Аннотация: Роман - ностальгия. Немного наивный, но светлый, как наше прошлое, которого никогда уже не будет... Элементы автобиографии. Писалось в 80-х, 90-х - целую жизнь назад...
Роман - ностальгия. Немного наивный, но светлый, как наше прошлое, которого никогда уже не будет... Элементы автобиографии. Писалось в 80-х, 90-х - целую жизнь назад...
Дикарка
ЧАСТЬ I. Незабудка.
1.
Последний день лета, еще теплый, ясный, нежно-безветренный подходил к концу. Блестящие тонкие искры садящегося солнца падали все ниже, ниже, путались в растрепанных макушках деревьев, застревали в густых сочных кронах, так и не долетев до земли.
Изредка вздрагивал легким ветром синеющий воздух, и тогда раскачивались тонкие березы, и слетали в траву первые золотые листы, кружили медленно в дремотном забытье и опускались, покрывая перевитые осокой тропки тонким кружевом.
Она огляделась, стала пробираться меж темных стен колкой свежепахнущей крапивы и светлого папоротника, прямая, худенькая, с острыми лопатками и коленками, ещё совсем девочка - хрупкий лесной тростничок.
Тихим переливом звенел ручей, серебристой нитью вился в глубь полян, скрывался из глаз далеко за темными стволами вековых лип.
Рванулся ветерок и перепутал светлые, слегка золотистые пряди длинных волос. Она испуганно вскинула длинные черные ресницы - в огромных, слишком огромных на худеньком бледном лице глазах отразились подвижные мерцающие огоньки голубых незабудок, щедро натыканных августом по песочным берегам ручья.
Она тихонько, по-птичьи засвистела. Из кустов лещины вынырнул бойко рыжий приземистый пес, грязный, всклокоченный, радостно замотал куцым хвостом.
Потом всё затихло. Наступал вечер, который должен был смешать звуки, шорохи, запахи и цвета. Тишина, глубокая, звенящая опускалась на лес прозрачным занавесом.
Она торопливо побежала по узенькой тропинке к березовой роще, мимо влажно темнеющей лощины, мимо сумрачных перелесков. Лес расступился, показался большой заросший луг. Там, в ослепительных румяных лучах заката, в зарослях яркого густого разнотравья покачивалось живое малиновое марево Иван-чая. Глуховато гудели, надрывались последние запоздалые шмели, и, еще не ощутив дыхания осенних ветров, дерзко распускались ароматные летние цветы: зверобой и пижма, ромашки и колокольчики, трехцветные фиалки и донник.
Однако становилось уже не по-летнему прохладно: из леса по травам тянуло сырым прелым листом и едким туманом. Осыпалась под руками, тяжелея в вечерней росе, переспелая прозрачная малина.
Она подумала, что теперь долго не увидит всего этого, и охватило желание как-то сохранить, унести с собой эти вкусы, запахи и цвета, которых не сыщешь, как ни старайся, в городе. Она нарвала большой букет полевых цветов, разлила по губам приторно водянистый сок малины и, оглянувшись на багряный луг еще раз, повернула назад, к сумрачному уже лесу.
Недалеко, в березовой роще, еще светлели смутно сырые дороги, тонкие, стройные деревья в черных крапинах хороводом сбегали по пологому склону к воде, отражаясь и ломаясь в ней.
Внезапно тишину нарушили птицы. Лохматая серая ворона на гнилом пне хрипло каркнула, заскакала на одной ноге и тяжело, нехотя поднялась, увлекая за собой целую растрепанную, шумную стаю. Собака беспокойно задвигалась, перебирая короткими лапами, коротко тявкнула. Потом бросилась со всех ног в кусты...
Девочка подняла глаза, вынырнув из своего зачарованного сна и улыбнулась: навстречу шел высокий, коренастый паренек в легкой белой курточке, красиво оттеняющей его бронзовый южный загар. Приблизившись, он весело качнул головой, густая темная челка посыпалась, темные глаза заиграли лукавым блеском. Он спросил вполголоса:
- Кто вы? Неужели сама сказочная фея цветов вылетела из своей заветной ромашки и попалась случайно на моем пути?
Она открыто и светло улыбалась. С белого венка из ромашек тихо сыпались длинные лепестки. Она молчала, критически оглядывая его, он смотрел тоже внимательно и немного грустно.
- Да ответьте же, кто вы, сударыня?
Она печально выдохнула:
- Нет, я не фея. Я просто московская школьница - Демидова Ольга Владимировна.
- И это все?
- И это все...
Он разочарованно глянул еще раз, повернулся, пошел по тропинке вперед. Губы ее обиженно, как у ребенка, дрогнули, она догнала его.
- Да постой же, Андрей, подожди! - тронула его за руку, взглянула сбоку и снизу в глаза: - Ты давно приехал?
- Утром.
- Куда?
- Теперь все, окончательно, на новую квартиру. Все вещи перевезли, старый дом забили, ключи выбросили!
Она все еще искоса поглядывала на него.
- Какой ты стал...
- Какой?
- Не знаю... - промелькнуло чуть заметно смущение. - Взрослый... Загорелый. Зазнался, небось, южанин? Все лето отдыхать на морском песочке, кататься на пароходах и гулять по городу Сочи...
- Ты еще добавь: все ночи. Завидуешь?
- Да...
- Но там же так скучно! - улыбнулся Андрей. - Представляешь - всё песок, камни, галька и ни одной березки!
Она задумалась, вспоминая, какое оно, море. Когда-то ей не было там скучно. Но это было так давно...
