...
   - Давай, после уроков полезем!
   - Давай!..
   После уроков они вдвоем полезли на гору вдоль забора Ханского дворца. И, действительно, вскоре нашли один камешек, правда, поменьше, чем Славин. Взобрались на самый верх и здесь, чуть ли не на каждом шагу им стали попадаться камни, усыпанные сверкающими на солнце крапинами. Они набили ими все карманы и даже наполнили портфели.
   Придя домой, Тимур высыпал содержимое карманов на стол и туда же вытряхнул всё из портфеля, предварительно вынув тетради и учебники. Потом, выбрав самые крупные камни, завернул их в газету и пошёл на улицу.
   Здесь, на скамейке уже сидела вся "команда". Был даже Вилор.
   - Вот, посмотрите, какой я богатый! - сказал он, развернув газету.
   - Ух, ты-и!.. - не скрыл своего восхищения Костик.
   - Это - золото? - спросил Женька.
   - Да! - проговорил довольный Тимур.
   Все взяли по камушку.
   - Красиво! - сказал Николай.
   - Да. Это - медная руда. - заключил Вилор. - Где ты её набрал? - спросил он у Тимура.
   - А почему ты думаешь, что это не золото? - не унимался тот.
   - Да потому, что, если бы это было золото, оно бы не валялось, где попало. Ты знаешь, как добывают золото?
   - Не-а... - мотнул головой Тимур.
   - Вот, то-то, что: "Не-а!"! Золото роют либо в шахтах, либо моют в реках... И там, где его ищут, местность всю оцепляют. Ни одного грамма не вынесешь!
   - Мы с одним пацаном из нашего класса залезли на гору, которая за нашей школой. И там на самом верху много таких камней.
   - Ну, вот видишь, золото бы так не валялось.
   Вечером Тимур показал свою находку маме. Она тоже подтвердила, что золото так валяться не будет. И рассказала ему, как добывается золото, и какое оно имеет значение для всего человечества...
  
   К наступающим школьным каникулам незаметно подкралась зима. Правда, снегу было немного. Тот, что выпадал ночью, не сохранялся: днём таял. Остался лишь последний, потому что вслед за ним наступили морозы. По утрам они доходили до двадцати градусов.
   Зима основательно преобразила слободку. Склоны оврагов стали неузнаваемыми, будто надели маскировочные покрывала. Скалы уснули под снежными беретами, надетыми "набекрень", прищурив глаза-пещерки. Крыши домов и сараев побелели, а улица стала, вроде бы, ровнее и просторнее.
   Пошли в ход "снегурочки" - коньки, на которых можно было кататься по утрамбованному снегу. Каждый бугорок превратился в снежную "горку" и все взрослые обходили её, боясь поскользнуться.
   Мама купила Тимуру новенькие "снегурочки" с закрученными кверху носками. Он уже разогнался было нацепить их на ботинки и выйти на улицу, чтобы похвастать ими перед пацанами. Но, когда попытался прикрутить их к ботинкам, они соскакивали. И, самое главное, какой-то пупырышек, торчавший сзади, мешал нормально поставить каблук.
   Побежал к Эдику - он уже давно катался на своих коньках и, конечно знал, как их надо цеплять. Тот пришёл и сразу разочаровал вопросом:
   - А где ботинки?
   - Вот. - Тимур показал на свои ноги.
   Эдик покачал головой, потом приставил правый указательный палец к виску и покрутил им. Жест был понятен. Но непонятным оставался только вопрос: как прикрепить коньки к ботинкам?
   - А ну, сними ботинки! - приказал он. Тимур повиновался.
   Эдик взял в руки ботинок и показал пальцем на каблук.
   - Вот здесь, нужно просверлить ямку, прикрепить к каблуку железную пластинку с прорезью под штырь. Вставить в неё штырь и повернуть конёк, а потом уже закреплять зажимами конёк к подошве. Ну, предположим, - продолжал он назидательно, - углубление ты сможешь проделать и сам. А где пластины?.. А пластины - в мастерской. А мастерская? А мастерская - аж у городских ворот! Так вот, сначала нужно ножками протопать туда и обратно... Нет, обратно уже можно будет ехать на коньках, только всё - в горку, в горку... А ты говоришь "кататься"! Во, смотри! - и он задрал ногу чуть ли не в лицо Тимуру. На каблуке его ботинка блестела квадратная металлическая пластинка с узкой поперечной прорезью.
   - А ну, нацепи! - попросил его Тимур, подавая один конёк.
   Эдик взял его, повертел в руках и вернул обратно:
   - Детский размер...
   Тимур вспыхнул:
   - Подумаешь, взрослый какой!
   Он посмотрел на свои и его ботинки. Они были, действительно, разные. Друг был на пол головы выше и обувь носил на два размера больше. Поэтому, когда он всё же вставил штырь, чтобы доказать ему, что он зря обижается, и развернул конёк, и встал на него, то носок его ботинка накрыл закругление носка "снегурочки".
   - Ну, убедился? Нужно было ей брать тебе на размер больше - "на вырост", чтобы не на один год были. - заключил он, имея в виду маму Тимура.
   На другой день Тимур отнёс ботинки в мастерскую, но там сказали, что у них сегодня большой заказ и они не успевают всё выполнить. Поэтому ботинки пришлось оставить до понедельника. А когда в понедельник они были готовы, к тому времени наступила оттепель и снег растаял. Так ему и не пришлось покататься.
   А тут подошли и зимние каникулы, и мама взяла отпуск, чтобы съездить в "Рассею" за его двоюродной сестрой Разие, у которой отец находился в тюрьме, а мачеха "не давала ей жизни"...
  
   В "Рассею" ехали на поезде. До Москвы поезд шёл почти двое суток. В вагоне было тепло и уютно. Тимур лежал на матрасе на средней полке и всё время, если не спал, смотрел в окно.
   Сначала проехали его любимый Симферополь. Но за домами он не увидел привокзального сквера, и здания "КомВУЗа", - родных мест, где в детстве провёл много времени, пока мама училась. А ведь он ждал этого момента! И оттого, что так случилось, на душе стало тоскливо. И потому он отвернулся от окна и лёг на спину: ему больше не хотелось смотреть. И он решил поспать. Мама тоже смотрела и, может быть, те же чувства овладели и ею, но она не показала вида.
   При подъезде к Джанкою он проснулся.
   - Мама, а Перекоп мы ещё не проехали - спросил он, беспокоясь, что мог проспать знаменитое место.
   - Нет ещё. Скоро подъедем.
   Вдруг земля сразу кончилась, и поезд поехал буквально по воде. Конечно, не совсем по воде! Если прильнуть лбом к самому стеклу, то можно было увидеть, что шпалы лежали на узенькой полоске земли, разрезающей огромное белое пространство. Вода на этом пространстве блестела лишь кое-где небольшими блюдечками. А всё, что было белым, оказывается, было не снегом и не льдом, то была соль - огромное, до самого горизонта, пространство соли!
   Тимур к тому времени прочёл несколько рассказов о боях под Перекопом в тысяча девятьсот двадцать первом году и тщетно пытался увидеть хоть что-нибудь, напоминающее о боевых действиях, но, увы, ничего подобного не было. Ещё одно разочарование!..
   Потом поезд пошёл по Украине. Здесь ландшафт уже изменился: появились признаки зимы. Поля стали белыми. Снег, подтаявший лишь на дорогах и на берегах рек и речушек, искрился под лучами неяркого солнца. Чаще стали попадаться небольшие деревеньки и отдельные дома, крытые соломой или чем-то похожим на неё...
   После ужина быстро стемнело, и Тимур тут же уснул. Видимо, убаюкала дорога.
   Проснулся утром, когда уже было светло. Поезд пыхтел, волоча вагоны на север, всё больше зарываясь в зиму. В сёлах, которые попадались по пути, хат почти не было видно. Всё было белым. И только по дымкам, точно верёвочки, вившимся почти вертикально вверх, можно было обнаружить строения и, присмотревшись, различить тёмные прямоугольники их окон. Побелённые известью и накрытые снежными шапками, они совершенно не выделялись на фоне белых мохнатых деревьев и затянутой морозной дымкой степи.
   К вечеру природа стала меняться. Всё чаще попадались перелески, а затем и леса. Когда поезд шёл по лесу, клубы белого пара от паровоза, цепляясь мохнатыми хвостами за крайние деревья, пытались ворваться в самую гущу леса, который противился этому, расставляя на его пути мохнатые лапы елей и сосен. Гудок паровоза разносился здесь особенно гулко, многократно ударяясь в стену леса и отскакивая от неё, поднимая на крыло перепуганных птиц и заставляя лесных обитателей бежать, куда глядят глаза.
   Солнце уже село и наступила темнота. Но она была совсем не такая густая, как на юге. То ли небо отражалось от снега, то ли - наоборот, но только долго было ещё светло и можно было различать проносившиеся мимо предметы.
   Ночью, оттого, что вагон сильно дёрнуло, Тимур проснулся. Освещение, за исключением дежурной лампочки у самой двери в тамбур, было выключено, но в вагоне не было темно. Лунный свет, отражённый от снежной поверхности, вливался внутрь вагона через оконные стёкла, почти прозрачные и лишь по краям схваченные сеткой морозных морщин. За ними застыл сказочный мир. Огромные деревья, одетые в серебряные кольчуги, казалось, излучали какое-то голубоватое сияние, которое воспринималось не только глазами, но и слухом в виде звука высокого тона, проникающего в мозг и сердце и завораживающего человека.
   Вагон ещё раз дёрнуло и поезд медленно, постепенно набирая скорость, поплыл, входя в сказку. Веки смежились, но необыкновенное видение проникло внутрь и оставалось там до самого утра, видоизменяясь, принимая невиданные образы и картины...
   Мама разбудила его, когда все обитатели вагона были уже на ногах. По проходу шёл проводник, собирая постельную принадлежность. Тимуру пришлось покинуть свой наблюдательный пункт у окна, за которым проносились подмосковные города и деревни, своим видом, убранностью отличавшиеся от украинских.
   Для того, чтобы попасть в туалет, который тогда называли "уборной", чтобы удовлетворить нужду и привести себя в нормальный вид, пришлось отстоять длинную очередь дядь и тёть с полотенцами в руках, на шеях или просто торчащими из карманов, если руки были чем-нибудь заняты, например мыльницами, коробками с зубным порошком и зубными щётками в гуттаперчевых футлярах.
  
   Москва оказалась огромной. Поезд целых полчаса тащился от окраины до центра города. И, наконец, - Курский вокзал.
   Сели в трамвай и поехали на Неглинную, где тогда располагался Всесоюзный Совет "Металлпромсоюза", куда маме обязательно нужно было попасть, потому что к этому времени её назначили председателем ювелирно-филигранной артели треста "Крымметаллпромсоюз" в Бахчисарае, бывшие руководители которой, говоря простым языком, проворовались, и артель нужно было поднимать на должный уровень социалистического производства. Её всегда направляли туда, где надо было что-то "поднять" или "укрепить"... Как раз здесь и располагалось высшее руководство этой системы.
   Отсюда их направили в гостиницу, которая, увы, находилась на самой окраине города возле электролампового завода. Улицу, на которой находились завод и гостиница, Тимур никогда не назвал бы "московской". Это был грязный проезд между обшарпанными домами, даже не удостоившийся какого-либо покрытия. Огромные лужи, которые нужно было обходить с тщательной осторожностью, располагавшиеся почти на всю его ширину, как нельзя лучше, характеризовали её место в списке московских улиц. Вероятно, и в Москве, как и в Крыму, среди зимы, бывали оттепели, потому что лужи не были покрыты коркой льда, а сверху моросил по осеннему неприятный дождик, временами переходивший в снежные пушинки и даже в крупу.
   Изнутри гостиница оказалась довольно современной и уютной. Её интерьер и порядок, царивший в ней, вполне компенсировали внешнюю неприглядность.
   Одной из её достопримечательностей была специальная детская комната, куда слишком занятые родители, а попадая в столицу, все родители становятся таковыми, сводили свои "обузы" под присмотр старушки, носившей громкий титул "воспитательницы".
   Попав в гостиницу, Тимур сразу же оказался удостоенным чести быть познакомленным с этой комнатой и её хозяйкой. И компенсирующим утешением было лишь то, что он оказался не единственным её обитателем.
  К тому моменту, когда он, разочарованный, переступил её порог и был представлен вполне добродушной бабусе, в ней уже находились мальчик и девочка, примерно его возраста, и два или три "молокососа", вполне научившихся передвигаться "на своих двоих". Понятно, компания, на первый взгляд, не особенно авторитетная или интересная, что явилось обстоятельством не вполне утешительным. Тем более, что мальчик, представившийся Славиком, вероятно, из "кавалерских" побуждений блеснуть остроумием перед довольно миловидной "товаркой по несчастью", или так, по своей невоспитанности, а возможно, и в силу эгоистической натуры, никак не желал в чём-либо оказаться вторым, хотя Тимур и не помышлял оспаривать у него какое-либо первенство.
   Он был довольно бойким на язык и на каждое слово Тимура отвечал какой-нибудь колкостью или остротой, с чрезвычайным усердием показывая своё превосходство над ним и даже презрение к нему.
   Будучи встреченный подобным образом, Тимур был вынужден сменить своё добродушие, с которым пришёл в эту компанию, на настороженность и готовность дать отпор неожиданному противнику, так как был гордым и с задатками духа противоречия, начавшего показывать свои "коготки".
   - Во что будем играть? - вежливо спросил он, когда официальная часть знакомства была закончена.
   - Во что "Вы" будете играть, "Мы" не знаем, потому что "Мы" уже играем. - с ехидцей ответил тот.
   - А во что играете вы? - стараясь не замечать его заносчивости, спросил Тимур.
   - Любопытство - не порок, а большое... знаешь что? - склонив голову на бок, съязвил мальчик.
   - Свинство! - резко ответил Тимур, перешедший на воинственный лад. - Свинство! - повторил он более громко, зло посмотрев на противника и неожиданно добавил: - ... с твоей стороны!
   Девочка насторожилась. Но мальчик криво усмехнулся - драка с этим недостойным незнакомцем не входила в его намерения. У него был достаточный запас всяких острот, чтобы одержать победу.
   - Перед вами, Светочка, Аника-воин! - обращаясь к девочке, произнёс он, широким жестом руки представляя ей Тимура. - Можете полюбоваться!
   Тимур не знал, кто такой Аника-воин, но по тону, каким это было произнесено, сообразил, что это что-то обидное. Он с огромным удовольствием влепил бы оплеуху этому высокомерному сычу, если бы не старушка, отставившая в сторону своё вязание и внимательно прислушавшаяся к их разговору, и не настороженно раскрытые, как два осколка южного неба, голубые глаза девочки, умоляюще глядящие то на Тимура, то на его противника.
  
   Врождённым недостатком Тимура было отсутствие быстрой находчивости. Мальчик он был неглупый, с развитой интуицией, немало помогавшей ему в выборе правильных решений во многих ситуациях, но быстротою ума не отличался. Поэтому наиболее соответствовавшие месту и обстоятельствам ответы, приходили ему позже, когда он анализировал происшедшие разговоры и споры.
   Это его всегда огорчало и заставляло наперёд готовить ответы, годные для определённых ситуаций. Но, ведь, жизнь намного разнообразней наших представлений о ней и, порой, преподносит нам совсем не те обстоятельства и вопросы, к которым мы себя готовим заранее.
   И на этот раз Тимур не нашёлся, что ответить язвительному пацану и вынужден был отпасовать непонятное оскорбление по обратному адресу.
   - От Аники слышу. - сказал он, чтобы не промолчать, ибо у детей молчание расценивается, как поражение.
   Но оппонент не остался в долгу:
   - Это, в каких краях таких находчивых делают? - спросил он, на сей раз, обращаясь прямо к Тимуру.
   - Отсюда не видно. - Это был уже готовый ответ на подобный вопрос. Но что последует за этим? Тимур ждал. Он оказался в положении обороняющегося.
   Мальчик положил руки на бёдра, отвёл локти назад, будто собираясь совершить полёт, скривил губы и процедил сквозь зубы:
   - Так и катись колбаской по Малой Спасской туда, откуда пришёл!
   Это был уже вызов, который следовало принять. Тимур тоже выпятил грудь и подошёл к нему вплотную.
   - Эй, вы - петухи! - вдруг донёсся из-за спины голос старушки. - А ну, марш по своим шёсткам!
   Груди мгновенно опустились. Скривив губы, мальчик отошёл от Тимура и стал возле девочки. Но она неожиданно подошла к Тимуру, протянула к нему руку и сказала:
   - Пойдём, будем вместе играть! Не люблю воображал! - повернув вполоборота голову в сторону мальчишки, добавила она.
   Тимур не считал спор оконченным и потому не очень охотно последовал за Светой, всё ещё оглядываясь на противника. А на лице того было написано нескрываемое удивление. Ведь он настолько был уверен в себе, в своём остроумии, что даже не мог допустить и мысли о возможном поражении. Но поведение Светы явилось свидетельством полного краха его стратегии. А последние её слова, сказанные прямо, без намёка, полностью выбили почву из-под его ног. Ведь, именно, ради неё, ради того, чтобы покрасоваться перед нею, он вёл себя так вызывающе, стараясь унизить возможного соперника в дружбе с нею. А теперь...
   Он сразу сник. Куда девалось его высокомерие! Даже бабке стало жаль его. И, как бы, стараясь подбодрить его, она пропела:
   - Ну, вот, милок, чего хотел, то и получил! Теперь иди мириться! Мир-то, он завсегда получше ссоры.
   Девочка подвела Тимура к китайскому бильярду, стоявшему на коврике, постеленном на полу около большой кадки с фикусом, села на коврик, не отпуская его руки и приглашая сесть рядом. Тимур повиновался. Она объяснила правила игры и первой катнула шарик, который со звоном ударяясь о гвоздики, проскакивал гнёздышки с нанесёнными возле них цифрами, скатился вниз и стукнулся о бортик.
   - Мимо! - улыбнулась она и добавила, обращаясь к нему: - Теперь твоя очередь.
   Они толкали шарик маленькой палочкой и увлечённо следили за его движением по наклонной доске с препятствиями в виде перегородок, вбитых в неё гвоздиков и лунок и вели счёт, радуясь, когда он увеличивался, и, огорчаясь, если шарик проскакивал лунки.
   Тимур, как-то, интуитивно, приспособился к силе толчка и стал быстро набирать очки, намного опередив девочку. Он радовался, но про себя, боясь своей радостью обидеть девочку. Вдруг его шарик, несколько раз ударяясь о гвоздики и отскакивая от них, как мяч от стенки, сделав замысловатую дугу, попал в лунку, возле которой был нарисован костёр, точно такой, как на зажимах пионерских галстуков. И в тот же миг услышал за спиной:
   - Сгорел! Сгорел!!!
   Света ничего не говорила ему о лунке с костром, и он не сразу понял значения слов, проскандированных Славиком, который, оказывается, наблюдал за игрой, стоя за его спиной. Он внимательно следил за ходом игры, чтобы не упустить возможности позлорадствовать поражению любого из играющих, каждый из которых, по его мнению, заслуживал подобной мести.
   - Ой! - только и вырвалось из уст девочки, и она виновато посмотрела на Тимура двумя голубыми блюдечками. Она вспомнила, что не предупредила его о лунке с костром, попадание в которую означает, что все очки игрока сгорают.
   На его вопросительный взгляд со вздохом сожаления сказала:
   - Да, все твои очки "сгорели". Придётся всё начать сначала.
   Теперь она была близка к победе, и Тимуру, практически, не было возможности её догнать. Поскольку договорились играть до тысячи, то ей оставалось набрать ещё всего триста двадцать очков. Она переживала за него и старалась, чтобы её шарик тоже угодил на "костёр", а он, будто бы назло, попадал на "сто" или "сто пятьдесят".
   - Чур, на победителя! - крикнул Славик, приготовившись занять место Тимура.
   Света посмотрела на него, но ничего не сказала и с силой толкнула шарик. От толчка такой силы он перелетел через все преграды и выскочил из коробки. За это полагался штраф в сто очков.
   За нею двинул свой шарик и Тимур. И вдруг он заскочил в лунку с числом "триста". Света, довольная, улыбнулась и толкнула шарик в свою очередь, а он, будто запомнил предыдущую дорожку, и, сделав зигзаг, влетел в ту же лунку. И счёт стал тысяча сто тридцать в её пользу. Она выиграла.
   Тимур уступил своё место сопернику. Но, как только тот взял палочку в руки, Света, молча, встала с ковра, показав тем самым своё нежелание продолжать игру.
   Второй раз по её вине Славик попал в неловкое положение. Но делать нечего: пришлось предложить Тимуру сыграть с ним. Но тот, в знак солидарности с девочкой, тоже молча встал с ковра, на котором остались Славик и подсевший к нему карапуз с явным желанием поиграть с блестящей штучкой.
   Всердцах Славик толкнул ручку малыша, потянувшуюся за шариком. Лицо того сразу нахмурилось, а губы задрожали.
   Опасаясь, что малыш сейчас же расплачется и на него посыпятся все шишки, Славик быстро протянул ему палочку и установил шарик в исходное положение. Потом, взяв ручку малыша в свою, он толкнул палочкой шарик, отчего тот побежал по доске, громыхая и подпрыгивая. Малыш засмеялся и радостно посмотрел на Славика:
   - Иссё... - сказал он, левой рукой пытаясь поймать шарик.
   - Ну , теперь сам... - показал ему Славик движением своей руки.
   Малыш толкнул палочку, но она проскользнула мимо шарика.
   - Сам! Сам!.. - закричал он, боясь, что дядя отнимет у него палочку, и ещё раз ткнул ею. И опять - мимо... И также, торопясь, что дядя может передумать играть с ним, сунул палочку в руку Славику. Тот толкнул шарик, который запрыгал по гвоздикам, а малыш расхохотался и стал обеими руками ловить его, не давая ему остановиться самостоятельно. Видимо, он полагал, что весь смысл игры и заключался в том, чтобы его толкнуть подальше и потом, поймав, поставить на место.
   Тимур и Света, улыбаясь, наблюдали за его забавами. Поймав их взгляды, Славик тоже улыбнулся, как бы оправдываясь, что вот, мол, приходится забавлять настырного "компаньона". Дав малышу палочку, он сказал ему:
   - Ну, теперь, давай, сам играй!
   - Сам! Сам! - малыш схватил знакомое слово и снова радостно засмеялся.
   Славик встал и подошёл к ребятам, заглядывая в глаза то одному, то другой, проговорил:
   - Ребята, давайте сказки рассказывать!.. А?..
   Наверное, все дети любят сказки... Да и наказан Славик, как считали ребята, был достаточно, поэтому Тимур и Света, не сговариваясь, молчаливо согласились с его предложением.
   - Я знаю сказку про солдата, который после службы возвращался домой. Хотите, расскажу? - И Славик снова вопросительно перевёл взгляд от Светы на Тимура, пытаясь уловить по выражению их лиц, согласны они или нет.
   - Рассказывай! - сказал Тимур.
   После Славика свою сказку рассказала Света, потом Тимур вспомнил про Ходжу Насреддина, которую слышал в шалаше на бахче от деда Керима. Так по очереди они и рассказывали всё, что знали.
   Где они мысленно только не побывали: и в тридевятом царстве, и в тридесятом государстве; видели Лукоморье, дуб, по которому расхаживал учёный кот; избушку, что стоит на курьих ножках и поворачивается по приказу то передом, то задом; и бабу Ягу, и Кащея Бессмертного, и Иванушку-дурачка, и Емелю-ленивца с волшебной щукой, и рыбку золотую...
   День пролетел очень быстро и Тимур с сожалением вынужден был покинуть эту приятную компанию, когда пришла мама и сказала, что им нужно идти ужинать. Извиняясь, он посмотрел в голубые глаза, которые мгновенно помутнели, покрывшись пеленою печали, кивнул на прощание понимающему взгляду Славика и, вздохнув, встал с тёплого насиженного места. Сказав бабушке: - "До свидания!", - перешагнул порог полюбившейся комнаты, чтобы навсегда расстаться с новыми интересными друзьями...
   Утром они с мамой поехали на рынок, чтобы купить гостинцев для маминых родственников в деревне. Было удивительно, что одни и те же продукты продавались и на рынке,
  и в магазине и цены на них были разные. Некоторые были дороже на рынке, а другие - наоборот.
   Он поделился своими наблюдениями с мамой, на что она ответила:
   - В магазине цены всегда постоянные. Они устанавливаются государством и действуют в течение продолжительного времени. А на рынке цены устанавливаются стихийно в зависимости от спроса и предложения. Вот, сегодня крестьяне вывезли много творога. Это продукт, который скоро портится. Поэтому его нужно быстро продать. А как это сделать? Нужно снизить на него цену. Тогда его быстрее разберут. А если кто будет просить дорого, у него не возьмут и придётся хозяину везти его домой. А на завтра он уже не будет свежий, то есть потеряет своё качество. Тогда он, вообще, никому не будет нужен... А вот, мёд - дорогой, потому что колхозы и совхозы ещё недостаточно освоили пчеловодство и качество мёда у них хуже, чем у индивидуалиста, да и количество ещё недостаточное. Вот индивидуалист и смотрит, что его мёд лучше, да и конкурентов на рынке сегодня мало. Поэтому и продаёт дороже. Если даже весь мёд сегодня не продаст, то будет продавать его и завтра, и послезавтра по дорогой цене - мёд не испортится!
   - А это - крестьяне или спекулянты?
   - Есть здесь и те, и другие. Крестьянину тяжело каждый день ездить в город на рынок и жить здесь тоже не выгодно: он больше потратится, чем выручит за товар. Вот, и находятся люди, живущие в городе, и покупающие у него всё оптом - по дешёвой цене. А потом они сидят целыми днями на базаре, вот, например, как эта полная женщина, и продают неспеша, но дороже. Посмотри, как она основательно уселась и не спешит. До вечера ещё далеко. Она подождёт, пока все крестьяне не разъедутся, и потом будет устанавливать свои цены.
   - Так это, получается: "нетрудовой народ". А ты говоришь, что при социализме все должны трудиться: "Кто не работает, тот не ест". Раз она - спекулянтка, почему её не арестуют?
   - Наш вождь - Ленин, Владимир Ильич, писал, что мы могли бы раз и навсегда уничтожить всяких спекулянтов. Для этого у нас сил достаточно! Но на этом этапе строительства социализма государственные и кооперативные учреждения ещё не в состоянии обеспечить население страны всем необходимым: продовольствием и товарами первой необходимости. Ещё большой процент в обеспечении всем необходимым осуществляют спекулянты. И мы вынуждены сейчас с этим мириться, потому что, по существу, они нам сейчас помогают. И бороться со спекуляцией нужно не путём их уничтожения, а путём улучшения снабжения населения товарами и продуктами, как по количеству, так и по качеству государственными и кооперативными организациями. Ведь, когда в магазинах и ларьках всего будет предостаточно, тогда и спекулянту на базаре будет делать нечего. А если он где-то и будет продолжать свою деятельность, то его просто прикроют - и всё!
   - Смотри, что это за ягода, красная такая?
   - Сейчас узнаем! Скажите, пожалуйста, что это за ягода? - обратилась мама к мужчине в тулупе, стоявшему с полной корзиной красных ягод.
   - Эта ягода, милая, называется "клюква". Она растёт на болоте. - охотно объяснил крестьянин.
   - А какой у неё вкус? Сладкий?..
   - А ты попробуй, попробуй! Дай и мальцу попробовать. Вкусная ягода. - Тимур с жадностью раздавил зубами крупную круглую ягоду и тут же, не удержавшись, выплюнул её. Он привык к тому, что все ягоды, какие приходилось ему есть, имели либо сладкий, либо кисло-сладкий вкус. Теперь же по рту разошлось что-то кислогорькое, не вкусное. Он ещё раз выплюнул слюну, пытаясь удалить изо рта неприятный вкус.
   - Что? Не пондравилась? - полюбопытствовал крестьянин.
   - У-у, какая невкусная! - продолжал выплёвывать Тимур.
   - А ты её с сахарком, али медком... - совсем другое дело!..
   - Сахарок, да медок и без неё вкусны. - отпарировала мама.
   - Зато, кака она полезная! Да што ты помаш! - обиженно махнул крестьянин рукавом тулупа и отвернулся.
   Пообедали в столовой. Взяли рекламируемый афишей "трёхдневный борщ" и любимые Тимуром котлеты. Борщ был со сметаной и потому ему совсем не понравился, зато котлеты были такие же, как и в Бахчисарае. И он их с удовольствием съел.
  Кисель, которым заканчивался обед, был тоже невкусный: какой-то мутный и совсем не сладкий, а с каким-то горьковатым привкусом.
   - Клюквенный, наверно. - решил он.
   После обеда на трамвае поехали в центр. Там всё было красиво, особенно, на Красной площади.
   Вот, они - Кремлёвские башни со звёздами, кремлёвские стены с зазубринами, которые всегда рисуют на плакатах. И вот, сам - красный мавзолей!
   Красная площадь была вымощена темно-серым булыжником, на котором скользили ботинки. Прошли по ней в длинной очереди в два ряда, чтобы увидеть дорогого Ильича.
  
