Киселёва Ирина Валентиновна : другие произведения.

Хрупкое счастье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эту сказку я создала для себя одной, для самого нежного и пушистого в самом сокровенном закоулке души, я шла любовно и бережно по самым дорогим тропинкам памяти. Я изменяла иногда свои воспоминания, рисуя то, что хотела бы иметь и никогда не имела... Они вырывались иногда, мои герои, не подчинялись моей воле,начинали вдруг действовать самостоятельно, и я уже не могла предугадать их следующий шаг, не могла вовремя остановить и уберечь...
   Предисловие.
  
   Эту сказку я создала для себя одной, для самого нежного и пушистого в самом сокровенном закоулке души, я шла любовно и бережно по самым дорогим тропинкам памяти. Я изменяла иногда свои воспоминания, рисуя то, что хотела бы иметь и никогда не имела...
   Они вырывались иногда, мои герои, не подчинялись моей воле, начинали вдруг действовать самостоятельно, и я уже не могла предугадать их следующий шаг, не могла вовремя остановить и уберечь...
   Это самое загадочное в процессе творчества: созданные одной лишь фантазией герои перестают вдруг тебе подчиняться. Только вот... одной ли фантазией?..
   Она - отражение моих желаний и самых сокровенных чувств, самых смятенных мыслей и самых сильных эмоций.
   Он - тот, кто был когда-то рядом, а потом переселился лишь в мечты, стал мечтой, нереальной, недостижимой и уже слишком выдуманной...
   Они - столь хрупкие, сколь хрупким становится воспоминание о только что увиденном сладком сне.
   Их счастье столь хрупкое, что только лишь грубое слово, вырвавшееся из реальности этого злого мира, может разбить в одночасье его драгоценный сосуд, превратив в осколки.
   Кто сможет их собрать?..
  
  
  
   Хрупкое счастье.
  
  
   Ночь пришла тихая и легкая. По дюнам плыл призрачный молочный свет, а там, над морем, словно разлили густую черную тушь. Чернота нависала, тяжелела, касалась воды и перетекала на берег. Тишина...
   Прошел всего лишь один день работы, а Игорь уже отвык от этой благодатной расслабляющей тишины. Один день... Впрочем, первый день всегда кажется самым тяжелым. Рано утром привезли детей. Выверяли списки отрядов, как всегда было много путаницы с документами, потом - распределение по палатам, бесконечная суета с багажом, потом торжественный поход в баню, потом собрание отряда, первое знакомство, первые разочарования и удивления... Первый день. Дальше будет намного легче, он это знал из многолетнего своего вожатского опыта.
   Правда, в этом году придется работать сразу в двух должностях: перед самым отъездом выяснилось, что не хватает одного спасателя для работы на море посменно, предложить было больше некому, учитывая его опыт инструктора и руководителя походов в школьных туристических кружках. Ничего, это не так уж и сложно, он бывал в различных переделках: и в шторм, и в смерч приходилось спорить с морем. Он не раз спасал людей, унесенных непогодой. А здесь пляж детский, мелководный, и, насколько он помнил, никаких особых происшествий в их лагере до сих пор не было.
   Игорь обошел вокруг деревянного домика спасателей, критически его осматривая. Сырой песок неприятно похрустывал под ногами. Попробовал открыть дверь, но она не поддалась с первого раза: замок сильно заржавел за зиму. Наконец он справился с ним, и изнутри в лицо резко плеснуло сырым холодом. Спотыкаясь в кромешной темноте, он нащупал выключатель, потом вспомнил, что домик еще не подключили, попробовал зажечь спички, но в тяжелом влажном воздухе они слишком быстро гасли. И все-таки он успел разглядеть железную кровать в углу, покрытую зеленым лагерным покрывалом, стол и два стула. Небогато, но все же намного лучше, чем в палатке, стоящей на снегу. Ему приходилось много раз ночевать и так.
   По зыбко струящемуся, еще очень холодному песку он возвратился обратно в лагерь. Совсем не хотелось спать, хотя день выдался не из легких. Воздух морской так бодрит, что ли...
   В корпусе на первом этаже снова окутало сыростью, чем-то пустынным, необжитым еще. После зимы здесь всегда так, так будет еще несколько дней, а может, и недель, пока горячее солнце не пропитает живительным жаром эти холодные тонкие стены, тщательно побеленные снаружи и покрашенные традиционной голубой краской изнутри.
   Гулко отдались шаги в темном коридоре. Он осторожно заглянул в палаты, проходя мимо. Мальчишки крепко спали. Так спокойно спать можно лишь в первый день. А потом начнется: свидания с девочками, побеги на море, лихие ночные выходки подростков, у которых уже слишком бурно кипит кровь. А сегодня все спокойно, можно смело идти отдыхать самому. Только теперь, в этой дремотной тишине он почувствовал, что все же устал...
   В вожатской он сразу же наткнулся на свои разбросанные повсюду вещи, горько усмехнулся: прошло три дня, как приехали вожатые, а он так и не успел навести порядок. Все эти ночи они лихо гуляли, пели песни с молоденькими практикантками, отмечали бесконечно знакомство, дурачились вволю, отрываясь не хуже детей от школьных экзаменов до приезда новых подопечных... А ведь завтра сюда придут мальчишки. А может, даже и девчонки. Он яростно стал распихивать по полкам шкафа вещи; посыпались на пол рубашки, футболки вперемешку с какими-то неряшливо исписанными листками. Кажется, он все это написал в поезде: планы соревнований, праздников, номера концертов... Его заставляла Ольга - старшая вожатая. Как это все далеко от реальности! На самом деле все окажется совсем не так. Но она не хотела этого понимать, ее задачей было занять вожатых в дороге, чтобы они не дай бог, лишний час остались без дела. И он писал, писал эту вот галиматью, и Ольга осталась, кажется, довольна. Еще бы! У него же опыт воспитательной внешкольной работы, да еще какой.
   Еще раз, прислушиваясь к тишине за дверью, он хотел обойти корпус, потом внезапно махнул на все рукой, повалился лицом в подушку, не в силах даже раздеться и разобрать постель. Ему было не привыкать спать именно так: ведь в любой момент могли поднять. Вожатый похож на пожарного... Это последнее, что он успел подумать, погружаясь в дремотную темноту.
   Проснулся он внезапно от настойчивого стука в дверь. Долго не мог понять, где находится. Открыв, увидел испуганное лицо Натальи, его напарницы по отряду.
   - Игорь, у нас ребенок пропал!
   - Не кричи об этом на весь корпус. - Он грубовато толкнул ее внутрь, захлопнул дверь. - Вот теперь рассказывай.
   - Вещи на месте, постель разобрана, а ее нет!
   - Везде смотрела?
   - Я все обегала, нигде нет!
   - Надеюсь, ты не всех вожатых на ноги подняла?
   - Не всех, ради бога, Игорь, не повторяй одно и то же по сто раз!
   Да, она слишком хорошо еще помнила прошлогодний инцидент. В их отряде пропал мальчик во время дискотеки, она, не проверив как следует, сразу же подняла чисто женскую надрывную панику, которая в один миг долетела до начальника лагеря. А в это время ребенок преспокойно спал под кроватью: он решил пошутить, спрятаться от друзей и вожатых заодно, а потом уснул. Им сделали выговор на планерке. Тогда Игорь прочитал ей длинную лекцию о том, что прежде всего надо попробовать разобраться во всем самим, а уж потом, если действительно, не дай бог, случилось что-то серьезное, поднимать на ноги других, а уж начальство - в самую последнюю очередь.
   - Но все-таки, где же она, где? - возбужденно шептала Наташа, когда они поднимались на второй этаж к девочкам.
   - Ты можешь без истерик? - уже злился Игорь.
   Он сам заглянул в палату. Тихо, все спят. А кровать у балкона действительно пуста.
   - Ты точно везде смотрела? И в туалете, и на балконах, и в других палатах?
   - Да, во всем корпусе!
   - Как ее зовут?
   - Аня, Калинина Аня, помнишь, светленькая такая, худенькая?
   - Нет, не помню... - он уже торопливо спускался вниз по лестнице. - Ты оставайся здесь, в крайнем случае, можешь быть возле корпуса, а я обойду территорию. - Он оглянулся, хмуро взглянул на Наташу. - Никому ничего не говори.
   - Хорошо...
   Она была сейчас слишком покорна...
   С Натальей он работал в этом лагере третий год, и все эти годы она была слишком преданной и покорной. Правда, у них возникали некоторые разногласия, она вспыхивала, сперва сильно горячилась, пыталась отстоять именно свое решение, он в такие минуты просто молчал. Смотрел, многозначительно улыбаясь, прямо в глаза. А, выслушав бурный поток ее слов, предлагал спокойно что-то другое, а она тут же терялась и соглашалась. В первый год - не сразу, потом... Он не мог понять этой ее беспринципности, этих отказов от собственных убеждений, это раздражало его. Иногда он даже явно провоцировал ее, давая заранее неверные советы. Она соглашалась... Потом он все понял. Понял, приехав однажды к ней домой, в одинокую однокомнатную квартирку, где все буквально трещало по швам без умелых и крепких мужских рук, где не осталось почти ни одного работающего электроприбора. Но он, убежденный после ухода Юлии холостяк, так далек был от того, чтобы завязывать какие-либо отношения с одинокой, уставшей от своего одиночества женщиной... Тем более с такой, как Наталья.
   С тех пор он стал спокойно относиться к ней. И никогда больше не ездил в гости. Несколько раз она просила починить холодильник. Он тянул время, отказывался, находил сотни причин... Она поняла его в конце концов. Умом. Не чувствами...
  
   Он обошел всю территорию лагеря. Это было нетрудно сделать: он знал здесь каждый уголок, каждую тропинку, каждое дерево. Знал с детства, когда приезжал сюда таким же вот мальчишкой, как его сегодняшние ребята. Правда, тогда все были пионерами, и лагерь был пионерским.
   Он обошел всё, вплоть до старого корпуса, находящегося на реконструкции в этом году, вплоть до территории детского сада. Нигде - ни души. Черная южная ночь окутала всё живое крепким сном, лишь в суховатой короткой траве копошились ежи, да носились низко над неопрятно заросшими туями летучие мыши. Оставалось только море, пляж. Он остановился у морских ворот в нерешительности. Сбежать ночью на море? В первый день? Такой "подвиг" не по силам иным бывалым мальчишкам: они слишком хорошо знают, чем это может грозить. Да и страшно всё-таки...
   Но необходимо исключить всё. А что если она всё-таки там? На пляже ночью могут гулять местные. Правда, проходит пограничный патруль. Он быстро взглянул на часы. Нет, патруль давно уже прошел.
   Игорь рванул на себя тяжёлую калитку, она недовольно заскрипела ржавыми петлями. Ну и попадет же им, если что, от начальства!
   Ноги стали вязнуть в песке, он снял кроссовки, напряженно вгляделся в темноту. Однако, какая это отчаянная девчонка! Видно, никогда не приходилось ей попадать в переделки. Из кустов в дюнах с визгом вспорхнула очередная серая стая летучих мышей, унеслась в водоворот холодного ветра, налетевшего внезапно с берега.
   Он пошел торопливо вперед, по еле приметной рассыпающейся тропке, с трудом различая ориентир своего незапланированного похода - смутный темный квадрат деревянного домика спасателей.
   Впереди разливалась беспредельная чернильная темнота. А в неё вливалось море, крепко пахнущее йодом. Небо, море, берег - всё было едино: безмолвно, бесконечно, властительно-величаво, космически-загадочно. Темнота всё сгущалась и сгущалась, надвигалась, живая, всё более вязкая с каждым новым шагом к морю, словно хотела проглотить. Игорь оглох. Тишина давила и поглощала, и если бы не скрип песка под ногами и не редкие вздохи волн, можно было бы сойти с ума от всего этого громадного и непостижимого мира, который черным куполом опускался все ниже и ниже, которого уже можно было коснуться рукой, даже не приподнимаясь на мысочки.
   Он уже был в двух шагах от своего домика, как вдруг увидел её.
   Вернее, сначала он заметил что-то белое, тонкое, едва осязаемое посреди этой безжизненной черноты. Увидел и хотел рвануться вперед, закричать что-нибудь жёсткое, начиная непременной учительской фразой: "Та-а-к, это ещё что такое!" Хотел закричать и не сделал этого. Остановила какая-то неведомая сила. Остановила, да так и оставила стоять у ступенек домика, как заколдованного.
   Девочка была так близко, возле скамеек под тентами, которые недавно привезли и пока ещё не установили, просто свалили в кучу. Девочка? Игорю казалось, что он грезит наяву. Да, это был подросток из первого отряда, лет пятнадцать-шестнадцать, не более, и всё же... Во всех её движениях угадывалось что-то неуловимо женское, грациозно-лёгкое, непринуждённое, как будто она не убегала тайком за территорию лагеря, а всегда жила вот здесь, на морском берегу, этакая загадочная анапская Ассоль, ждущая из чёрной бездны своего неповторимого чуда, алых парусов, прекрасного принца...
   Он всё сомневался, но потом вдруг вспомнил, что уже видел её сегодня, когда у автобусов встречал свой отряд. По привычке отмечая всех симпатичных девчонок, остановился взглядом и на ней... Да, она не была гадким утенком, но не это заставило Игоря выделить её. Эти глаза...
   Они смотрели на окружающий мир как-то не так: без опасения и любопытства, присущих детям, оказавшимся вдруг на новом месте. В её взгляде было полное безразличие, полная отрешённость... И такая глубокая, далеко не детская тоска...
   Теперь она стояла босиком на сыром песке, у самой водяной кромки, и лёгкий, уже предутренний бриз ласково шевелил и перепутывал длинные светлые, волнистые на концах волосы. Ещё мгновенье - и она, откинув назад непослушную прядь, стала раздеваться...
   У Игоря ноги налились свинцовой тяжестью. Он подглядывал чужую тайну. Этой тайной была стройная, словно светящаяся изнутри каким-то волшебным свечением, обнаженная девушка. И в то же время это был ребенок ( о, боже, можно ли её так назвать! ) из его первого отряда. Но сейчас, в эту минуту, он ничего не мог сделать. Не мог пошевелиться. И не мог отвести взгляда от берега. Не мог ничего сказать и даже подумать.
   Девушка грациозно качнулась на мысочках, осторожно пошла в воду... Он видел всё в мельчайших деталях, словно зрение его до предела обострилось в этой кромешной тьме: вот она вошла в иссиня-чёрную воду по колено, зябко повела тоненькими плечами, руки белыми крыльями заскользили по неподвижной почти глади; вот она движется дальше, вперёд: по пояс, по грудь, вот она чуть-чуть повернулась в его сторону и, вздохнув зачарованно, окунулась вся, легко и плавно поплыла. И вот тут к Игорю вернулись силы. Он резко выпрямился, отвернулся от моря и пошёл к крыльцу домика. Присел на ступеньку и стал ждать...
   Это было удивительно, почти нереально, но он совершенно спокойно сидел и ждал, пока она плавала там, в этой холодной черноте. Плеска воды почти не было слышно, и он уже начал сомневаться в реальности всего увиденного. Но вот видение вернулось...
   Она завернулась наконец в свой коротенький халатик и теперь стояла неподвижно лицом к морю, лишь чуть вздрагивали плечи. Он тихо подошёл сзади, совершенно не думая о том, что может напугать своим неожиданным появлением. И она нисколько не испугалась, будто ждала... Только вспорхнули тревожно длинные ресницы и губы затрепетали, будто она собиралась заплакать. Но не заплакала, а наоборот, виновато улыбнулась.
   - Я ужасно поступила, да? - голос тихий, певучий... Игорь выжидающе молчал. - Просто я никогда не видела моря.
   " Многие его не видели," - слова застряли у него в горле.
   - Я так хотела почувствовать, какое оно! Простите, конечно, это сумасбродство...
   - Оно же холодное ещё, - запинаясь, наконец выговорил он. И не узнал собственного голоса. Да что же это за наваждение!
   - Вовсе нет! Оно такое... душистое! Оно необыкновенно пахнет!
   Он хотел ответить и вместо этого опустился на скамейку. Несколько минут сидели молча, пока с него не спало наконец оцепенение. Он спохватился: Наталья там с ума сходит! Попытался сказать как можно мягче:
   - Пойдём в лагерь. Пора всё-таки спать.
   И она послушно поднялась и пошла за ним, не проронив больше ни слова.
   Когда они, крадучись, словно воры, пробрались в спящий безмятежно корпус, когда за дверью палаты скрылся её светло-розовый халатик и когда он, как мог, успокоил взвинченную до предела Наталью, заклиная просто забыть обо всём случившемся, оставалось только повалиться на свою скрипучую кровать и - спать, спать... Но Игорь даже не подумал о сне. Пока не перевернул свою маленькую вожатскую вверх дном, пока не нашёл документы детей своего первого отряда. А! Наконец, вот оно: " Калинина Анна. 16 лет ( странно, обычно указывается полная дата рождения )... А в графе "Место проживания" - "Городской Детский дом N ..." Игорь не дочитал, отшвырнул листки в сторону, словно именно они были виноваты в чём-то...
  
   Он почти не спал, и с утра всё-таки разболелась голова.
   После завтрака собирали детей на отрядном месте, в беседке возле корпуса. Перед этим он ещё раз довольно категорично попросил Наташу не упоминать о ночном происшествии. И тем более не говорить ничего детям.
   Ребята подходили лениво, нехотя, высокомерно-холодно оглядывали друг друга и вожатых. Игорь предвидел первый традиционный вопрос: " А когда мы пойдем на море?" Знакомиться по вожатскому плану никто не хотел. Он и сам не любил эти первые нудно тянущиеся дни карантина...
   - Что мы маленькие, что ли? - уныло протянул лохматый белобрысый парень в кепке, надетой козырьком назад. - Меня зовут Саша, я учусь в 10 "В"... Скучно!
   - Придумайте что-нибудь весёлое, своё, - спокойно ответил Игорь, перебирая струны неразлучной гитары. Его задачей было сейчас - присмотреться повнимательнее к ним, попытаться разгадать кроссворд таких разных душ, подобрать к каждому своенравному и противоречивому свой ключик. Это было всегда интересно. Если всё удавалось - работалось легко всю смену. Он гордился собою. Но это относилось к мальчишкам. С девочками складывались совсем иные отношения... Об этом судачили постоянно за его спиной и здесь, и в
  школе...
   - Игорь, но ты же нас знаешь! - протянул кто-то из "стареньких", кажется, Миша. В том году он тоже убежал в первую ночь за территорию лагеря. Притащил ёжика... Мальчишку поймал сам начальник, после чего тот немного присмирел.
   - Я знаю, другие - нет.
   - Что вы, в самом деле, закисли, мальчики! - подала голос высокая статная девушка в модных тёмных очках. "А вот и прима", - отметил Игорь, многозначительно мягко заглядывая ей в глаза. - Сегодня на дискотеке познакомимся поближе. Между прочим, я - Ксюша, только не из плюша!
   - А я в таком случае - Богдан Титомир! - заявил наголо подстриженный крепыш.
   Вот тут-то и началось всеобщее веселье: ребята наперебой стали называть свои имена, добавляя к ним фамилии звёзд эстрады.
   - В эфире программа "Звёздный дождь"! - заорал Сашка.
   Ребята, выхватывая друг у друга гитару, наперебой пели куплеты из популярных песенок. Гитара пошла по кругу от заводного Сашки. Игорь дал её ему первому, вызывая на этот импровизированный поединок, но тот так ничего и не смог толком спеть. Зато другие стали дурачиться вволю. Долговязый парень заявил, что он Женя Белоусов и, ужасно перевирая, стал петь: "Девочка моя синеглазая...", придвигаясь всё ближе к Оксане, потом у него отобрал гитару жутко рыжий, но довольно симпатичный Колька, правда, играть он не умел, поэтому, ударив по струнам, крикнул только: "Атас!", потом кто-то запел довольно сносно Высоцкого...
   Игорь был доволен: очень чётко вырисовывались характеры и возможности его будущих подопечных. И выдумывать ничего не надо, чтобы организовать первый отрядный сбор... Самые скромные девочки отказывались петь, смущались и краснели даже. От самых самоуверенных и горластых подчас не было толку, как только гитара доходила до них. Некоторые, правда, гораздо меньшая часть, прекрасно владела инструментом. Но в целом всё это увлекло детей.
   И вот гитара попала в тесный девичий кружок. Они с самого начала уселись особнячком, и теперь отказывались что-либо придумывать, просто скромно называли свои имена. Наверное, это были тихони-отличницы, как всегда, невзрачные, серенькие, примерные. Игорю стало скучно. Наташа же сияла от удовольствия: с этими у неё не будет проблем. Гитара оказалась наконец в руках у Ани Калининой. Она сидела в самом дальнем уголке беседки, потерянно уронив руки на колени и снова отрешённо, как будто поверх или сквозь смотрела на поющих и дурачащихся ребят...
   Теперь она спокойно и умело перебирала струны, словно поглаживала усталый, избитый в буквальном смысле инструмент. Чуть-чуть поднастроила. Негромко полился какой-то мотив. Он узнал "Надежду". И тут скромная девочка, назвавшаяся только что Катей Мышкиной, за что балагур Сашка тут же окрестил её Мышкой-Норушкой, попросила:
   - Аня, сыграй, ты же умеешь!
   - Нет, я не Анна Герман. - Ответила та, передавая гитару. Потом добавила тихо, будто про себя: - К чему всё это?..
   А Игорь вдруг заметил, что на неё пристально смотрит кареглазый смуглый паренек, назвавшийся Андреем Державиным. Он недавно очень похоже пел "Чужую свадьбу".
   - А про Юльку ничего нет! - эта девочка не казалась робкой, но у неё как-то ничего не получалась. Она чуть не выронила протянутую гитару, отчего Игорь поморщился, как от зубной боли.
   " Что ж, в целом - вполне милые дети", - отметил он про себя. Гитара снова оказалась в его руках, он привычно настраивал её.
   - Так, дорогие вожатые, теперь ваша очередь! - сладко протянула Оксана, и все начали кричать, свистеть, топать ногами...
   И им с Натальей, которая долго отпиралась, пришлось-таки стать Наташей Королёвой и Игорем Николаевым и спеть "Дельфина и русалку". Это было всеобщее ликование!
   Незаметно пролетело время до обеда, а в тихий час все ребята как-то быстро угомонились ( наверное, ещё сказывалось дорожное утомление), и Игорь отправился на пляж.
   Там уже расставили тенты и скамейки, всё было готово к приёму детей. Оставалось ещё проверить лодку...
   С ней он довольно долго провозился: уключины совсем разболтались, сиденье прогнило, надо было срочно заменить доску, потом пришлось её заново покрасить. Измазавшись, он с трудом отмылся в море. Заодно укрепил размытые приливом вышки... Настроение испортилось: почему он должен был обо всём этом заботиться сам? Это вовсе не входит в его обязанности!
   Выбравшись наконец на берег, он огляделся, с удовольствием подставляя спину уже довольно тёплому солнцу. Перед ним мягким молоком голубела бесконечная спокойная вода. До самого горизонта. Нестерпимо резко пахло водорослями, которые вытащили на песок, но ещё не успели убрать. Лёгкие белые бурунчики, лениво накатываясь, слизывали с них ракушки.
   " Оно такое душистое..." - вдруг неожиданно вспомнилось...
  
   Вечером состоялась долгожданная дискотека, посвящённая открытию лагеря. Было очень суетно, детей ещё плохо знали, толчея мешала сосредотачиваться на своём отряде. Наташа бегала по танцверанде, взвинченная до предела, и его это опять раздражало. Она готова была каждую минуту пересчитывать детей чуть ли не по головам. А те танцевали и не хотели пока признавать никаких вожатых: ведь они только что вырвались из школы и от родителей...
   - Успокойся, сядь, они уже слишком большие детки!
   - Ты как всегда невозмутим, а если что...
   - А почему вы не танцуете? - из вихря музыки и огней перед ними возник Сашка. Он был слишком навязчивый и нагловатый, таких Игорь привык ставить на место. У него имелись свои немного грубоватые методы борьбы с такими ребятами в школе. Но то на уроках, а сейчас почему-то не хотелось.
   Он молча встал, пошёл в плотный круг своих ребят и наравне с ними запрыгал под какую-то дурацкую популярную песенку. Мальчишки засвистели, Наташа обречённо опустилась на скамейку возле своих тихих девочек, которые, конечно же, не танцевали.
   В Игоря иногда вселялся бес. Он вырвал микрофон у ведущих дискотеку и объявил медленный танец, посвящая его всем новоприбывшим девочкам лагеря. Его тут же сама пригласила Оксана. Кинулась, как дикая кошка, на добычу. Он предвидел и это, снова мягко, с прищуром заглянул в её бархатные тёмные глаза...
   Танцуя в толпе, они кого-то задели. Это была очень спокойная и красивая пара: Андрей и Аня. Оксана рассказывала что-то Игорю, а он вдруг ощутил на себе открытый и пристальный взгляд то ли синих, то ли тёмно-серых полных тоски глаз. Правда, длилось это всего миг, их оттеснили, и снова зазвучала быстрая музыка. Потом он стал приглашать умышленно девочек - тихонь: некоторые отказывались, некоторые неумело танцевали, пряча глаза, а он всё провоцировал и провоцировал, задавая всякие вопросы, на которые серьёзно ответить было просто невозможно, а они изо всех сил старались, принимая его игру за чистую монету...
   Он вернулся к Наташе очень довольный.
   - Ну и чего ты добился?
   - Так, развлекаюсь... Разве я плохо танцую?
   Она вздохнула.
   - Ты не согласна с моими методами? Ну, скажи, я делаю что-то не так?
   - Так, так...
   Шумно расходились с дискотеки, с визгом и улюлюканьем проносились по аллеям, сегодня детей не могло унять даже начальство.
   Спать пришлось лечь только около трёх, и на сей раз Игорь едва добрался до кровати...
  
   Через день состоялся первый выход на море. Было довольно прохладно, но от купания никто не отказался: малыши визжали и дрожали всем телом, первый отряд хотел выглядеть самым мужественным и закалённым, лишь несколько человек осталось на берегу. В этом смысле не повезло только вожатым: им приходилось забираться в холодную воду по несколько заходов. Девчонкам-практиканткам из пятого отряда был гарантирован насморк.
   По песку юлила зыбучая позёмка, воду покрывали белые бурунчики, далеко убегали в море, за вышки, за последние поплавки, за горизонт. В начале июня здесь постоянно дули пронзительные ветра.
   Ребята наконец сбились в кучку, блаженно греясь на тёплом песке. Но общие разговоры ещё не клеились.
   - Давайте в футбол перекинемся, что ли? - предложил Сашка, и шумная ватага убежала на поле за тентами. Мальчишки позвали Игоря, тот нехотя пошёл, хотя играть не стал. Девочки ещё теснее собрались около Наташи.
   - Как скучно... - пожаловалась Оксана, грациозно переворачиваясь на песке и подставляя лицо таким слабым ещё лучам.
   - Я же вам предлагала составить программу концерта. Так никаких мыслей и не появилось?
   - Наташа, мы же не артисты! Мы приехали отдыхать. И вообще, я умею только танцевать. - Оксана тряхнула головой, рассыпая свои роскошные каштановые кудри. Она всё время косилась в сторону мальчишек. И это очень не нравилось праведной Наташе.
   - Прекрасно! У нас будет организован кружок бального танца.
   Среди девчонок прошёлся иронический шепоток. Аня, которая до сих пор молчала, даже не загорала, а стояла чуть в стороне, лицом к морю, жадно ловя свежий ветер чуть потрескавшимися губами, тихо сказала:
   - Я могу участвовать в концерте, но, боюсь, не всем это будет интересно...
   - Да? А что ты умеешь? - оживилась Наташа.
   - Играть на пианино, петь, танцевать, да мало ли что... Было бы желание.
   - Я тоже умею на пианино играть, я в музыкальной школе учусь! - подхватила тут же Катя - Мышка-Норушка.
   - Очень хорошо! Сразу выявились все таланты. Осталось поговорить с мальчиками.
   Вдруг по берегу, откуда-то издалека, с территории соседнего лагеря пронёсся едва уловимый зловещий ропот. Кто-то истошно закричал: "Помогите!" Мимо них пробежала старшая вожатая, тут же за ней - Игорь.
   - Что случилось? - успела крикнуть вдогонку Наташа.
   Ответила вожатая второго отряда:
   - В "Волне" кто-то утонул... А там даже спасателя не оказалось. Вот наши все и побежали.
   В одно мгновение дети переместились к границе лагеря, все жадно вглядывались вдаль. Там у кромки воды суетилась небольшая группа людей. Вожатые тщетно пытались вернуть детей на места. Летели обрывки фраз, здесь собрались все: врачи лагеря, уборщицы, повара, весь персонал.
   - Ребята! Вернитесь на территорию лагеря!
   - Не заходите за границу!
   - Всё нормально, его уже вытащили...
   - Смотрите! Вон он!
   - Одеяло, принесите кто-нибудь одеяло!
   -... пьяница. Напились с дружками и купаться полезли. Это местные ребята.
   - Слава богу! Я думала, ребенок...
   - Да нет, это здоровые уже мужики.
   - "Скорую" вызвали?
   - Вон врачи идут, пропустите!
   - Ребята! Вернитесь немедленно к своим вожатым!
   Но детей невозможно было успокоить. Малышей кое-как увели силой, а взрослые смешались с толпой обслуги. По кромке берега бежал Игорь, мокрый, злой, с лихорадочно блестящими глазами. Его миссия спасателя на воде была окончена, теперь надо было срочно приводить в порядок отряд. Наташа как всегда в экстремальной ситуации не справлялась. Особенно со своевольными мальчишками.
   - Первый отряд! Быстро на место! Это что вам, цирк?
   Ребята насупились, но подчинились: вид у него был угрожающий. Но отойти на приличное расстояние успели не все.
   В это время мимо на носилках проносили пострадавшего. "Скорую" вызывали с территории их лагеря. Кто-то шепнул: "Утопленник!" И все снова потянулись посмотреть... Действительно, прибывшие врачи сказали, что парень уже не жилец: начался отёк лёгких, его не довезут и до Анапы. Он был при смерти, иссиня-жёлтого, мраморного цвета, неестественного, жуткого для живого человека. И его несли мимо десятка детей. Одеяло так и не нашли...
   Игорь успел только встать между процессией и девочками, а когда обернулся, пришёл в замешательство, увидев расширяющиеся от ужаса глаза Кати и бледнеющую Юльку...
   Вот только Аня оставалась невозмутимой. Она даже пыталась успокоить подруг. А потом вдруг отвернулась к морю и всё так же равнодушно застыла.
   Подбежала Наташа и стала тоже успокаивать девочек. Рядом ревел в голос кто-то из малышей, ребенок, конечно, мало что понял, но эмоциональный настрой передался мгновенно. Вокруг стали опять собираться мальчишки, и Игорю надо было срочно чем-то их отвлечь. Но он не мог никак сосредоточиться и придумать, что надо сделать. Он не раз видел, как тонут люди, в горах вытаскивал из глубоких расщелин погибших альпинистов, но разве можно привыкнуть к смерти, которая проходит так близко от тебя? Которая дышит тебе в лицо своим ледяным ветром? И такие взрослые дети, как его первый отряд, уже вполне могут понять и почувствовать, что это такое.
   Купаться больше никому не разрешили, мальчишки бурно возмущались. Оставалось только удивляться, насколько некоторые дети чувствительны и ранимы, а другие абсолютно равнодушны к подобного рода происшествиям.
   Или такими были только подростки с их вечным бахвальством и отрицанием всего, даже смерти? В тихий час он слышал жалобы вожатых младших отрядов, впечатлительные малыши снова не могли уснуть. Игорь отправился к своим мальчишкам, проверить. Но, похоже было, что те восприняли всё, как очередное шоу. На него градом посыпались вопросы.
   - А в нашем лагере кто-нибудь тонул?
   - Насколько мне известно, нет.
   - А тот парень умер?
   - Не знаю.
   - А почему он захлебнулся, ведь мелко же?
   - Андрюха, ты что, не слышал? Он принял лишнего! - пояснил Сашка. - Пей в меру, тогда не потонешь!
   - Ну, всё, хватит! - сорвался до довольно резкого тона Игорь. - Тема для болтовни не слишком удачная! Всем спать!
   Выходя, услышал приглушённое: "Мог бы и повежливее."
   В вожатской долго ждал Наташу. Она появилась уже в конце тихого часа, обессиленно опустилась на стул.
   - Что ещё случилось?
   - Да нет, ничего... Все спят. Ане пришлось дать валерьянки. Слишком чувствительная девочка.
   - Да? На пляже мне так не показалось. Я думал, успокаивать придётся Катю или кого-нибудь из твоих любимых изнеженных отличниц.
   - Твой юмор неуместен. У Кати был чисто детский испуг, это быстро прошло, а Аня тогда находилась в шоке, потом она бросилась в подушку и плакала навзрыд, мне пришлось увести её к себе. Кстати, ты мне так и не рассказал, почему она убежала на море?
   Он молчал. Наташа выжидающе смотрела.
   - Она меня очень беспокоит: такая непростая девочка...
   - Что тут рассказывать... - начал нехотя Игорь. - Просто она никогда не была на море. Захотелось посмотреть.
   - Простое любопытство?
   Он и сам понимал, что нарочно всё упрощает. Но не хотелось ничего объяснять. Да и знал ли он объяснение всего того, что произошло той ночью? Нет, он просто отказывался говорить об этом! Но напарница не хотела закрывать эту тему.
   - Между прочим, - продолжала Наташа, - она мне сейчас, когда прошла истерика, стала рассказывать о своем прошлом. Ей было пять лет, когда в автомобильной катастрофе погибли её родители. Она находилась в детском садике, вдруг приходят какие-то люди, показывают фотографии и просят ребёнка опознать папу с мамой. Не нашлось больше родственников. Представляешь? Потом её отправили в детский дом. А она ничего почти не поняла тогда, всё звала их, просилась домой... Игорь, ты что, спишь?
   Он с трудом разлепил отяжелевшие веки. Нет, он не спал, просто в ушах почему-то тяжело и гулко шумела кровь. Наверное, это переутомление. Быстро, однако!
   - Наташа, поухаживай за старым холостяком! Завари кофейку!
   Она послушно достала кипятильник, чашки, стала заваривать.
   - Может, ты поспишь? Ещё есть полчаса. Тебе тоже досталось там, на пляже. А ещё ночью дежурить...
   - Ну, пожалей меня, пожалей...
   - Не шути...
   - А я и не шучу. На том свете отосплюсь. Слышала: "Все мы, все мы в этом мире тленны..."
   - Если ты будешь сейчас философствовать и читать стихи, я стану доказывать какую-нибудь теорему!
   - Ты знаешь, Наташенька, чего я никогда не понимал, так это того, как такие красивые женщины могут преподавать такие скучные и непонятные предметы, как математика, или, например, физика...
   - Расценивать это как комплимент? Или наоборот?
   Разговор их скатился в привычно язвительное русло. До подъёма он так и не успел поспать. Оставалось всего двадцать минут. Двадцать минут полной тишины. Но что такое двадцать минут?..
  
   Ночью поднялся холодный порывистый ветер. Волны раскачивали вышки, плевались белой лохматой пеной, которую издалека, будто изнутри, прорезали голубые лучи прожекторов. Море шевелилось, ворчало, стонало, как большой израненный зверь...
   В деревянном домике было сыро и неуютно. Игорь несколько раз выходил на берег, хотя понимал, что делает это совершенно бессмысленно: в такую погоду вряд ли кто станет гулять на пляже. Ветер остервенело рвал маленький флажок на крыше, и казалось, что весь деревянный домик шатается, скрипит, как утлая лодочка на гребне волны, готовый в любой момент потонуть в этом водовороте непогоды. Дверь плотно не закрывалась, то ли рассохлась, то ли наоборот наводопела, его опять это стало злить. Наконец он справился с замком, завернулся с головой в одеяло... Изо всех щелей дуло, угрожающе рычало море. Он, проворочавшись пол ночи, уснул с трудом только тогда, когда в маленькое оконце начал пробиваться скупой предутренний свет.
  
   А море всё рычало и рычало...
  
   Но утро выдалось необычайно тихое, солнечное, с нежным, слишком нежным для этой поры ветерком. На пляже всё было спокойно, никто не вспоминал вчерашнего происшествия. И тем более трудно было поверить, что ночью едва не накатился шторм.
   Наташа опять приставала к детям с концертом, Игорь устало вытянулся на песке, стараясь не уснуть и украдкой наблюдая за своими подопечными. Из чисто профессионального любопытства. Не хотелось ничего делать... Дети были какие-то не такие. Дети? Пожалуй, лет десять назад он смело бы их так назвал. Старшие классы тогда вызывали гораздо меньше опасений и хлопот: наглаженные, наутюженные мальчики в синих брючках, с одинаковыми короткими стрижками, тоненькие скромные девочки в коротеньких коричневых платьицах, с гладко зачесанными волосами, с косичками или "хвостиками" на затылке... Ах, как их ругали тогда за проколотые уши и скромные дешёвые серёжки! Ах, как они смущались и краснели при этом!
   Он усмехнулся своим мыслям. А сам-то он тогда каким был? Таким же робким студентом-практикантом в отутюженных коричневых, в обтяжечку брюках. Это в Университете, в своей группе он казался смелым и разговорчивым не в меру; ходил во все походы, ездил на все концерты КСП, хорошо играл на гитаре, покоряя сердца доверчивых девчонок, которых на отделении было чуть ли не в десять раз больше, чем молодых людей. Они пели полулегального Высоцкого и перепечатывали на машинках стихи серебряного века... А когда он впервые переступил порог класса и остался один на один со своими первыми учениками... Впрочем, это было так давно...
   Теперь уже не существовало никакого барьера между ним и ребятами, где бы он ни находился, в какой бы самый проблемный класс он ни входил. Работать было легко, особенно вначале: дети уважали и боялись учителей-мужчин. Лишь в последние годы школа резко стала меняться. Дети не желали надолго оставаться детьми, уже в шестых-седьмых классах это были личности, и порой очень проблемные. А он всё ещё пытался увлечь их поэтикой Маяковского и Блока, а они уже увлекались видиками, компьютерными игрушками и противоположным полом...
   В лагере всё было по-другому: здесь ребята особенно вырывались на вольную волю и не желали признавать никакой опеки. Здесь мало было быть начальником, командиром, это всё осталось в прошлом, на пионерских линейках и смотрах строя. Сейчас признавали, и то с большим трудом, только авторитет старшего друга. Так строился лагерь ещё два или три года назад. Но сегодняшние "дети" становились порой просто неуправляемыми. Это уже были далеко не дети. И если раньше вожатые боялись пуще смерти синяков и ушибов, то теперь главной задачей в старших отрядах стала задача сохранения современных слишком развитых девочек от, как выражаются медики, "нежелательных последствий" их общения со слишком самоуверенными мальчиками. Иногда, хоть и редко, в лагерь проникали наркоманы, которым поставляли за особую плату шприцы местные...
   Теперь, наблюдая за ребятами своего нового отряда, Игорь привычно разделил их на группы. В первую входили мальчики и девочки, не вызывающие никаких опасений: тихие, скромные, всё так же краснеющие, их было совсем мало: Катя, отличница Маша, вечно испуганная Олечка. Из мальчишек он мог присоединить пока к ним только неповоротливого толстого Диму и, может быть, унылого скучающего Лёшу, хотя последний как-то невзначай прибился с самого начала к Сашке Морозову. Вот ещё Андрей, пожалуй, хотя он явно не тихоня и не "ботан", но, на первый взгляд, парень вполне положительный. И ещё Володя Самойлов. И всё. Аня и Юлька пока оставались где-то между этой группой и второй. Он не знал, чего можно от них ждать: бури или штиля.
   Вторая группа - противоположность. Их слишком много, но сразу же выделяются безусловные лидеры: кареглазая красавица Оксана среди девчонок и, бесспорно, Сашка среди ребят. Сашка волновал его больше других, в нём слишком явно чувствовалось нахальство, развязанность и, что ещё хуже, озлобленность, непохожая на привычный подростковый нигилизм. Сашка притягивал к себе многих: вокруг него постоянно крутились коренастый Борис, "Богдан Титомир", долговязый Женька и рыжий лопоухий Колька.
   Мысли его прервали объявлением об очередном купании. Он нехотя поднялся... Вода показалась жутко холодной, но ребята отчаянно рвались вперед, обгоняя друг друга из-за чистого упрямства. Выбегали на берег синие, дурачились, стараясь не показать малейшей
  слабости, бросались в тёплый ласковый песок. Игорь собрал наконец весь отряд, весело спросил, предвидя возмущение:
   - Ну и что вы решили с концертом?
   - Вечером репетиция. - Строго предупредила Наташа. - Не хватало ещё опозориться перед малышами!
   - Мы не артисты. - Упрямо повторил Сашка.
   - А за малышей вожатые думают. - Вставил Женька.
   - Давайте повторим наш концерт! - предложил простодушно Колька.
   - Всё это такая скукота... - протянула Юлька. - Одно и то же каждый раз: детки читают стихи Пушкина, детки играют на пианино...
   - Конечно, одно и то же, если вы ничего нового придумать не можете! - Наташа начинала сердиться.
   Игорь был пока спокоен. Он помнил прекрасно, как сами вожатые мучались в прошлом году, составляя программу вожатского капустника, так ничего толкового и не придумали, всё получилось экспромтом, внезапно пошло, как по маслу, а какие рождались каламбуры! Правда, они были взрослыми людьми, с огромным педагогическим опытом каждый. Посмотрим, что придумают эти взрослые умные дети. Придумают, в этом он не сомневался.
   Вечером собрались в клубе. " Собрались", правда, мягко сказано, ребят тащили, как на аркане. Наташа с ног сбилась, пытаясь привести в порядок это орущее, бегающее по сцене, бренчащее на расстроенном пианино стадо. Но у Игоря был свой приём на такие случаи. Он сел в уголке на сцену, свесив ноги, настроил гитару и стал тихонечко напевать. Сначала, для привлечения внимания, всем известную "Соседку", потом кое-что посерьёзнее, про любовь, специально для девочек, которые и так уже оказались рядом, преданно и мечтательно смотрели в глаза. Он одаривал каждую таким же многозначительным взглядом и улыбался сердитой Наташе.
   Не все выдерживали его мягкий обволакивающий взгляд. Катя и Маша тут же покраснели, мечтательная Юлька сразу же попалась в расставленный капкан, чуть ли не в рот ему смотрела, на глаза навернулись слёзы; мальчишки подсвистывали и ухмылялись. Довольно близко оказалась Оксана, её тёмные глаза стали ещё глубже и серьёзнее, чего он, признаться, не ожидал. На мгновение к его голосу присоединился ещё один, тихий, но очень верный, припев одной не очень известной песни пошёл вдруг на два тона, потом оборвался: он обернулся, нашел в полутени сцены хозяйку этого голоса, взглянул пристально, и Аня всё-таки тоже не выдержала до конца его испытывающего взгляда.
   Постепенно вокруг него собрались все. Тогда он протянул гитару ребятам.
   - Продолжайте!
   - Я могу одним пальцем "Мурку" сбацать. - Сострил Сашка, оказавшийся вдруг в стороне всеобщего внимания.
   - Это хорошо, но на концерте обычно присутствует начальник лагеря. И сидит в первом ряду.
   - Игорь, спой ещё... - подала голос Оксана.
   - Только после ваших выступлений.
   Ребята опять недовольно загудели, потом кто-то стал что-то наигрывать на гитаре, но не очень удачно. Наташа морщилась, заметно нервничала.
   - У нас что, весь концерт ограничится гитарой?
   - Нет, мы ещё можем анекдоты рассказывать! - выпалил Борис.
   - А можем что-нибудь прорекламировать! - нашелся Колька. И тут же посыпалось:
   - Серый хлеб с кубиками "Галина Бланка"!
   - "Орбит" без сахара вместо полдника!
   - Комфортно и сухо только в нашем лагере на пляже!
   - Боже... - Наташа беспомощно опустилась рядом с Игорем, пережидая сей бурный поток глупостей.
   И вдруг за их спинами, всеми забытое, зазвучало старенькое пианино. Они ушам своим не поверили: вальс Шопена!
   Игорь уже знал, кто это, и всё же оглянулся. Аня играла сначала робко, неуверенно, потом звуки стали сочнее, порывистее, потом аккорды превратились в ураган, ливнем стали сыпаться из-под её пальцев. Он помнил, как вожатые жаловались, что невозможно играть на этом инструменте, где не хватает нескольких клавиш, но сейчас этого совсем не чувствовалось: музыка властно заполняла всё пространство вдруг притихшего клуба, вырываясь в раскрытые окна. И, самое главное: ребята слушали! Они, эти жертвы боевиков и рекламы, слушали заворожено Шопена! Может, именно потому, что никогда ничего подобного не слышали?
   Правда, под конец Сашка всё же не выдержал:
   - Только этого нам не хватало!
   Но на него сердито накинулись почти все девчонки. Аня же спокойно доиграла до конца, потом повернулась и сказала:
   - Если мы слушаем и признаём твою "Мурку" или, скажем, тяжёлый рок, то почему ты отказываешь в праве жить такой музыке? Если тебе не нравится - отойди и заткни уши, но не издевайся над теми, кто это уважает.
   - Послушай, выскочка, ты уже всем надоел! - поддержала её неожиданно Оксана. - Сам ничего не умеешь, так хоть другим не мешай!
   Аня быстро отошла к окну, забралась на подоконник, снова отрешённо-равнодушно отвернулась...
   Ребята спорили и злились, но через полчаса всё же с трудом составили программу из нескольких номеров. Помогли, конечно, отличницы: кто-то читал стихи, Катя тоже очень хорошо играла на пианино, Андрей - на гитаре... Наташа, кажется, осталась довольна. И наконец шумная ватага вырвалась из клуба на волю.
   - Что ты об этом думаешь? - спросила Наташа. Они тихо шли по аллее к корпусу. Ему почему-то не хотелось думать вообще.
   - О чём? О концерте? Ты ожидала от них чего-то другого? Я уже давно против всех этих плановых мероприятий...
   - Ну, конечно, если вспомнить наше пионерское детство...
   - Вот только не надо об этом! Раньше всё держалось на вере и идеологии. А сейчас на чём? На идиотской рекламе?
   - А тогда было, по-твоему, всё хорошо?
   - Лучше, чем сейчас, когда в душах всё рушится и остаётся незыблемой только реклама пива и прокладок. Концерты для тупых новых русских ... Жвачка для головы, в которой отсутствуют мозги...
   - Ладно, не заводись, дети услышат.
   - Поди, поищи своих детей! Они теперь на пушечный выстрел к клубу не подойдут! - он помолчал, потом спросил: - У тебя с девочками нет проблем?
   - Пока нет, всё тихо.
   - Вот и хорошо.
   Подошли к корпусу. Игорь вдруг весело заметил:
   - Ого, а мы, кажется, ошиблись насчет пушечного выстрела!
   Почти все ребята собрались на отрядном месте, в беседке. Не хватало только "активных" мальчишек во главе с Сашкой, зато все девчонки были здесь и шумно о чём-то спорили. Они ещё не успели подойти, как услышали озорной голос Оксаны:
   - Игорь! Ты своего слова не сдержал! Обещал спеть!
   - Придётся сдержать слово, - словно недовольно сказал он Наташе, но та лишь рукой махнула: знала, как он любит петь, как любит находиться в центре внимания, чтобы на него смотрели преданно и им восхищались. Был у него такой тщеславный грешок...
   - Всё, я пойду тогда отдыхать, а ты занимайся ими.
   Он не возражал. Очутившись в центре беседки, стал ласково перебирать струны, как бы пробуя на вкус разнообразные красивые, довольно сложные аккорды. Поднимая голову, любовался произведенным впечатлением.
   - А что за спор у вас тут был?
   Девчонки не отвечали, лишь перешептывались.
   - Ну, хорошо, не говорите, я понимаю: сердечные тайны!
   - Игорь, не надо с нами, как с маленькими! - вдруг с силой сказала Катя. А он подумал: вот тебе и первая тихоня!
   - Хорошо. Но не будет ли у меня в отряде какого-нибудь стихийного бедствия?
   - Нет. - Тихо сказала Маша, а он вдруг встретился взглядом с Аней. На миг словно погрузился в бездонную синь: она подняла голову и в огромных глазах, как в зеркале, отразилось небо. Но от этой сини резко веяло холодом...
   Он начал петь. Пел долго, с большим удовольствием. К ним подошли ещё какие-то ребята, из других отрядов, некоторые уже по прошлым заездам знали его репертуар и заказывали любимые песни. Подсели девчонки из второго отряда, преданно заглядывали в глаза... Но скоро надо было идти на ужин...
   Потом в беседке собрались только девочки первого отряда. Ребята ушли играть в волейбол. Но Игорь не очень любил азартные спортивные игры. Другое дело - гитара, разговоры с девчонками на грани игры...
   - Не надоело? - спросил он девочек, в скромной надежде, что те хором ответят: "Нет!"
   - Аня, спой теперь ты. - Попросила вдруг Катя.
   - У меня грустные песни. - Отозвалась девочка.
   Игорь протянул ей гитару. Он думал, Аня будет отказываться и смущаться, но она спокойно и бережно приняла инструмент из его рук, перебрала струны, отвела взгляд, потом зазвучал незатейливый вальс. Голос у неё оказался несильный, но какой-то одновременно и мягкий, и звучный, и тревожный, и светлый...
   Осень ушла
   Тихо-тихо, как лист в синей дымке парит.
   Осень ушла:
   Мне об этом любовь говорит.
   Осень ушла -
   Это значит - и ты очень скоро уйдешь,
   Ты пропадешь...
   И от этого падает дождь...
  