Они вышли из рощи. Небо темнело, лес быстро тускнел, расплывался, трава блестела под ногами крупной росой, сырость и прохлада по-осеннему остро пахли морозцем. Стало вдруг очень грустно.
Наконец они совсем выбрались из леса, прошли наезженную асфальтовую дорогу, длинную вереницу разноцветных гаражей, небольшую круглую полянку в обрамлении темных лип. Слева замигали огоньки серых "хрущоб".
Во дворе разбитая песочница и изогнутые по-старушечьи качели напомнили, что когда-то здесь была ее детская площадка. Но детство прошло, и этот уютный дворик уже не привлекал других малышей. Наверное, это все принадлежало только им... Она тронула на ходу качели рукой. Ржавые петли заскрипели, заскрежетали жалобно и протяжно.
- Зайдешь к нам? - тихо спросила. - Бабушка обещала пироги испечь. В честь первого сентября.
- Ну, куда же я от пирогов денусь... - Андрей шел рядом, иногда тревожно поглядывая на девочку.
В доме, как в сказке, и правда, ждали горячие румяные пироги. Из маленькой паркой кухни, как из настоящей русской печки, веяло теплым ароматным дрожжевым тестом, топленым маслом и еще чем-то детским, родным, бабушкиным...
- Садитесь, сейчас чай пить будем! - Бабушка очень суетилась, подавала на стол. И опять, как в сказке, будто на скатерти-самобранке, появлялись: горяченный самовар, гора пирогов на тарелке, всевозможные варенья в пузатых банках, мед, масло, красивые старинные чайные чашки... А бабушка все приговаривала: - Андрюша, ты ешь, ешь больше, не стесняйся!
Домой возвращались уже поздно, немного уставшие, немного грустные, с завядшими луговыми цветами. Вдруг Андрей сказал, как бы между прочим:
- Ты завтра не очень удивляйся, когда увидишь меня в своем классе.
- Ты шутишь? - воскликнула Оля.
- Конечно, нет! - засмеялся он.
- Но какой смысл на один год менять школу?
- Так захотелось маме. Я тут ни при чем. Сказала, что ездить далеко.
Она пожала плечами.
- У нас математический уклон, у тебя была английская спецшкола...
- Прекрасно! Математика - это то, чего мне всю жизнь не хватало!
Опять его глаза блестели хитринкой.
- Ну что ты всё смеешься? - с горечью сказала Оля.
- Я? Я абсолютно серьезен.
Она шла несколько минут молча, закусив нижнюю губу, потом резко остановилась.
- Андрей! Я не хочу, чтобы ты оказался в нашем классе!
- Почему же?
Она задумалась.
- Ну... у нас очень странный класс...
Она все чаще вспоминала прошлое и бесконечно возникал вопрос: для чего жизнь дается человеку? Что она такое - наказание, насмешка, черная кара за грехи земные? Ведь часы, отведенные тебе, так ничтожны в пространстве, и жизнь такая короткая, мгновенная! Для чего же? И что можно успеть сделать в это отведенное кем-то безжалостным мгновение?
Или жизнь - счастье, награда великая, единственная возможность узнать, увидеть, сказать, сделать что-то в это самое мгновение, что б потом осталось на века?
А вот она, Ольга Демидова, что она скажет Земле? Что сможет сделать? Какой оставит след? И успеет ли оставить его?
Ей говорили часто, что она не такая, как все. С детства волновали не те проблемы, она вечно задавала взрослым не те вопросы. На них часто никто не мог найти ответа. Вот если только папа...
Вспоминался старенький детский сад возле леса, в который ее отдали почти перед самой школой и она устроила целую бурю утром: упиралась, плакала, не хотела ни за что идти, воспитанная бабушкой, тёткой и лесными зарослями... Вспоминался первый класс с ленточками и тонюсенькими косичками, с огромным букетом гладиолусов первого сентября и строгой пожилой учительницей, писавшей на доске чётким каллиграфическим почерком и разделившей навсегда мальчиков и девочек... Вспоминался первый выезд в подмосковный пионерский лагерь, слёзы расставания и длинные письма домой со старательно выведенными печатными строчками: " Мама! Забери меня отсюда!" Потом опять - школа, школа, школа... Контрольные, шумные переменки, подружки, сосед по парте - голубоглазый улыбчивый Ванечка, парта, поделенная пополам белым мелом, первая любовь, первые ссоры... У кого же этого не было?
А потом как-то всё не сложилось, пошло не так... Во всяком случае, так казалось Оле.
В шестом, кажется, классе её впервые окрестили "дикаркой", прозвище закрепилось надолго, стало жестоко преследовать...
Мальчишки усердно списывали на подоконниках, или слушали втихую магнитофон, или гоняли по коридору девчонок... Она с робкой блуждающей улыбкой сидела где-нибудь в самом безлюдном уголке, смотрела в окно на далекую синь неба и заставляла неугомонно работать память. Там было чисто, радужно, необычно тепло. Но если кто-нибудь заставал её врасплох - тут же сыпались едкие шутки, она бледнела, срывалась с места, стремительно убегала, зажав руками уши. Но уже летело вдогонку: " дикарка"!
Она все чаще вспоминала мать. Время стирало жестоко родные черты, но присутствовало всегда ощущение нежного, мягкого, теплого. Ощущение ласки и защиты и в то же время хрупкой беззащитности и постоянной печали ее мягко светящихся темных, словно бархатных глаз. Эти глубокие задумчивые глаза она всегда хорошо помнила.
