Наши "Пьяные бараки" знает если не весь город, то весь район - это точно.
Целый квартал одноэтажных каменных бараков, построенных невесть в какие времена и несносимых во веки вечные, снабжал свеженькой самогоночкой всю близлежащую округу. Толпа народа, торопливо вываливавшая из проходных по заводскому, слышимому издалека гудку, тут же разделялась на две части: те, которые - домой и те, которые - в бараки. Там нашествие быстренько растекалось по точкам, а потом - по кучкам, находя оттяг в компании себе подобных.
Не сказать, конечно, что все они были записными пьяницами.
Мало ли у кого что в жизни не сложилось: семья, работа, да и что говорить, у кого-то - с детьми проблемы...
Вот народ и шёл оттянуться, не взирая на лица. От начальника цеха, до последнего забулдыги.
А там уже, выпив начальную дозу - разбивались по интересам.
Ну что мне вам рассказывать про заводских...
Скушные они...
Одна работа на языке.
Или жёны их неудачные. Или женитьбы. Или...
Да кто ж их поймёт, что у них там неудачное - сами, что ли?
Выпили, побазарили - и разбежались.
К нелюбимым жёнам, к неблагополучным детям, ко всяким там вечным делам и проблемам...
Чуть ли не половина из них зависала очень даже допоздна, периодически отрываясь от бытовухи, ворчащих и ругающихся супруг, недоумевающих: как такой примерный молодой человек, подававший надежды жених, поначалу, да и несколько позже, вполне хороший (нормальный) муж мог опуститься - "до такого"!..
Да я не о них.
У нас своя компания.
Мы никогда не любили разговаривать о работе, даже когда она (работа, кто не понял) у нас была.
Среди нас были личности весьма колоритные.
Был, например, дядя Жора - не старый ещё мужик, под два метра ростом, с голосом, подобным иерихонской трубе, бывший нападающий местного "Динамо". Дядя Жора с утра занимал позицию на подступах к вожделенным строениям и каждого знакомого и незнакомого посетителя приветствовал громогласным: "Родственник, дай рупь!". Если не давали - только пожимал плечами. Но обычно за день у него набиралось добровольных пожертвований граммов на триста, а то и на поллитру.
Дядю Жору уважали за то, что он помнил все матчи своей команды - и те, в которых сам играл и те, которые после травмы, поставившей точку в его футбольной карьере, смотрел уже только как зритель. Он помнил кто, когда, кому и на какой минуте забил гол. Более того, он прекрасно мог воспроизвести ситуацию в лицах, что часто и проделывал по просьбам любопытствующих, да и без просьб тоже. Наблюдать за ним в эти моменты было одно удовольствие! Он размахивал руками, изображал ногами удары по мячу и даже кричал: "Бей, мазила!" к невероятному удовольствию зрителей.
Уйдя из футбола, дядя Жора, как и многие в его ситуации, начал попивать, поскольку денег не скопил, а кроме как играть в футбол ничего больше не умел, жена от него ушла, дети выросли и разъехались, жил он в однокомнатной квартирке, получал небольшую пенсию и всё своё время проводил в нашей компании...
Были два "брата-акробата", как мы их называли, Вовка и Колька, отмотавшие срок по малолетке и теперь никак не хотевшие устраиваться на работу. "Братья-акробатья" сидели на шее у родителей, промышляли по мелочам, забегали в бараки кавалерийскими наскоками, иногда дрались друг с другом не по злобе и, в общем, особой роли в жизни нашей компании не играли, но любили футбол и поэтому постоянно возле нас крутились. Точнее - возле дяди Жоры. А мы их особо и не гнали. Только когда они начинали махать кулаками, дядя Жора молча показывал им свой кулачище - и трусоватые Вовка с Колькой обычно удалялись выяснять отношения куда-нибудь в другое место, возвращаясь через полчасика изрядно ощипанными, но так и не выяснившими, кто же из них победитель, а кто побеждённый.
Был ещё у нас Михал Михалыч. Нет, не Жванецкий, вот рассмешил!
Звали его Михал Михалыч, хотя никто его так не называл. Мих-Мих. Чаще Мыш-Мыш, а иногда - таки просто Мыш... Он не обижался, только посмеивался в ответ. Тихий он был, незаметный, невысокого росточка, чуть ли не щупленький, в летах уже, правда, в каких - никто понять не мог. То ли 40, то ли 60... Лицо то ли загорелое, то ли просто смуглое, но не как у бомжа. И одет не то что хорошо, но достойно. Как его фамилия, где живёт - никто не знал. Есть ли семья, кем работал или работает - тоже. Приходил он часов в двенадцать или чуток попозже, устраивался на скамейке у штакетника, если погода позволяла и сидел, как кот на завалинке, время от времени исчезая в барачном коридорчике за очередной порцией... Если дождило - вставал с нами под ближайшее дерево. Иногда исчезал недели на две, на три, потом появлялся, от вопросов отмахивался - прихворнул, мол, чуток - с кем не бывает... Денег, в отличие от многих других, Мих-Мих никогда ни у кого не просил, пил только на свои, но и не одалживал никому.