   Игоря охватила внезапно какая-то едва уловимая смутная тревога. Откуда в её голосе столько затаённой боли? Да, конечно, у подростков много своих проблем, тем более она из детского дома... Но тут что-то большее. Что-то тёмное, неясное, не детское...
   Где-то на площадке кричали и свистели мальчишки, опьянённые азартом, вдалеке, за темнеющими уже дюнами глухо шумело море, и тем тише, беззащитнее казался на фоне этих живых звуков её голос.
  
   Осень ушла,
   Не оставив ответа на "да" или "нет".
   Осень ушла,
   Растворив в мокром снеге рассвет.
   Этот рассвет
   Обжигал изумрудной весной.
   Что же теперь?
   Что же будет с тобой и со мной?
  
   Она вдруг открыто посмотрела на него, словно ища ответа на свой вопрос. Он и сам так делал часто: переносил чувства лирического героя на какую-нибудь особо доверчивую особу, смотрел слишком откровенно в какие-нибудь глаза, легко поддающиеся сиюминутному обману. И вот теперь он сам оказался в такой же вот ловушке. Но это была не ловушка, а именно откровение. Или просьба о помощи? И ему захотелось вдруг от этого взгляда убежать на край света. Это можно было сравнить только с состоянием убийцы, который смотрит на только что погубленное им дитя. Раньше таких чувств у него не возникало. Он сам не знал, откуда всё это. Может, вспомнилось, как он смотрел на неё в ту ночь, на пляже?..
   А его гитара всё плакала под её пальцами.
  
   Осень ушла.
   Скатерть белую стелет и стелет зима.
   Осень ушла -
   Как же здесь не сойти мне с ума?!
   Хоть и чисты
   Ветви нежные белых берез,
   Я не смогу, не смогу удержаться от слез...
  
   Осень ушла.
   Журавли откричали печально "курлы".
   Вот бы и мне
   Прокричать от тоски с высоты!
   С неба взглянуть,
   На усталую землю взглянуть,
   Крылья сложить
   И себя навсегда обмануть!
  
   Игорю показалось, что это он падает с небес на землю. В школе ему приходилось слышать очень много стихов, хороших и не очень, грустных и иронических, подражательных и безусловно талантливых. Эти ничем не отличались от давно знакомого потока девичьих переживаний, даже признаний, прошедших через его руки, но тут несомненно присутствовало что-то иное, чего он сейчас не в состоянии был понять. Может, и не в самих стихах даже, а в ее интонации, пронизанной тоской, отчаянием, болью. Да, это была не детская боль, а какая-то тяжёлая, гнетущая, тянущая на дно.
  
   Осень ушла,
   Унося от меня всё тепло...
   Осень ушла,
   И не будет, не будет светло...
   Осень ушла,
   И темно, так темно, так темно...
  
   Когда умолк последний аккорд, Аня тихо, но спокойно сказала, подавая ему гитару:
   - Я же говорила, у меня плохие грустные песни.
   - Анька, ты талант... - восторженно протянула Катя.
   - Нет, я не талант. У нас в детдоме были настоящие таланты, только они плохо закончили свои полёты.
   - Как это?
   - Пошли работать в дворники, чтобы было, где жить. И талант заменила метла. Это в лучшем случае.
   Игорь опять встретился с ней глазами. Погрузился в синий плен льда. Хотя губы пытались улыбаться. Но отрешение побеждало...
   - Ты у кого училась музыке, Аня? - тихо спросил.
   - Мне повезло, у меня был очень хороший учитель. Музыкальный и литературный кружки - гордость нашего унылого заведения. Оттуда выходят неплохие люди. - Она поднялась, собираясь уходить: Наташа звала с балкона девочек спать. Но Игорь услышал её последние слова: - Впрочем, тем больнее им приходится падать потом.
   Когда он собрал и успокоил мальчишек (они выиграли у второго отряда и поэтому были сильно возбуждены), когда во всем корпусе установилась ровная блаженная для каждого вожатого тишина, когда он выпроводил из своей комнаты наконец назойливую Наташу, было уже далеко за полночь. Но спать опять не хотелось. Что за наваждение, он никогда раньше не страдал от бессонниц!
   Ноги сами несли его неизвестно куда. Он бесцельно бродил по аллеям, встречался с другими вожатыми, машинально перекидывался с ними ничего не значащими фразами, но мысли его бродили где-то далеко.
   " Тем больнее падать, тем больнее падать"... - крутилось почему-то в голове. Он думал, что стал совсем нечувствительным ко всему этому. Так легко, беззаботно жилось последнее время... Или просто не хватало времени думать о чём-то таком?
   Но о чём же? Что это, собственно, такое? Чтобы он раньше вот так попусту тратил драгоценное время, бродил после отбоя по лагерю вместо того, чтобы спокойно отсыпаться? А, впрочем, бродил однажды. Когда ушла Юлия.
   Он тогда был совсем мальчишкой, разлука с ней казалась крахом всей жизни. И, кроме того, она так унизила, так предала его...
   После этого он стал с презрением и показным пренебрежением относиться к женщинам или вовсе не замечать их порывов. Потом всё как-то само собой перемололось, утихло, он привык быть просто сильной, выносливой и почти бесчувственной машиной. Работал, работал много, после уроков брал учеников для дополнительных занятий, даже готовил в институты, освоил в совершенстве компьютер, вскоре ему присвоили высшую категорию, потом победа в конкурсе "Учитель года"... Уставая от школы, в каникулы устремлялся обязательно на море или на байдарке по реке. А чтобы избавиться ещё и от школьной унылой практики, стал работать вожатым в лагере.
   От мира духовного осталась только гитара, которую он тоже частенько забывал. Всё реже он стал в последнее время сам писать песни...
   Внезапно он понял, что ему сейчас нужно и даже усмехнулся, настолько простым казалось решение. Быстро дошёл до пляжа, побросал одежду на сырой песок, с разбегу нырнул. Чёрная вода обожгла, потом, словно извиняясь, стала ласкаться прохладными бодрящими струями. Он старался плыть как можно быстрее, словно за ним кто-то гнался...
   Но, выбравшись на берег, снова услышал близко-близко: "Тем больнее падать..."
  
   Потом потянулись однообразные, хотя уже довольно лёгкие в плане вожатской работы дни. Целую неделю погода никак не устанавливалась, море было холодное, всё время штормило, и детям не разрешали купаться. Единственной их отрадой были дискотеки. И ещё дни, когда привозили письма.
   После тихого часа весь лагерь бежал к библиотеке, сметая всё на своём пути, как только разлеталась весть о пришедшей машине.
   Игорь помогал тихой библиотекарше Верочке (её так все и называли, не Вера, а именно Верочка) разгружать посылки. Первый отряд преданно толпился возле него. Он сердился:
   - Может, вы всё-таки пропустите маленьких?
   - Игорь, читай же скорее фамилии! - закричал Сашка и вдруг стал яростно кого-то отталкивать в дверях. - А ты куда лезешь? Тебе всё равно никто никогда не напишет!
   Всё произошло в считанные секунды. Игорь увидел стекленеющие синие глаза, потом Аня метнулась назад и побежала по дорожке прочь от корпуса, и тут же Сашка был сбит с ног сильным ударом. В следующее мгновение ему пришлось разнимать яростно дерущихся Сашку и Андрея. Положение спас тоненький голосок Верочки, назвавшей Сашкину фамилию. Ему прислали письмо, и он, забыв обо всем, бросился, выхватил конверт, тут же скрылся в толпе.
   Постепенно библиотека опустела. Некоторые ушли огорченные, другие довольные побежали читать письма и открывать посылки.
   - Что это они запетушились? - простодушно спросила Верочка.
   - Даму сердца не поделили. - Грустно и устало улыбнулся Игорь. - Я посижу немного здесь? Ты не возражаешь? Здесь прохладно.
   - Конечно! А я убегу тогда на минуточку, хорошо?
   Было как-то неуютно. В библиотеке всё ещё властвовала сырость. Пахло мокрой старой бумагой, книгами, которые никто уже давно не читал. В углу стояло пианино, оно было так же безнадежно расстроено, как и в клубе. Игорь бесцельно открыл крышку: играть он не умел, музыкального образования никогда не получал, и все всегда удивлялись его многочисленным победам в различных конкурсах и слётах бардов. Все песни подбирал по слуху, отыскивая то, что было наиболее созвучно душе. Если получалось - радовался, как ребёнок, тут же по несколько раз кому-то играл; если не давались особенно сложные аккорды - бился и бился, пока не начинали звучать эти волшебные, всегда завораживающие звуки.
   - Оно ещё хуже, чем в клубе, - раздалось вдруг за его спиной.
   Он вздрогнул от неожиданности. Перед ним близко-близко стоит Аня. Глаза блестят, но не от боли, прошедшая только что буря как будто не коснулась её. В руках - толстые потрёпанные книги.
   - Аня, я думаю, что Сашка...
   - Я на него не обиделась. Привыкла и не обращаю внимания. Сколько раз в детстве нас гоняли вдоль забора и дразнили детдомовскими! Правда, привыкла, всё в порядке...
   - Хочешь поиграть? - он пристально следил за ней. Всё то же равнодушие. Видимое или явное?
   - Нет, не могу... - она запнулась, - не могу сейчас. Для этого нужен особый настрой. Я просто пришла сдать книги.
   Некоторое время они молчали. Аня бесцельно ходила по комнате, листая старые журналы, которыми были завалены все столы и даже пианино. Ветхие листы рассыпались под её пальцами...
   - Аня,- теперь она вздрогнула. Потом послушно спокойно подошла. Впрочем, нет, не спокойно: чуть заметно трепетали опущенные ресницы. - Почему ты пишешь такие грустные стихи?
   - А разве в моей жизни есть что-то весёлое? - синие глубокие глаза теперь смотрят прямо, пристально. Он никак не может понять, какого же цвета они на самом деле, настолько необычно всё время меняются оттенки: в них то отражается светло-голубое небо, то они покрываются серой дымкой, то вдруг становятся совсем тёмными, как омут, вот и сейчас... Ясно лишь одно: у детей не бывает таких глаз!
   - Прости, но я не согласен. - Он хотел приблизиться, но она резко отпрянула. - В жизни всегда можно найти что-то светлое.
   - Хорошо, хорошо! - она как-то неестественно оживилась. - Я не стану противоречить мудрому учителю литературы!
   - Учитель литературы тоже человек, - вкрадчиво заметил он, проверяя её реакцию. Она не ответила, но выдержала его откровенный взгляд. Потом резко повернулась к окну. Она стояла там, такая хрупкая, беззащитная, опустив покрасневшие обгоревшие плечи, обнимая свои книги... Он вдруг подумал, что никогда не смог бы сделать ей больно. Ведь он сознательно порой причинял боль очень многим женщинам... - Что ты читаешь?
   - Вы будете разочарованы, уважаемый учитель литературы. Не Достоевского.
   - Почему ты должна читать именно Достоевского?
   - Признак непомерного ума. Хороший тон в высшем гуманитарном обществе. Что там ещё? - она усмехнулась, подумалось, что слишком неестественно, наигранно. - Но по князю Мышкину я уже отплакалась. А после "Братьев Карамазовых" несколько дней не хотелось никого видеть и слышать. Поэтому теперь впадаю в детство: читаю фантастику. Уйти от мира реального в загадочное, полное чудес Средиземье!
   - Уйти от проблем? А там их нет разве?
   - Есть, но это не те проблемы. Там всё благородно, а здесь - пошло и подло...
   - Неужели в этой библиотеке есть "Властелин Колец"? - он постарался почему-то пропустить мимо её последнюю реплику. - Вот уж не знал.
   - Я думаю, вы так не искали.
   - Не искал. Не было времени.
   - Ну а у меня времени хоть отбавляй. Теперь... - добавила она и снова замолчала. Мгновенно потух в глазах вспыхнувший было бирюзовый огонёк. Снова - серое безразличие...
   - Ой, меня тут, кажется, заждались! - вошла Верочка, срывая с Игоря пелену какого-то волнения, навеянного этим ничего не значащим, на первый взгляд, разговором.
   Он вышел из библиотеки и окунулся в горячую волну ветра, пахнущего йодом. После холодного сырого помещения этот контраст казался особенно приятным. Однако, кругозор у этой девочки - не чета даже самым сильным ученикам лицеев. Или они все такие - детдомовские: не от мира сего? В спецшколах же дети такие, привыкшие к тому, что у них всё есть, и ничего не надо искать, порой находится с трудом Пушкин после откровенно тупого вопроса: " А где его взять?" Но почему она после импровизированной словесной дуэли обратилась к нему на "вы"?..
   Ночью он опять долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, ужасно раздражал писк летучих мышей за окном и скрип пружин кровати. Он пытался считать слонов, потом всех девчонок, которые были в него влюблены в школе, потом даже возник образ Натальи, ругающей мальчишек, потом вдруг захотелось вызвать в памяти чуть раскосые глаза Юлии... Внезапно он понял, что никак не может представить её лицо, некогда близкие черты ускользали, расплывались... Всё было напрасно. Его преследовал только один образ, одни глаза - синие, бездонные, не по-детски грустные, единственные, которые он не мог пока разгадать. И это стало наваждением.
  
   К 22 июня первый отряд должен был самостоятельно организовать вечер памяти, и Игорь удивился, насколько ответственно и серьёзно они подошли к этому мероприятию, совсем не так, как к подготовке первого концерта. Получился не концерт даже, а большой серьёзный спектакль, в котором участвовали все без исключения: те, кто не мог петь - танцевали, кто не умел танцевать - читали стихи, кто совсем ни к чему не имел талантов - готовили костюмы и декорации.
   В тихий час не спали: что-то дошивали, дорисовывали, волновались все ужасно. Наташа была сама не своя, хотя такие мероприятия они проводили не впервые. Маленькая комната Игоря стала местом сбора и репетиции участников: в одном углу кто-то приглушённо пел под гитару, в другом гладили костюмы, сваленные горой на его кровати. Девочки трудились рядом с мальчиками, и не было слышно ни единого слова противоречия, не возникало ни единого серьёзного спора.
   И вот час настал. Вечером в клубе собрались все отряды со своими вожатыми, начальство и даже многие из обслуживающего персонала и детского садика.
   Открылся занавес, вспыхнул яркий свет, по сцене полетели разноцветные воздушные шары, лёгкие изящные пары закружились в вальсе, имитируя выпускной бал десятиклассников. Танцевали очень хорошо, оказывается, Маша занималась в кружке бального танца, она быстро научила нескольких мальчишек, умели вальсировать и Оксана, и Юлька, что особенно удивило. С Оксаной танцевал всегда сдержанный и галантный Володя, с тихой Олечкой - немного неповоротливый Дима, а Аню уверенно вел в вальсовом вихре Андрей. Сама же Маша взяла себе в кавалеры Бориса, и они смотрелись очень хорошо.
   Потом вдруг свет погас, замерцали по углам сцены свечи, пары замерли на очередном па, раздалась запись голоса Левитана: "От Советского Информбюро..." Это вступление использовали много раз и в предыдущие годы, и ещё в пионерскую бытность. Но сейчас сильно уже заезженная плёнка почему-то волновала не меньше, чем, скажем, лет десять назад. А кого-то, может, и больше: ведь некоторые дети слышали и видели всё это впервые, те самые дети, выросшие на боевиках и рекламных роликах...
   Потом через сцену прошёл строй ребят, облачённых уже в военные гимнастерки, а девочки запели под аккомпанемент Игоря: "Ах, война, что ты сделала, подлая..." Пары продолжали вальсировать, потом по очереди останавливались, замирали, и мальчишки присоединялись к военной колонне, девочки протягивали вслед руки и застывали на месте. Лопались воздушные шары. Сашка и Колька очень гордились своим участием в этом марше, они даже гимнастёрки сами себе нашли на складе, отстирали, отутюжили, пришили пуговицы. А Лёшка придумал взрывать воздушные шары.
   Потом пели разные песни военных лет. Изображали "Землянку" (опять удивили активностью самые хулиганистые ребята, которые склеили по собственной инициативе из картона печурку и раздобыли где-то автоматы, правда, игрушечные, но так похожие на настоящие). Наташа за сценой читала монтаж из военных повестей Бориса Васильева и Юрия Бондарева, девочки изображали теперь медсестер, перевязывали корчащегося особенно усердно Сашку ( Колька перед этим за кулисами облил его красной краской, они так фыркали, что Игорь думал - сцена пропала ).
   Не всё шло гладко: в одной песне всё-таки подзабыли слова, на пол упала задетая кем-то в спешке свеча, чуть не спалив занавес, её вовремя подхватил Борис, отвечающий за всякие звуковые и световые эффекты. На репетиции, вспоминая военный репертуар, долго спорили, включать ли в концерт песню из кинофильма "Белорусский вокзал". Наташа считала, что она очень сложна, что её не смогут исполнить дети. Когда-то они сами пытались её петь, но ничего хорошего не получилось. Но упорная и немного занудливая Маша категорично заявила, что споёт запросто, Аня тихо сказала, что тоже пела эту песню в День Победы. Игорь попробовал подыграть, девочки вдруг так ладно запели, не репетируя, не сговариваясь, что все остальные даже притихли. Теперь это была центральная песня. На сцену выходила Аня, тихо начинала: "Здесь птицы не поют...", потом Маша подхватывала, выходя с другой стороны, дробь гитары врывалась и вплеталась в далёкий шум боя, доносящийся из магнитофона за сценой, ребята усердно изображали этот самый бой. Девчонки стояли плечо к плечу, строгие, тоненькие, в простеньких ситцевых платьицах, взволнованные до предела, сжав кулаки. В конце песни зрители не выдержали, начали аплодировать... Общий накал концерта получился столь неожиданно сильным, что в зале никто не придал значения несущественным помаркам и ошибкам. Пожилые нянечки из детского садика украдкой вытирали слёзы, а сами малыши сидели серьёзные, завороженные.
   Но заключительная сцена взволновала и растревожила сильнее всего. Свет на минуту полностью погас, потом возникли две мерцающие свечи: одна на крышке пианино, за которым сидела Аня, другая - в противоположном конце сцены, где полулежал Андрей в гимнастёрке, с опущенным автоматом и перевязанной головой.
   Эту сцену Аня придумала сама. Долго не могли решить, каков будет финал, потом она прибежала к Игорю в вожатскую и, закусив губу, страшно волнуясь, предложила петь именно эту песню, описав в двух словах всю сцену. Ребята согласились, но от репетиции в вожатской Аня наотрез отказалась, напев только один куплет. Потом снова ушла в себя, замкнулась. Наташа протестовала, но девочка дичилась и упрямилась, сказав тихо, что всё будет хорошо, когда придет время.
   И вот сейчас они впервые видели эту сцену.
   Она надела простенький ситцевый сарафанчик в цветочек, заплела тонкой лентой косу и сейчас сидела выпрямившись, серьёзная, взрослая и всё такая же обречённо потерянная. Так получилось, что все ребята находились теперь позади сцены, за кулисами, а Игорь, исполнявший предыдущую песню, оказался в углу за пианино, половину которого скрывал занавес. И сейчас она пела, и ей пришлось смотреть прямо в его глаза.
  
   Ещё до встречи вышла нам разлука,
   И всё же о тебе я вижу сны.
  
   Ну разве мы прожили б друг без друга,
   Мой милый, если б не было войны?
  
   Тихий голос усиливался и немного искажался микрофоном, эти слова по сценарию предназначались Андрею, но Аня, очень волнуясь ( Игорь видел, как дрожат на клавишах её тонкие руки ), словно искала поддержки именно у него. Под конец она настолько вошла в роль, что потемневшие глаза её до краев наполнились слезами, а повторяющееся надрывное обращение " Мой милый..." в полной тишине поражённого и будто загипнотизированного зала проникало, казалось, в самую душу. Он снова не мог пошевелиться, заколдованный магически притягивающими глазами этой маленькой девочки, умеющей столь сильно переживать чужую боль. Вот только к концу песни он засомневался: чужую ли? Рефрен "Мой милый" долго потом звучал внутри него...
   Когда утих последний аккорд и погасили свечи, зал какое-то время безмолвствовал. Аня очутилась вдруг рядом с Игорем, за кулисами, он ощущал на себе её прерывистое дыхание, хотел, но не решался пошевелиться: боялся испугать.
   И вот раздались аплодисменты, включили свет, и первый отряд вышел на сцену в полном составе. Андрей держал Аню за руку, синие глаза её возбужденно блестели. Пожалуй, он впервые видел её такой... А им всё хлопали и хлопали...
   Потом объявили построение на факельное шествие.
   Это мероприятие тоже было позаимствовано из пионерского прошлого. На планёрке вожатые неожиданно разделились во мнениях: одни считали, что это очень опасно, другие - что торжественно и положительно повлияет на современных детей. Спорили до хрипоты. Победило всё-таки второе мнение.
   Поднялась суматоха: каждый хотел нести самодельный факел, сделанный из банки из-под сгущёнки, привязанной к палке. Но факелов было мало, поэтому слишком много протестующих криков. Тёмная площадка возле клуба походила на бурлящий муравейник. Наконец кое-как построились и отправились на пляж.
   После светлого тёплого зала там завораживала и пугала пронзительно-прохладная темнота. Дети как-то притихли, несколько подавленные концертом и впечатлением, которое производило это безграничное чёрное пространство, состоящее из слившихся воедино моря и неба. Зажгли факелы, но они слабо освещали только лица несущих их; дрожали круги под ногами, пламя мерцало на вечернем ветру, и время от времени факелы гасли, то один, то другой...
   Подошли к морю. Начальник лагеря объявил минуту молчания. Стало очень тихо, шуршал только песок под накатом волн. Эти волны казались зловещими, пытающимися выхватить кого-нибудь из детской покорной толпы, унести в дикую бездушную бездну и проглотить безвозвратно.
   Игорь поискал глазами Аню, которую потерял из вида ещё у клуба во всеобщей сумятице. Она стояла далеко, у самой кромки воды. Похоже, что её охватили похожие чувства: как только волна накатывала особенно сильно, змеясь заискивающе у её босых ног, девочка сжимала кулаки, но упрямо не отступала ни на шаг, словно не хотела сдаваться этой коварной стихии, словно хотела испытать её и себя на прочность.
   Игоря охватила какая-то смутная тревога. Захотелось подойти, взять её, как ребёнка, за руку и отвести подальше, тем более, что она и так уже перешла запретную зону, условно обозначенную для отрядов вожатыми.
   Но он опять ничего не сделал. А рядом с Аней вдруг оказался Андрей. Встал близко-близко. Волны стали нападать и на него. Но Аня даже не посмотрела в его сторону, погруженная слишком глубоко в какие-то свои, одной лишь ей известные мысли.
   Когда погасили в воде факелы и пошли назад, Игорь сказал, ни к кому определённому не обращаясь:
   - А раньше все лагеря Пионерского проспекта выходили в этот вечер на пляж. И не оставалось больше тьмы, всё пространство до самого анапского мыса было усеяно тысячью мерцающих звездочек. В детских руках теплился свет...
   - Раньше много чего было. - Устало отозвалась Наташа.
   И продолжать ему уже не захотелось.
  
   Несколько дней подряд Игорь ловил себя на мысли, что ему очень хочется поговорить с Аней наедине. Он пытался найти повод, чтобы вызвать её на разговор и не находил. А ему снова и снова хотелось этой интриги, этой новой игры. Для чего? Просто была такая потребность теперь.
   Она сильно изменилась за этот почти полностью уже пролетевший месяц июнь: загорела, поправилась, уже не выглядела болезненной угловатой девочкой-подростком; теперь ещё больше бросались в глаза её грациозные, плавные движения всегда и везде: бежала ли она в воду во время купания, шла ли по дорожке в столовую, играла ли с остальными девочками в теннис... И повсюду он искал её глазами, повсюду выделял среди других, это стало наваждением и почему-то необходимостью.
   Он не мог не ловить постоянно её взгляд, уже давно не отрешённый, смело открытый, напрямую, в самую душу, то весёлый, с золотистой искоркой смеха, то грустный и тревожный, темно-синий, то пепельно-болезненный, то удивлённый по-детски искреннее, васильковый, то... Новые оттенки появились в её глазах совсем недавно. В них иногда зажигалось какое-то шальное бедовое пламя, этакий бесовский огонь. Такой огонь Игорь не раз видел в глазах женщин, но это чувственное пламя было присуще только женщинам, переживающим настоящее томление страсти. Или разочарования, последовавшего за этим накалом страсти. Да, это именно он являлся причиной их разочарований и страданий. Это именно он не мог отдавать им всего того, чего они ждали от него, на что надеялись. Это именно он не мог понять всей боли, всей пустоты, на которую он обрекал этих женщин, готовых за ним следовать в огонь и в воду... Впрочем, нет - понимал прекрасно. Но так уж он был устроен: чем ближе к нему подходили, чем жарче пытались развести огонь, тем быстрее остывал и отдалялся он. Не нужен, совсем не нужен был ему этот огонь, все эти драматические порывы и упрёки! А уж в душу свою с некоторых пор Игорь никого не пускал, желая лишь покоя и равномерного свободного течения времени для одного себя, для своих неотложных дел и хотений.
   Но теперь, находя все эти оттенки чувств в глазах маленькой искренней девочки Ани, он не мог и мысли допустить, что вот так же поступит и с ней. Испугается ли каких-то условностей, барьеров, встававших между ними, и оставит её одну наедине с разверзающейся бездной разочарования и одиночества? Она была совершенно другая, он интуитивно чувствовал это. И его неумолимо притягивало к ней, как к какому-то чуду, загадке, притягивало, как не притягивало ни к одной женщине в последнее время.
   Он вспомнил, как два дня назад увидел в отрядной беседке своих тихонь, которые сидели и как зачарованные слушали кого-то. Осторожно подошёл поближе. В центре беседки стояла Аня и негромко читала стихи. Прислушиваясь, он узнал Ахматову. Девочка читала ровно, спокойно, но как только он подошёл ближе и был замечен...
   В глазах её полыхнул жарко тот самый неукротимый огонь, на щеках появился румянец, губы болезненно задрожали...
  
   Сжала руки под тёмной вуалью...
   "Отчего ты сегодня бледна?"
  
   Аня не читала, а как будто жила той далекой жизнью той далёкой неизвестной героини, она сама судорожно сжала руки, качаясь, как от невыносимой боли. Перед Игорем стояла отнюдь не девочка, а маленькая женщина, прожившая долгие трудные годы любви и страданий, взлётов и падений, счастья и разочарований.
  
   Как забуду? Он вышел, шатаясь,
   Искривился мучительно рот...
  
   Остальные девочки слушали настолько искренне внимательно, что он невольно восхитился: у него на самых удачных уроках литературы так не слушали даже самые примерные отличники. Теперь голос её звучал тише, она волновалась так, что дрожали уголки губ, огромные синие глаза были опять устремлены прямо, в упор - на него.
  
   Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
   Всё, что было. Уйдёшь, я умру."
  
   Она задохнулась, не смогла дочитать, опустилась в изнеможении на скамейку. Игорь чуть помедлил и негромко закончил стихотворение:
  
   Улыбнулся спокойно и жутко
   И сказал мне: " Не стой на ветру".
  
   В беседке от неожиданности повисла напряженная тишина. Аня сидела, привычно обречённо опустив руки, после его слов она испуганно взглянула, будто обожглась, потом отвела глаза, и он не мог догадаться, что сейчас творится в её душе. Он вдруг тоже испугался. Девочки были смущены его внезапным вторжением. Потом Маша робко, чисто из вежливости попросила почитать ещё что-нибудь. Хотя все отлично понимали, что при нём уже не будет такого доверительного всплеска чувств. И он не мог, не хотел ничего читать. Аня тоже молчала какое-то время, а потом порывисто поднялась и выбежала стремительно из беседки. Краешек её красного сарафана огнём вспыхнул в тёмно-зелёных зарослях туй и исчез.
   Теперь, спустя время, он снова вспомнил болезненный блеск её глаз. " Уйдёшь, я умру"... Что он мог ответить ей? Ответил, что мог, но не слишком подумал...
   Ребята уже давно спали, а он, как затравленный зверь, ходил по коридору. Было нестерпимо душно: от накалённых за день стен веяло горячим и приторно сладким до дурноты, как будто плавилась свежая ещё масляная краска. Гулко отдавался по коридору каждый шаг. Он вышел из корпуса, присел на лавочку возле двери. В чёрном тяжёлом воздухе носились с пронзительным писком летучие мыши, звёзды опрокидывали небо низко-низко, прямо над головой, широко разливался туманным свечением Млечный путь.
   Игорь вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Поднял глаза и прямо над собой, на балконе, увидел Аню. Ветер шевелил её длинные серебристые в лунном свете волосы, свисающие через перила, распахивал полы розового халатика, открывая слишком откровенно стройные загорелые ноги.
   Она смотрела спокойно, пожалуй, слишком спокойно.
   - Иди спать. - Тихо проговорил он.
   Она послушно повернулась и скрылась в темноте комнаты.
   Он не помнил, сколько ещё вот так просидел. Когда подошла Наташа, даже вздрогнул от неожиданности.
   - Игорь, уже почти четыре часа...
   - Не шуми. Сядь, посиди. Посмотри, какая ночь...
   Она села, недовольно вздохнув.
   - Что с тобой происходит? Ты что, влюбился?
   - А что, не имею права?
   - Ты это серьёзно?
   - У меня всё всегда серьёзно.
   - Ничего подобного! Только мне этого не говори. Но... она же совсем ещё девочка!
   - Кто?
   - Игорь, не обманывай ни себя, ни меня. Она, безусловно, необычная, отличающаяся от всех остальных, но всё же девочка. Ребёнок из твоего отряда!
   - Эта девочка взрослее нас с тобой...
   Он не стал больше ничего говорить Наташе. Не хотелось.
  
   Всю следующую ночь лил дождь. После многодневной жары мощные струи воды совсем неожиданно вырвались на свободу и отчаянно вольно барабанили по стёклам.
   Она никак не могла уснуть. А когда задремала наконец, начало преследовать одно и то же видение: шумит огромный бурный поток, а в нём барахтается маленький жалкий котенок, никак не может выбраться. Вот безжалостная волна накрывает его с головой, но тут появляются крепкие сильные руки и поднимают котенка, поднимают всё выше и выше, и будто это уже не котёнок, а она сама чувствует прикосновение этих больших и всемогущих рук. Дух захватывает, нечем дышать, но так хорошо, так спокойно, потому что руки эти очень верные и тёплые...
   С рассветом ливень прошёл, но утром не знали, как идти на завтрак. Ровные лагерные дорожки - стрелы превратились в маленькие неуправляемые реки. Тёплая вода стояла - по щиколотку, а кое-где и выше. Малышей перетаскивали чуть ли не на руках. Это было маленькое приключение, всеобщий восторг: мальчишки постарше скакали по лужам босыми ногами и обрызгивали девчонок водой, пока те аккуратно переходили по кочкам. Девчонки визжали, ругались, и это ещё больше раззадоривало ребят.
   В столовой Игорь привычно обходил столики, проверяя, все ли на месте, тем более после такого всемирного потопа. И вдруг не нашёл Ани. Сказал Наташе, но та только тяжело вздохнула: так не хотелось идти обратно по воде...
   И он пошёл сам. В корпусе опять всё пропиталось сыростью. Он осторожно вошёл в палату, стукнув о косяк: дверь оставалась открытой. Постель была убрана, а Аня, свернувшись в комочек, лежала поверх покрывала, что строго запрещалось. Он присел рядом. Она испуганно повернулась. Огромные глаза близко-близко, и в них - осколки боли, тоски, тёмно-серый омут. Снова?
   - Что с тобой? - спросил как можно мягче.
   - Ничего. - Слишком поспешный ответ, а в голосе - дрожь.
   - Правда, ничего?
   - Правда. - Серый, слишком серый, болезненный блеск.
   - Тогда я должен отправить тебя в столовую.
   - Пожалуйста, не надо... Мне не хочется есть...
   - Ты не простудилась? - он попытался коснуться рукой ее лба. Это естественное движение вызвало страх. Она отпрянула, как от огня, потом сказала тихо-тихо, но уже более спокойно:
   - Да нет же. Обычная женская болезнь. К вечеру пройдет. Я просто плохо спала.
   Когда он вышел из корпуса, его словно окутывала всего тёплая пелена необыкновенной нежности. Как она спокойно и легко доверилась ему... Он шёл босиком по лужам к морским воротам. Нет, таких чувств он не испытывал ещё ни к одной женщине, даже к Юлии...
   - Куда ты? - крикнула вслед Наташа. Она возвращалась с отрядом из столовой. А он даже не подумал ни об отряде, ни о столовой, ни о Наташе.
   Остановился. Попытался высвободиться из мягкого плена непривычных, накативших так неожиданно ощущений. Сдержанно ответил Наташе:
   - Сегодня не будет купания. Отменили из-за непогоды. А мне надо проверить лодку, не сорвало ли ночью. Ты справишься?
   - Где же Аня?
   - В палате.
   - Почему опять? Что за привилегии?
   Тут он снова разозлился.
   - Наташа, ведь девочками, кажется, ты занимаешься? Вот поди и посмотри, что там с ней случилось. За этим ты должна следить, а никак не я!
   Она стояла перед ним несколько ошарашенная этой тирадой. А он махнул рукой и быстро пошёл к морским воротам.
   - Игорь, а завтрак? - долетел голос Наташи...
   На море штормило. Волны разъярённо кусали берег, скамейки, тенты, подбирались к домику спасателей. Маленькому деревянному домику, который походил сейчас на картонный. Он с трудом вытянул на берег лодку, которую мотало на цепи из стороны в сторону, протащил её по песку как можно дальше, потом присел на борт, с наслаждением подставляя лицо порывистому солёному ветру...
  
   За весь тёплый и ветреный день полностью просохло, и начальство решило не лишать детей такой радости, как дискотека. Довольно уже было отмененного выхода на море.
   На танцплощадке в вечереющей сини мелькала цветомузыка, отчаянно гремели ударниками музыкальные установки. Игоря, как всегда, тянули танцевать. Он, как всегда, не отказывался.
   Он привык к тому, что вокруг постоянно крутились девчонки, не только из его первого, но и из других отрядов. Многие знали его по прошлым годам, многие не хотели забывать. В школе было тоже: на выпускных вечерах разливались моря слёз и рулады юных поэтесс, посвящавших ему стихи. Он с лёгкостью принимал всё это и пропускал свободно сквозь пальцы, стараясь не забывать, что это всего лишь дети. Довольно было молоденьких, только что закончивших институт и пришедших на работу учительниц и практиканток...
   Сегодня он немного устал. После очередного натиска поклонниц, возвращаясь к скамейке, он вдруг услышал за танцплощадкой приглушённый музыкой разговор.
   - Давай спорнём, я её в миг окручу!
   - К ней не подступишься: недотрога.
   - Спорим? Они, детдомовские, очень даже доступные.
   - Тише...
   Игорь резко обернулся, но тёмные листы дикого винограда, оплетающего танцплощадку, полностью скрывали говорящих, теперь быстро удирающих прочь. Он собирался броситься за ними, но тут в кругу света прямо перед ним появилась Аня.
   Она была очень красива: в ярко-красном платье, оттеняющем бронзовый загар, на обнажённые руки сыпались полукольцами выгоревшие почти добела волосы, в глазах, умело без излишеств подкрашенных, горел уже знакомый шальной огонь... Казалось, она танцует для него одного, словно вызывает на очередной поединок... И это было ему знакомо! Вот так же откровенно-вызывающе танцевала перед ним на юбилее школы его коллега - учительница, одинокая разведенная женщина, которой было далеко за тридцать. Выглядело это ужасно. Ему просто не хотелось её после этого видеть. Вот бы и теперь остаться ко всему этому равнодушным... Но танец Ани завораживал, он невольно залюбовался ею. И когда быстрая музыка кончилась, и на медленный танец её поспешно пригласил Андрей, он будто проснулся. Как из запредельности донесся голос Наташи:
   - Игорь, ты слышишь? Молоко привезли. Помоги разлить.
   Физическая работа лишь ненадолго отвлекла. Когда он вернулся, младшие отряды уже отправили спать, а для оставшихся старших снова включили медленный танец. Девочки чинно уселись на скамейку, ожидая приглашения кавалеров, а Аня, увлечённая танцем, так и осталась стоять посередине танцплощадки. И он, взлетев по ступенькам, оказался рядом с ней. Близко-близко.
   - Потанцуем? - нет, это он произнес не губами.
   Она доверчиво положила руки ему на плечи. И тут же вздрогнула. Он удивился, обнял её и тут же понял, почему она так испуганно смотрит. Как только он коснулся её талии, его словно насквозь пронизало электрическим разрядом. Она мгновением раньше почувствовала то же самое. Вздрогнула всем телом, подёрнулись золотистым маревом глаза...
   Они не танцевали, а будто в каком-то магическом сне плыли куда-то, не разговаривая, не слыша музыки, чувствуя только невероятную дурманящую близость друг друга. Её волосы касались его щеки, он вдыхал аромат этих волос и задыхался: они пахли морем, теплом, какими-то цветами, разогретыми на солнце...
   Она не могла теперь смотреть в его глаза. Ей казалось, если их взгляды хоть на минуту встретятся, она заплачет или закричит. Когда его рука чуть скользнула по её спине, она задрожала, как в ознобе, её будто пронзили тысячью иголочек, от головы до ног. И одна иголочка попала под самое сердце. Перехватило дыхание, ей показалось, что она падает, тонет. Но в тот же миг сильные тёплые руки бережно подхватили её, поддержали. И стало вдруг так хорошо, так спокойно...
   Как только музыка кончилась, она больше не смогла танцевать. Бросилась прочь с танцплощадки, в темноту аллей.
   Он вернулся к Наташе, но долго не мог просидеть на месте. Да ещё вдруг припомнился услышанный разговор...
   - Наташа, кто-нибудь из ребят уходил на территорию?
   - Это же твои мальчишки, вот и следи за ними сам. - Она всё-таки не упустила возможности ему отомстить. Он этого не любил.
   - Кончится это тем, что я сейчас заверну весь отряд баиньки.
   - А что это ты завелся так?
   - Значит, есть основания!
   - Ну, Сашка с Колькой почти никогда не танцуют. Но они всё время возле крутятся, хотя и не на танцплощадке.
   - И где они сейчас? Я не вижу.
   - Наверное, сбежали всё-таки в корпус. По-моему, это ты танцевал в то время, когда надо было следить за детьми. Вот теперь иди и отлавливай их сам. Не мне же блуждать в кромешной темноте!
   На главной аллее не было ни души. Оплетала, скользила по обочинам дорожек тёплая темнота. В этой густо-синей темноте плавал крепкий дурманящий аромат роз, пышно цветущих на клумбах и так щедро умытых сегодня дождем. Эти розы, величиной с блюдце каждая, розовые, алые, кремовые, жёлтые с малиновой окантовкой, белые - были гордостью и легендой лагеря. И самое удивительное, что их никто никогда не рвал. Даже самые отчаянные хулиганы. В розовых кустах отчаянно трещали кузнечики.
   Игорь прошёл по аллее, свернул на боковую дорожку, оказался в густых зарослях туй и акаций. Нет, не мальчишек он сейчас искал. В сырой темноте на детской площадке за корпусом он увидел наконец маленькую фигурку на качелях.
   Как только он подошёл ближе, Аня вскочила испуганно, отпрянула, словно увидела что-то сверхъестественное. Он успел поймать её за руку, не давая убежать. Их взгляды схлестнулись.
   - Аня, ты что, боишься меня?
   - Да... Нет. - Она просто перестала дышать.
   Казалось, что прошло уже бог знает сколько времени, а он всё смотрел и смотрел... Она тонула в этом взгляде, он сжигал её, отнимал последние силы. Горячая рука судорожно сжимала её запястье. Наконец она попыталась вырваться, и это ей удалось: он вдруг спокойно отпустил её. Но она тут же почувствовала, что не может уйти, просто не идут ноги...
   От полного бессилия на глаза навернулись слёзы. Тогда он подошёл и попытался обнять её. И тут же почувствовал отчаянное сопротивление. Она опять вырвалась. И теперь уходила от него: шаг, другой, ещё шаг... И он не имел никакого права её останавливать.
  
   В палате уютно горел свет, девчонки потихоньку укладывались: кто-то разбирал постель, кто-то причёсывался перед зеркалом, Катя уже дремала, один остренький носик торчал из-под пододеяльника.
   Аня сидела на своей кровати, как пришла, в платье, выпрямившись, не в силах раздеться, отрешённо смотря в одну точку. К ней подсела Маша, её мысли тоже были чем-то напряжённо заняты.
   - Ань, вот ты стихи читала в беседке, когда Игорь пришёл...
   - Да? И что? - иссиня-чёрные глаза медленно возвращаются в лагерь на берегу Чёрного моря откуда-то издалека.
   - Нас в школе мало знакомили с Ахматовой, она просто была. Понимаешь? Просто была такая поэтесса. А теперь она для меня стала чем-то осязаемым, живым. Я хочу понять... что означает ответ лирического героя в последнем двустишье?
   - Каждый понимает по-своему. - Ей не хотелось сейчас об этом.
   - А ты как понимаешь?
   Неожиданно вошла Наташа.
   - Девочки, спать! Я гашу свет. Аня! Почему ты ещё не в постели?
   Она молча, как в замедленной съёмке, снимает платье, скатывает покрывало, забирается под прохладный пододеяльник... Свет уже погашен, но Маша, улегшаяся было на соседней кровати, не унимается, шепчет:
   - Ань, ну ответь мне, пожалуйста!
   - Для тебя это так важно?
   - Да.
   - Тогда спроси у Игоря, он всё-таки учитель литературы.
   - Ты с ума сошла! У него про такое спрашивать!
   В ответ устанавливается зыбкая тишина, только шепчутся в противоположном углу о чём-то Юлька с Оксанкой, да Катя тоненько капризно тянет:
   - Давайте наконец спать...
   И вдруг все слышат приглушённые подушкой всхлипы. Маша и Катя одновременно приподнимаются.
   - Ань, ты чего?
   Она нескоро успокаивается. Девчонки молчат. Потом садится в постели, довольно чётко и ровно говорит:
   - Я расскажу, если это действительно важно.
   - Действительно. - Вдруг отвечает Оксана.
   - Если учитывать реальные события - разлуку с мужем, то у Ахматовой последние строчки должны расшифровываться трагически: она признаётся, что жить без него не может, а он в ответ бросает обыденные холодные слова: "Не стой на ветру", то есть: не трать попусту силы, не говори красивые слова, они ничего не изменят, ничего не поправят, ты только простудишься, выбежав за мной на улицу.
   - Но до этого он мучается от каких-то её обидных слов, значит, любит всё-таки! - возмущается Маша.
   - Любит, слишком любит... себя и мучается совсем от другого! - возражает, горько усмехнувшись, Аня. - От рокового, навязанного присутствия уже нелюбимой женщины, которая, к тому же, сказала ему в запале правду. Ведь правда тоже может быть шоком.
   - Может. - Тихо проговаривает Оксана.
   - Так значит, "Не стой на ветру", грубо говоря, "Иди к чёрту!" - почти кричит простодушная Юлька.
   - А, может, он её всё-таки жалеет? - вставляет неожиданно Олечка. Аня удивляется: оказывается, все девчонки включились в этот неожиданный литературный спор. Ну да, всё это перекликается с реальностью, с их, девичьими чувствами, всё это уже было и ничего нового никто не придумал на этом белом свете...
   - Нет, не обманывайте себя! Он улыбнулся "Спокойно и жутко", то есть равнодушно! Жуткое для того, кто любит не себя - это равнодушие.
   - Хорошо. - Не унимается Маша. - Ты сказала, что у каждого своё мнение на этот счёт. А у тебя лично, всё-таки какое?
   - Теперь... - Аня закусила губу, хотя в темноте этого никто не увидел. - Не знаю. Разное.
   - Как это разное? - возмущается откровенно Мышка-Норушка.
   - Но я, правда, не знаю! - Аня опять чуть не плачет. Как ей хочется сейчас убежать на край света! Она не знает, не знает всех ответов на все вопросы!
   - Знаешь! - с упорством докучливой отличницы восклицает Маша. - Завела нас в тупик, сама и выводи!
   - Меня бы кто вывел... - тихо проговаривает Аня. - Слышала ли ты про такое: смятение чувств?
   - Ну... - неуверенно тянет Маша.
   - Я могу тебе свои стихи прочитать об этом всём. Но они заведут тебя в ещё больший тупик. Может, остановимся всё-таки на общепринятом, хрестоматийном понимании этого стихотворения?
   - Прочитай. - Просит неожиданно Катя.
   - Прочитай! - кричит из своего угла возбужденная Юлька.
   У Ани дрожат коленки. Она доведена почти до предела. В палате стоит полная тишина, она понимает внезапно, что если не выплеснет эти эмоции сейчас же, то они разорвут её на части. Она читает, но совсем не так, как всегда: надрывно, хрипло, срываясь, несколько громче, чем следовало бы, словно бросает вызов тому, кто так сильно её мучает.
  