Она не раз горько плакала во сне, почти физически ощущая рядом мать, ее ароматные волосы, щекочущие щеки, такие длинные, чуть волнистые волосы... Шелест ее платья, теплоту рук, ровный низкий голос. Девочка звала ее и - боже! - какой она чувствовала ужас, какую пустоту, когда открывала глаза и видела лишь холодный, мерцающий блеск звезд за окном! Ничего, кроме этого холодного равнодушного блеска! Она уговаривала себя, что приснилась хорошая детская сказка с доброй волшебной феей.
А раньше все было так просто и спокойно!
Зыбкие образы остались от того, прежнего: слишком яркая зелень лугов в белоснежных ромашках, громады старого леса, высоченные темные липы, легкий взлет гамака в полуденный зной на полянке, светящейся от солнца, четырехколесный велосипед " Бабочка" с толстыми шинами, весенние разливы улиц и плоты с веселыми мальчишками в болониевых курточках, шалости вечно лохматого соседского паренька, лихо гоняющего по тропинкам на трехколесном велосипеде, тихий голос соседки тети Нины, ни с чем не сравнимый вкус бабушкиных пирогов, жар самовара и вечный резковато-сладковатый запах красок...
Много еще чего тогда было. Белоснежными, очень красивыми казались только что выстроенные " хрущобы", чистым, ярко-желтым - песок в песочницах, удивительным зоопарком - несколько загончиков с оленями в лесу, сказочным садом - яблони на месте сломанных деревянных домов... Была молочная палатка на краю леса, где каждое утро они с бабушкой покупали чудо чудное - глазированные сырки, были клумбы с огненной остро пахнущей настурцией перед магазином "Культтовары", были квадратные трезвонившие красно-желтые трамваи-"коробочки", были...
Иногда она сомневалась: а было ли это? Неужели на самом деле было? И когда же всё сломалось, разрушилось?
Это случилось в туманных горах Кавказа. Марина спешила, надо было успеть на Московский поезд, а вещи слишком долго укладывали, много суетились, просить помощи было не у кого. Она обязательно должна была успеть на столь долгожданную выставку. И на шоссе пришлось ловить попутку: рейсовые автобусы отменили из-за тумана. Ехать никто не соглашался: на перевале начинало темнеть, да еще это липкое, цеплючее, как вата - кругом, кругом... Потом остановился веселый шумный парень - хохол, просто и откровенно заглядывал в глаза, бросая в багажник тяжеленные чемоданы и коробки с холстами, по дороге восхищенно рассказывал про свою дочурку, которая родилась всего месяц назад, а уже так похожа на него. И старенький "Москвич" летел ровно, быстро...
Утренние местные газеты сообщали об аварии на перевале под заголовком "Жертвы тумана". "Неосторожный водитель... Вероятно, в нетрезвом состоянии. Столкновение холодильного фургона с "Мазом". Два трупа... Сорвался в ущелье на крутом повороте "Москвич"-412 с украинскими номерами. Водитель в больнице в тяжелом состоянии, единственный пассажир - молодая женщина скончалась еще до прибытия врачей "Скорой помощи"... Еще до...
Отец находился тогда в отпуске, они должны были ехать с моря в Прибалтику, к его друзьям, а потом в Ленинград к родственникам. Оля была в восторге от этого маленького путешествия и от того, что за долгие годы они наконец будут все вместе... Были.
Он все время молчал, бледный, постаревший сразу на десять лет. Все молчал и молчал, до конца не верил. И лишь когда последний ком земли тяжело стукнул о крышку гроба - поднял тяжелые от слез глаза, быстро отвернулся от суровой и вдруг такой чужой толпы, качаясь, пошел прочь, закрыв лицо руками. Олю отвезли к бабушке, она плакала и все время спрашивала: "Папа, а мама совсем не вернется? Я не верю, что она не вернется!" А он гладил ее тихо, бессознательно по голове, а потом рассеянно проронил: "Надо жить"...
Невозвратимо, неизбежно, столь бессмысленно...
Тогда... не сразу, постепенно, везде - в школе, во дворе, дома - она стала чувствовать себя одинокой, чужой...
2.
Первый день осени медленно, лениво разгорался. По небу плавали легкие полупрозрачные облака, а слабый ветерок поддувал в них, словно в натянутые паруса, расчищая бледно-лазурное небо навстречу первым солнечным всплескам.
У школы собирались сначала шумными стайками, группами, потом начали строиться по классам, увидев празднично разодетых учителей, мгновенно принимали строго-комический вид, шептались девчонки, вот уже звенел хрипло и прерывисто звонок, потом директор что-то долго, монотонно-длинно говорил, а старое серое здание школы с подслеповатыми старушечьими глазами-окнами оживало, переполнялось до краев, впитывая в теплые свежевыкрашенные стены шум, визг, топот и стук дверей.
В коридорах суетились, бегали, жестикулировали возбужденно, в классах тоже не могли успокоиться: двигали стулья, никак не могли разместиться, хотелось непременно чего-то нового, хлопали крыльями таких еще чистых досок, партами...
Оля сидела уже за партой, рассеянно улыбалась, оглядывая всех по очереди, махнула рукой Тане, своей подружке, та хлопнулась рядом, стала безудержно болтать обо всем подряд. Обернулся кто-то из ребят, кажется, Сашка.
- Татьян, староста, журнал принесла?
- А как же? - раздраженно бросила Танька. Она терпеть не могла, когда ее называли Татьяной.