   Дул холодный ветер. Ноги в ботиночках у Тимура замёрзли и он, по совету мамы, стучал ими, переминаясь с ноги на ногу. При этом, металлические пластинки для коньков на каблуках тонко звенели, ударяясь о камни мостовой.
   Они уже подходили к мавзолею, когда часы на Спасской башне пробили два часа после полудня и караул, стоявший у входа в мавзолей, сменился.
   Красноармейцы были одеты в длинные серые шинели, на головах - будёновки. В руках у них были длинные винтовки с длинными штыками. Когда они подходили к мавзолею и отходили от него, то их каблуки тоже цокали по булыжнику, но так одновременно, будто это шёл один красноармеец.
   - Мама, а им не холодно? - спросил весь посиневший Тимур.
   - Холодно. Но они же - красноармейцы!
   Тимур силой воли сдержал мелкую дрожь, начавшую, было, колотить его изнутри, и не разговаривал.
   У входа в мавзолей спустились по мраморным ступеням вниз, повернули направо и увидели за стеклом гроб, обитый красной материей, множество цветов по краям гроба и Ленина, лежащего с закрытыми глазами, с руками, сложенными на груди пониже ордена Красного Знамени. Голова его была покрыта тюбетейкой. Тимур обратил внимание на необычную бледность лица и рук.
   Обошли гроб справа, и вышли в правую дверь.
   Тимур надеялся, что внутри мавзолея будет тепло и он, хоть немного согреется. Но там тоже было холодно и только не было ветра, как на улице.
   Отогревались в большом магазине возле Красной площади, где было много людей. Магазин удивил Тимура тем, что окна у него были на крыше. К сожалению, часть магазина была закрыта. Там что-то ремонтировали или строили. Потом пошли на улицу, которая называлась "Охотный ряд" - самую центральную улицу города. Здесь было, как на базаре. Огромная площадь, покрытая асфальтом и лишь возле трамвайных путей, разрезавших её на части, вымощенная булыжником, была уставлена лотками и длинными столами. Те же, кому не хватило места за столами, разложили свои товары прямо на асфальте, предварительно постелив что-нибудь.
   Каких только чудес здесь не было на этой площади! Тут продавали апельсины и лимоны, кокосовые орехи, которые, оказывается, вовсе и не орехи, мускатные орехи, которые нельзя кушать, каштаны, которые, наоборот, можно есть, и ананасы. От последних исходил такой аромат, что слюнки текли сами. Нарезаны они были дольками, как дыни, которыми его, вместе с другими пацанами, угощал на бахче дед Керима. Каждая долька весила двести граммов. Только шкурка у ананасов была чудная: вся в каких-то пупырышках, как у еловых шишек.
   Мама купила одну дольку для пробы, хотя стоила она, как она выразилась: "баснословно". Так уж устроен мир: что хорошо, то и дорого!..
   Однако, весь этот прекрасный вид площади портила одна деталь: то тут, то там на мостовой валялись зелёные конские "булочки". Их оставляли "тяжеловозы" с длинными гривами и толстыми ногами, запряжённые в плоские телеги, гружённые ящиками и мешками, и "рысаки" с тонкими ногами, которыми они нетерпеливо перебирали, стоя на перекрёстке, впряжённые в двуколки на резиновых шинах, с
  закрывающимся верхом, чтобы пассажир, называемый "седоком", не промок под дождём.
   Спустились в метро...
   Слушайте, да там, оказывается, под землёй - целый город, притом, лучший, чем на верху! Такой красивый дворец - всё кругом блестит: и мрамор стен, и золотые украшения на стенах и потолках, и скульптуры!.. А какие скульптуры! Вот, сидит рабочий и в руке - настоящий наган, как у Порфирия Ивановича - отца Эдика. Вот, матрос с гранатой, красногвардеец с винтовкой - все, как настоящие! Если бы они не были бронзовыми, а были бы покрашены в естественные цвета, то их можно было бы запросто испугаться.
   А какие там лестницы!.. Сами везут тебя - не нужно, совершенно, переступать ногами!.. И ты спускаешься и поднимаешься, как "по щучьему велению"...
   Проехали на поезде до Казанского вокзала, с которого должны были ехать в "Рассею", то есть, на станцию Похвистнёво Куйбышевской области
  На вокзале было людно. По крайней мере, не меньше, чем в универмаге. Все диваны с высокими дубовыми спинками, на которых были вырезаны буквы: "Н.К.П.С.", что, оказывается, означало их принадлежность "Народному Комиссариату Путей Сообщения", были заняты людьми, чемоданами и мешками. Одни сидели, держась за свою кладь, другие лежали, подложив вещи под голову. И не напрасно: через определённые промежутки времени между объявлениями по радио об отправлении и прибытии поездов, женский голос предупреждал: "Граждане, не доверяйте личные вещи незнакомым людям!". Но тот же голос предупреждал и о том, что на скамейках запрещается лежать и ставить вещи. Однако, никто этому предупреждению не внимал.
  Поэтому милиционер в белой гимнастёрке и красной фуражке, время от времени, проходил между рядами скамеек, поставленных спинками друг к другу, поднимал лежащих и заставлял снимать с них вещи. Но, если при нём никто не успевал занять свободное место, то после его ухода, покрутив головой налево и направо, те, что до этого лежали, ставили вещи на место и ложились сами. А там, где места успевали занять, начинались скандалы между старыми и новыми их владельцами, в результате которых пришельцы либо оставались сидеть, доказывая своё право на это, зло оглядываясь по сторонам, либо уходили, не желая расстраивать свои нервы.
   Те же, которые не успевали водрузить свои вещи на скамейки и держать их, вдруг вскакивали с мест в истошном крике:
   - Караул! Чемодан украли!
   И тут начиналось:
   - Где?
   - Кто?
   - Где он стоял?
   - Да-вот, тут! Возле ног...
   - Да, и я видел: стоял, а теперь - нет!
   - Милиция! Милиция!..
   Да, воровали больше чемоданы. Из мешка что возьмёшь? - Краюху хлеба или шматок сала? Какие-нибудь тряпки... Хорошие вещи в мешках не возят. Их возят в чемоданах. А то, вдруг, человек убеждался, что возле него стоит не его чемодан, а его чемодана нигде нет. И никто не признаётся, что это - его чемодан. Открывают его, а он пустой, или, может, лежит какой-нибудь кирпич или какие-нибудь старые тряпки.
   А вот, молодой мужчина бегает, ищет милиционера. Шапка в руке, волосы взъерошены, взгляд растерянный. У него тоже "увели" чемодан, в котором были вещи, деньги и документы. Причём, "увели" из-под ног, когда он на секунду выпустил его из рук, чтобы посмотреть на расписание поездов. Поезд-то свой он нашёл, а, вот, чемодана лишился.
   - ... И, бит, стоял ун мижду ногами... Как ни чуял? - сокрушался он.
   - И-и, милай! - сочувственно пропела старуха, вцепившись в свои узлы двумя руками, - Ани - и-ироды, таки! Бають, каропкой накрывають чимайдан, а в ёй - дырка, иде ручка, и нисуть... Хозяин-то смотрить: нисуть чимайдан, да ни яво, и стаить сибе спакойно, а потом глядь, а чимайдана-то нет - уплыл...
   - Гражданочка, вы неправильно держите ридикюль! - обращается к маме интеллигентного вида женщина. - Его у вас срежут, и в руке останется только ремешок!..
   Мама поблагодарила её и взяла свою сумочку подмышку и крепче сжала её локтём - в ней деньги и документы. Куда без них, если украдут?..
   Наконец, мама закомпостировала свои билеты и они поехали в гостиницу за вещами.
   Там Тимур, на каждом шагу, оглядывался по сторонам в надежде увидеть своих вчерашних знакомых. Особенно, ему понравилась девочка. Но, к сожалению, никого не увидел. Зайти в детскую комнату не было времени - через два часа их поезд отправлялся, а до вокзала ещё нужно было долго ехать на трамвае.
   И, всё-таки, приехали рано: поезда ещё не было. В ожидании его Тимур сидел на чемодане и дополнительно держался за его углы, обитые железными уголками, чтобы, ненароком, его не вырвали из-под него.
   Мимо, неспеша, прошёл мужчина в полувоенной одежде. На голове - зелёная фуражка с козырьком, обшитым материей, брюки-галифе, на ногах - хромовые сапоги. Полупальто расстёгнуто, а на груди гимнастёрки с отложным воротником виднеется орден на красной матерчатой подкладке в виде круга. Возле него, забегая вперёд и заглядывая в лицо и на орден, кружили двое мальчишек.
   - Мама, подержи чемодан! - Орденоносец! - крикнул Тимур и, подтолкнув к ней своё сидение, бросился догонять мужчину. Он не хотел бегать так, как те двое, заглядывая в лицо. - Стыдно! Поэтому пробежал далеко вперёд и, замедляя шаг, пошёл ему навстречу, стараясь рассмотреть орден и незаметно глянуть в лицо. И в этот момент взгляды их встретились, и Тимуру показалось, что дядя-орденоносец одними лишь глазами улыбнулся ему.
   Разминувшись с ним, Тимур продолжал двигаться, оглядываясь назад, и нечаянно, наскочил на корзину, стоявшую у ног мужика. Она упала и из неё с грохотом вывалилась и покатилась железная кружка.
   - Гляди под ноги! - возмутился мужик, отталкивая его.
   - Орденоносец! - значительно произнёс Тимур, кивая головой в сторону полувоенного.
   - А-а!.. - понимающе раскрыл рот мужик, проследив за его кивком. - Глянь - орденоносец! - толкнул он бабу, сидевшую рядом и жевавшую бублик. Та, перестав жевать, недоумённо посмотрела на мужика, потом, на Тимура:
   - Энтот, што ли? - Изо рта её вылетели крошки.
   - Да не-е! Вон тот, в халифэ! - мужик мотнул головой в сторону прошедшего, затем, не вставая, сильно нагнулся, приподняв зад, за кружкой, закатившейся под скамейку.
   - Ты, сынок, так не убегай, оставив вещи! - попросила мама, когда он с сияющими глазами вернулся к чемодану.
   - Так, это же - орденоносец! - оправдывался он. - Он мне даже улыбнулся!..
   Он впервые видел живого орденоносца. Да разве только он? В те времена орденоносцы встречались реже, чем сейчас герои.
   Вот бы встретить вчерашних своих знакомых! Он бы им в мельчайших подробностях рассказал о своей встрече с орденоносцем и о том, как он ему улыбнулся. Он даже представил, с какой завистью на него смотрел бы хвастливый Славик. Он-то, наверное, ни разу не видел настоящего орденоносца, хотя и любит хвастануть, будто знает всё на свете.
   Ах, как жаль, что он не осмелился остановить орденоносца, чтобы поговорить с ним! Ведь можно было спросить, за что он получил орден и попросить его рассказать об этом. Ведь это так интересно!.. И всегда вот так: хорошие мысли всегда приходят к нему с опозданием! А как было бы здорово, если бы он с ним познакомился по-настоящему! Вдруг бы он дал ему свой адрес и разрешил писать ему. Ну, что это ему стоит? А как было бы приятно Тимуру! В Бахчисарае все лопнули бы от зависти. Пожалуй, даже Эдик позавидовал бы, хотя у него отец и "старый партизан" и у него есть настоящий наган и сабля.
   Он поднялся с чемодана и посмотрел в ту сторону, куда ушёл орденоносец, но в живописной толпе людей, сновавших по огромному залу, уже не было видно зелёной фуражки и серого полупальто.
   Объявили посадку на их поезд и толпа хлынула к выходам на перрон. А там она стопорилась, предъявляя билеты перронным контролёрам. Люди с баулами за спиной и с чемоданами и корзинами в руках толкали друг друга, налегая на передних всем корпусом, пытаясь, таким образом, хоть на минуту, выйти раньше других.
   Мама держала одной рукой чемодан, другой - зажатый подмышкой ридикюль и просила Тимура держаться за ручку чемодана, чтобы в толпе не потеряться. А он сетовал на её неловкость, из-за которой они не могли продвинуться к выходу. Если бы он был сам один, он давно уже пролез бы между людьми и, наверное, был бы в вагоне и занял бы лучшие места!..
  
   Наконец, и они сели в вагон. Им досталась только одна средняя полка и одно сидячее место внизу. Но и это было большим везением и давало возможность поочерёдно спать. Многим и этого не досталось...
   Так как уже начало темнеть, мама велела ему лезть на полку и спать, а она сама, сказала, что выспится днём. Он так и сделал. И, удивительно, вместо того, чтобы знакомиться с новым местом пребывания и с его обитателями или смотреть на проплывающий мимо город и его окраины, он уснул под убаюкивающий стук колёс.
   Когда мама разбудила его завтракать, в вагоне уже было утро. На столике дымился в стаканах коричневатый фруктовый чай. На газете лежали ломтики, нарезанных хлеба и колбасы, издававшей такой сильный аппетитный запах, что не только Тимур, но и все, находившиеся поблизости, глотали слюну.
   Мужчина, сидевший у столика, видно, не вытерпев, встал и уступил место Тимуру, а сам ушёл на тамбур "подышать свежим воздухом".
   А за окнами была настоящая зима! Всё, что мог видеть глаз сквозь пелену летевшего почти горизонтально снега, было укутано толстым его слоем, словно пухом. Казалось, что поезд, влекомый паровозом, периодически издававшим тревожные гудки, тонувшие в белом безмолвье, с трудом пробивается сквозь этот пуховый мир, заглушающий всё, что в него попадало. Даже колёса на рельсах совсем не лязгали, как обычно, а только глухо постукивали, будто, вконец, устали бороться с ним за каждый метр пути.
   Позавтракав, мама легла на полку и тут же заснула. Тимур пересел на её место, освободив мужчине, подышавшему свежим воздухом, его законное.
   - Скоро Волга будет. - сказал он, словно это стало известно ему там, где "дышат свежим воздухом".
   Волга! Тимур так много о ней слыхал, читал и видел в кино... И вот, наконец, он увидит её в натуре собственными глазами!
   Он был доволен, что так получилось. А ведь, вполне, мог её проспать, не разбуди мама завтракать или разбудила бы чуть позже!
   Правда, снег мешал хорошему обзору, но на это уже не приходилось сетовать: зима - есть зима! И, следовательно, когда-то должен идти и снег.
   Каждый небольшой мостик, попадавшийся на пути и проносившийся пулемётной очередью, казался ему началом Волги. Но тот, прострекотав, оставался позади, и поезд вновь окутывала немая глухота.
   - Когда же будет Волга? - не выдержав, спросил он у дяди.
   - А скоро уж... Вот, Сызрань проедем и будет Волга. - сказал он так, будто сидел на облучке, правя лошадьми, и во-он за той балкой, за поворотом дороги и будет Волга.
   Вагон задёргало на стрелках и из-под него со звуками "тук-тук" стали выскакивать рельсовые пары, веером расходившиеся в стороны, выстраиваясь затем в параллельные ряды. Поезд подходил к станции Сызрань - большому железнодорожному узлу, откуда расходились пути и на юг, и на север, и на запад, и на восток.
  Сызрань Тимура совсем не интересовала, он ждал реку Волгу, про которую очень много был наслышан, что она и широкая, и полноводная, и ещё, что она - "мать Руси Великой"...
  Однако, прошло немало времени ожидания, а Волги так и не было.
  Будто иссякнув, прекратился и снег. И сквозь, "подпрыгнувшие" высоко облака, начал пробиваться ещё робкий, неуверенный солнечный луч, который, как волшебная палочка, заставлял оживать, сиять и искриться всё то, к чему прикасался.
  И уже остались далеко позади строения Сызрани,.. когда вдруг, с тяжёлым уханьем, мимо стали проноситься громадные мостовые фермы и по вагону пронеслось: "Волга!".
   Тимур прильнул к окну, но кроме огромного белого безмолвия, раскинувшегося внизу, ничего не увидел. Это была, просто, широкая ровная долина, дно которой было покрыто ровным слоем снега.
  Казалось, что этому уханью, начавшемуся очень давно, может, сто лет назад, никогда не будет конца!.. Но оно прекратилось так же внезапно, как и началось. И тогда вновь, на фоне балалаечного перезвона вагонных колёс на стыках рельсов, к которому слух приноровился и уже им не воспринимался, стало тихо-тихо: поезд выскочил на простор заволжских степей...
   Когда поезд остановился в Куйбышеве, мама сама проснулась. Узнав, что это - Куйбышев, она сказала, что скоро приедут на место.
   Она спустилась с полки, оделась и пошла купить что-нибудь к обеду.
  Её долго не было. И так долго, что Тимур уже начал опасаться, как бы поезд не ушёл без неё. Он молча лежал на полке и переживал, и слышал, как сильно стучало сердце, отдаваясь в висках.
  Он несколько раз беспокойно переворачивался с боку на бок, но в любом положении его не покидала мысль: что он будет делать, если мама не появится до отхода поезда? Он уже не мог лежать - надо что-то делать! Он встал, опустил ноги, но, вспомнив, что там, наверное, сидят люди, убрал их на полку. Стал соображать...
   Первое, что он должен сделать, это сойти на станции Похвистнево.
  Он пытался представить, как она выглядит. Наверно, как и все, проносившиеся, заброшенные в лесу, заваленные снегом... И ему стало зябко.
  Наверно, там есть милиция... По его убеждению, она есть везде! Значит, надо пойти в милицию и объяснить, что мама отстала от поезда в Куйбышеве и ему нужно где-то ждать её...
  Вот, только как быть с вещами? Ему одному будет трудно: сможет ли он поднять и понести чемодан? Кроме того, у него нет денег. Все деньги у мамы в ридикюле...
  Прозвенел третий звонок и перрон стал медленно отъезжать назад. Кровь бросилась ему в лицо, и он прикусил губу, чтобы не застонать громко.
  Вдруг он услышал где-то мамин голос. Сомнений быть не могло, это был её голос, что-то отвечающий на чей-то вопрос. Он лёг, отвернулся к стенке.
   - Вы здесь меня не потеряли? - спросила она, будто бы шутя, с тревогой глядя на полку. И тут же пояснила: - Я была в вагоне-ресторане... А там - очередь такая!.. Вот, взяла горячих пирожков... - И она положила на столик промасленный бумажный кулёк. - Стою, а сама переживаю: подумает, что я отстала... Тимочка, слезай, сынок, кушать будем!
  Тимур молчал. Глаза его были влажными, ему было стыдно показаться перед людьми в таком виде, да и кушать он совсем не хотел. Поэтому он притворился спящим.
   - Ладно, пусть поспит! Приедем поздно. Будет ли где вздремнуть?
   Действительно, зимний день короток и за окнами снег уже начал сереть, предвещая скорую темноту...
   В Похвистнево приехали ночью. Вокзал был маленький и состоял всего из одной холодной комнаты - зала ожидания, в котором была и билетная касса.
   Дежурный по станции на вопрос матери: "Где можно переночевать?", сказал, что нужно идти в "Дом крестьянина". Там можно и переночевать, и найти попутчиков на Ново-Мансуркино.
   Здешний "Дом крестьянина", конечно, трудно было сравнить с бахчисарайским, но, тем не менее, это было лучше, чем ничего. Дежурная сказала, что в женской комнате есть одно свободное место, но она не может там поместить маму, потому что с нею большой мальчик. Мама пыталась убедить её, объясняя, что он - ещё маленький, что она везде, и даже в Москве, спала вместе с ним в женской комнате.
  Но дежурная была непреклонна. Она потребовала, чтобы мама заплатила за него, как за взрослого и поместила его в мужской комнате.
   Спать одному было холодно, не помогало и пальтишко, накинутое поверх одеяла.
  Кое-как промучился до утра, свернувшись "калачиком". И, когда мама постучала в дверь, он уже не спал.
  Она сказала, что нашла извозчика, который на санях едет мимо Ново-Мансуркино, и согласился их подвезти.
  Быстро позавтракали в чайной. Горячая пища несколько согрела его, но, в то же время, нагнала сонливость. Вот теперь, он, пожалуй, уснул бы даже в той холодной постели, в которой промучился всю ночь! Но, увы, надо ехать!
  Пошли в конюшню, возле которой стояли низкие с широкими полозьями, довольно вместительные и застланные соломой, сани, с которыми возился невысокий мужичок в длинном меховом тулупе с высоким воротником, подпоясанный плетённым шерстяным кушаком, в валенках и здоровой меховой шапке с широкими свисавшими ушами, называемой малахаем. Ему, конечно, не было холодно.
  Лошадь, от которой шёл пар, была уже впряжена в сани. Оставалось только усесться и ехать в морозную даль.
  Мама усадила Тимура на солому спиной вперёд, подняла воротник пальто и сверху повязала когда-то красным, а теперь выцветшим, шерстяным шарфом. Достала из чемодана старую бабушкину шаль, прослужившую им много лет в качестве скатерти, и накрыла его с головой. Сама повязалась кашемировым платком и села рядом, укрывшись той же шалью.
  Возница сходил в конюшню, принёс огромную охапку соломы и шумно бросил им на ноги:
   - Укройтэс полушше! В путы будэт стыло... - сказал он. Сам сел впереди и сани тронулись...
   Пока в животе грел ещё горячий чай и переваривалась брошенная туда пища и пока из-под пальто не выветрилось тепло чайной, холод не ощущался. Но постепенно мороз начинал проникать под солому, под шаль, под варежки. Захотелось спать и он, положив голову на мамины руки, уснул.
   Долго ли, коротко ли ехали, но проснулся он оттого, что сильно хотелось по "малой нужде". Ноги онемели, а кончики пальцев ныли, отчего из глаз катились слёзы и застывали на щеках. Тело начала колотить мелкая дрожь. Хотел пожаловаться маме, но губы не слушались. Мама нагнулась к нему:
   - Не замёрз?
   Она увидела белые пятна на его щеках и, сняв варежки, стала оттирать их.
   - Остановите, пожалуйста! - попросила возницу по-татарски. Вылезла из саней, зачерпнула горсть снега и стала тереть им его щёки. Снег больно царапал лицо. Он отворачивался, пытаясь увернуться от раздирающих кожу комочков.
   - Не надо! Больно! - кричал он, выплёвывая снежные крупинки.
   - Потерпи, потерпи немножко! Ты же щёки обморозил!
   - Я писять хочу!
   - Подожди, дай оттереть!.. Ну, теперь беги вон, к тем деревьям!..
   Он спрыгнул с саней, но ноги не слушались. Коленки подогнулись и он упал в снег перед собой. Вытащил руки, но в снегу остались варежки. Снова влез руками в снег, вытащил варежки, взял их в рот и стал расстёгивать ширинку. Пальцы тоже не слушались. Кое-как расстегнул и тут же, не отходя от саней, стал мочиться.
   - Э-эй! Да ты застыл совсем! - удивился старик. - Ну-ко, побигай, побигай! Согрыйса!
   - Н-не м-могу!.. - выдавил Тимур.
   Старик слез с саней, взял его за обе руки и стал кружить вокруг себя, заставляя перебирать ногами. Каждый шаг больно отдавался в ногах, но, боясь упасть, Тимур вынужден был переставлять их, тихонько стоная.
   - Ну-ко, типер, побигай сам!
  Тимур, проваливаясь в снег, ковыляя, побежал к деревьям, стоявшим у дороги.
   Не садясь в сани, старик тронул лошадь. Увидев, что сани поехали, Тимур бросился догонять их. Догнав, хотел сесть, но старик не разрешил.
   - Биги рядом! - приказал он.
   Тимуру ничего не оставалось, как бежать рядом, утопая ботинками в снегу. Дышать морозным воздухом было тяжело: приходилось открывать рот. Помогало то, что одной рукой он держался за борт саней.
   Постепенно ноги обрели свою подвижность, стало тепло и даже - жарко. Щёки горели, будто к ним приложили горячие угли.
   - Тпру-у! - продребезжало из-под усов ездового. - Вот, типер - порадок! Садис! Да как начнёш замирзат, побигай йищо! Вон, как щоки гарят - можна агон зажыгат! - засмеялся он.
   Примерно через полчаса пробежались за санями вместе с мамой. Мама смеялась сама и смешила его. Волосы её выбились из-под платка, щёки раскраснелись и она стала, как матрёшка, только красивее.
  Дед тоже присоединился к ним. Только он не бежал, а шёл степенно рядом с санями, держа вожжи в руках.
  Вскоре на горизонте показались дымы, вившиеся вверх. Это, как пояснил возница, признак того, что мороз усиливается.
   - А вот, и вашэ Ново-Мансуркино. - улыбаясь, проговорил возница. - Гдэ ваш дом?
   - Подождите, нужно разобраться! Я здесь не была больше тридцати лет... Вот, кажется по этой улице...
  Подъехали к избушке, по самые окна утонувшей в снегу.
  - Вот, здесь!..
  Залаяла собака. Дёрнулась занавеска на окне. Чьи-то розовые пальцы потёрли стекло. Потом отворилась калитка и на улицу выбежала женщина в валенках на босу ногу с полушубком на голове. Она бросилась к маме, что-то причитая, и стала обнимать её.
  Вышел мужчина, открыл ворота и вместе со стариком-возницей под уздцы ввёл лошадь с санями во двор.
  - Я, маленько, у вас погреюсь и поеду дальше, - сказал возница по-татарски.
  - Зачем "маленько"? Кушать будем, чай пить будем, потом поедешь!
  - От горячего не откажусь, а засиживаться не могу. До темноты до дома доехать надо. Ночью волки кругом бродят.
  Возница отряхнул малахаем снег с тулупа и валенок, после чего вошёл в избу.
   Как выяснилось позже, это был дом маминой двоюродной сестры - Мугаллиме-апы. Это она выскочила им навстречу с полушубком на голове. А мужчина оказался её мужем. А дом брата Саяра находился совсем на другом конце села, на другом берегу речки, делившей село на две части. Летом к нему нужно было идти через мост, а зимой можно напрямую, по льду.
   Хозяева, предупреждённые маминым письмом заранее, ждали гостей со дня на день, поэтому, увидев подъехавшие сани и людей в городской одежде, догадались о том, кто это такие.
   Хозяин в меховой безрукавке подбросил в русскую печь дров, раздул огонь и оранжевое пламя запрыгало между поленьями, облизывая их - пробуя на вкус и, выбирая, за какое приняться сначала. Облюбовав одно из них со свернувшейся берестой, пробежалось по ней и принялось сворачивать её дальше, одновременно перекрашивая в тёмный цвет и обгрызая её края невидимым ртом. Полено застонало, будто от боли, и, пытаясь отпугнуть накинувшегося на него обжору, открыло по нему стрельбу, брызгая искрами и кидаясь угольками.
   Раскрасневшаяся от возбуждения хозяйка, принялась готовить обед.
   Возле печи стояла целая семья ухватов различных калибров и размеров. Схватив один из них, она подхватила один чугунок и ловко сунула его в огненную пасть печи, закрыла её огромной крышкой и подпёрла кочергой.
   В это время в дом вбежали двое мальчишек, старше Тимура года на три-четыре.
   - А вот, и наш Зиннур! - сказала красная от печного жара Мугаллиме-апа, показывая на чернявого с радостными смышлеными глазами. Он застенчиво подошёл к городскому гостю и протянул свою красную от мороза руку. За ним поздоровался и его друг и сосед. Они только что пришли с речки, где катались на коньках и от прибежавшего к ним мальчишки узнали, что к Зиннуру приехали городские гости.
   Гостей усадили за стол, там же сели хозяева, а детям кушать дали на полати, застеленные байковым одеялом. Еда эта Тимуру была незнакома: на одну половину тоненького круга теста из пшеничной муки, раскатанного, как для лапши, был намазан слой картофельного пюре с поджаренным луком, которая накрывается второй пустой половиной. Получается полумесяц, наподобие чебурека, края которого не склеивают. Несколько таких "чебуреков" ставят в печь на несколько минут, затем пучком петушиных перьев обильно смазывают топлёным маслом и подают на стол.
   Проголодавшемуся Тимуру еда показалась "царским блюдом". Такое сочетание продуктов: теста из пшеничной муки и картофеля давно нравилось ему своим особым вкусом. Поэтому он, не стесняясь, поглощал еду за обе щеки.
   Дед-возница, поев и попив, давно уехал восвояси. А в дом Мугаллиме-Апы стали сходиться ближние и дальние родственники, а также подруги детства мамы и просто соседи, прослышавшие о её приезде. Стало людно и шумно. Ребята потащили Тимура на печь, откуда было видно и слышно всё, что делали взрослые и о чём они говорили во время еды и чаепитья.
   Незаметно подкралась темнота. Но света не зажигали до тех пор, пока можно было различать друг друга при неярких всполохах пламени на углях в печи. Потом для ребят нашлась работа: они должны были обеспечивать освещение, для чего Зиннур и его друг вооружились ножами и стали отщеплять от поленьев тонкие длинные лучинки.
   Раздув угольки в печи, Зиннур поджёг одну из лучин и закрепил её в специальном держателе, прибитом на стене. Когда пламя от одной лучины перескакивало на новую, огарок старой выбрасывали в печь. Так, сгорая друг за другом, лучины поддерживали в избе свет.
   Умер-Абзы - муж Мугаллиме-Апы принёс со двора новую охапку поленьев, положил в печь и раздул огонь. Избу решили хорошо натопить на ночь, чтобы гостям с юга с непривычки не было холодно.
   Возле окон проскрипел снег, кто-то долго отряхивал валенки в сенях. Потом дверь приоткрылась и в щель, вместе с клубами пара, просунулась девичья голова, укутанная платком так, что видны были только глаза с опушенными инеем ресницами. Она позвала в сени Мугаллиме-Апу. Та вышла и через минуту вернулась и увела с собой маму.
   В сенях было темно. В открытую дверь, пока они выходили, туда проникал мерцающий свет из избы, и мама успела заметить девушку в полушубке и платке.
   - Меня послала Разие. - сказала она. - Она сама не может прийти. Она очень ждёт вас и хочет знать, когда вы придёте.
   - Сегодня уже поздно, - ответила мама, - а завтра - прямо с утра... Ну, как она там, бедняжка?
   - Плохо. Пока отец был дома, ещё было как-то терпимо, а как его забрали, мачеха совсем остервенела. Тяжело Разие там, её нужно забрать оттуда, пока она не наложила на себя руки.
   - Передай ей, что я специально приехала, чтобы забрать её. Завтра мы придём.
   - Хорошо, апа! Я передам. До свидания!
   - До завтра!
   Лежать на печи сначала было приятно. Настуженное в санях тело нагрелось и размякло. Однако, вскоре, тепло снизу стало докучать. С непривычки припекало то живот, то локти и колени. Тимур ворочался, переваливался с боку на бок. Но при лежании на боку припекало бёдра. А слезать с печи в полную людьми комнату было неудобно. И так на него много обращали внимания... Приходилось терпеть...
   Разговор с ребятами не клеился: многого из того, что они говорили, он не понимал, а русского они, вообще, не знали. Крымско-татарский язык тоже понимали плохо. В общем, где мимикой, где словами, а где и просто знаками, кое-как, договорились, что завтра пойдут на речку, будут кататься на коньках. Благо, что коньки и на татарском языке были "коньками". Ещё он подумал: хорошо, что до отъезда он успел установить крепления на каблуки своих ботинок. Теперь они здесь, ох как, пригодятся!..
   Ночь он спал с мамой на полатях. На предложение Зиннура спать на печи категорически отказался: напекло за день!..
   Утром выяснилось, что мама с Мугаллиме-Апа собираются к Разие и что он тоже должен идти с ними. А он, ведь, договорился с ребятами о катанье на речке!
   Однако, мама решила, что разговор с женой брата предстоит серьёзный и вряд ли уместно, чтобы при этом присутствовал Тимур. Ему ещё рано слушать такие разговоры.
   Они ушли, а минут через десять пришёл Камиль - друг Зиннура, и ребята стали собираться на речку. Каково же было удивление Тимура, когда Зиннур, улыбаясь, подал ему пару деревянных колодок, вырезанных в форме лодок, с прибитыми снизу полозьями из толстой железной проволоки и с длинными сыромятными ремешками, пропущенными в специально прожжённые отверстия. Он сразу не сообразил, что это такое и для чего они нужны. И только услышав слово "коньки", понял их назначение.
   - Сам сделал! - похвастал Зиннур, ткнув себя пальцем в грудь, не замечая недоумения гостя. - На! - протянул он ему своё произведение.
   - Мне? - Тимур прижал колодки к своей груди.
   - Да-да! - закивал головой Зиннур.
   - А ты?.. - Тимур показал на него пальцем.
   Зиннур взял коньки у Камиля.
   - А он что? - не пойдёт? - помотал головой Тимур.
   - Пойдёт, пойдёт... Нам хватит по одному коньку. - Зиннур отдал один конёк Камилю, а один оставил себе.
   - Как это: по одному коньку? Ведь это не удобно!..
   - Карашо, карашо! - улыбнулся Зиннур. - У нас многие малаи катаются на одном коньке.
   Тимур уже знал, что "малай" - это мальчишка. Слово запоминалось легко: оно было похоже на русское "малый", только с ударением на последнем слоге.
   Пришли на речку, а там оказалось много ребят - любителей катания. И, действительно, многие катались на одном коньке. Зиннур и Камиль показали Тимуру, как надо привязывать коньки к ботинку и помогли ему это сделать. Он стал на коньки, но ноги в районе лодыжки всё время сгибались - ведь он в первый раз в своей жизни стал на это средство зимнего удовольствия. Дома потренироваться он не успел из-за наступившей оттепели.
   Увидев городского мальчишку, к ним стали подъезжать другие ребята. Один из них, видя, что Тимуру неудобно стоять на таких коньках, задрав ногу, показал свои. Они были двухполозные. Полозья отстояли друг от друга примерно на толщину пальца. И этого оказалось достаточно, чтобы ноги стояли на льду вполне устойчиво.
   Зиннур и Камиль уговорили мальчишку временно поменяться с ним коньками. Он охотно согласился.
   Ну, это совсем другое дело! На таких коньках можно спокойно стоять хоть целый день!
   Он попробовал поехать. Но для езды нужна какая-нибудь инерция, а разгоняться-то он ещё не умел. Как только он пытался оттолкнуться левой ногой, поставленной перпендикулярно правой, так последняя сразу уезжала и он не успевал подтянуть левую. Ноги разъезжались, и он падал. Окружающие ребята смеялись, а Зиннур злился и что-то кричал им непонятное.
   Тогда Зиннур и Камиль взяли его за руки с двух сторон и, каждый стоя на одном коньке, а другой ногой отталкиваясь, потянули его за собой. И он поехал. Он ехал устойчиво, если держал ноги параллельно. Но стоило ему зазеваться, как ноги разъезжались и, если бы не ребята, он, пожалуй, не раз прокатился бы и на носу.
   А мальчик на зиннуровых коньках бегал по льду, как на своих. Тимур проследил, как тот разбегается. Делал он это, наклонив корпус вперёд и, переваливая тяжесть тела то на одну, то на другую ноги, поставленные под углом друг к другу, отталкивался ими. Тимур решил повторить его движения. Стало получаться лучше. Его учителя были довольны и отпустили его самого.
   Но, как только он, наклонив корпус вперёд, пытался выполнить разбег, один из коньков во что-нибудь упирался и он летел вперёд на лёд, вытянув руки. Учёбе мешало и то, что пальцы ног, перетянутые тугими ремнями, совершенно онемели, будто стали стеклянными. Он сказал об этом Зиннуру. Ребята освободили ноги от пут и заставили его побегать без коньков. Но, чем больше нагревались ноги, тем сильнее ныли обмороженные пальцы. От нестерпимой боли слёзы сами выкатывались из глаз и бусинками застывали на холодных щеках. Теперь ещё разболелись и пальцы рук, хотя на них были надеты шерстяные варежки.
  