   "Не стой на ветру".
   А в горле - ком.
   Я думать теперь не могу
   О другом!
  
   Прогонишь? Уйдёшь?
   Слова - на беду.
   Я повторяю их, словно
   В бреду.
  
   Я не могу не стоять на ветру!
   Мне так суждено.
   Ласкай, прогоняй -
   Мне теперь всё равно.
  
   Лишь видеть глаза твои.
   Пусть в горле - ком.
   Я думать теперь не могу
   О другом!
  
   Дочитав, она всё-таки срывается:
   - Всё! Как хотите, так и понимайте! И вообще... пора спать. Отбой уже давно был.
   И тут в полной тишине испуганной палаты раздается голос, от которого она содрогается:
   - Действительно, отбой уже был, а у вас тут споры на весь этаж. Что происходит?
   Аня холодеет: слышал или не слышал? Как долго он здесь находится, в дверях их палаты?
   - Так что происходит? Начальник делал обход по первому этажу, услышал крики...
   - Игорь, мы только немножечко... подискутировали на одну очень важную для нас тему... - пытается оправдаться Маша. - Это я всё завела. Я виновата.
   - Ну что ты, Машенька! - голос Ани взрывается опять. - Это же как нельзя кстати! Ты же хотела спросить учителя литературы его мнение! Пусть разрешит наш спор, а то мы всю ночь будем кричать, рыдать и...
   - Калинина! Я не шучу! - у Игоря действительно, такой тон, что все девчонки мигом зарываются носами в подушки. Одна Аня продолжает сидеть. - Я как дежурный вожатый вправе наказать за нарушение дисциплины.
   - Наказывайте, дежурный вожатый! - Аня смеётся наигранно.
   - Выходи из палаты. - Спокойно говорит он.
   Зависает напряжённая тишина, потом Катя испуганно шепчет:
   - Не надо, она не виновата...
   - "Виновата ли я..." - запевает Аня.
   - Быстро! - сбивает её Игорь.
   Она соскальзывает с кровати, босиком, в одной ночной рубашке выходит в коридор. Он плотно закрывает дверь.
   - Всё. Сейчас к начальнику потащит. - Жалобно всхлипывает Олечка...
   - Замолчите вы все! - шипит Оксана. - А то всем попадёт. Игорь сегодня злой, мальчишки с дискотеки сбежали.
   - Ладно, спим! - трезво подводит итог Маша, закрываясь с головой.
   Она стоит, вжавшись в холодную стену. Вся белая: белый тонкий батист рубашки, тонкие светлые пряди по плечам, бледные щеки, бескровные губы...
   - Анюта, успокойся, пожалуйста. - Он не знает, что ещё сказать, понимая, что всему, что здесь произошло - он один виной.
   По щекам её текут своевольные слёзы. Он подходит почти вплотную, пытается вытереть эти слёзы. Руки у него такие тёплые...
   - Ну что ты... Что случилось, что?
   - Ничего. - Она вдруг успокаивается, всего лишь на миг прижимаясь щекой к его ладони. Но он успевает почувствовать это доверчивое прикосновение. Глаза её постепенно теплеют, очищаются от болезненно-серого, начинают голубеть. - Вот... теперь прошло. Я сорвалась... немного. Так бывает: стечение обстоятельств, девчонки некстати вспомнили Ахматову, весь этот разговор... Прости.
   - За что? - он удивлён.
   Она устало улыбается, и он поражается, насколько хорошо она уже владеет собой. Это не всем под силу.
   - За нарушение дисциплины.
   Она замёрзла, устала, почти падает, но глаза всё-таки светятся переливчатой бирюзой.
   - Иди спать, Анюта.
   Когда он успел взять её руку в свою? Так быстро согреваются озябшие пальцы, она не спешит вырваться из этого плена. Потом шепчет:
   - Спокойной ночи.
   За ней закрывается дверь. Во всем корпусе теперь устанавливается тишина. Он проходит весь длинный полутёмный коридор, спускается по лестнице, отрешённо смотрит на расписанный потолок: голубое небо со звёздами, тонкий серпик месяца, по волшебному полю скачет на коньке-горбунке Иван-дурак. Кто это здесь все нарисовал? Сто лет уже этой картине на потолке, а в детстве он не обращал на неё никакого внимания... В холле на первом этаже прохладно. Он снова пускается в свой одинокий путь по пустынному коридору. Почему-то хочется просто шептать ее имя: " Аня, Анечка..."
   " Я думать теперь не могу о другом..."
  
   Утром после недавней бури берег казался пустынным и всклокоченным: на песке - волнистые следы воды, подсыхающие нити водорослей, осколки ракушек, палки, пробки от бутылок, целлофан - следы человеческой цивилизации, попавшей сюда с теплоходов. Первому отряду доверили чистить пляж.
   Игорь ещё раз осмотрел лодку, потом нехотя полез в воду поправлять сбитые штормом вышки. Он работал сегодня один: Наташа взяла выходной и отправилась в Анапу за покупками. Может, привезёт с рынка что-нибудь вкусненькое?
   Ребята больше без дела слонялись по берегу, чем собирали мусор. Пока Маша и Катя упорно таскали огромные упругие пуки водорослей, Лёшка, Сашка и Колька носились по кромке воды, улюлюкая, обрызгивая девчонок и кидаясь в них мокрыми комьями песка. Миша и Борис шатались вовсе без дела, Андрей и Вова пытались скрести граблями песок, но не слишком усердно: над ними как заведённые без умолку смеялись и строили глазки Оксана в кокетливых шортах с разрезами по бокам и Юлька, приделавшая к своей коротенькой стрижке длинные зелёные пряди из тех же высохших водорослей. Игорь покрикивал для порядка на них, понимая, что это бесполезно: если бы он был в их возрасте, то вёл бы себя точно так же.
   Когда он выбрался на берег, то увидел на песке сидящую Аню, быстро подошёл, и она сказала тихо:
   - У тебя перекись найдётся?
   - Что случилось?
   Она молчала и пристально смотрела ему в глаза. И тут он увидел, что из-под её пальцев, сжимающих ступню, сочится кровь. Он наклонился и с трудом разжал её руку. На ступне оказалась глубокая рана, тут же потекла кровь, закапала на песок. Окружившие их девочки заохали. Игорь бросился к домику спасателей, принёс аптечку.
   - Там стекло, - прошептала Аня, когда он осматривал ногу. - Оно в песке было, я не заметила.
   Игорь промыл рану перекисью, обнаружил, что осколок, хоть и небольшой, но застрял довольно глубоко в тканях, руками не вытащить. При одном слишком резком движении она судорожно схватила его за запястье, хотя глаза горели ярко и ровно, ничем не выдавая боли. Девочки вокруг опять запричитали. Они походили сейчас на медсестёр: Маша держала бинт и вату, Катя - пузырек с зелёнкой, а Юлька бегала вокруг и поднимала панику, которую так не любил Игорь.
   Он огляделся и подозвал Андрея.
   - Сможешь доставить её в изолятор?
   - Я сама! - Аня вскочила поспешно на одной ноге, запрыгала, взгляд был полон отчаяния.
   Игорь спокойно, словно ничего не слыша, продолжил:
   - Я сейчас не могу бросить отряд на море. Если бы на территории лагеря - тогда другое дело. Надо всё-таки закончить уборку, которую вы, кажется, ещё не начинали! - он с каждым словом повышал тон, и ребята поняли, что время шуток кончилось.
   - Хорошо. - Ответил спокойно Андрей.
   Аня с ненавистью смотрела то на одного, то на другого. Она слишком хорошо знала, как к ней относится этот серьёзный кареглазый парень. Он преследовал её, словно тень, ходил повсюду, приглашал танцевать на все медленные танцы, а теперь...
   Он поднял её на руки, как пушинку. Мальчишки за их спинами засвистели, Аня потеряно оглянулась на Игоря, но его взгляд был сейчас непроницаемым, холодным до предела. Он уже повернулся к морю, сердито закричал:
   - Быстро убираться! Времени осталось в обрез: сейчас начальник придёт с проверкой!
   В изоляторе вытащили осколок, забинтовали ногу, и она неожиданно для себя самой быстро уснула в тихой палате, где всё пропахло спиртом вперемешку с хлоркой.
   А когда проснулась, было уже темно. Попробовала подняться и поняла, что наступить на ногу пока не сможет. Опустилась обречённо обратно в подушки... Палата совсем утонула в темноте, в приоткрытые окна врывался глухой рокот близкого моря: изолятор находился на границе лагеря, почти у самых морских ворот.
   Она прикрыла глаза. Поплыли бирюзовые круги воды. Вода, прозрачная и тёплая манила, но она чувствовала какой-то безотчетный страх. Почему? Ведь до сих пор она ничего не боялась. Вот только жизнь изменилась, перевернулась, стала вдруг непостижимой. Но почему он снова отдаляется? А если это всё лишь придумано ею самой, все эти переживания, все эти чувства? Что она видела в своей жизни, кроме детдомовских мальчишек и девчонок со своими нескончаемыми проблемами и слезами потерь... Весь мир замыкался на одном старом трёхэтажном здании и запущенном парке вокруг, да ещё на книгах. Но в книгах всё выдумано! Ещё был преданный Славка, но они же дружили чуть ли не с пяти лет...
   Что происходит теперь? Почему так непостижимо резко поменялись все цвета и оттенки окружающего мира? И откуда этот ток в его руке?..
   Она вздрогнула, когда скрипнула дверь.
   Это была медсестра. Вспыхнул яркий свет, резануло по глазам. Принесли ужин. После него Аня спросила:
   - Мне можно идти в отряд?
   - Вряд ли ты сможешь идти, даже если захочешь. Так что полежи денёк-другой здесь, отдохни. Кстати, там к тебе пришли.
   - Кто? - она замерла.
   - Вожатый твой.
   Аня отвернулась к окну, подставляя ветру горящие щеки и успокаиваясь. Не очень-то получалось... Медсестра вышла, а Игорь присел на стул возле кровати.
   - Аня... Прости, что не смог позаботиться о тебе там, на пляже.
   Она удивленно повернулась. Молчала, но глаза спрашивали: " А почему ты должен обо мне заботиться?"
   Это молчание затянулось. Они не знали, о чём говорить, Аня беспокойно теребила край простыни. Он, слегка прищурившись, смотрел пристально.
   - Тебе ничего не нужно принести?
   - Нет. - Слишком поспешно. - Я не собираюсь здесь оставаться. Только на ночь. На одну ночь, правда?
   Он вдруг понял, что она страшно боится остаться одна. Там, в детдоме, всегда кто-то был рядом. Одинокие дети исключали из своего мира одиночество, подменяя его чем-то другим. Чем - он не знал.
   - Анюта... - голос его дрогнул. - Мне надо уложить отряд спать. Я потом зайду к тебе. Хорошо?
   - Такое внимание к моей персоне... - он смотрит спокойно и немного грустно, ждёт, когда схлынет эта язвительная волна, за которой скрывается отчаянное волнение. И вот она выдыхает тихо-тихо и приоткрывает душу: - Я... буду ждать...
   И снова полумрак накрывает белую палату, и снова в окно врывается зловещий ветер. Вдруг чудится, что сейчас влетит какая-нибудь страшная птица; по ветвям буйных ветел порхают, пища, летучие мыши, и она вспоминает, какие у них неприятные злые мордочки. А до окна не дотянуться, чтобы лязгнули шпингалеты, чтобы наглухо закрыть шторы...
   На тумбочке - настольная лампа, и вокруг неё вьются белыми призрачными кругами мотыльки. Там валяется огрызок карандаша и стопка листов в клеточку, наполовину изрисованных, видно, каким-то малышом. Аня находит чистый лист, быстро начинает писать...
   Через час он вернулся. В палате было довольно прохладно, настольная лампочка на тумбочке горела тускло и неровно, над ней крутились мотыльки, обжигая хрупкие крылышки. Аня пристально следила за ними, и в её серых глазах плавали золотые блики от этого света. Из окна веяло солоноватой свежестью туманного вечера, почти уже ночи. Ветер иногда налетал и разбрасывал в стороны её волосы.
   Когда она порывисто обернулась, он уловил опять этот странный, бедовый блеск в таких стальных сейчас глазах.
   - Пожалуйста, закрой окно. - Голос дрожит, словно она только что пережила какую-то бурю. Он закрывает, потом садится осторожно на краешек кровати.
   - Ты замёрзла? Или испугалась чего-то?
   - Почему ночь рождает страх? - как всегда неожиданный вопрос.
   - Ночь рождает не только страх. Есть ещё иные чувства.
   - Какие же? - она будто испытывает его, ведь он, кажется, снова пытается играть?
   - Ты знаешь. Ты же была ночью там, на берегу. В полной темноте.
   - О, нет, об этом не надо... - она быстро отвернулась к окну, теперь спрятанному за плотными лимонными шторами. Он спокойно продолжает:
   - Ночь рождает любовь. Ночь рождает часто стихи.
   - Это одно и то же.
   - Что?
   - Любовь и стихи. Если, конечно, это любовь.
   - А я думал, что ты не ведаешь страха. - Он снова уходит от темы. - Там, на берегу...
   - Каждый человек чего-нибудь боится. - Она слишком резко его обрывает. - Не боятся только маленькие дети и сумасшедшие.
   Он понял: она боялась одиночества. Может, это чувство было для неё слишком новым. А может, наоборот, она слишком хорошо его знала и не хотела повторения. Но не только этого она боялась... Вот, уже старательно рассматривает краешек одеяла, только чтобы не попасть в плен его столь близкого взгляда.
   - Я... зря затеяла этот разговор. Ты устал, наверное...
   - Не больше, чем обычно.
   Он знал, она не хочет, чтобы он уходил. Но она всё твердит упрямо:
   - Ты иди, иди...
   - Я подожду, пока ты заснешь. Закрывай глаза и... ничего не бойся.
   - Как в младших отрядах... - она улыбнулась и закрыла глаза.
   Он удивился, как быстро она заснула. По-детски легко и спокойно. И не почувствовала, как, уходя, он поцеловал её в тёплый пахнущий морем висок. И не узнала, что по пути к двери, он поднял с пола унесённый сквозняком листок в клеточку, мельком взглянул, прочитал первую строчку и уже не мог не дочитать до конца.
  
   "Было душно. Почти нестерпимо.
   Я не знала, как сердце унять.
   Ты прошёл близко-близко. Мимо.
   Вдруг вернулся. И стал обнимать.
  
   Я о счастье таком не мечтала.
   Но сегодня его не ждала.
   Да и сил оставалось так мало!
   Испугалась. Тебя прогнала.
  
   Ты послушно ушёл, лишь темнели
   Горькой болью стальные глаза.
   Мы с тобою сейчас бы летели,
   Если б я не сказала: нельзя!
  
   Как же всё это было жутко!
   Что обнял, что потом отпустил,
   Что прикрылся обыденной шуткой.
   И что вдруг ты меня не любил?"
  
  
   Уйти из изолятора она смогла только через два дня. Рана на ноге затянулась, но ходить ещё было больно. Душные дни тянулись, ползли медленно и нудно в невыносимом затяжном полусне, она засыпала надолго, а, просыпаясь, окуналась снова в пугающую пустоту. Вечером угрюмую больничную палату заволакивала темнота, в чёрных дюнах за окном чудились какие-то тревожные звуки, кто-то вроде вздыхал, тяжело ворочался, кто-то большой и загадочный, и сердце тревожно билось в смятенном ожидании почему-то непременной беды. Но беды не было, радости тоже. Совсем не писалось, читать тоже было лень. К ней больше никто не приходил, даже девчонки её забыли. Хотя она ждала не их...
   Это томление, это непонимание бытия, казалось, никогда не кончится. Она умоляла врачей отпустить и наконец упрямо добилась своего.
   И вот она стоит в нерешительности у корпуса. Такое чувство, будто прошло не несколько дней, а несколько недель, по меньшей мере. Лагерь ещё спит: её почему-то отпустили в тихий час. И она не пошла в свою палату, побрела тихо по дорожке в глубь лагеря, за футбольное поле, за детский садик, к старому корпусу, заброшенному, несколько лет стоящему на капитальном ремонте.
   Она не знала, зачем идет туда. Убегая от одиночества изолятора, она снова возвращалась добровольно в это самое одиночество. Боялась с кем-нибудь встретиться хотя бы глазами, боялась теперь кого-нибудь увидеть. Что-то непонятное происходило сейчас с ней, она хотела бы стать диким зверем на вольной природе, пробираться по диким заповедным зарослям, сливаться с высокими густыми травами, угадывать их разнообразные ароматы и шорохи и никогда не встречаться больше с людьми, которые предают, обманывают, делают больно... Людям надо всегда что-то говорить, соглашаться с тем, что противоречит душе и разуму, улыбаться, когда хочется плакать, казаться строгой и спокойной, когда хочется кричать от радости, подыгрывать, подыгрывать, бесконечно, бессмысленно... Такое бывало и там, в детдоме, когда накатывали вдруг пронзительно горькие воспоминания раннего детства, когда она почти ощущала на себе прикосновение рук мамы, когда она пугалась преданных глаз Славки и строгих принципиальных преподавателей, убегая от всех к заветному тополю, забиралась в самые густые его ветви, повыше, сливалась с каждым трепещущим на ветру листочком и тихо, для себя одной, начинала петь или читать стихи... Наверное, многие девчонки считали её сумасшедшей. Наверное, сейчас она опять становилась такой.
   У старого корпуса было мертвенно тихо, качалась завеса такого осязаемого забвения, от которого стало жутко: такое обычно чувствуешь на кладбищах. Её возили один раз к родителям, она была ещё слишком мала, но какие-то шорохи, запахи страшного места навсегда остались в памяти...
   Корпус большой, трёхэтажный, зиял глазницами-окнами без стекол, повсюду - нагромождение строительного мусора, битого кирпича, песка, сухого цемента, даже валялись скелеты железных кроватей; на углу - старый, почти разобранный трактор, пахнет кислым железом и машинным маслом. А рядом растут нереально огромные ромашки. Её затягивал омут этого пустынного места, она медленно шла вдоль забора, доводя себя до какого-то исступления, вызываемого страхом и одновременно упоением, восторгом перед этим страхом. Как тогда, в первую ночь на берегу, когда, казалось, что страх отсутствует напрочь, но он всё-таки жил в ней, прокрадывался в каждую клеточку, и именно этот жуткий животный страх рождал всё большее ликование переполненной до краёв души. И именно он так тянул её к неведомому непостижимому морю...
   Она выбралась наконец на заросшую аллею, подошла к беседке, густо увитой мелкими дикими розами. Опустилась в изнеможении на покосившуюся скамейку и встать уже не могла: какая-то дремотная благостная слабость разлилась по всему телу. Сердце билось исступленно. Она хорошо знала это состояние течения по тёплым волнам времени. Ей просто было очень хорошо сейчас, именно здесь, именно одной, в голове начинал биться горячий поток, потом он должен был остудиться немного, превращаясь в слова.
  
   Жуткий замкнутый круг
   Не сдержавшись, сломали
   И с тобою мы вдруг
   Одинокими стали.
  
   Потеряли себя,
   Обретая блаженство.
   Как понять мне тебя,
   О моё совершенство!
  
   Она шептала как в бреду. Что за высокопарность? Но ведь любовь для другого человека всегда совершенство? Или это она преувеличивает? Но как же понять его, если почти невозможно понять себя?!
   - А дальше?
   Она вздрогнула всем телом: ждала втайне, на подсознании, но всё-таки была поймана, словно вор. Перед ней стоял Игорь, и его серые глаза были покрыты непроницаемым туманом. Она же вспыхнула, как огонь. Он опять следил за ней? Он всё это время был здесь?
   - Что за привычка! - вырвалось невольно. Но он был спокоен. Холоден и спокоен.
   - Прости, что помешал. Я просто увидел, как ты возвращалась из изолятора, потом пошла сюда... Здесь небезопасно, иногда местные устраивают в старом корпусе наркотические притоны. Да и вообще сюда нельзя ходить детям.
   Она почти не слышала его, дрожа в лихорадке только что пережитых противоречивых чувств. Он повторил:
   - Так что же дальше?
   - Дальше не будет. Теперь. - Тихо, почти шепотом.
   - Как твоя нога? - он опустился рядом на скамейку. Ей захотелось убежать в старый корпус. И чтобы за ней обвалились все перекрытия.
   - Мне надо ответить: спасибо, хорошо? - в голубых глазах взрыв непокорного блеска. Это её раздражение для него ново.
   - Анюта, что с тобой происходит? - она молчала. Рвала листочки роз и жестоко бросала на землю. У её ног образовалась уже маленькая горка скомканных жалких листиков. Он смотрел несколько отрешённо и устало. - Ну ладно, не говори, раз не хочешь.
   Она вдруг выпрямилась и отчаянно посмотрела в его глаза. Ещё один листик упал им под ноги. Он выдержал этот просящий взгляд и не пошевелился. Надо было как-то спасаться от этих перепадов эмоций.
   - Знаешь, а в лагере сегодня праздник. Вечер накануне Ивана Купала.
   - На юге? Где же вы тут будете папоротник искать?
   - Это идея нашей старшей, Ольги. Может, она не лишена смысла, а? И если постараться, папоротник найдется и здесь?
   - Я пойду. - Аня поднялась. С юбки посыпались розовые лепестки. - Тихий час уже кончается.
   Он не пошевелился. Смотрел, чуть прищурившись, на розы, глубоко погружённый в какие-то свои мысли.
   - Я пойду. - Повторила Аня и, хромая, тихо пошла по дорожке прочь.
   - Иди...
   Он так и остался сидеть в заброшенной беседке. Как нелегко было тонуть сейчас в её просящих пощады глазах! Как нелегко было притворяться холодным и равнодушным! Она так просила его, умоляла, она слишком плохо умеет всё это скрывать... О чём она просила? Если не о том, чтобы он подошёл как можно ближе, так о том, чтобы хотя бы объяснил всё, что с ними происходит. Ведь он такой взрослый, такой умный... Но сам-то он мог понять до конца, что происходит? И ещё: мог ли он полностью не опасаться, не сомневаться?
  
   Вечер наполнился до краев иссиня-чёрной духотой. На площадке возле морских ворот ярко разгорался огромный костёр, разбрасывая вокруг себя шальные красные искры. Собрали все отряды. Девочки были одеты в свои самые лучшие платья, длинные волосы распущены и убраны венками, которые плели весь тихий час из ивовых веток, разноцветных ленточек, гофрированной бумаги и цветов. В отсветах костра, его оранжевого мерцания, лица казались прекрасными и таинственными. Вожатые обещали много сюрпризов. У забора установили магнитофон с огромными колонками, и оттуда приглушённо лилась тихая, переливчатая мелодия. Малыши выглядели испуганными, их хотели сначала уложить спать, но начальство разрешило этой ночью гулять всем без исключения.
   Наконец гудение и шум утихли, и Ольга страшным голосом, растягивая гласные и раскачиваясь в такт из стороны в сторону, стала читать Гоголя.
   Языки пламени хищно лизали чернильный котел неба. Искры рассыпались и уносились веером в темноту дюн, вызывая ужас в призрачных стаях летучих мышей. Младшие девочки затравленно жались к вожатым. Мальчишки же, наоборот, набегали из темноты и кричали жуткими голосами, взрывая то тут, то там суматоху и визг. А Ольга продолжала читать зловещим голосом: " Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли, середина её вся светилась и стала как будто из хрусталя вылита, и всё, что было под землею, сделалось видимо, как на ладони..."
   Игорь проверял корпус: не остался ли там кто-нибудь из детей. В непривычно пустых коридорах гулко отдавался каждый шаг. Двери палат были распахнуты, и не оставляло неприятное, невесть откуда взявшееся чувство беды. Как будто какая-то злая сила заставила
  всех наспех покинуть свой только что обжитой уютный дом. Но на самом деле ведь всё не так. Воображение разыгралось под влиянием Ольгиного чтения. Что и говорить, читала она мастерски.
   Наконец он выбрался на свежий воздух, который после духоты нагретого днём корпуса резко хлестнул по щекам. Не спеша, любуясь издали улетающими в небо брызгами пламени, направился по дорожке к костру. Мрачной лохматой стеной обступали справа и слева раз-
  росшиеся туи, ветки хватали за руки, задевали лицо. Вдруг в этой почти осязаемой темноте что-то завозилось, зашуршало, под ноги ему бросился ёж. От неожиданности он шарахнулся в сторону, чтобы не наступить на ежа, и почти в тот же миг из шелестящих зарослей на него выметнулось что-то белое, ослепительно белое в этой кромешной тьме.
   Со стороны костра доносилось жуткое Ольгино чтение, и вдруг слова зазвучали возле самого его уха: " Много будет на них цветов разных, но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади не чудилось."
   Он дёрнулся, чтобы ухватить это белое нечто, но раздался заливистый смех, треск обламываемых веток, падающих шишек, и в одно мгновение видение растворилось.
   - Ну, хорошо, - сказал он в темноту, - будет тебе папоротник.
   У костра в это время кто-то пронзительно завизжал: малышам опять что-то почудилось в дюнах. Игорь остановился чуть поодаль, чтобы хорошо видеть всех. Ольга всё читала...
   " Глядь - краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется..."
   Он поразился, до чего же все поддались той зачарованной атмосфере, которую навеял этот маленький рассказ. А ведь на планёрке он был в числе тех, кто не хотел включать в программу праздника чтение Гоголя, аргументируя тем, что малы ещё дети для понимания его, тем более не в школе, а на отдыхе, в каникулы. Он предвидел тоскливое отсиживание, как на самых неудачных уроках. Но теперь все оказались так заворожены, так околдованы...
   " Вспыхнула звёздочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами словно пламя, осветив и другие около себя."
   И тут около самого костра и в самом деле что-то затрещало, и все бросились смотреть, как расцветает папоротник. Ребята, готовящие дискотеки, придумали для этого специальный световой фокус. Дети были в восторге. Тут же заиграла какая-то необычная музыка. Старшие девочки стали танцевать вокруг костра...
   Они были почти все одинаковые, знакомые и загадочные, его девчонки из первого отряда: в каких-то длинных колдовских одеяниях, с распущенными волосами, с цветами в руках... Но все же невольно, не поддаваясь силе разума, взгляд его притягивала только одна невесомо тоненькая фигурка в белоснежном полупрозрачном платье. В волосах кружатся разноцветные ленты, ивовые ветви змеятся браслетами по загорелым рукам и ногам... Аня танцует почти у самого огня, будто не замечая его губительного жара. Прозрачная босоногая Снегурочка... Руки простираются в небо, словно хотят улететь, с них падают зелёные ивовые листики. Она кружится то ли в забвении, то ли во всеобщем колдовском опьянении, вызванном атмосферой праздника. И снова и снова ему кажется: вот ещё миг - пламя лизнет пшеничные пряди её волос, и она, вспыхнув факелом, улетит в небо, исчезнет навсегда. Это был странный танец, ничего подобного он не видел: пластичный, совершенный, немного надорванный в своих чувствах и ритме, даже немного вызывающий и в какие-то мгновения слишком откровенный. Или все это видел только он?
   Аня сорвалась раньше, чем закончилась музыка. У неё ещё болела нога, она вдруг покачнулась, охнула и выпорхнула из огненного круга в темноту. Он сразу же потерял её из виду...
   После танцев пошли на море бросать в воду венки. Оля объясняла, что девочкам надо взяться за руки и длинной цепью двигаться к берегу. На пути будут попадаться всякие " нечистые силы" и пытаться разорвать живую цепь. Но цепь ни в коем случае не должна порваться. Главное, нельзя бояться и разжимать руки.
   Теперь пришла очередь действовать мальчишкам первого отряда и, надо признать, некоторым это доставило истинное удовольствие, ведь именно они должны были выступать в роли " нечистой силы ", ломающей девичий хоровод. Они вымазались сажей, оделись в какие-то лохмотья, привязали пенопластовые рога, вооружились фонариками и баночками с чёрной краской.
   Тихо-тихо двигалась по прохладному шуршащему песку живая девичья цепь.
   - Куда прибьёт венок завтра на рассвете, там и судьба ваша. - Говорила Ольга всё тем же магическим голосом.
   - А если венок потонет, то - смерть. - Прошептала Катя Мышка-Норушка, и Юлька суеверно сплюнула.
   Впереди завизжали: несколько " чертей", слепя глаза фонариками, прорывали цепь. Катя тоже заверещала от неожиданности и цепко ухватила за руку Аню. На неё сердито посмотрела серьёзная Маша.
   - Не бойся, это же наши ребята... - Аня не успела договорить, как кто-то сильно дёрнул её за длинный подол платья, рванул так, что затрещала тонкая материя. Она обернулась, не выпуская, однако, руки Кати. " Чёрт" быстро мазнул её по щеке сажей и, хохоча, нырнул обратно в ночь. Сажа попала даже на венок, к которому был привязан алой лентой небольшой бутон дикой розы. Над дюнами взвился столб песчаной пыли, ребята улюлюкающей толпой понеслись дальше. Аня же не разжала рук даже для того, чтобы стереть сажу, пока не подошли к берегу.
   Тихо набегая на песок, шуршали мелкие волны-барашки. От моря веяло чем-то тёплым, живым, безгранично ласково усыпляющим. Воцарилось торжественное молчание: девочки снимали венки и бросали в волны, и вода, принимая их, уносила далеко, к тем берегам, о которых каждая из них втайне мечтала. Теперь даже мальчишки утихомирились и приумолкли. Может, и кто-то из них думал о каком-нибудь из этих венков?
   После этого всех детей увели в лагерь, а первому отряду разрешили побыть ещё час на море. "Черти" отмывались от краски, несмотря на запреты, не обошлось без купания, Игорю тоже пришлось залезть в воду вместе с ними. Потом он быстро развел костерок на песке. Уселись кружочком вокруг, согреваясь.
   Опять девочки просили его петь. Он сходил в домик спасателей за гитарой. Вернувшись, услышал, как среди его ребят завязался очередной спор.
   - Чудес не бывает! Всё это сказки для детей! - громко кричал Боря.
   - И все писатели сочиняли во все века почти одно и то же в своё удовольствие? - допытывался Андрей.
   - Ерунда, выдумки: черти, домовые, русалки, что там ещё!
   - На пустом месте? Так не бывает.
   - Что-то такое всё-таки есть. - Тихо вставила Катя.
   - Баба-Яга в ступе и летающие тарелки? - улыбнулась язвительно Оксана. - Фантастика, не более! Такая ерунда...
   - Космос совершенно неизведан, да что говорить, на самой Земле есть такие уголки, куда ещё до сих пор не ступала нога человека! - не унимался Андрей.
   - Сам человек до конца не изведан и не предсказуем, и потому является своеобразным чудом. - Аня говорила как всегда тихо, но твёрдо. - Те или иные его поступки мы не можем объяснить, не говоря уже о некоторых физических и психических возможностях. Писатели преувеличивают эти непонятные проявления человека - получаются фантастические существа. Отчасти это мечта о том, чего сам человек не может делать...
   - Откуда ты только всё знаешь? - спросила ревниво отличница Маша.
   - Из умных книжек. - Аня задумчиво добавила: - А чудо... Всё зависит от самого человека: если он захочет поверить - будет чудо.
   - Чудо будет, если Ксюшкин венок завтра утром окажется на подушке у Вовки! - хохотнул Сашка, не к месту перебивая Аню, и та вздрогнула от его хохота. Она всё ещё крепко сжимала в руке разорванный подол своего белоснежного платья.
   - Посмотрите лучше на небо. - Негромко сказал Игорь, которому совершенно расхотелось играть на гитаре. - Может, там чудо?
   Все приумолкли. Налетел ветерок, и от костерка полетели искры, туда, в самую высь, красными живыми точками. Огромный бесконечный купол наваливался на чёрно-синий берег всей своей непостижимой массой, сейчас он казался таким низким, почти осязаемым. Звёзды, все разные, переливались совсем близко, шевелились, словно живые, изредка то там, то здесь белые размытые дорожки прорезали темноту: звёзды падали, скатываясь за горизонт. Тишина, темнота. Объёмная, непостижимая бездна, живые, шевелящиеся звёзды, Млечный путь, словно растёртый мел... Глухо вздыхающее море. Огромное-огромное, тоже живое. А там - далеко, слева, почти у самого горизонта - мерцающие огоньки Анапы, сползающие по хребту горы в воду. А здесь - на чёрном безмолвном пляже - маленький, уже чуть тлеющий костер - тёплый круг оранжевого света и кучка людей вокруг. Таких крохотных - будто затерявшихся во времени и пространстве...
   Возвращались сонные, в каком-то блаженном полудремотном состоянии уже далеко не детской грусти. Игорь отстал, запирал морские ворота.
   - Ты что? - прошептала Катя, она всё ещё шла рядом с Аней. - Плачешь?
   - Нет, тебе показалось. Ты иди, Катя, иди вперёд, я... отдохну немного.
   - Нога болит?
   - Да... нога.
   Аня остановилась и с каким-то неистовым упоением наблюдала, как отряд уходит от неё по дорожке всё дальше и дальше, а её заволакивает, забирает в свои объятья наступающая со всех сторон темнота. Вот так. Скрылся за поворотом последний всполох фонарика. Что же дальше? Пискнула в ветвях летучая мышь, и она вздрогнула. В тот же миг сильные горячие руки обхватили её сзади за плечи, не давая обернуться. Она задохнулась, попыталась вырваться...
   - Тише, тише, моя прекрасная колдунья! Я сделал так, как ты велела: не смотрел на другие цветы... А тебе я принес твой заветный цветок, прекраснее которого нет на всём свете!
   Она ослабела от его горячего шёпота, от его рук, бивших током. На миг она прильнула к нему всем телом, и тут же сладко закружилась голова, ей показалось, что она умирает. Но это длилось только миг. Стоило ей открыть глаза - его уже не было рядом. Только в руках осталась большая, величиной с блюдце, тёмно-красная бархатная роза. И тогда она бросилась догонять отряд. Так быстро она ещё никогда не бегала...
   Утром Игорь обходил пляж, готовясь к очередному выходу на море. Прибой пригнал к вышкам целый ворох растерзанных венков. Он с какой-то тупой, непонятной ему самому злостью вытаскивал их из воды и уносил подальше с пляжа в огромный бак с мусором. Чтобы их никто никогда не увидел. Чтобы девчонки смогли дальше мечтать.
   Он наконец справился с этой работой и зашёл в воду подтянуть верёвку, которой была привязана к вышке его лодка. В верёвке что-то запуталось. Ещё один венок! Он выловил его, вынес на берег и устало опустился в мокрый песок. С ивовых веток стекала вода, алая ленточка была уже изрядно потрёпана, но всё ещё крепко держала бутон дикой розы...
  
   Весь следующий день она провела как в лихорадке. На пляже нещадно палило солнце, но никакие силы не могли заставить её подняться с сыпучего белого песка и вместе со всеми окунуться в море, в прохладную бирюзовую воду. Потому что плаврук уехал, купал их сегодня Игорь, и надо было сделать эти несколько шагов, приблизиться настолько, чтобы озноб стал ещё сильнее, чтобы щеки стали полыхать ещё жарче, чтобы отводить в который раз глаза от этого мускулистого загорелого тела, от этих сильных рук, так недавно властно обнимавших её за плечи, от этих упрямо прищуренных светло-серых глаз, в которых ничего невозможно было сейчас прочитать. И она в полном изнеможении сидела на песке, и её в который уже раз донимала Наташа:
   - Аня, почему ты не купаешься?
   - Не хочу.
   - Ты плохо себя чувствуешь?
   - Да... нет. Я просто не хочу.
   Кончался предпоследний день первой смены. Все были немного напряжены и расстроены. А солнце палило слишком нещадно...
   Весь день она пыталась утихомирить разбушевавшееся смятение чувств, но в ушах бился и бился горячечный шёпот: " Моя прекрасная колдунья..." А к вечеру стали мучить сомнения: а вдруг это было всего лишь продолжением праздника, всего лишь инсценировкой, игрой? Ведь Игорь снова был холоден, непроницаем, снова избегал её.
   Игра? Но зачем? Ах, да, она ведь для него лишь маленькая девочка из первого отряда, у которой слишком сильно разыгралась фантазия. Он же по природе своей - вольный игрок, это понятно: и школа, и его песни, и походы - вечное окружение восторженно влюбленного женского пола... Он привык быть в центре внимания, привык всем нравиться, привык сам задавать тон всем этим встречам, всем сиюминутным увлечениям. Он так развлекался, наслаждался этим, просто упивался, как упивался собой, своим превосходством над другими, тем, что он всё знает, всё может, всё лучше всех делает и понимает. А они летели, как глупые бабочки, на огонь и обжигали тонкие крылышки... А он и думать не хотел о том, что они погибают, а если не погибают, то слишком калечат свои сердца... Теперь вот попалась очередная глупая бабочка. Одной больше, одной меньше... Он не сделает ни полшага навстречу, даже не заметит, как она сгорит. Он больше всего на свете беспокоится о своем спокойствии и благополучии.
   Ночью все её мысли превратились в бурлящий водоворот, она, не в силах больше справляться с ними, вышла из палаты. Пошла в туалет, долго лила себе на лицо холодную воду, но это не помогло: вода очень быстро смешалась с тёплыми слезами. Голова горела, словно поднялась температура. Она и не знала, что так бывает...
   В распахнутое окно врывался оглушительный треск кузнечиков. А так во всем лагере стояла безмятежная дремотная тишина.
   Вот там, за окном - всё предельно ясно: тёмный душный воздух и деревья, стоящие здесь уже много-много лет. И извечный тяжёлый шум моря. Во все времена года. И этого всего уже давно могло не существовать для неё. Возможно... Но теперь... Теперь всё изменилось. Вот только... Зачем, зачем он то притягивает, то отталкивает? То совершает безумные поступки на виду у всего отряда, совсем как мальчишка, а то пропадает на несколько дней. Или просто отводит глаза. Или шутит не к месту. Верить или не верить?
   - О, господи! - она перевесилась через подоконник, и порыв ветра схватил её за волосы, утягивая водоворотом вниз. - Не могу больше...
   - Ань, ты чего?.. - на пороге стояла заспанная Катя.
   Она резко выпрямилась, смахнула с щёк слёзы.
   - Бессонница. - Поспешно и резко бросила. - Там в траве что-то шуршит под окном.
   - А, это ёж... - девочка равнодушно прошла мимо, и Аня бросилась в палату. В кровать, в подушку...
   Настало почти сразу короткое забытье, и опять причудились его руки. Теплота его рук, этот ток, разливающийся по крови, эти горячие нежные прикосновения...
   Она тут же проснулась и ясно подумала: это уже никогда не пройдёт. И так можно сойти с ума.
   И совсем неважно, что было в его и в её жизни, и даже неважно, что будет с ними. Просто она уже не властна избавиться от своих чувств, да и не надо это. Уезжая в лагерь, она думала перейти страшный рубеж прошлого и навсегда с ним покончить, так или иначе. Получилось иначе... Чего же теперь она боится? Ведь её жизнь принадлежит только ей. Самое страшное - потерять себя. Но с ним она не может потерять себя. Потому что он стал частью её самой... И потому что она, несмотря ни на что, всё-таки ни за что не поверит, что он может сделать ей больно.
   Уснула она только под утро, беспокойно и чутко.
   Пришедший день постепенно наполнялся нарастающим волнением расставания. Последний день первой смены: собирали чемоданы, искали пропавшие вещи, сверяли списки остающихся и уезжающих. Первый отряд собрался в беседке, болтали о всякой чепухе, но никто не хотел уходить. Многие сидели парочками, только Сашка никак не унимался, сегодня его особенно рвала на части злоба: хотелось уехать, но родители явно желали переложить тяжкое бремя его воспитания на вожатых. И как можно дольше держать его здесь. К Игорю не раз приходили родители вот таких неуправляемых переростков и бросали упреки: " Мы не знаем, что с ним делать, вас учили, вы и воспитывайте".
   Сашка ходил вокруг Володи с Оксаной. Кругами.
   - Ксюшечка, не переживай, ты во второй смене ещё лучше парня себе найдёшь, ведь у тебя их много было, да?
   - Дурак! - тихо ответила Оксана, а у самой вспыхнули щёки.
   - Ой, а вон и наша примадонна печальная идет! Андрюха, встречай, а то ещё кто-нибудь встретит.
   - Прекрати. - Андрей поднялся навстречу Ане, одновременно заслоняя её от Сашки.
   - Да нет, мне просто тебя жалко, она явно не в твою сторону смотрит! - не унимался тот.
   - А в чью? - простодушно спросила Катя.
   - Хватит сплетни разводить, - резко оборвал их Андрей. Аня молча стояла на пороге беседки, бессильно опустив руки, и слушала всё это. Сегодня она очень плохо выглядела: бледная, с синими тенями под потускневшими, словно выцветшими, глазами.
   - Да нет, пусть продолжает. Мне всё равно. - Это было не так, но она изо всех сил хотела выглядеть сильной. Все замолчали, но Сашка словно превратился в злобного зверька.
   - Ну, иди же сюда, я тебе и всем кое-что расскажу!
   Она отступила шаг назад: всё-таки не ожидала такого выпада от трусливого в общем-то мальчишки. И тут же рядом оказался Андрей. Бесцеремонно обнял её за плечи.
   - Мне это всё надоело. Пойдём отсюда. - Он почти силой потащил её прочь от беседки. Она слепо повиновалась ему...
   На старой детской площадке за корпусом ветер раскачивал ржавеющие качели, и те жалобно поскрипывали. Аня опустилась на скамейку и судорожно сжала руками виски. Нестерпимо резко пахло цветущим вокруг синим цикорием...
   - Не бери в голову. - Андрей теперь не приближался больше чем на шаг, стоял немного поодаль.
   - Я... умом понимаю, что он просто дикий озлобленный волчонок, но иногда... Спасибо тебе. Только...
   - Что?
   - Я не хочу тебя обманывать, Андрей.
   - Ты меня не обманываешь. Ты просто не умеешь обманывать, Аня.
   - Да? - она посмотрела на него. Может быть, впервые за всё это время так посмотрела. И устыдилась самой себя: она ведь думала, что это несерьёзно, что он - такой же мальчишка, как и все. Но он был слишком взрослым мальчишкой.
   - Не мучай себя, Аня. Со мной всё в порядке. Я ни на что не рассчитываю. Но в любой сложной ситуации я тебе помогу. Если...- он запнулся, - если рядом вдруг не окажется никого, кто сумеет тебе помочь. И тебя защитить.
   Она хотела отшутиться, спрятаться за ничего не значащими фразами, но вдруг поняла, что всё это уже не за чем.
   - Сядь, Андрей. Давай... просто посидим немного... Я что-то так устала...
   - Аня, - он присел, нерешительно попросил: - Ты не можешь мне почитать что-нибудь... Только не Ахматову, своё.
   - Чем тебе не угодила роковая Анна?
   - Тем, что "роковая".
   - А я какая, по-твоему? - она словно оживала, глаза, в которых отражалась сейчас пышная зелень полянки, загорелись изумрудом.
   - Не знаю... - немного смутился Андрей. - Только без такого излома. Так ты почитаешь?
   - Хорошо. Это почти экспромт первых дней здесь.
  
   Вот оно: жуткое, синее,
   Непостижимое море.
   Меня, заплетённую инеем,
   Странно покинуло горе.
   Я прикоснулась нечаянно
  
   К звёздам и волнам всем телом.
   Какой же была я отчаянной,
   Что жизни совсем не хотела!
   Как далеки мысли прошлые!
   Солнце за море скатилось...
   То ли теперь стала взрослою,
   То ли терять научилась...
  