Захрипел звонок, такой же старый и утомленный жизнью, как сама школа. Классная, учительница истории, пыталась начать "Урок мира", но тщетно. Кто-то свистел, мальчишки болтали, мурлыкал под чьей-то партой магнитофон.
Тишина наступила внезапно. Стукнула осторожно дверь, Оля обернулась и увидела Андрея. Он оглядывал спокойно класс, темные глаза из-под упрямой челки вызывающе блестели.
- Ой, новенький! - смешливо протянула Оксана, считавшаяся королевой класса, яркая, красивая, дерзкая, с густыми каштановыми волосами, красиво подстриженными и уложенными, с умело подведенными глазами - она вызывала всеобщий восторг. Сашка длинно присвистнул.
Андрей наклонил театрально голову и негромко представился:
- Будем знакомы? Андрей Белов.
- Очень приятно, - ответила за всех Оксана.
В стекла врезалось солнце, в маленьком тесном кабинете истории было невыносимо душно, хотелось распахнуть окна, впустить свежий воздух. По рядам от парты к парте бежал привычный легкий шепот, того, что объясняла классная, никто не хотел слышать. Девчонки на галерках тихонько подкрашивались, посмеивались и затравленно озирались. Изредка кто-нибудь не выдерживал: смеялся, передавался из уст в уста очередной анекдот. Оля обернулась на слишком громкий шепот Оксанки, которая с наигранным восторгом говорила своей подруге:
- Симпатичный мальчик, правда?
На перемене все высыпали в коридор, тут же "активная" часть класса собралась в тесный кружок. Там же оказался Андрей. Его внимательно слушали, он уже непринужденно болтал обо всем подряд: о прекрасных пляжах Сочи, о концертах итальянцев и новых кассетах, о какой-то еще ерунде... Девчонки охали и уже преданно заглядывали ему в глаза, которые разгорелись слишком ярко.
Оля медленно шла вдоль подоконника, оглядела всю компанию, потом в уголке забралась на подоконник. Она сейчас даже несколько завидовала Андрею, его способности вот так запросто легко сходиться со всеми людьми, быть всегда в своей тарелке, в любом обществе. Он знакомился, тут же возникало какое-то отчаянное веселье, находились любые шутки, на все вкусы. Серьезные темы он приберегал на потом, внимательно приглядываясь к собеседнику, изучая его. Он мог безошибочно угадать настроение собеседника или противника в споре, тут же принять этот настрой и ловко повернуть разговор в нужное русло, не причиняя при этом никому вреда. И вот уже самые придирчивые и несогласные заражались весельем, начинали шутить и смеяться, подражая ему.
Самое главное, что истина оставалась всегда неприкосновенна, а наиболее разумное суждение было последним словом в любом споре и разговоре. И это слово принадлежало Андрею.
Оля так не могла. Она плохо скрывала свои чувства и не умела оставаться спокойной, если была с чем-то или с кем-то не согласна. Поэтому спорить с более сильными она не решалась, знала, что все это кончится далеко не в ее пользу и обязательно или беспомощными выкриками, или слезами в очередном тихом уголке.
Вот и сейчас она гордилась Андреем, завидовала ему и... никак не могла удержать в себе досаду и возмущение...
Она еще раз прошла мимо тесного кружочка. Там тихо урчал магнитофон, раздавался приглушенный смех.
- Ну что ты, это диско уже отходит! - говорила Оксана, сладко улыбаясь. - Не знаю, как вы, а я против всяких выпускных посиделок с красивыми кисейными платьями. Скукотища! Это же все прошлое!
- Ну! - красноречиво подтвердила Юля. - Собрать бы нашу тесную компанию, то-се, а в школе ведь никто ничего не разрешит. А представьте, какая здесь, к черту, техника!
- И закусон не тот... - Сладко протянул Димка.
Нет, Оля ошибалась: порой он внешне оставался спокойным, но глаза... Они его выдавали. В них - то смех, то яркие соглашающиеся искорки, то мгновенный, едва уловимый огонь раздражения, злобы, однако, губы продолжают улыбаться.
Оксана встала рядом с Андреем, почти вплотную, наклонилась к самому его плечу, маленьким острым ярко-красным ноготком стала перематывать кассету.
Оля смотрела в окно на мокрые, все в росе, ветки сирени. Рядом примостилась на подоконнике Танька, искоса поглядывая на Димку, сказала:
- Звонка что-то нет. Будто еще не в школе.
- Зачем он тебе? Отдыхать надоело?
- А я и не отдыхала. Какой там отдых у бабки в деревне! Одной картошки перекопать - ночами снится.
Они обе невольно вздрогнули от вкрадчивого голоса:
- Девочки! А с вами можно познакомиться?
- Конечно! - засияла Таня.
- Очень приятно. - Андрей чуть заметно наклонился, и Оля вдруг удивилась его слишком наигранному тону: - А вас как зовут?
С минуту она, словно загипнотизированная, смотрела в его ничего не выражающие глаза, потом выдохнула, спрыгнула с подоконника, так резко, что чуть не сбила его с ног, отвернувшись, побежала быстро по коридору. Хлопнула дверь кабинета истории.
- Ее Олей зовут... - прошептала потрясенная Танька.
А Оксана с удовольствием добавила:
- Дикарка, ей-богу!
Сегодня в честь первого сентября всех отпустили раньше. Солнце на улицах жгло и палило по-летнему нещадно. В его отсветах тонули яркие цветы, блестящая глянцевая зелень, даже стекла пыльных машин на обочинах и все небо - бледно-голубое, застывшее высоко, недосягаемо.