   Мороз, бывший обычным явлением для местных ребят, для Тимура был непривычным и он чувствовал, что весь превращается в сосульку. Делать нечего, запросился домой.
   Пришлось оставить лёд, сверкавший разноцветными бликами под мутным зимним солнцем, и всем троим топать домой.
   В тепле ноги и руки заныли ещё сильнее. Зиннур снял с него пальто, шапку, ботинки и даже носки. Притащив со двора миску снега, стал растирать его обмороженные конечности. Камиль помогал ему. А тут ещё оказалось, что и щёки прихвачены, которые, несмотря на отчаянные сопротивления Тимура, они натёрли докрасна. Всё горело и ныло и переносилось с тяжким стоном, помимо его воли вырывавшимся изнутри.
   Временами он вскакивал с лавки, размахивая руками, бегал босиком по комнате, задрав кверху, ставшие чрезвычайно чувствительными к прикосновениям, пальцы ног, но от этого ещё сильнее заходилось сердце и он, в изнеможении, снова падал на лавку или на тахту, облегчая свои страдания громким стоном.
   Ребята, бессильные чем-либо ему помочь, так и не раздевшись и не разувшись, стояли возле печи, и у оттаявших валенок пол стал влажным.
   Положение Тимура усугублялось ещё тем, что мамы не было рядом и некому было пожаловаться. Уж она-то, что-нибудь, обязательно, придумала бы, чтобы облегчить его страдания.
   Так печально закончилась его первая попытка покататься на коньках...
  
   Было ещё очень рано, но в доме председателя колхоза Муртазина уже горел свет. Керосиновая лампа была зажжена в честь раннего гостя, которым был парторг колхоза Сейфуллин.
   Жену и детей хозяин дома выпроводил в первую проходную комнату. Сам с гостем заперся во второй - предстоял серьёзный разговор.
   Парторг Сейфуллин был доверенным лицом Муртазина. Его избрали на должность в позапрошлом году по рекомендации самого Муртазина после того, как прежнего парторга Саяра Маева арестовали.
  В феврале месяце тридцать седьмого года его вызвали в Похвистнёвский райком ВКП(б), откуда он не вернулся. Из района дали понять, что им заинтересовался НКВД.
   В те времена такие случаи были нередким явлением, и народ привык к тому, что, время от времени, в районе кого-нибудь да арестовывали. Как правило, по этому поводу общественность никакой информации не получала и о нём больше никто и никогда ничего не слышал.
   И, тем не менее, это событие без волнений не обошлось. В деревне все знали, что Маев - бывший батрак, сын батрака, до революции несколько лет жил в Крыму и получил там образование. Приехав на родину после революции, организовал в селе партийную ячейку и возглавил её. Его усилиями ячейка переросла в организацию, и он стал её секретарём. Он обладал достаточными знаниями, политически был подкован и проводил в деревне политику Коммунистической партии большевиков. Был активным участником коллективизации села и вместе с коммунистом Хабибуллиным стоял во главе созданного ими колхоза. Сельчане уважали его за прямоту и честность, за умение объяснить непонятное и всегда прийти на помощь в беде. Поэтому его исчезновение вызвало среди колхозников тревогу. Коммунисты колхоза, а их было семь человек, не считая председателя, да и другие активисты подняли вопрос, в чём обвиняется их секретарь?
  Народ потребовал созвать общий сход, на котором приняли решение запросить районные организации о судьбе своего парторга. Новый председатель колхоза Муртазин, избранный вместо тяжело больного Хабибуллина, пытался воспрепятствовать этому, однако, большинство настояло на своём. За это Муртазина и Сейфуллина в районе серьёзно упрекнули.
   Некоторые неуёмные, так называемые "правдолюбы", какие имеются всюду, покричали ещё немного о несправедливости, причём, большинство из них кричало так, чтобы их не очень-то и слышали, ибо время было не совсем понятное и запросто можно было разделить судьбу самого Маева.
  И, постепенно, недовольство утихло. О парторге, который мешал не только Муртазину, но и кое-кому повыше, вроде как, забыли. И только Мугаллиме Хакимова, возмущённая новыми порядками, установленными новым председателем при поддержке нового парторга, в разговоре с соседями грозила: "Подождите, ироды, справедливость всё равно наступит!". Не особенно разбираясь в субординационных тонкостях районных партийных органов, сама того не ведая, возвеличила свою племянницу до ранга секретаря райкома, которая, якобы, скоро приедет и разберётся в деле своего брата.
  Но сама Мугаллиме была никто и потому не была страшна Муртазиным, тем более, что она - родственница Маева, и значит, лицо заинтересованное.
  
   А Маев, действительно, мешал. Он был образован и начитан. Не чета Муртазину и Сейфуллину. В политике партии на селе разбирался прекрасно и любые мероприятия, которые планировал Муртазин, не без тайного умысла, разбивал на корню, доказывая их антипартийную сущность и вред, который может быть причинён государству. А если иногда вопрос, всё-таки, и выносился на обсуждение, то он находил нужные слова, чтобы убедить людей в его несостоятельности. Он остро чувствовал антипартийщину и недобрый замысел ещё до того, как начинал вдумываться и анализировать.
  Это происходило как-то интуитивно, и он со всем пылом отдавался противодействию. Это злило его противников. Они сами признавались, что у него природный нюх на всякие тайные махинации. За убеждённость и партийную принципиальность его кандидатуру не раз выдвигали в районные организации, но всякий раз находилась чья-то сильная рука, отодвигавшая её в сторону. И делалось это так, будто необходимость в его выдвижении сама собою отпадала.
  
   Сам Муртазин - мужик хозяйственный, хотя до коллективизации еле сводил концы с концами. Будучи старшим сыном в многодетной семье, рано лишившийся отца, уже в тринадцать лет был вынужден идти в батраки, чтобы помочь матери прокормить трёх сестёр и братишку. Он не гнушался никакой работой, чтобы заработать лишнюю копейку. Уже обзаведясь собственной семьёй, и став самостоятельным хозяином, он тянул свою лямку, не надеясь когда-нибудь выскочить из нужды.
   И вдруг, лет десять назад ему привалило счастье: о нём, вдруг, вспомнил его двоюродный дядя, живший в Казанской губернии, мужик зажиточный и хитрый, человек, вообще, не признававший никаких уз родства. Он вдруг проникся к нему такой отеческой любовью, что не пожалел отдать ему свою кобылу, которая через год принесла ему жеребёнка, и тёлочку. Дядин подарок круто изменил положение семьи.
  На глазах у всей деревни Муртазин за каких-нибудь три-четыре года из батрака превратился в крепкого хозяина. Дядя настолько приблизил к себе племянника, что стал частенько наведываться к нему, а иногда и сам приглашал к себе, долго беседовал с ним, давал дельные советы.
   Так, по его совету, осенью тридцатого года он не продал свои хлебные излишки, а приберёг их до следующего года, когда после неурожайного тридцать первого года цена на хлеб резко подскочила "в разы". В том году он снова обошёлся без базара: кое чем помог дядя... Зато, в тридцать втором году, когда грянул сильнейший голод, унёсший тысячи людей, он вывез на базар только половину своих запасов и, просто-таки, разбогател.
   И в тот момент, когда голодные односельчане, съев свой семенной фонд, весной оказались не в состоянии посеять хоть сколько-нибудь ржи, Муртазин, неожиданно для всех, подал заявление с просьбой принять его в колхоз. Он внёс в общий котёл пару своих лошадей и, оставшийся непроданным, хлеб. Для обедневшего кооператива это была такая серьёзная помощь, которая, в сущности, и решила его дальнейшую судьбу.
  Правда, колхоз сумел засеять только часть своих площадей, выделяемых под посев, но после уборки урожая стало ясно, что выращенного хватит и на семена, и на экономный зимний прокорм. Этот шаг, поднявший его в глазах односельчан на немыслимую высоту, был сделан по совету того же дяди, как убедился Муртазин, прекрасно разбиравшегося как в жизни, вообще, так и в текущей политике, в частности.
   Тогда же дядя посоветовал ему вступить в партию и не отказываться, если начнут выдвигать его на руководящие посты.
   И действительно, ещё не истёк срок его пребывания в кандидатах в члены партии, как на итоговом общем собрании односельчане выдвинули его кандидатуру на пост председателя колхоза вместо серьёзно больного Хабибуллина - основателя кооператива.
   С тех пор минуло шесть лет. Дяде, заблаговременно и понемногу распихавшего по бедным родственникам своё богатство, удалось избежать раскулачивания. Он и сам вступил в колхоз у себя в деревне, которая находилась в ста с лишним вёрст от Ново-Мансуркина, отвалив ему добрый куш, оставшийся после "разбазаривания" имущества и скота, за которое в те голодные дни он получил в десятки раз больше денег, чем мог бы наторговать в обычные годы. Деньги те были так глубоко припрятаны "на чёрный день", что их не смогли бы обнаружить при самом тщательном обыске.
   Многие односельчане не верили в его честность и доброжелательность и были недовольны его вступлением в колхоз, памятуя его кулацкое прошлое и слухи о том, что он раздал своё богатство, чтобы избежать ареста и высылки, как кулака. Но в то время щепетильничать не приходилось. Оно было выбрано им, как нельзя лучше. Тогда каждая лошадь, каждая корова, каждая пригоршня зерна были на особом счету, и отказаться от вносимого им в казну кооператива скота и имущества было бы глупо. Ему не верили, хотя сам он никакого повода для недовольства не подавал. В отличие от Муртазина, дядя ни на какие должности не претендовал, наоборот, вёл себя скромно, старался держаться в тени. Зато то, чего не мог сделать сам, по его совету у себя проводил приласканный им племянник, веривший ему больше, чем аллаху.
   Именно по совету дяди Муртазин стал подбирать себе свой личный актив, который служил бы не колхозу, а ему. И первой ласточкой в этом деле стал Сейфуллин - мужик с ленцой, но зато, подобострастный, который за небольшую подачку может продать родную мать. Такие, обычно, бывают трусоваты и потому ищут сильную руку и широкую спину, за которой можно было бы всегда укрыться.
  Но Муртазину и не нужны были герои, которые, в любой момент, могут послать его подальше и сорвать намеченные махинации. А в том, что всё, подсказанное дядей, есть не что иное, как махинации, у него сомнений не было. Он шёл на них вполне сознательно, он их одобрял потому, что за четыре года успел вкусить сладость достатка и чувство высоты над остальными, которые давало ему богатство. Жаль только, что это длилось недолго, что не успел как следует насладиться своим счастьем! И потому, когда удавалось провернуть какое-нибудь дельце, приносившее вред колхозу, но вину за которое можно было спихнуть на кого-то другого, он в душе злорадствовал: "Вот вам, несчастные голодранцы, выкусите!".
   Но чувства свои, притом, не все, он мог изливать только Сейфуллину, мужику неглупому и достаточно понятливому, понимавшему, куда он клонит.
  Но душонка у него была мелкая. За своё благополучие он готов был совершать любые преступления, лишь бы сильные люди, как Муртазин и его друзья в районе, не допустили свершения справедливого возмездия. Положения своего высокого он достиг только благодаря Муртазину и потому должен служить ему, как пёс.
  Кем он был раньше при старом председателе? Мужичком на побегушках, к которому никто серьёзно не относился! Муртазин же вытащил его, можно сказать, за уши, из той ямы, в которой он влачил жалкое существование. Сначала он подговорил некоторых партийцев дать ему рекомендации для вступления в партию, нажимая на его бедняцкое положение. Потом заставил его поступить на "ликбез" и научиться читать и писать. А когда перо перестало дрожать в его руке, они вдвоём сочинили донос на Маева, который он писал под диктовку благодетеля. И, наконец, как наиболее сознательного колхозника, выросшего на глазах односельчан от безграмотного бедного мужика в представителя партии на селе, Муртазин рекомендовал его кандидатуру на пост секретаря партийной организации, оставшегося вакантным после ареста Маева.
  Его друзья в райкоме поддержали эту кандидатуру и коммунистам села ничего не оставалось, как проголосовать за его избрание. Теперь он стал вторым человеком на селе после Муртазина и очень гордился этим.
   То был период, когда некоторые антипартийные группировки были разгромлены, но остались их низовые организации, которые ушли в подполье. Поэтому любой донос на человека и обвинение его в антипартийной деятельности воспринимался органами довольно серьёзно. И следствие по таким делам велось предвзято.
  Презумпция невиновности и девиз Ф.Э.Дзержинского: "Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невиновного" был напрочь забыт. Следователи искали не истину, а доказательства, виновности обвиняемого. И весь упор следствия делался на допрос самого обвиняемого и, часто, с пристрастием.
   Приезд Маевой серьёзно напугал Сейфуллина. Он считал, что это - неспроста. Поскольку он не знал, насколько она была информирована об обстоятельствах ареста брата, то, как всегда бывает в таких случаях, ему казалось, что она в курсе всей подноготной и теперь приехала собрать необходимый материал для разоблачения его, Сейфуллина, подлогов.
   Однако, одно дело шкодить, другое - отвечать! Заваривают дело, как правило, сообща, а отвечать приходится каждому в отдельности.
   За плечами таких авторитетов, как Муртазин и его районные покровители до сегодняшнего дня Сейфуллин чувствовал себя в безопасности. Но, как только он узнал от жены, что приехала сестра Маева, занимающая в Крыму, по его представлениям, высокий пост, ему, вдруг, стало не по себе. Он был непосредственным автором доноса на Маева и прекрасно знал, что факты, изложенные в этой от начала и до конца лживой бумажке, подписанной им по настоянию Муртазина, в большинстве своём были просто-напросто выдуманы ими и при сколько-нибудь добросовестной проверке лопнут, как мыльный пузырь. И теперь за всё это отвечать придётся ему.
  Тогда, когда всё это делалось, его убедили в безнаказанности, мол, райком, райисполком и НКВД их поддерживают.
   Узнав о приезде Маевой поздно ночью, уже находясь в постели, он до самого утра не мог уснуть. Ему всё казалось, что с нею пришло и возмездие. И что это не ветер царапает мёрзлыми ветками о ставни, а в окно стучится "оно" в той самой форме с синими петлицами, которую он так нагло ввёл в заблуждение своим доносом.
   Еле дождавшись утра, не желая единолично отвечать за подлог, он, чуть свет, поспешил к председателю, чтобы проинформировать его об опасности и получить указания в отношении поведения с неожиданной гостьей.
   - Так когда, говоришь, она приехала? - спросил Муртазин, выслушав его сбивчивое сообщение.
   - Вчера перед обедом.
   - А почему же мы так поздно узнаём об этом? Где наши глаза и уши? Мы ещё вчера до вечера должны были всё разузнать в районе! Ну, ладно! Быстренько распорядись, чтобы запрягли лошадей в мои сани, я слетаю в район.
   - Абзы, пока вы ездите, мне что делать? Ведь секретарь райкома!.. Я, как парторг, должен её как-то встретить,.. сходить, что ли, представиться... Да и её планы выведать не мешало бы.
   - Вот это ты правильно говоришь. Нужно с нею встретиться, посожалеть, подбросить ей, что, мол, мы уверены в невиновности её брата, что мы думаем: там разберутся и отпустят его. Мол, мы даже в район писали, что он - твёрдый большевик и пользуется всеобщим уважением и авторитетом односельчан и ещё что-нибудь в этом роде. А сам смотри ей в глаза, как она всё это будет воспринимать. Вызывай на откровенье... Жалко, что мы поздно узнали! Надо было не дать Мугаллиме рассказать ей всё раньше нас. Ты же знаешь её: она может ей такого всякого наговорить! Она нас с тобой не любит...
   - Может быть, собрать в клубе людей в честь её приезда?..
   - Вот этого делать совершенно не нужно. Может сразу догадаться...
   - А, может, попросить её выступить перед колхозниками, а потом, как и Саяру, пришьём ей какой-нибудь уклон?
   - Нет. Сначала надо в райкоме посоветоваться. Им можно подбросить твою идею - пусть разжуют её, разложат по торбочкам... Не плохо бы и с дядей посоветоваться. Он в таких делах - уста! Может, послать к нему Кярима? Пусть пригласит его в гости... Тут и посовещаемся... А?..
   - Хорошо, абзы! Я пошлю Кярима. Он как раз собирался тестя навестить, отвезёт ему привет от своей жены.
   Сейфуллин ушёл, а Муртазин всё ещё сидел за столом, подперев кулаками щёки, и задумчиво смотрел на язычок пламени, чутко трепетавший в лампе. Думы его прервала внезапно промелькнувшая мысль: "Не забыть в районе купить фитиль... Этот еле до керосина достаёт и, оттого, стекло быстро коптится". И ещё: "Что-то обленилась моя Галлия... Сколько раз говорил, чтобы стекло чаще протирала!"...
  
   - О-о! Кого я вижу! Зякия-апа!.. - Сейфуллин расплылся в подобострастной улыбке.
   Возбуждение от разговора с золовкой, которую Маева видела впервые, но о нраве которой была наслышана от двоюродной сестры и племянницы, писавших ей довольно регулярно, ещё не остыло, и румянец щёк, подхваченный российским морозцем, стал ещё ярче. Здоровавшегося с нею мужчину она не знала, но по крепко выработанной привычке общения с людьми, приветливо ему улыбнулась.
   - Простите, но я вас не знаю... - сказала, приостанавливаясь и пропуская вперёд шедших рядом племянницу и Мугаллиме-апу.
   - Я... - друг вашего брата Саяра. - Сейфуллин приглушил голос, давая понять, что то, о чём он говорит, не для всяких ушей. А на самом деле, слова его были не для ушей бойкой на язык Мугаллиме. - Он много говорил о вас... Но вот,.. - он многозначительно пожал плечами, - Я теперь продолжаю его дело... А вы к нам надолго? - перекинулся на основную, волновавшую его, тему.
   - Нет. Мне тут нужно разобраться с некоторыми его делами...- она кивнула в сторону дома брата. И перед глазами снова встало жирное и потное, раскрасневшееся от злости, лицо золовки, отчего глаза её гневно сверкнули. Сейфуллин же по-своему понял её возбуждение и неприятный холодок пробежал по телу. И стало зябко под тёплым меховым тулупом.
   - Да-да,.. мы поможем... - стараясь не показать свой испуг, пробормотал он первое, что пришло на ум.
   У него уже не было сомнений в истиной цели приезда Маевой и в её воинственном настрое, который не сулил ничего хорошего ни ему, ни его подельникам. И, хотя он целый час прождал на морозе, чтобы поговорить с нею, теперь ему захотелось побыстрее удалиться.. Тем более, что в дом она его не пригласила и ему больше сказать ей было нечего. Памятуя слова шефа о том, что в отношении выступления нужно посоветоваться в районе, он не стал заводить разговор на эту тему. Нужно было наедине продумать создавшееся положение и линию своего дальнейшего поведения.
   Он считал, что он выбрал правильную позицию, назвавшись другом Саяра Маева, и решил продолжать эту роль и дальше, какую бы форму не приняли дальнейшие события. Ведь прямых доказательств их взаимной неприязни не было. На людях же он всегда поддерживал действия старого руководства колхоза и первым поднимал руку, когда оно ставило на голосование какой-либо вопрос.
   - Что нужно от тебя этому подручному Муртазина? - спросила Мугаллиме, когда Маева вошла в дом.
   - Засвидетельствовал своё почтение.
   - А-а, понятно! Заволновались!.. Понимаешь, когда я получила твоё письмо, в котором ты написала, что собираешься к нам, в разговоре с соседками я сказала: "Подождите, вот приедет Зякие, она разберётся, почему посадили Саяра!". А Мариям спрашивает: "А кем она работает?". Я помню, ты писала, что работаешь в райкоме, а кем, не помню. Ну, и сказала, чтобы не уронить твой авторитет: "Она работает секретарём райкома". А этот подкаблучник Муртазина по всей деревне собирает сплетни. Ну, видимо, и до них дошло... А вообще, ты будь с ними осторожней! Это очень нечестные люди.
   - А что собой представляет Муртазин?
   - Муртазин сложный человек. Сколько я знаю эту семью, она никогда не вылазила из бедноты. Он - старший сын в семье. У него есть ещё три сестры. Отец умер рано. И он ещё мальчишкой батрачил, чтобы как-то помочь матери растить сестрёнок. Когда девчата повзрослели и стали сами работать, он женился на девушке из бедной семьи. Понятно, кто из богатых выйдет за голодранца? И вдруг, лет десять назад о нём вспомнил его дядя, живущий в Казанской губерне. Мужик зажиточный. Он подарил племяннику одну лошадь и одну стельную корову и сам стал частенько наезжать в нашу деревню. Ну, сама подумай, с чего это вдруг расщедрился богатый родственничек?.. Поговаривают, что, боясь раскулачивания, он пораздавал свой скот бедным родственникам: ведь, всё-равно, отберут! С той поры и стал богатеть Муртазин. Поднял своё хозяйство, стал даже продавать излишки урожая. Во время последней голодовки не голодал. Наоборот, продавал зерно. А оно во время голодовки стоило, ох, как дорого! Вот и разбогател. И вдруг, после всего этого, подал заявление о вступлении в колхоз. Саяр говорил: "Как не примешь, когда колхоз еле сводил концы с концами! А у него, - говорит, - хозяйство неплохое - колхозу подспорье". Вот и приняли. Потом он вдруг вступил и в партию. Я думаю не без подсказки дяди. Видимо, хитрый бестия! Поговаривают, что он тоже стал у себя колхозником. Вот, и раскинь умом. Им мешал Саяр, так они его убрали. Заболел председатель, выбрали вместо него Муртазина, как толкового хозяина. Хозяин-то он толковый, да вот, колхоз никак из ямы выкарабкаться не может. Став председателем, подобрал под себя парторга и командует. Говорят, что в районе он имеет вес. Так что, я бы на твоём месте не якшалась с ними. К добру это не приведёт!
   - А я и не якшаюсь. Ну, подошёл ко мне незнакомый мужчина, поздоровался. Сказал, что он секретарь парторганизации, что он друг Саяра...
   - Что? Друг Саяра?.. Вот видишь, как врёт! Да Саяр никогда с ним не дружил, с этим подхалимом! Раз пошёл на ложь, значит, им от тебя что-то нужно!
   - Не знаю, зачем я им нужна... Но не могу же я не выслушать его или нагрубить ему. Я его не знаю, но раз он ко мне обратился, я не могу с ним не разговаривать.
   - Так-то оно так... Но будь осторожна!
   Вернувшись из района, Муртазин проинформировал Сейфуллина, что его предложение там поддержано.
   - Но они требуют, чтобы не менее трёх человек написали доносы, притом, грамотно! И, чтобы эти люди были уважаемы в деревне. А где их возьмёшь - уважаемых?
   - Да, конечно, они ведь не знают, что эта голытьба нас с вами не любит...
   - А им и не надо это знать. Мы подтвердим, что уважаемые, и ладно. Ты же знаешь: эн-ка-ве-дэ не очень-то разбирается: правда в доносе или нет. Главное, чтобы донос был написан умно.
   - Это мы организуем...
   Через день Сейфуллин снова навестил Маеву. На этот раз она была дома и ему не пришлось ждать на морозе. Она пригласила его в дом, но он отказался, зная, что там - бойкая на язык Мугаллиме.
   - Ничего, я - здесь... В общем, мы с председателем подумали и решили попросить вас выступить перед колхозниками. Как вы?..
   С первых же слов он допустил ошибку. Если бы он сделал предложение от своего имени, Маева, может быть, и "клюнула" бы на такую "наживку", но, когда он назвал председателя, стало ясно, что задумка коллективная и это настораживало.
   - О чём выступать?
   - Ну, вам виднее... Можно о международном положении или о колхозном строительстве... В общем, вы сами выберите...
   - Если вам всё равно, то почему бы вам не пригласить лектора из района?
   - Ну, это,.. когда он приедет!.. А вы уже здесь... Что вам стоит? А люди будут довольны: вы наша землячка и на такой высокой должности... - нашёлся он.
   Доводы его не были убедительными, и Маева поняла, что это - ловушка. Она вспомнила предупреждения Мугаллиме. Да, Мугаллиме оказалась права: с ними нужно вести себя осторожней.
   - Спасибо за предложение! - сказала она вежливо, но с серьёзным выражением лица. - Но я не могу выступить перед колхозниками, потому что я здесь нахожусь, как частное лицо. Кроме того, я не имею никаких на это полномочий. А потом, вы же, как секретарь партийной организации, знаете, что к каждому выступлению нужно специально готовиться. А у меня для этого здесь нет ни времени, ни специальной литературы. Так что, извините, ещё раз благодарю за предложение и прошу прощения, что не могу выполнить вашу просьбу! Передайте привет вашему председателю! Жаль, что я лично не могу с ним познакомиться, но я не располагаю для этого свободным временем! До свидания!
   Сейфуллин понял, что дальнейшие разговоры на эту тему бессмысленны. И чтобы как-то смягчить впечатление от своей неудачи, спросил:
   - А когда вы уезжаете?
   - Как только закончу здесь свои дела. - ответила она серьёзно. Тон ответа ясно говорил, что вопрос нетактичен, и говорить им больше не о чём.
   От Маевой Сейфуллин пошёл прямо в правление, к председателю.
   - Сафар-Абзы, - сказал он, сев сбоку за председательский стол. - Я сейчас разговаривал с Маевой. - Он многозначительно посмотрел на хозяина. - Знаете, она не глупая! Очень не глупая! Как говорят русские: "Её на мякине не проведёшь"!.. Она вежливо, но категорично, отказала. Сказала, что приехала, как "частное лицо" и что у неё нет... Ну, как это? Право?.. Нет, не "право"! Ну, в общем,.. да!.. что она не уполномочена выступать перед колхозниками. Представляете: - "Частное лицо"! Знаем мы, какое частное лицо! В общем, передала вам привет и добавила, что у неё нет времени познакомиться с вами лично. Спросил, когда она уезжает? Не сказала. Сказала, что как закончит свои дела.
   - А в лицо... в лицо ей смотрел?
   - А как же? Всё время смотрел!
   - Ну, и что?.. Улыбалась?..
   - Не-ет! Всё время лицо было серьёзное.
   - Да-а... Значит, она что-то знает или догадывается... Жа-аль!.. Жаль, что отказалась! Мы бы её...Впрочем,.. мы и это можем использовать против неё! Напишем, что зазналась, что отрывается от народа. Посчитала ниже своего достоинства...
   Через два дня Тимур с мамой и со своей двоюродной сестрой Разие уехали в Похвистнёво, где взяли билеты на поезд домой. В ожидании поезда на Москву жили в доме колхозника, и снова в разных комнатах: мама с племянницей - в женской, а Тимур один - в мужской. Правда, эта условность наступила только вечером, и то только до половины ночи, потому что поезд приходил в три часа, и мама разбудила его за час до этого.
   В Москве, на этот раз, никаких дел у мамы не было, поэтому они сразу закомпостировали билеты на Севастопольский поезд, который тоже пришлось ждать несколько часов в переполненном людьми вокзале.
   Тимур удивлялся: почему столько людей не сидит дома, а все куда-то спешат, нервничают... Ну, ладно, они с мамой поехали не на прогулку, а были вынуждены ехать за Разие, потому что мачеха не давала ей жизни и толкала на то, чтобы она повесилась. А зачем же такой молодой и красивой девушке вешаться, если у неё есть родная тётя и родной племянник?..
   А куда спешат остальные? Вот, например, вот эта старушка, которая прикорнула на краюшке скамейки, держа небольшой мешочек руками на коленях, зачем она пустилась в дальнюю дорогу? Ей бы сидеть дома и дремать себе на здоровье!..
  