   Они немного помолчали, потом Аня наигранно-весело сказала:
   - Ну и как - без излома?
   - Ты... правда не хотела жить? - тихо спросил Андрей. И она тоже стала серьёзной, и снова затуманились глаза... Поймал. Умный мальчик. А она захотела быть умнее, немного тоже поиграть с ним. Не получилось.
   - Это уже в прошлом. - Потом прошептала, поднимаясь: - Хоть ты-то меня не мучай...
   А вечером состоялась последняя дискотека. Почему-то всё вокруг казалось далёким, нереальным: эти слишком яркие, даже раздражающие огни цветомузыки, эта беготня, суета, девичьи слёзы, пожелания, выкрики, улюлюканье мальчишек ... Эти бесконечные медленные танцы, ворвавшиеся в чёрную южную полночь...
   Она, наверное, одна не танцевала. Было нестерпимо душно. Пришлось даже намочить ледяной водой в фонтанчике у клуба виски и волосы, что бы хоть как-то остудить горящее снова лицо.
   А вот Игорь, наоборот, танцевал со всеми девчонками из отряда. Сначала она думала, что он просто танцует, выбирая, потом поняла, что действительно со всеми. Поняла, когда осталась одна, с кем он ещё не танцевал. Вот так значит? Специально оставил напоследок? А если она сейчас уйдёт? Вот так встанет и убежит!
   Она, действительно, поднялась и с большим трудом сделала несколько шагов... Попала в самую толчею. Музыка кончилась, но никто не двигался с места. Малыши затеяли игру в "ручеёк", мальчишки свистели, девчонки требовали следующего медленного танца, вожатые тщетно пытались объявить отбой...
   Это было какое-то наваждение: она не могла больше пошевелиться. А он приближался... Зазвучали первые аккорды, она стояла в центре танцплощадки и ждала.
   И вот безудержная сила захватила её в плен. Последнее, что она увидела - это любопытные глаза Кати-Мышки и сладко улыбающуюся Оксану. Потом весь этот суматошный мир перестал для неё существовать. Существовал только он. Его сильные руки. Его такие тёплые вдруг глаза...
   - Что с тобой, Анюта?
   - А что со мной? - смотрит, пытается улыбнуться, но губы дрожат.
   - Почему у тебя волосы мокрые?
   - Я купалась в море. Только что! - хотелось опять скрыться за шуткой, она опустила голову, пряча глаза: слишком тёплым, нереально и пугающе тёплым был сейчас его взгляд!
   - Не могла ты купаться, ты всю дискотеку просидела рядом с Наташей.
   Он ещё и следил за ней! Она не могла больше шутить. И не могла говорить серьёзно. Просто опустила голову на его плечо... На одну секунду. Потому что они танцевали в самом центре танцплощадки в огненно-красном круге света. На виду у всего лагеря. До самого конца дискотеки.
  
   Утром, после завтрака, лагерь уезжал. Долго строились, проверяли списки, таскали туда-сюда чемоданы, потом рассаживались по автобусам...
   В жарком воздухе плавала печаль расставания. Когда окончательно погрузились, и Игорь повис на подножке первого в колонне автобуса, объявляя водителю отправление, Ане вдруг показалось, что он тоже уезжает. Уезжает не в аэропорт провожать отряд, а насовсем, далеко-далеко. И она его больше никогда не увидит. Сердце забилось предательски мелко и часто, она даже подалась вперед, но вовремя опомнилась.
   Двери шумно захлопнулись, и автобусы длинной вереницей потянулись в ворота хоздвора...
   Потом она несколько часов бесцельно и потеряно бродила по аллеям опустевшего лагеря. Тревога, раздробившая душу лязгом захлопывающихся дверей автобуса, не исчезала. Потом был обед и тихий час. Всех оставшихся на пересменку девчонок поместили в одну маленькую палату. Теперь она оказалась наедине с Оксаной и Юлькой...
   Весь тихий час те перешёптывались и вздыхали... Аня старалась заснуть, но сон не шёл, слишком велико было невесть откуда взявшееся волнение. Вдруг шёпот Оксаны сорвался до крика:
   - Думаешь, я совсем испорченная, да? Думаешь, я влюбиться по-настоящему не могу? И ты так думаешь? - вдруг резко бросила она Ане. Карие глаза её горели слезами. Аня молчала.
   - Я просто таких парней не встречала, думала, таких не бывает!
   - Не плачь, пожалуйста... - пыталась утихомирить подругу Юлька, но та разошлась.
   - Да, я гуляла, слишком много для своих шестнадцати... И мне никто никогда не читал стихов. Особенно, когда в постель укладывал!
   - Оксана, не надо, успокойся. - Наконец проговорила тихо Аня. Она не ожидала таких откровений.
   - Нет, ты мне скажи: ты ведь считаешь меня совсем легкомысленной дурой?
   - Я тебя почти не знаю.
   - Целую смену наблюдала и не знаешь? - Оксанка походила сейчас на налетающего на добычу коршуна.
   - Я ни за кем не наблюдала. У меня нет такой привычки. А человека можно и за целую жизнь не узнать.
   - Философ ты наш! На всё-то у тебя найдется ответ!
   - Оксан, не надо... - слабо пыталась опять вмешаться Юлька.
   - Не на всё, к сожалению... - вдруг на её глаза тоже навернулись слёзы. Она закусила губу, беспомощно озираясь вокруг.
   На Оксану это подействовало лучше всяких слов: она тоже внезапно замолчала, изредка лишь всхлипывая. Так они и сидели друг против друга на кроватях и ревели. Потом Оксана тихо сказала:
   - Прости, Аня, я не хотела тебя обижать... Знаю, я, действительно, очень испорченная, такую вела жизнь...
   Они не заметили, как в палату вошла Наташа.
   - Это ещё что за мокрое царство? Вы что, ссоритесь?
   - Наоборот. - Ответила за всех Юлька. - Они только что помирились.
   Наташа присела на стул возле двери. Она тоже слишком устала, издёргалась за этот день, и теперь так хорошо было осознавать, что никуда не надо спешить. Несколько минут молчали. За окном шумно вздыхало море, и легкомысленная Юлька вдруг спросила:
   - А мы купаться пойдем сегодня?
   - Не знаю, всё начальство уехало, плаврук тоже.
   - А без них нельзя?
   - По правилам на купании должен присутствовать либо плаврук, либо спасатель. Я не знаю, вернётся ли к полднику Игорь. Ну, ладно, вы собирайтесь пока, а там видно будет. И перестаньте наконец реветь!
   Когда вожатая вышла, Юлька простодушно спросила:
   - Оксан, а откуда ты знаешь, что у тебя с Володькой всё по-настоящему, а не так, как с другими?
   - С другими? - девушка усмехнулась горько. - Да мы с ним не целовались даже, вот только... Когда он пригласил меня танцевать... он так долго не решался... Боялся, наверное, меня... А потом от его рук такое... Словно ток по крови... Я такого ещё никогда не чувствовала. Я не знала, что так бывает. Но ты-то, Аня, знаешь?
   Она молчала. Врывался в память плач вчерашнего последнего медленного танца. Потом не стала прятаться, тихо ответила:
   - Знаю.
  
   После полдника ждали Игоря. Девочки после откровений напряжённо молчали, глядели каждая в свою сторону. Андрей хмурился и изредка тревожно поглядывал на Аню, а Сашка от безделья яростно лупил прутом по зелёным веткам акации. На асфальт сыпались веером жёлтые лепестки ароматных медовых цветков.
   Наконец подошла Наташа.
   - Ребята, мы пойдем пока загорать в дюны, потом, если успеет, Игорь нас догонит.
   Какая-то пустынная тоска зависла над всем лагерем. Кое-где встречались по пути ребята из других отрядов, но их было очень мало: кто-то играл в волейбол, кто-то без дела слонялся по дорожкам, малыши ходили за своими вожатыми, как на верёвочке привязанные.
   - Мы так и будем всё это время впятером болтаться? - Сашка уныло плёлся позади всех, и Наташе приходилось то и дело оборачиваться, чтобы убедиться в его присутствии. Она была очень недовольна, что именно он остался на пересменок в лагере. Да ещё вместе с Андреем...
   - У тебя нет никакого выбора. - Отпарировал яростно Андрей.
   - Ну почему же, выбор всегда есть! - Сашка бегом забрался на песочную гору. Наташа не успела даже податься в его сторону, как он уже кубарем скатился вниз. Захохотал довольно.
   - Ненормальный, - проговорила безучастно Юлька.
   - А мне кажется, собралась очень интересная компания! - усмехнулась Оксана.
   - Где остановимся? Может, вот там, за склоном? - нерешительно предложила Наташа.
   - Зачем же останавливаться? - раздался вдруг сзади бодрый голос Игоря. - Мы сейчас же идём купаться!
   Все обернулись одновременно, и тут же вскрикнула Наташа:
   - Боже, что случилось?!
   На виске у Игоря запеклась кровь, глубокая ссадина уходила под самые волосы, весь он был какой-то всклокоченный, а глаза возбужденно горели и смеялись.
   - Тише, тише! Ничего страшного, не пугай детей.
   - Мы не дети, - хмуро заметила Оксана.
   Аня пристально смотрела на него, и от этого взгляда он убегал изо всех сил. Она уже знала: сейчас он будет шутить и дурачиться. Но ему всё равно не обмануть своих взрослых детей из
  первого отряда.
   - Наш вожатый подрался! - сострил Сашка.
   - В какой-то мере - да, с "Мерседесом". Ты же, Наташенька, заботливо послала меня в книжный за бумагой и фломастерами.
   - Ну и?
   - Пришлось ехать назад не на лагерном автобусе, а на попутке, наши ждать не стали. Так, ладно, всё! Хватит об этом, марш в воду! - он почему-то вдруг разозлился. Терпеть не мог, когда Наталья начинала охать и ахать.
   После купания ребят вновь притянуло к Игорю, дотошная Юлька не унималась:
   - А всё-таки, что было дальше? Кто-то пострадал?
   - Водителя увезли в больницу, пассажиры отделались царапинами, а вот "Мерседесу" теперь я думаю, очень плохо...
   Аня всё глубже и глубже погружала руки в горячий песок, обжигая пальцы и царапаясь осколками ракушек. Оксана в упор на неё смотрела, но она не замечала этого взгляда. Почему-то предательски дрожали колени, будто она бежала долго-долго...
   - Пошли купаться!
   Ему надо было сбросить напряжение и освободиться от навязчивых вопросов, она это хорошо понимала. Море разбрызгивало яркую синь. Над берегом плыло золотистое переливающееся марево. Таких нестерпимо жарких дней не было в первой смене.
   Мокрые, немного расслабленные после купания, они блаженно барахтались в песке, Сашка шутливо задирал Андрея, тот нехотя огрызался, Игорь всё рассказывал и рассказывал без остановки охающей Юльке о каких-то походах, о горах, о снежных лавинах, о том, как погибают альпинисты в расщелинах, и нет возможности даже поднять их заледеневшие тела...
   Высоко-высоко в небе парила чайка. Замерший воздух словно окутал её со всех сторон, не давая даже лететь дальше. А, может, и не надо ей это было? Просто парить бесконечно в непостижимой высоченной невесомости... Аня почему-то не могла оторвать взгляда от этой точечки-чайки. Глаза начали слезиться...
   - А потом короткий выстрел - и ничего нет... - прошептала вдруг она, и рядом на локте приподнялась Оксана.
   - Что?
   - Кажется, я перегрелась. Подай мне, пожалуйста, шляпу... Кстати, ты всё ещё хочешь быть моей подругой? Я ведь очень странная, правда?
   - Правда. - Ответил вдруг за Оксану Игорь.
   Зачем ему вдруг понадобилась словесная дуэль? Что ж, он её получит.
   - Не понимаю... - Оксана хотела вмешаться, но Игорь не дал.
   - Ну, например, Аня может запросто вдруг растаять в воздухе, или побежать по волнам...
   Зачем ты так? Ведь они этого не поймут, а мне больно... Синие глаза потемнели...
   - Или читать не к месту стихи... - голос её дрогнул всё-таки.
   - Аня, ты так давно не читала! - Юлька всё принимала за чистую монету. - Пожалуйста, а?
   - Что ж, пожалуйста! Любимая роковая Анна! Вы, кажется, тоже её полюбили? - она вдруг поднялась, песок посыпался с её золотисто-загорелых рук, Андрей рядом дёрнулся в её сторону, будто хотел удержать, потом остановился: слишком упрямо и резко, с ходу она начала читать, обращаясь только к голубой глади моря. Бирюза эта опрокинулась под влажными длинными ресницами...
  
   Так беспомощно грудь холодела,
  
   Но шаги мои были легки.
   Я на правую руку надела
   Перчатку с левой руки.
  
   И вдруг - резко замолчала.
   - Тарабарщина какая-то, - проворчал недовольно Сашка.
   - А дальше? - прошептала ошарашенная Оксана.
   - А дальше пусть продолжит учитель литературы!
   А дальше... Она резко развернулась и побежала по песку к лагерю. И Натальин сердитый окрик нисколько не остановил её.
  
   - Аня, успокойся, возьми себя в руки, ты с ума сходишь!
   - Да, пожалуй, схожу...
   - Но так нельзя!
   В палате тускло горел свет, Оксана яростно накрашивала ресницы возле зеркала, сильно, до черноты, Юлька побежала выяснять, будет ли сегодня дискотека.
   - Между прочим, вот ты сбежала с пляжа, а если бы тебя увидела старшая, Ольга, знаешь, что бы нашим было?
   - Её нет в лагере.
   - Кого?
   - Ольги.
   - Твоё счастье!
   - Девчонки, идём скорее! - ворвалась в палату Юлька. - Там такое...
   Все собрались возле корта. Мальчишки громко возбужденно кричали, девчонки взвизгивали, они еле пробрались к забору. Там играли вожатые первого и четвёртого отрядов. Вернее, это мало походило на игру, они, казалось, боролись не на жизнь, а на смерть, яростно, злобно колотя по мячу, загоняя друг друга бешеным темпом подач. Никто не хотел сдаваться, уступать, Сергей упал, потянувшись за мячом и разбил колено, но Игорь через несколько секунд уже снова подавал, не давая ему опомниться. Азарт сменился упрямством или соперничеством, или чем-то другим, диким, животным, почти неуправляемым.
   Их еле-еле остановили. Стремление детей пойти на дискотеку оказалось превыше всего. Но разгорячённый Сергей был уязвлен и никак не хотел соглашаться на ничью. Хотел отыгрываться чуть ли не ночью. Игорь задиристо принял вызов...
   А вот дети быстро переключились. Популярные песенки победили.
   Оксана хмуро молчала и не хотела танцевать. Аню тут же пригласил Андрей. Она пошла бездумно, как в полусне.
   - Ты в порядке?
   - Не знаю, - созналась она.
   - Зачем ты это сделала? - в его тёмных внимательных глазах угадывались теперь отблески грусти, сейчас он особенно остро чувствовал её отчуждение.
   - Что?
   - Думаешь, я совсем глупый?
   - Не думаю.
   - Я, между прочим, учусь в гуманитарном лицее, и нам очень хорошо читают курс поэзии серебряного века.
   Она вспыхнула, убежала от него, но он её догнал уже за пределами танцверанды. Здесь было немного тише и очень холодно. Так ей показалось... Темнота наступала на рыжие круги фонарей, с аллей доносился аромат чайных роз...
   - Ты знаешь, Андрей, это даже интересно, как обучают сегодня в гуманитарных лицеях? Я ведь не в курсе.
   - Аня, не надо казаться хуже, чем ты есть на самом деле.
   - Ты не знаешь, какая я есть на самом деле! Кто я есть...
   - Знаю. Ты не умеешь скрывать своих чувств. Особенно теперь. Стала вдруг читать "Песню последней встречи"... Перед Сашкой и всеми! Зачем?
   - Не надо, Андрей. Не надо меня отчитывать, как будто ты имеешь на это право!
   Она вдруг очень ясно ощутила, что вплотную подошла к предельной грани. И теперь её надо либо перейти немедленно, либо, действительно, сойти с ума. Она уже и говорила не то, что надо..
   - Прости меня, пожалуйста, я не хотела...
   - Чтобы я в тебя влюблялся? Это от тебя не зависело. - Он помолчал, потом сказал тихо: - Будь осторожна, а, впрочем... - Развернулся и скрылся в темноте.
   Она осталась одна. Как же нестерпимо пахнет розами! Они притягивали её...
   Аня наклонилась и хотела дотронуться до кремового блюдца, серебрящегося капельками росы. Но вдруг лепестки посыпались ей в ладони... Она отпрянула. Цветка больше не было, лишь тёмные листья отливали глянцем, и голый стебель торчал посреди куста. Над клумбой пронеслась с писком летучая мышь, Аня подняла голову и прямо над собой увидела длинный Млечный Путь.
   Он притягивал, завораживал, звал куда-то...
  
   - Боже, как мертвенно тихо...
   - Что? - Оксанка приподнялась с подушки на локте, пытаясь спросонья что-либо понять. - Ань, давай наконец спать... - И рухнула обратно, закуталась сердито в одеяло.
   Аня лежала с широко раскрытыми глазами и прислушивалась к стуку своего сердца. Больше никаких звуков во Вселенной не существовало. Даже море будто заснуло. Или умерло. А сердце с каждой минутой стучало всё чаще, всё громче.
   Потом она поднялась с постели и, накинув халатик, вышла на балкон. Свежий ветер с моря налетел и остудил немного горящие щёки. Но сердце готово было вырваться и улететь вместе с ветром. Она бы его с лёгкостью отпустила...
   Вспомнился драмкружок и Леонид Германович: "Анечка, вы пишете точно, как моя жена в молодости"... Он всех называл на "вы" и диких детдомовцев это почему-то ужасно шокировало. "Ваша любимая поэтесса Ахматова? Да, конечно, это вполне закономерно: в вас - тот же надлом, то же вечное смятение. Та же роковая Анна Андреевна..."
   Вот и сегодня "роковая Анна" преследовала и преследовала её. Аня наконец до предела замёрзла на этом сыром ветру. Прошла через тёмную палату, подошла к двери и, словно обжигаясь, осторожно потянула на себя ручку...
   В корпусе было так тихо, что даже легко ступая босиком по доскам пола, она слышала каждый свой шаг. Казалось, эти шаги грохочут, раздаются на огромные расстояния. Темнота обволакивала и пугала. Пересменок. В корпусе - никого. Вот и лестница. Вниз?.. А, может, остановиться?
  
   Показалось, что много ступеней,
  
   А я знала - их только три!
  
   Она оказалась на первом этаже, всем телом прижалась к стене, прислушалась. Тихо. Только кровь пульсирует в висках, да ещё незнакомый женский голос прокрадывается в душу...
  
   Между клёнов шёпот осенний
   Попросил: "Со мною умри!
  
   Она тряхнула изо всех сил головой, пытаясь избавиться от наваждения. Прокралась дальше, в глубь коридора, в конце которого тускло светила одна лишь ночная лампочка, выкрашенная в тёмно-бордовый цвет.
   Несколько раз она останавливалась, переводя заходящееся дыхание. И тогда наплывал гул ветра, проникающий через все щели в корпус.
   Вот и конец тёмного зловещего коридора. Вот и дверь...
  
   Я обманут моей унылой,
   Переменчивой, злой судьбой".
   Я ответила: "Милый, милый!
   И я тоже. Умру с тобой..."
  
   Она прижалась к двери спиной, закрыла глаза, замерла. Теперь сердце в груди словно остановилось. Она осторожно тронула дверь, прислушалась. Какое-то движение, звон посуды, шорох бумаги... А если он там не один? Судорожно сглотнув подступивший к горлу ком, постучала.
   Казалось, прошло сто часов ожидания...
   Наконец дверь открылась.
   - Аня? Что ты здесь делаешь? - в его глазах было что угодно, только не удивление.
   - Можно... войти? - спросила шёпотом, задыхаясь, и не дожидаясь ответа, перешагнула порог... Огляделась...
   В маленькой комнатке царил страшный беспорядок. На столе - немытые стаканы, кипятильник, тарелки, тут же ворох бумаги, краски, карандаши, отвёртки, голубым огоньком светит экран ноутбука. В углу, на полу - гитара и футбольные мячи, теннисные ракетки и огромная спортивная сумка. Однако кровать не разобрана, наоборот, очень аккуратно заправлена. На тумбочке стучит старый будильник на ножках.
   - Я, кажется, не разбудила тебя?
   - Нет, я тут немного поработал... - он выключил монитор, попытался хоть что-то прибрать на столе. Но это у него явно не получалось: какие-то листки бумаги посыпались на пол...
   Она стояла у раскрытого окна, дрожа всем телом, и ждала, пока он справится с листками. И с самим собой. Наконец он яростно швырнул весь ворох в угол и быстро подошёл. Близко-близко.
   Она перестала дышать. Он смотрел спокойно и внимательно, будто видел впервые.
   - Больно? - она дотронулась рукой до ссадины на виске. Он перехватил её руку и прижал к губам. Стал осторожно целовать кончики пальцев, потом ладонь...
   - Это действительно ты, а не сон? - голос его ломался в непривычной нежности. Ей хотелось почему-то плакать. Она снизу заглянула в его лицо, спросила:
   - Было очень страшно?
   - Немного. Но всё обошлось. Не будем об этом...
   Она спрятала лицо у него на груди.
   - Но ничего же не случилось, Анюта! Ведь у меня теперь есть ангел-хранитель.
   - Кто же он?
   - Ты. Моя маленькая синеглазая колдунья. Ты, Анютка...
   Она задохнулась. Показалось, что её покидают последние силы, что она сейчас упадёт. Но он крепко-крепко обнимал её.
   Она подняла голову и тревожно недоверчиво посмотрела. Тогда он поцеловал её в полураскрытые губы. Она прошептала:
   - Что... это значит?
   - Это значит, что я люблю тебя.
   - Повтори, пожалуйста. Я... не верю.
   Он мягко улыбнулся. Расправились складки возле жёсткого рта.
   - Я люблю тебя, Анютка. Мой тоненький, хрупкий, мой единственный и неповторимый цветок...
   Она утопала в его горячих губах, останавливалось дыхание, но она просила ещё и ещё, не в силах сейчас успокоиться, не в силах ещё поверить до конца в реальность происходящего, такого долгожданного...
   Потом она замерла, прильнув к нему всем телом спокойно и доверчиво, и они долго стояли так у окна. Там в чёрной траве стрекотали оглушительно громко цикады.
   Внезапно он понял, что и её и его силы на пределе. Усадил бережно Аню на кровать, а сам отошел к столу.
   - Что? - в синих глазах снова забилась тревога. "Это песня последней встречи"...
   - Нет, ничего... - она была так близко, что он готов был застонать. Слишком близко: он начинал бояться ее. И себя. А она этого не понимала, следя чутко за каждым его движением. Наконец он справился. Подошёл. Вздохнула, прижалась к его плечу.
   - Мне так много надо сказать тебе... Не знаю, с чего начать.
   - Начни с самого хорошего. - Он украдкой вдыхал аромат её волос.
   - Начну с хорошего: у меня сегодня день рождения.
   - Что?! - он даже вскочил от неожиданности. - Но у меня нет подарка! Постой... А в твоих документах нет даты рождения.
   - А ты их тщательно изучил, мои документы? - глаза её немного потускнели. - И давно?
   - В первый же день. - Признался Игорь. - После истории с побегом на море. О котором ты так не любишь вспоминать.
   - Теперь я уже не боюсь это вспоминать. Это в прошлом. Всё изменилось.
   - И всё-таки, вернёмся к документам. Почему там не указана дата рождения? Даже года нет. Тебе ведь семнадцать исполнилось? Или шестнадцать?
   - Это чисто спортивный интерес или допрос вожатого?
   - Допрос. С пристрастием.
   Она улыбнулась. Нет, мой милый, больше ты не испортишь мне настроение. Она подождала немного, потом тихо проговорила:
   - Присядь. Я расскажу тебе правду.
   - Даже так серьёзно?
   Он повиновался. Осторожно присел возле.
   - Холодно. - Она забралась на кровать с ногами, натягивая на коленки халатик. Его снова потянуло к ней, такой сейчас хрупкой и беззащитной... Она повторила: - Я расскажу тебе всё, если для тебя это так важно. Наше начальство подарило мне эту путевку не просто за хорошую учебу, а за окончание школы-интерната с золотой медалью. У нас немного другая программа, экзамены кончаются раньше, чем в обычных школах... Им выдали только одну путевку, сами выпускники решили отдать её мне, я протестовала: ведь мог поехать кто-нибудь из малышей, но учителя оставались непреклонны: вот уже несколько лет не было у них "золотой" выпускницы. А поскольку в лагерь можно ехать до пятнадцати-шестнадцати лет, то так и написали: "16 лет". Вот и всё.
   - А на самом деле тебе...
   - Два часа назад исполнилось восемнадцать. Если верить твоему будильнику. Я не знаю точно, в котором часу я родилась...
   - "Мне дали имя при крещеньи - Анна"... - Задумчиво проговорил Игорь.
   - Да, и об этом я тоже могу рассказать. - Она заговорила тихо-тихо, наклонив голову и украдкой покусывая губы. - Вся эта связь с Ахматовой не случайна. Я не знаю точно, но наверняка моя мама увлекалась её поэзией, во всяком случае, из тех немногих вещей, что осталось после их гибели, у меня сохранился небольшой томик... Сам знаешь, как в те годы это все издавалось, однако, у мамы была Ахматова. И действительно, меня крестили в небольшой церкви, в которой крестили всех наших предков. Можно верить или не верить гороскопам, но с Анной Ахматовой мы попадаем под один знак...
   - Мистика какая-то...
   - Ахматова свято верила в мистику роковых совпадений. Как это ни противоречиво звучит. Я теперь вновь и вновь убеждаюсь, как она была права...
   Аня помолчала. Он увидел, как тонкие пальцы нервно теребят полы розового халатика, положил свою ладонь на эти невесомые холодные пальцы. Она вздрогнула.
   - Так или иначе, но Ахматова стала моим огромным внутренним миром вечного рока, вечного надлома и горькой любви. Я никогда ничего не заучивала специально, но знаю почти всю эту книжку наизусть... Это уже потом, в литературном кружке я прочитала про акмеизм, про все сборники, начиная с "Вечера", переворошила массу биографических статей, какие только нашлись в библиотеке. Конечно, именно под её влиянием начала писать сама... Я, наверное, выглядела глупо вчера на пляже? Не говори ничего, знаю, всё знаю! Но ты так часто сам меня провоцировал.
   - Это от подленького желания спрятаться от самого себя.
   - Зачем? Ах, ну да, я иногда забываю, что ты - мой вожатый... А тебе действительно так важно было знать, сколько мне лет?
   -Конечно. Когда-нибудь я смогу тебе это объяснить, если ты не поймешь сама.
   - Я постараюсь.
   Она вдруг выскользнула из его рук, подошла к окну. Глубоко вздохнула. Свежий ветер рванулся из светлеющей уже дали.
   - Вот. Теперь я всё сказала... Вроде, стало легче...Надо идти... - выдохнула наконец. - А то...
   - А то... что?
   Он подошёл, обнял снова крепко её тоненькие плечи и прильнул к трепещущим губам. Она вспыхнула, потом упрямо выскользнула и в один миг оказалась возле двери. Блестящие глаза умоляли отпустить...
   Он проводил её на второй этаж. Потом долго оставался у закрытой двери. По коридору робко расползался розоватый свет зари. А где-то там, далеко на севере, уже искрились, наверное, жемчугом росы в траве, и уже давно хрипло отпели первые петухи...
  
   Утро ворвалось через распахнутое окно переплетением пьянящего морского воздуха, плеска огромных тополиных листьев, плача чаек и аромата каких-то сказочных цветов. Аня долго не могла заставить себя открыть глаза, хотя этот аромат разливался настолько близко, что невозможно было понять: где она находится - в палате или в райском саду, во сне или наяву. И ещё девчонки громко шептались возле её кровати, задевали стулья, двигали стол, словно нарочно хотели поскорее разбудить. Значит, наяву.
   Нехотя приоткрыла глаза. Солнце. Ослепительно белый свет. Со стоном наслаждения перевернулась и снова уткнулась носом в подушку. Ветер рванул занавеску, а море за дюнами заворчало.
   - Ань, вставай!
   - Подъёма ещё не было... - ох, как же не хотелось просыпаться!
   - Подъёмов в пересменку не бывает.
   Но как же сладко приторно пахнет! Этот запах навязывается и отвлекает от чего-то более важного, от полуобморочной неги недавно пережитого сна... Сна?
   Наконец она поднимается и открывает глаза.
   - Ох...
   - Да-да, - замечает многозначительно Оксана, - а ты так преспокойно спишь.
   На тумбочке возле её кровати в огромной банке стоит букет бархатных легендарных лагерных роз. Здесь все оттенки красного: от нежно-розовых с белоснежными прожилками и каплями воды на волнистых лепестках до темно-пурпурных, почти черных, раскрытых до ярко-оранжевых тычинок и бокаловидных бутонов, нежных, как просыпающаяся на рассвете красавица. Она не решается их пересчитать, но пальцы сами касаются нежно каждой, их все-таки девятнадцать, последняя - белая, в самом центре букета.
   - Что это? - Юлька почти не дышит за её спиной то ли от удивления, то ли от страха.
   - Браконьерство, - отмечает Оксана. - Любого из ребят за такое по меньшей мере отправили бы в Москву.
   Они все втроем вздрагивают, когда раздаётся скрип открывающейся двери. Наташа тоже застывает возле Аниной кровати.
   Аня беспомощно разводит руками, пытаясь заслонить собой букет, словно у неё кто-нибудь его отнимает.
   - У меня день рождения... - слабо выдыхает.
   - Я догадалась. Поздравляю. - Так казённо, что у Ани пересыхает вдруг горло. - Это... очень хорошо. Надо придумать какой-нибудь праздник. - И Наташа уходит, хлопнув дверью.
   - И правда, давайте устроим что-нибудь грандиозное! - восклицает Оксана. - Ведь нам никто не мешает! Мы сами себе хозяева!
   - Нет! - Аня даже испугалась. Сейчас ей не шума и грохота хочется, а наоборот, спрятаться под что-нибудь плотно непроницаемое, шерстяное и тёплое. И... задохнуться. Но эти розы... Когда он только успел сорвать их и принести? И что ему за это будет?
   Под балконом звали на завтрак, даже зарядку сегодня отменили. Когда Аня стала натягивать привычный красный сарафан, Оксана даже поморщилась:
   - Ты же в нём всю смену ходишь. У тебя что, больше ничего нет ради такого случая?
   - Шелков и горностаев у меня нет. Хотя... нет, есть голубой шёлк, но он мятый...
   - О, боже... - Оксана пулей вылетела из комнаты и через минуту вернулась с утюгом.
   Всё, что осталось от первого отряда - все шесть человек вместе с вожатыми - рисковали остаться без завтрака.
   - Ну где эта примадонна ненормальная! - Сашка как всегда злился больше других. Но даже он раскрыл рот, когда Анюта слетела по ступенькам и остановилась, переводя дыхание, немного поодаль, будто боясь подойти слишком близко...
   Небесно-голубое платье. Тонкий шёлк ниже колен и шоколадно-золотистые почти открытые плечи и руки. И узкая лента, змеящаяся до самой талии в выгоревших на солнце, отбеленных льняных волосах. Она тихо смеётся, чтобы скрыть смущение, а ресницы дрожат от невыносимого волнения.
   - Ты опаздываешь! - Игорь смотрит на часы, чтобы не смотреть на Аню.
   - Ей можно, она именинница сегодня! - заступается Оксана.
   Наташа вздыхает, идёт впереди отряда в столовую.
   Там Аня не может никак допить свой чай. Смеется без причины, и в глазах носятся золотистые шальные искры.
   - Ты что? - Оксана оглядывается, за соседним столиком Сашка выразительно крутит у виска.
   - Почему этот повар-грек ходит по кухне всегда босиком?
   - А ты поди, спроси у него.
   - А вдруг он обидится и не даст мне на полдник сладкого пирога? - Аня опять заливисто смеется, и Игорь вдруг понимает, что ему хочется схватить её в охапку и провалиться в тридесятое царство, прижаться свободно и крепко к её сердцу, иначе вот прямо сейчас оно может вылететь неприрученной птахой из её груди.
   Но эта пташка всё-таки вылетает из столовой быстрее всех.
   На море они затевают игру в горелки. Она заразила всех, к ним подбежали какие-то малыши, она потянула их в круг, и звонкий голосок летит уже далеко в лазурную скользь воды: "Гори-гори ясно, чтобы не погасло! Птички летят, колокольчики звенят!"
   - Игорь, что происходит? - Наташа пристально смотрит.
   - Ничего. У человека хорошее настроение, у человека день рождения.
   - А что скажет начальник, обнаружив опустевшие клумбы на центральной аллее?
   - Скажет, что в его отсутствие на лагерь напал маньяк.
   - Глупо.
   - Ты знаешь, давно я не делал ничего глупого! Одно умное и умное...
   Он вдруг сорвался и ворвался в детский шумный хоровод. "Гори-гори ясно..." Очень хочется под прикрытием игры поймать Анюту, но быстроногая колдунья, заразительно заливисто смеется, ловко уворачивается, и он со всего размаха налетает на Оксану...
  
   Они сидели на скамейке в беседке, увитой густо маленькими дикими розами. Сидели, взявшись за руки и прижавшись друг к другу. Это было впервые. И завораживало какое-то тёплое успокоение, потому что это действительно было. Теперь дышалось даже легче прохладным вечерним воздухом. А над беседкой низко-низко висел чёрный купол неба, усеянный яркими выпуклыми звёздами. Всё так же отчаянно стрекотали цикады, и кроме этого треска не было больше звуков.
   - Здесь удивительное небо... Игорь, - вдруг неожиданно спросила Аня, - Во что ты веришь?
   - Вот так вопрос! Я такие детям на уроках задаю. Иногда.
   - И как, отвечают?
   - Редко. Приходится объяснять, что это вообще такое - вера, что она для человека. Сначала я пытался вывесить плакат на стене со словами Достоевского: "Красота спасет мир". Но многие не понимают, для чего она нужна, красота. Опять же, красота бывает разная. Например, красивый папин белый "Мерседес"...
   - Да, у нас в детдоме были иные представления о красоте. Мы убирались вместе с малышами в комнатах, вешали на окна цветастые ситцевые занавески и расставляли всюду в пластиковых вазочках, вырезанных из бутылок из-под воды, букеты луговых ромашек, нарванных за хоздвором на пустыре. Это было красиво... Правда, зла у нас тоже было предостаточно.
   - Знаешь, существует теория: чем меньше человек имеет, тем больше ценит собственную, человеческую уникальность: способность любить, сопереживать, радоваться удачам другого и сохранять красоту. Получается какая-то однобокая жизнь. У вас не было ничего такого дорогого материального, что бы вас портило... Да?
   - Было. У нас каждая новая вещь тут же увеличивалась, словно под гигантской лупой, все хотели её иметь, непременно, неважно, какими путями. Всё, что касается мира прекрасного, оставалось только на уроках, и то не на всех, да в кружках.
   - Что же вы делили?
   - Нет, ты не понимаешь. Делить как раз никто ничего не хотел. Если к Рите прикатывала из Франции мамаша, которая бросила её в роддоме, а к четырнадцати годам воспылала вдруг любовью и привозила какие-нибудь дешёвые тряпки или косметику, Рита превращалась в яростного и злобного зверька, чтобы если что - зубами вцепиться в сильную и ненавидящую всех Верку, дочь алкоголички. Вот уж кого явно не трогало такое понятие, как красота. Здесь был чисто животный интерес: а почему это до сих пор не моё?
   - Аня, успокойся. Может, не будем больше об этом? - он видел её такой впервые: глаза потемнели до чёрного матового блеска, губы перекосились в горькой усмешке, но слова она выговаривала ровно и чётко.
   - Боишься испортить нежную картину, которую ты старательно рисовал все эти дни, приударяя за венценосной Анной? - усмехнулась она.
   - Да что же с тобой...
   - Просто я должна рассказать тебе всё. Чтобы не было идеализации. - Она помолчала, потом продолжила: - Однажды несколько моих стихов напечатали в местной школьной газете, мне принесли пару экземпляров, и я положила их в ящик, где хранила и заветный томик Ахматовой. Ещё там лежала толстая красная тетрадь... Знаешь, некоторые особо чувствительные девочки ведут дневники... Собственно, это было смешение воспоминаний детства, когда ещё были живы родители, размышлений, мучивших вопросов и черновиков со стихотворными строчками. Верка выкрала всё это. Хотя ничего в этом не понимала. Почему-то стихи Ахматовой приняла за мои признания в любви Славке, был у меня друг с пяти лет, стала всем читать... Я пробовала что-то объяснить - она лишь злобно хохотала. Я плакала - она хохотала ещё больше. Я попыталась отнять - она вывернулась, и мамина книжка полетела в раскрытое окно. Я бросилась вниз по лестнице... А когда вернулась, не знаю, что на меня нашло: кинулась с кулаками на Верку. А каждый её кулак был как три моих. Через два дня в нашем театре я должна была играть Офелию... Я так её никогда и не сыграла. Смешно...
   - Она избила тебя?
   - Да, но нечто хорошее я для себя получила: у меня было сотрясение мозга, падая, ударилась о батарею, зато несколько месяцев отдыхала в больнице, мечтала, придумывала себе прекрасных принцев, довольно много прочитала классики, писала стихи. Правда, я всё это потом выбросила.
   - Анютка... я не хочу, чтобы теперь тебя окружало что-то мрачное. - Он попытался обнять, но она отстранилась немного.
   - Я и так здесь очень часто пыталась убежать от самой себя.
   - Нет, на самом деле ты бежала к самой себе, только уже немного другой. Посмотри, вон звезда упала, а ты не успела загадать желание!
   - Где? - она запрокинула голову, а он тут же поцеловал её в губы. Опять их опалило жаром. Она почувствовала, как нечто чёрное отступает от неё и растворяется в синем вечернем воздухе, как окутывает бережно её тело под тонким шёлком ещё не остывшая морская влага. Его горячие руки скользили по её плечам, освобождая плечи от шёлка, его сердце стучало сильно возле её груди, заглушая шум прибоя и звуки музыки, доносящиеся уже с танцверанды.
   - Анютка... Чем у тебя волосы так сладко пахнут?.. - он терял голову и почти ничего уже не мог сделать.
   - Твоими розами... - она послушно отдавалась его безумным рукам, ни о чём не думая. Ей было одновременно и страшно, и так хорошо...
   Вдруг где-то совсем рядом, в листве зашуршало, и они вздрогнули. На дорожку выбрался из кустов ёж, повел кожаным носиком, замер. Игорь встал, осторожно подошёл к ежу.
   - Анютка, это к тебе на день варенья подарок пришёл. - Хотел дотронуться, но ёж зафырчал и свернулся клубком.
   - Не трогай! Тебе забава, а у него, наверное, сердце в пятки ушло!
   Теперь он снова узнавал свою по-детски непосредственную Аню.
   - Этот разбойник сам нас напугал до смерти!
   - Особенно тебя, - она заливисто засмеялась. - Ты думал, это начальник лагеря!
   - Вот так, значит? Значит, тебе смешно?
   - Очень! - и она засмеялась ещё сильней, потому что ёжик, с которого Игорь на минуту переключил внимание, со всех ног бросился обратно в кусты.
   Увлечённые чуть нервным поддразниванием друг друга, они не заметили появившейся из темноты хмурой Наташи.
   - Я тебя уже битый час ищу, Игорь. Ты всё ещё вожатый, или как?
   Аня смутилась, опустила глаза, и тут же почувствовала на за пястье его горячие пальцы. Он не собирался выпускать её руки из своей.
   - Что-то случилось?
   - Пока нет. Но на дискотеке сейчас из мужчин - один Сергей, а время позднее.
   - Хорошо, иду.
   - Я тогда возвращаюсь в корпус. Ты сам приведёшь детей спать.
   Танцверанда сотрясалась от музыки и шума. Аню сразу же затянули в круг танцующих. И сегодня она не отказывалась. Игорь стоял у входа, на границе тьмы и света, смотрел на неё и вспоминал те чувства, которые всего несколько минут назад чуть не утащили его и её на дно омута. А почему омута? Почему он так боится этого?
   Он упрямо встряхнул головой. Сергей подошёл к нему и стал рассказывать о своих подравшихся мальчишках. Надо было возвращаться к вожатским обязанностям. Наташа права. Она всегда умела его отрезвить. Вовремя и не вовремя.
   Но какое сладкое безумное видение - это голубое полупрозрачное платье в кругах то жёлтого, то красного света, эти стройные загорелые ноги, эти гибкие руки, которые только что обнимали его, обдавая неземным жаром!
   Он всё-таки пригласил её на медленный танец, спросил:
   - Каким зельем ты опоила меня, колдунья?
   - Не знаю... - она ужасно смущалась, дрожала от его близости и не знала, как скрыть это от посторонних глаз.
   - Может, в твоих волосах - приворотные травы?
   - Игорь, на нас смотрят... - его губы сейчас так близки...
   - Тогда не танцуй со мной.
   Она пытливо посмотрела в глаза, хотела вырваться, но он сильно притянул её за талию, так, что перехватило дыхание. Неизвестно, чем эта борьба могла бы кончиться, если бы не кончилась песня. Аня отбежала в глубь площадки, спряталась за самой тёмной скамейкой под зарослями дикого винограда. Вдруг рядом оказалась Оксана.
   - Нет, именинница, так просто ты от него не избавишься! Посмотри!
   Игорь забрался на площадку, где стояла аппаратура, отобрал микрофон у ведущих дискотеку.
   - Минуточку внимания! - Сашка где-то рядом хохотнул: "Объявляется отбой". - В нашем отряде сегодня есть именинница. Давайте все вместе поздравим её!
   Все завизжали, зааплодировали. Оксана схватила Анюту за руку и вытащила на середину площадки.
   Игорь спокойно продолжал:
   - Анюта, весь первый отряд, да и весь лагерь поздравляет тебя, желает счастья и дарит самую красивую песню. У тебя есть какие-нибудь желания? Мы исполним всё, что ты захочешь.
   - Правда? Всё-всё? - в её глазах запрыгал вдруг лукавый бесёнок, и Игорь понял, что она сейчас отомстит ему за эту выходку с микрофоном и всеобщим объявлением.
   - Всё. - Не очень уверенно ответил.
   - Тогда я хочу, чтобы ты спел.
   - Что именно?
   - Самую красивую песню!
   Игорю подали гитару, и лагерь затих. Все любили, когда он пел. Он помедлил, перебрал струны, потом решился наконец:
   - Она называется "Самая любимая песня". Кто не знает - автор Олег Митяев.
   Аня знала... Игорь тихо пел на безмолвной площадке, выстуженной вдруг вечерним ветром без ярких огней цветомузыки, пел только для неё, смотрел только на неё... И она, чтобы не выдать всем присутствующим сильнейшего волнения и не убежать от смятения, присела на краешек эстрады возле колонок, стала подпевать, как тогда, на первой репетиции первого концерта... Голоса их ладно переплелись, и по щекам её всё-таки потекли слёзы...
  
   Снятся мне по-прежнему
   Светлые мелодии,
   Только не встречается
   Лучше, чем твоя...
  
   В два часа ночи Наташа пригласила Игоря пить чай.
   - Знаешь, сегодня Андрей показал мне удивительное место, где цветут липы. Ты знал, что в нашем лагере растут липы?
   - Нет.
   - А какие цветы! Я решила насушить и пить чай. Вот, попробуй.
   - И по какому же поводу мы пьём чай?
   - Я хотела поговорить...
   - Это я понял. О чём же?
   - Последнее время ты так себя ведёшь... Ты всегда был таким...
   - Правда? Каким?
   - Неравнодушным к женскому полу.
   - И что же? - ему хотелось кусаться.
   - Но она же ребёнок!
   - Ты, кажется, уже говорила мне об этом. Это всё? Собственно, я страшно хочу спать. Завтра последний день пересменки, да ещё моё дежурство на море, надо хотя бы полночи поспать, ты как считаешь? Понимаешь, когда я не высыпаюсь - становлюсь злым, а когда высыпаюсь...
   - Иди, спи. - Она отвела глаза, горящие обидой.
   - Наташа, - уже более мягко проговорил Игорь. - Я изменился за эти два месяца. Ты не заметила?
   - Заметила. Так это правда?
   - Что именно? Почему я должен всё время что-то доказывать и оправдываться? Я очень серьёзно отношусь к этой девочке и никогда не причиню ей вреда. И давай на этом остановимся раз и навсегда. Вообще-то, это только нас касается и никого больше!
   И всё-таки с тяжёлым сердцем он вышел от Наташи. Спустился по ступенькам и вошёл в круг фонаря возле входа в корпус. Вдохнул полной грудью морской воздух. Дышалось легко-легко. Прямо перед ним застыл Млечный Путь, приглашая идти куда-то далеко, в неведомое, в непознанное.
  