Она шла по привычным закоулкам пустынных дворов, щурясь на солнце, все быстрее, все торопливее, ускоряя и ускоряя шаг: позади слышались такие же быстрые шаги. В какое-то мгновение она резко остановилась, обернулась, их взгляды быстро схлестнулись.
Ей надоело убегать, да и сейчас было не за чем. Она устало опустилась на лавочку под развесистыми рябинами. Громко чирикали на пыльной дорожке воробьи, резко пахло рыжими лилейниками в траве коротко подстриженных газонов. Солнце опалило им кончики лепестков, и лепестки свернулись в жалкие трубочки.
- Оля... - начал осторожно Андрей.
- Да? - упрямо вскинула ресницы-стрелы.
- Поболтаем?
Она повела удивленно и немного раздраженно плечом.
- О чем?
- О чем-нибудь. О жизни.
- О жизни... - протянула она. - Не хочу. Говори-не говори, ничего не изменишь.
- Ты так думаешь?
- Да! - твердо сказала Оля.
Она поднялась со скамейки, отряхнула коротенькую школьную юбку. На землю посыпались тоненькие золотистые листики рябины. Глаза ее болезненно улыбались. Андрей шел рядом, долго молча смотрел на нее, потом спросил:
- Оля, ты немного неискренна сейчас?
- А она существует - искренность? - отпарировала она.
- Безусловно.
- Где?
- Да вот, хотя бы: ты сегодня в школе не захотела со мной разговаривать.
- Выходит, не зря? - усмехнулась Оля.
- Пожалуй, зря. В данном случае. Ты, Незабудка, хорошо чувствуешь, где правда, а где фальшь. Но ... ложь во имя спасения... Слышала о таком?
Она вопросительно посмотрела на него, готовая снова не соглашаться.
- Кого же ты собрался спасать? - потом заторопилась: - Да делай, что хочешь. Только оставайся самим собой. Пожалуйста!
- Это выход? - он резко усмехнулся. - По-моему, иногда полезно побывать и на чужом месте.
- Для чего?
- Чтобы понять других. А заодно и себя.
- А после?
- Добиться справедливости.
- Справедливости с каких позиций? С чьих?
- С позиции жизни. Справедливость одна.
- Трудновато. В нашем мире почти невыполнимо.
- Пессимизм не для тебя, хотя ты им все чаще стала заражаться. Если кто-то верит в лучшее, надо поделиться этой верой с другим.
- А если другой посмеется?
- Он поймет. А если и совершит ошибку, раскается.
- Ну, тебя послушать - так запросто можно сделать мир идеальным.
- Нет, но все же добро сильнее зла, это уже не я говорю, а многовековая история человечества.
- Куда махнул! И не было войн...
- Мы победили. Как побеждал змея Иван-дурак.
- Сказки!
- Я хотел бы, чтобы ты им верила. Добро сильнее зла. Но этой вере надо учиться...
Они подошли к трамвайной остановке. Андрей украдкой взглянул на часы.
- Торопишься? - быстро спросила Оля.
- Сегодня - да. - Холодно ответил Андрей. Как будто не было всего этого разговора.
- Ну, беги, - она махнула задумчиво рукой. - До завтра. - Глаза ее сузились, в них не осталось ни капли тепла. - Я не Незабудка. Я Дикарка!
3.
Это было очень давно. Так давно, что она порой сомневалась: а было ли? Уже с трудом вспоминались клеенчатые разноцветные коляски, деревянные домики и качалки на детских площадках, пестро радужные газоны тонкой космеи в палисадниках, шапочки с помпончиками, плюшевый коричневый мишка, яркие сатиновые платьица с аппликациями, бумажные фонарики и цепочки на новогоднюю елку, сделанные своими руками...
Все возникало из легкого тумана гораздо позже, когда появились новые неожиданные хлопоты долгих переездов, суета поздних гостей, долго не расходившихся от шумного застолья, потом тишина опустевших комнат после вылета очередного рейса в Лондон... Опять надолго пропадал папка, опять ностальгия захватывала маму, забросившую очередной холст в самый дальний угол... А она старательно ездила в Сокольники в музыкальную школу, одна, совершенно одна в этом громадном мире, остро пропахшем мокрым тополиным пухом после грозы в парке... А зимой все опять меняло свои цвета и запахи: были ледяные горки после уроков морозными вечерами, кровавые закаты поперек горизонта с балкона десятого этажа нового дома, глубокие узоры от коньков на стадионе "Локомотив", первые разбитые коленки, первые успехи...
Тогда говорили, что она способная. А она не задумывалась: к чему? Музыка, танцы, школа, лед - все кружилось, вертелось, дни убегали, остановиться было совсем некогда.
Потом, намного позже, она поняла, к чему ее влечет больше всего, во что она, такая еще маленькая, влюбилась на всю жизнь. Но были снова и снова эти уроки в математической школе, концерты в музыкальной, были даже попытки мамы увлечь ее живописью...
И в то же время беззаботности не было конца: все всегда разрешалось, дозволялось, все лучшее предназначалось ей, она из всего всегда выбирала первая.
Впрочем, капризной и избалованной она не стала. Не по годам быстрая, ловкая, очень живая, она бегала с легкостью из школы в школу, из секции в секцию, с утра до позднего вечера, а на рассвете, только поднимала голову с подушки - начинала задавать бесконечные вопросы с каким-то бесовским нетерпением еще дремавшей квартире. О чем она тогда спрашивала? О чем мечтала? Этого Оля уже не могла вспомнить.