   ...Между прочим, ему даже лучше, если с ними будет жить двоюродная сестра. Родной у него нет, так она и заменит ему её. Ему теперь не придётся самому жарить картошку в ожидании мамы и подметать комнаты. Всё это будет делать она. Она же женщина!..
   Он из-под тишка наблюдал за нею, потому что смотреть открыто было, как-то, неудобно - ведь она ему ещё совсем чужая. Разговор с нею на татарском языке не клеился: он не знал по-казански, а она - по-крымски. Русский же она знала слабо. Дома с нею придётся позаниматься... Зато с мамой они тараторили не умолкая. Кое-что из разговора он всё же схватывал: в основном, она жаловалась на мачеху, на её жестокое обращение с нею. Видимо, она ревновала её к отцу. Когда он был дома, она старалась этого не показывать, зато теперь, когда его не было, отыгрывалась на ней, как хотела.
  Разие приводила примеры, как мачеха не раз била её, придираясь к пустякам, оставляла голодной, обзывала всякими нехорошими словами. Мама только ахала, да цыкала языком, возмущённо хлопая себя ладонями по коленям. И всякий раз, будто оправдываясь перед кем-то, повторяла:
   - Хорошо, что я тебя забрала! Ох, как вовремя!..
   Тимуру тоже становилось её жалко. Он мысленно представлял себе, как она голодная стоит в углу на коленях и плачет... Нет, наверно, не плачет! Плакать - значит, унижаться! А она не должна унижаться перед противной мачехой! Перед мамой можно плакать, особенно, если ты наказан за дело. Она пожалеет. А перед злой мачехой - нет! И вешаться тоже не нужно! Пусть сама мачеха вешается, если ей нравится! И снова воображение рисовало ему толстую женщину с кривыми ногами и искажённым гримасой лицом, висящую на электрическом столбе...
  
   Домой приехали рано утром. На фаэтоне доехали до базара, а там мама наняла одного грузчика, который погрузил их багаж на тележку и довёз до дома.
   - Вот, мы и дома! - сказала мама, открывая ключом дверь квартиры и пропуская Разие вперёд.
   - А где я буду спать? - спросила Разие сразу же, оглядывая комнату, где стояли только две кровати и для третьей не было места.
   Мама вышла на кухню, говоря:
   - Я уже думала об этом. Вот здесь мы поставим кровать, - показала рукой вдоль стены у окна, - а стол мы подвинем ближе к двери.
   На подводе привезли кровать и матрац и кухня преобразилась. Теперь она престала быть кухней, а стала просто комнатой с печкой и обеденным столом. Разие, которую мама стала называть на русский манер просто "Розой", была очень довольна. Ей понравилось здесь всё: и тёплый климат, и южные фрукты и овощи, продававшиеся на базаре, к которым она успела приглядеться, пока мама ходила за грузчиком, и сам Бахчисарай, о котором много слышала от отца, и место, где находились наш дом и квартира, и комната, где она будет теперь жить, и даже кровать, на которой отныне ей предстоит спать.
   Пока мама и Роза переоборудовали кухню в жилое помещение, Тимур, попив наскоро чая с бутербродом, состоявшим из ломтя белого хлеба, намазанного сливочным маслом и посыпанным сверху сахарным песком, побежал к ребятам. Ему было, что им рассказать. Ведь не все же они имели такую возможность, чтобы за время коротких зимних каникул, совершить такое путешествие, чтобы сразу увидеть и Москву, и мавзолей с настоящим Лениным, и настоящего орденоносца, и Рассею с её лютым морозом, и покататься на деревянных коньках, проехать в настоящих санях десятки километров и побегать по настоящему, то есть, глубокому, выше колен, снегу.
   Ребята слушали с интересом. Малышня даже рот пораскрывала. И чтобы немного остудить пыл возбуждённого рассказчика, вошедшего в раж, Володя с иронией спросил:
   - Ты пипиську там, случайно, не отморозил?..
   Все его поняли и засмеялись. Не понял только Тимур. Ведь он с таким вдохновением рассказывал то, что видел, что ему не хватало слов и он помогал языку руками, мимикой, выражением глаз... А тут, вдруг, такой несерьёзный вопрос!
   Он обиженно остановился. Коля решил сгладить подначку друга:
   - Ну-ну, рассказывай!.. Не слушай его!..
   Но пыл иссяк и говорить, вроде, стало больше не о чём.
   - В общем, вот так... - сказал он, только чтобы не молчать. - Да... Наши коньки там не пойдут. - наконец, вспомнил он мысль, пришедшую ему ещё в поезде. - Там такие морозы, что в ботинках сразу и ноги, и "пипиську" - он посмотрел на Володю, - сразу отморозишь. Они катаются в валенках, а для того, чтобы их привязать кожаными ремнями, нужно "снегурки" покупать размеров на пять больше. А где такие купишь?.. - и замолчал.
   Молчали и ребята.
   - Ладно, Тим! Ты на меня не обижайся! Я же по-дружески, шутя!.. - Володя хлопнул его ладонью по плечу. Но Тимур опустил плечо, что означало, что он его пока не простил.
   - Ну, всё - мир! - примиренчески сказал Коля. Он всегда всех мирил. - Ну-ка, подайте друг другу руки и улыбнитесь!
   Тимур, восхищённый находчивостью старшего друга, улыбнулся, опустив голову, и протянул Володе руку. Тот, тоже улыбаясь, потряс её...
   Когда он вернулся домой, на весь коридор распространялся запах жареных чебуреков. Он догадался: в честь приезда Розы, как в любой праздничный день, мама жарит чебуреки. И слюнки потекли...
   - А вот, и наш Тимурчик пришёл! - обрадовалась мама. - А я уже начала переживать, что придётся тебе холодные чебуреки есть. Садись быстренько, чай горячий и чебуреки ещё не остыли! - И она поставила на стол большую, но неглубокую, тарелку, на которой были уложены, перпендикулярно: пара - к паре, поджаристые пирожки. - Знаешь?.. - продолжала она, - Роза, оказывается, никогда их не пробовала. Там, в наших краях, их не умеют делать...
   - Ей понравились?..
   - Ну, как это кому-то могут не понравиться чебуреки?!. Это же, по-моему, лучшая еда в мире!
   - Я тоже так считаю. Ты же знаешь - я очень люблю чебуреки! Согласен каждый день их кушать!
   - Каждый день надоест!..
   - Мне не надоест,.. если ты сама будешь их жарить!
   Тимур, действительно, любил это блюдо. Особенно, когда его готовила мама. Нет, конечно, и в городской столовой, которая вечером называется "Ресторан", и куда они часто ходят по общим выходным, если маме, почему-то, не хочется заниматься стряпнёй дома, иногда заказывают чебуреки, так они тоже вкусные. От домашних они отличаются лишь по обрезке краёв: в столовой края - зубчатые, как у пилы, потому что они обрезаются специальным приспособлением, а домашние - гладкие: их обрезают обыкновенным блюдцем.
   - А знаешь, почему они вкусные, когда я их делаю? - продолжила мама.
   - Почему?
   - Потому, что я их делаю только из свежего мяса, когда оно ещё с кислинкой...
   - Тогда зачем свежее? Ты его поставь, пусть прокиснет!..
   - Нет, это - не та кислинка! То будет прокисшее... Там - кислота брожения. Это нехорошая кислота! Ею можно отравиться! Нам в "КомВУЗе" объясняли: в свежих продуктах, особенно, в зелени, имеется кислота, которая называется "витамин Це". Её так прозвали потому, что она спасает людей от цинги...
   - А что такое "цинги"? - спросила Роза, внимательно слушавшая тётю, говорившую такие интересные вещи, о которых она никогда в жизни не слышала.
   - Цинга - это такая болезнь, когда у человека выпадают все зубы...
   - Все зубы?.. А как же он кушает? - удивился Тимур.
   - А он долго не живёт, потому что у него нет в организме витамина "Цэ". Этой болезнью часто болеют люди, живущие на севере, где мало зелени и фруктов. Они, обычно, спасаются зелёным луком...
   - А где они его берут, если у них нет зелени?
   - Лук завозят из мест, где он произрастает. А если головку лука поставить в стакан или рюмку с водой в тёплом помещении, то дней через десять он начинает прорастать и у него появляются зелёные пёрышки. Вот, в них-то и находится витамин "Цэ".
   - Ой, Апа, какая вы грамотная!..
   - Вот, я постараюсь устроить тебя в техникум. И ты выучишься, и будешь тоже много знать...
   - Ой, хотя бы скорее!..
   - Мама, а я тоже буду в техникуме учиться?
   - Тебе ещё нужно окончить "семилетку", а лучше всего - "десятилетку". Тогда сможешь поступить и в институт.
   - А что такое "институт"?
   - Это такое высшее учебное заведение, наподобие нашего "КомВУЗа".
   - А-а! Так это сколько ещё учиться!..
   - А как же? Есть даже такая русская поговорка: "Без труда, не выловишь и рыбку из пруда!".
   - А что такое "пруд"?
   - Пруд? Это,.. ну, как тебе объяснить? Вот, за станцией есть ставок, слышал?
   - Да, ребята туда бегали купаться. Но это - далеко-о!
   - Так вот, это и есть пруд. "Пруд" - от слова "прудить". То есть, в каком-то месте, где есть глубокая впадина, перегораживают речку, строят дамбу и вода разливается по впадине. Если она глубокая, то и пруд становится глубоким и в нём могут водиться крупные рыбы.
   - А-а, вот почему братья Афони, которые там работают "спасателями", часто жарят рыбу! Значит, они там её и ловят...
   - Наверно...
   Младшего из трёх сыновей во вновь поселившейся семье, который на пару лет был старше Тимура, на улице так все и звали: "Афоня". Семья эта поселилась во флигельке слева у ворот, где раньше была общая кухня. Ребятам он не очень нравился из-за того, что вёл себя как-то обособленно. И родители его тоже не "приклеились" к старшему поколению дома... Они тоже жили обособленно... А может быть, "старожилы" просто не смогли примириться с тем, что из-за них они лишились общественной кухни?.. Как бы там ни было, но для всех они оставались "чужаками"...
  
   Роза недолго жила в Бахчисарае. Вскоре она уехала в Симферополь, чтобы поступить в обещанный мамой техникум, но, почему-то оказалась на швейной фабрике, где её научили шить на машинке и определили на должность швеи-мотористки. Она оказалась девочкой своенравной и своевольной. И решила, что теперь, освободившись от мачехи, она стала действительно свободной, и, не поступив в техникум, не захотела вновь возвращаться под опеку тёти. А через небольшой промежуток времени прислала ей длиннющее письмо, в котором сообщила, что полюбила мужчину, старше себя на двадцать лет, и просила тётиного совета, как ей быть: выходить за него замуж или же нет?
   Мама тут же помчалась в Симферополь.
   Оказалось, что мужчина женат и имеет двоих детей. Она тут же обрубила все связи племянницы с ним и намеревалась привезти её с собой, но та наотрез отказалась, объяснив, что работа ей нравится и что она хочет пожить самостоятельно.
   Мама взяла с неё слово, впредь быть более осмотрительной и не поддаваться никаким соблазнам.
   На этом и порешили.
   А вскоре к ним приехали и дядя Саяр, и его жена, которую все называли не по имени (Тимур даже и не знает, как её по-настоящему звали), а просто "Джингей", что по казанско-татарскому значит - невестка.
   Дядю освободили из тюрьмы после того, как он написал товарищу Сталину три письма, в которых изложил свою биографию и дал характеристику тем, кого он подозревал в сознательном искажении действительности. И он оказался прав: комиссия ЦК ВКП(б), раскрыла в районе подпольную троцкистскую группировку. И за решёткой оказались все те, кто творил козни против настоящих партийцев, посаженных ими в тюрьмы по ложным обвинениям. В их число попали и Муртазин со своим родственником-кулаком, и их подпевала - Сейфуллин, и те районные руководители, которые прикрывали их преступную деятельность, а вернее, организовывали и направляли её.
   Как бы там ни было, но, спустя много лет, когда стали модными разговоры о том, что: "сажали всех без разбора" или: "никто ни в чём не разбирался..." Тимур был уверен, что эти разговоры являются досужим вымыслом тех, кому сейчас выгодно хулить "Сталинский режим" и, вообще, всю деятельность компартии в тот нелёгкий период становления социализма в стране. Оказывается, всё-таки, разбирались!..
   Дядя с женой, по приезде, жили вместе с ними: они расположились на кухне, а Тимур с мамой занимали комнату.
   Джингей кухарила, и от неё, особенно от её рук, всё время пахло луком. Этот запах - смесь запаха лука и пота рук - запомнился Тимуру на всю жизнь.
   Районное руководство приняло дядю хорошо: его назначили председателем профсоюза какой-то отрасли районной промышленности.
   С их приездом Тимур потерял личную свободу. Когда мама и дядя уходили на работу, Джингей оставалась в доме хозяйкой и ревностно следила за тем, чтобы Тимур выполнял установленный для него режим: вовремя кушал, делал уроки и, если мама задерживалась, вовремя ложился спать.
   По отношению к себе он не ощутил никакого её деспотизма, о котором так много рассказывала Роза. Это была добрая и заботливая тётя, с которой Тимур часто беседовал, так как весь день они оставались дома вдвоём. И даже различия в языках не мешало им.
  Лишь одним он был недоволен: теперь он не мог брать из дома никаких продуктов для шалаша на кладбище. По уговору каждый приносил туда всё, что может достать. Приходилось брать продукты украдкой. Но, оказывается, у тёти всё было на учёте, и она стала замечать их исчезновение.
   Однажды он набрал картошку в карманы штанов, думая, что сумеет пронести незаметно. Но не тут то было: карманы сильно оттопыривались, она заметила это и остановила его, когда он собрался выйти.
   - А ну, что у тебя в карманах? - спросила она.
   Делать было нечего - пришлось выложить поклажу.
   - Так вот, куда деваются мои продукты! - возмутилась она. - А я всё не пойму, куда пропадает картошка, лук, помидоры и огурцы? А это, оказывается ты воруешь!
   - Я не ворую! - возмутился он. - Воруют только воры, а я - не вор! Я беру своё...
   - А зачем ты берёшь? Ты что: не наедаешься дома? Так ты скажи! Я тебе добавки дам. Мне не жалко! Но таскать куда-то из дому я не позволю!
   - Джингей, я же не себе..! У нас,.. Понимаешь?.. Там, на кладбище, шалаш построен. И все мальчишки приносят из дома у кого, что есть. Ты понимаешь? Каждый должен что-нибудь принести. Мы там разводим костёр и на нём готовим еду...
   - Ах, вот почему ты дома плохо ешь? - перебила его Джингей, - А я всё ломаю голову: думаю, почему ты плохо кушаешь?.. Думаю: что, наверно, тебе не нравится моя стряпня.
   - Ну, ты пойми: там интересно кушать вместе с пацанами, даже если сварено не так вкусно, как варишь ты.
   Последнее подкупило блюстительницу домашнего очага. Она уже мягче возразила:
   - Но ведь разводить костры на кладбище - это грех!.. Аллах вам этого не простит...
   - А никакого аллаха нет! Это всё выдумки неграмотных людей!
   - Как Аллаха нет!?. Что ты говоришь? - возмущённо замахала она руками.
   - А ты спроси у мамы. Она тебе всё объяснит.
   Она недоумённо замолчала. Мама для неё была авторитетом.
   Немного подумав, она сказала:
   - Ладно! Бери свою картошку. Только ваше богохульство я всё же не приветствую.
   С той поры он стал носить на кладбище не всё, что хотел сам, а только то, что разрешала она. Ребята вынуждены были согласиться с таким положением дел.
   По общим выходным, как и прежде, семья, теперь уже увеличенная вдвое, ходила в столовую обедать. Чебуреки брали только по особым дням: по праздникам или в дни, приуроченные к каким-либо событиям. А так обед состоял из первого блюда - какого-нибудь супа, чаще с лапшой; на второе обычно брали котлеты с гарниром и, обязательно, чтобы было побольше подливы! Столовскую подливу Тимур очень обожал. Такую вкусную даже мама не умела варить. А на третье заказывали компот или кисель. Тимур был сторонником киселей.
   По вечерам, как стемнеет, они шли в кино в летний кинотеатр, находившийся в центре города, прямо напротив здания райкома, но на центральной улице. Сам райком располагался выше на улице, огибавшей гору, которая разделяла две слободки: русскую и татарскую. На центральной улице прямо под райкомовским двором, был разбит скверик с памятником Владимиру Ильичу Ленину, где можно было отдохнуть в ожидании начала сеанса.
   "Зал" кинотеатра, если можно так назвать открытую летнюю площадку, где располагались длинные деревянные скамьи без спинок, делился на три части примерно полутораметровыми проходами. Билеты продавались без указания мест, но цена их зависела от того, в какой части "зала" зритель предполагает сидеть. Первые десять рядов были самыми дешёвыми, следующие пятнадцать - самыми дорогими, цена же последних рядов находилась где-то посредине между ценой передних и средних рядов.
   Зрители, купившие дорогие билеты, старались прийти пораньше, чтобы занять места на одиннадцатом или двенадцатом рядах, так как там никто из сидящих впереди, не заслонял экран...
   Джингей, как выяснилось, видела кино впервые в жизни. В Похвистнёв, где был клуб, и демонстрировались фильмы, она не ездила, а в Ново-Мансуркино кино не показывали. В процессе просмотра фильмов она сильно нервничала, так как воспринимала
  их, не понимая, что там играют артисты. Она даже не знала, что это за люди, называющиеся артистами. Когда ей объясняли, не верила, считая, что её просто пытаются успокоить. Оказывается, она была серьёзно больна болезнью, называемой "падучей", о чём мама и Тимур не догадывались.
   Однажды, когда смотрели фильм "Чапаев", в самый трагичный момент её затрясло. Она упала на землю, потеряв сознание. Лёжа на спине, она конвульсивно подскакивала и храпела. Чтобы её успокоить, дядя сел ей на живот, прижал руки к груди и попросил маму, чтобы она крепко держала ноги. Только таким образом минут через десять удалось её успокоить. Она перестала дёргаться и через некоторое время пришла в себя. В общем, можно сказать, что мероприятие было сорвано. Хоть приступ и случился в самом конце фильма, тем не менее, настроение многих зрителей было испорчено, не говоря уже о самих Маевых.
   Здоровье дяди, подорванное тюрьмой, с каждым днём ухудшалось. Особенно его подводили глаза: зрение падало, как говорится, "на глазах". Видимо, время, проведённое там, не прошло даром: он стал быстро слепнуть, что затрудняло его работу. В конце-концов, он был вынужден от неё отказаться.
   Учитывая его состояние, и прошлые заслуги перед партией, ему предложили работу меньшего объёма: должность парторга в одном из колхозов на северо-западном побережье полуострова, куда он с женой и переехал.
   Деревня эта находилась далеко от города, поэтому дядю Тимур видел только тогда, когда он, изредка, приезжал в город и останавливался у них. А Джингей он так больше и не увидел. Вскоре к родителям вернулась и Роза, и они стали жить втроём, пока она не вышла замуж за местного парня - крымского татарина.
   Теперь Тимур, как и прежде, был полностью свободен. Никто не контролировал его и не спрашивал: "Куда идёшь?" или: "Когда придёшь?", не запрещал брать из дому то, что было нужно ему. Зато готовить ужин к приходу мамы, конечно, приходилось самому. Обычно это была картошка, жаренная с мясом, потому что, во-первых, он любил это блюдо с раннего детства, а во-вторых, его проще всего было приготовить: почистил картошку, нарезал её ломтиками - и в сковородку, где уже жарилось кусками мясо с луком.
   А днем он всё свободное время проводил с юными обитателями Русской слободки.
  
   Друг детских взбалмошных затей!
   Не объяснишь ли толком,
   с чем увязать любовь детей
   к "войне" - игре жестокой?
   Мальчишки поголовно, ну,..
   и... даже часть девчонок,
   играть готовы все в "войну"
   с невысохших пелёнок!
   В науке, говорят, сейчас -
   предположенье в моде,
   что каждый, будто бы, из нас
   обязан в детстве, вроде,
   далёких предков повторить
   развития этапы:
   "На четырёх" сперва ходить,
   потом - на "задних лапах".
   А там, окрепнув, может быть,
   И жизни целые прожить
   буквально за минуты.
   Так эволюций тянем нить...
   Согласен я. Однако,
   как войны предков нам сравнить
   сегодня с детской дракой?
   Что драки детские? - Игра!
   Тогда, как предки наши
   пивали "горькую (не раз!)
   лихую горя чашу"
   лишь за простое право жить
   на этом трудном свете.
   Трагизм подобный пережить
   едва ль способны дети!
   Не ради ж "красного словца"
   и не потехи ради
   с плеч богатырских молодца
   иль удалого дяди,
   не вспомнив даже те слова
   в пылу жестокой битвы,
   летела наземь голова,
   не сотворив молитвы!..
   Но, если войны те велись
   Всегда в угоду знати,..
   то, ведь, совсем иной девиз
   у "босоногой рати":
   Отвагу, силушку свою,
   дерзанье, верность цели,
   пусть не взаправдашнем бою,
   но показать на деле!
  
   Слободка Русская. За ней
   чуть вверх по косогору,
   в тени бузиновых ветвей
   за каменным забором
  
  кладбище старое лежит.
  Левее - ручеёк бежит
  в овражке вдоль дороги.
  Часовенки убогой
  прежалкий, затрапезный вид
  уж никого не тяготит.
  У мраморных надгробных плит
  забытых близкими могил,
  где кто-то, некогда почил
  беспечным сном, шалаш стоит.
  Его сложили пацаны
  из веток буйной бузины.
  Вот и ребята эти:
  Володя, Коля, Эдик...
  Володя - старший по годам,
  а верховодит Колька.
  Он лучше знает: где, когда,
  кому, за что и сколько!..
  И, вероятно, от того,
  что было в нём что надо,
  ребята выбрали его
  "Начальником" отряда.
  Тут был наш лагерь. Как всегда
  у нас готовилась еда.
  И в котелке знакомом
  кипело всё, что кто достал,
  как говорят: "Что бог послал!",
  кто что принёс из дому.
  Нет, мы не были голодны!
  а просто, принципы важны:
  Чтоб было всё похоже
  на то, как в жизни у больших:
  еда, костры и шалаши,
  и балалайка для души,..
  и... папиросы - тоже!
  На палке длинной бамбуковой
  привязан галстук, хоть не новый,
  но всё ещё довольно красный,
  чтоб видным быть издалека.
  И если, вдруг, на поле брани
  несущий знамя будет ранен,
  подхватит древко в миг опасный
  другая, верная рука!
  Его, как знамя полковое,
  с "клинками" стоя "на часах",
  посменно охраняют двое
  мальчишек в майках и трусах.
  
  Игра!.. А может, не игра?!
  Есть возле кладбища гора.
  Между слободками она
  Почти что, как граница.
  Видать, мужик неглупый был,
  который первый кол забил,
  когда в былые времена
  пришёл сюда селиться!
  Не будь меж ними с той поры
  такой внушительной горы,
  татары и "казаки"
  (За что? - Неважно! - Всё равно!)
  уж перебили бы давно
  друг друга в смертной драке.
  А так, как каждый божий день
  на гору лазать было лень,
  то только в праздничные дни
  встречались здесь они.
  
  С тех пор минули, как-никак,
  не только годы, но века...
  И не понять, однако,
  дохнёт как прошлое, порой,
  не то войной, не то игрой,
  не то бесцельной дракой.
  
  Сегодня здесь великий сбор:
  Пришли с соседних улиц
  мальчишки - с ними уговор,
  поскольку замахнулись
  сегодня здорово побить
  своих "врагов" давнишних.
  (Самим тот план осуществить -
  силёнок нет приличных).
  "Враги" достаточно сильны,
  не раз всыпали "Вот как!".
  Все знают: злые драчуны -
  Татарская слободка...
  И как в былые времена
  была "противнику" дана
  бумага-ультиматум.
  Соседи ж, чёрт бы их побрал!
  "послов" схватили - и в подвал...
  И оскорбляя там "послов"
  набором всяких грязных слов,
  дрались, ругались матом.
  И, издеваясь, их - на двор
  под зад коленкой, - на позор!..
  