   В высоких пирамидальных тополях шумел, рвался ветер. На море слегка штормило, и весь яркий день пришлось посвятить лагерному хозяйству: убирались в палатах, помогали вожатым получать на складе, а потом стелить новое хрустящее белье, мыли, чистили, разбирали вещи на полках в шкафах, обсуждали, меняя комнаты, кто где будет спать, да и кто приедет вообще. Завтра начнется новая смена...
   Вдруг на улице возле корпуса поднялся какой-то шум. Девочки вышли на балкон и увидели сбегающихся со всех сторон детей. Все столпились возле большого старого тополя, смотрели куда-то наверх.
   - Что случилось? - подошла Аня.
   - Не знаю, - повела плечами Оксана, - Там что-то белое на макушке дерева.
   - Птица вроде... - протянула Юлька.
   - Это же чайка! - Аня вдруг сорвалась и бросилась на улицу.
   Там у самой верхушки высокого тополя билась отчаянно чайка. В ветках проходили какие-то провода, и птица запуталась в них лапой. Огромные крылья хлопали по ветру, сыпались перья, она отчаянно боролась за свободу, но каждый рывок наоборот ещё сильнее запутывал её. И пленница уже теряла силы.
   Внизу собралась большая толпа, каждый стремился дать как можно больше советов, но никто не трогался с места, чтобы сделать хоть что-то.
   Аня с разбега вклинилась в толпу и широко распахнутыми глазами смотрела, как огромная белая птица хлопает крыльями над головами зевак, как падают и падают перья.
   - А если залезть? - предложил кто-то из мальчишек второго отряда.
   - Тебе вожатые потом залезут! - язвительно отозвался Сашка.
   - Тополь-то пирамидальный, как на него залезешь! - Подтвердил ещё кто-то.
   - Вожатые что-нибудь придумают. - Слабо обнадёжила всех какая-то девочка.
   Сашка прицелился из воображаемого ружья:
   - Пах, и не будет мучиться!
   И вот тогда, после этого, не проронившая до сих пор ни слова Аня решилась. Быстро подбежала к тополю, схватилась цепко за нижнюю ветку, подтянулась... Никто и охнуть не успел, как эта маленькая девочка из первого отряда оказалась уже довольно высоко. Ребята расступились: Сергей и Игорь несли лестницу. Но она уже не доставала до того места, где сверкали шоколадные коленки Анюты...
   Все утро девочки помогали Наташе мыть холл, где стоял телевизор, на ней были коротенькие шорты и лёгкая открытая майка-топ, и теперь жёсткие корявые ветки больно впивались со всех сторон в тело, царапали руки и ноги, но она, ловко ухватывая скользкие ветки, карабкалась всё выше и выше, с каким-то отчаянным упорством и упрямством.
   - Да что она творит! Сделайте же что-нибудь! - выкрикнула вожатая пятого отряда.
   - А что тут можно сделать? - хмуро сказал Сергей. - Там взрослого человека ветки уже не выдержат.
   - Остановите её! - воскликнула запыхавшаяся, прибежавшая только что Наташа, оглядываясь на Игоря. Но тот молчал, не трогаясь с места, лишь сжал кулаки так, что они стали белого цвета. Он напряженно следил за каждым её движением. Оставалось совсем немного. Вдруг Аня сорвалась с ветки, нога поехала вниз, толпа ахнула... Но она подтянулась, перехватила сук, ещё подтянулась, вернула наконец прежнее равновесие.
   Вспомнилось детство. У неё было своё заветное убежище во дворе старого учебного корпуса - огромный старый тополь с серебристыми листами, совсем как у Есенина... Как часто она убегала ото всех, залезала повыше, ложилась на шероховатую тёплую ветку и мечтала, мечтала без конца, вглядываясь в синеющую даль, туда, где по её представлениям жили совсем иные люди, прекрасные и добрые, где находились иные загадочные и волшебные страны... Она часами просиживала так, пока не спохватывались встревоженные её исчезновением воспитатели. Конечно, ей попадало. Но это всё можно было вынести ради хотя бы часа вот такого блаженного уединения и отрешения. Однажды она поняла, что выросла и не может больше лазить по деревьям...
   И вот наконец чайка бьется уже совсем рядом, прямо над головой. Она протянула руку... Но освободить птицу оказалось не так-то просто. Чайка отчаянно билась, хлестали по рукам и лицу ветки и перья, раскачивался на порывистом ветру провод. Аня подтянулась и дёрнула за него изо всех сил. Птица качнулась и начала падать прямо на неё, царапая когтями. И всё-таки ей удалось распутать узел. Ещё одно усилие - чайка замерла вдруг, потом встрепенулась, и вот уже огромные белые крылья рассекают упругий жаркий воздух: птица спокойно и ровно летела к морю.
   Буйный крик восторга и аплодисменты разнеслись по лагерю. Представление было окончено, и зрители стали расходиться. Остались немногие, кто хотел увидеть развязку.
   Слезать было гораздо труднее. Ноги и руки скользили по веткам, внизу будто разверзалась пропасть, она поймала себя на мысли, что с большим удовольствием осталась бы на дереве. Или улетела бы вслед за освобождённой чайкой. Там, внизу, никто не поймёт и не одобрит её поступка. Да, сейчас очень хотелось улететь...
   Аня не смотрела вниз. Старалась не смотреть. Туда летели срываемые ею листья. Ветки становились толще, но когда до земли осталось ещё метра два, они вдруг кончились. И тогда она наконец посмотрела вниз. Надо было прыгать. Она разжала руки...
   Игорь поймал её, подхватил, и за ту секунду, которую он держал её в своих объятьях, она успела услышать, как неровно колотится его сердце. А на вид он был абсолютно спокоен: губы плотно сжаты, серые глаза колкие и злые. И снова непроницаемые. Он тут же отпустил её, даже несколько оттолкнул. Она не знала, что сказать.
   - Игорь, я...
   - Одобрения от меня не жди, Анна!
   - Но мне было жалко птицу...
   - А ещё кого? Вот ты бы сейчас сорвалась, а нас с Наташей посадили бы!
   - Так вот чего ты испугался... - это она прошептала. Потом отступила от него шаг, другой и побежала к корпусу. Потом резко развернулась. Нет, не туда! Обсуждений происшедшего она не вынесет. Ноги сами несли прочь, прочь, по дорожке, мимо забора детского сада, мимо заросшей дикими туями "Аллеи страха", мимо бани, за хоздвор, к заброшенному корпусу... На поляне стояла старая покосившаяся скамья, она забралась на неё с ногами, поджала колени, уткнулась лбом в спинку. Резанула по щеке облупившаяся краска, висевшая клоками. Закрыла глаза, пытаясь понять, что творится в будто взорвавшейся душе. И ничего не могла услышать. Только на ветру шуршали засохшие травы, обступившие со всех сторон это пустынное место.
   Она сидела так долго-долго, почти бесконечно. Пока не услышала приближающиеся шаги. Сжала губы, но ни за что не обернулась бы. Скамейка заскрипела, она почувствовала рядом тяжелое неровное, как у неё самой, дыхание. Вот тогда слёзы, до этого тихо стекающие по щекам, хлынули рекой. Игорь с силой развернул её за плечи, крепко-крепко прижал к себе, так, что снова перехватило дыхание. Он был слишком сильным...
   - Ну, тихо, тихо, успокойся. Успокойся, маленькая моя... - он уговаривал её, как ребёнка, гладил по перепутавшимся волосам. - Прости, я не мог сказать ничего другого при всех. А ты подумала, что у меня сердце из камня? Но ты действительно сумасшедшая девчонка...
   Она почему-то заплакала ещё сильнее. Он стал её осторожно целовать: висок, мокрые щёки, солёные вздрагивающие губы...
   - Ну, всё? Всё прошло?
   Он никак не ожидал такой реакции. Она всё ещё всхлипывала.
   - Ты ведь сама испугалась?
   - Нет... Я не думала об этом. Было жалко птицу...
   - Ты у меня сама как птица, бьющаяся на ветру...
   Она прижалась к нему и прошептала для себя одной: "Это слишком хорошо, чтобы быть правдой..."
   Они могли сидеть в этой заброшенной беседке до бесконечности. Просто сидеть и слушать дыхание друг друга. Просто чувствовать друг друга... Но приближалось время ужина, и их отсутствие уже наверняка заметили.
   Вечером не было дискотеки, а кино привезли какое-то скучное, девчонки захандрили. Оксана сидела на балконе и прислушивалась к шуму моря, Юлька вдруг вспомнила про стихи, но Аня наотрез отказалась читать. Она чувствовала странное волнение, как бывает в тихий летний день, когда далеко-далеко вдруг начинает темнеть небо, затихают птицы, и вся природа замирает в ожидании надвигающейся грозы. И тогда стоит такая напряжённая тишина, что кричать хочется, иначе не выдержит сердце.
   - Что с тобой? - Оксана встревоженно подняла голову от перил, когда Аня вышла на балкон и осторожно встала рядом.
   - Не знаю.
   - Слышишь, в "Волне" музыка играет? Непохоже на танцы. Слишком красиво...
   - А в нашем лагере так тихо... Даже жутко.
   - Я слышала, что Сергей и Борис улетели в Москву встречать отряды. А Игорь дежурит на море. Так что ночью - хоть святых выноси. Действительно, страшновато...
   - Что тут может случиться? - сердце её начинало биться слишком часто. - Пойдём лучше спать. Вон Юлька, кажется, уже десятый сон видит.
   Погасили свет, забрались под одеяла, и Аня сразу же окунулась в омут беспокойной дрёмы. Тут же со всех сторон обступила чёрная холодная вода, вскрикнула в волнах чайка, и она проснулась.
   Осторожно выбралась из-под одеяла, дрожа всем телом, обошла кровати, вглядываясь в лица безмятежно спящих девчонок. Подошла к шкафу, достала своё белое "колдовское" платье, надела его, стала старательно расчёсывать волосы. В тёмном треугольнике зеркала смутно угадывался призрачно-белый силуэт...
  
   Ночное море тихо шуршало по песку, словно старалось вылизать, пригладить его, успокаиваясь, катились мелкие лёгкие волны. Слева вдалеке зыбко дрожали редкие огни города, а здесь, на тёмном пляже, было пустынно и тревожно. В такие непроглядные южные ночи плохо остаться одному, да ещё заблудиться во влажно-душных лабиринтах бесконечных песчаных берегов. Один только песок. Ничего вокруг, кроме песка. Песок влажно-солёный, песок, скрипящий под ногами, упруго-упрямый, вязкий, сыпучий, пыльный, забивающий глаза и хрустящий на зубах...
   Игорь отмахнулся от навязчивых бредовых мыслей. Пошарив вокруг домика спасателей фонариком, направился к водяной кромке.
   Надо было сбросить с себя накопившееся за день напряжение. Окунулся. Вода хорошо взбодрила, привела в порядок мысли. Но слишком долго купаться было нельзя: всё-таки дежурство есть дежурство. Хотя не верилось, что кто-нибудь захочет гулять по такой непроглядной тьме в час ночи! Он опять блаженно нырнул.
   Когда выбрался на берег, не вытираясь, с удовольствием пробежался немного вдоль территории лагерного пляжа. Воздух, наполненный запахом йода, заполнил до краёв лёгкие. Огляделся ещё раз. Тишина... Ну кому это всё надо, это дежурство? Ведь начальства всё равно нет!
   В домике всё так же веяло сыростью. Он словно навсегда пропитался морем... Игорь зажёг свечу, обжигая пальцы капающим воском, поставил её на стол. Пламя вздохнуло, будто живое, заворожило на несколько минут. Внутри огонька билась белая чайка. Потом возникли глубокие, как омут, глаза. Её глаза. Он вздрогнул, услышав за спиной едва уловимый шорох, обернулся.
   На него смотрели всё те же бездонные глаза. Потом в них промелькнули и тут же померкли золотистые искры то ли улыбки, то ли мольбы. Захотелось очнуться от этого наваждения, но он не мог. Белоснежная тонкая тень бесшумно отделилась от тёмной стены, подалась навстречу, обретая тепло реальности.
   - Аня? Что... ты здесь делаешь?
   Она молчала, стояла перед ним, не дыша, опустив руки, и он опять усомнился в её реальности. Длинное белое платье, то самое, с праздника Ивана Купалы, загорелые руки и плечи, пшеничные волосы, струящиеся и сливающиеся с шёлком платья, тёмные, бедово горящие глаза... Он подошёл почти вплотную. Почувствовал тепло, нет, скорее жар, услышал стук сердца...
   - Анюта, это действительно ты?
   - Да...
   - Но...
   - Какой ты мокрый... - она коснулась дрожащими пальчиками его виска. - От тебя морем пахнет.
   - Я купался. - Он немного отстранился, и она вдруг безумно испугалась, что он сейчас опять начнет шутить, уходя от откровенности, или станет прогонять её на правах вожатого... А Игорь чувствовал в себе движение губительного урагана, этот ураган неминуемо накатывался, приближался всё стремительнее, набирался сил от её тёплого дурманящего тела, от её волос, пронзительно пахнущих цветами.
   - Ты хочешь меня прогнать?
   Он провёл осторожно рукой по её непослушным волосам. На него смотрели умоляющие глаза. Он порывисто выдохнул, коснулся этих глаз губами, потом тихо заскользил вниз, по виску, по щеке, к губам. Её дыхание сбилось, стало горячим, обжигающим.
   - Нет, Анютка... - прошептали его тёплые близкие губы. Он целовал ее поцарапанные руки, плечи, всю её, а она задыхалась, дрожала всем телом, теряя безвозвратно волю и силы от его долгожданной близости.
   - Тебя не было вечером в лагере... Я... вдруг испугалась.
   - Я здесь, с тобой... - даже губы его пахли морем. Только раскалённо жарким морем.
   Он усадил её на кровать, снял нагар со свечи; огонь разгорелся ярко и сильно, заплясали на стенах неровные блики. Так же ярко и бедово горели даже в полутьме глаза Анюты, и невозможно было смотреть, не обжигаясь, в эти глаза. Он всё ещё медлил... Не решался...
   - Игорь... - вздох человека, истомлённого долгой жаждой.
   Теперь она ни мгновения не может уже прожить без его рук. Сильных, требовательных и в то же время бесконечно нежных рук. Он подошёл близко-близко, и вихрь, ошеломивший тут же их, оказался настолько всепоглощающим, что сопротивляться не было уже сил. Ни у неё, ни у него. И всё-таки, с трудом отрываясь от её губ, он ещё раз заглянул в эти бездонные синие глаза, полные горячечного смятения.
   - Анюта...
   - Молчи, пожалуйста, не надо... - она поспешно прикрыла его рот дрожащей ладонью. А потом синь исчезла под длинными чёрными ресницами, и обжигающие потоки урагана подхватили их, унося в небытие...
   Тёмный берег оплетала ночь, ревниво пряча от случайного вздоха свои тайны. Ночь плела прочную чёрно-немую паутину, в ней тонули тенты и вышки, барашки волн и песок, осколки ракушек, буйные ивы в дюнах, синий ветер и маленький деревянный домик на берегу. Только на мгновение эту немоту нарушил девичий вскрик. И тут же улетел в чёрное небо, вплетаясь в Млечный Путь. И вновь по пустынному берегу разлилась бескрайная немая темнота... Лишь глухо вздыхало море, живущее своей загадочной, непостижимой, древней жизнью.
  
   Казалось, прошла целая вечность. В окошко и щели деревянного домика уже пробивался узенькими слепящими струйками рассвет, а он всё лежал с широко раскрытыми глазами, не в силах пошевельнуться и поверить в реальность того, что произошло. Словно позади осталась вся сумбурная привычная жизнь, а теперь что-то перевернулось, то ли разрушилось, то ли воссоздалось заново, и вот эти белые солнечные лучи прорываются уже из другого мира, из другой реальности.
   Анюта спала на его плече... Спала очень беспокойно, тяжело вздыхая и вздрагивая. Её перепутавшиеся волосы рассыпались, щекотали ему щёки, струились, словно живые, а в ресницах ещё стояли слёзы. Слёзы сладкой боли...
   Почему-то он снова чувствовал себя убийцей. Сейчас, когда прошел ураган страсти, его переполняли до краёв доселе неизвестные, или давно забытые чувства безграничной нежности, теплоты к этой так доверчиво спящей на его груди девочке, ставшей теперь женщиной. Накатил холодящей волной страх: она была тогда и сейчас в его объятьях настолько беззащитной, хрупкой, маленькой, что он с ужасом думал о том, что через несколько часов должен будет отпустить её куда-то от себя, на ветер, холод, будто это уже не берег Чёрного моря и не такой знакомый с детства лагерь, а другая, недоброжелательная планета, другое время, другое измерение...
   Перехватив осторожно пересохшими губами воздух, он взглянул на Анюту. И тут же стал тонуть в широко распахнутых бирюзовых глазах.
   - Здравствуй, - прошептала она, - так это был не сон?
   Он стал целовать её тёплые губы, влажные щеки, волосы, пахнущие цветами.
   - Нет, это не сон. Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, Анютка, слышишь?
   Она тихо счастливо засмеялась, и опять захлестнула волна нежности, бесконечной, неведомой доселе тёплой нежности.
   - Я думал, что никогда не встречу тебя.
   - А я думала, что так могут думать только вечно несчастные девчонки, поющие про осень. - Вдруг глаза её потемнели, она приподнялась на локте, волосы посыпались водопадом. - Игорь, ты... не бросишь меня?
   Он тоже резко приподнялся, словно ужаленный этим неожиданным вопросом.
   - Откуда... такие мысли?
   С минуту они смотрели друг другу в глаза. Потом она обхватила его за шею тонкими загорелыми руками, притягивая со всей силой к себе.
   - Прости... Мне почему-то вдруг стало страшно...
   - Как же я могу бросить тебя, глупенькая моя девочка... Ты ведь теперь часть меня самого, понимаешь? Ты - счастье моё, чудо моё...
   Он замолчал, не в силах больше говорить эти полубезумные, такие бесполезные слова. Зачем говорить слова, когда то же самое, только гораздо сильнее, могут сказать руки, губы...
   Они не могли оторваться друг от друга, проваливались в сладкий дурман сна, потом просыпались, потом снова засыпали, это уже было вне времени и пространства. Это продолжалось до тех пор, пока губительно не затрещал будильник на столе. Аня вздрогнула всем телом.
   - Что это? - в голубых глазах молнией заметался страх.
   - Тихо, тихо, - как можно мягче попытался сказать Игорь. - Это значит, что я опаздываю на планёрку. Это значит, что через час подъём, и что мы всё ещё находимся в лагере.
   - Это значит, что мне пора идти.
   - Это значит, что нам пора идти.
   Она покорно скользнула на пол, стала излишне торопливо натягивать платье. Его насторожила эта покорность. Вдруг она остановилась, повернулась к нему, прикрываясь платьем. Голубые глаза смеялись.
   - А можно мне сделать то, что делать нельзя?
   Он не успел ничего сказать, даже подумать, а она лёгкой молнией выскользнула за дверь. Он бросился за ней, на ходу что-то натягивая на себя, успела промелькнуть мысль, что ещё всё-таки слишком рано, чтобы на берегу кто-нибудь был. Хотя плаврук Лена имела привычку купаться до планёрки. Ах, да, сейчас же пересменка, она уехала с детьми в Москву...
   Аня была уже возле самой водяной кромки. Осторожно, как в тот первый вечер, входила в воду. Вода окружала её коленки, бедра, плескала всё выше, она вздрогнула, когда прохладные струи коснулись груди... Потом блаженно зажмурилась, окунулась вся, тут же вынырнула, взбивая вокруг себя пену, побежала на берег. Близко-близко подошла, обняла холодными мокрыми руками, остро пахнущими счастьем и морем... За дюнами всходило большое розовое солнце...
   Когда Игорь захлопнул дверь, и массивный ржавый замок ухнул по косяку, Анюта снова вздрогнула.
   - Что с тобой?
   Она не ответила, только тёплые пальчики быстро-быстро забрались в его ладонь. Они торопливо пошли по песку к лагерю: планёрка уже началась, и надо было успеть попасть в корпус до того, как все вожатые начнут расходиться с неё.
   Пришлось обходить стороной, по дюнам, через территорию старого корпуса. Пролезали через рваную дырку в заборе, крались, как воры, по самым заросшим аллеям, и Игорь с тревогой наблюдал, как синие глаза заволакивает непроницаемо серым. Он попытался пошутить:
   - Давай не будем прятаться, ну их всех!
   Она лишь укоризненно-тоскливо посмотрела, будто была старше его на сто лет. Подошли к корпусу, вбежали в полутемный коридор.
   - Иди ко мне. - Вдруг тихо позвал Игорь. Она подошла, он крепко прижал её к себе, поцеловал, заглянул в глаза... Ну почему им обоим казалось непреодолимой пропастью это расставание до завтрака! Она выскользнула из его объятий, сделала шаг назад, другой...
   - Я люблю тебя, Анюта... - шёпот пронёсся по сводам потолков и лестничным пролётам. Где-то наверху стукнула дверь... В решётках лестничных перил прочертил белую линию лоскуток платья.
  
   Аня прокралась в палату. Кажется, девчонки ещё спали. Сердце у неё стучало так сильно, что пришлось присесть на кровать. До подъёма оставалось несколько минут. А в её сознании время словно остановилось. Ей казалось сейчас, что с того момента, когда она, задыхаясь от волнения и страха, бежала по тёмному пляжу к деревянному домику, до того, как Игорь выпустил её руку из своей, прошла целая вечность, целая жизнь. Как много изменилось!
   Она встала, осторожно подошла к зеркалу. Те же руки, глаза, волосы (как же они перепутались! )... Только всё это уже не то. И не девочка это больше, та смятенная, едва не потерявшая себя девочка, которая приехала в этот лагерь искать конца своих переплетённых дней, приехала искать конца, а нашла начало.
   Она, волнуясь, провела расчёской по волосам.
   - Я женщина... - немного испугалась своих слов, но это было теперь так. Она была уже не девочкой, а женщиной, которую любил взрослый и сильный мужчина.
   - Ань, ты чего так рано вскочила? - сонная Юлька удивленно таращила на неё глаза.
   - Почему же рано?.. - она поспешно стала изо всех сил расчёсывать волосы. Они были ещё влажные, солёные, рвались под руками. - Так подъём уже был...
   - Не ври! - тихо-тихо пропела над самым её ухом Оксана, неслышно подкравшаяся сзади.
   - А я хочу спать. - Юлька повалилась обратно носом в подушку.
   Аня увернулась от Оксаны и выбежала на балкон. Но та пошла упрямо за ней.
   - Ох, ну и жара сегодня будет! - Оксанка потянулась, как кошка, не обращая внимания на то, что она в одной коротенькой ночной рубашке: внизу вожатые выходили с планёрки из библиотеки. Раздавался недовольный Наташин голос, Сергей спорил с кем-то, Игорь беззаботно напевал какую-то песенку...
   А день действительно выдался жаркий: приезжала вторая смена. После завтрака прикатили снова жёлтые "Икарусы", снова лагерь наполнился разнотонным гулом и толчеей. Всё заново, все словно впервые: чемоданы, раскисшие малыши, напуганные расставанием с родителями и утомлённые дорогой, уверенно нагловатые подростки, зачисленные в первый и второй отряды, задирающие нос "старики", чувствующие себя хозяевами на отрядном месте, со своими вожатыми, счастливая Оксанка, встретившая снова своего Вовку, которого отправили ещё на одну смену, потерянный Андрей, пристально вглядывающийся в непривычно светящееся, словно изменившееся до неузнаваемости лицо Анюты...
   Она же наблюдала за всем будто издалека, будто даже слегка паря над всей этой кутерьмой. Это было и весело, и странно, и так неважно... Каждую минуту менялось настроение: то хотелось по старой привычке броситься наутёк из отрядной беседки, где занудливая Наташа пыталась утихомирить свой новоявленный первый отряд, то хотелось смеяться без причины, глядя на старания Сашки оказаться любой ценой в центре внимания, то на глаза ни с того ни с сего наворачивались слёзы, когда новые девчонки слишком плотным кольцом обступали Игоря, а тот им сладко улыбался. Потом они на миг встречались глазами, всего лишь на миг...
   - Анька, он всё-таки приехал... - твердила Оксана, дёргая её за руку.
   - Да... - она была слишком эгоистична, но ничего сейчас не видела отчётливо: всё расплывалось, чудился плеск волн и запах сырой древесины, которой насквозь был пропитан маленький домик на пляже, а теперь ещё и её белое платье.
   - Аня, что с тобой? - это уже Андрей, подошёл вплотную, будто имел на это право.
   - Ничего... - а глаза горят так болезненно ярко, что Игорь, мельком взглянув, начинает беспокоиться. Только он может понять, как важно ей сейчас быть как можно ближе к нему. Только он один не может сейчас ничего для этого сделать...
   Наконец большая часть отряда расходится по палатам. В тесноватой беседке остаются одни "старенькие", да ещё очень красивая, похожая на цыганку девушка Женя со своей подругой Олей.
   - Наташа, они же не дети малые! - доносится, словно из тумана, голос Игоря. - Сами разберут свои вещи, не отводить же их каждого за руку по палатам, в самом деле!
   - Отчего же, можно и отвести... - заигрывает изо всех сил Женя, Оля её испуганно одёргивает.
   - А, может, я помогу? - тут же оживляется Сашка.
   - А ты кто? - черноглазая цыганка бросает на него уничтожающий взгляд.
   - А это наш местный клоун, который мнит себя слишком умным. - Другие тёмные глаза пересекаются с глазами Жени, Оксана теперь может всё, даже бросить вызов давно ненавистному Сашке: рядом с ней её Вовка.
   - Ох, какая трогательная семейная пара у нас образовалась... ещё одна. - Сашка не хочет сдаваться, он сегодня особенно обозлён, он чувствует в новом коллективе себя не очень уютно и пытается выделиться, во что бы то ни стало.
   - Вот как? Вы тут за смену успели уже семьями обзавестись? Расскажите поподробнее! - Жене этот разговор как-то особенно в удовольствие, Аня почему-то думает, что не хочет, чтобы была вторая смена, чтобы была рядом, в одной палате эта вот развязная по школьной моде Женька в узкой короткой юбке, чтобы была рядом вот эта поднимающаяся рядом верная тень страдающего Андрея... Она закрывает глаза...
   - А не найдётся ли тем поинтереснее? - говорит Игорь. - Для первого знакомства.
   - Что же может быть интереснее любви? - в устах Сашки вопрос звучит полным издевательством.
   - Действительно! - соглашается Женька, и Оксана вдруг придвигается на скамейке вплотную к Анне.
   - Да хватит, в самом деле... - но голос её слишком беспомощен, Анюта не узнает подругу, столь самоуверенную, почти как Женька сейчас на той, почти нереально далёкой их первой встрече, вот в этой же самой беседке. Как она ей тогда завидовала!
   - Сашенька, ну расскажи же нам что-нибудь о любви, раз все так заинтересовались, а то вожатые вечно теряются, какое такое развлечение найти деткам в отрядной беседке... - у Андрея перехватывает дыхание: он не узнает голоса Анюты, убегающей от любого выпада Сашки. Сашка тоже ошеломлён этой тирадой.
   Аня смотрит в глаза Игорю. Он испуган. Что ты ещё придумала, девочка?
   - Ну что же ты молчишь, Саша? Дамы ждут. Им не терпится узнать от тебя всю правду. - Аню несёт, она может сейчас наделать глупостей, о которых потом станет жалеть. Каждый раз ругает себя за эти выходки и каждый раз не справляется с собой...
   - Тебе лучше знать... - теперь это звучит слишком вяло.
   - И то правда! - Аня подаётся слегка вперёд, облизывает слегка пересохшие губы (ах, волнуется всё-таки! ), ветер нападает на неё сбоку и разбрасывает в разные стороны крупные кольца пшеничных прядей, перехваченных голубой лентой. Как она красива сейчас! Как ровно, завораживающе звучит её голос:
  
   Хочешь знать, как всё это было? -
   Три в столовой пробило,
   И, прощаясь, держась за перила,
   Она словно с трудом говорила:
   "Это всё... Ах нет, я забыла,
   Я люблю вас, я вас любила
   Ещё тогда!"
  
   Она улыбается и медлит с завершением. Игорь не доволен, он не одобряет сейчас её действий, но приходится снова заканчивать стихотворение, она смотрит, она ждёт, упрямая, своевольная! Но поймёт ли всё это кто-нибудь из окружающих? Наверняка, нет. И он согласно выдыхает: "Да".
   Анна в восторге от этой слишком опасной игры. Лукавые искры светят в её глазах. Что она только творит?
   - Что, Сашенька, не понял ничего? Снова тарабарщина?
   - Вот когда поймёшь, - подхватывает Оксана,- тогда и выступай перед женским полом, не раньше! А то знаешь, успеха не будет!
   А потом они встают и чинно под ручку уходят из беседки. За туями слышен их заливистый, чуть надорванный смех.
   - А это кто? - уже несколько тише спрашивает Женя.
   - А это - просто Аня. - Отвечает Андрей. Потом добавляет: - И просто Ахматова.
  
   Потом, вечером, на дискотеке, посвящённой открытию второй смены, Игорь всё-таки сделал ей выговор за эту выходку в беседке.
   - Не бери в голову, никто, кроме нас, ничего не понял.
   Они танцевали, и она почему-то дрожала, как в лихорадке.
   - Что с тобой? - он прекрасно понимал, что с ней.
   - Какой... длинный сегодня день... Я устала немного.
   - Да, ты устала. Слишком много для тебя за один день.
   - Слишком мало! - она посмотрела как-то совершенно по-новому, в таких печальных женских глазах сохранялась вся многовековая загадка беспредельной любви.
   Танец кончился, его вызвал к себе начальник лагеря. Долго отчитывался. Возвращался со стучащей в голове фразой: "Никаких происшествий во время пересменки..." Потом поймала горячая рука и потянула в тёмную бездну огромного куста туи.
   Она просто прижалась к его груди и долго-долго слушала, как стучит его сердце. И он ничего не говорил, крепко обняв, только дышал её волосами, пахнущими солёным безумным ветром...
  
   Потом понеслись-полетели жаркие разноцветные дни второй смены, как песок сквозь пальцы ветреным утром, как белые юркие чайки над волнами. Июль оказался солнечно обжигающим, душным, немного затянувшимся; песок на пляже нагревался так, что больно было по нему ходить, спасало от жары только море и вечно непоседливый в этих местах ветерок. Купались теперь помногу, и утром, и после полдника, вода стояла смирно светло-бирюзовым парным молоком. Дети загорали даже в тени до тёмно-шоколадного цвета.
   Было какое-то томление во всей этой раскалённости песка, воды и ивовых листьев на пляже. Аня не могла понять, откуда это непонятное чувство то ли грусти, то ли тоски по чему-то непроизошедшему. Ведь всё сбылось? Но ей приходилось всё глубже прятать в самые потаённые уголки души свои чувства, отказываться от мимолётных порывов и желаний, сдерживать блеск своих глаз и неуемность своих слов.
   Она и не предполагала, что и Игоря мучают те же неразрешимые пока чувства.
  
   Это был день долгожданного Праздника Нептуна, внесшего хоть какое-то разнообразие в однотонную жизнь. Лагерь кипел, бурлил, суетился, как большой, встревоженный муравейник. Малыши разучивали старательно танцы медуз, рыбок, русалок и морских коньков. Первому отряду по многолетней традиции предстояло выполнять роль чертей, похищающих русалок и купающих весь ненавистный персонал лагеря, включая в первую очередь начальника и старшую вожатую. Девочки плели из верёвок хвосты, подклеивали завалявшиеся на складе картонные рога. А чёрная гуашь уже была приготовлена.
   В тихий час заканчивали последние приготовления. Ах, эти благодатные тихие часы перед праздниками, когда всем без исключения разрешают не спать!
   Вдруг в палату вбежала Наташа.
   - Девочки, мы забыли про главную русалку! Это конец! Сейчас была черновая репетиция, вот там-то все вожатые и спохватились.
   - А что делать-то надо? - спросил кто-то.
   - Танцевать для Нептуна и всех гостей.
   - Ну и в чём проблема? - спокойно отозвалась Оксана, с улыбкой примеряя очередные рога.
   - Можно мне? - спросила Оля, выглядывая из-за спины Жени. - Я умею танцевать.
   - Все мы умеем танцевать! - резко отпарировала Женька, отодвигая подругу.
   - Действительно, это же легко! - простодушно заметила Юля.
   - Легко? - Наташа была в ужасе от этой перепалки. - Это же не дрыганье дискотечное должно быть, а классический танец... Там определённая музыка, надо ставить танец, а времени уже нет!
   - Остаётся импровизация. - Все так же спокойно проговорила Оксана. Они молча переглянулись с Наташей, и та прошептала:
   - Где Аня?
   - Спит. - Усмехнулась Оксана.
   - Как спит?!
   Все расступились. Кровать у балконной двери была единственной разобранной, Аня поднялась, хрипловато бросила:
   - Я не сплю...
   Конечно же, она не спала, слышала весь разговор, но веки не хотели разлепляться под тяжестью полусна-полумечты, она грезила наяву, происходившее вокруг ей было совершенно неинтересно, она погрузилась слишком глубоко в состояние очередной депрессии, которое посещало её теперь слишком часто для восемнадцатилетней девушки...
   - Аня, выручай! - Наташа хваталась за спасительную соломинку, даже не задумываясь, не слишком ли та тонка, выдержит ли...
   - Я постараюсь. Что надо делать?
   - Прежде всего - на склад, там где-то висит платье главной русалки, по дороге всё объясню. Оксана, помоги...
   Целый час подруги отглаживали, подшивали, подправляли длинное серебристо-бирюзовое платье, расшитое блестками. Когда наконец оно было готово и надето на Аню, все девчонки заохали от восхищения и чёрной зависти. Оксана твердила, не умолкая:
   - Ну, что я говорила? Самая лучшая русалка! А теперь - за макияж!
   - Может, не надо? - слабо засопротивлялась подруга.
   - Надо, ещё как надо!
   Когда Оксана накрасила по всем правилам новорожденную русалку и подвела к зеркалу, Аня разволновалась не на шутку. Девчонки ушли на полдник, а у неё кусок в горло не шёл от волнения. Забежала Наташа, всплеснула руками:
   - В таком платье и по песку-то идти страшно! Не то, что танцевать...
   - Какая там будет музыка? - нервно перебила её Анюта.
   - Не знаю, девочка, в том-то и дело, что ничего я не знаю! А платье не коротко подшили?
   - Нет, в самый раз, а то она действительно танцевать не сможет! - Оксана суетилась, искала что-то. - Вот! - Достала лёгкий шёлковый пляжный платок. - Этим мы закроем лицо по дороге на пляж. Это будет наш маленький секрет.
   - Вам надо подобраться в последнюю минуту и спрятаться в домике спасателей, там Лена подскажет, когда твой выход, ты всё поняла, Аня? - Анюта глядела отрешенно сквозь Наташу, качнула головой. - Ну, я тогда побежала с девочками. Всё уже готово, Игорь уже повёл "чертей".
   На пляже гремела весёлая музыка. От деревянного домика к вышкам и тентам были протянуты верёвки с разноцветными гирляндами из гофрированной бумаги, цветов и листьев: постарался с украшениями второй отряд. Всё это походило на огромный волшебный корабль,
  врезающийся носом в морскую гладь. На массивном фанерном троне, увитом водорослями и обсыпанном ракушками, восседал Нептун, он же вожатый третьего отряда, высокий могучий Лёша, вокруг суетились возбуждённые до предела малыши, изображающие рыбок, медуз и разных морских жителей. Они по очереди танцевали, а Нептун нахваливал их и дарил конфеты. Потом танцевали русалочки из второго и третьего отрядов. Это уже было очень красиво: неделю назад из Москвы приехала пара танцоров, организовали кружок бальных танцев. Но надо же было всем забыть про самый главный танец!
   А за кораблем томились черти. Ребята, изрядно вымазанные чёрной гуашью, дурачились, хохотали, еле сдерживались, чтобы не ворваться в этот красивый чистенький кружок миловидных русалочек и не превратить всё в бесовский разгул нечистой силы. Это были любимые роли подростков.
   А вот Сашка был зол как всегда по-настоящему. То и дело нетерпеливо повторял:
   - Когда же, Игорь?
   - Я уже говорил: после танца Главной Русалки, дочери Нептуна, не раньше.
   Игорь беспокойно озирался: он потерял из виду большую долю своего отряда, да и в образе Главного Чёрта, который должен был похитить Главную Русалочку, он чувствовал себя крайне некомфортно.
   - Как хорошо танцуете вы, девочки - русалочки! - загремел в микрофон голос Нептуна. - А почему я не вижу своей любимой дочки? Русалочка! Где же ты! Потешь меня своим дивным танцем!
   - Вот она! - ребята подались вперёд, Игорь еле сдержал натиск нетерпения и любопытства. Всё равно "черти" начали потихоньку перемещаться ближе к сцене. Игорь протиснулся вперёд, чтобы посмотреть на ту, которую он должен был похищать.
   Заиграла красивая музыка, появилась Главная Русалка. Длинное бирюзовое платье с чешуей блесток сверкало и переливалось на солнце, невесомая материя скользила по загорелым полуобнаженным плечам, тонкую талию затягивали зелёные ивовые ветви, руки плавно скользили по воздуху, словно крылья чайки, она кружилась самозабвенно, и за ней летели непослушным шлейфом волнистые пшеничные волосы... Стало тихо - тихо, было слышно даже шуршание горячего песка под её босыми ногами. Это было очередное наваждение: полу-раскрытые в ясной улыбке губы, огромные синие глаза, в которых то опрокидывалось небо, то трепетали блики света, отражённые в двух огромных зеркалах, в которые были направлены прожектора. Она не танцевала, а скорее, творила танец, он становился каким-то сказочным, как и она сама для детей младших отрядов: похоже, дети её всерьёз приняли за фею морских вод, взрослые тоже были поражены, многие не могли её узнать, спрашивали: "А кто это, из бального кружка, что ли?" Макияж Оксаны удался на славу.
   Вокруг шептались "черти", а Игорь как тогда, в самую первую ночь, ощутил вдруг свинцовую тяжесть в ногах и во всем теле, не мог пошевелиться, не мог оторвать взгляда от этого виденья наяву. Ему всё ещё не верилось, что эта зачарованная Русалка - его Анюта.
   Но музыка кончилась, Русалочку окружили подружки, восторгающиеся её танцем, и вот тут Сашка неистово крикнул:
   - Пора, черти! - и рванулся вперёд.
   У Игоря уже давно возникло желание схватить Анюту в охапку и унести на руках далеко - далеко, как можно дальше от всех этих людей и детей, от всего этого шума, суеты, туда, где не будет никого, кроме них. Только он и она. И вот теперь - о, чудо! - он мог свободно, не таясь, сделать это!
   Заиграла тревожная музыка, черти ворвались в праздничный круг под визг девчонок. Черти хохотали, выли злобно, набрасывались на медуз и рыбок, хватали и самозабвенно вымазывали гуашью красивые платья русалочек. Неразбериха, суматоха, взвихренный в ветер песок, засоряющий глаза - Главный Чёрт воспользовался всем этим, подскочил сзади к Главной Русалке, поднял легко её на руки, побежал к морю...
   - О, горе мне, горе! - заученно громыхал голос Нептуна над пляжем. - Украли мою дочку, мою любимую Русалочку! Кто же поможет мне? Кто спасет Русалочку?
   А "черти" выли, визжали, потешались вволю...
   Под вёслами лодки переливисто журчали весёлые бурунчики волн, а глаза Русалочки были сейчас слишком грустными.
   - Ты испугалась?
   - В основном, когда вышла танцевать перед всеми. - Созналась она.
   - А кто ставил танец?
   - Никто. Прибежала Наташа в тихий час, подняла меня с постели и сказала, что надо танцевать. Ну, надо так надо... - слишком бесцветно, равнодушно.
   - Выходит, ты спасла честь отряда?
   - Никого я не спасала, просто делала, что попросили. - Она непривычно холодно усмехнулась. Несколько минут молчали, она заметила только что, с какой силой Игорь гребёт, налегая всем телом на вёсла. Берег был уже слишком далеко.
   - Что ты делаешь? - она испугалась.
   - Увожу тебя на край света!
   - Зачем? Остановись, Игорь, ты же не ребёнок, в самом деле!
   Он продолжал ожесточенно грести. Губы её задрожали, она отвернулась, потом перехватила его руку на весле, в синих глазах стояли слёзы. Кажется, он переиграл.
   - Ну что ты, Анюта? - как можно мягче спросил он. Опустил вёсла. Всё тише и тише журчала вода за бортом. - Ну, иди сюда, иди, моя маленькая, моя любимая...
   - Я не могу. Ты же чёрт, весь в краске, ты мне платье измажешь... - Теперь она плакала, не скрываясь. - Понимаешь, мне так трудно без тебя, мне так тебя не хватает, я хочу всё время быть с тобой...
   - Понимаю. Мне тоже тебя не хватает. Ну... потерпи ещё немножко. Я... действительно увезу тебя на край света, обещаю!
   А в это время вдалеке показались лодки с пиратами, в роли которых были ребята из второго и третьего отрядов. Они должны были спасти Русалочку и вернуть её Нептуну.
   - Ну вот, твои избавители явились. - Игорь окончательно поднял в лодку вёсла. Лодка стала, чуть подрагивая на воде. - Я... из-за этой краски даже поцеловать тебя не могу...
   Аня отрешённо смотрела в воду, всё ниже и ниже наклоняясь ... Борт лодки перекосился, она опустила в море руки, наматывая на пальцы изумрудные нити водорослей.
   - Какая же вода прозрачная... - вдруг она проговорила тихо, но внятно, с каким-то гибельным упоением:
  
   А та, что сейчас танцует,
   Непременно будет в аду.
  
   - Что? - ему показалось, что она сейчас бросится в воду. Но это наваждение длилось какой-то миг: резко выпрямилась, засмеялась надрывно.
   - Ничего! Совсем ничего! Опять преследует "роковая Анна"... Пора бы этому всему уже кончиться...
   Лодки "пиратиков " неумолимо приближались...
   - А ты знаешь, - он переменил вдруг тон, - Я им так просто не сдамся! Я за тебя буду драться не на жизнь, а на смерть!
   - Ты с ума сошел! - Анюта испуганно взглянула на него.
   - Ничего не поделаешь: вошёл в роль!
   - Эй, там! В лодке! Сдавайтесь! - весело закричали, подплывая, "пиратики".
   - Не сдамся! - огрызнулся Игорь.
   - А Чёрт-то у нас с характером! - откликнулся бодро вечный друг и соперник Игоря - Сергей, в красном кафтане, с картонной серьгой в ухе, с чёрной повязкой через левый глаз, он выглядел очень эффектно. - Эй, ребятушки, навались!
   - Какие-то дурацкие игры для взрослых... - пробормотал Игорь.
   "Пираты" зацепили со всех сторон лодку вёслами, кто-то залез в неё, начали верёвками вязать Главного Чёрта. Игорь рычал, чуть не сбросил Сергея за борт... Аня сидела на носу лодки и снова отрешённо смотрела на всю эту борьбу. В конце концов, ему всё-таки заломили руки за спину, он даже охнул, лёг на дно, окончательно сдаваясь.
   - Всё, ваша взяла!
   - Бедненький! - Аня теперь могла наигранно, но зато не скрываясь погладить его по голове. По упрямым жёстким волосам. - И что только сделает с тобой мой папочка Нептун? Наверное, изжарит на костре!
   А "пираты" гребли слишком быстро... А волосы его под её рукой были такие непослушно близкие, такие тёплые, чуть колкие от морской соли...
   На берегу их встретил весь ликующий лагерь. Все радовались возвращению с победой, хотя многие уже побывали в чёрных и в прямом и в переносном смысле руках чертей, многих топили в море, и не раз, но теперь торжествовало добро: "чертей" прогнали с позором в дюны, а Главного Чёрта сбросили в воду с вышки. Туда же сбросили и начальника лагеря, видимо, как тоже воплощение нечистой силы.
   А в это время Русалочка, радостно встреченная Нептуном, танцевала в общем весёлом кругу "Ламбаду", и её окружали ликующие малышки-медузы.
   Потом все побежали в душ - отмывать краску, чёрную гуашь, песок.
   Аня блаженно подставляла лицо, плечи, спину колким тёплым струйкам. Можно было закрыть глаза и покачаться на голубых волнах в белой лодочке. Можно было вспомнить серые глаза, которые не стали другими в чёрном обрамлении гуаши. А можно было пореветь без причины, потому что под водой всё равно не видно.
   - Ань! Дай мыло! - просунулась в её кабинку Оксана с пенной копной волос на голове. - Ты чего такая грустная?
   - Дикий праздник.
   - Ты что! Так здорово! Особенно топить вожатых, поваров и начальника. А как визжала Ольга! Ты заметила, как редко она купает отряды? Она плавать не умеет! Только других заставляет.
   - А я тоже не умею, - присоединилась к ним Юлька. - А меня Сашка с головой в воду как окунет! И держал несколько секунд, я думаю, всё, конец! Он какой-то ненормальный всё-таки! Маньяк!
   - Да это тебе показалось! - засмеялась Оксана. - У страха глаза велики!
   - А я тебе говорю: он, Сашка, когда злой - убить может!
   - Что за страсти такие? - поинтересовалась Женя. Они уже ополоснулись, вышли в предбанник, одевались, сушили волосы полотенцами, ревниво оглядывая друг друга.
   - Да никаких страстей, - спокойно отозвалась Анюта. - Мало ли у нас в школах озлобленных подростков?
   - Но ведь не на пустом месте он взбесился? - допытывалась Женя. - А что было в первой смене?
   - Ничего не было, хватит об этом! - отрезала Оксана, пошли, девчонки!
   Блаженная духота вечера ласкала распаренное влажное тело. Они тихо шли вдоль аллеи роз, где всё ещё трещали неугомонные цикады.
   - Ой, девчонки! А розы-то уже почти все отцвели! - воскликнула вдруг Юлька.
   Девушки ничего не ответили: каждая думала о своём. О своей розе и о том, кого приручили...
  
   На главной аллее отцветали розы. Особенно остро это чувствовалось вечерами, когда остывал песок на пляже, когда остывали все золотистые краски, уже ощутимо прохладой веяло с моря, и зажигались первые голубоватые звёзды в слишком низком, бархатно-чёрном небе. Уже не стучали по фонарям тяжёлые майские жуки, уже осыпались игольчатым ковром на асфальт пушистые, приторно пахнущие персиком цветы розовых акаций и лохматых скумпий...
   Игорь, вернувшись из города, нашёл на столе в своей вожатской маленький сложенный вдвое листок бумаги. Развернул. Четверостишья, написанные знакомым, ровным полудетским почерком.
  
   Такая стоит жара!
   Бриз умер над тёплым морем.
   Насколько сейчас я права,
   Что счастье считаю горем?
  
   Горячий песок шуршит,
   Шуршит под босыми ногами...
   А ночью душа летит
   В зловещую пропасть меж нами.
  
   Должны мы молчать пока.
   Вот только молчать не умею!
   Так близко твоя рука!
   Но вот прикоснуться не смею...
  