Неожиданно водоворот стремительных событий как-то изогнулся, перевернулся, появилась та самая главная, на всю жизнь любовь к искусственному льду. После старенького "Локомотива" Дворец Спорта показался огромным, ярким и потому очень страшным. Там, у себя, она дважды побеждала соревнования, но никак не давались прыжки, она все вздыхала: вот, если бы только танцевать... И вот мечта сбывалась, неожиданно, почти нереально. Ее заметил какой-то тренер...
Она до слез боялась всего нового: больших серьезных людей, строгих громко кричащих на льду тренеров в пушистых песцовых шапках, длинных худеньких девчонок, крутящихся друг перед другом в раздевалке, их партнеров, молчаливых и угрюмых, катающихся, как ей казалось, тяжело, с надрывом и излишним старанием. Сверстников оказалось мало, в разговоры никто не вступал: все были очень заняты, прокатывая по десятому, двадцатому кругу сложные элементы. Она начала прятаться, убегать пораньше, приходить попозже, стояла при объяснении всегда чуть в стороне, всегда опускала глаза и покусывала обветренные губы, когда ее о чем-то спрашивали.
Но стоило ей коснуться лезвием конька льда, как скованность и страх исчезали без следа. Эта маленькая тоненькая девчушка с соломенными косичками-"баранками" летала по катку, словно вихрь, по скорости и легкости ей не было равной, при всем при этом сами элементы она выполняла столь же легко и непринужденно. Тренеры задумчиво качали головами, предвидя в этих полудетских импровизациях нечто более серьезное. Однако и проблемы предвидели. Решили подобрать в младшей группе танцоров партнера.
Она отчаянно запротестовала в глубине души: свобода нарушалась, подчиняясь строгим правилам шагов в паре, плакала украдкой, твердила, сердясь, "не пойду больше"... При виде этого самого партнера надулась, забилась в самый дальний угол катка. Но он сам вдруг подъехал, с легкой открытой улыбкой протянул конфету и сказал:
- Давай знакомиться?
Она все еще дулась, но конфета быстро исчезла за щекой...
- Меня зовут Андрей. А тебя Оля, верно?
Она вспомнила сразу вихрастого мальчишку из дома у леса, тихую соседку - врача тетю Нину... Это было роковым совпадением?
Через минуту они, взявшись за руки, уже катились вдоль бортика, и Оля звонко смеялась.
Азы давались трудно, но специалисты считали, что они идеально подходят друг к другу. Раза два заходил старый тренер, удивленно вспоминал "укрощение строптивой", задумывался, с кем-то подолгу советовался.
Скоро начали проявляться первые успехи. Выбиваться в десятку лучших юниоров оказалось трудно, но вполне выполнимо. Преимущество было еще и в явно проявляющейся индивидуальности.
Оля - маленький "бесенок", как в шутку окрестили ее, каталась отчаянно-легко, всегда с риском, с перебором, Андрей держался спокойно и уверенно, часто он был даже холоден к ее огню. Но это как раз помогало в некоторых критических ситуациях, когда девочка буквально улетала в бортик из рук партнера, а тот спокойно и твердо возвращал ее к себе. Этот контраст, эта видимая несовместимость стала "изюминкой" пары Демидова - Белов, все это держало их несколько лет подряд на гребне успеха.
Они стали ездить по другим городам, вошли в группу сильнейших среди юниоров, один раз даже заняли на соревнованиях второе место, но видно так уж заведено в жизни: радужные полосы удач всегда сменяют черные ленты поражений.
Однажды им долго не давалась новая программа, задумано было слишком уж сложно: некоторые элементы оказались не по силам. Но этого хотел отчаянно и своевольно "бесенок"! Менять на более легкое ничего не стали, так и пошли на выступление, хотя и невооруженному взгляду было видно, что программа еще слишком "сырая", держащаяся на одних рвущихся чувствах Оленьки. Но никто не предполагал, что небольшая ошибка в запрещенном элементе закончится сложнейшей травмой. Андрей все-таки не смог ее удержать...
Все остальное не имело никакого значения. Приговор прозвучал: как минимум год запрета на лед и серьезные пожелания оставить спорт навсегда. Но год потерянного времени в фигурном катании - это и есть конец. Оля перерастала свою группу, они мчались уже к новым высотам и завоеваниям... Андрей еще оставался там. Ему подобрали довольно быстро новую партнершу, все было вроде бы гладко и чисто, но это было только чистое, без ухищрений и эмоций катание. И однажды Андрей молча собрал свои вещи и ушел навсегда.
А Оля, сломанная, хромающая, жалкая, словно высохшая изнутри еще и после гибели матери, теперь осталась совсем одна. Отец был в очередной командировке. А она - одна в пустой квартире, в пустой школе, в пустом городе... От прежнего почти ничего не осталось: детство почти прошло, музыкальная школа закончена, живопись навсегда стала запретной темой, вызывающей всегда только поток слез, лед - остался недосягаемой прекрасной мечтой. Школу она очень сильно запустила. И никто не мог помочь в настоящем.
Андрей звонил несколько раз, они болтали об уроках, о каникулах, которые он проводил непременно в деревне у бабки с дедом, еще о чем-то, но она ловила себя на мысли, что не очень-то внимательно слушает. Она бросала трубку, убегала в большую комнату, забиралась с ногами на пухлый старый диван и раскрывала на коленях книгу.
Книги она поглощала огромными количествами, всю классику, это вытягивало ее на запущенных до предела уроках гуманитарного цикла. В комнате постепенно темнело, она уже не видела ничего, глаза, направленные в темноту, останавливались, и с колен тихо сползал томик Есенина, шурша пожелтевшими страницами.