  Теперь другого нет пути,
  как завязать сраженье,
  и тем соседям отомстить
  за это униженье!
  Так, чтоб запомнили они
  на все оставшиеся дни
  и наказали внукам тожь:
  "Слободку Русскую не трожь!"
  Для дела этого святого
  уже у каждого готовы
  пращи, рогатки, стрелы,
  "поджиги"-самоделы
  по форме "Маузеров", "Наганов",
  чтоб было точно, как в кино!
  И даже несколько "жиганов"
  про "чёрный день" припасено.
  Вот собралась большая рать
  соседей чтобы "воевать".
  И если всех пересчитать,
  с полсотни наберётся...
  Толпа растёт, как снежный ком,
  азарт войны нам всем знаком!
  Ну, кто же в возрасте таком
  с соседом не дерётся?!
  Кого там ни было средь них:
  своих, знакомых и чужих,
  которых в этом крае
  никто в лицо не знает.
  Пришла не только пацанва,
  но и с десятых классов
  "Мужи", которые едва
  не говорили басом...
  
   Эту большую драку затеяли потому, что слободчанам надоели многочисленные вызовы соседей померяться силами. А силы-то были не равны! Если собрать всех слободских, включая, даже, "Афоньку" и "Котика", то набралось бы всего не больше десяти человек. Но Вилор в подобных мероприятиях никогда не участвовал, а о Косте и говорить не приходится. Таким образом, оставалось их только восемь. А "татар" было около двух десятков.
   Слободским это, "осточертело "до чёртиков"".
   Коля, как-то, поделился своими бедами в школе с ребятами старших классов и те предложили слободским свою помощь.
   Назначили встречу на один из выходных дней и, чтобы день этот не пропал даром из-за неявки противника, кто-то придумал послать татарам "ультиматум".
  Те же старшеклассники и сочинили его текст - нечто подобное письму Запорожских казаков.
   В качестве парламентариев решили послать братьев Колесниковых, живших ближе всех к Татарской слободке и знающих, где живёт Ахмет - лидер татарских пацанов.
   Однако, татары с парламентариями не стали "чикаться": они нарушили их "статус неприкосновенности".
   Ахмет, якобы для совета, позвал своих соседей, те, схватили братьев, связали им руки и разговаривали, как с пленными, оскорбляя и ругаясь. Когда об этом узнали в школе, это вызвало бурю негодования. И в назначенное воскресенье на "разборку" пришли даже те ребята, которые раньше и не собирались этого делать. Всем захотелось, как следует, проучить татар. Этим и объясняется то, что собралось много народу... И вот,..
  
   Взобрался на гору отряд.
   "Врагов" не видно даже.
   Как будто вовсе не хотят
   сражаться в стане "вражьем".
   Тогда решили пошуметь,
   чтоб снизу нас услышали:
   кидать вниз камни, громко петь,
   палить с "поджиг" над крышами...
   Во "вражьем стане" во дворах,
   как будто, всё спокойно:
   паслись внизу, как и вчера,
   стреноженные кони.
   И даже лай цепных собак
   сегодня не был слышен.
   Как ни шумели, всё же так
   никто во двор не вышел.
   Но, вдруг, заметили внизу -
   как будто, оживление.
   И свиста ухарского звук
   привёл там всё в движение.
   Из всех дворов полезли вдруг,
   ведя своих свирепых слуг -
   собак цепных на поводу,
   хватая камни на ходу,
   за кручами скрываясь
   и с гладких скал срываясь,
   десятка полтора ребят.
   Внизу, куда ни кинуть взгляд,
   под градом бешеным камней
   карабкающихся парней
   лишь согнутые спины,
   да рвущиеся псины,
   надрывно лая, впереди
   своих хозяев лезут.
   Из наших струсил не один,
   услышав лязг железа
   о камни бьющихся цепей...
   Дрожь пробежала по толпе.
   Увидев дьявольский оскал
   пастей звериных среди скал,
   десятки старших пацанов
   вдруг "брюхом подкачали"...
   Спасая честь своих штанов,
   по одному вначале,
   а следом - кучками, гурьбой
   ушли, оставив за собой
   лишь горстку слободчан.
   И, правда, может сгоряча,
   хоть силы были не равны,
   стоять решили пацаны.
   Признаться, всех нас страх берёт -
   ну, хоть с обрыва прыгай!
   Осмыслив дела оборот,
   Володька взял "поджигу",
   что из ружейного ствола
   сам смастерил любовно.
   "Была, - подумал, - не была!"
   Забил "жиган". И словно
   ему волшебник сил придал
   и опьянила смелость.
   Скорее захотелось,
   чтоб миг опасности настал.
  
   Всё ближе враг, всё громче лай
   и жуткий звон цепей...
   Команда: - "Ближе подпускай
   и по собакам бей!"
   И вновь рогатки и пращи
   заговорили жёстко.
   Но только нет уж той мощи -
   ну, что возьмёшь от горстки!
   Одной собаке прямо в глаз,
   бедняжечке, попало.
   Собака дёрнулась, взвилась
   и дико завизжала.
   Другие стали - не резон
   им лезть пристало - на рожон!
   Усердно лая на чужих,
   вперёд уже не рвутся.
   И только лишь одна из них
   с хвостом-обрубком куцым
   рвалась, наверно, сгоряча,
   с визгливым лаем звонким
   к кидавшим камни, волоча
   упавшего мальчонку.
   Держать её не стало сил
   и мальчик повод отпустил.
  
   Разинув дьявольскую пасть,
   собака в ярости неслась,
   избрав для жертвы, вроде,
   переднего... - Володю.
   Всё ближе зверь. Уже видна
   клыков острючих желтизна,
   и взгляд звериный дикий...
   За нею все рванулись псы,
   ощерив пасти и носы
   задрав в злобе великой...
   До Вовки ровно три прыжка...
   взметнулась правая рука:
   невозмутимый Вовка
   "поджигу" вскинул ловко.
   И, глядя суке прямо в глаз,
   он поднял левую тот час
   со спичечной коробкой...
   И в этот миг короткий,
   как будто время-быстролёт
   остановило свой полёт...
   По спичке чиркнул коробок...
   пошёл голубенький дымок...
   и чадным адским вздохом
   короткий выстрел грохнул.
   Тут время закрутилось,
   тут время побежало,
   свинцом в собачьей глотке
   утробно завизжало,
   подбросило, коварно
   на землю повалило
   и вниз по скалам рваным
   бедняжку покатило...
  
   Но тут собачья свора
   вскарабкалась на гору.
   И уж напор звериный
   ничем не удержать!
   Одна из них, ощерясь,
   бежит, в меня прицелясь,
   и нет, за чем укрыться,
   и нет, куда бежать!
  
   В лицо - клыки мне вражьи,
   а сзади - пасть овражья.
   Я оглянулся: глубоко!
   Беда, коль падать кувырком!
   Воспользовавшись задом,
   спуститься можно!.. Рядом
   со мною Женька-Рыжий был...
   Момент!.. - И рыжие клубы
   за Женькой завихрились...
   Потом ещё,.. ещё столбы
   вдоль по оврагу взвились...
  
   Тимур съехал вниз на заднице одним из последних, подняв столб красной глиняной пыли.
   Остальные ребята, собравшись возле тридцать первого дома, смотрели наверх, наблюдая за тем, что же предпримут татары.
   Но тех, видимо, взбодрил дух победы, и, чувствуя своё численное превосходство и помощь своих злых помощников, они не стали задерживаться наверху и по одному начали прыгать вниз.
   Увидев это, Коля скомандовал:
   - Все - по домам! - и пошёл вниз по улице в направлении своего дома.
   Тимур с Эдиком последовали его примеру. А Володе пришлось-таки заскочить к Женьке, так как его дом уже находился в "зоне вражеской оккупации".
   Чтобы узнать, что творится на улице, Тимур решил выглянуть в окно и тут же задёрнул занавеску: трое татар направлялись прямо к окнам квартиры, где он жил.
   Последовал стук в окно. Тимур не отозвался. Стук более громкий и продолжительный повторился. Но Тимур молчал и не открывал занавеску.
   - Эй, ты - предатель! Выходи поговорить! - послышалось с улицы на татарском языке.
   Тимур удивился: откуда эти ребята узнали, что среди русских слободчан есть один их соплеменник, который участвовал на вражеской стороне? Откуда они узнали, где он живёт?
   Он понимал, что общение с ними сейчас ничего хорошего ему не сулит. Уже одно то, что они о нём откуда-то узнали, наводила на мысль, что они могут повторить свои попытки посчитаться с ним и в другом месте, и в другое время, ибо знал, что крымские татары жестоки и мстительны.
  Неизвестно, чем бы закончился этот визит нежданных гостей, если бы кто-то из взрослых, оказавшийся поблизости, и понявший их недобрые намеренья, не прогнал их прочь.
   Однако, к счастью, его подозрения не оправдались: никто и никогда никаких претензий ему не предъявлял.
   Когда опасность миновала, он открыл занавески и посмотрел на улицу. Никого из ребят там не было.
   Посмотрел на часы. Было двадцать минут первого.
   "А-а, это сейчас все обедают." - подумал он. - "И выйдут нескоро!".
   А чем же заняться? Кушать суп с лапшой не хотелось. Сел за стол и стал думать. Почему-то вспомнилась поездка в "Рассею", Москва и... орденоносец...
   "Стой! А какой у него был орден? Кажется, "Боевого Красного Знамени". А как он выглядел?". Вспомнил, что в какой-то книжке видел картинку с орденом. Стал искать. Не нашёл. Начал вспоминать, где же он видел орден? "А-а, кажется в газете!.."
   Нашёл газету "Правда". Там сверху были нарисованы ордена. И он стал перерисовывать их на бумагу. Знамя покрасил красным карандашом, звезду - тоже. Венок покрасил жёлтым цветом. Получилось ничего! - Понравилось.
   Обрезал рисунок по краям.
   Нашёл коробку из-под обуви, и положил рисунок на картон. Подумал, что надо бы его приклеить!
   Из ящика стола достал "канцелярский клей" в бутылочке, приклеил орден, потом обрезал картонку по краям рисунка и получилось, как настоящий орден.
   "Вот, буду награждать пацанов... Всех, кто сегодня сражался!".
   Остальные "ордена" рисовать было проще: обвёл карандашом картонку и на белой стороне нарисовал детали. И клеить, оказалось, не нужно.
   Сделал нужное количество знаков.
   Но просто так раздавать их не интересно. Решил впридачу сделать бутерброды: намазал ломти хлеба маслом, посыпал сверху сахарным песком и угощение готово.
   Пока он возился со своим изобретением, на скамейке снова собрались ребята.
   Раскрыл окно и крикнул:
   - Пацаны! Айда, скорее сюда: дело есть!
   Первым подошёл Володя:
   - Какое дело?..
   - За геройство, проявленное в бою с врагами Советского Союза, орденом Боевого Красного Знамени награждается Дроздов Владимир. - торжественно проговорил Тимур и сквозь решётку в окне подал ему знак и бутерброд.
   Таким образом, он "наградил" всех своих пацанов. А они были довольны. И не столько рисованными орденами, сколько бутербродами.
   Потом вышел сам и показал другим, как нужно прикрепить знак изнутри булавкой.
   Женька тут же сбегал домой и принёс две булавки. Сказал, что больше не нашёл. Одну отдал Николаю, а другой прицепил свой "орден".
   А Володя сказал:
   - По такому поводу надо бы ещё по одному бутерброду дать.
   Все рассмеялись. Но Тимур воспринял это всерьёз и сказал:
   - Подождите, я сейчас ещё сделаю! - и собрался, было бежать домой, чтобы исполнить своё обещание, да Николай остановил его:
   - Отставить! - скомандовал он по-военному. - А то тебе влетит за это от матери!
   Он был - само благоразумие...
  
   Год этот запечатлелся в памяти Тимура победными действиями Красной Армии сначала летом в районе реки Халхин-Гол на территории Монголии и зимой - на границе с Финляндией.
   Там - за океаном, кому-то очень сильно хотелось столкнуть "лбами" ненавистный им Советский Союз с империалистической Японией, чтобы втянуть его в войну, ясно, с помощью и поддержкой других капиталистических держав, таких, как Германия и США.
   Сначала японцы проверили на прочность нашу границу на Дальнем Востоке в районе озера Хасан и получили достойно "по зубам". Но это, видимо, не охладило их воинственный пыл: ведь никто им, как следует, не "врезал", когда они оккупировали Китай.
   Почувствовав свою безнаказанность, они, видимо, решили повторить вылазку и в Монголии.
   Расчёт был построен на том, что Советский Союз, подписавший мирный договор с Монгольской Народной Республикой о взаимной помощи в случае нападения империалистических агрессоров, не останется в стороне.
   Осуществляя этот план, самураи попытались захватить восточную часть Монголии и, перерезав Транссибирскую магистраль, оттяпать ещё и часть Советской территории. Однако, сделать это им не удалось. Части Красной армии в течение десяти дней наголову разгромили шестую японскую армию и навсегда отбили у японцев охоту захватывать чужие территории.
   А зимой того же года наши войска, прорвали "Линию Маннергейма" - укреплённый плацдарм, вдоль границы Финляндии с СССР, считавшийся в те времена неприступным, и отодвинули государственную границу на несколько десятков километров от Ленинграда.
   В тот период в газетах сообщалось о том, какие оборонительные сооружения из железобетона финны воздвигнули вдоль всей линии. Такие сооружения были "не по зубам" даже фронтовой артиллерии. Брать их приходилось, забрасывая гранаты непосредственно внутрь огневой точки через бойницы. Внутри крупных деревьев с выбранной серединой устраивались гнёзда снайперов, которые было сложно обнаруживать и они безнаказанно выводили из строя много наших командиров и красноармейцев.
  
   Каждую победу наших войск слободские мальчишки праздновали бурно, как свою личную. На улице и в школах только и разговоров было о том, насколько сильна Красная Армия, что она самая непобедимая армия в мире.
   А на экраны кинотеатров, как раз, вышел художественный фильм "Трактористы" с участием известных артистов кино: Николаем Крючковым и Петром Олейниковым, где Крючков, исполнявший роль бывшего танкиста-дальневосточника, спел, ставшую популярной, песню "Три танкиста":
  
   На границе тучи ходят хмуро,
  
   Край суровый тишиной объят.
   У высоких берегов Амура
   Часовые Родины стоят.
  
   Там врагу заслон поставлен прочный,
   Там стоит отважен и силён
   На родной земле Дальневосточной
   Броневой ударный батальон.
  
   Там служили - песня в том порука -
   Нерушимой дружною семьёй,
   Три танкиста - три весёлых друга -
   Экипаж машины боевой.
  
   На траву легла роса густая,
   Полегли туманы у реки.
   В эту ночь решили самураи
   Перейти границу у реки.
  
   Но разведка доложила точно
   И пошёл, командою взметён
   По родной земле Дальневосточной
   Броневой, ударный батальон.
  
   Мчались танки, ветер поднимая,
   Наступала грозная броня.
   И летели наземь самураи
   Под напором стали и огня.
  
   И добили - песня в том порука -
   Всех врагов в атаке вихревой
   Три танкиста, три весёлых друга
   - Экипаж машины боевой.
  
   Её часто передавали по радио, пели на концертах и на улице. Наверное, каждый мальчишка знал её слова. Тимур, по крайней мере, знал и часто пел, будучи один дома.
   А в кинотеатрах страны стали ещё демонстрировать художественный фильм "Фронтовые подруги" про женщин, участвовавших в войне с белофиннами.
   Потом на экраны вышла картина с участием Марка Бернеса, под названием: "Истребители", где он исполнил песню "Любимый город", тоже очень полюбившуюся многим и, в том числе, Тимуру:
  
   В далёкий край товарищ улетает,
   Родные ветры вслед за ним летят.
   Любимый город в синей дымке тает:
   Знакомый дом, зелёный сад, и нежный взгляд.
  
   Пройдёт товарищ все бои и войны,
   Не зная сна, не зная тишины.
   Любимый город может спать спокойно
   И видеть сны, и зеленеть среди весны.
  
   Когда ж домой товарищ мой вернётся,
   За ним родные ветры прилетят.
   Любимый город другу улыбнётся:
   Знакомый дом, зелёный сад, весёлый взгляд.
  
   Слова-то, по привычке, он запомнил, но мелодию уловить сразу не сумел. В течение нескольких дней, идя по дороге в школу и обратно, он, нота за нотой, стал её вспоминать. И, благодаря знанию текста, полностью её воспроизвёл и запомнил. Позже, когда он снова пошёл на эту картину, оказалось, что сделал он это без единой ошибки.
  Таким образом, он убедился ещё в одной своей способности - запоминать не только стихотворные тексты, но и мелодии песен...
  
   В тот год начальные классы находились в здании средней школы, рядом с Ханским дворцом, ограждённым от мира высоким каменным забором, толщиной, примерно, с полметра, если не больше. И, тем не менее, кто-то, неизвестно когда, проделал в ней лаз, в который мог пролезть человек. Лаз этот со стороны не был заметен, так как с обеих сторон был закрыт кустами.
  На переменках школьники часто пролазили в сад дворца, особенно в начале учебного года, чтобы полакомиться экзотическими фруктами. От дворцового двора сад тоже был отгорожен каменной стеной, правда, более низкой. Охранял этот сад сторож, уже пожилой мужчина, которого ученики считали дедом. Он же выполнял и обязанности садовника.
   Однажды на переменке Эдик, обещая показать что-то интересное, позвал Тимура в этот сад. Сам Тимур так описывает это событие:
  
   Кусты. Стена. В ней тайный лаз -
   дыра в четыре камня.
   Окном внушительным была
   в ушедший мир она мне.
   Там зеленел дворцовый сад
   вельможных крымских ханов.
   Стена та сотни лет подряд
   была ему охраной.
   Но кто-то сделал в ней дыру
   в сплетенье старых трещин
   и приложил немало рук,
   чтоб дырка стала брешью.
   За тою тайною дырой,
   за каменным забором
   был мир чудес. Их целый рой
   встречал мальчишек "хором":
   Кизил, Стамбульский тут, инжир
   и виноград ползучий...
   Здесь протирали мы до дыр
   штаны свои о сучья...
  
   И вот мы с другом в том саду.
   Достал дружок сначала
   Какой-то свёрток на ходу...
   А в свёртке - "поджигало"!..
   С точёной ручкой... Обруча
   горят, как золотые...
   Стреляй хоть с локтя, хоть с плеча!..
   Такую вещь впервые
   я видел. Обновить сейчас
   хотел в саду он ханском
   что сладко нежился в лучах
   весенних, тот "наган" свой.
   Затем, помедливши чуток,
   достал коробку спичек,
   вложил "запальную", поджёг...
   И стая мелких птичек
   взметнула в страхе за версту
   от грохота и дыма.
   Не знали птахи те, что тут
   палят не в них, а мимо.
   Когда ж от выстрела дымок
   растаял над листвою...
   Я в тот момент понять не мог,
   что, вдруг, стряслось такое:
   Поймав тревожное: "Беги!",
   рвануть я попытался,
   как тут же в чьих-то, как тиски,
   объятьях оказался.
   Я огляделся: друга нет -
   видать, рванул далече!..
   А тут садовник - крепкий дед
   держал меня за плечи.
   "Ну, что? Попался, оголец!
   Стой!.. Не крутись!.. Послушай!..
   Не то, похлеще, чем отец,
   Тебе нарву я уши!..".
   И, всех родителей кляня,
   старик не очень нежно
   за ухо левое меня
   схватил рукой железной.
   Я не стерпел и закричал
   от боли и обиды,
   и лихорадочно искал
   спасенья от "Фемиды".
   Но разве вырвешься из рук,
   которые, похоже,
   любой согнуть сумеют сук
   на дереве! И все жё,
   когда терпеть не стало сил
   моих, не стало мочи,
   я в страхе деда укусил,
   наверно, больно очень.
   От неожиданность той
   оторопел, бедняга,
   и отнял руку. Боже мой,
   какую дал я тягу!..
   Где деду взять такой мощи -
   гонять за шалопаем!..
   Ловить его! Ищи-свищи -
   мой след, как дым, растаял!..
   Нырнув в заветную дыру
   и, очутившись в школе,
   идя по школьному двору,
   лишь только тут на воле
   себя почувствовал я вновь.
   Когда ж взглянул с тревогой
   на сад, темневший за дырой,
   опешил я немного.
   Признаться, был я удивлён,
   дружка опять увидев:
   через дыру пролазил он
   с невозмутимым видом.
   С таким видком, как будто там,
   откуда только вылез,
  
   никто не гнался попятам,
   схватить за лохмы силясь.
   Ну, я, естественно, к нему:
   не повстречал ли друга
   тот дед, который самому
   крутил недавно ухо?
   А он, смеясь, дерзил в ответ,
   колол меня ехидно:
   он видел всё: и то, как дед...
   Мне стало так обидно!..
   А он мне: "Дядя пошутил!..
   А здорово его ты!
   Хрыча, наверно, шок хватил
   до коликов и рвоты!".
  
   И, как бывает меж друзей,
   видавших вместе виды,
   прошла минута и, ей-ей,
   забыты все обиды...
  
   Потом Эдик рассказал ему, что произошло после.
   Оказывается, сторож не успокоился на том, что прогнал ребят. Ему, видно, надоели частые визиты учеников во время переменок и он решил, раз и навсегда, положить этому конец.
  Но, вместо того, чтобы попросить администрацию музея заделать дыру, он пошёл к директору школы и пожаловался на учеников, показав в подтверждение своих слов свежий укус. Конечно, вряд ли он рассказал директору, за что его получил и как крутил ухо мальчугану.
   А директор школы был человеком достаточно крутого нрава, за что получил от учеников прозвище: "Гроза". Ему, видимо, не хотелось показаться перед просителем мягкотелым и он решил продемонстрировать ему свою нетерпимость к нарушителям порядка, то есть, принять немедленные меры прямо в непосредственном присутствии жалобщика.
  А так, как тот не мог точно указать, учениками какого класса они были, то решил провести его по классам, чтобы он смог сам указать на виновников происшествия.
   Неизвестно, с какого класса они начали процедуру опознания, но когда очередь дошла до четвёртого, в котором учился Эдик, то произошло следующее:
  
   И всё-то было б хорошо,
   да вот судьбы проколы!..
   И в класс четвёртый вдруг вошёл
   "Гроза" - директор школы.
   Не сам, за ним - всё тот же дед!..
   а на руке - повязка! -
   Недавней схватки свежий след...
   Так вот она - развязка!
   Вонзив колючки цепких глаз,
   Внимательно-холодных,
   спросил директор: "Кто из вас
   стрелял в саду сегодня?".
   Молчанье полное в ответ.
   Обвёл он всех глазами:
   "Ну, хорошо, коль смелых нет,
   найдём виновных сами!
   Всем девочкам покинуть класс!".
   "Ну, братец, всё пропало!" -
   подумал друг мой и тотчас
   нащупал поджигалу
   в кармане правом. И в одно
   короткое мгновенье
   сейчас же выпрыгнуть в окно
   пришло к нему решенье.
   С самим-собой ненужный спор
   оправдан был едва ли!
   Момент... И вот, он - школьный двор!..
   И... поминай, как звали!
   Директор в ярости - к окну,
   за ним ребята "хором"...
   Дед удивлённо: "Ну и ну!.."
   взглянул на всё с укором.
   Помял кепчоночку в руках...
   Что делать дольше в классе?
  
   Ругнулся тихо. И, всердцах,
   потопал восвояси...
  
  Конечно, директор школы не мог стерпеть такого безобразия, да ещё в присутствии постороннего лица.
  Естественно, на следующий день был вызван в школу Порфирий Иванович - отец Эдика, и в кабинете директора в присутствии завуча и учительницы состоялся серьёзный разговор.
   - Уважаемый Порфирий Иванович, - начал директор после того, как старший Отроков грузно плюхнулся на диван, находившийся в кабинете, и немного отдышался, расстегнув ворот рубахи. Он страдал одышкой, признаком стенокардии, называемой в народе "грудной жабой" и бронхиальной астмой. - Мы с большим уважением относимся к вам, учитывая ваши большие заслуги перед страной! И, как вы помните, часто смотрели сквозь пальцы на проделки вашего сына, в чём, каюсь, допускали определённую непедагогичность. Мы надеялись, что вы и ваша супруга примете необходимые меры и заставите его уважать школьные порядки.
  Учится он неплохо, не буду скрывать, но с дисциплиной дела всё хуже и хуже! И, самое главное, что он отрицательно влияет на других учеников! Мы прощали ему небольшие шалости, но он перешагнул все мыслимые границы: вчера с каким-то учеником, личность которого мы не смогли установить, вдвоём они пролезли в сад Ханского дворца и устроили там настоящую стрельбу. Из чего они стреляли, сторож не знает, но он поймал одного из них и хотел привести в школу, но тот укусил его за руку и убежал. Представляете: укусил и убежал!.. Когда я вместе со сторожем пошёл по классам, чтобы опознать хулиганов, войдя в четвёртый класс, спросил, кто из ребят стрелял в саду, то ваш сын тут же выпрыгнул в открытое окно. Мне было очень стыдно перед пожилым человеком! Поймите меня!.. Мы не можем оставить этот хулиганский случай без должного внимания! Вот, перед вашим приходом мы с заведующей учебной частью Верой Михайловной и учительницей вашего сына Еленой Фёдоровной решили поставить перед педагогическим Советом вопрос о его исключении из школы. Пусть побудет дома до конца учебного года, а на следующий учебный год пойдёт снова в четвёртый класс! Это будет ему достойным наказанием... Да и других образумит! Как вы на это смотрите?..
   - Ну, что я могу на это ответить? Я вас очень хорошо понимаю... Не думайте, что мы с матерью не занимаемся его воспитанием! Но дело в том, что мы оба работаем и, чем он занимается вне школы, не можем контролировать... Из чего они стреляли, я не знаю, но могу вас уверить, что это - не моё именное оружие! Я всё время его проверяю: оно всегда на месте, а патроны у меня надёжно спрятаны. Их местонахождения никто, кроме меня, не знает. Даже жена...
   - Я тоже не думаю, что это - настоящее оружие. Скорее всего - какая-нибудь самоделка. Но ведь всё равно: существует опасность несчастного случая! Я не хочу раздувать случившееся и подключать сюда милицию, думаю, вы сами, понимая важность случившегося, примете надлежащие меры. Речь о другом: об исключении его из школы до конца учебного года.
   - Тут, конечно, я вам не могу указывать, но, думаю, это не принесёт пользы. Ведь он теперь будет полностью предоставлен самому себе и целый день на улице. Так хоть полдня в школе под контролем...
   - Да, но ведь видите, как он к этому контролю относится!
   - Ну, тогда не знаю...
   - Вы понимаете, Порфирий Иванович, мы не можем этот случай оставить без внимания. Ну, если вы сами не можете с ним справиться, тогда давайте обратимся за помощью к милиции!
   - Ну, нет, к милиции - это крайний случай! Я думаю, что до этого дело пока ещё не дошло!.. Хорошо, давайте - исключайте! Ему это будет хорошим уроком! Я напишу дочери: может она, что подскажет.
  Ещё через день:
  
   Шумит, гудит четвёртый класс...
   Ну, как пчелиный улей!
   Мой друг, коль время есть у вас,
   на часик заглянули б!
   Пришла вожатая в слезах -
   её ругал директор.
   Пришла учительница, зав.
   учебной частью - все кто
   в какой-то степени теперь
   на нашу жизнь влияет...
  
   И даже заглянула в дверь
   "техничка" молодая.
   Всем очень нужно, нужно всем,
   бесцеремонно, грубо
   клеймо поставить на лице,
   мне дорогого друга.
   Он: "и бездельник, и нахал,
   и хулиган, и даже,..
   быть может, участь принимал
   он в прошлогодней краже!..".
  
  
   Здесь речь идёт о случае кражи в школе десяти штук противогазов, находившихся в каптёрке. Она произошла ночью. Кто-то, знавший о них, проник в школу через оказавшееся открытым окно коридора, взломал замок чулана и унёс десяток резервных противогазов.
   Преступление осталось не раскрытым. Не ясным остался и его мотив. Было непонятным: кому и зачем понадобились противогазы? Да ещё в таком количестве?
   И вот теперь, у руководства школы появился повод списать его на кого-то...
  
  
   Но почему на друга вдруг
   упало подозрение
   и так встревожилось вокруг
   общественное мнение?
   Ведь, "Кто не пойман, тот не вор!" -
   здесь разговор короткий!
   Но то, что выпрыгнул во двор
   через окошко... - вот где
   зарыта "главная свинья"! -
   вот камень преткновенья,
   вот - основная та статья,
   что возмутила "мнение"!
   Созвали срочно педсовет.
   По поводу такому -
   сигнал родителям, но нет
  
   виновника ... - из дому
   он прошлой ночью убежал.
   Куда? - никто не знает!
   Какой невиданный скандал
   В семействе назревает!
   В ударе папа-партизан
   и плачет мама... - шутка ль:
   сынок проступков нанизал
   штук семь... без промежутков!
   За все "семь бед - один ответ!.."
   Но приговор суровый!
   Решает школьный педсовет
   вопрос, увы, не новый:
   как лучше школу оградить
   от хулиганской грязи
   и как верней предупредить
   развитие заразы?
   "Чтоб хулиганов проучить,
   (Чтоб неповадно было!)
   из школы нужно исключить
   сначала "заводилу".
   И будет точно!.. дайте срок...
   желаемый порядок!".
   Так оказался паренёк
   за школьною оградой.
  