   Это был какой-то предел. Он слишком устал. Последнюю неделю много занимался организационной работой, почти не бывал в отряде, выполняя чужие функции: то курьера, то водителя лагерного микроавтобуса, то спасателя... Единственной неприкосновенной обязанностью были выходы на море, купания, но там, в толпе детей, вожатых и начальства, приходилось тщательно скрывать свои эмоции. Лишь один раз Анюта, пробегая мимо по раскалённому песку, шутливо-отчаянно бросила ему: "Мне срочно надо утонуть!" Тогда он почти не придал её словам значения.
   Сейчас он тяжело опустился за стол, сдавил виски руками. Начались видения, граничащие с полудремотой: Аня в блестящем платье Русалки, тоскующие бирюзовые глаза и тонкие беззащитные руки, свесившиеся с борта лодки в воду... Такие разные глаза. Они всегда меняли свой цвет в зависимости от настроения. Можно было изучить всю палитру и точно знать, радуется ли сейчас Анюта или мечтает о чём-то...
   Измена Юлии была для него потрясением. Эта девушка с пластикой ящерки и с восточными выразительными глазами сводила его, студента четвёртого курса, с ума. Он, всегда, в любой компании раскованный и общительный, даже иногда не в меру болтливый, самолюбивый страшно, в её присутствии несколько терялся, путал все падежи и ударения. Ребята над ним смеялись, а Юля будто жалела. Будто... Первая любовь застилала глаза, и он тогда совершенно не мог отличить ласковое полунасмешливое покровительство от более серьёзных чувств. Ей нравилось быть рядом с таким известным на весь Университет парнем. Они вместе играли в студенческом театре, ходили в походы, ездили на концерты КСП, спали в одной палатке... Тогда они стали близки, и поговаривали уже о шумной студенческой свадьбе. Вспоминая сейчас всё это безумие, Игорь опять видел насмешливые раскосые глаза и слышал вкрадчивое: "Милый мой, разве так любят?" Теперь он знал ответ на вопрос: "Как любят". Думал, что знал...
   Однако, что он делает! Сколько времени прошло с начала тихого часа!
   Игорь выбежал из вожатской, взлетел по лестнице на второй этаж, постучался к Наташе. Слава богу, она была на месте.
   - Ты уже приехал? Что-то случилось?
   - Начальник вызывает срочно Калинину. Там телеграмма какая-то, что ли...
   - Откуда? Она же из детдома? - недоверчивый проницательный взгляд.
   - Я не знаю! Велено привести, и всё.
   - Хорошо, Игорь, я позову Аню, но...
   - Что "но"? - он разозлился на самого себя, на такого неуклюжего, на столь скверно играющего актера. А когда-то ведь неплохо играл. В студенческом театре...
   Тишина в коридоре длилась вечно. Наконец он увидел серые встревоженные глаза, и для него всё остальное: Наташа, хлопнувшая дверью вожатской, начальник лагеря, старшая вожатая Ольга, часто делающая обходы во время тихого часа - всё это перестало существовать и иметь какое-либо значение.
   - Что? - они бежали по лестнице, будто за ними кто-то гнался. - Что случилось, Игорь? А? - Они бежали по дорожке вдоль корпуса, и он, как охотник, озирался по сторонам. - Куда мы идём? К начальнику же в другую сторону...
   С центральной аллеи он резко свернул влево, на пустынную дорожку, ведущую мимо бани и кочегарки, потом пересёк тропинку, заросшую сорной травой и какими-то стелющимися цветочками, и тут только взял Анюту за руку. Теперь он ни за что, что бы ни случилось, хоть гром среди ясного неба! - не выпустил бы эту руку, эти тоненькие хрупкие пальчики!
   Огромные разлапистые вётлы хлестали их по плечам и щекам, они прорывались сквозь заросли диких вьющихся роз, Игорь вдруг почувствовал, что Аня совсем обессилела. Наконец они вырвались из зелёного плена на какую-то заброшенную полянку. Там стеной стояли, обрамляя её, кустистые южные липы и длинноигольчатые сосны, и пахло чем-то пряным, то ли разогретой на солнце смолой, то ли буйно цветущими плетистыми розами, которые плели свои колючие сети повсюду.
   - Всё...- выдохнул он.
   - Что это значит? - она поёживалась со сна, испуганно смотрела. - Что "всё"?
   - Иди ко мне...
   Он обнял так сильно, что перехватило дыхание, она даже тихонечко охнула. А сердце её билось быстро-быстро, то ли от этого ненормального бега, то ли от его близости...
   Отрываясь с трудом от его губ и переводя дыхание, она всё твердила:
   - А если кто-нибудь узнает? А Наташа будет искать? А...
   Он не давал ей договорить...
   Тишина стояла такая, что слышно было малейшее прикосновение воздуха к длинным сосновым иголкам, малейшее движение лепестков ромашек под натиском трудолюбивого шмеля, малейший шорох её красного сарафанчика под его руками...
   Она всё-таки мягко отстранила его, пытливо посмотрела в глаза.
   - Что происходит? То исчезаешь, ни слова не говоря, а то такое сумасбродство...
   - Анюта, со мной такого никогда не было, ты это должна знать.
   - А что было?
   - Другая жизнь. Другой я. Правда, иногда тот, другой ещё будет вырываться, ты это почувствуешь, так сразу и в корне люди не меняются.
   - Неужели ты такой плохой?
   - Ужасно!
   Он, шутливо рыча, поцеловал её в плечо, потом расстегнул верхнюю пуговицу сарафанчика... Она опять вырвалась. Потом обессиленно вздохнув, прижалась к нему всем телом. Он чувствовал каждое её нервное движение...
   - Ну, хорошо, хорошо, я не буду больше тебя так мучить, девочка моя маленькая...
   - Я не маленькая!
   - Маленькая. - Он теперь просто тихо и ласково гладил её по голове. - Я старше тебя намного-намного...
   - На сколько же?
   - На целую жизнь. А, может, на несколько жизней.
   - Ты хорошо сохранился.
   - Смеёшься?
   - Нет, пытаюсь скрыть лишние эмоции.
   - А почему они лишние?
   - Несвоевременные.
   - Анютка! Давай всё бросим!
   - Что - всё?
   - Лагерь, начальников, всё! Уедем на край света, что нам мешает?
   Она испуганно отстранилась от него. Даже отошла на шаг.
   - Я не позволю тебе сделать это. Ты сейчас сам не понимаешь, что говоришь, что творишь. Ты, играючи, хочешь разрушить огромную жизнь, которую прожил без меня. Так не делается. Ты учитель, все эти начальники, вожатые - твои коллеги...
   - Ты - моя жизнь теперь.
   - Это всё похоже на какой-то дешёвый фильм про очередную Золушку, типа "Красотки", что ли... Я всегда плакала под такие фильмы и никогда им не верила, этим главным героям.
   - Ты противоречишь самой себе.
   - Да, и очень часто. Особенно в последнее время. Но я знаю одно, может на чисто интуитивном уровне: так нельзя. Пусть всё идёт своим чередом, как бы ни было трудно.
   Она стояла сейчас чуть поодаль, такая маленькая, такая решительная, голубые глаза разгорались всё ярче.
   - Ах, ты моя Джейн Эйр...
   - Ну, вот уж нет! Я никогда не могла простить ей того, что она из-за каких-то предубеждений и собственной неуместной гордости отказалась от любимого человека, оставила его в самый трудный момент!
   - Значит, если бы я был женат, ты бы не отказалась от меня? - шутливо спросил Игорь, и тут же испугался собственных слов: Аня немного побледнела, пытливо посмотрела в глаза. - Ты что, подумала, что я могу тебя обмануть?
   - Не отказалась бы. Это всё... неважно. - Тихо ответила Аня и добавила, уходя от дальнейшего разговора: - Тихий час кончается.
   С минуту она смотрела с такой верностью и нежностью, что он вновь готов был кинуться к ней. Но она развернулась и бросилась стремглав назад, через заросли кустарника.
  
   Вечером на дискотеке Игорь был чернее тучи. А ещё донимала Наташа. Он с трудом различал её слова, на них с грохотом обрушивалась всё та же ненормальная музыка.
   - В наш отряд повадились местные. Кажется, они ходят к Сашке Морозову и его дружкам. Только что Сергей прогнал их, они заставляли танцевать с ними Оксану, Вова чуть не устроил драку. А вот Женя Громова спокойно танцевала. Потом эта крашеная, как её... Настя, она в открытую обнималась с каким-то совсем неизвестным парнем! Ну и девочки в этой смене...
   - Я вижу, вы здесь не скучаете!
   - Не нахожу повода для насмешек. Ты что, решил самоликвидироваться?
   - Наташа, на меня повесили массу внеотрядной работы, я скоро стану либо пограничником на пляже, либо бухгалтером по учёту капусты для столовой. Я закопался в этих бумагах по уши!
   - Либо в очередной раз...
   - Кем? - жестко оборвал он её, и взгляды их схлестнулись. Внезапно на другом конце танцплощадки снова послышался какой-то шум, возня. Подошёл Сергей.
   - Опять твои воюют. Что-то твой отряд, Игорь совсем съехал по дисциплине.
   - Ещё бы! Ведь у остальных - детский сад, а у меня уже тётеньки и дяденьки, только ещё с очень небольшим багажом знаний. Но зато с огромными амбициями и самомнением.
   Подбежала Оксана.
   - Игорь, Аня танцевала с Сашкой, по-моему, он её слишком достал.
   - С кем танцевала?
   - Там что-то произошло, он ей что-то сказал, вобщем, она убежала, за ней - Андрей...
   Мельком, пробираясь сквозь толпу танцующих, он увидел Сашку: всё те же злые глаза, да ещё компания образовалась в этой смене довольно трудная: второгодник Лёша, он же Леший и стоявший на учёте Димка, сынок очень состоятельных родителей, совершенно им не нужный. Но почему Аня согласилась танцевать с Сашкой?
   - Я должен вернуть их: темно, местные... - Наташа только головой покачала. - Сергей, я верну детей, я быстро!
   - Где ты их сейчас найдёшь в темноте! Они там, небось, амуры уже вовсю крутят!
   Он развернулся, схватил резко коллегу за локоть, так, что у того там что-то хрустнуло.
   - Ты не знаешь этих ребят. А я их очень хорошо знаю, понятно?
   Он уже скрылся за темным полукругом дороги, а Сергей всё ещё потирал локоть.
   - С ума сошёл...
  
   Он знал точно, где искать Аню. Пробираясь сквозь заросли туй, растущих на задворках младшего корпуса, он наконец дошёл до детской площадки и тут же услышал приглушённые голоса возле старых покосившихся качелей.
   - Так ты решила испытать себя? И всё-таки ты его боишься?
   - Нет... Не знаю. Думаешь, я в своей жизни не встречала таких вот озлобленных волчат? Да в детдоме их было, сколько хочешь! Это просто очень искалеченные жизнью парни: родители - хронические алкоголики, лишённые прав, наркоманы... За мной ухаживал... как бы... один, а потом пытался даже посадить на иглу. Ради горячей любви. Но у нас это все очень строго отслеживалось.
   - И что?
   - Его отправили лечиться. А я, как ни странно, не испытала ни какого шока.
   Игорь бессовестно подслушивал, не двигаясь с места. Такого она ему не рассказывала!
   - Так что Сашка меня не очень-то волнует. Да мало ли, что вообще люди болтают! Хочу и танцую, с кем хочу!
   - Нет, тебе не всё равно. Это какая-то дурацкая игра.
   - Да, не всё равно. Но это закон такой: "Когда кого-то приручаешь, случается и плакать"... И, знаешь, меньше всего я хотела бы приручить тебя, Андрей. А ты всё ходишь, ходишь за мной, хотя я прошу не делать этого!
   - Да, ты меня приручила. Но я постараюсь справиться, Анюта. Не сердись...
   Игорь наконец не выдержал, не хватало ещё было выслушать объяснение в любви. Решительно пошел к площадке, затрещали ветки под его ногами.
   - Что случилось? Почему вы не на танцплощадке?
   - Да, действительно, пора танцевать! - язвительно отчеканил Андрей. - Разрешите идти? - И, не дожидаясь ответа, скрылся в темноте.
   - Что случилось, Аня? - повторил он.
   - Ничего. Наверное, скоро осень: розы отцвели.
   - Я спрашиваю, что случилось на дискотеке?
   - Ничего! - резко, упрямо и резко.
   Он взял её за плечи, развернул к себе. Закусила нижнюю губу, прикрыла глаза...
   - Не хочешь со мной говорить?
   - Об этом - нет.
   - А с Андреем хотела?
   - А ты ревнуешь?
   Он отпустил её, даже немного оттолкнул.
   - Нет. Иди, танцуй дальше!
   Но ответной реакции такой силы он никак не ожидал. На глаза девушки мгновенно навернулись слёзы, она пыталась смахнуть их, но они всё капали, руки дрожали; она отступила на шаг, но не могла уйти, не могла не смотреть в его глаза, и вот этот маленький оби-женный ребенок прошептал, обжигая самую холодную на свете душу: "Ты меня прогоняешь?" Он почувствовал, что она может сейчас очень сильно сорваться.
   Игорь порывисто крепко прижал её к себе. Она вся дрожала.
   - Прости...
   - Не надо... Не говори ничего, только не прогоняй, я просто умру в тот час, когда ты меня прогонишь!
   Она сказала это с такой силой, что он понял: да, именно так и будет. Это не игра, не попытка жалостью удержать мужчину (а сколько такого он встречал в своей жизни, совсем разучился верить женским чувствам ), это всё, что теперь есть у нее, Калининой Анны, в жизни. Она быстро-быстро зашептала:
   - Когда я уезжала в лагерь - будто ухнула в пропасть. Потому что после была пустота. Я могла поступить в какой-нибудь гуманитарный институт, с очень малой вероятностью, потому что из детдома никуда не брали. С жильём было совершенно пусто, все общаги давно заполнены... ну, сам знаешь, кем. Да и мне туда - как в омут: либо сломали бы, либо сломили, наркотики - это ещё не самое страшное...
   - Неужели для детдомовских после выпуска - полный беспредел?
   - Не для всех. У некоторых есть хоть какие-то родственники, многих усыновляют... Кстати, меня тоже хотели, но да это длинная история... Выбирают наиболее симпатичных малньких девочек... За границу я никогда бы не поехала: насмотрелась на одного парнишку, которого увезли американы, а через год вернули: не смогли с ним, с русским. Разные духовные ценности у нас: они ему деньги карманные - а он в нищие кварталы, бездомным малышам раздавать, они его с детьми людей своего круга знакомить, а он не поймёт, почему надо дружить с тем, кто ему неприятен, да элементарно, почему двери в доме надо запирать. Он мне много чего рассказал, наш Ванечка. Можно даже книгу писать.
   - И что с ним стало?
   - В дворники пошёл, тогда за это комнату давали, но там опять не повезло: конкуренция. Я могу только догадываться, что было с ним дальше. А он тоже неплохие стихи писал, мы вместе в литкружок ходили... Понимаешь, очень мало, кто выплывает. Очень мало кто может привыкнуть к иной жизни. Внутри - будто безоблачный райский остров, где ещё сохранилась коммуна, где старших уважают и любят, где за младшими ухаживают и согревают слишком побитых судьбой, где всё поровну... И никто не задумывается, а что же дальше? Я однажды задумалась, и поняла, что дальше-то ничего не будет! Совсем ничего. Потом замаячил некоей отсрочкой этот лагерь... Ты ничего такого не подумал?
   - Что?
   - Ну, ты же привык думать, что все женщины гоняются за тобой ради какой-то своей личной выгоды, чтобы заполучить тебя, такого умного, красивого, так мило поющего про любовь... Ты же это ненавидел, ты твёрдо с некоторых пор соблюдал закон: "Не тронь меня" и ревностно охранял свою вольную волю от всяческих женских посягательств. Чтобы никаких обязательств.
   - Откуда... - Игорь не знал, злиться сейчас или сдержаться. Нет, похоже сдерживаться он не сможет. - Кто тебе всё это рассказал?
   - Сама изучила тебя. Как, хорошо?
   - Я обидчивый.
   - И это я знаю! И ещё очень самолюбивый: можешь оттолкнуть просто из-за задетого самолюбия. Но я... не хотела обижать тебя. Я не хотела ловить тебя. Я даже была готова к тому, что могу оказаться всего лишь одной из НИХ. С которыми ничего, кроме мимолетного увлечения, игры. И никаких обязательств. Не дай бог! Я догадываюсь, сколько их у тебя было... Но в какой-то момент мне стало всё равно. Потому что я поняла, что слишком сильно люблю тебя. Люблю так, что смогу всё стерпеть от тебя и всё простить. Люблю так, что иногда мне будет достаточно лишь одного твоего хмурого взгляда за целый день, а иногда недостаточно и целой ночи безумных ласк, люблю так, что уже не хочу уходить из этого мира, потому что в этом мире, хоть далеко, но дышишь, поёшь под гитару, говоришь всякую ерунду женщинам - ТЫ. Вот и всё. А теперь я ухожу танцевать, потому что твои серые глаза ещё слишком холодны, чтобы что-нибудь мне ответить не так, как всем остальным женщинам.
   И она действительно тут же стремглав бросилась прочь, не давая ему опомниться. А он, привыкший в жизни, казалось, ко всему, был ошарашен этими откровениями Анюты. И действительно, не готов был сейчас ей что-либо ответить. Ответить так, как ей бы хотелось.
   В тот вечер она танцевала до изнеможения, потом сразу уснула на мокрой подушке, и совершенно не знала, что делается в маленькой вожатской, в которой пол ночи горел свет...
   Сначала он зашёл к мальчишкам. Там было тихо, но он знал, что никто не спит. И ещё он знал, что сейчас сорвёт на них злость.
   - Что происходит последнее время на дискотеках? В чём дело?
   - Да, вроде, всё в порядке, - нехотя подал голос кто-то из новеньких.
   - А что у вас за дела с местными? Морозов, это я к тебе обращаюсь!
   - Не понимаю, о чём идёт речь.
   - Отлично понимаешь! Я не намерен тебе угрожать, Саша. Просто если ты впутаешься в какую-нибудь неприятную историю, о помощи не проси. Я довольно насмотрелся на сопли парней, подсевших на иглу. И ещё... Не смейте даже пальцем со своими дружками из Джемете
  трогать наших девочек!
   - Ну, с девочками мы сами как-нибудь разберёмся! - хохотнул Леший, и все приумолкли, ожидая грозы.
   - За девочек я не боюсь, у них есть, кроме вас, пошляков, защитники.
   Он вышел, хлопнув дверью. В палате висела несколько секунд напряжённая тишина, потом Сашка зашипел:
   - За пошляка ответишь!
   Димка тут же подхватил:
   - А чего ты пассуешь перед ним? Он тебя и в первой смене доставал?
   - Это кто кого!
   - Ой, не смеши меня, Сашенька! - захохотал Леший. - Что ты можешь!
   - Поди, смоги, он тебя вмиг по стенке размажет!
   - А вот это ты только не болтай. Вожатый, равно как и учитель, ученику теперь ни фига сделать не может. Запрещено теперь это. Даже наказуемо: права человека, понимаешь...
   - А вот ты ему можешь, - вставил Димка. Он поднялся, прошлёпал босиком к балкону. - Иди сюда, покурим, поговорим... - и плотно закрыл дверь, когда за ним вышел Леший и Сашка.
   На балконе они, озираясь по сторонам, закурили.
   - Он пацанов шуганул, а они пузырь должны были приволочь.
   - Да придут они, когда шухер стихнет, его опять в город посылают.
   - Откуда знаешь?
   - Леший слыхал, правда, Леший?
   - Угу.
   - А ты, Сашенька, очень своему вожатому отомстить хочешь? - Димка смачно сплюнул вниз, посмотрел, прищурив глаз.
   - Я... Ну...
   - Вот тебя Анька сегодня отшила?
   - Ай, как нехорошо отшила! - поддакнул Леший.
   - Да идите вы к...
   Димка захохотал.
   - Я-то ещё не таких уламывал. А ты что, никогда дело с бабами не имел? Может, помочь? - они опять с Лешкой хмыкнули. - Хотя она не в моём вкусе: слишком худосочная и нервная какая-то. Вот Женька, это да!
   - Чего же ты с ней не трахаешься?
   - Всему своё время.
   - Эй, вы! - забарабанил по двери с той стороны вечно пугливый Костик. - Обход идёт!
   Мальчишки кубарем покатились в кровати. Димка успел шепнуть:
   - Мы ещё, Шурик, в твой день рождения погуляем! Так погуляем - всех проймет!
  
   Утром она вспомнила весь сбивчивый, нелепый разговор с Игорем, и стало так плохо... Что она говорила, что делала? Как он это всё и воспримет? Не хотелось идти на завтрак, не хотелось встречаться ни с кем, ни с кем разговаривать.
   В столовой, не поднимая глаз, помесила ложкой кашу, выпила через плотный комок в горле чай и бросилась обратно в корпус. Потом пошли на пляж...
   Снова стояла невыносимая жара, блестящее марево, висящее низко над сухим песком, мешало смотреть вдаль: слезились глаза. Вода словно выцвела, стала бледно-голубого цвета, и входить в неё было уже неинтересно: она не обжигала, не освежала, а просто обмывала нехотя парным, неживым; одним малышам доставляло удовольствие подолгу бултыхаться на тёплом мелководье, вылавливая разноцветные ракушки.
   Аня не могла заставить себя хотя бы по колено зайти в воду. Она сидела под тентом и рассеянно держала в руках какой-то любовный роман, принадлежащий Женьке. Она терпеть не могла любовные романы, где всё одинаково пошло... Игорь сидел на вышке, на нём была надета нелепая соломенная широкополая шляпа, и невозможно было поймать выражение его глаз.
   А что, собственно, случилось? Да, у него такой характер. Но нельзя же теперь сидеть вот так в тени и держать в руках совершенно дурацкий любовный роман? На глаза навернулись слёзы собственного бессилия...
   Аня поднялась и в следующий заход купания пошла в воду. Вдруг раздался чей-то крик:
   - Смотрите! Дельфины, дельфины!
   А кто-то из мальчишек то ли шутливо, то ли всерьёз заверещал:
   - Акулы! Акулы!
   Дельфины совсем близко подплыли к вышкам, их было пять или шесть, довольно много, они давно не появлялись на этих пляжах, принадлежащих лагерям. Видно, и их разморила слишком тёплая вода, и они несколько потеряли ориентиры. А, может, просто решили пообщаться с детьми... Они делали круги возле вышек, подбираясь всё ближе и ближе, прыгали, обнажая серо-голубые влажные спины, верещали радостно, тонко на все лады...
   Однако старшая вожатая мгновенно подняла панику.
   - Все из воды! Это опасно!
   Дети стояли как завороженные, но дельфины в следующий раз выпрыгнули уже совсем близко, двое даже показались за пределами вышек, поднырнули под поплавки, огораживающие зону купания, брызги долетели до детей, и почему-то все с визгом и паникой побежали к берегу. Молодые вожатые-девушки из пятого отряда боялись слезать с вышек, но их детвора уже была под тентами. В воде замешкался только первый отряд, Ольга всё кричала и ругала Игоря:
   - Выгоняй их сейчас же! Это же животные, мало ли что им в голову взбредёт!
   - А я хочу на них покататься! - весело заявила Женька, однако, при очередном приближении одного особо смелого дельфина, бросилась тоже бежать. Настя и Оля захохотали.
   Аня замерла по колено в воде, как завороженная смотрела на красивую синюю блестящую спину... Она никогда не видела дельфинов! Один, самый смелый, встал вдруг на хвост, заверещал, заклокотал, покрутил носом и закивал ей головой, будто приветствуя.
   - Анька! Съест! - закричала с берега Оксанка. - Или унесёт к батюшке - Нептуну!
   Дельфин обиженно плюхнулся в воду, обдав девушку водопадом тёплых брызг, и тут же рядом ещё одним водопадом обдал её Игорь, спрыгнувший с вышки.
   - Давай, давай, вылезай! Съест! Они знаешь, как любят питаться такими вот своенравными девчонками!
   Он буквально силой за руку вытащил её из воды, за что был одарен таким взглядом тёмно-синих, почти чёрных упрямых глаз!
   На берегу все продолжали потешаться выходками дельфинов, которые ещё некоторое время кружили по лагерной территории, потом, махнув дружно хвостами, стали стремительно удаляться по солнечной золотой дорожке к горизонту.
   Оксана всё подшучивала над подругой:
   - Ты, значит, совсем ничего не боишься: ни дельфинов, ни медуз, ни этих, как их? Которые такие корявые, под ноги лезут... Раки, крабы... Никого?
   Игорь стоял так близко, растирался полотенцем, играя на виду у всех девчонок сильными мышцами. Женька, не отрываясь, смотрела на его загорелую спину.
   - Никого. - Прошептала Аня.
   - Правда, никого? - не унималась почему-то Оксана.
   - Я боюсь... холодных глаз. - Чётко выговорила Аня. Потом завернулась в полотенце и пошла под тент. В тень.
   После тихого часа она не захотела вставать. Потом стала просить Наташу, чтобы ей разрешили остаться в корпусе во время вечернего купания.
   - Что случилось? Я не могу оставить тебя одну без присмотра.
   - Я не могу купаться. И на солнце мне плохо.
   - Всё понятно, но посидеть под тентом ты можешь!
   - Не могу... - Аня почти плакала. - Ну, пожалуйста! Ну, Наташенька! Ведь это можно понять? Я посижу здесь тихо-тихо, как мышка! Я никуда не буду выходить.
   - Нельзя! Запрещено детям в корпусе оставаться!
   В это время на пороге появился Игорь. Аня готова была сквозь землю провалиться. Или у всех на виду броситься к нему в объятья.
   - Что опять происходит? Уже все построились. Вас только ждут.
   - Она не хочет идти на море.
   - Не могу. - Тихо, но упрямо поправила вожатую Аня.
   - Наташа, идите на море потихоньку, я догоню отряд. А мы тут сами разберёмся.
   - Но...
   Он так на неё посмотрел, что Наташа покорно вышла, демонстративно плотно закрыв за собой дверь.
   Аня выжидающе смотрела. Малейшее движение навстречу - и она уже горячо и мокро - от слёз дышит в его плечо.
   - Ну, что опять за мокрое царство? Значит, совсем не можешь идти?
   - Совсем. Мне всегда в такие дни плохо, а тут такая жара...
   - Значит...
   - Все нормально. А ты... боялся?
   - Почему я должен этого бояться?
   - А я боялась.
   - Просто та ночь была слишком безрассудной в этом плане. Впредь я постараюсь думать за двоих.
   - Значит, ты не слишком эгоист в этом плане, не считаешь, что всё это лишь женские проблемы?
   - В данном случае это скорее мужские проблемы. Хотя я не идеальный мужчина, как ты правильно заметила, но я гораздо старше. И тебе ещё много неприятного суждено будет узнать обо мне. Только... не сразу. А сейчас мы сделаем вот что. Я запру тебя в своей комнате, и
  ты можешь там поспать до нашего возвращения. Идёт?
   - Идёт.
   Она немного успокоилась, хотя его намёки насторожили. Он знал, что может причинить ей боль, знал, что уже причинил: она будет думать, гадать, бог знает чего напридумает.
   По лестнице спускались молча. Он открыл дверь, пропустил её вперёд. На сей раз в вожатской было хорошо прибрано. Всё на своих местах, стол чистый, посуда на нём - тоже, гитара аккуратно стоит в углу в чехле (как же давно он не брал её в руки! ), кровать аккуратно застелена. Он покопался немного в шкафу, достал шерстяное одеяло.
   - Возьми, укройся. Когда согреешься, станет легче.
   - А почему ты думаешь, что мне холодно?
   - Холодно. От холодных глаз.
   - Так теплее. - Она с удовольствием забралась в его постель, где всё пахло таким родным, таким любимым... Он наклонился и поцеловал её в губы. - Игорь! Ещё один вопрос... А Наташа что подумает?
   - А ты думаешь, Наташа ничего не знает? Плохо ты знаешь Наташу. А теперь спи спокойно.
   Щёлкнул замок, затихли торопливые шаги по коридору, и она почти тут же провалилась в мягкую и тёплую пропасть дремоты...
  
   Проснулась она от лёгкого прикосновения его губ.
   - Уже?
   - Мне жалко было будить тебя, но все пошли на ужин. Твоё отсутствие теперь будет легко заметить.
   - А мне всё равно! - она притянула его за шею к себе, но он приподнял её с кровати.
   - Ты опять противоречишь сама себе? Ну, давай же, поднимайся, надо идти.
   - Опять надо идти... - она потянулась, потом тихо спросила: - Что же ты мне хотел рассказать?
   - Потом. - Он быстро собирался: повесил на спинку кровати пляжное полотенце, натянул чистую футболку... - Аня, нам действительно надо идти. И ещё... Знаешь, у меня такой закон многолетний: я не запираю дверь своей комнаты, когда нахожусь на территории лагеря. Ко мне очень часто запросто забегают мальчишки, то мяч попросить, то гитару, то на компьютере поиграть...
   - Не боишься, что что-нибудь пропадёт?
   - Играю в доверие. Пока получалось.
   - Играешь или доверяешь?
   - Некоторым не доверяю.
   - Сашке и Лёшке?
   - В том числе.
   - Намёк понят...
   Она послушно поднялась, качнула головой, поправляя волосы, проходя мимо, ещё раз как бы случайно коснулась его руки... Но в ответ снова не почувствовала ни малейшего движения.
   После отбоя к Игорю пришла Наташа.
   - Что? - раздраженно спросил.
   - Я обещала отряду долгожданную встречу рассвета.
   - Спасибо, что предупредила.
   - Ты был так занят...
   - Ну и?
   - А они так просили...
   - Что ты повторяешь одно и то же по сто раз! Я всё понял. Завтра встаём в четыре и лезем на гору. Это всё?
   Она медлила, не уходила. Он демонстративно начал разбирать бумаги на столе возле компьютера.
   - Может, помочь? - робко предложила она.
   - Нет, я один прекрасно со всем справляюсь.
   - Я вижу. - Тяжёлый вздох за его спиной. - Ну ладно, я пойду спать. Извини, что помешала.
   - Спокойной ночи.
   Поднимаясь тяжело по лестнице, Наташа почти вслух проговорила: "Вот и всё".
  
   Утром девчонки, как всегда, не могли поднять Юльку. Вернее, это было ещё не утро, Наташа разбудила в полной темноте, долго не могли прийти в себя, вспомнить, что от них требуется.
   - Ну вы же сами этого хотели! Игорь с ребятами уже ждут на улице! - Наташа выбежала из палаты, раздраженно хлопнув дверью.
   Тогда они стали тихонько собираться. Оксанка поёживалась и стягивала с подруги одеяло, Женька уже ухитрилась в полутьме накраситься. Ольга зашикала на Оксану:
   - Пусть остаётся одна!
   Это подействовало как нельзя лучше: Юлька вскочила, моментально влезла в джинсы, но никак не могла найти кроссовки, захныкала:
   - Подождите, я быстро...
   Аня прибежала с балкона:
   - Как там холодно...
   - Возьми с собой одеяло. - Съязвила Женька.
   - Обязательно!
   Нет, у неё не было даже никакой кофточки, самым тёплым оказалось тонкое чёрное трикотажное платье, но оно явно не подходило для такого похода, пришлось натянуть единственный такой удобный коротенький красный сарафанчик. Женька презрительно сощурила кошачьи глаза:
   - У тебя что, даже джинсов нет?
   Внизу их уже действительно ждали мальчишки. Аня последняя сбежала по лестнице и чуть не налетела на стоящего в дверях Андрея.
   Наконец все построились, и Игорь скомандовал:
   - Первый отряд! Короткими перебежками, абсолютно бесшумно вперед!
   Нестройными рядами выбрались за ворота, пошли по дорожке вдоль пустынного утреннего шоссе. По обочинам трещали в высокой сухой траве кузнечики. И кроме них по всему Пионерскому проспекту, казалось, не существовало ни звука: все лагеря ещё спали.
   Рядом с Аней снова оказался Андрей.
   - Тебе же холодно. - Он был в спортивном костюме, снял куртку и накинул ей на плечи.
   - Спасибо...
   Шли довольно долго. Чуть заметно начал синеть на востоке воздух, дышалось свободно и легко: с моря лился призрачный солоноватый ветерок.
   Потом свернули с шоссе, перешли какое-то заброшенное то ли поле, то ли луг с мелкой колючей травкой, наконец добрались до горы.
   - Начинаем подъём! - весело скомандовал Игорь.
   - Это вот туда лезть?! - охнула Юлька. Узенькая тропинка, извиваясь, уходила круто вверх, под ноги осыпался от малейшего движения жёлтый сухой песок вперемешку с рыжей глиной.
   Володя крепко схватил за руку Оксану, и они стали первыми забираться наверх.
   Аня сбросила куртку в руки чуть заторможенному Андрею и скомандовала Юльке:
   - Давай руку!
   Она поднималась легко, словно всю жизнь лазила по горам, мало заботясь о том, что внизу мальчишки хищно смотрели на её загорелые ноги, мелькающие под слишком коротким сарафанчиком.
   Андрей бросился за ними, его тут же стал настигать Сашка, ребята словно хотели доказать друг другу, что каждый так сможет, а уж догнать девчонок... Это было первым делом. Песок взвихрился в пыль, из-под ног сыпались комья глины, срывались вниз.
   - Осторожно! Не увлекайтесь, держите дистанцию! - кричал снизу Игорь.
   Димка и Леший оказались более трусоватыми, чем даже совсем тихие на первый взгляд мальчишки: Костик и очкарик Валера. Девчонкам помогала, как могла, Наташа, Игорь оставался внизу до последнего.
   - А меня кто на буксир возьмет? - захныкала притворно Женька. Она специально дождалась, пока все поднимутся.
   - Да тут же легко! - обернулась Ольга.
   - А мне тяжело. - Упрямо повторила девушка.
   Игорь молча взял её за руку...
   - Ох, красота! - восторженно воскликнула Оля, выбираясь наверх.
   Перед ними расстилался ласково, шелковисто большой луг с ярко светящимися в голубой предрассветной дымке ромашками и пижмой. Ветерок перебирал травы, они шевелились, точно живые, катились волнами то в одну, то в другую сторону. Пахло сладко и пряно какими-то южными растениями, иногда подмешивался знакомый горьковатый привкус полыни и приторный аромат донника. В густых травах трещали и прыгали из-под ног кузнечики. За лугом зеленел большой тёмный виноградник. Всех потянуло, конечно, туда, но Игорь быстро собрал отряд и повернул в другую сторону.
   Подошли к краю луга и охнули: травный ковёр кончался сыпучим обрывом, только уже безо всяких тропинок, а прямо перед ними, как на ладони, лежал весь Пионерский проспект с множеством лагерей и санаториев, которые походили теперь на игрушечные картонные домики, на крохотные искусные макетики. Такими же крохотными, игрушечными казались серебряные пирамидальные тополя, водонапорная башня возле их лагеря, хоздвор со сломанным красно-белым автобусом, строительный кран за соседним домом отдыха, мрачный старый корпус, стоящий на ремонте... А дальше, над самыми макушками ив, у горизонта, чуть заметной узенькой ленточкой голубело море, над которым, немного левее, тянулась розовая полоса.
   - Это солнце? - спросила Женя, не отходящая ни на шаг от Игоря.
   - Нет. - Ответил он. - Солнце будет вон там, слева, над виноградниками.
   Действительно, небо над сочной зеленью уже заметно посветлело, сквозь тёмно-синие полосы облачной завесы пробивались робкие ещё, но такие яркие язычки света. Ребята сбились в тесный кружок, приумолкли, каждому хотелось увидеть солнце первым. Аня оказалась почему-то позади всех, она слишком увлеклась цветами, такими близкими, знакомыми и дорогими с детства ромашками, которые здесь, на юге, стали полной неожиданностью, да ещё по соседству с кудрявым виноградом. Она стала пробираться поближе к краю лужайки, но мальчишки не хотели пускать, она споткнулась о чьи-то ноги, чуть не упала, но вдруг вздрогнула от знакомого удара током в самую ладонь. Быстро обернулась. Игорь, ни о чём не думая, взял её за руку. Будто на этом волшебном лугу, замершем в ожидании появления солнца, они были одни. Только вдвоём. Только настолько вот близко.
   - Вот оно! - вздохнула вдруг где-то там, в первых рядах, Оксана.
   Разрывая очень тяжело, но необратимо последние осколки ночи - тёмные, но уже полупрозрачные тучи, на небо выкатился вдруг ярко-розовый шарик, потом, постепенно поднимаясь всё выше и выше, розовый цвет побледнел, превратился в оранжевый, потом ещё посветлел, словно по волшебству, стал лимонным, встрепенулся, вырос и засверкал ярко и ровно, разливая вокруг, по земле, по небу и по далёкому морю, янтарные брызги - отсветы. И тут же, как будто взмахнули волшебной палочкой, запели в травах и в винограднике птицы, а кузнечики затихли.
   - Ура! - закричали, не сговариваясь, все.
   - Давайте споём гимн солнцу! - скомандовала Наташа, а Игорь почему-то поморщился. Сегодня, после довольно большого перерыва, он держал в руках гитару. Аня всё время хотела спросить, почему он так давно уже не пел...
   - Пусть всегда будет солнце! - дурачась и корча рожи, запели Сашка и Лёшка.
   - А действительно, давайте вспоминать песни про солнце, как в игре... - предложила Оля.
   - Прошу! - Игорь протянул гитару. - Кто первый?
   - Оранжевое небо, оранжевое море, оранжевое солнце, оранжевый верблюд! - выпалил опять Леший, мучая гитару. Сашка хохотал:
   - Особенно про верблюда в кассу! Леший, ты талант!
   - Принимается, - спокойно сказал Игорь. - Дальше.
   - Я на солнышке лежу... - тоненьким голоском запела новенькая девочка Леночка, которая чем-то напоминала Мышку-Норушку.
   - Лапки кверху я держу... - прорычал рядом с ней Димка.
   Гитару вдруг взял Володя.
  
   Никого не пощадила эта осень,
   Даже солнце не в ту сторону упало...
  
   - Но какая же сейчас осень! - воскликнула Женька. - Тоска сплошная.
   - Принимается. - Опять отозвался Игорь.
   - Мальчики побеждают. - Подвела итог Наташа. - Девочки будут отыгрываться?
   - Ну же, девчонки, у меня со слухом туго! - распалилась не на шутку Оксана. - Анна! Ты где? Ты почему молчишь!
   - Ну, если только близко к теме... - Аня взяла гитару, ласково провела по струнам, тихо запела:
   А весною я в ненастья не верю
   И капели не боюсь моросящей.
   А весной линяют разные звери,
   Не линяет только солнечный зайчик.
  
   Потом опять повисла тишина. Лишь в небе прямо над головами крутились какие-то маленькие птички, отчаянно звонко, тоненько заливаясь.
   - Итак, всё-таки побеждает мужская команда. - Медленно проговорил Игорь.
   - Это почему же? - возмутилась Юлька. - Мы лучше них спели!
   - Да,- подтвердила Оксана. - У нас профессионализма больше!
   Тогда Игорь забрал у Анюты гитару, взял красивый стройный аккорд, потом ещё, ещё... Выдержал паузу, окинул девчонок прежним многозначительным взглядом, потом запел, смотря только в бирюзово светящиеся от отражающегося солнца глаза:
  
   Милая моя, солнышко лесное!
   Где, в каких краях встретимся с тобою...
  
   А солнце взлетало всё выше и выше. Оно перекатилось уже правее виноградников, через шоссе, постепенно наполняющееся монотонным шумом, поплыло гордо, величаво через макушки тополей к морю. В бледно-голубом теперь небе носились белоснежные чайки, оглашая бесконечную даль тревожными протяжными криками. Игорь вспомнил, как Анюта говорила о них: "Это не обыкновенные птицы. Не такие, как все. Это души давно ушедших людей. Посмотри, какие они белые! Такими могут быть только души человеческие! И как они плачут..."
   Он сейчас с тревогой смотрел на неё, маленькую, озябшую на утреннем ветру, не догадывающуюся, что не все души остаются такими белоснежными.
   Теперь он накинул ей на вздрагивающие плечи свою куртку. Все снова как-то притихли. Наташа вспомнила, что взяла термос с кофе, налила Ане и Юльке, которая тоже дрожала.
   - Ну, пора нам в лагерь! - она как всегда озабоченно смотрела на часы. - Скоро завтрак, не опоздать бы.
   Назад шли хмурые. Почему - было непонятно. Может, кто-то действительно замёрз, а может, кто-то усиленно прятал свои чувства, растревоженные видением, которое случается в жизни нечасто...
  
   Вечером показывали кино, но в самом начале Ане вдруг стало как-то душно в тёмном зале, она тихонько пробралась на улицу. Щёки горели, немного болела голова. Наклонилась над фонтанчиком, ледяная вода обожгла губы и горло.
   - Что ты делаешь, заболеешь!
   Она вздрогнула. На скамейке под пушистой, низкой сосной сидела Оксана.
   - Ты чего не в зале?
   - Садись.
   - Что-нибудь случилось, Ксюш?
   - Ничего, просто загрустила немного. - Она насмешливо посмотрела. - Или ты думала, что я не умею грустить?
   - Я так думала только в первые дни нашего знакомства.
   - Жаль, что скоро конец смены, и придётся расстаться. У меня не было никогда подруг.
   - У меня тоже.
   - Эта поездка так изменила жизнь, правда?
   - Почему же с такой грустью? Разве ты не была счастлива, когда вернулся Володя?
   - Была. Потом возникли всякие подводные камни... Вобщем, я слишком далеко от того счастья, в котором живёшь сейчас ты.
   - Но...
   - Я бы теперь послушала какую-нибудь хорошую песню.
   - А я бы сейчас искупалась в море.
   Они взглянули друг на друга и засмеялись.
   - Запреты, запреты, одни запреты! - с силой сказала Оксана.
   - Знаешь, когда нас сюда только привезли, я не чувствовала никаких запретов. Пошла одна ночью на море... Оксан, а я ведь тогда хотела утопиться.
   - Вот дура-то! Правда, мне тоже иногда хочется...
   Они опять засмеялись, но уже как-то истерично, неестественно.
   - Вобщем, я тебе завидую. - Заключила Оксана. - Хорошей завистью, ты не подумай. Кстати, ты заметила, как Женька к Игорю клеится? С ней надо быть поосторожней: может наговорить лишнего...
   - Почему?
   - Ты иногда такая наивная, Аня...
   - Здравствуйте, девочки! - раздался вдруг совсем рядом вкрадчивый голос. Обе подружки вздрогнули от неожиданности. Перед ними стояли два незнакомых парня. "Местные", - сразу поняла Аня.
   - О чём спорите, красавицы? - парни обступили скамейку с обеих сторон - ни подняться, ни убежать.
   - О любви. - Спокойно отозвалась Оксана.
   - А! Так это как раз по нашей части! - воскликнул высокий блондин в чёрных джинсах с дырками на коленках. Он присел рядом с Оксаной, пытаясь её обнять. Второй парень, прищурившись, смотрел на Анюту, которую начинал бить нервный озноб.
   - Вы из Джемете? - Оксана же была абсолютно уравновешенна.
   - Из Джемете. - Подтвердил блондин.
   - А чего сегодня пришли? Дискотека ведь завтра.
   - Подарок принесли кой-кому. Это в вашем отряде Шурка Морозов?
   - Да. Только сейчас все в клубе. Проводить?
   - Э, нет! Так не пойдет! Там вожатые. - Парень всё сильнее прижимал Оксану, она будто не сопротивлялась.
   - Если незаметно в клуб проникнуть, не нарвётесь. А если ждать конца фильма - так это слишком долго: там две серии.
   Оксана наконец не выдержала, резко поднялась.
   - Пошли, проводим!
   - А что это у тебя подружка такая неразговорчивая?
   Аня тут же вскочила со скамейки, рядом оказался второй парень. Приблизился. Дохнул в лицо перегаром.
   - Наверное, очень серьёзная!
   Оксана обняла подругу за плечи, они направились к клубу.
   - Она... простудилась просто, горло болит, тяжело разговаривать.
   - Ай-яй-яй! - протянул парень, заглядывающийся на Аню. - Может, я тебя согрею?
   - Заразишься! - слишком резко выдала вдруг Оксана, но они были уже совсем близко от дверей клуба.
   Ребята остановились и тихо заговорили.
   - Не, Тём, мне своя шея дороже Сашкиного пузыря. Я туда сам не попрусь.
   - А если его вызвать?
   - Вот тогда точно на вожатых нарвётесь. И мы то же. - Отпарировала Оксанка.
   - Ладно, тогда передай это Сашке. - Блондин протянул пакет.
   - Тут что-то серьёзное? Ого, тяжело!
   - Подарок на день рождения. - Блондин вдруг прижал Оксану к стене. - Учти: если что - я завтра на дискотеку к вам нагряну, проверю, всё ли ты сделала, как надо.
   - Не беспокойся. Передам.
   Оксана, освобождаясь от грубых рук, потянула Аню к двери клуба, почти силой затолкнула её внутрь. Возле самого входа стоял Игорь. Звучно прозвучал в темноте голос Оксаны:
   - Там местные опять.
   Игорь и Сергей рванулись наружу. Оксанка, воспользовавшись этим, прошмыгнула на "галерку", где сидела вся компания, бросила свёрток на колени Сашке:
   - Держи подарочек!
   - Дура, - огрызнулся тот, - зачем парней вожатым сдала?
   - Ищи теперь твоих парней! И вообще, нечего им тут делать!
   К ним пробрался Володя.
   - Что случилось?
   - Ничего.
   Они совсем забыли об Ане. А та так и стояла возле зашторенного пыльного окна, не в силах пошевелиться.
   - Испугалась? - пробралась наконец к ней Оксана.
   - Оксан, ты меня всё больше удивляешь. Как будто ты - нет?
   - Да что у вас тут происходит? - шептал возмущенно Вовка. Хлопнула дверь, вернулся Сергей.
   - Быстро на места! Что вы делали на территории?
   - Понимаешь, Серёжа... Мне стало вдруг плохо... - начала медленно Оксана, закрывая спиной Аню и неожиданно сильно подталкивая её к двери.
   - Тебе было плохо! - воскликнул Володя, и тут Аня сама не понимая как, очутилась на улице.
   В лицо дохнуло пьянящей свежестью вечера. Под крышей клуба с пронзительным писком носились летучие мыши.
   Она почти столкнулась с Игорем, который хотел уже возвращаться в зал.
   - Ой! - она всё не могла утихомирить свою лихорадку, нервы были на пределе. Поэтому не понимала сейчас, что бросилась в его объятья прямо на ступеньках лестницы парадного входа в клуб...
   - Тихо, тихо, иди сюда... - он увлёк её по узкой боковой дорожке к запасному выходу, потом дальше, в темноту, куда уже не долетали даже отблески фонарей. - Теперь рассказывай, что случилось.
   - Надо было поговорить. Мы с Оксанкой...
   - Это я понял. Эти ребята... Они не обидели вас?
   - Нет... Просто...
   - Ты испугалась. - Он крепче прижал её к себе и поцеловал в висок, прошептал: - Мне иногда так бывает за тебя страшно...
   - А ты не уходи... далеко... - она запрокинула голову, отдавая свои губы его губам, потом покосилась на мрачное здание клуба.
   Он быстро перехватил её взгляд.
   - Убежим отсюда?
   - А можно?
   - Конечно же, нет!
   Он взял её за руку, и они пошли по едва заметной заросшей тропинке вдоль забора. Потом вдруг Игорь остановился. Место было очень глухое: на задворках между корпусом и хозяйственными воротами изолятора. Там в заборе оказались погнуты прутья.
   - Вот здесь они и пролезают к нам. - Игорь легко проник на ту сторону, протянул руку Ане. - Ну же, не бойся!
   А потом они свободно наперегонки бежали уже за территорией лагеря, ноги постепенно стали вязнуть в ещё не остывшем песке, Аня на ходу скинула босоножки. На ветру, вырывающемся из воды, затрепетал ярко-огненный подол её сарафанчика.
   - Нам не попадет за это?
   - Попадёт! - он хотел поймать её, но она ловко увернулась, быстро-быстро побежала к морю, звонко смеясь.
   - Здравствуй, море! - зазвенел её голосок у самой кромки воды.
   Он подбежал, подхватил легко на руки, закружил, целуя то горячие губы, то сияющие от счастья глаза, то пахнущие солёным ветром волосы - всю, всю её!
   Потом бережно опустил на песок.
   - Ты... меня закружил... - выдохнула она.
   - Анютка. Моя Анютка... - только и мог прошептать он, сгорая в пламени её пьянящих рук и губ...
   Потом они сидели на скамейке возле домика спасателей. Слабо шелестело море, облизывая волнами песок. Далеко-далеко у горизонта светилась перламутрово-розовая полоска - всё, что осталось от только что закатившегося солнца.
   - Какой огромный день... - прошептала Аня. - И какой короткий: только что это солнце рождалось у нас на глазах, и вот его опять больше нет...
   - Завтра будет новый рассвет. Ты выйдешь на балкон, посмотришь на солнце и тут же подумаешь, что я тоже в этот миг на него смотрю.
   - А теперь... совсем так, как в первый день... У меня сейчас очень странное ощущение, не знаю, откуда оно, будто стремительно, вот прямо сейчас, у нас на глазах, замыкается какой-то круг. А ты тогда подглядывал за мной, бессовестный!
   - Ты уже тогда была моей. - Он всё целовал нежно её волосы, сладко влажные от морской пены.
   - Так не бывает.
   - Выходит - бывает, раз это случилось с нами.
   - И всё-таки, так хорошо и так тревожно одновременно...
   Она ткнулась носом ему в плечо, затихла. Но дышала тяжело, он догадывался, какие мысли могут посещать сейчас её. Но так не хотелось ни о чём говорить... Их накрыла наконец объёмная, теплая темнота. Чуть слышно, лениво вздыхало море. С берега тянуло прохладой, настоянной на крепком запахе водорослей, с земли поднимался пар от пропитанного дневным жаром песка.
   - Как хорошо... - повторила она. - Так бы и просидела здесь всю ночь с тобой.
   - Когда-нибудь так и будет.
   - Я пессимистка: будет ли? Или круг замкнётся?
   - Один замкнётся. Потом будет всё по-другому. Хочешь, погадаю? - он оживился, взял её руку, стремясь шуткой, детским дурачеством хоть ненадолго сбить ту наползающую неотвратимо пропасть, что уже ложилась между ними с каждым поворотом стрелок на его часах. - Вот она! Дальняя дорога. Я увезу тебя к себе, больше никаких детдомов! Ты войдёшь в мою холостяцкую берлогу и испугаешься.
   - Почему?
   - Потому что, когда я уезжал, как всегда с бала на корабль (с последнего звонка, я имею в виду), то перевернул всю квартиру вверх дном. Я, знаешь, никогда не отличался аккуратностью...
   - Это поправимо. Я люблю убираться и раскладывать всё по своим местам. А дальше, дальше? - её ладошка дрогнула.
   - А дальше я сделаю Вам, сударыня, предложение, а Вы, сударыня, согласитесь. И знаешь, почему? - он стал вдруг предельно серьёзным.
   - Почему?
   - Потому что я никогда никому ещё не делал предложений.
   - Как же так, ведь у тебя...
   - Было очень много женщин? Ты это хочешь сказать? - он помрачнел. - Не хотел я об этом сейчас. Да, было. Одних я ненавидел, других презирал, третьими увлекался, четвёртые меня обманывали... Это была какая-то бесконечная игра. Анечка, это не для тебя, девочка, это всё в прошлом. Я уже другой. Не веришь?
   - А твои родители? Ты никогда не рассказывал о них.
   - Это закрытая для меня тема. Отец - хронический алкоголик, мать ушла к другому, когда я только закончил школу. Я тогда поклялся, что никогда не повторю его путь, даже капли спиртного в рот не возьму.
   - Сдержал слово?
   - Меня считают ненормальным: я не пью даже шампанское в Новый год.
   - Что ты еще хотел рассказать, Игорь?
   На западе над морем погас последний розоватый блик. Там, далеко-далеко у горизонта, сорвалась с воды белая стая чаек, с пронзительным криком полетели огромные птицы над песками, над дюнами, скрылись в зарослях ив. Опять стало тихо.
   - Нам пора, Анюта. Сейчас все уже возвращаются из клуба.
   Они поднялись со скамейки, он взял её за руку.
   - Ну что ты загрустила? Завтра будет новый день. Я ещё чего-нибудь придумаю, чтобы побыть с тобой. - Он вдруг поднял её на руки, понёс быстро по песку к лагерю.
   - Не тяжело?
   - Ты у меня как пушиночка, как перышко чайки! Хочешь, до корпуса донесу?
   - Нет! - она испугалась. - Отпусти меня, сейчас же!
   - Не отпущу!
   - Игорь! Отпусти.
   Он послушно опустил её.
   - И чего ты испугалась?
   Они были уже у самых ворот. В раскидистых ивах, растущих вдоль забора, вдруг заметался ветер.
   - Ну, беги. - Сказал Игорь.
   Она подошла вдруг близко, поцеловала, разливая по губам последние капли жара, потом повернулась... Его вдруг обдало с головы до ног леденящим холодом. Ветер усиливался, путал её светлые, выбеленные солнцем волосы, они непослушными струями лились по плечам.
   - Анюта!
   Она уже не слышала, уходя всё дальше. В ивах завыло: похоже, надвигался шторм.
  