Осень в тот последний год выдалась затяжная, серая, с нудными, непрозрачными дождями.
4.
Школа начинала шуметь задолго до начала занятий. Внизу раздевались первоклассники, долго, суетливо, громыхали огромными пухлыми ранцами, гул постепенно перемещался на верхние этажи. Семиклассницы на уроках труда подрезали выше колен новую синюю мешковатую форму, старательно разглаживали складки на юбках. Десятый "Б" томился в коридорчике перед контрольной по химии. Сегодня специально собрались пораньше: разработать план списывания, приготовить "шпаргалки".
Со звонком даже галерка моментально утихала: начинался самый страшный урок, да еще контрольная! Списать у "химички", холодной и жёсткой Графини Воронцовой было почти невозможно.
Оля несколько минут смотрела в свою тетрадку для контрольных, где ровно, аккуратно было выведено число и заголовок: "Контрольная работа". И ничего больше. Обернулась: Андрей плутовато заглядывал из-под стола в запросто раскрытый на коленях учебник, его сосед Димка старательно пихал его под локоть, преданно смотря в глаза учительнице, которая ходила, надменно выпрямившись, по рядам.
Таня на первой парте быстро писала, мечтательно поглядывая в таблицу Менделеева, Оля вздохнула: а она и знать-то не знает, и списывать не научилась. И помогать ей никто не станет, даже если бы она попросила. Каждый в таком деле за себя, только.
Настроение было испорчено на весь день. На перемене школа содрогалась от шума, криков, беготни. Даже их мальчишки носились по узкому коридору, не обращая внимания на строгих дежурных. Но что такое для них какой-то восьмой класс! Сегодня они - первые, самые старшие! Девчонки в кружочках уже поговаривали о дискотеке, о том, что целый месяц в школе - уже очень много, пора бы и расслабиться.
Оля пробежалась по "черной" лестнице до самого верха, но тут же вернулась: сегодня заветное местечко у слухового чердачного окошка было занято, там приглушенно бренчала гитара. Пришлось вернуться к классу. Танька со Светкой и Динкой увлеченно обсуждали контрольную по химии... Стало совсем тошно.
Последнее время она просто не узнавала Андрея. Он прекрасно влился в самую самоуверенную компанию их класса, бегал по коридорам с Сашкой, Димкой и еще кем-то из параллельного класса, нарушая тем самым дисциплину, обнимал развязно Оксанку и Юльку, к ним тут же подлетали другие девчонки: Наташка, Женька, из их тесного кружка вечно доносился громкий смех. Она все гадала: знает она его или нет? Или то, что было там, далеко на белоснежном льду, растаяло навсегда?
Классная требовала каких-то мероприятий, и тут же решили идти в поход. Женя с живостью пригласила ночевать у нее на пустующей даче, звали, как всегда, весь класс, без исключения, в надежде, что большая половина откажется.
- Это совсем близко от станции, километра три. Отличное место: сосны, воздух и все такое.
- А музыка? - поинтересовался Димка.
- А угощение? - вставил Сашка.
- Ребята, а вы-то на что? - пропела Оксана. - Стыдно задавать такие вопросы!
- Мы искупим свою вину, - вкрадчиво сказал Андрей.
Тане поручено было составить список для классной. Она быстро писала, Оля заглянула через плечо:
- А где же мы с тобой?
- Ты что, серьезно?
- А разве мы не люди?
- Светка с Динкой, конечно не пойдут...
- А мы пойдем! Я хочу раз в жизни сходить в поход.
- Какой это поход... - протянула Танька, но вдруг согласилась, искоса поглядывая на Димку.
На вокзале протяжно гудели скорые. Ветер обрывал над проводами ржавый дым из вагонов-ресторанов, на платформах после ночи темнели мутные осколки луж, в которых копошились толстые грязные голуби, резковато пахло шпалами, уже остывшей и пряной листвой, пахло дорогой...
Оля любила с какой-то странной нежностью и тоской эти звуки и запахи. С трепетом, волнением и неясной тревогой ожидания бродила иногда по серым перронам, часто тогда, когда никто никуда не уезжал, всматривалась в туман расходящихся рельсов до рези в глазах, провожая, встречая последние вагоны поездов дальнего следования, пока не исчезали качающиеся квадраты тамбуров, пока не сливались с сигнальными голубыми семафорами их красные огоньки над темной крышей, пока не стихал их прощальный перестук колес на стрелках. Ее часто тянуло на вокзал, в самую гущу волнующейся толпы, к тоненькой нити блестящих рельсов, ведущих в неизвестность, в будущее, кажущееся таким неясным, смутно тревожным.
На Казанском вокзале протяжно гудели скорые. У электричек суетилась толпа с корзинами, сумками, рюкзаками. Она удивлялась: как-то слишком тихо, печально, да еще и грибы сходят... Зачем эти люди едут куда-то с корзинками? Что они хотят набрать в них? До краев последних искр осени?
У вагона уже кричала Танька, электричка отправлялась, платформа стремительно пустела. А она все еще нерешительно стояла у самого края, шагнула в вагон лишь в самое последнее мгновение, когда двери с шипением лязгнули позади нее.
- Ты что, раздумала? - закричала на нее Танька в болтающемся тамбуре.
- Едем, едем! - заторопилась Оля. - Пойдем к нашим! - пробрались в середину вагона.