   Страшнее смерти нам позор!
   Но время быстро лечит
   любые раны. Приговор
   суров, но ведь не вечен!
  
   Уймутся страсти, может быть,
   так, от избытка рвения,
   ещё немного пошумит
   общественное мнение...
  
   И всё уляжется в своё
   естественное ложе.
  
   И будет прежнее житьё,
   и радость будет тоже!
   Лишь вот беда: учебный год
   к концу приходит в мае
   и друга, видно, подведёт
   календаря "кривая"!
   Она не "вывезет" его
   за парту в классе пятом,
   поскольку сроку для того
   осталось маловато.
   А там - опять в четвёртый класс? -
   Не блещет перспектива!..
  
   Зато, какою удалась
   весна - всему на диво!
   Метелью белой отцвели
   в садах густые вишни;
   убрался тёмный лик земли
   травы покровом пышным;
   в природе щедро целый день
   бушует многоцветье;
   закучерявилась сирень
   мечтой о близком лете.
   И ошалело соловьи
   в садах влюблённым пели,
   рассыпав бисером свои
   преливистые трели.
   А уж влюблённых были тьмы!..
   (Тогда любить спешили).
   Признаться, если, даже мы
   в ту пору тем грешили!
   Была девчоночка одна,
   которой предпочтенье
   я отдавал. Тонка, стройна,..
   и, будто бы, свеченье,
   какое-то, из глубины
   её всегда сияло.
   В неё мы были влюблены:
   я "втюрился" сначала,
   потом "сгорел" и мой сосед...
   Но только, видно, наших бед
   она не замечала.
   Казалось, упади сейчас
   у ног её, умри я,
   не дрогнут веки серых глаз
   Иващенки Марии!
   Зато я чувствовал не раз
   призывный, томный, милый
   огонь волшебных чёрных глаз
   красавицы -Тамилы.
   Да мне бы, голову сломя,
   нырнуть в тех глаз безлунье!
   А я-глупец, ловил, томясь,
   беспечный взгляд шалуньи!..
  
   Да, это была уже вторая любовь Тимура.
   Первой, как мы знаем, была Диляра из Дуванкоя, о которой он уже забыл. Ещё тогда, в деревне, он понял, что к ней его влекла лишь её внешняя красота. Но когда он убедился, что внутреннее содержание его избранницы - пустота, он уже тогда, ещё в Дуванкое, постепенно отдалился от неё.
   Теперь одноклассница Маня Иващенко завладела всеми его помыслами и затмила все его прежние привязанности. И, тем не менее, странно, что он ни разу не общался с нею, не поговорил. Он любовался ею со стороны. А ведь можно было найти массу поводов для общения... Странная любовь, не правда ли!..
   Никому о ней он не говорил, кроме, конечно, Эдика. Ведь он был лучшим его другом, от которого не было никаких тайн.
   Эдик попросил его, как-нибудь, показать ему на переменке эту девочку. Увидев её, он не разделил его восторгов. Дома Тимур спросил его мнение о ней.
   - Между прочим, знаешь, она уже была с пацаном. - сказал Эдик.
   Он сказал "была", пощадив друга, иначе выразился бы грубее. Однако, Тимур не понял и спросил:
   - Что значит: "была"?
   - А это значит, что она уже не "девочка".
   - Как: "не девочка"? Кто же тогда? - Не мальчик же!
   - Ну, ты даёшь! Ты что, не понимаешь?.. - и он выразился так, как сказал бы в кругу слободских пацанов.
  Тимуру стало неприятно. Он даже пожалел о том, что доверил другу свою тайну. Но он не мог оставить вопрос, не выяснив всё до конца. Такой уж у него характер.
   - С чего ты это решил? Ты что?.. За ноги её держал?
   Выражение: "Держать за ноги" у пацанов было в ходу. На кладбище частенько приходили парочки, которым негде было уединиться. Любой пацан, заметив такую парочку, прибегал к друзьям: - "Айда на кладбище, подержим за ноги!".
   Это означало тихонько подкрасться к влюблённым и в самый интимный момент напугать их, а самим дать "дёру", чтобы не попасть разъяренному любовнику "под горячую руку".
   - Дурак, ты! Спроси у любого пацана, и он тебе скажет, что любую девчонку можно сразу узнать по её фигуре: "целка" она или нет. Если уже не "целка", то зад выпирает... Это - верный признак!.. А у твоей девчонки... Как её... - Маня, что ли?.. он здорово выступает.
   Тимур не поверил другу: для него Маня была выше всяких подозрений. Он даже не мог себе представить, что его идеал может быть "не девочкой". Понятно, ни он, ни его друг тогда ещё не знали, что у представительниц прекрасного пола фигуры бывают разные. А Маша Иващенко, в частности, обладала фигурой, которая называется "перегибистой"... Кстати, многие художники отдают предпочтение именно ей.
   В классе были ещё девочки, и у каждой из них была своя фигура.
   Среди них особо выделялась, упомянутая выше, Тамила. Фамилия у неё была татарская, но на татарку она не была похожа. Разве, что волосы?
   Волосы её были тёмные, густые и блестящие. Они не были заплетены в косы, а спадали на плечи.
  Тамил в классе было две, но вторая девочка ничем не выделялась. А вот, темноволосая, действительно, была к нему неравнодушна.
  Такой вывод он сделал из того, что она, уделяла ему внимание чаще, чем другим мальчишкам. Правда, если она была татаркой, то её могло тянуть к нему, просто, как к своему сородичу. Однако, тесного общения между ними тоже не было...
  
   На экраны страны вышла целая серия кинокартин о границе: "Случай на границе", "Граница на замке", "Случай на полустанке", "Девушка с характером" и другие. Благодаря этим кинофильмам огромную популярность, особенно у молодёжи, приобрела актриса Зоя Фёдорова. Каждый мальчишка считал обязательным сходить на фильмы с её участием. Притом, смотрели ведь фильмы не по одному разу. Тимур убедился, что одного просмотра явно недостаточно: не успеваешь заметить и запомнить все подробности. А поскольку каждый фильм многократно пересказывался и обсуждался в мальчишеской среде, то естественно, каждый замечал свои пробелы и при следующем просмотре старался их заполнить.
   При каждой такой беседе только и звучало: "А помнишь?.. А помнишь?..". Потом выяснялось, что не все одинаково поняли или запомнили какие-то моменты и фрагменты фильма. И начинался спор:
   - Чё ты врёшь! Такого там не было! Вот сходи, посмотри!..
   - Да я только вчера смотрел!..
   - Сколько раз ты смотрел?
   - Два раза...
   - Ха! Два раза!.. Да за два раза ничего не запомнишь! Я аж три раза ходил!..
   Это уже был неоспоримый аргумент. Правым считался тот, кто большее количество раз смотрел фильм.
   Однажды, после просмотра фильма "Истребители", сидя на Женькиной лавочке, ребята обсуждали эпизод, когда персонаж, которого играл популярный и любимый многими мальчишками артист Марк Бернес, остановил пассажирский поезд, показав пассажирам скрещенные руки.
   - Их счастье, что тот дядька догадался, что нужно остановить поезд... - философски заметил Коля, подразумевая под словом "их" пассажиров поезда.
   - Вообще-то, - возразил Вилор, - лётчику нужно было обратить внимание машиниста, а не делать знаки пассажирам...
   - Коля, а ты здорово похож на того лётчика - перебил разговор Тимур.
   - На какого?
   - Да на того, который остановил поезд.
   Николай улыбнулся:
   - Чем же я похож?
   - Волосами... - засмеялся Эдик.
   Все рассмеялись.
   - Да нет же! - не унимался Тимур. - Лицом похож...
   - Значит, Коля, быть тебе лётчиком! - шутливо заключил Володя.
   - Буду!.. Вот, окончу школу и пойду в лётную... А ты как, Вилор?..
   - Я давно уже решил: буду инженером..!
   - А ты, Володь..?
   - А я после седьмого пойду работать... Батя говорит: - "Хватит, дурака валять!".
   - А я тоже буду лётчиком! - заявил Эдик, не дожидаясь вопроса.
   - И - я... - поддакнул Тимур.
   - А ты?.. Ты ещё мал такие вопросы решать! До того времени ещё десять раз передумаешь! - криво усмехнулся Николай.
   - А вот, и не передумаю! Мы с Эдиком вместе пойдём на лётчиков учиться. Правда, Эдь?
   - Конечно!.. Что мы хуже других, что ли?
   - А ты уж помолчи, второгодник! Ты всю нашу слободку опозорил! Сколько себя помню, в нашей слободке не было второгодников. Ты - первый!
   - А он не виноват! - заступился за друга Тимур. - Что, разве на переменке нельзя пальнуть из поджиги? Он же не в школе пальнул...
   - А ты помалкивай, заступник! Если бы ты не укусил этого сторожа, то ничего бы и не было!
   - Да-а... А чего он за ухо меня тянул? Знаешь, как больно?.. Даже ты не стерпел бы...
   - Знаю! Не маленький! Всё равно, хреново получилось!
   - Как вы рассказываете, то тебе не надо было убегать в окно. - сказал Вилор, обращаясь к Эдику. - Ведь тебя он не мог запомнить. Тебя же он не поймал...
   - Да,.. а как они стали бы обыскивать?!. Куда бы я поджигу спрятал?.. Видел бы ты тогда "Грозу"!..
   - Всё равно, хреново получилось! - повторил Николай, почесав за ухом. - Теперь тебе целый год отмываться нужно. Батя, как: здорово тебе врезал?..
   - Да это - ерунда! Пару раз шлёпнул ремнём... Я к этому привык... Вот, если бы он пошёл к директору, да поговорил... Может, он простил бы, да восстановил...
   - И не думай!.. - уверенно сказал Вилор. - Это - решение педсовета... Он не станет ради тебя менять его.
   - Вилор прав. Если бы это у тебя был первый случай!.. А то ты у них давно уже "на крючке" висел. Вспомни, сколько раз в этом году папашу твоего в школу вызывали?
   - Ну, пару раз... - Не больше!..
   - Пару раз?.. А ты считаешь: этого мало?.. Вот, на третий раз и выгнали... Слышал поговорку: "Бог троицу любит!"?
   - Да ладно, ребят! Чё вы на парня насели? Ему и так тошно, наверно!.. - заступился Володя.
   - Для науки, Вов, для науки... Штоб наперёд не повадно было!.. - как старший назидательно заключил Николай. - Ну, чем сегодня займёмся?.. - обратился он ко всем.
   - Закурить бы..! - вопросительно глядя на него, проговорил Эдик.
   - Я тебе закурю! Сколько раз говорил: на улице не курить! Вот, пойдём в шалаш,.. там и накуришься! У кого сегодня курево? - Николай вопросительно обвёл всех взглядом.
   - У меня,.. - нехотя ответил Володя, - да только всего одна пачка...
   - Хватит и одной! - решительно заявил Николай. - Айда, на кладбище!..
   Все поднялись и гуськом, кроме Вилора, побрели в сторону кладбищенских ворот. Вилор же направился к воротам своего дома. Это никого не удивило, ибо все знали, что он не курит и на кладбище ходит редко. У него был особый статус...
  
   Как-то, придя с работы, мама похвасталась:
   - Тимочка, хоть ты ещё не пионер, но я всё же выхлопотала тебе путёвку в пионерский лагерь.
   Действительно, в пионеры их должны были принять только в четвёртом классе. Сообщение это он принял без должного энтузиазма, поскольку их летнее времяпрепровождение в слободке для него было лучше любого лагеря. Да и перспектива не видеть своих ребят целый месяц ему, как-то, не улыбалась.
   Мама заметила это и спросила:
   - Ты что, не рад?
   - А что я там буду делать один?
   - То есть, как - один? Там будет целый лагерь ребят. Там ты познакомишься со многими хорошими ребятами, и обретёшь новых друзей. А, с другой стороны, чтобы ты не скучал по мне, я решила и этот вопрос. Я давно не была в отпуске, поэтому я решила взять месячный отпуск. И это время поработаю там в лагере. Так что ты не будешь чувствовать себя одиноким...
  
   Весна всюду прекрасна, не говоря уже о Крыме. Прекрасна потому, что после зимней спячки природа просыпается и расцветает, словно семнадцатилетняя девушка...
  
  В такую пору "лечь костьми"
  за партою обидно...
  А тут урокам (чёрт возьми!)
  Конца никак не видно!
  Они, как будто бы назло,
  идут под финиш нудно...
  И вот, кому же повезло,
  сказать, наверно, трудно:
  гоняет друг мой целый день
  по улицам в две смены.
  (мальчишкам ведь учиться лень,
  а бегать - нет!). Сомнений
  ненужный груз не тяготит
  его простую душу,
  не обжигает, не щемит,
  не давит и не душит.
  А мне ж забот - невпроворот
  и времени - с напёрсток.
  Лежат по "русскому" работ
  нечитанные вёрсты.
  И мне полазить с мил-дружком
  хотелось бы по скалам,
  за город выйти большаком -
  палить во что-попало,
  ходить по балкам и стрелять
  на взлёте перепёлок
  иль беззаботно погулять
  в компании весёлой!..
  
   Учебный год для Тимура закончился прекрасно: в табеле по успеваемости - всего два "хорошо", остальные все - "отлично". А вот, Эдик из-за того, что его исключили из школы до конца учебного года, остался в четвёртом классе на второй год.
   Однако, по его поведению не скажешь, что он очень переживает. Возможно, в душе и "скребут кошки", но внешне он виду нисколечко не подаёт.
  
   ...и вот, остались позади
   заботы и тревоги.
   Дошёл до финиша один,
   другой - на полдороге.
   С "Похвальной грамотой" домой
   без друга шёл со школы...
   И был видок, скорее, мой
   серьёзный, чем весёлый:
   за друга всё болит душа -
   ну, разве не обидно:
   ведь оставался только шаг...
   теперь конца не видно!..
  
   В пионерский лагерь поехали вместе с мамой. Он располагался недалеко от моря на берегу речки в лесистой и горно-холмистой местности, и это определяло его особенность.
  
  ...Ура!.. Звени весёлый май!
  Да здравствует свобода!
  Сынов забытых принимай,
  радушная природа!
  Раскрой объятия свои
  для душ раскрепощённых,
  в просторы вольные зови
  от площадей мощёных!
  Согрей нас солнцем, приласкай
  волны прохладой чудной,
  хотя бы на лето, пускай,
  забудем долг свой трудный!
  Ручьём прозрачным напои
  и молочком коровьим...
  И в жилы нам дары свои
  влей бодростью, здоровьем!..
  
  Бежит река, шумит река
  на мелких перекатах.
  В реке барашки-облака
  обагрены закатом.
  Плывут фрегатами мечты
  туда, где гаснут зори...
  Плыви, мой друг, плыви и ты
  к пленительному морю!
  Отдайся ветру, паруса
  души раскрой для счастья!
  С землёй сует на полчаса,
  хотя бы, попрощайся!
  Сомкнись в объятиях с волной,
  рассыпься с нею, брызни! -
  В порыве дерзком миг иной
  дороже целой жизни!..
  Плывут над речкой облака,
  гонимые ветрами.
  И гаснет медленно закат
  багряный над волнами.
  А возле леса у реки
  раскинуты палатки.
  Над лесом стелются дымки
  Солоновато-сладки...
  
   Здесь автор стихов не совсем точен: из текста можно понять, что сам лагерь был временного типа и весь состоял из палаток. Это неверно: лагерь был стационарный, построенный на длительный срок использования. Строения, правда, были все одноэтажные и летнего типа, и к ним более подходило бы определение "палаты", нежели "палатки", но, видимо, в угоду рифме он выбрал последнее.
  
  "Отбой" невидимый горнист
  выводит так певуче,
  что горна звук - высок и чист -
  несётся аж за тучи!..
  На мягких лапах добрый сон
  по лагерю ступает.
  И всё, на что ни глянет он,
  мгновенно засыпает.
  Уснули клёны у ключа,
  костры в лесу погасли.
  И лишь кукушка битый час
  кукует... Не про нас ли?
  Уснули все: и детвора,
  и кот "Белоголовый"...
  Не спится только поварам
  на кухне при столовой.
  Кипит вода в больших котлах
  и чистится картошка,
  Котлет две сотни на столах
  лежат в сухарной крошке.
  Шкворчит на противне плотва,
  которую мы сами
  В реке под вечер раза два
  ловили простынями.
  Но вот, на кухне на стенах
  погасли блики вскоре,
  и голубая тишина
  легла на лес и море.
  И удивительный покой
  на землю опустился
  и сон, такой же голубой
  под койкой примостился...
  
   Да, действительно, плотву ловили простынями.
   Один мальчик сказал, что он с отцом, вот на такой же речке с помощью обыкновенной простыни ловил рыбу.
   Другой спросил:
   - Как это, простынью, можно поймать рыбу? Рыбу ловят на крючок, с удочкой! - язвительно заявил он.
   - А где у тебя здесь удочка?
   - Чудак ты! Так удочка же дома!
   - А вот, мы с папой без удочек ловили!
   - Ха! - мальчишка обвёл присутствующих глазами, полными торжества своей правоты. - Ну, так покажи, как можно поймать рыбу простынёй!
   - А вот, возьму и покажу!.. Миша! - обратился мальчик к своему напарнику, - Пойдём, возьмём две простыни и покажем им, как можно ими ловить рыбу!
   И они побежали в свою палату.
   - Хм! Хотел бы я посмотреть на эту ерунду! - Не успокаивался мальчишка. - Рыба, что - дурная, что-ли! Она и наживку-то не всякую берёт... А тут, тебе, в простынь полезет! Ха!..
   - Коль, да ну их..! - потянул за руку его приятель. - Пойдём!..
   - Да подожди ты! Я хочу поспорить с этим пацаном и посмотреть, как он проспорит.
   Минут через десять появились запыхавшиеся мальчишки, неся подмышками по простыне, которые, видно, сняли со своих постелей. Один из них нёс в руке пустое ведро.
   - Вот, - сказал, отдыхиваясь, мальчишка, - ведро еле нашли...
   - А зачем ведро-то? - спросил любитель поспорить.
   - Вот, чудак! - А куда рыбу-то складывать будешь?
   - Складывать? Ха-ха! Да ты хотя бы одну поймай для кота! Я возле кухни видел: кот сидит. Сам чёрный, а голова и хвост белые. Вот, для него и поймай!..
  Затейщик ловли рыбы в речке простынями объяснил ребятам:
   - Четверо берут простыни за концы и перегораживают речку, растягивая их. Передний конец простыни опускают до дна, а задний немного приподнимают. Всё это под водой. А, вот, ты... - обратился он к спорщику, - со своим другом возьмите по палке и идите вниз по течению, во-он, к той коряге! И оттуда будете загонять рыбу: с криками бейте палками по воде и постепенно поднимайтесь к нам!
   Загонщики выбрали себе по палке из сушняка, и пошли к указанному месту.
   - Ах, чёрт! - выругался тот, которого назвали Колей, входя в прохладную воду, - Я же забыл с ним поспорить! Ну, ладно! Чёрт с ним! Мы над ним и так посмеёмся, бесплатно.
   Четверо ребят, среди которых был и Тимур, стали поперёк течения и, как показал затейщик, которого, звали Сережей, растянули простыни. Они почти полностью перегородили речушку, вода в которой была им чуть выше колен. А те двое с криками и руганью били палками по воде и быстро шли против течения:
   - Эй вы, дуры! - кричал Коля, разъярённо колоча палкой воду, - Плывите скорее в простыни! Вас уже ждёт кот Васька!..
   Когда до загонщиков оставалось метров десять, Серёжа крикнул:
   - Поднимай!
   По его команде ловцы подняли свои простыни. Это оказалось делом не простым: пока простыни находились в воде, их вес почти не ощущался, но по мере поднятия их над водой, становились всё тяжелее и тяжелее.
   И как же ребята, и особенно загонщики, подошедшие к ним, к тому времени, были удивлены, увидев несколько десятков трепетавших в них небольших серебристых рыбёшек. Ведь многие сомневались в успехе этой операции.
   Аккуратно ссыпав в ведро улов, ребята вновь полезли в воду. Коля молчал. А его приятель, когда они снова оказались на середине реки, вполголоса сказал ему:
   - Хорошо, что ты забыл с ним поспорить!..
   Тот ничего не ответил.
   Опускаясь всё ниже по течению, ребята несколько раз входили в воду и вытаскивали живую трепещущую плотву до тех пор, пока полностью не заполнили ведро.
   - Ну, и что мы теперь будем с нею делать? Кот Васька всё не съест...- примирительно сказал Коля. Теперь в его голосе отсутствовали язвительные нотки.
  - Ничего. - Ответил Серёжа. - Отдадим на кухню, там её поджарят и дадут нам на ужин.
   Ведро несли по двое, меняясь парами через каждые, примерно, пятьдесят метров.
   На ужин ребята, участвовавшие в ловле, за стол сели вместе. Однако, пойманную ими рыбу официантки разделили на всех, сидевших за столом. Так что все попробовали жареную плотву.
   Но, как часто в жизни бывает, сами победители оказались в проигрыше: Серёже и Мише этой ночью пришлось спать на влажных простынях...
  Каждый день в лагере начинался со сбора отрядов на плацу:
  ...Весь лагерь - сотни две ребят -
  на утренней линейке.
  Колонны замерли, стоят
  по фронту, как по рейке.
  И двести рук взметнулись вдруг,
  как клятвенные знаки.
  И так застыли двести рук
  в едином чётком взмахе.
  Подстать величию фанфар,
  труба "Зарю" выводит.
  В лучах, багряных, как пожар,
  на мачту флаг восходит.
  И, взвившись гордо, алый стяг
  трепещет в волнах бриза,
  что мачту гладит, шелестя,
  от клотика до низа.
  Начальник лагеря - моряк,
  долг соблюдая свято,
  "под козырёк" рукой "беря",
  честь отдаёт вожатым.
  Сияют пуговиц ряды,
  как корабли в эскорте,
  и талисманом от беды -
  мечта мальчишек - кортик.
  И галуны, как катера,
  готовые к атаке.
  На длинных ремнях кобура
  сверкает чёрным лаком.
  И "краб" военный в свой черёд,
  не уступает в блеске.
  "Под козырёк" моряк "берёт"
  совсем не по-армейски:
  Взлетает в сторону рука
  и, вдруг, к виску стремится
  и застывает у виска
  большой парящей птицей...
  
   После линейки лагерь расходился поотрядно, и дальше отряды занимались по своим планам. Во главе каждого отряда стоял вожатый. Все вожатые были девушки, и только начальник лагеря - мужчина, и, притом, - моряк.
   Последнее, возможно, определялось международной обстановкой: в Абиссинии шла война, которую развязала фашистская Германия, в Испании были разгромлены все демократические институты, и во главе государства стал фашистский генерал Франко. Его борьбу с республиканцами активно поддержала фашистская Германия.
   На востоке проводила захватническую политику самурайская Япония...
   В подобной ситуации необходимо было обучать подрастающее поколение военному делу.
   Лагерные отрады создавались по возрастным признакам, поэтому отряд в который попал Тимур имел последний номер - пятый. В нём все ребята были ещё "октябрятами" и им не положено было носить пионерские галстуки. Их отличием были "октябрятские" значки с портретом маленького Володи Ульянова - кучерявого мальчика лет пяти-шести, которые прикалывались к рубашкам на левой стороне груди.
   Пионервожатая отряда - девушка по имени Света - собрала ребят в кружок, разбила их по звеньям и назначила звеньевыми самых высокорослых. Опять же, самыми высокими оказались девочки.
   А, так как, Тимур не был ни девочкой, ни, тем более, высоким, то ему должность звеньевого не "светила".
   Потом Света сказала, что им нужно разучить пионерскую песню. И, пропев один её куплет, спросила:
   - Кто из вас знает эту песню? Поднимите руки!
   Руки подняли две девочки. Тимур тоже знал её, но, посмотрев вокруг и убедившись, что никто из мальчиков руки не поднял, промолчал. Зачем высовываться?
   - Как вас зовут? - спросила Света девочек.
   - Люся... - сказала девочка с тёмными волосами и в синем сарафане.
  - Вера. - сказала другая, в цветастом сарафане с двумя светлыми косичками, на концах которых висели голубенькие бантики. Она на целых полголовы была ниже той, которая назвалась Люсей.
   - Станьте вот здесь. - Света вывела девочек из круга. - Мы сейчас втроём споём первый куплет, а все остальные слушайте и запоминайте слова.
   Трио не получилось. Пела, в основном, Света, а девочки только подпевали, притом не в такт. А у Веры ещё и голос оказался писклявым, да и слухом она, вряд ли, могла похвастаться.
   Тимур не сдержался и улыбнулся. Это заметила вожатая.
   - Получилось неважно? Да? - с улыбкой спросила она, обращаясь к нему.
   Тимур не ожидал вопроса и смутился.
   - А ну, попробуй ты! - сказала она.
   Он смутился ещё больше:
   - Я не умею... - солгал он.
   Вообще-то, это не было ложью. Дома, когда он был один, то часто пел знакомые песни, которые ему особенно нравились. Но как это слышалось со стороны, он не знал. Может быть, со стороны это получалось не лучше, чем у девочки Веры.
   - Ну, хорошо! Давайте споём все вместе! - предложила Света. - Для этого давайте построимся! Вот, ты, ты и ты! - сказала она, выбирая самых малорослых, в число которых попал и Тимур, - станьте впереди! А вот, вы повыше, станьте за ними! А вы - самые рослые, становитесь сзади!.. Раз, два, три!.. - взмахнула она рукой и запела.
   Поскольку Тимур знал слова, то, не ожидая подвоха, запел в полный голос. Остальные, плохо запомнившие слова, подпевали вполголоса и не очень уверенно. И получилось, что спели куплет, в основном, Света и он.
   - Ну, вот, видишь! А сказал, что не умеешь! - снова улыбнулась Света. - Вот что, ребята! Давайте сначала выучим все слова, а потом уже попытаемся спеть.
   Она снова продекламировала слова первого куплета, а ребята повторили их хором. То же самое произошло со вторым и третьим куплетами. Потом хором исполнили всю песню без мелодии.
   - Хорошо. - сказала Света. - Теперь попробуем спеть. Раз, два-а, три-и!..
   На этот раз пели все. Но теперь Тимур решил не выделяться и пел только вполголоса.
   Однако, вовремя обеда к столу подошла старшая пионервожатая и громко спросила:
  - Кто Тимур Маев?
   Тимур встал. Она подошла ближе и сказала:
   - После обеда подойди к эстраде. Знаешь, где эстрада?
   - А зачем? - недоумённо спросил он.
   - Там собирается хоровой кружок. Будете петь пионерские песни...
   - А я не хочу петь. Я не умею.
   - Твоя вожатая сказала, что ты хорошо поёшь... В общем, приди! Там разберёмся!
   Мальчик, сидевший рядом, сказал:
   - Не ходи! Зачем это тебе? Лучше пойдём на речку!
   Тимур послушался соседа и не пожалел об этом.
   Но вечером мама устыдила его:
   - Ты что же меня подводишь?
   - Как я тебя подвожу? - Он уже совсем забыл о дневном инциденте, и был, действительно, удивлён: чем это он мог подвести маму?
   - Почему ты не пошёл на занятия хора?
   Вот так! Оказывается, о каждом его шаге информируют маму!
   - А потому, что я не хочу петь в хоре. Мне не нравится... Мы, вон, с ребятами на речку ходили, ловили рыбу... Знаешь!.. Наловили целое ведро и отнесли на кухню!.. И, кстати, весь отряд кушал пойманную нами рыбу! А если бы я пошёл в хор, я бы с ребятами не смог бы половить... Почему я должен делать то, что мне не нравится, а нравится кому-то? Пусть в хоре поют те, кому это нравится! Ты же сама мне говорила, что лагерь - это отдых. Вот, я и хочу отдыхать и делать то, что мне нравится. А какой же это отдых, если вместо интересных дел, я должен петь в хоре? И почему из всех ребят отряда выбрали именно меня? Я что?.. "Рыжий" что ли?..
   - Вожатая говорит, что у тебя хороший слух и хороший голос.
   - Откуда вожатая знает, какой у меня слух? Она что?.. В ухо ко мне влезла, что-ли?
   - Для того, чтобы определить музыкальный слух, совсем не нужно "влезать" в ухо. Если человек, когда он поёт, правильно воспроизводит мелодию, то считается, что у него хороший музыкальный слух. Между прочим, не все люди обладают хорошим музыкальным слухом. Это природный дар. Ты, когда-нибудь, слышал выражение: "Медведь на ухо наступил"?
  - Нет. Не слышал... Но думаю, если медведь кому-нибудь наступит на ухо, то, вряд ли, он останется живой и будет петь в хоре.
   - Ну, это так... Образное выражение... Конечно, если медведь, и правда, наступит, то я не знаю, что от человека останется... Это так говорят, когда у человека действительно нет музыкального слуха. Слышит-то он хорошо, но, вот, повторить мелодию не может. Но я думаю, что тебе всё же нужно позаниматься в хоре. Это развивает голос. А вдруг из тебя, действительно, в будущем выйдет хороший артист! Ведь артистами не рождаются, а становятся. Сначала поют в школьной самодеятельности, а потом, после окончания школы идут в специальные институты... Я забыла, как они называются... И потом становятся известными артистами. Так что, не отказывайся!.. Ну, как, договорились? А то мне, понимаешь, неудобно, что мой сын не подчиняется лагерным порядкам... Ну вот, представь себе, что секретарь райкома спросит у начальника лагеря: - "Как там у вас справляется наш инструктор?". А он ему скажет: - "Инструктор-то справляется хорошо. А вот, сын её не выполняет распоряжений старших вожатых". Ну, и как мне это потом выслушивать?
   - А... А ты, ведь, теперь в райкоме не работаешь. Теперь он - не твой начальник!
   - Он - всегда мой начальник. Даже, когда я работаю председателем артели. Все руководители в районе: большие и маленькие, находятся в его подчинении, потому, что, он - первый секретарь райкома! - она сделала ударение на слове "первый". - А, тем более, что он сам предложил мне этот вариант и посоветовал РайОНО, чтобы мне дали в лагере работу. Так что, он вправе поинтересоваться... Поэтому, прошу тебя: не подводи больше меня! В крайнем случае, если не знаешь, как поступить, спроси сначала у меня. Ты же знаешь, где я нахожусь!
   Тимуру пришлось всё же участвовать в хоре. И это оказалось не таким уж сложным делом. Ему даже понравилось.
   Хор собирался по вечерам, когда уже стемнеет и другие мероприятия на воздухе не проводятся. Это время, до самого отбоя, было личным временем каждого лагерника. Каждый занимался тем, чем хотел: кто читал книжку, взятую в лагерной библиотеке, кто писал письмо домой, кто играл в библиотечном зале в домино, шахматы или шашки.
   Однажды Света предупредила:
   - Ребята, завтра мы будем играть в военную игру.
  