   Утром, действительно, на пляже, не длинной мачте вывесили чёрный круг. Это означало, что детям купаться запрещено: море слишком неспокойно. Но погода была пронзительно ясная, загорали в дюнах, потому что ниже летели, сыпались отовсюду крупинки песка. И даже отсюда было видно, как огромные мохнатые от пены волны сбивают плохо вбитые в песок вышки.
   У девчонок уносило соломенные шляпки, они визжали, мальчишки ещё больше обсыпали их песком, они носились от нечего делать по изломам дюн, Наташа не в силах была их успокоить, а Игорь после очередного натиска прибоя бросился отвязывать и вытаскивать на берег спасательную лодку. Там, внизу, ветер отчаянно трепал всё подряд: лагерный флажок на коньке домика спасателей, фанерные навесы, упрямые густые волосы Игоря... Аню опять посетило чувство безотчётного губительного ужаса, граничащего с пьянящим восторгом, захотелось броситься в эти огромные шальные волны и побороться с ними. А если проиграть - пусть!
   После обеда в тихий час все были несколько взбудоражены. Обычно купание утомляло, жара размаривала, и даже первый отряд засыпал без труда, теперь же девчонки вразнобой болтали, обсуждая шторм, а некоторые просто тревожно прислушивались к жутковатому завыванию ветра в стеклах.
   Вдруг в палату вошла Аня с гитарой в руках.
   - Это ещё что за привилегии? - не упустила случая съязвить Женька.
   - Я обещала одному человеку спеть. - Аня подсела на кровать к Оксане. - Только тихонечко, ладно?
   - Сейчас прибежит кто-нибудь из вожатых и будет ругаться. - Сказала вечно всего боящаяся Леночка.
   - Все официально: Наташа разрешила.
   - Анюта! Спой что-нибудь такое... чтоб за душу брало! - Попросила Оксана.
   - Про любовь! - подхватила мечтательно Юлька.
   - Про любовь... - Анюта нежно перебирала струны, так привыкшие к рукам Игоря. - Это будет премьера. Уж не взыщите, если что... - гитара послушно зазвучала под её тоненькими пальчиками.
  
   Я не хочу, чтобы ты уходил
   В холод и в солнце, в дожди и ненастье.
   Я не хочу, чтобы ты уходил
   И уносил мое хрупкое счастье.
   Знаю, что дни пролетят без следа,
   Но на отсрочку любую надеюсь.
   Только с тобою беда - не беда.
   Только в твоих я руках отогреюсь.
   Всякое будет - хватило бы сил!
   В холод и солнце, в пургу и ненастье
   Ты сохрани моё хрупкое счастье!
   Я не хочу, чтобы ты уходил.
  
   Последний аккорд давно уже смолк, а в палате стояла глубокая напряжённая тишина. У Оксаны на глазах блестели слёзы.
   - Ну, ты что? - обняла её Аня. - Я тогда не буду больше петь.
   - Откуда такие мысли?
   - А, это я ещё в первой смене написала. У меня все стихи грустные. Были. А сейчас почему-то вовсе не пишется.
   - Ты напиши мне это стихотворение. На память. Пожалуйста.
   - Хорошо....
   - Спой ещё! - попросила Юлька. - Вот ту песню, которую ты пела на горе, когда рассвет встречали.
   Анюта запела: " Я мечтала о морях и кораллах..." Потом девчонки стали просить ещё и ещё, многие подпевали, пожалуй, одна Женька сидела насупившись. Не заметили, как пролетел тихий час.
   Собираясь на полдник, Анюта отдала Оксане сложенный вдвое листок...
   Она начала писать стихи сразу же после гибели родителей. Что может понять и почувствовать пятилетний ребенок? Впрочем, боль и фальшь дети чувствуют особенно остро. Игорь сказал: отец - хронический алкоголик. Её отец погиб тоже в нетрезвом состоянии: они возвращались на машине из гостей, спешили забрать её из садика...
   Детство давно уже расплылось теперь где-то там, далеко огромным ярким пятном, стёрлись многие лица, события... Не помнила она и своих детских стихов. Но одно прочно осталось в памяти благодаря своей ужасающей нелепости и недетской логике. Оно начиналось так: "Чайка бьётся в синей сини, как в огромной паутине..." Эта "синяя синь" теперь, сквозь призму лет, уже не казалась столь явной тавтологией. Почему?..
   Стихи - вечная загадка, даже для того, кто пишет. Она же не писала, не сочиняла что-то специально, она ТАК чувствовала. Просто приходила, как озарение, неожиданно, вдруг первая строчка, а потом уже мысли и эмоции сливались воедино, и - несло, как по течению... Она и рада была бы справиться со всем этим наваждением, но не могла. Это уже не зависело от неё, наверное, это дано было свыше, и неважно, нужно было ли это кому-то ещё. Нужно было ей.
  
   Утро без купания вечером решили компенсировать грандиозной дискотекой. Девчонки наряжались, как на бал. Веселье, какое-то бедовое, неуёмное, вселилось и в Оксанку, и в Анюту, и даже в занудливую Юльку и тихоню Леночку...
   - Давай я тебя накрашу, знаешь, как здорово тогда на празднике Нептуна было!
   - Не хочу, Оксан, не надо!
   - Ну, всё правильно, ты и так красивая.
   Аня надела белое платье, в котором прибежала к Игорю в ту ночь, и теперь почему-то нерешительно стояла перед зеркалом.
   По танцверанде носились цветные огни в море ветра и музыки. Но музыка всё-таки побеждала. Как всегда, этот водоворот мгновенно затянул Аню, они с Оксанкой танцевали, танцевали, танцевали до бесконечности в кругу девчонок.
   Мальчишки тоже были в ударе. По традиции объявили, что в лагере именинник, Сашка с дружками вырвались в центр, стали дурачиться, расталкивая малышей. Но когда начался медленный танец, и они стали приставать к девчонкам - своим и чужим - к ним подошёл Сергей, и ребята, не дожидаясь взбучки, сбежали с танцплощадки.
   - Однако здорово они набрались. - Проводила их взглядом Оксана. - Подарочек помог.
   - А что за подарочек? - наивно спросила Юлька.
   - Самогонка, наверное, водка вряд ли...
   - Зачем же ты отдала ему? - Ане вдруг стало не по себе: вспомнилось, что те местные парни обещали прийти на дискотеку.
   - Не отдала - было бы хуже, поверь! - раздраженно ответила Оксана и пошла танцевать с Володей.
   А к Анюте уже пробирался сквозь толпу Андрей...
   - Потанцуем? Или опять откажешь?
   - Не откажу. Зачем?
   - А почему ты такая...
   - Какая? - Анюта почувствовала, что он как-то слишком свободно, непривычно требовательно обнимает её.
   - Красивая! - выпалил он, и она внезапно поняла, что Сашка угостил и его.
   - Андрей! Зачем ты это сделал...
   - А что, я не человек? Я тоже имею право расслабиться, отдохнуть от всяких... запретов. - Он всё сильней прижимал её к себе. Она стала вырываться.
   - Отпусти!
   - А если не отпущу, тогда что? Позовёшь на помощь своего спасителя? Или спасателя?
   - Да я разговаривать с тобой не хочу, когда ты в таком виде! - воскликнула Аня и вырвалась из его всё-таки неверных рук. Потом прибавила тихо: - Завтра тебе будет противно всё это вспоминать, просто стыдно.
   - Да чего мне стыдиться! - не унимался Андрей. - Того, что я влюбился в тебя, как идиот?
   Аня отступила шаг назад от него. На них глазело столько любопытных... Женька и Ольга, например...
   - Ладно, лети, Жар-птица! Я ещё кого-нибудь поймаю! Юлька! Стой! - он схватил за руку смутившуюся вмиг девушку. - Пошли танцевать!
   Анюта бросилась вон с дискотеки. Стало так нехорошо на душе, будто она прикоснулась сама к этой злосчастной бутылке. Тут же чуть не налетела на Наташу.
   - Ты что, Аня?
   - Так... Не хочу больше танцевать.
   - Я знаю, что ребята слишком разошлись. Сергей опять возле ворот видел местных. Как назло, Игоря в город отправили... Ты иди, посиди хотя бы где-нибудь, если не хочешь танцевать. Только, пожалуйста, не ходи сейчас одна по территории.
   - Я здесь... постою. - Она не могла туда возвращаться.
   К Наташе подошла старшая вожатая, отвела в сторону. Они встревоженно о чём-то заговорили, не обращая внимания на Аню, до которой долетали лишь обрывки фраз сквозь завесу такого длинного медленного танца.
   - Звонили... Там с бензином плохо, во всём городе нет.
   - Мальчишки как назло разгулялись...
   - А отбой в одиннадцать вместо десяти...
   - Почему, неспокойно ведь?
   - Ничего не поделаешь, следи лучше за отрядом, Игоря не будет до утра. А то и дольше...
   Наташа пошла назад, к танцующим, Аня отпрянула от неё в тень широких виноградных листьев, оплетающих скамейки по краям танцплощадки. Потом, несмотря на запрет, ноги понесли её прочь от этого мелькающего света, от этой слишком резкой опять музыки...
   Возле клуба она неожиданно наткнулась на Сашку, Димку и Лешего, они курили, на земле стояла пустая бутылка и банки с пивом. Испугавшись, бросилась бежать, сама не зная, куда.
   - Шурик! Твоя пассия! - засмеялся Леший.
   - Удачный момент. - Проговорил задумчиво и сильно Димка.
   Сашка сопел и судорожно сжимал банку с пивом.
   - Она, небось, к своему понеслась...
   - А вот тут - ошибочка! Его нет в лагере. И не будет до утра.
   - Откуда знаешь? - оживился Сашка.
   - Только что из города звонили, я сам старшую искал, чтобы к телефону позвать. А потом в коридорчике задержался, послушал, о чём речь. У них там проблемы с бензином. Так что поди, успокой девочку!
   - Иди ты... - проворчал Сашка, но задумался. От волненья у него дрожали руки...
  
   Аня не знала точно, куда идёт и зачем. Это была та едва приметная тропинка, по которой они вчера брели с Игорем. Обошла корпус, выбралась к самому забору, за которым кончалась территория лагеря, медленно, словно во сне, пошла вдоль него. Ноги вязли в суховатой цепкой траве. Темнота почему-то нисколько не пугала.
   Она бывала здесь. Но только в первой смене. Здесь можно было спокойно привести в порядок свои чувства, сбить хоть как-то слишком надрывные эмоции. Здесь можно было остаться только наедине с собой.
   Хотя место наводило мрачные мысли: с одной стороны - железный, давно не крашенный лагерный забор, с другой - деревянный забор, ведущий к изолятору, за ним - корты, чуть дальше - запасные ворота на огромном ржавом замке, через которые вывозили иногда мусор. Но между всеми этими нагромождениями находился большой полукруглый с буйной сочной травой луг, а на нем росли, хоть и редкие, но такие милые полевые цветы. Она сорвала небольшую ромашку, прислонившись к забору, задумчиво перебирала лепестки. Они издавали едва уловимый сладковатый аромат...
   Тишину нарушал вой ветра и глухой рокот дискотеки, проникающий даже сюда, но всё-таки в траве чуть слышны были кузнечики. А ещё глухие раскаты бьющихся очень сильно волн перелетали через дюны.
   Она стала собирать цветы, чтобы поставить их в палате на тумбочку. Улыбнулась, вспомнив огромный букет роз, который принёс Игорь в день её рождения. Казалось, это было так давно... Цветы ласкали руки, она мысленно разговаривала с ними. Голова тихо кружилась от пряного воздуха луга и нахлынувших внезапно таких тёплых воспоминаний. Казалось, постепенно уходит неприятно-серое, почти чёрное, что забралось в душу после разговора с Андреем...
   Она так глубоко погрузилась в свои мысли - видения, что не почувствовала шороха позади себя. Ощущение реальности вернулось только тогда, когда сзади её вдруг кто-то грубо схватил, заламывая руки, резко бросил на землю, наваливаясь сверху... Щёку жёстко царапнула сухая трава...
   Несколько секунд она ещё не понимала, сон это или явь, потом затрещала тонкая материя её белого платья, она, обретая наконец силы, стала вырываться, отталкивать от себя эти влажные грубые руки, попыталась закричать, но вышел лишь какой-то нелепый хрип, тут же неверный с хрипотцой голос предупредил:
   - Только пикни! - и сильно прижал её голову к земле. В рот начал набиваться песок...
   Она отчаянно билась и царапалась. На миг ей удалось освободиться, она перевернулась, кинулась в сторону, хватаясь за холодный прут забора, но тут же была опрокинута обратно в колючую траву. В лицо ей жарко дохнули перегаром, она пыталась разглядеть нападающего, но он ловко переворачивал её всё время лицом вниз. И всё рвал, рвал с какой-то дикой злостью платье, коснулся груди... Она отчаянно закричала. Но вой ветра заглушал всё. Кажется, она умоляла его о чём-то, но он был слишком разгорячён и нетрезв: каждое её движение только распаляло его, и он с новой силой прижимал и прижимал её к земле.
   Она почувствовала горячие руки где-то внизу, он пытался раздвинуть ноги, рванул резинку трусиков, встряхнул, словно куклу, и тупая боль овладела ослабевшим враз телом...
   По лицу предательски хлестали полевые цветы, кажется, в борьбе они скатились в заросли крапивы... Она уже не кричала, а просто задыхалась в слезах. Он почувствовал спад сопротивления, стал вдруг наигранно-ласковым.
   - Вот так, умница моя...
   Голос показался знакомым. Только где она могла слышать его? Дрожащие похотливые руки жадно рыскали по её полуобнаженному телу, она опять попыталась перевернуться, но тут же
  острая боль пронзила где-то там, внизу. Она судорожно сжала колени, и поняла, что это конец: сил больше не оставалось. И вот тут будто что-то разбилось внутри неё, лопнула какая-то пружина, она бесполезно слабо прошептала:
   - Нет...
   Он дышал часто и с надрывом. Она задыхалась, понимая, что надо попытаться сделать последнее усилие... И вдруг рванулась так, что он охнул.
   - Ах ты, сука!
   И тогда, в порыве бешеной ярости и жажды мести, он сильно ударил её по лицу. Она буквально отлетела в сторону, ударилась о железо забора. Но ему показалось этого мало: он продолжал бить её, снимая накопившееся напряжение. Падая, она почувствовала во рту кисловатый привкус крови. И это было её последнее ощущение на этой неблагодарной земле...
  
   После отбоя Наташа никак не могла успокоить мальчишек. Они были настолько взбудоражены, что даже Сергей, пришедший на помощь, не мог справиться с этим кричащим, слоняющимся по коридору и туалету стадом. Она проклинала начальство, продлившее дискотеку, Игоря, кончившийся бензин, этот бедный несчастный Краснодарский край - всё и всех.
   - Прекратить хождение! - наконец раздался строгий окрик старшей вожатой. Это ненадолго помогло: Наташа успела выключить в палате свет. Но как только Ольга ушла, поднялась прежняя возня.
   - Всё! Я иду за начальником! - крикнула изо всех сил Наталья.
   Мальчишки будто присмирели, понимая, что им не поздоровится, если начальник лагеря узнает о том, как они отметили день рождения Сашки.
   - Ладно, баста! - скомандовал Димка.
   - Ложимся. - Неверным голосом подтвердил Леший.
   Наташа стояла в дверях, как часовой, вглядываясь в каждую кровать. Сашка, кажется, уже спал, или притворялся, завернувшись в одеяло с головой. Вяло возились остальные ребята.
   - Наташенька! Ты такая справедливая... Ну, только... чуточку занудливая... - она с трудом узнала голос Андрея.
   - Господи! Тебя-то как угораздило?
   - Друзья...
   - Это они-то тебе друзья? - подал голос Володя. - С каких это пор?
   - С сегодняшнего дня. - Заявил Димка. - А ты заткнись, праведник!
   - Не надо ссориться... - вяло заметил Андрей. - Я больше не буду. Правда, Наташенька...
   - Он завтра же исправится! - хохотнул Леший.
   - Тебя не спрошу! - встрепенулся Андрей.
   - Что?! - приподнялся с кровати Леший.
   Опять слово за слово начиналась перебранка. Наташа снова еле разняла их.
   Она провозилась в палате мальчишек больше часа. Ноги уже не держали. Сергей отправил её спать. Но надо было еще подняться к девочкам...
   - Там все спят. - Бросила Ольга, сбегая вниз по лестнице. - Я к начальству, пора и вам расходиться.
   Наконец-то в корпусе восстановилась блаженная дремотная тишина... Лишь подвывал за окнами всё не утихающий ветер.
  
   Первое, что она услышала, был отчаянный треск кузнечиков. Где-то над головой. Или внутри неё? Этот треск разрывал голову на части, грохотал, гудел, потом снова исчезал куда-то, потом они стрекотали, как по команде, с новой силой. С трудом разлепила отяжелевшие веки. Смутно увидела прямо над собой огромное чёрное небо. Потом это небо поплыло куда-то вбок, стало падать на неё, наваливаться всей своей тяжестью, бесконечностью. В голове зашумело море...
   Постепенно возвращались и другие ощущения. Она почувствовала холод, пробирающий до костей, до самой души, попробовала приподняться, но тупая боль и слабость повалили снова в ледяную росную траву.
   Опять возле самого уха громко затрещали кузнечики... Тогда она стала удивлённо гладить эту шершавую траву. Между пальцев текла роса. Где-то в кустах за забором завозились, попискивая недовольно, летучие мыши, и снова стало тихо.
   Сколько прошло времени? Час? Два? Бесконечность. Наконец ей удалось приподняться, перехватывая железные обжигающие руки прутья забора.
   Всё тело ныло тупой, горячей болью, оно было будто не её, будто чужое, казалось, что она находится где-то отдельно от него. Снова начал бить озноб, она пыталась собрать на груди лоскутки изорванного платья и не могла... Внезапная острая боль в паху напомнила, что тело всё-таки ещё принадлежит ей. Удивленно она посмотрела на свои ноги, на подол платья, перепачканного кровью... И всё вспомнила. Но слёз больше не было, просто горло перехватило сильнейшее удушье. Она сразу поняла, что надо делать.
   Перебирая прутья забора, не обращая внимания на боль в правой руке, она сделала шаг, другой... Идти было невыносимо трудно, в тяжёлой голове шипело и гудело, ноги не слушались. Она ничего не осознавала, ничего не видела вокруг, но упорно шла и шла, зная твёрдо лишь одно: надо дойти до моря. А потом войти в него. И ради этого надо стерпеть сейчас боль.
   И дошла бы, если бы её не увидела возвращающаяся с ночного дежурства в изоляторе медсестра. Та самая, которая когда-то перевязывала ей ногу.
   - Боже мой, да что же это! Да кто же это тебя так?! - закричала она. - Галина Петровна! Скорее! Кто-нибудь! Помогите!
   Из изолятора выбежала врач, вдвоём они подхватили Анюту, но она стала отчаянно сопротивляться.
   - Не надо... Оставьте... Я не хочу...
   - Да что же это!
   - Маша! Помоги!
   Голоса резали голову на части, потом ещё ослепительно вспыхнул свет...
   - Воды! Живо! - командовала врач. - Кладите её на кушетку! Осторожнее, неизвестно, какие там повреждения...
   На неё обрушился белоснежный потолок, нестерпимо резко запахло спиртом. Её с трудом уложили, но она поднялась, всё хотела вырваться. Потом посмотрела на врача расширившимися от ужаса глазами и закричала:
   - Нет!!!
   Началась истерика. Она билась, плакала, рвалась из рук медсестёр, потом вдруг в изнеможении упала. Ей сделали укол, но после этого, хоть и помутнело немного сознание, зато вернулась боль в теле. Как из тумана, доносились слова.
   - Маша! Воды и спирта! Промой рану.
   - Да она вся в ссадинах и царапинах! Её избили...
   - Хорошо, если бы просто избили.
   - Ох...
   - Прекратите охать! Вату несите!
   Кажется, молоденькая медсестра плакала.
   - В нашем лагере такого ещё не было...
   - Чтоб ему, паразиту...
   - В город надо звонить, вот что.
   Дальше она не расслышала. Провалилась на мгновение в полную темноту. А когда вынырнула, бурлящий поток в голове будто взорвался. Ей вдруг снова почудилось, что по её телу скользят эти мерзкие влажные руки. "Не хочу, мамочка, больно, как же больно..." Она застонала, перегнулась вниз, через край кушетки: её вырвало...
  
  
   Оксана проснулась внезапно от звона стекла. Приподнялась на локте, напряжённо прислушиваясь. Тихо. "Наверное, приснилось", - смутно подумала, и тут взгляд упал на кровать Ани. Пусто, даже не тронуто покрывало. Потянулась за часами. Было ещё темно, она подошла к балкону, чтобы различить стрелки. Начало пятого. Она заволновалась: если Аня и задерживалась пару раз с Игорем, то только до отбоя, не больше. Как правило, она дожидалась возвращения подруги, а вот сегодня уснула, как убитая, после этой длинной дискотеки, на которой они всё время танцевали с Володей.
   Оксана оглядела палату. Девчонки безмятежно спали. Утренний сон самый крепкий. Что же разбудило её? Потом она поняла: постукивала на ветру неплотно прикрытая балконная дверь. Она тихо, чтобы никого не разбудить, вышла на балкон. Может, они сидят на лавочке возле корпуса? Но там никого не было. Темнота над морем уже становилась полупрозрачной, синей: скоро должно светать.
   Вдруг внизу, у мальчишек, кто-то задвигался. Скрипнула балконная дверь. Кому-то тоже не спалось. Кверху потянулся дымок сигареты. Всё понятно. Оксана уже хотела возвращаться в палату, но что-то остановило её. Послышался приглушенный разговор, видно начатый раньше.
   - Да не дрожи ты, как побитый пес! Смотреть противно!
   Она узнала голос Димки. Другой голос принадлежал, конечно, Сашке.
   - Я не хотел... Такая злость вдруг напала! Она меня разозлила, понимаешь? Она меня всё время злила, ещё с первой смены!
   - С чего ты решил, что прибил её? Дурак, зачем ты вообще её бил? Трахнул бы и всё!
   - Шустрый ты больно на словах! Поди, трахни её, когда она кусается и царапается, как сука!
   - Она узнала тебя?
   - Кажется, нет... Я старался все время её лицом в землю...
   - Так чего же ты слюни распустил? Чего ты тут стоишь, ноешь? Никто ничего не узнает! Свалим всё на местных, если что.
   - А если я её прибил?
   - Ничего с ней не сделается! Очухается. Потом сама же молчать будет, девчонки об этом всегда молчат!
   Оксанка не дослушала этого гнусного разговора до конца. Бросилась вон из палаты, на ходу натягивая халат. Первое, что пришло в голову, это ворваться и набить морду Сашке. Потом она поняла, что не это сейчас главное. Добежала до Наташиной вожатской, стала колотить кулаками в дверь...
   Дверь распахнулась наконец. Её душили слёзы, она говорила слишком сбивчиво, Наташа умоляла повторить. А когда поняла наконец, как была, в спешно накинутом халатике, побежала вниз. Оксана - за ней.
   Внизу она крикнула:
   - Наташа, а Игорь?
   - Что ты, его же нет в лагере! Они ещё вчера застряли в городе.
   У них даже не возникло мысли отправиться к ребятам или поднимать кого-то ещё из вожатых. Думали сейчас только об Анюте.
   - Где же она может быть? - они выбежали из корпуса.
   - Он говорил что-то о пустыре за изолятором.
   Бросились к изолятору. Там издалека уже чувствовалась паника. Ярко горел свет во всех помещениях, хотя заметно быстро светало, метались медсестры. Увидев Оксану, врач сердито закричала:
   - Наташа! Отправь девочку в корпус! Не за чем ей тут быть!
   - Но это моя подруга! - Оксана, в полузастёгнутом халатике, с разметавшимися спутанными со сна волосами походила на разьярённую фурию. - Что с ней? Я должна знать!
   - Оксана, успокойся! - у Наташи у самой дрожали руки. - Посиди в холле, я всё узнаю, нельзя же так...
   Врач взглядом пригласила Наташу в приёмную.
   - Где Аня?
   - Мы нашли её возле изолятора. Она в очень плохом состоянии. Я делаю ей третий укол успокоительного, почти ничего не действует. Забывается на короткое время, потом снова начинается истерика. Она сильно избита, явное сотрясение мозга, много мелких царапин, в паху глубокая рана от какого-то режущего предмета. Потеря крови...
   - Боже мой... К ней нельзя?
   - Нет, похоже, она сейчас немного успокоилась.
   - Я его убью! - в дверях стояла Оксана, которая, несомненно, всё слышала.
   - Оксана, я тебя умоляю! Не делай глупостей!
   - Маша, дай девочке валерианки и посидите с ней там, снаружи, - скомандовала врач. - Пойдём, Наташа.
   Наталья не узнала Анюту в этой разметавшейся на кровати фигурке. Она была белее простыней, и тем резче выделялись на фоне этой мертвенной белизны страшные кровоподтёки на лице. Болезненно припухшие губы что-то лихорадочно шептали, поцарапанные руки судорожно сжимали пододеяльник.
   - Боже мой... - снова прошептала Наташа.
   Они вышли в коридор. Врач сказала:
   - Это затишье ненадолго. Я уже позвонила в "скорую". Мы оказали первую помощь, дальше должны действовать специалисты: хирург, гинеколог, может, надо будет отправлять её в больницу, в Анапу.
   - Но в таком состоянии...
   - Согласна, в таком состоянии лишние перевозки могут повредить. Но необходимо разрешить некоторые сомнения.
   - Какие? - в горле у Наташи пересохло.
   - Была ли она изнасилована или просто избита?
   - Он не смог! Я слышала их разговор! - опять вмешалась Оксана. - Нет, я его всё-таки убью!
   - Им займется милиция, которую придётся тоже вызывать. - Сказала врач. - В любом случае это тяжкое телесное повреждение, ещё немного - и она могла бы просто истечь кровью. Так что сообщите начальнику, и идите встречайте по дороге "скорую".
  
   Они молча торопливо шли по аллее, миновали административный корпус, Наташа завернула в домик, где жил начальник лагеря, а Оксана осталась ждать "скорую" у главных ворот.
   Но та явно задерживалась. Стало уже совсем светло, даже начинало припекать солнце, до подъёма оставалось чуть меньше часа. Вдруг Оксана вздрогнула всем телом: в воротах вместо "скорой" показался лагерный микроавтобус. Игорь легко выпрыгнул из машины. И тут же встретился с ней глазами.
   - Что? - голос его тут же сел, а Оксана ничего не могла выговорить: губы дрожали, слёзы сами текли и текли по щекам. Он подошёл, стал трясти ее безжалостно за плечи: - Что случилось, Оксана, ну же, говори! Что-то с Аней, да?
   - Да... - прошептала Оксана, и тут же в раскрытые ворота въехала машина "скорой помощи".
   Игорь побледнел и оттолкнул от себя девушку. Дальше делал всё как на автомате: сам остановил машину, сел рядом с водителем, вызвавшись проводить врачей до изолятора. Оксана запоздало бросилась вдогонку ...
   Только когда нестерпимо резко завизжали тормоза "скорой" возле ворот изолятора, с него немного спало оцепенение. По дороге, словно из иного мира, долетали жёсткие слова врачей: "нападение", "изнасилование", "потеря крови", что-то ещё, безжалостно бьющее, но он всё никак не мог осознать до конца, что всё это касается её. Его Анюты...
   Потом врачи быстро прошли мимо него куда-то вглубь, в тёмный узкий коридор, ему же перегородила путь какая-то медсестра, кажется, её звали Маша... В её тёмных от бессонной ночи влажных глазах плавал страх, но она отчаянно не хотела пускать Игоря дальше приёмного отделения. Тогда он опустился на кушетку, обтянутую рыжей больничной клеёнкой и стал ждать. Она села напротив, как сторож.
   Всё это долгое время, пока врачи были там, они не проронили ни слова. По коридору метались белые крылья халатов, нестерпимо, до тошноты пахло спиртом вперемешку с валерианой и ещё чем-то едким, больничным, казённым. На стене тикали старые ходики. Тикали слишком громко...
   Вдруг там, в глубине палаты, забился отчаянный крик. Игорь вздрогнул, рванулся с места, тут же вскочила и медсестра... Крик сломался, но Игорь уже был в дверях, чуть не сбил с ног входящего врача, который спокойно, профессионально-спокойно обратился к нему:
   - Вы её вожатый?
   - Да.
   Пожилой врач устало и как-то мимо посмотрел, глухо сказал:
   - Сядьте. Я хирург, сейчас подойдет гинеколог, потом ваш терапевт... Галина Петровна, кажется?
   - Да.
   - Надо будет составить протокол осмотра для дальнейшего разбирательства в милиции. С моей стороны для жизни девушки ничего угрожающего: небольшой вывих правой руки я вправил, через день-два заживёт, ссадины и синяки тоже пройдут, самое серьёзное - резаная рана в паху... Но и там даже швы не нужны...
   - Нападающий... был вооружен?
   - Не думаю, что это след ножа: слишком неровные края раны. Скорее всего, в результате борьбы она сама поранилась либо об осколок стекла, либо о какой-нибудь железный предмет. Хотя не исключено, что он пытался разорвать ей одежду тем же осколком стекла.
   - А где ваша напарница? - это уже подошла другая врач, стремительная, довольно молодая, с холодно сжатыми губами. Игорь почувствовал, что именно с ней предстоял самый тяжёлый разговор.
   - Моя напарница у начальника лагеря, я думаю, они скоро будут здесь. Но перед этим вы должны поговорить со мной.
   - Что ж, хорошо, хотя я бы предпочла два раза не повторяться, когда будет составляться освидетельствование...
   - Я точно так же отвечаю за жизнь детей своего отряда, как и моя напарница, как и начальник лагеря. А, возможно, даже и в гораздо большей степени... - Игорь говорил жёстко, стальные глаза его точно прожигали насквозь врачей.
   - Расскажите ему всё. - Это подошла Галина Петровна, устало опустилась рядом на кушетку.
   Врач-гинеколог смотрела всё ещё недоверчиво, даже с какой-то неприязнью, однако, начала говорить:
   - Совершено нападение с целью изнасилования. Об этом говорит разорванная одежда, множество ссадин и синяков на груди, бедрах, ногах. Но при осмотре внутренних повреждений не обнаружено. Вероятно, насильник был не слишком опытным. Кстати, сколько ей лет?
   - На этот вопрос я отвечу при составлении официальных документов. - Это была лишь бесполезная озлобленная отсрочка, Игорь прекрасно понимал, на что намекает эта холодная леди.
   Но тут снова заговорила Галина Петровна, доверчиво положив руку на его нервно постукивающую по кушетке ладонь.
   - Игорь, ты должен понять, что всё, что ты услышал сейчас о физическом состоянии Ани, не так важно, как её психическое состояние. Мы до сих пор не можем погасить истерику. Сильнейшие внутривенные препараты лишь на несколько часов выключают её сознание, потом повторяется все заново. Это очень опасно, потому что у неё сотрясение мозга...
   - Неясно, какой степени. - Вставил хирург. - Если в течение суток не прекратится тошнота и не восстановится полностью зрение, девушку обязательно следует госпитализировать, надо будет делать снимок, нет ли более серьёзной черепно-мозговой травмы. Кстати, вы не в курсе, у неё раньше не было сотрясения мозга, скажем, в детстве?
   - Было... - Игорь удивлялся, как он спокойно сидит и выслушивает всё это. - А что... что вы сказали насчёт зрения?
   - Такое бывает при сильном ударе. А нападавший сильно избил девушку. Сейчас реакция на свет очень слабая, но окончательный диагноз может поставить только специалист. И если сотрясение повторное - положение достаточно серьёзное...
   - Игорь, а ты знаешь, кто это сделал?
   В дверях стояла задыхающаяся Оксана. Кажется, она всё слышала.
   - Кто?
   - Сашка Морозов.
   Он почувствовал, как что-то недоброе, почти животное вскипает в нём. И ещё он понял, что должен будет теперь очень долгое время сдерживать в себе это чувство.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я услышала... случайно их разговор с Димкой. Игорь, там начальник лагеря...
   Игоря мягко, но настойчиво попросили идти к отряду, при составлении документов осталась Наташа, холодная леди всё-таки настояла на этом, а ещё его слишком явно выталкивала из стен изолятора Галина Петровна. Он только спросил её в дверях:
   - Мне нельзя её увидеть?
   - Нет. Я думаю, тебе лучше уйти отсюда. Сейчас возникнет столько вопросов... Лучше на них ответить Наташе, ты можешь наломать дров со своим горячим характером.
   Игорь пристально посмотрел на пожилую женщину в белом халате, которую помнил в своём лагере, кажется, ещё с детства.
   - Вы... знаете?
   - Ночью она только твоё имя и повторяла.
   - Так почему же я не могу быть с ней?
   - Я думаю, что она будет ещё очень долго не готова к этой встрече. Чуть позже я прочту тебе лекцию о психических расстройствах женщин, которые подверглись насилию.
   - Но он же не насиловал её!
   - Но она-то этого не знает! Мало того, если попытаться ей сказать, она сейчас и не поверит! А если и поверит, всё равно будет считать себя осквернённой. Потребуется очень много времени и терпения, Игорь. Если ты к ней действительно настолько серьёзно относишься, - тихо прибавила она. - А теперь иди к отряду. Только там тоже не наделай глупостей. Оксана, проследи за ним.
   Только сейчас он увидел рядом стоящую Оксану. Всколыхнула злоба.
   - Ты...
   - Успокойся, Игорь. Я была здесь всю ночь, всё утро, я бегала встречать "скорую", бежала за ней обратно мимо преспокойно спящего корпуса. А потом, я давно уже всё о вас знаю. Не волнуйся, не со слов Ани. Просто она за это время стала для меня лучшей подругой...
   Они медленно шли по дороге к корпусу. Оксана пересказала ему разговор, подслушанный на балконе. Он отсчитывал тяжёлые шаги по асфальту. Дорога казалась бесконечной лентой туманного бреда. И ещё это яркое, слишком яркое солнце, плавающее в листьях серебристых тополей... Всё слишком реально и слишком радостно: эти тополя, эти чайки, кружащие в яркой безоблачной синеве, эти ярко-зелёные сосны и туи по бокам дорожек, эти разноцветные петунии на клумбе возле главного входа в корпус, так остро пахнущие...
   Они на минуту остановились.
   - Значит так. Ты идёшь и поднимаешь девочек, выводишь их вот сюда на эту дорожку перед корпусом. И всё это время молчишь, как немая. Понятно?
   - Но ты...
   - Я всё сделаю сам. Даже если бы я не был вожатым, я должен был бы всё сделать сам. Начальник и старшая пока в изоляторе, я думаю, у нас будет какое-то время... Всё!
   Он поспешно скрылся в корпусе, и она, дрожа всем телом, бросилась за ним.
   В корпусе стояла безмятежно дремотная тишина. До подъёма ещё оставалось несколько минут. На первом этаже дежурил Сергей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Ольга уже побывала здесь.
   - Игорь, ты от начальства? Какие указания?
   - Выводить детей на зарядку и не говорить никому ни слова. Только моего отряда это не касается.
   Потом он очутился в палате мальчишек. Спят. Безмятежно, спокойно. Абсолютно спокойно. Подошёл к Сашкиной кровати. Нет, этот спит не спокойно: подрагивают губы, одеяло совсем сползло, будто и во сне продолжает свою жестокую борьбу...
   Подошёл вплотную.
   - Подъём. - Изо всех сил сжал кулаки, чтобы не сорваться. Снова голос изменил ему. И - второй раз, громко, так, что зазвенело эхо в гудящей голове: - Подъём!!!
   Завозились, заворчали недовольно, босые ноги зашлепали суматошно по полу. Слов он не разбирал, думая лишь об одном: сдержаться, сдержаться, пока сдержаться!
   - Построение возле корпуса! Немедленно! Все вниз!
   Изо всех сил хлопнул дверью. На несколько мгновений снялось напряжение. По лестнице сбегали встревоженные, наскоро одетые девочки. Их тоже подгоняла Оксана.
   И вот первый отряд перед ним. Вот они все: мальчики и девочки, построенные почти по росту, аккуратно, слишком аккуратно. Сашка нервно зевает, нервничает и Леший, только ещё заметнее: глаза убегают. Они всё чувствуют. Зато Димка смотрит вызывающе нагло. Он будет нападать, а не обороняться, это ясно. Девочки зябко поводят плечами. Девочки... А не отправить ли их на зарядку вместе со всеми отрядами? В воздухе плавает напряжение. У Оксаны от слёз и бессонной ночи совсем красные опухшие глаза. Её тихонечко подёгивает за руку Юлька, но Оксана молчит, не мигая, глядит на Игоря.
   Да, пожалуй, он затягивает. В любой момент может вернуться начальство. Но как же начать? Как?
   - Вчера у нас в отряде произошло ЧП. Во время дискотеки... - слова застревали у него в горле. Каждое казённое слово он выталкивал из себя с трудом. Девчонки беспокойно зашептались. Андрей смотрел на Игоря так, что тот не выдержал, всё-таки опустил глаза.
   - Да что же случилось?
   - Я хочу, чтобы виновный рассказал всё сам. - Вот теперь внешне Игорь был вполне спокоен. - Прошу! - он в упор смотрел на Сашку, и тот съёживался под его взглядом. Но молчал.
   - Ну, говори же, трус! Или язык проглотил? - не выдержала всё-таки Оксана. Она вырвалась вперед, Игорь уже не мог её сдерживать. - Говори, говори же, подонок! - она оказалась прямо перед Сашкой. - Говори, а не то я... я не знаю, что с тобой сделаю!
   - Да что за оскорбления такие с утра пораньше? - Димка был смел, как никогда.
   - Действительно, Игорь, объясни. - Протянул Леший.
   - Объясню. - Он последний раз собрался с духом. - Вчера во время дискотеки было совершено нападение на Аню Калинину. Её пытались изнасиловать.
   Тихая Леночка испуганно охнула.
   - Ну а я-то здесь при чём? - вымученно выговорил Сашка.
   - Это сделал ты. - Тихо, но твёрдо сказала Оксана.
   - Да не слушай ты её, Игорь! - захныкал Леший. - Это наверняка местные, помнишь, они приходили на дискотеку? И вчера были.
   - Ничего себе, обвинение! - взорвался Димка. - А где доказательства?
   - Это местные, наверняка... - начал неуверенно Сашка. Но осёкся.
   Поднялся гул. Кто-то возмущался, кто-то что-то шептал опасливо. Из корпуса стали выходить на зарядку другие отряды. Игорь стоял выпрямившись и спокойно ждал, пока все пройдут. Но внезапно его терпению пришёл конец. Он быстро подошёл вплотную к Сашке, схватил его за плечи, приподнял, как пушинку, над землей и поставил, не выпуская из своих рук, лицом к отряду. Все вмиг утихли.
   - Говори, кто это сделал.
   - Игорь, это не...
   - Говори! - он сжал его плечи так, что хрустнули кости.
   - Я же всё слышала, там, на балконе... - проговорила тихо, но внятно Оксана.
   Повисла напряжённая тишина.
   - Это местные. - Настолько уверенно сказал Димка, что никто даже не отозвался на его реплику. Сашка же в железных тисках Игоря начинал дрожать, как побитый щенок.
   - Ну же... - прошептал Игорь, и всем вдруг показалось, что этот большой сильный мужчина сейчас переломит этого жалкого мальчишку пополам.
   - Это сделал я. - Тихо прошептал наконец Сашка и губы его задрожали.
   - Громче! - жёстко приказал Игорь.
   - Это сделал я. - Повторил Сашка, и глаза его, полные слёз, загорелись тихой злобой.
   Слова прозвучали, как выстрел. Игорь разжал руки. Все ждали удара, и он действительно ударил Сашку, не кулаком до боли, а всей ладонью, тыльной стороной то ли по щеке, то ли по уху, но так, что тот отлетел на клумбу и, не устояв на ногах, упал в розовый куст петунии. Отряд молчал в шоке. И тут Сашка, опьянённый безумной ненавистью, поднялся, развернулся лицом к Игорю (только теперь он заметил царапины на его щеке, руках и шее) и стал выкрикивать:
   - А ты сам-то хороший больно? Вожатый называется! Сам с ней путался, по ночам на пляж таскал! Тебе можно, а другим нет? Пожалели шалаву детдомовскую!
   Но он не договорил, снова сбитый с ног, на этот раз Андреем. Завязалась драка. Андрей словно озверел: когда Сашка упал в очередной раз, стал бить его ногами, в живот, в лицо... В один миг к Андрею присоединился Володя, ещё кто-то из ребят. Сообщники же Сашки даже не сдвинулись с места, чтобы помочь своему дружку.
   Девчонки отчаянно кричали. Но Игорь словно окаменел, не желал вмешиваться. Рядом пронзительно визжала Юлька, Оксанка ошеломлённо повторяла:
   - Ну, сделай же что-нибудь, они же убьют его! Игорь, сделай же что-нибудь!
   А по дорожке к корпусу уже бежала Наталья, она тоже что-то отчаянно кричала, за ней - Ольга и начальник лагеря...
   Тогда Игорь подошёл к ослабевшему уже клубку дерущихся и буквально за шиворот вытащил оттуда Сашку. Он дрожал всем телом и размазывал по грязным от земли щекам слёзы вперемешку с сочащейся из разбитой губы кровью.
   - Самосуд устроили?
   Это были уже представители милиции. Но за "самосуд " упрекать никого не стали. Ошалевшего от страха Сашку тут же увели, мрачный начальник вскользь заметил, что остальных свидетелей вызовут чуть позже, а пока отряд должен отправляться на завтрак, а потом как ни в чём не бывало на море.
   - Ну, идите на завтрак. - Отрешённо повторил Игорь Наташе, а сам опустился на скамейку в отрядной беседке.
   В душе было такое опустошение... Как в плохом сне, отряд удалялся, нервно гудя, оглядываясь на него, а он ничего не чувствовал больше, никого не хотел слышать... Он увидел Анюту, вот здесь, рядом, чуть грустную, но такую красивую, она читала стихи, и глаза переливались бирюзой. Зажмурился. Потом почудился плеск волн, она опускала всё глубже и глубже тонкие обнажённые руки в воду, перевешиваясь через борт лодки...
  