Гудели колеса, гудели гитары, отбивая дорожный ритм. Мест не хватило, они встали в проходе, их постоянно толкали входившие и выходившие люди, но мальчишки даже не глядели в сторону этих "серых мышек", непонятно, как затесавшихся в их компанию. Андрей играл на гитаре, длинный белобрысый Сашка подпевал, ужасно фальшивя, девчонки хохотали... Танька беспомощно озиралась, мрачнела, была недовольна страшно всем этим путешествием, все шептала Ольге:
- Они нас будто не замечают.
Оля зябко куталась в старенькую курточку, ничего не отвечая подруге, и все смотрела на бегущие за пыльным стеклом березы...
До дачи добрались без приключений. Осенний холодок размазал по лицам и рукам влажную морось и, ворвавшись в пустые комнаты, сладко пахнущие свежим деревом, они шумно бросились растапливать камин. Березовые поленья с треском и шипением наконец разгорелись, повеяло уютным теплом, ласкающим остывшие стены.
Суетились, бегали, Оля присела у камина, протягивая к огню тонкие ледяные пальцы, Женька небрежно бросила Таньке кусок колбасы и нож, кто-то резал хлеб, Юлька накрывала на стол, Оксана мурлыкала какую-то песенку, мальчишки таскали дрова и налаживали музыку. Потом выключили свет, зажгли свечи и поставили их на стол. Димка плюхнул на середину бутылку. Девчонки взвизгнули и бросились к столу.
Постепенно согрелись, распалились после вина, особенно разморило Таньку... Потом стали танцевать. Андрей тут же пригласил Оксану, Димка - Юлю, Сашка, дурашливо улыбаясь, ходил между ними в темноте, предлагая еще выпить, Женька то ли грозно, то ли шутливо кричала: "Будет уже!" Оля сидела все так же за столом и натянуто улыбалась, слушая болтовню огорченной до предела Таньки:
- Мы же лишние здесь, я тебе говорила. Ну что ты наделала? Зачем потащила меня сюда? Сроду мы с ними не общались!
- Вот и пообщаемся.
- Хорошо. Пообщаемся. - Глаза Таньки начинали бедово гореть. - Я хочу танцевать!
- С Димкой. - Шепнула Оля.
- Да, представь себе! - бросила резко Таня.
Таньке было трудно понять, как кто-нибудь мог превзойти самого Димку. Тот считался красавчиком и первым Дон Жуаном чуть ли не во всей школе: девчонкам безумно нравились густые пшеничные волнистые кудри, шальные, чуть плутоватые голубые глаза, неторопливая самовлюбленная походка по школьному коридору вразвалочку...
- Оль, а Оль, а как тебе этот Андрей?
Она задумчиво жевала кусок копченой колбасы, прикрыв глаза. В голове шумело... И это была не только музыка.
- Он симпатичный, только ведет себя как-то уж слишком...
- Слишком что?
- Нагло! - выпалила Танька. - А по-моему, он просто шут гороховый. Стремится всеми силами понравиться этой всей шатии... Только мы тут при чем...
- Да, наверное, он просто шут...
И тут из темноты появился сам шут. Опустился на колено, прищурившись, сказал:
- Тут еще дамы скучают! Вот только какую пригласить, не знаю...
Оксанка захохотала.
- А ты с двумя сразу потанцуй, Андрюша!
- Выбирай! - заносчиво ответила Танька.
Но Андрей засмеялся тоже и опять скрылся в самом дальнем углу комнаты. Оля вдруг отчетливо подумала, что скоро будет ночь.
Зачем надо было ехать сюда? Что такое все время несет Танька? О чем они шепчутся там, за столом, в темных углах? Хотела что-то доказать самой себе - оказалось - все-таки не могу... Бог с ней, с "дикаркой", нельзя больше притворяться - будет только хуже. А теперь - уйти, уйти - немедленно!
Таню кто-то наконец пригласил. Глаза ее разгорелись, она шутила, она была довольна. И Оля тихонько выбралась из комнаты, потом по темному коридору - за дверь...
Ледяной воздух ударил в лицо. Она задохнулась от тишины, холода и темноты, жуткой, обступившей вдруг со всех сторон. Щеки после духоты комнаты ярко пылали жаром, и она с удовольствием подставила их холодящему дыханию позднего осеннего вечера.
Вдалеке, в глуши перелеска, заухала сова, затрещали ветки, то ли от ветра, то ли от чьей-то лесной поступи. Она жутковато поежилась, быстро зашагала по едва угадываемой тропинке. Под ногами пряно пружинили холодные бурые листья.
Она шла, потом почти побежала, наугад: место было незнакомое, там, за непрозрачной стеной темных стволов, изредка постукивали эхом колеса проходящих редких поездов. Плутать пришлось недолго: лес мельчал, редел, расступался, впереди уже ясно проглядывали дрожащие голубые огоньки семафора на стрелке.
Вдруг за спиной громко хрустнула ветка, послышались торопливые шаги. Она сжалась, пошла еще быстрее, потом побежала, насколько хватало сил навстречу спасительным огонькам станции.
Но на дорогу выбраться не успела: кто-то стремительно нагнал ее, схватил за руку. Она вскрикнула и обернулась, выдергивая руку, как из кипятка. Слезы невольно навернулись на глаза, но она со злостью смахнула их с ресниц, бросила в сердцах:
- Сумасшедший!
- Прости, Незабудка. - Андрей виновато улыбнулся, хотел приблизиться, но она резко отшатнулась:
- Что?
- Ты далеко собралась?
- Далеко. Подальше от вас!
Она развернулась, быстро пошла к станции. Он снова догнал, загородил дорогу.