  У всех, особенно у мальчиков, от этой новости загорелись глаза.
   - А как мы будем играть? - спросил кто-то.
   - Завтра на линейке начальник лагеря нам всё объяснит.
   Предвосхищая это важное событие, Тимур после отбоя долго не мог уснуть.
  ...И, наконец, пришла пора
  ребячьих удовольствий:
  поход, военная игра -
  набегаются вдосталь!..
  
  Идут колонны на восток
  иль, говоря иначе,
  туда, где скобками мосток
  на карте обозначен.
  Где незадачливый ручей
  среди камней резвится,
  не ведая, что он "ничей",
  что он теперь - граница.
  Потом устроили привал
  и тут же, на привале
  ребятам всем на рукава
  повязки повязали.
  Одни "зелёные" теперь
  и "синие" - другие...
  Ты и друзьям своим не верь:
  они - уже чужие!
  
  Вот, штаб "зелёных". Вдруг в кустах
  слегка качнулась ветка:
  лежим в засаде в трёх шагах
  мы - "синяя разведка".
  Хоть незнакомые места
  и что ни шаг - кордоны,
  мы, всё же, выследили штаб -
  командный пункт "зелёных".
  Приказ исполнен и назад
  к своим спешить нам надо.
  
  Но зацепилися глаза
  за флаг "крючками" взгляда.
  Висит на древке лоскуток -
  зелёный треугольник.
  При нём охраны-то - чуток:
  пацан, да мяч футбольный!
  Хотя в кустах с табличкой "Штаб",
  сучком проткнутой просто,
  маячит "Длинная Верста" -
  пацан большого роста.
  (Боятся в лагере его -
  силён он и отчаян).
  Маячит он и ничего,
  кажись, не замечает.
  Нас скрыла буйная трава
  от бдительного глаза,
  и не видать на рукавах
  голубеньких повязок.
  Но Сашку вдруг шальная мысль
  случайно осенила,
  сверкнув, откуда ни возьмись,
  вонзилась в мозг, как шило:
  "Что, если к штабу подползти
  с той стороны кому-то,
  отвлечь внимание "Версты"
  на несколько минуток.
  Другие в полной тишине -
  "в охапку" "футболиста",
  кляп в рот засунуть, что вполне
  обтяпать можно чисто!
  Затем сорвать злосчастный флаг
  за пазуху и - тягу!..
  А ну, попробует пусть враг
  повоевать без флага!".
  Осуществляя дерзкий план
  пополз наш друг кустами.
  Что он отчаянный пацан,
  мы убедились сами.
  Характер дерзкий, острый глаз,
  язык - острее глаза:
  Заговорит в два счёта вас
  и не сморгнёт ни разу!
  Пополз. Мы с Мишкой ждём сигнал...
  Но, мысли увлекая,
  минуту первую догнав,
  уже пошла вторая...
  
  и потянулись чередой
  бессчётные минуты,
  как за текущею водой
  ушёл и сгинул, будто!..
  Сигнала нет. А сколько ждать?
  Вопрос, увы, не праздный:
  давно бы надо было дать
  в штаб сведенья. Напрасно
  мы тут прождали полчаса,
  томительных, как вечность,
  и измозолили глаза,
  буравя бесконечность.
  
  Как рассекает воздух хлыст,
  стремительно, упруго,
  раздался сзади резкий свист,
  безжалостно и грубо
  разрушив чары тишины.
  Мы с Мишкой обомлели,
  увидев, что окружены
  "врагов" оравой целой.
  Что толку в ней - в густой траве
  и в маскировке этой,
  когда горит на рукаве
  знак голубого цвета!
  Когда вокруг над головой
  победные улыбки!
  Вставай, друг мой,
  и жребий свой
  прими с надеждой зыбкой!
  
  А вот и штаб. Тот самый штаб,
  в который так хотели
  проникнуть мысленно, хотя б,
  вот он - вся сущность цели!
  А в нём, сказать по существу,
  нет ничего штабного:
  пенёк в кустах, да на траву
  брезент положен новый.
  Вот на брезенте... - кладезь тайн!
  Людьми повелевая,
  лежит, и, видно, не пуста!..
  Походно-полевая
  из кожи, толстой, как броня,
  с застёжками, с планшетом...
  штабная сумка, где хранят
  военные секреты.
  Мы здесь в плену. Но где ж подвал
  или сарай хотя бы?
  Снять с нас повязки приказал
  "Версте" начальник штаба.
  И чтобы, попросту сказать,
  мы, вдруг, не "драпанули",
  нас по рукам велел связать
  и крепко караулить.
  Затем он быстро снарядил
  двоих в "вояж ответный",
  Велев припрятать на груди
  трофейные предметы.
  Чтоб там, куда они идут,
  за линией раздела
  служил бы пропуском лоскут
  задуманному делу.
  Сам, срочный получив пакет,
  видать, приказ комбата,
  взял всех ребят, схватил планшет
  и убежал куда-то.
  
  Теперь остались в тех кустах
  два пленника с конвоем...
  Но ту охрану, видно, страх
  Какой-то беспокоил.
  Тот вечный сеятель тревог,
  сомнений, малодушья,
  ползущий в сердце холодок
  зловонного удушья...
  Понятно, следствием чего
  вдруг "футболисту" стало
  немного "с брюхом не того..." -
  его в кусты погнало...
  
  В народе называют это "Медвежьей болезнью", хотя, я бы не сказал, что медведи - трусливые животные. Но, если уж приспичило, то беги, не мешкай, иначе можешь опозориться!
  
  Ушёл... И, начисто, пропал.
  На зов не отвечает...
  "Верста" ещё тревожней стал,
  чем выглядел вначале.
  Стоит, как клин - совсем один,
  как клин, что "как ни кинуть",
  выходит: "Всё едино - клин,
  что вышибают клином"!
  И тщетно ищет он ответ:
  за что на нём едином,
  за чьи грехи "сошёлся свет"
  всё тем же самым "клином"?
  Пока охранник - губы в кровь! -
  решал свои задачи,
  нам с Мишкой улыбнулась вновь
  проказница-удача.
  Она, чтоб узников спасти,
  внушила Сашке, всё же,
  тихонько сзади подползти,
  вручив спасенья ножик.
  Движенье - власть несносных пут
  разрушилась. И встали
  мы трое в полный рост и тут
  наш взгляд стал твёрже стали.
  И понял вынужденный страж,
  что власть переменилась,
  что трое - вовсе не мираж,
  а - подлинная сила;
  что нужно "ноги уносить",
  пока не вышло худо!..
  Ведь глупо ждать, что, может быть,
  ещё свершится чудо!
  
  И древко флага за конец
  схватил он, как дубину,
  взмахнул два раза, молодец,
  и показал нам спину...
  Немало сил пришлось вложить
  в кросс, не совсем обычный,
  чтобы догнать и окружить,
  и отобрать добычу.
  
   Теоретически противник, лишённый символа победы, каким является флаг, считается потерпевшим поражение. Поэтому флаг берегут даже при полном разгроме армейского подразделения или соединения. В той игре "зелёные" потерпели фиаско. "Синие" возвращались домой героями. В ореоле славы была тройка: Саша, Миша и наш Тимур. Всю обратную дорогу они шли в окружении ребят, которые желали услышать всё, даже мельчайшие подробности, их подвига.
  
  Настал для нас победы час...
  и щекотунья-слава
  венчала каждого из нас
  венцом своим по праву.
  Расспросов куча!.. И о том,
  как штаб нашли сначала,
  как в плен попали, и потом
  из плена убежали?..
  И тут наш Сашка рассказал
  похоже, что, без "свиста",
  как, приловчившись, он связал
  "за делом" "Футболиста".
  Как кляп ему засунул в рот
  и привязал к берёзе...
  Ну, Сашка, может быть, и врёт,
  а тот, бедняга - в слёзы...
  
   Но Тимуру рано было радоваться победе. Впереди его ждали куда более худшие испытания:
  
  
  ...А вот, и лагерь, вот и ключ.
  Вокруг сгрудились клёны.
  И рядом тёрна куст колюч -
  не рви плодов зелёных!
  Остановились у ключа,
  рассыпались колонны.
  И я напился сгоряча
  воды, что зубы ломит...
  А ночью вдруг случился жар.
  всю ночь во сне я бредил.
  И снилось: будто бы пожар
  случился у соседей.
  Что жадный пламени язык
  уже в окошко лезет.
  Уже он в комнату проник,
  облобызал железо
  оконных прутьев... Вдруг пропал
  огонь... и злится вьюга:
  на север будто бы попал,
  я с солнечного юга...
  Лучей холодно-синих сноп
  в глаза ударил грубо.
  Теперь меня трясёт озноб
  и дробь выводят зубы.
  А утром прибежала мать...
  Ах, как судьба жестока:
  пришлось нам с нею уезжать
  намного раньше срока.
  Диагноз доктор процедил
  Из-под усов сердито:
  "Себя ты, парень, наградил
  ангиной и бронхитом.
  Холодного ни пить, ни есть!
  Мороженому - вето!"
  И просьбы все оставить здесь
  оставил без ответа.
  
  Я месяц дома пролежал
  в постели. - Случай редкий!
  Терпел "укусы" игл-жал,
  давясь, глотал таблетки.
  И часто с грустью вспоминал
  я лагерные будни
  и неожиданный финал -
  проклятый "финт" простудный!
  Но разве мог я знать тогда,
  что та моя беспечность
  меня на многие года
  болезнью обеспечит!
  Что, непременно, каждый раз,
  при маленькой простуде,
  с надрывом, так же, как сейчас,
  утробно кашлять буду...
  
   Да, именно так закончилась для Тимура эта лагерная эпопея. И он, действительно, заработал себе ангину и бронхит, притом, в хронической форме. В течение всей болезни его почти каждый день навещал Эдик и рассказывал о слободских делах и, как они с пацанами провели прошедший день. Тимур слушал молча - ему ещё трудно было говорить. Зато, когда он снова оказался в своей компании, нашлось, что ей рассказать.
   Даже небольшой срок пребывания в лагере дал ему немалую тематику для рассказов и о рыбной ловле с помощью простыней, и о военной игре, которая больше всего заинтересовала слушателей. Зная его характер, они не сомневались в их правдивости. И больше всего улыбок вызвал эпизод пленения "Футболиста".
   - А он, ш-што да-даже и ш-ш-таны не успел на-надеть? - рассмеялся Костя.
   - Какие там штаны? Сашка больше всего боялся, чтобы он на то, что наделал, не сел со страху. А то было бы дело!..
   - А как вы знамя незаметно сумели пронести? - поинтересовался Коля.
   - Ну, до ручья мы, конечно, прятались. А на своей территории уже пошли в полный рост. Правда, здесь нас остановили ребята со старшего отряда. У нас ведь повязок-то не было... Ну, мы им сказали, что убежали из плена. Нам, конечно, не поверили и отвели в штаб. А там мы показали зелёное знамя. И рассказали командиру, как мы его раздобыли. Кроме того, с нами был свидетель - "Футболист". Он всё и подтвердил, и показал свою повязку.
   - И чем вас наградили? - спросил Володя.
   - Ничем... Но зато, сам капитан с кортиком нам руки пожал, сказал: - "Спасибо!" и "Молодцы!".
   - А ты после этого руки мыл? - улыбаясь, спросил Эдик.
   Тимур уже знал эту "хохму" и потому ответил с серьёзным выражением лица:
   - Нет! Что ты? До самого следующего лагеря мыть не буду! - сказал и засмеялся.
  
   Новый учебный год начался в другой школе, то есть в другом здании. Оно находилось на этой стороне "Чурук-су" по улице, идущей поперёк центральной, не доходя до моста через неё, по левую руку. Здание было небольшое, одноэтажное. Так что, получилось, что школы разъединили: начальную перевели сюда, а среднюю оставили там, возле Ханского дворца. Директором школы стала Людмила Николаевна Сазонова - бывшая учительница начальных классов в школе возле Ханского дворца.
   Теперь Тимур и Эдик стали одноклассниками.
   Неизвестно, как на это реагировал сам Эдик... Конечно, ему было неприятно попасть в младший класс, но он ничем не выдавал своих неудовольствий. Возможно, преодолевать состояние второгодника ему морально помогал тот факт, что в новом для него классе был его друг, и на первых порах, это имело большое значение для "приживания" к новому коллективу.
   Зато Тимур был "на верху блаженства": почти целый день друг находится рядом с ним! Случилось то, о чём он давно мечтал.
  
  Мы были разными во всём:
  в характерах,.. наружно...
  Поди, узнай-ка, тут, на чём
  заквашена та дружба!
  Быть может, притяженья гвоздь -
  всё ж противополярность?...
  Ведь как на свете повелось,
  как возникает парность:
  даёт полов различье - брак,
  "плюс" к "минусу" стремится,
  неразлучимы свет и мрак,
  мороз - тепла частица...
  И в жизни так заведено:
  что сами не умеем,
  чего природой не дано,
  к тому и тяготеем...
  Дружку в тот год не повезло:
  болезни, лень и скука
  сошлись все вместе, как назло,
  и одолели друга.
  К добру ли, к худу ль - наперёд
  всё знать не в нашей власти!
  И мой дружок ещё на год
  засел в четвёртом классе.
  А мне - лафа! Ведь в тот же класс
  ходил я с ним,.. Ей-ей!..
  Хоть он на целый год, как раз,
  был старше и мудрей.
  Какое счастье, бог ты мой,
  всегда быть с другом рядом,
  сидеть за партою одной,
  пусть самой первой с заду!
  
  Не всё, что скажут у стола,
  к нам доходило точно:
  ведь наша "вотчина" была
  "землёй Дальне-Восточной":
  та парта слева - "Сахалин",
  а эта, вот, - "Камчатка"...
  И с усвоеньем дисциплин
  не всё бывало гладко!:
  Не может детская душа
  надолго увлекаться!
  Наука... пусть и хороша
  Кому-то, может статься!..
  Но что за скука, бог ты мой,
  весь день торчать за партой!
  Не разговаривай, не пой,
  не ёрзай и не шаркай!
  Девчонок зря не задевай,
  не дёргай их за косы!
  Учителям не задавай
  нелепые вопросы!
  Ножом на парте не пиши,
  не пачкай мелом стенку!
  А лучше - вовсе не дыши
  до самой переменки!
  Нам это, право, ни к чему! -
  не выдержат суставы!
  Ни кнут, ни палка, ни хомут
  сидеть нас не заставят!
  Нет! Не придумано ещё
  людьми такого средства,
  чтоб заточить его в мешок
  или стреножить детство!
  Пусть - даже самый злой режим,
  как у фашиста Франко! -
  С уроков нудных убежим,
  нас не удержишь страхом!
  А скрасить, чтоб, урок любой,
  поставим ширмой книжку,
  и там "морской" закатим "бой"
  иль "срежемся в картишки"...
  Тьфу, черт! Куда-то занесло
  меня на повороте!
  Прости, читатель, вольность слов
  и мыслей в том же роде!
  А если, вдруг, ты - педагог,
  не осуждай за слово!
  Excuse me, sorry! Видит бог,
  я не хотел плохого!
  А так, забыв про седину,
  про злой судьбы укусы,
  про голод, холод и войну,
  я в детство окунулся.
  И в том минутном забытьи
  пригрезилось легко мне...
  
  И дни счастливые мои
  сквозь толщу лет я вспомнил.
  Ведь мне не очень повезло
  резвиться в детстве прытком,
  зато войны хватил я зло
  на семерых с избытком.
  И потому не осуждай,
  прошу, картинки детства -
  в чужом тепле возможность дай
  озябшему погреться!
  
   Вечером, перед общим выходным, мама пришла с работы рано.
   - Завтра поедем к тёте Урие смотреть её дочку. Она недавно родила... Да-а,.. она попросила, чтобы ты придумал ей имя.
   - А что, она сама не может?
   - Она хочет, чтобы ты её назвал...
   Тогда Тимур не придал этому особого значения. Ну, раз просит, надо подумать..!
   Уже, став взрослым, он узнал, что у некоторых наций, в том числе и у татар, существует обычай: друзья заранее договариваются породниться, когда дети подрастут.
   Вспомнив этот случай, он подумал, что, возможно, и тётя Урие с мамой договорились поженить своих детей. Тогда логично: он должен был придумать имя своей будущей жене.
   Ну, а пока, поняв просьбу в буквальном смысле: "придумать", он стал думать.
   Вот, если бы они попросили "предложить"! Тогда он предложил бы имя: "Диляра".
  По старой привычке он по-прежнему считал, что это - самое красивое женское имя. Но, подумав, отбросил эту мысль - настоящая Диляра не оправдала своего имени. Если девочку тёти назвать Дилярой, то и она может оказаться пустышкой. И он стал изобретать.
   Сравнивая между собой различные сочетания звуков, он пришёл к комбинации: "Ве-ля-де". Она отвечала традиционным особенностям восточных женских имён: было трёхсложной с чередованием согласных и гласных и, главное: - не имела прецедентов, то есть, не использовалась в качестве имени.
   Утром из деревни приехала двуколка, которую специально для них прислала тётя Урие.
   Дорога Тимуру была незнакома. Может быть, он и ехал по ней, когда приехали впервые в Бийэль из Симферополя, но тогда он был ещё очень мал и мог не запомнить её.
   Сначала она пересекла поперёк долину реки Бельбек, потом поднялась вправо наискосок на плато и дальше пошла по нему, в прежнем направлении до следующей долины, вымытой за многие тысячелетия рекой Альма, в пойме которой и лежали деревни Бийэль, где пять лет назад жили Маевы, и Казбийэль, где председательствовала тётя Урие.
   Она встретила их накрытым столом, на котором, кроме фруктов, в тарелке, в середине стола высилась стопка, любимых Тимуром, чебуреков.
   Тимур с удивлением увидел посреди комнаты на крючке, прикреплённом к потолку, люльку. Прежде её здесь не было. Он, вообще, никогда не видел подобных "висючек" и не знал их назначения. Но сейчас он догадался, что это - "кроватка" будущей Велядэ. Он заглянул внутрь. Там лежало нечто, укутанное в белые простынки. Лицо ребёнка было прикрыто уголком простынки, поэтому, если заранее не знать, что в доме есть младенец, можно и не догадаться, что это - его колыбель.
   "Если оно висит, значит, оно должно качаться..." - подумал он и легонько толкнул люльку. Она закачалась, издав слабый скрип наверху.
   Взрослые с улыбкой наблюдали за ним.
   - Хочешь посмотреть на свою "сестричку"? - распевно спросила тётя Урие и, подойдя к люльке, приоткрыла её лицо.
   То, что он увидел, ему совсем не понравилось. Дело в том, что он никогда не видел новорожденных детей и полагал, что они на лицо такие же, как и те, что уже сами бегают. А тут было что-то, ни на что не похожее! Вернее, похожее на некрасивую куклу с красным лицом и с жиденькими тёмными волосками.
   "Хорошо, что я её не назвал Дилярой!" - промелькнуло в сознании.
   Тётя посмотрела на него и спросила:
   - Что?.. Не понравилась?..
   Он растерялся: если сказать правду, она обидится! А соврать он не мог. Поэтому сказал нерешительно:
   - Не знаю...
   - Ничего, вот вырастет она и не узнаешь красавицу!.. Ну, как: придумал ей имя?
   Он, молча кивнул.
   - Так, как её назовём?
   Он посмотрел на маму, как бы ожидая от неё поддержки. Но она, молча улыбалась, так же, как и тётя, ожидая его ответа. Там, в Бахчисарае, ей понравилось его предложение, а здесь она делала вид, что ничего не знает.
   - А если вам не понравится?.. - сказал неуверенно.
   - Ничего, лишь бы тебе нравилось! - ответила тётя.
   - Ну, такого имени ещё ни у кого нет... - начал подстраховываться он.
   - Не понятно, - почему нет? - удивилась тётя.
   - Потому, что я сам его придумал.
   - Ну, так что же ты придумал?
   - Ве-ля-де... - тихо произнёс он, глядя себе под ноги.
   - Как-как? Ве-ля... Я не поняла!
   Он поднял на неё глаза и, глядя ей в лицо, более уверенно произнёс, растягивая слога:
   - Ве -ля -дэ!.. - и вопросительно уставился на неё, ожидая реакции.
   - Велядэ? - переспросила она. - Действительно, я не слышала такого имени. Но звучит хорошо! Я довольна!.. Думаю, что и она, когда подрастёт, будет довольна! - она, с умилением, посмотрела в люльку. - Имя, действительно, красивое! Спасибо тебе, милый! Я знала, что ты плохого не придумаешь!..
   - Ну, что, Зекьюша, давай обмоем имя моей дочки!
   Она подошла к столу, открыла бутылку с вином, налила в стаканы маме и себе, потом специальной открывалкой откупорила бутылку лимонада, которая при этом, издала своеобразный звук выходящего скопившегося газа.
   Тимур с жадностью выпил шипящий напиток, "обжигающий" рот и горло.
   Пробыли они у тёти Урие часа три и снова на двуколке вернулись домой...
  
   Дальнейшая жизнь сложилась так, что Тимур больше ни разу не видел своей "крестницы" и не знает о дальнейшей судьбе ни тёти Урие, ни её самой. Но он уверен, что если в жизни приведётся хоть раз услышать имя "Велядэ", то это будет её имя!
  Правда, после неё, оно могло распространиться и на других девочек, родившихся позже. Но, если девочка родилась в тысяча девятьсот сороковом году в Крыму, то на девяносто девять процентов сохраняется вероятность того, что это будет она...
  
   А в это время в мире назревала тревожная обстановка. Фашистская Германия стала на "тропу войны". Одно за другим она оккупировала почти все государства Европы. Но Англия, Франция и Америка, образовавшие антигерманский блок, прилагали все усилия, чтобы направить остриё германской агрессии на Советский Союз.
   Советское правительство понимало, что война с Германией неизбежна, но наша страна ещё не была готова к схватке с самым агрессивным империалистическим государством. Нужно было, во что бы то ни стало, оттянуть возможное нападение на нас. В связи с этим наше правительство заключило с Германией мирный договор, то есть договор о ненападении и о разделе влияний на Польшу. Кроме того, по просьбе народов некоторых приграничных с нами стран о входе в состав Советского Союза, к СССР был присоединен ряд государств (Бессарабия, Литва, Латвия, Эстония) и образованы: Молдавская, Литовская, Латвийская, Эстонская и Карело-Финская Советские Социалистические Республики. (Отражено в дипломатической документации того времени).
   Пока блок капиталистических государств вёл свои "политические игры", Германия, "под шумок", "слопала" Францию и для Англии создалась опасность разделить её участь. Тем не менее, Англия и Америка продолжали политику, направленную на то, чтобы столкнуть лбами Германию и Советский Союз.
   Понимая шаткость существующего затишья, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В.Сталин предупреждал о необходимости принятия всех мер, чтобы неосторожными действиями не спровоцировать Германию, напасть на нашу страну раньше времени. "Раньше времени" в смысле, пока мы не будем полностью готовы отразить любую агрессию. Подготовка такая велась ускоренными темпами по всем отраслям оборонной промышленности.
   С этой же целью строились бомбоубежища, проводились учебные воздушные тревоги, организовывались санитарные дружины для помощи населению на случай поражений химическим оружием. В школах и на производстве обучали людей обращению с противогазом и оказанию первой помощи при газовых атаках.
  
  Когда звучала сирена воздушной тревоги, все, кто находился в это время на улице, обязаны были надеть противогазы. Если у кого не было с собой противогазов, специальные дружины задерживали их, и на носилках уносили в специально оборудованные медицинские пункты, где им "оказывали первую помощь", а после окончания тревоги отпускали, предупредив, чтобы, впредь, выходя из дома, брали с собой противогазы.
   - Меня сегодня санитары забрали... - хвастанул Эдик, придя к Тимуру.
   - Когда? - удивился Тимур. Они же вместе пришли со школы.
   - Да я побежал в магазин за папиросами. А тут заревели сирены воздушной тревоги. Ну, я заскочил в магазин, а они увидели. Зашли в магазин и сказали, что я отравился газом, положили на носилки и унесли в фойе кинотеатра. А там они ещё нескольких принесли. Пока возились с одной тёткой, я, втихаря задал дёру.
   - А фамилию твою записали?
   - Не-а, не успели...
   - Так што? И в школу надо с противогазом?
   - Ну, раз ловят, значит надо! Но я хрен на это положил!.. Чтобы ещё с противогазом таскаться!.. Это же не настоящая тревога!
   - Но нам в школе ничего же не говорили...
   - Значит, скажут...
   На следующий день Тимур перед школой постучался к Эдику. Но дверь оказалась закрытой. Такого прежде не бывало. Если друг был готов раньше Тимура, то он заходил за ним сам. А тут, вдруг, он ушёл раньше и не предупредил!..
   Однако, и в школе его не было. Учительница, зная, что они соседи, спросила о нём Тимура. Но он не мог ей толком ответить.
   Придя со школы, он сразу же пошёл к нему. Дверь оказалась открытой. Вошёл... В первой комнате никого не оказалось, во второй - тоже. И только в третьей увидел Эдика, лежащего одетым с забинтованной головой. Когда, услышав шум, Эдик повернулся, то Тимур не смог узнать друга. В его одежде на кровати лежал человек с почти полностью забинтованным лицом. Открытым был только один его левый глаз.
   - Ты чего это? - удивлённо спросил он, поняв, что перед ним его друг.
   - Да, вот, видишь...
   - Что случилось то? - "мурашки" пробежали по телу.
   - Да-а!.. Любопытство..!
  - Ну, что произошло-то?.. Я не пойму, почему ты весь перевязанный?
   - Ты видел: я делал новую поджигу?
   - Да, ну и что?..
   - Позавчера вечером я её закончил... Зарядил... Вышел во двор, чтобы испытать...
   - А почему меня не позвал?
   - Да подожди ты: "не позвал,.. не позвал!",.. - не готова была - вот и не позвал! Сам хотел проверить... Три раза закладывал спичку: и всё время - осечка. Оставил, думал: - "Завтра посмотрю!". А вчера вечером хотел посмотреть, почему не загорается заряд? Решил зажечь спичку и посмотреть в ствол: будет виден огонь или нет. А забыл, что поджига заряжена... Ну, вот и посмотрел!..
   - Что? И глаз, что ли, выбил?..
   - Да нет, вроде цел... Вот только лицо обжёг. Ходили сегодня с мамой в больницу...
   - Училка спросила, почему не пришёл? А я ничего не знаю... Хоть бы предупредил...
   - Завтра скажешь...
   - Что скажу?.. Что поджигой лицо обжёг?.. Что ли...
   - Нет, про поджигу не говори... - он задумался. - Скажи, что упал и ободрал лицо. Без подробностей!..
   Две недели Эдик не выходил на улицу, чтобы не пугать людей . Но ожёг прошёл-таки и даже следа не осталось. А пацаны долго смеялись: ещё бы! - Кто, кроме Эдика, мог придумать такой эксперимент?
   Да. Вот, в этом и был весь Эдик!..
  