   О, как сердце моё тоскует!
   Не смертного ль часа жду?
   А та, что сейчас танцует,
   Непременно будет в аду.
  
   Она смотрела отрешённо, мимо него. Но что же это? Она тогда прочитала ему только последние две строчки, а он так и не вспомнил, что было перед ними. Не придал значения, слишком увлекшись детской игрой в чёртиков и пиратиков. Вспомнил только сейчас. Хотелось стонать от боли и полного бессилия...
   Потом он вдруг невнятно почувствовал чьё-то присутствие.
   Перед ним стояла Оксана. Он вернулся к реальности. Она молча протянула ему сложенный пополам листок и тут же пошла прочь. Игорь развернул, увидел ровный полудетский почерк: "Я не хочу, чтобы ты уходил"... Дочитал до конца... Потом бросился к изолятору.
   Там было так тихо... Врачи из Анапы уже уехали, на кушетке в приёмной дремала Маша, Галины Петровны не было видно. Игорь на цыпочках пробирался по узкому пустынному коридору. Вот и палата в самом конце, дверь чуть приоткрыта... Сердце остановилось. Он потянул на себя ручку двери...
   Она спала. Совсем как тогда, в их первую ночь, тревожно, вздрагивая и всхлипывая во сне. По подушке разметались пшеничные пряди. Но лицо... Было совсем неузнаваемым: многочисленные царапины и кровоподтёки, опухшие губы... Забинтованная тонкая рука поверх пододеяльника. Другая беспомощно свесилась с постели.
   Игорь не удержался: осторожно взял эту руку, поднёс к губам, стал тихонечко целовать кончики пальчиков.
   - Анютка... Прости меня! Прости, что не уберёг, девочка...
   Она тихо всхлипнула во сне и вдруг медленно открыла мутные глаза. Он затаил дыхание.
   Она смотрела на него какими-то невидящими, неузнающими, совершенно бесцветными глазами. Потом вырвала руку, привстала в постели, пыталась что-то понять, но, видно, не могла. Он вспомнил слова врача: " Частичная потеря зрения"... Вдруг в этих широко распахнутых глазах заметался безотчетный страх, и его всего будто пронзил насквозь её отчаянный крик:
   - Нет! Не трогай меня!
   - Анюта, это же я...
   - Нет! Нет! Не надо... - она забилась в угол кровати, закрыла лицо руками, стала плакать, метаться, он не знал, что делать, только чувствовал, что совершил только что какую-то роковую ошибку. Потом она с новой силой и отчаянием закричала: - Нет! Нет!
   И тогда в палату вбежала Галина Петровна, Маша со шприцем в руках... Игорь попятился к двери, но и там, в коридоре, его догнал её отчаянный крик:
   - Нет!!!
   Он привалился к стене и закрыл глаза. Бог знает, сколько так простоял. Вот только уйти он не мог.
   - Игорь! - его тормошила Галина Петровна. - Пойдём.
   Она привела его в маленькую ординаторскую, где отдыхали между дежурствами врачи, усадила в кресло, сама села напротив.
   - Будешь пить кофе?
   Он отрицательно покачал головой.
   - А я вот заварю, если не возражаешь: бессонная ночь, и ещё бог знает сколько их впереди.
   - Я думал, ей станет легче, если рядом буду я...
   - Однако, это далеко не так. Я хотела прочитать тебе лекцию, так вот, слушай. Хотя, как педагог, ты сам многое должен знать. Девочка пережила такое... У неё сильный нервный срыв. Ты думаешь, она понимает сейчас, что ты - это ты? Ты - это только обобщённый образ мужчины, а потому врага.
   - Да, я где-то это уже слышал...
   - Поэтому тебе пока лучше не ходить к ней.
   - И как долго?
   - Этого не знает никто. Во-первых, если завтра не будет улучшений с её сотрясением мозга, надо будет всё-таки отправлять в город в стационар. Хотя я лично считаю, что в таком психическом состоянии её вообще нельзя трогать. Если она придет в себя, то может сделать всё что угодно. Кстати, тебе сказали, как мы её нашли?
   - Нет.
   - Она направлялась к морю.
   - Второй раз...
   - Что? У неё уже возникали подобные мысли? Почему?
   - Это длинная история. Со мной не связанная.
   - А нам спешить некуда. Если это настолько упрямая и сильная натура, то тебе придётся дежурить вместе с нами: втроём с девочками мы не справимся, кто-то должен ещё работать на лагерь, а отдыхать тоже надо.
   - Конечно, я буду всегда рядом. Для отряда я сейчас мало что могу сделать... - он сжал руками виски. - Я их видеть сейчас не могу...
   Врач налила себе кофе. Потом всё-таки поставила вторую чашку перед Игорем.
   - А вот это ты напрасно так думаешь. Сейчас кончается завтрак, потом - выход на море. И ты должен быть там, с ними. И в достаточно хорошей форме. Аня же теперь проспит после укола часа три. Ты придёшь в тихий час.
   - Хорошо.
   Он постарался взять себя в руки. Пил кофе, обжигаясь, не чувствуя вкуса. Когда стал уходить, Галина Петровна сказала:
   - Я хочу, чтобы ты знал: может случиться так, что Аня не захочет тебя больше видеть. Совсем. Тут надо учитывать очень хрупкую женскую психику: она считает себя осквернённой, недостойной настоящей чистой любви. Такое часто случается, когда насилуют женщину. От этого распадаются даже самые крепкие браки.
   - Но он же не насиловал её!
   - Я тебе уже говорила, что она этого не знает. А потом, что значит "не насиловал"? В буквальном смысле - нет, но все доводы врачей для неё ничего не будут значить. Произошло насилие над её телом - всё равно! Он подчинил её своей грубой воле. Есть женщины, которые могут позволять прикасаться к себе очень многим мужчинам, они к этому отнесутся с лёгкостью. Но я не думаю, что бы ты полюбил по-настоящему такую женщину? Ведь я тебя достаточно хорошо знаю, Игорь. Насмотрелась за много лет на все твои похождения. И вдруг такая резкая перемена. Значит, наконец ты нашёл свою любовь?
   - И не сберёг её. - Он усиленно растирал пальцами виски, чтобы голова не взорвалась от всего только что услышанного. - Да, Анюта скорее умрёт, чем позволит прикоснуться к себе каким-то грязным грубым рукам... Но не может же всё так внезапно разрушиться?!
   - Ты только не сдавайся раньше времени...
   Он стоял уже в дверях: надо было спешить к отряду. Наташе тоже досталось этой ночью...
   - Спасибо вам, Галина Петровна. Я... не сдамся.
   Подходя к корпусу, он увидел, что весь первый отряд собрался в беседке. Все напряженно замолчали, как по уговору, увидев своего вожатого. Наташа поднялась навстречу, теребя в руках пляжное полотенце.
   - Устала? - отрешённо проговорил он. - Продержишься ещё несколько минут? Я переоденусь и догоню вас.
   - Игорь, а мы должны идти купаться? - сказала Оксана. - Теперь? После всего, что случилось?
   - Должны. - Твёрдо ответил он. - Нам никто не менял режим.
   - А как там Аня? - тихо проговорила Юлька, когда он уже собирался уходить. И тут он почувствовал, как весь отряд окружил его плотным надёжным кольцом. Десятки глаз смотрели в его душу, они могли в любой момент задать любой вопрос и в любой момент помочь, если такая помощь потребуется.
   - Плохо... - что он мог им ответить? Все слова прозвучали бы сейчас не так, как надо. И они это поняли. Вопросов больше не последовало.
   На море отряд отказался всё-таки от купания. Во время же тихого часа их по очереди вызывали к начальнику, где следователь допрашивал Сашку. Туда ходили Оксана, Димка, Леший и Андрей.
   Оксане нечего было скрывать, она только была слишком эмоциональна и вконец взорвалась после того, как ей задали вопрос про отношения потерпевшей с Сашкой.
   Леший всё время ныл и твердил, что он здесь ни при чём, Димка пытался всё отрицать, Андрей вспомнил, как тот ни с того ни с сего начал приглашать его отметить Сашкин день рождения, выпить с ними, хотя друзьями они никогда не были, скорее даже наоборот. Несомненно, верного рыцаря Ани хотели отвлечь, усыпить бдительность. Получилось...
   Потом настал черед Игоря. Он почему-то приготовился заранее к самому худшему.
   Следователь вежливо представился, пригласил сесть.
   - Что вы можете сказать о происшедшем?
   - Ничего, меня не было в лагере по поручению начальства.
   - Ваша характеристика Морозова Александра.
   - Обычный подросток в состоянии ломки: надо что-то доказать, надо чем-то выделиться. Но характер слабый, поэтому выделиться положительным явно не удавалось.
   - Значит, отрицательным он выделялся не раз?
   - Обычные выходки озлобленного, хамоватого парня.
   - Все-то у Вас обычное...
   - Я работаю в школе. В современной школе, не советской.
   Следователь помолчал, едва заметно ухмыльнувшись перед этим.
   - А каковы были отношения Саши с Анной?
   - Конфронтация сильного со слабым, возвышенного, духовного с низменным, отрицательным, вечно раздражённым.
   - Значит, они конфликтовали с самого начала, с первой смены?
   - Да.
   - И вы, как вожатый, никак не пытались пресечь эту конфронтацию?
   - Я не видел в ней ничего серьёзного, учитывая трусоватый, слабый характер Саши. Я думаю, сам бы он никогда не решился на такой поступок.
   - Иными словами, здесь был организатор?
   - Во второй смене у него появился довольно сильный напарник - Дима Мальцев. Безусловный лидер.
   - У него с Анной тоже были неприязненные отношения?
   - Нет. Не было причин.
   - Могла ли Калинина сама как-то спровоцировать нападение?
   Игорь в упор посмотрел на следователя. С минуту молчал, подавляя в себе злость, потом медленно выговорил:
   - Да. Могла. И, знаете, чем? Тем, что она - самая красивая на Земле девушка. И самая беззащитная...
   Следователь теперь так же удивлённо в упор смотрел на Игоря. Потом усмехнулся, перебирая свои бумаги:
   - А каковы были ваши отношения с потерпевшей?
   - А это к делу не относится! - довольно резко ответил Игорь.
   - Хорошо. Вы свободны. Пока у меня нет к вам вопросов.
   Он еле пережил этот вечер, делал всё, словно робот. После отбоя бросился снова в изолятор...
   Три ночи он испытывал эту боль: тонул в мёртвом холоде бездонной черноты падающего неба за окнами пустых больничных палат и тонул в водовороте собственных мыслей и воспоминаний. Он был рядом и так бесконечно далеко. Он вздрагивал от каждого её вскрика, вздоха за прикрытой дверью и ничего не мог сделать, даже войти в эту дверь...
   За эти три дня состояние её несколько улучшилось: зрение восстановилось, вывихнутая рука окрепла и уже не висела беспомощной плетью, от многочисленных царапин и ссадин на теле почти не осталось следа благодаря каким-то чудодейственным травяным примочкам Галины Петровны. Но она всё ещё никого к себе не подпускала близко, кроме врача, и всё это время не проронила ни единого слова.
   Игорь иногда ночами задрёмывал на стуле в коридоре, потом тут же просыпался от одного и того же ощущения: он слышал, как она зовёт его. Он вскакивал, бросался к двери, и в который раз понимал, что это был лишь столь желанный, но столь далёкий от реальности сон. В палате стояла мёртвая тишина: сбитая очередной порцией успокоительных препаратов, Аня спала уже вполне спокойно. Он мог теперь подходить к ней совсем близко, всматриваясь в предрассветной синеве в её осунувшееся бледное лицо, в эти чёрные стрелы подрагивающих ресниц, в эти болезненно сжатые бескровные губы, на эти шелковистые волосы, чуть влажно вьющиеся у виска...
   Обычно Галина Петровна поднималась на час-два раньше отведённого самой себе срока, почти силой уводила Игоря к себе, он тоже упорно молчал. На исходе четвёртой ночи она не выдержала.
   - Вы, я вижу, решили на пару изводить себя? Мало того, что Аня отказывается от еды, у неё уже на пределе гемоглобин, скоро пищу придётся заменять внутривенной глюкозой, так ещё и ты, посмотри, на кого стал похож.
   - На кого?
   - Может, зеркало дать? Или причесать тебя? Или покормить с ложечки? Вот случись что, не дай бог, на море, ты же двух метров не проплывёшь!
   - Проплыву.
   - Игорь, я серьёзно говорю: возьми себя в руки!
   - Хорошо... - он выпил залпом чашку кофе, потом признался: - Я не знаю, как это сделать. Я... устал.
   - А что происходит в отряде?
   - Всё тоже. Дети, как заведённые игрушки, ходят на море, в столовую, на дискотеке сидят от начала до конца на лавочках. С тех пор, как увезли Сашку и Димку, стало спокойно, но....
   - В таком случае, я не узнаю тебя, Игорь. Надо срочно что-то делать, возвращаться как-то к нормальной жизни.
   - Остается несколько дней до конца смены, по-моему, они уже всё решили без меня.
   - Объявили траур? По живому человеку? Значит так. Я второй день не ввожу ей успокоительное, только для сна. Вчера Маша как бы случайно, при ней рассказала мне о Сашке, как проводили следственный эксперимент, что слышала Оксана, что он её не тронул ... Она слушала, восприняла всё вполне спокойно.
   - Скорее, отрешённо. Мне это знакомо.
   - У неё уже вполне адекватные реакции.
   - Но она всё так же молчит?
   - Да. Она просто что-то вбила себе в голову, упрямится. Но сегодня ей придётся заговорить: после обеда к ней придёт следователь. Они звонили ещё раньше, только вчера вечером я дала разрешение на допрос.
   Игорь заволновался.
   - Я должен быть с ней.
   - Нет, присутствовать на допросе будет только лечащий врач. Никого больше. А твоя сейчас задача - привести в порядок отряд, возможно, следователь захочет ещё раз опросить ребят. Возможно, будет ещё один, не очень приятный разговор с вожатыми.
   Он уходил в это солнечное ветреное утро особенно тяжело. Но понимал: никому не придётся сегодня так тяжело, как Ане.
  
   Наташа сидела на скамейке под тентом и задумчиво смотрела на отряд, который в последние тревожные дни был совершенно разобщен. Рядом бессменным караулом сидели Оксана с Володей, Юлька, тихоня Леночка, Оля, Костик и чуть поодаль, хмуро сопя, Леший. Андрей сторонился всех, он ходил бесцельно по всему пляжу, а иногда сидел на ступеньках домика спасателей, пока его оттуда кто-нибудь не прогонял. Остальные купались, загорали, как ни в чём не бывало, девчонками руководила Женька, презрительно вызывающе смотрящая теперь на всех остальных, очень гордящаяся своим лидерством.
   Сегодня было особенно ветрено, но штормового предупреждения не делали, купание не отменили, в воде с отрядом была сама главный плаврук Лена, Наташа напряжённо вглядывалась в сторону дюн, куда направился Андрей. Она так сосредоточилась, что вздрогнула, когда над головой раздался ровный голос:
   - Приготовиться ко второму заходу в воду!
   Оксана резко обернулась:
   - Игорь, что? Что случилось? Ты так... выглядишь сегодня...
   Он был подтянут, причёсан аккуратно, чисто выбрит...
   - Андрей! - вместо ответа крикнул Игорь. - Возвращайся! Мы идём в воду.
   - Я не хочу, - бросил тот, но Игорь сказал ещё раз:
   - Идём.
   Когда мокрые и заметно оживлённые забастовщики вернулись после купания и растянулись на тёплом песке, Наташа снова насторожилась.
   - Как Аня? - тихо спросила Оксана.
   - Лучше. Сегодня приезжает следователь.
   - Он будет допрашивать её? - воскликнул Андрей.
   - Да.
   Оксана поморщилась.
   - Мне было очень неприятно разговаривать с ним. - Созналась тихо. - Я боюсь за Аню.
   - Я тоже. - Сказал Игорь.
   - Да что вы так все всполошились? - вклинилась в их разговор Женька. - Надо же наконец закрыть это дело!
   - Для тебя оно давно закрыто. И никогда не было открыто. - Резко бросил Андрей.
   - Я надеюсь, что для вас всех оно тоже будет закрыто. - Жёстко проговорил вдруг Игорь. - Остаётся несколько дней на море, потом вы будете жалеть о том, что лишний раз не искупались. Плохое забудется, в Москве вас ждёт только мокрая осень и окончание каникул.
   Почему-то никто больше не возражал ему, все послушно купались, лишь Андрей как-то затаился, да Оксана недовольно поджала губы.
   Когда же шли с пляжа в корпус, Игорь непринуждённо болтал всякую чепуху, стараясь избавиться от какого-то неприятного предчувствия. После обеда он понял, что ему некуда деваться: в изолятор идти нельзя, Наташу он видеть не хотел, мальчишки спали или притворялись... Тогда он вышел из корпуса и тихо побрёл по заброшенным аллеям мимо детского садика, мимо прачечной и хоздвора, дошёл до заброшенной беседки, увитой отцветающими розами, опустился на покосившуюся скамейку...
  
   Опять этот слепящий белоснежный потолок... Раньше он не был таким. Тогда... как давно это было? Приходила мама, вот только лица не разобрать, всё серое, да тёмное, одни тёплые руки и какая-то тихая песня, наверное, колыбельная. То темнее, то светлее.
   А вот сегодня такое белое... И снова бесконечный шум моря. Оно теперь ближе, даже чай-ки без конца кричат в шумных узколистных вётлах под окнами. Интересно, сегодня хватит сил встать и дойти до этого полуоткрытого окна, из которого вырывается ветер, остро пах-нущий сырой рыбой? Почему рыбой? Не важно. Вчера сил не хватило: только спустить ноги с кровати и прислушаться: не идёт ли врач. А сегодня должно хватить. Потому что потолок перестал быть серым, и ветер пахнет всё-таки рыбой, а не йодом и спиртом, как всё здесь.
   Она откинула одеяло. Рука больше не болит. Но ноги так плохо слушаются, коленки ватные... Шаг, другой... Вот и подоконник, вот и резкая контрастная зелень ив: ветки бьются прямо в стекло, и действительно, пронзительно кричат чайки... Немного холодно, но это ничего, тогда ведь было гораздо холодней... Тогда? Значит, это всё-таки было?
   - Аня? Ты уже встала? Вот и хорошо...
   Галина Петровна. Она хорошая. Только... не надо! Не надо больше уколов, от которых становится такой тяжёлой голова и таким серым потолок! А на широком подоконнике сидеть гораздо лучше, чем в постели.
   - И всё-таки тебе пока лучше вернуться в кровать. Ты не хочешь поесть?
   Врач провожает обратно. Несколько шагов: уже гораздо легче, это хорошо. Зачем есть? Теперь совсем не видно зелёных ив...
   - И ты не хочешь со мной поговорить?
   О чём? Ведь вы все - из другого мира, вы уже не услышите, не поймете меня. Меня, которой больше не существует. Опять это душное одеяло. Но если его натянуть на подбородок, а потом на лицо - станет совсем темно и тепло, и опять придёт Ничто и вместе с ним - обманчивое спокойное отрешение. А здесь... слишком суетно. Слишком уже не за чем.
   - Аня, я должна хотя бы убедиться, что ты вообще способна говорить. Потому что к тебе приехал следователь, ему надо задать несколько вопросов. Ты можешь сейчас отвечать на вопросы?
   - Могу. - Голос всё-таки несколько изменяет, она прячет холодеющие руки под одеяло, потом снова достает их, теребит пододеяльник.
   - Хорошо, тогда я позову его.
   Зачем всё это? Какой-то худощавый незнакомый мужчина в очках с папкой в руках, тихо и вежливо здоровается, представляется, садится на стул напротив. Хорошо всё-таки, что Галина Петровна не уходит...
   - Ваше полное имя?
   - Калинина Анна Андреевна.
   - Анна Андреевна, что вы можете вспомнить о событиях того вечера, когда на вас было совершено нападение?
   Нападение? Какое нелепое слово. Казённое. А при чём тут нападение? Была боль... Было очень темно и очень больно. Только когда?..
   - Вы ничего не помните? Может, я помогу вам? Давайте начнем с самого начала. В тот вечер была дискотека, так?
   Да, было очень весело, очень хорошая музыка, они с Оксаной одевались, как на бал, они бесконечно танцевали, танцевали...
   - Мы танцевали...
   - С кем вы танцевали?
   - С Андреем...
   - С Андреем Беловым. У вас что-то произошло?
   - Да, мы поссорились... я не помню, почему... Я убежала.
   Она передохнула. Галина Петровна пристально вглядывалась в её усталые мутные глаза.
   - Аня, ты в порядке?
   - Да! Спрашивайте дальше. - Теперь в ней заговорило упрямство, а ещё появилось вдруг желание действительно всё вспомнить. Зачем - она ещё не знала, но - вспомнить, вспомнить, обязательно!
   - Куда вы побежали?
   - К клубу.
   - Там вы никого не встретили?
   В глазах - короткой молнией - страх. Потом быстро-быстро заговорила:
   - Сашку. Сашку Морозова. И Димку, они пили что-то, курили. Я никогда не видела их такими. Я не хотела их видеть.
   - Вы хотите сказать, что они были в нетрезвом состоянии?
   - Наверное. Не знаю. Я не хотела их видеть....
   - Куда вы пошли потом?
   - К корпусу... Нет, за корпус. Там был... есть... такой луг... Ромашки.
   - Вы имеете в виду пустырь между корпусом и кортами возле забора, огораживающего территорию лагеря?
   - Да.
   - Значит, вы собирали ромашки. И что же дальше? Вы кого-то увидели?
   - Нет. Не помню...
   Она прикрыла глаза. Трещали кузнечики. И ветер, ветер! Только этот звук. И аромат цветов и трав. И вдруг шорох по суховатой траве. Шаги? Торопливые, будто налетающие, резко, сразу!
   - Меня сбили с ног. Я упала в траву. Лицом в какую-то колючую траву!
   Она стала задыхаться, потому что эта колкая трава и суховатая земля набивалась в нос, залепляла глаза...
   - Трудно было дышать... Он заломил мне руки за спину, навалился. Было очень больно...
   - Он говорил что-то? Может, угрожал? Вы слышали его голос?
   - Не помню. Нет.
   - Вы видели нападавшего?
   - Нет.
   - Что было дальше?
   - Было очень больно, я пыталась вырваться...
   - Он бил вас?
   - Не знаю. Было больно... Он пытался... он рвал платье. Он разорвал моё белое платье...
   - Ещё что-то вы можете вспомнить? Какие-то подробности?
   - Руки. Дрожащие потные руки... Нет! И голос! Он что-то говорил! Хрипловатый голос, мне показался знакомым...
   - Вы узнали, кому он принадлежал?
   - Нет...
   Она откинулась на подушки, снова закрыла глаза. Внутри всё дрожало, но она не хотела показывать этому человеку, что ей страшно. Кто он такой? Почему он пришёл сюда мучить её? Почему он так близко? А тот? Где тот?
   - Где он?
   - Кто?
   -Я думаю, надо заканчивать. Она ещё очень слаба, для неё это было слишком много. - Вмешалась Галина Петровна.
   - Он бил меня. За что? Почему... - теперь она казалась совершенно опустошённой.
   - Небольшая формальность: подпишите свои показания. Вот здесь.
   Рука будто чужая. А простая шариковая ручка словно сделана из свинца... Снова потемнел потолок. И осторожно закрылась дверь, унося чужие запахи и шаги этого чужого человека.
   - Аня? Ты в порядке? - Галина Петровна считает пульс, он сильно частит. - Я принесу тебе таблетку, ты должна успокоиться и заснуть. Тем более, что уже поздно: через два часа отбой.
   - За что...
   - Успокойся, девочка, это всё уже позади. Тебя больше никто никогда не тронет.
   - Да. Не тронет. Никогда...
   Она закрывает глаза и будто засыпает. Галина Петровна осторожно выходит из палаты, предупреждает Машу:
   - Пока не придёт Игорь, не своди с неё глаз. Сейчас она слишком истощена, но после этого допроса я допускаю какую угодно самую неожиданную реакцию.
   - Галина Петровна, а вы уже не придёте?
   - Ты же знаешь, мне срочно надо в садик, я и так задержалась, там у ребёнка сильный жар, он слишком маленький, могут начаться судороги...
   - Идите, я справлюсь. Если что - внутривенный реланиум?
   - Надеюсь, до этого не дойдет. - И уже в дверях, строго: - Игоря, как всегда, в палату не пускать.
   - Хорошо...
  
   Внезапно в плохо прикрытое окно врывается ветер. Она приподнимается на кровати навстречу этому ветру. Разносит в разные стороны волосы... Как же они мешаются... Вот и тогда... Они слишком цеплялись за траву... Опять эта боль в паху и ниже, там...
   Чёрная трава и белые лоскутки платья. Её белого платья. И опять эти руки по груди, по бёдрам, по ногам...
   Она вскакивает, стон вырывается, но обеими руками приходится зажать самой себе рот. Нет, не надо больше уколов и слепящего потолка! Так темно... Он придёт?
   Она озирается испуганно, но тишина стоит такая, только ветер в рамах посвистывает и скулит. Здесь всегда так скулит ветер?
   Ложится опять в постель, так холодно. Одеяло - до самых глаз. Духота и небытие. Теплее. Но очень душно. Это опять набился в рот песок! И опять наваливается кто-то тяжёлый сзади, так давит, так давит! Трава режет руки, шею, грудь! В голове стоит будто звон.
   Колокола... Они звонили уныло и протяжно в церкви за оградой детдома. Очень часто. Она залезает на тополь, и оттуда хорошо видно эти золотые блестящие купола. И там, на коло-коленке - маленький человечек, будто игрушечный, его дёргают со всех сторон за верёвочки, он будто пляшет... На самом деле, это он дёргает за верёвки огромные неповоротливые языки колоколов, и те начинают стонать и гудеть на всю округу. Вот сегодня - редко, глухо: бам, бам... Без перезвона, только главный колокол: значит, будут отпевать покойника... Она плачет. Слёзы текут сами собой, потому что ей кажется, что там мама и папа... И это по ним плачет глухо большой колокол, и человечек на верёвочках совсем измаялся...
   Открывает глаза и напряжённо всматривается в темноту. Но звон в голове не прекращается. Это от удара о металлический прут забора. Она трогает языком нижнюю губу, из которой тогда сочилась кровь: падая, она прокусила её. И больше нельзя было разговаривать. Не за чем. А вот пришёл этот человек...
   Она вдруг понимает, что это никогда не кончится: этот звон, эта боль, эта кровь, которая страшными тёмными струйками стекает по ногам... Кровь на простыне... Было страшно... Но то была другая кровь. Когда? Другая кровь, другое белое платье, другие руки...
   - Боже, нет!
   Вот тут она срывается с кровати и хватается за холодную ручку двери. Надо убежать от этого звона, там ветер! Он заглушит его! Обязательно! А если ещё примешать рокот моря! О, как это будет хорошо! Море всё примет...
   В коридоре - темно, она на ощупь крадётся, босые ноги чуть обжигает холодный деревянный пол. У выхода сочится свет. Она пробирается мимо ординаторской: Маша спит на кушетке с какой-то книгой в руке. Дальше - дверь на свободу, и она открыта!
   Ветер сбивает с ног. Но плитки дорожки, ведущей к морским воротам такие тёплые! Темно, там - ещё темнее. Но уже никто не сможет догнать! Теперь - слишком много сил, потому что она уже не на земле, потому что это уже не она, а просто тень, вливающаяся в русло бешеного ветра, гонящего песок с дюн, этот ветер поможет и ей, подхватит, понесёт туда, куда необходимо: в блаженную темноту тёплого Ничто.
  
   - Какой бестолковый день.
   - Игорь, ты нервничаешь?
   - Конечно, я ничего не знаю: как прошёл разговор у Ани, как она там... Нам обязательно здесь находиться вдвоём?
   - Раз вызвал сам, значит, обязательно.
   Наташа тоже нервничает: дети сейчас в клубе, там за ними, конечно, присматривают, но мало ли что... После случая с Анютой она всего боится. Правда те, за кого бояться приходится особенно, здесь, следователь в последний раз вызвал для допроса Оксану и Андрея. Оксана совсем измучена: с ней уже поговорили, но она не хочет уходить. Сидит поодаль, хмурая, но решительная и очень раздражённая.
   Выходит Андрей. Он чернее тучи. Он винит в случившемся только себя, и его никто не может в этом разубедить. Не злят даже вопросы о личных взаимоотношениях с потерпевшей. Теперь всё равно. Главное: как там она? Он смотрит вопросительно на Игоря, но тот лишь разводит руками.
   Мимо них важно проходит следователь (как, неужели ни о чём не будет спрашивать больше его?), они готовы уйти, убежать отсюда, но Игоря останавливает начальник лагеря.
   - Все свободны, Наташа, идите к отряду и отводите детей в корпус: через несколько минут закончится кино. А вы зайдите ко мне.
   Ох, как не нравится ему этот напыщенный официальный тон! Он чувствует недоброе.
   Он уже бывал здесь. Строгий кабинет, как у директора школы, как у завуча, он уже сидел на этих стульях и отвечал что-то несуразное и жалкое о том, что был не прав, что подобное поведение не повторится, что на него наговаривают... Но все эти флирты, песни наедине в вожатской, молоденькие практикантки на скамейках вдоль аллеи роз - всё это было, кажется, в другой жизни, или было вовсе не с ним. Он наказан. На сей раз он будет отвечать по-иному.
   - Итак, всё заново? - начальник разговаривает с ним, как с мальчишкой, снисходительно, совсем сейчас неуместно.
   - Что именно?
   - Почему вы скрыли подлог в документах Калининой? Я имею в виду её возраст.
   - Я этого не знал... до некоторых пор.
   - Вот именно, "до некоторых пор"! Хорошо, с начальством детдома я уже имел разговор, учитывая ситуацию, им можно было пойти навстречу с самого начала, не за чем было устраивать все эти маскарады.
   Игорь выжидающе смотрит. Если его это так мало волнует, зачем было заводить разговор? Значит, есть ещё что-то.
   - А больше ни о чём вы не хотите рассказать?
   А, вот оно! Очень хочется узнать из первых рук то, о чём пошли сплетничать в последние дни все - начиная с детей и заканчивая старшей вожатой, праведной Ольгой.
   - Не хочу.
   - Ваше поведение переходит всякие границы. Каждый год...
   - Я знаю, что было каждый год. Мы уже говорили.
   - И теперь вы опускаетесь уже до связи с девочкой из собственного отряда!
   Игорь спокойно смотрит на начальника. Что он может ответить? Что он не опустился, а под-нялся? И не до связи, а до настоящей любви? Такой, что бывает раз в жизни? Он это поймёт?
   - Я не хочу об этом говорить.
   - Значит, вы не хотите объяснить ваше поведение?
   - Какое поведение? - Игорь вдруг в упор смотрит на этого напыщенного пожилого человека, привыкшего к этому мягкому креслу и в лагере, и на основной работе. И вдруг спрашивает: - А вы любите свою жену?
   - Что?
   - Несомненно, любите. Так вот, я тоже люблю свою жену и не допущу, чтобы о ней ходили какие-то грязные слухи и кто-то что-то домысливал и решал за нас.
   - Какую... жену? - он, несомненно, шокирован.
   - Мою гражданскую, как это сейчас принято говорить, жену: Калинину Анну Андреевну.
   Он поднялся, собираясь уходить: в соседнем лагере играла музыка, означающая, что пробил час отбоя.
   - А насчет каждого года... Забудьте. Больше этого никогда не будет. Завтра я принесу вам заявление об уходе. По причинам личного характера.
   - Хорошо, мы ещё поговорим! И, может быть, в другом месте!
   - Хорошо.
   Он спокойно прикрывает за собой дверь и быстро идёт к корпусу: надо посмотреть, как там мальчишки и Наташа, а потом бежать, бежать, бежать! Он и так уже опоздал...
   - Что он сказал тебе?
   Только говорить об этом с Наташей сейчас совсем не хотелось.
   - А ты как думаешь?
   - Я понимаю...
   - Как дети? К мальчишкам я заходил, там спокойно. Только Андрей всё мучается. Но он меня очень просил быстрее идти к Ане.
   - Иди, у меня тоже всё тихо. Иди, Игорь.
   - Спасибо, Наташа...
   А ноги уже несли его по направлению к изолятору. Вот и тёмный коридор, вот и палата... Дверь нараспашку, кровать пуста! Опоздал!
   Он бросился вон, даже не разбудив Машу, всё так же преспокойно спящую...
   Ветер сбил с ног. Он хорошо знал, куда бежать: скрипнули ржавые петли морских ворот, и всё поглотила темнота ночи, разливающаяся от моря по всему берегу.
   Зашуршал под ногами песок, дохнуло в лицо солёной влагой, он до боли в глазах всматривался в край пляжа, там будто маячило что-то белое, словно какая-то призрачная тень скользила по дорожке, ведущей к морю, ускользая всё дальше, растворяясь в темноте. А впереди глухо шумело немного штормящее море...
   Сердце забилось отчаянно, от бега перехватило дыхание, он вспомнил слова Галины Петровны: "Она не хочет жить... Мы нашли её по дороге к морю..." Он бежал, увязая в песке, лихорадочно соображая, что сейчас нельзя испугать её, тогда будет уже невозможно что-либо исправить. Нельзя останавливать силой и нельзя отпускать. Но что же тогда делать?!
  
   Ей казалось, что она бежит, а на самом деле ноги еле переступали. Дыхание совсем сбилось. Не хватало воздуха, хотя его было предостаточно. Эти таблетки и уколы совсем лишили воли и сил. Зачем они делали с ней всё это? Чтобы прошла боль? Чтобы она изменилась? Но ничего ведь уже не изменится, не пройдёт! Так не бывает! И эта боль преследует, бежит за ней тенью по пятам, и остаются на песке кровавые следы...
   Она упрямо шла, утопая уже в мокром песке. Уже таком холодном песке.
   Вот и домик спасателей. Она медленно обошла его кругом, ведя ладонью по шершавым, всё ещё хранящим дневное тепло, доскам. Нет, и этот картонный домик - нереальность. Ветер дунет - и он рассыплется, превратится в прах, соединяясь с песком. Да, именно так и будет!
   Прямо перед ней гудело море. А вот оно было реально и вечно. Воздух пьянил, голова кружилась, сознание уже почти отсутствовало, она будто парила над самой собой, видя всё со стороны. Такое большое и сильное море... Оно было когда-то тёплое, живое, оно и сейчас такое? А сейчас - это когда? Что изменилось?
   Мысли снова начинали путаться. А потом их не осталось вовсе. Только ощущения.
   Она спокойно шла навстречу морю. Уже совсем рядом упала вдруг волна, брызги полетели в лицо, становясь солёными слезами. Но она больше не плакала. Не могла, не умела больше плакать. Все внутри замёрзло, умерло. Эти тяжёлые шаги она уже давно рассчитала. Осталось просто пройти их. И - всё.
   На миг всплыло ясно до предела в сознании: Игорь. Но тут же замёрзшие чувства победил деформированный рассудок: он любил не её. Той Анюты больше не существует. Она была белая и хрустальная, а потом разбилась.
   Ноги обожгла вода. Оказывается, оно не такое уж и тёплое. Она делала первые шаги навстречу, и ей было почти хорошо.
   Море шумело, обступало со всех сторон. Обступала со всех сторон темнота. И вдруг позади почудился тихий шёпот, словно вздох:
   - Анюта, не бросай меня, пожалуйста.
   Ветер налетел, ударил в лицо, она пошатнулась в волне. Встряхнула головой, думая, что это ей померещилось. Но тот же голос уже несколько громче повторил:
   - Не бросай меня, любимая!
   Она медленно, как в полузабытье, обернулась, качаясь по колено в воде. Перед ней у самой кромки воды стоял Игорь. Ветер трепал его жёсткие упрямые волосы.
   - Нет! Не подходи! - обречённо выдохнула она.
   Но он сделал уже несколько шагов в её сторону. Она, покачиваясь в налетающих волнах, отступала дальше в море.
   - Не подходи! - крикнула изо всех сил. - Это не я, меня нет!
   - Конечно, не ты, - он говорил пугающе тихо и спокойно. Плеск волн перебивал его. - Это не ты. Это я, я сам.
   - Меня никогда не было! - она сделала ещё один шаг, волна обдала с головой, плеснула ещё раз в лицо.
   - Меня, пожалуй, тоже. Ведь всё, что ты знала - это было творенье твоей души и твоих рук. - Он уже достаточно глубоко зашел в море. Тяжёлые джинсы намокли и, облепляя ноги, мешали передвигаться. - Поэтому, если ты решила умереть, возьми меня с собой.
   - Не подходи. - Голос её звучал уже гораздо тише и неувереннее. Волны мотали из стороны в сторону подол больничной рубашки, она дрожала и судорожно кусала губы. Ветер задувал откуда-то сбоку, рассыпая по лицу мокрые липкие волосы.
   Вдруг она рассмеялась истерично:
   - Что ж, давай! Пойдём туда, пойдём! Ведь ты же не пойдёшь! Все вы сильные и храбрые только на словах! - её заносило. Она раскачивалась в такт волнам, твердила: - Всё слова! Ничего настоящего! Тот... тоже говорил: моя хорошая, но нет! Я не хочу больше вас слушать! Нет никакой любви! Есть только желание сильного грубого мужчины!
   Он внимательно наблюдал за ней, почти не слушая. Она наклонилась и снова засмеялась, снова волна налетела и сбила её с ног. Вот тут он сделал отчаянный рывок вперёд и с силой схватил её, вынимая из воды, подхватил на руки. Она забилась было, но потом как-то сразу сдалась. Он держал её на руках, чувствуя через мокрую тонкую рубашку всё её хрупкое беззащитное тело, чувствовал дрожь, которая била её. У неё не было выбора, пришлось обхватить его руками за шею. Их глаза оказались теперь близко-близко.
   - Ну что, пойдём? - Спросил он тихо и, не дожидаясь ответа, пошёл глубже в воду. Она молча смотрела на него, как бы испытывая, лишь продолжала покусывать губы. Он выдержал этот взгляд, сделал ещё шаг.
   - Ты... - он чувствовал, как под его рукой бьётся, словно пленённая птица, её сердце. - Ты плачешь, Игорь?
   - Нет. Это брызги. - Он и не пытался прятать от неё своих слёз. И... продолжал идти.
   Вода уже доходила до груди, коснулась её коленок, поднялась выше... И всё-таки он уловил её предательское движение: она невольно прижалась сильнее к нему, когда холодные языки волн лизнули её грудь. Он всё так же, не отрываясь, смотрел в её глаза. И знал, что сейчас нельзя быть слабым или фальшивым. Очередная волна окатила их с головой. Он устоял. Её губы дрожали все сильней.
   Они уже растворялись в этом мраке, в этой чернильной бездне, готовой в любой момент полностью поглотить их, отобрать у них тела и души, мечты и стихи, чувства, тепло, радость и боль, и любовь...
   - Нет! - крик отчаянно забился над его головой, застучал в висках гулко, разбивая холодную пелену, обступившую со всех сторон. - Нет, Игорь! Ты слышишь, нет, нет, нет!!
   О, боже! Как он ждал этого крика! Целую вечность он его ждал!
   Она отчаянно билась в его руках, она протестовала против этой ледяной бездны, она не хотела пропадать в ней! Она снова хотела жить!
   Он быстро вышел на берег, осторожно неся на руках свою драгоценную ношу. Она обнимала его по-детски судорожно крепко за шею, прижималась отчаянно и плакала навзрыд. Он дошёл до домика, опустился на лавочку, не выпуская её. Она плакала долго, но это были уже совсем другие слёзы. Слёзы облегчения, боли, которая начинает отступать. Он осторожно гладил её по голове, успокаивая, убаюкивая, словно ребёнка и украдкой целовал мокрые перепутавшиеся волосы, пахнущие морем.
   Потом она как-то сразу успокоилась, уткнулась лицом в его плечо и только тихо всхлипывала и дрожала всем телом. Он обнимал её, стараясь хоть капельку своего тепла передать этому измученному хрупкому телу. Слова были излишними. Они молчали.
   Над морем плыла непроницаемая ночь. Ветер будто немного утих, но волны всё ещё зловеще обрушивались на кромку берега, и тогда до них долетали холодные брызги. Сколько прошло времени? Он не знал. Холод начал постепенно проникать под мокрую одежду, он заволновался, но боялся нарушить то ли сон, то ли оцепенение, завладевшее Анютой. Он почти не дышал даже, чтобы не потревожить её.
   Но она сама вдруг очнулась и подняла на него блестящие глаза. Над дюнами чуть заметно начало синеть небо. Где-то пронзительно вскрикнула чайка.
   - Что? Ты замёрзла? - он боялся всё ещё говорить, но в её глазах плавала тревога, и эта тревога передалась и ему.
   - Да... - тихо созналась она. - Но я... совершенно не могу идти... Нет сил...
   Он поднялся, не выпуская её, она стала вдруг такой тяжёлой, эти несколько шагов до домика и он прошёл с трудом. На пороге остановился: опять тревожный бедовый взгляд.
   - Игорь, ты меня всё ещё любишь?
   Он вздохнул.
   - Я готов был умереть вместе с тобой.
   - А море... оно ведь... смыло всю грязь?
   - Да. - Он бережно поцеловал её во влажные солёные губы. Нет, сейчас не стоило ничего говорить о том, что никакой грязи нет. Он понял её, этот испытывающий взгляд тёмно-синих глаз. Толкнул дверь, скрипнули ржавые петли, на них дохнуло теплом...
  
   В маленьком домике, пропитанном запахом смолы и водорослей,
  на столе горела свеча.
   Он обращался с ней, как с совсем маленьким беспомощным ребёнком: снял мокрую одежду, нашёл под подушкой на кровати свою запасную рубашку (она оказалась почти до колен), завернул в шерстяное одеяло. Но она всё ещё дрожала, и он не знал: от холода ли или от волнения...
   Он решал сейчас для себя самую сложную задачу: насколько близко можно подойти к ней теперь. И всё тянул время: долго стягивал с себя мокрые джинсы, переодевался в старый спортивный костюм, в котором он спал здесь во время ночных дежурств. Неожиданно Анюта сама помогла ему: поймала в полутьме его руку, потянула к себе:
   - Пожалуйста... согрей меня.
   И снова время перестало существовать... Они уже совсем согрелись, но Игорю всё казалось, что этого тепла мало, он всё сильнее прижимал Анюту к сердцу, будто боялся, что она исчезнет. Потом она вдруг быстро поднялась, однако, не выпуская его руки.
   - Я... не хочу... Не могу оставаться больше здесь.
   - Да, я знаю.
   - И это море... В нём теперь что-то злое.
   - Мы уедем от него далеко-далеко. Сегодня же! Теперь можно.
   Опять, как и в ту ночь, глухо бухнул замок на двери маленького, словно картонного домика, но Аня теперь не обратила никакого внимания на этот звук: всё тянула его за руку... А он всё думал о том, как они вернутся сейчас туда, где, наверное, переполох, где их ищут, где опять будут задавать вопросы...
   Они медленно брели по вязкому песку, её опять покидали силы от непосильного груза всего пережитого. Она часто останавливалась, переводя дыхание, с тревогой вглядывалась в его лицо. Он испытывал такую боль... Неужели в этой сини теперь навсегда поселятся осколки боли и страха? Неужели она уже никогда не сможет смеяться, как прежде?
   - Ты боишься идти туда?
   Она молча кивнула.
   - Знаю. Но ты же со мной!
   Он крепко обнял её за тоненькие плечи, она по-прежнему мягко заглянула сбоку в его глаза, и почудились снова переливы бирюзы в этом потерянном усталом взгляде. Только почудились...
   Он знал, что теперь долго ещё придётся искать в этих больших глазах оттенки синего, ясного, как и в её душе. Он знал, что всё теперь будет не так в его и её жизни. Но как?..
   Позади за воротами глухо шумело море. А впереди, там, далеко, за виноградниками, медленно всходило большое розовое солнце. Начинался новый день.
  
   Киселёва И.В. 1994-2002.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"