А известен он был тем, что знал наизусть множество стихов, он по каждому случаю мог что-нибудь процитировать. Иногда ради интереса даже просили: "Мих-Мих, почитай чего-нибудь!" - и он читал. С удовольствием, с выражением, одно стихотворение за другим. Создавалось впечатление, что он мог бы так с утра и до вечера. И всё стихи какие-то незнакомые, не те, что в школе учить заставляли... Иной раз спрашивали: "Мих-Мих, а ты их случаем не сам сочиняешь?". А он засмеётся: "Да нет, - говорит, - это..." и фамилию какую-нибудь назовёт. А мы что, мы технари - откуда знаем, был такой поэт или нет?
Хотя никогда он со стихами не навязывался. Только если просили. Или в ответ на заданный вопрос выдавал цитату. А так всё больше помалкивал...
Остальные - кроме как нажраться толку с них нет никакого.
Ну, бывают ещё залётные иной раз, не наши, не заводские. Кто такие, откуда - нам, честно говоря, до них дела нет. А им до нас тоже: выпили, потолкались и пропали, нет и может никогда больше не появятся.
Ну, а меня-то ты и сам знаешь, хоть и столько лет не виделись, давно ты из своей Сибири носа не показывал...
Вот...
Через двор мимо бараков-то народ не шибко любит ходить, особенно вечером. Не сказать, что двор особо беспокойный, да мало ли - мужики подвыпившие стоят кучками, толкуют о чём-то, да громко порой, руками машут, того и гляди подерутся. Ладно, если между собой - а как прицепятся? Лучше от греха подальше... Милиция, конечно, время от времени проезжает через двор, глядь - тихо, ну и дальше, своей дорогой, дел у них и так полно, без нас.
Чего эту девчонку через двор понесло - ума не приложу. Торопилась, видимо, решила дорогу срезать, да на свою голову... Нам-то что до неё - тут как раз дядя Жора начал очередную историю из футбольной жизни рассказывать, ручищами размахался, расшумелся. Мы стоим вокруг, похохатываем, подначиваем, Мыш-Мыш как всегда на скамеечке, к штакетнику привалился, помалкивает да улыбается... Она бочком-бочком мимо нас, напугалась, видать, дядижориного шума... Тропинка вдоль штакетника идёт она по ней мимо нас проскочила, а за нами трое каких-то залётных сидело, незнакомых, тихо так сидели, папироски покуривали... Девчонка было мимо проскочить собралась, да ножку ей подставили.
Не успели мы обернуться на крик, а один уже у неё сумочку вырвал, другой наземь повалил, платье рвёт, а третий в нашу сторону повернулся и скалится щербатым ртом, нехорошо так...
Первым дядя Жора опомнился. Пока братья-акробатья глазами хлопали, рявкнул что-то нечленораздельное и попытался взмахнуть кулачищем. Щербатый хакнул, крутнулся на месте и так заехал дяде Жоре ногой в грудь, что тот с размаху сел наземь и затряс головой. Остальные двое, занятые девчонкой, даже не посмотрели, что у нас творится, а щербатый опять стал, руки чуть согнул, в нашу сторону вытянул и опять стоит неподвижно скалится, только глаза с одного на другого переводит. Девчонка уже и кричать перестала.
Оцепенели мы, что и говорить. Стоим, что делать не знаем, смотрим друг на друга. Страшно.
Не знаю, сколько мы так простояли, только вдруг замечаю - щербатый уже не на нас смотрит, а за наши спины, а я повернуться себя не могу заставить, чтобы посмотреть, что там, стою, как кролик перед удавом... Глядь, те двое своё занятие бросили, девчонка лежит, не шевелится, а они уже возле щербатого и у каждого - нож.
Ну - всё, думаю.
И тут отпустило меня. Глядь назад - а от своей скамеечки идёт Мыш-Мыш. Не спеша так идёт, вразвалочку, насвистывает что-то под нос. Рукой повёл, с дороги меня отодвинул, - чтоб не мешал, значит, - и дальше идёт, как на прогулке. Остановился напротив щербатого. Двое с ножами начали потихоньку заходить с боков Мыш-Мышу. А он на них даже внимания не обратил, стоит - с щербатым в гляделки играет.
Потом я вообще ничего не понял. Кажется тот, что слева, попытался ударить Мыша ножом, но промахнулся и по инерции пролетел на щербатого. Второй с ножом тоже сунулся, но Мыш-Миш умудрился проскользнуть между них, чуть оттолкнув руками, вернулся на свою лавку, присел и откинулся спиной на штакетник в любимой позе...
Трое остались валяться кулями на тропинке.
Ну что ещё...
С девчонкой всё оказалось нормально, она просто сознание от испуга потеряла.
Кто-то позвонил, вызвал милицию. Забрали и тех троих и нас всех заодно. Подержали - отпустили, конечно, за этой троицей что-то нашлось, а с нас взятки гладки... Правда, на допросы потаскали, да и бумаги пришлось исписать прилично...
У дяди Жоры оказались сломанными два ребра.
А Мыш-Мыша похоронили...
Да нет, ничего такого - сердце у него больное было, не выдержало.
На похоронах мы не были, да и не знали, где его похоронили, и кто он - тоже так и не узнали.
А на девять дней пришли к его скамейке, да по стакану внакат, не чокаясь...