   Настал день, когда всех учеников четвёртого класса строем повели в Ханский дворец.
   Накануне учительница предупредила, чтобы завтра все принесли в школу красные пионерские галстуки.
   Мама купила Тимуру галстук и галстукодержатель - зажим, на котором был нарисован костёр, хотя о зажиме учительница ничего не говорила.
   На небольшой площадке перед сквером внутри Ханского дворца дошколята катались на педальных автомобилях. Продавала на них билеты уже немолодая женщина. Предупреждённая заранее, она освободила площадку, попросив мамаш, чтобы малыши съехали в левый от входа проезд между сквером и палисадником и не выезжали на площадку, где обычно проводилось катание.
   Колонну, при входе её во дворец, встретил маршем настоящий духовой оркестр, стоявший у основного здания музея.
   Ребят построили в одну шеренгу лицом к оркестру.
   Во дворец вместе с ребятами и их учительницей пришли: завуч школы, старшая пионервожатая и вожатая отряда.
   Вера Михайловна - завуч - сказала, обращаясь к детям:
   - Дорогие ребята! Сегодня у вас торжественный день. Сегодня вы вступаете в пионеры. Пионерское движение в нашей стране было организовано по предложению Вождя Мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина и поэтому носит его имя. Звание пионера - это высокое звание, которое обязывает каждого, его носящего, быть патриотом своей Родины, образцом в учёбе и дисциплине. Вы - боевой резерв комсомола - Коммунистического Союза Молодёжи нашей страны. Когда вы подрастёте, то примете по эстафете знамя молодых строителей Коммунизма. Но для этого вы должны учиться, учиться и ещё раз учиться, как призывал Великий Ленин, чтобы стать достойными нести это знамя. Я от всей души поздравляю вас с высоким званием "Пионера" нашей страны!
   После этого, старшая пионервожатая зачитала "Торжественную клятву пионера", и ребят, всех по одному, стали вызывать из строя, и она каждому ученику повязывала на шею красный галстук, при этом, подняв правую ладонь над головой, произносила:
   - Пионер, к борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!
   Когда очередь дошла до Тимура, он, как положено, отдал салют и звонко произнёс:
   - Всегда готов!
   Потом, встав в строй, с гордостью рассматривал свой галстук, скреплённый зажимом с нарисованным костром.
   Когда последнему ученику был повязан галстук, завуч поздравила всех ребят с присвоением им высокого звания "Пионер" и оркестр заиграл "Интернационал". Потом их снова построили в колонну и под звуки Пионерского марша они покинули Ханский дворец. Эдика на этом торжестве не было, потому что он болел, да, если бы и не болел, всё равно, его туда не взяли бы, так как он уже был пионером.
   После школы, придя домой, Тимур не стал снимать галстук, а в том же одеянии, то есть, в чёрных брюках, которые с вечера мама нагладила "со стрелками" и в белой рубашке с "горящим" на груди алым галстуком пошёл к другу и рассказал ему, как их принимали в пионеры. Эдик подтвердил, что их тоже принимали в Ханском дворце и там тоже играл духовой оркестр.
   Потом Тимур пошёл на Женькину скамейку. Но там, кроме самого Женьки и Котика, никого из старших пацанов ещё не было.
   - Ух, ты-и! Какой ты сегодня нарядный! - восхитился Женька.
   - Я теперь - пионер! - хвастанул Тимур. - с гордостью показывая на галстук.
   - Я тоже буду пионером! - сказал Женька, который в этом году пошёл в первый класс.
   - О-о! Тебе ещё почти четыре года ждать!
   - А это - очень много?
   - А как ты думал: сначала надо научиться читать и писать, потом выучить "математику" и только потом, если будешь учиться хорошо, тебя посвятят в пионеры. Знаешь, кто такие пионеры?
   - Знаю. - сказал Женька. - Это те пацаны, которые носят красные галстуки.
   - Не-ет! Пионеры это - юные строители коммунизма. Сегодня завуч так сказала. - подчеркнул Тимур, чтобы придать себе большую значимость.
   Было видно, что Женька и, особенно, Котик, ему здорово завидовали.
   Через некоторое время пришёл Володя и, улыбнувшись, сказал:
   - Здорово, пионер!
   - Здорово! - ответил Тимур.
   - А ты чего салют не отдаёшь? - шутя придрался он.
   - Если бы ты был с галстуком, я бы отдал тебе салют.
   - Соображаешь! - похвалил Володя.
   А когда подошли Вилор и Николай, то последний спросил:
   - Ты что? И спать будешь в галстуке?
   - Ты почему так говоришь? - не понял Тимур.
   - Да потому, что здесь это твоё украшение совершенно ни к чему. Ты что, и на кладбище в таком виде собираешься идти? Там и брюки свои, и рубашку испачкаешь. И мать тебе всыплет за это.
   - А я и не собираюсь в этом - на кладбище. Я просто похвастать хотел. Щас пойду, переоденусь... А вот, в школу, я обязательно надену...
   - Ну, в школу - другое дело!.. В школу можно... А вообще, поздравляю тебя! - спохватился Николай.
   - И я тебя поздравляю! - сказал Вилор, протянув руку для пожатия.
  
   Вечером, когда стемнело, Тимур снова облачился в пионерскую форму, чтобы встретить маму в полном параде.
   Увидев его в галстуке, она сказала:
   - А знаешь, тебе идёт... галстук!.. Будто, даже ты, как-то, повзрослел... Красавец мой! - восхищённо глядя, обняла его, прижала к себе. - А я, вот, тебе твой любимый лимонад принесла. Ведь у тебя сегодня большой праздник!
   - А я пожарил мясо с картошкой...
   - Ну-у,.. какой ты у меня молодец! А я, как раз, очень голодная! Давай кушать! А?
   Накрывая на стол, она поставила на его середину какую-то коробочку.
   - А это - что? - спросил Тимур с видимым любопытством.
   - А это - к чаю... Рахат-Лукум... - улыбнулась она.
   - Ой, мамочка, как я тебя люблю!..
   - И я тебя тоже..! И поздравляю тебя с высоким званием пионера-ленинца! А ты знаешь, что означает слово: "Пионер"?
   Тимур немного растерялся, потом, подумав, сказал:
   - М-м,.. это значит: ... - юный строитель коммунизма...
   - Молодец, правильно!.. Но само слово не русское... В переводе с иностранного "Пионер" - это "первый", "передовой". Это значит, что ты всегда должен быть передовым, то есть, быть впереди всех.
   - Подожди, мама! Как впереди всех? У нас в классе - все пионеры... А как я могу быть один - впереди всех?
   Мама задумалась.
   - Да, ты прав. Но это... имеется в виду, что вы - пионеры, должны быть впереди других ребят - не пионеров.
   - Мама, а вот, у нас в классе есть один мальчик, его фамилия Мотыгин, так у него - одни "уды". А он тоже уже пионер!?.
   - Ну, так вот, это звание теперь обязывает его стать "ударником" и распрощаться с "удами".
   - Ха! Мотыгин - ударник! Ха!.. Даже, если он очень сильно захочет, он никогда не станет ударником!
   - Ну, почему ты так говоришь? Ты же сам, в третьем классе, тоже не сразу стал ударником. Вот, ты - отличник, и возьми его "на буксир"! Позанимайся с ним, покажи ему, как надо делать уроки...
   - Нет, мама!.. В Дуванкое, помнишь, друг у меня был - Мурад? Так, сколько я с ним занимался..! А всё равно, он в первом классе на второй год остался! И Диляра - тоже"!.. И Мотыгин никогда не сможет стать ударником... Конечно, если бы он захотел, как я - другое дело!
  - Вот, и убеди его! Сделай так, чтобы и он захотел так, как ты!
  
   На следующий день во время переменки Тимур подошёл к Мотыгину:
   - Толя, а чего ты не надел галстук? Смотри, все ребята в галстуках...
   - А ты хто? Вожатый, што ли?..
   - Нет, я твой товарищ. Мы оба теперь - пионеры. Ты же помнишь, вчера, что сказали: что пионерский галстук надо носить с гордостью...
   - Ну, и носи!.. Я тебе не даю, што ли?..
   - Нет, ты не обижайся! Я просто - по-товарищески... хочу с тобой поговорить...
   - Ну, говори!
   - Ты знаешь, что означает слово: "Пионер"?
   - Ну!..
   - Что "Ну..."? Я спрашиваю: знаешь или нет?
   - А ты, што?.. Учителка, што ли?
   - Чего ты сразу в пузырь лезешь? Ты что: не можешь нормально разговаривать?
   - Ну, говори!..
   - Вот, слушай: слово "Пионер" означает: "передовой", "первый". Это - не русское слово, а иностранное. Значит, теперь мы с тобой - передовые... Понял?
   - Ну..?
   - Палки гну!.. - не сдержался Тимур. - Так вот, до вчерашнего дня ты был "удошником", но тогда ты не был пионером, а теперь тебе надо стать "Ударником"! Понял?
   Мотыгин ухмыльнулся:
   - Хм! А зачем?.. Мне и так хорошо!.. Тебе нужно быть "Ударником"? - Будь! Ты вон, вылез в "Отличники" - значит, тебе надо! Ну, и будь! Я же к тебе не лезу... А мне - не надо!..
   В это время к ним подошёл Эдик, который, наконец, снова появился в школе. На шее у него тоже был повязан галстук. Кстати, галстук он надевал с первого дня учёбы в этом классе. Это он делал, чтобы подчеркнуть, своё отличие от "молокососов", в среду которых попал случайно. Притом, носил он его только в школе. А за её воротами - клал в карман.
   - Чё такое? - обратился он к Тимуру.
   - Да, вот, провожу разъяснительную работу.
   - С кем? С этим "детским садом"? Пошли, лучше в "ашички" поиграем! - Он потянул за собой Тимура.
  - Зачем?
   - Как зачем? Что курить будем сегодня? Ты что, забыл, что сегодня моя очередь покупать курево?
   - Сколько тебе надо?
   - Как, "сколько"? - Полтинник! У тебя есть деньги?..
   - Нет. Столько нет. - Только тридцать копеек...
   - Ну, вот, видишь? Тридцать копеек! А этого на две пачки маловато..! Нужно выиграть!
   - А если и эти продуешь?
   - Не-а, не продую! Когда мне, вот так нужно, - он провёл ладонью по горлу, - я всегда выигрываю!
   И, как ни странно, он, действительно, выиграл, аж, сорок копеек!
   По пути домой вошли в магазин. Он (уже без галстука) купил две пачки папирос, а остальные двадцать копеек вернул Тимуру.
  
   В субботу вечером мама сказала:
   - Завтра пойдём в баню.
   В баню ходили каждое воскресенье, потому что у мамы в эти дни не было никаких совещаний и собраний. Благодаря маленькому росту, Тимур до одиннадцати лет проходил в баню с мамой, как маленький. Но с каждым разом его интерес к женщинам возрастал. То, что было у них на виду, его уже не интересовало. Главное внимание его было сконцентрировано на том, что было скрыто от глаз тёмной растительностью. Она была настолько густой, что сквозь неё он не мог ничего разглядеть, хотя и смотрел и спереди, и сзади.
   Сегодня на его заглядывания обратила внимание одна тётя и громко на всю баню спросила:
   - С кем пришёл этот мальчик?
   Мама сказала:
   - Со мной.
   Женщина спросила:
   - А сколько ему лет?
   Мама давно уже ждала, что подобные вопросы, когда-нибудь возникнут, потому что и сама видела, что сын уже вырос. Поэтому она ответила уже заготовленным ответом:
   - Восемь лет...
   Женщина повернулась к остальным купальщицам, заинтересованно разглядывавшим мальчишку:
   - Бабоньки, вы посмотрите на этого хлопца! Кто ему даст восемь лет? Да ему уже все десять! Скоро жениться будет!.. Вот, что, мамаша: забирай-ка своего хлопца и отведи его в мужское отделение! И больше, чтобы здесь и духу его не было!..
   Понятно, маме было очень неприятно, и она сказала:
   - Я с вами согласна. Но мне не с кем его туда посылать, а сам он ещё мыться не умеет. Я больше его с собой не возьму, а сегодня разрешите его домыть здесь!
   Другая тётя подошла к маме и, упрев руки в бока, с наглой усмешкой прокричала:
   - А ты сама иди в мужское отделение и там мой его! - и расхохоталась.
   - Ладно, - сказала первая тётя, - идите в тот тёмный угол и там домойтесь! И больше его сюда не водите!
   С той поры он сам стал ходить в баню. А потому ему уже не нужно было ждать маму и идти туда вечером. Он стал мыться днём.
   Баня находилась на правом берегу Чурук-Су. Чтобы попасть туда нужно было пройти мимо начальной школы до самой речки и, повернув направо, пройти примерно пол квартала вниз по течению.
   Для Тимура это был самый трудный участок: там всегда кучковались незнакомые пацаны, притом, в основном, татары. И он всегда проходил его с опаской, на нервах, хотя за всё время никто к нему ни разу не придрался.
  
   Поскольку, Эдик появился в классе, то и школьная жизнь потекла своим чередом.
  
  ...Сегодня в классе тишина.
  И лишь один мальчишка
  за партой слева у окна
  читает, стоя, книжку
  про наводненье по весне,
  про дедушку Мазая,..
  и живо так явились мне
  продрогший мокрый заяц,
  старик на лодочке с шестом...
  А в лодке - уши,.. уши...
  Она давно уже битком,
  да всё не видно суши...
  Весь класс внимательно следит
  за фабулой рассказа.
  Притихли. Но никто не спит,
  никто не встал ни разу,
  чтоб дать кому-то тумака
  иль ущипнуть девчонку...
  И даже моего дружка
  он тронул "до печёнки"
  своим теплом. Но, вот, звонок,
  разбуженный дежурной,
  нам возвещает, что урок
  окончился. И бурной,
  нетерпеливою толпой
  забились коридоры,
  выплёскивая шумный рой
  на волю, в школьный дворик.
  Бегут, толкаются, спешат
  успеть в никчемном споре,
  кто - в туалет, кто дальше - в сад
  через дыру в заборе.
  Чудно, что с этаких-то лет,
  смекнув, что в мире тесно,
  занять стремится каждый шкет
  своё под солнцем место!
  Каким окажется оно,
  судить ещё не смеют,
  но рвутся к месту, всё равно,
  силёнок не жалея...
  
  Визжит, резвится детвора.
  Вот, вроде, первоклашки,
  собравшись посреди двора,
  затеяли "пятнашки".
  Те, что постарше, позабыв
  вчерашние привычки,
  с серьёзным видом перерыв
  весь "трудятся" в "ашички".
  Игра азартная, подчас,
  мальчишек так и манит
  тех, у кого на этот раз
  есть медяки в кармане.
  А там, в толпе, наперебой
  считают, чуть не хором,
  подкинет сколько раз ногой
  мальчишка мех, который
  приклеен кожицей своей
  к куску свинца, порхает,
  как над колючкой воробей,
  куда присесть не зная...
  
   Поскольку программа первой половины учебного года Эдику была знакома, то и отношение его к учёбе в этот период было, прямо скажем, наплевательское. Это не могло не сказаться на результатах учёбы и Тимура. В дневнике его частенько стали появляться "хоры".
   Эдику на уроках было скучно и он, всякий раз, придумывал какие-нибудь развлечения: то предложит сыграть с ним в "морской бой", а чтобы Тимур не подглядывал, поставит посреди парты книжку "шалашиком". Ясно же, это отвлекало внимание Тимура от того, что говорила учительница...
   А однажды друг удивил его. В шалаше ребята часто, от нечего делать, играли в карты - в "дурачка". Вообще-то, Тимур не любил карты, но играл, чтобы поддержать компанию.
   И вдруг, на уроке в руках у Эдика появилась колода... Ну, ладно, там, в шалаше,.. да притом, ещё от нечего делать!.. А то - в школе, да во время уроков - это уже через-чур! Или, "перебор", как сказали бы картёжники!
   Конечно, Тимур отказался. Эдик же, невзирая на его отказ, отодвинувшись, стал раскладывать их на сидении между ними.
   - Убери! - сказал Тимур и отодвинул их от себя. Но Эдик продолжал раскладывать.
   Учительница заметила, что Отроков и Маев занимаются чем-то посторонним, и подошла к ним. Естественно, весь класс тоже обратил на них внимание. Не заметили этого только они сами.
   - Отроков! - сказала она. - Эдик вздрогнул от неожиданности. - Дай сюда карты!
   Делать нечего, пришлось подчиниться.
   А когда прозвенел звонок не переменку, она сказала:
   - Отроков и Маев, идёмте со мной к директору!
   Убегать Эдику теперь не имело смысла: вещественные доказательства у учительницы, да он уже и был научен горьким опытом в последствиях подобных необдуманных действий.
   - Вот, Людмила Николаевна, Отроков и Маев сегодня на уроке играли в карты! - она победоносно посмотрела на директрису. - Я уже говорила вам, что Отроков отрицательно влияет на Маева. Тимур с "отличников" скатился в "хорошисты", а теперь и за поведение ему придётся снизить отметку.
   - Ну что, Елена Александровна, мне тоже надоело вызывать старшего Отрокова в школу. Теперь уже придётся подключать милицию. Другого выхода я не вижу!
  - У меня другое предложение: во-первых, их нужно рассадить; во-вторых, Отрокова посадить на первую парту, одного(!); и в-третьих, если он ещё, хоть раз, "выкинет" какую-нибудь "штучку", без разговоров вызвать милицию и тогда пусть она сама разбирается с ним.
   - Ну, что ж, я согласна с вами! Маев, можешь идти! А ты - Отроков, останься!
   Когда прозвенел звонок на четвёртый урок, учительница с Эдиком вошла в класс.
   - Ребята! - сказала она. - По распоряжению директора школы Отроков Эдик с сегодняшнего дня будет сидеть на этой парте. - Она показала рукой на парту перед собой. А вы, - две Тамилы, пересядьте на заднюю. Это для вас - не наказание, а наоборот, - в порядке поощрения! А ты, Маев, садись к Богданову! Вы ведь - друзья(?!.) ...если я не ошибаюсь...
   По дороге домой Тимур спросил приятеля:
   - Ну, чего "хорошего" сказала тебе директорша?
   - Да што? - он усмехнулся. - Опять пугала милицией...
   - Пугала? А ты не боишься, что, и правда, вызовут?
   - А вот, если вызовут, то, и правда, убегу! В милицию я хрен пойду! Пусть потом делают, что хотят!
   - Ну, ты тоже додумался: - в школу карты принёс! Ты же знаешь: карты ещё хуже, чем поджига! Поджигу, если не будешь стрелять, можешь каждый день носить, а карты - запрещено!.. И меня подвёл...
   - Да. Тебе испортил "репутацию"... Я не хотел... Прости!..
   - Да, ладно!.. Это за четверть... не за год же..! Только ты так больше не делай! Вообще, я смотрю: тебе в этом году не везёт: сначала - дело с поджигой, потом - опять с поджигой, но уже - сам себе... А теперь ещё и это... - Не везёт!
   Маме он ничего не сказал. Подумал, что, может, забудут. Но, оказывается, не забыли.
   Через несколько дней мама спросила:
   - Что там у вас в школе произошло?
   Тимур сообразил, что раз вопрос задан издалека, значит, надо рассказать всё подробно, чтобы у неё не создалось впечатление, что он пытается что-то скрыть.
   - Да, на днях Эдик принёс в школу карты... - начал он, но мама перебила:
   - Какие карты?
   - Ну, игральные...
   - Где он их взял?
   - Не знаю! Может, чужие...
   - Чьи?..
   - Ну, может, Порфирия Ивановича...
   - Не может! Порфирий Иванович - серьёзный человек. Он не будет дома держать такую гадость.
   - Ну, я не знаю! Не спрашивал...
   - Спроси!
   - Зачем?
   - Ты его друг и должен знать: с кем, и какие у него связи? Это надо мне, чтобы знать: разрешать тебе с ним дружить или нет.
   Тимур-то знал, что это за карты? Это те карты, в которые они играют там, в шалаше. Но он же не мог об этом сказать маме.
   - Ну, дальше...
   - Ну, он на уроке вытащил их и стал по одной класть на скамейку парты между нами. Я сказал ему, чтобы он убрал их. Я не люблю карты! А он не послушался. А тут подошла учительница и подумала, что мы играем в карты... И на переменке отвела нас к директорше. А директорша сказала, что я свободен, а его оставила и сказала, что, если он ещё будет делать такие вещи, то они сообщат в милицию.
   Он сказал правду, но не до конца, и сказал, смягчив обстоятельства.
   - Я так и подумала, что ты не стал бы играть в карты, да ещё во время урока. А на счёт того, можно тебе с ним дружить или нет, я подумаю,.. поговорю с Порфирием Ивановичем...
   Ну, что ж: если она запретит с ним дружить, он всё равно, будет, но уже тайно.
   А "перестановка слагаемых", то есть, пересадка друзей не замедлила положительно сказаться на успеваемости их обоих. Эдик, находившийся под постоянным наблюдением учительницы, был вынужден внимательно слушать её объяснения, а поскольку парень он был неглупый, то и отвечал всё на "отлично". А Тимур решил не отставать от друга.
   В этом году четвероклассники сдавали свои первые в жизни экзамены - "испытания", как их тогда называли. И наши ребята их выдержали прекрасно и получили "Свидетельства" об окончании начальной школы.
  
   Таким образом, оба они окончили начальную школу отличниками, и перешли в пятый класс. А он уже находился в здании средней школы, то есть, той школы, которая была рядом с Ханским дворцом, где директором, как мы помним, был "Гроза".
  
   В честь такого события мама пригласила в гости всех школьных и слободских друзей Тимура и в день его рождения - двадцать четвёртого мая устроила большой пир.
  
  ... И было в доме торжество.
  На скатерти с кистями
  огромный торт стоит его
  с утра купила мама.
  Решила праздник сделать мне
  торжественный. Ещё бы!..
  На свете нет счастливей дней,
  чем день конца учёбы.
  В стеклянных вазочках - изюм,
  конфеты и орехи,
  печенья и "Рахат-лукум" -
  за добрые успехи.
  Черешня, сладкие, как мёд,
  развесила серёжки.
  Букет сиреневый цветёт
  на солнечном окошке.
  Позвали Эдика, других
  гостей - ребят соседских
  и пир устроили для них
  взаправдашний, хоть детский.
  Мальчишки, видно по глазам,
  довольны угощением.
  Просить не надо, каждый сам
  берёт халву, печенье...
  "Умяли" торт и мармелад,
  допили всю "Крем-соду",
  а к ней, впридау, "Лимонад"
  и "Сельтерскую воду".
  Когда ж от яств и от воды
  пораздувались прямо,
  как барабаны, животы,
  сказав "Спасибо" маме,
  степенно, чинно, как велят
  вести в гостях мамаши,
  не балагуря, "не пыля",
  ушли "гуляки" наши...
  
   В субботу утром к Тимуру, как обычно, вошёл Эдик и спросил:
   - У тебя есть, что закурить?
   - Откуда? Ты же знаешь, что я дома не держу... Если мама узнает, так даст жару?
   - А она тебя часто бьёт?
   - Нет, не часто, но если заслужу,.. больше ставит в угол.
   - В угол? - Это хорошо! Стой себе и придумывай, какие-нибудь "фокусы"...
   - Ты, что? - Фокусник, что ли?
   - Если бы! Если б я был фокусником, я бы такие "хохмы" выкидывал! Что ты бы обоссался! Да не ты один...
   - А как люди становятся фокусниками?
   - Не знаю, наверно, учатся...
   - А интересно: где учатся?
   - А ты, что? Хочешь выучиться на фокусника?
   - Я? - Нет!.. Я же сказал, что буду лётчиком!
   - А зачем спрашиваешь?
   - Я для тебя хотел. Чтобы ты выучился...
   - Опять хреновину порешь!
   - Ты же сказал: "Если бы я был фокусником!"...
   - Но я же - не фокусник! Я же не сказал: "Я хочу быть фокусником"!
   - А если бы ты был настоящим фокусником, ты бы сейчас сказал: "Але-оп!" и у тебя в руках оказалась бы пачка папирос и, при том - не какая-нибудь "Звёздочка", а "Беломорканал" или, даже, "Казбек"!
   - Ишь, куда хватил! Сейчас, хотя бы, даже - "Звёздочку"..!
   - А у меня, всё же, есть папиросы, только не мои...
   - А чьи? Мои?..
   - Мамины...
   - Мамины?.. Она, что? - Курит?!.
   - Нет. Это для гостей...
   - Покажи-и!
   - Сейчас... Если она не перепрятала... Вот!.. - и Тимур показал тонкую и длинную пачку, вынутую из ящика комода, с надписью: - "Театральные".
   Эдик взял её, повертел в руках и сказал:
   - Давай, одну попробуем!
  - Ты что! - Глаза Тимура округлились. - Не надо открывать!
   - А я и не собираюсь!
   - А ты же сказал: - "Давай, попробуем!".
   - А можно попробовать, не открывая пачки...
   - Ха! Но ты же - не фокусник!
   - А вот, этот фокус я знаю! Давай, спички!..
   Тимур сходил на кухню и принёс коробку спичек, но не отдал её Эдику.
   - Дай слово, что не будешь поджигать!
   - Я и не думаю. Дай одну спичку. Коробку можешь оставить себе.
   У Тимура отпало от сердца: "Без коробки он не сможет зажечь спичку!" - мимолётно проскочило в сознании.
   Эдик просунул спичку в самый угол торца пачки и вытащил торцевую закладку из неё. И получилось так, что она оказалась открытой, и Тимур увидел два ряда прижатых друг к другу папирос. Просунув спичку в мундштук крайней папиросы, Эдик аккуратно вытащил её из пачки.
   - А теперь закроем пачку и никто не узнает, что её открывали.
   Папироса оказалась даже тоньше, чем "Спорт" или "Звёздочка", но раза в два длиннее.
   - Пойдём во двор, за сараи, чтоб мама не унюхала, что мы курили.
   Запах дыма от папиросы оказался тонким и мягким.
   - А ты знаешь? - сказал Эдик, выпуская дым от первой затяжки. - Это женские папиросы!
   - Но там написано: "Театральные". А в театр ходят и мужчины, и женщины.
   - А, вообще, в театре курить не разрешается...
   - А ты был в театре, хоть раз?
   - Не-а...
   - А откуда ты знаешь, что там не разрешают?
   - В кинотеатре же не разрешают, значит, и в театре - тоже...
   А на улице было так хорошо, что не хотелось возвращаться домой. Погода была прекрасная, как всегда в Крыму в летнюю пору...
  
  ...А на дворе стоит июнь.
  Бушует многотравье.
  На одуванчик только дунь -
  рассыплется во здравье!
  Во здравье, но не упокой!.. -
  Для продолжения рода!
  
  Благоразумною такой
  люблю тебя, Природа!
  А в небе тает тишина
  ярчайшей бирюзою.
  Такая звонкая она
  всегда перед грозою.
  Та тишина, что мне слышна,
  всю землю охватила.
  Звенит над миром тишина
  с неимоверной силой.
  Безмолвью внемлет вся страна
  и внемлет бесконечность.
  Звенит и тает тишина,
  как будто, тает вечность.
  Звенит натянутой струной
  до самого предела,
  объяв всё небо надо мной,
  пронзая мозг и тело...
  
   Как всегда, во время каникул, в субботу Тимур лёг поздно, дождавшись прихода мамы после работы. В другое время она заставляла его выдерживать "школьный" режим и ложиться не позже десяти часов вечера и вставать с нею вместе. И только в субботу делалась поблажка, потому что завтра можно спать "досыта".
   - Ты ещё не спишь? - спросила она. - Ну, чем будешь меня кормить? - пошутила, прекрасно зная, что в доме нет ничего съестного.
   - Яичницей! - не растерялся Тимур, тоже зная, что это - самое быстрое блюдо: когда есть нечего, а что-то готовить некогда.
   - Ладно, яичница - так яичница! А завтра пойдём в столовую, будем есть твои любимые чебуреки!
   - Ура-а!.. Да здравствуют чебуреки!..
  
  Но в четыре часа ночи:
  Удар!.. И лопнула струна,
  не выдержав накала...
  Весь мир окутала война
  и... детство оборвала...
  
  Мой друг! С тех пор десятки лет
  прошли, как дым растаяв,
  над головою сотни бед
  промчались вражьей стаей.
  От них я рано стал седым,
  давно с мечтой расстался...
  Напротив - вечно молодым
  ты в памяти остался.
  Где ты теперь?.. Ответа нет...
  А годы скачут мимо!
  Теперь не ты - "в окошке свет" -
  кумир непогрешимый!
  Теперь других, увы, забот
  (как и у всех живущих),
  неразрешимых полон рот!
  И трут нас в самой гуще
  событий жизни жернова.
  Хоть в день - по капле, вроде,
  из нас, без шума и бравад,
  пыл юности уходит.
  А то, что дарит жизнь взамен -
  ошибок горький опыт -
  её бесценный феномен,
  наш ум годами копит.
  В итоге - мудрость по-грошам!..
  До самого предела
  испепелённая душа,..
  да немощное тело!..
  
  
   Москва. 2007 год.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"