Возвращение Золушки.

                                             Сказка для взрослых.

    Опять во дворе завыла сирена, зашуршали надрывно колеса, и он
поморщился невольно от этого навязчивого звука:  привезли очеред-
ного пациента,  а если на "скорой", значит, дело совсем плохо. Он
все  никак  не мог привыкнуть к этим истошным полузвериным крикам
за окнами и по гулким длинным коридорам,  вот и сейчас  на  одной
высокой ноте заметался где-то совсем рядом женский плач. Он опять
отвлекся, а надо было думать наконец о диссертации: хотелось най-
ти что-то  необычное,  сложное,  обязательно  с нарушением именно
женской психики.  Женщины по своей природе  гораздо  многогранее,
сложнее, загадочнее, чем мужчины.
    Он поднялся,  прошелся по своему рабочему кабинету, строгому,
уютно-чистому, сжимая виски пальцами: ночью на дежурстве было не-
легко: пришлось перевести одного больного в корпус Воронцова. От-
туда уже мало кто возвращался к нормальной обычной жизни: там уже
стандартная "психушка",  с ярлыком навсегда.  А его корпус -  это
как приемное отделение, это еще только клиника неврозов.
    Через час зашла дежурная медсестра.
    - Сергей Анатольевич,  вот карта новой пациентки. Собеседова-
ние будете проводить сами?
    Он рассеянно кивнул,  пробежал глазами стандартные  данные  о
больной, еще раз остановился на имени:  " Устименко Татьяна  Ива-
новна..."
    - Бог мой,  девятнадцать лет девочке... Как ее угораздило по-
пасть к нам?
    - Дело почти уголовное,  так что если будут звонить из проку-
ратуры, не  удивляйтесь.  - Медсестра помолчала многозначительно,
потом опустила глаза под его почти раздраженным взглядом,  устало
заговорила: - Два года замужем, муж выпивал изрядно, бил ее, и не
только...
    - И она терпела? А родители, развод? Суд, наконец?
    - Муж взял ее из детдома, оттуда пути сами знаете какие. Вид-
но, она обрадовалась любой возможности вырваться на свободу. Сна-
чала она училась в музыкальном училище, муж вроде бы не возражал.
А через год началось: приводил друзей, скандалы, драки, сексуаль-
ные домогательства.
    - Еще и это...- невнятно пробормотал Сергей.
    - И далеко не все.  За деньги на выпивку он  продавал  ее  на
ночь друзьям-собутыльникам.  А  вчера вечером произошла очередная
разборка, кто-то его ударил бутылкой по голове, он перед этим ус-
пел выхватить нож.  В итоге - два трупа на глазах этой замученной
девочки.  К счастью,  никто не додумался обвинить ее в  убийстве:
соседи хорошо знали это семейство,  да и свидетели нашлись. К нам
ее привезли утром.  Мне все это  рассказали  сотрудники  милиции,
конвоирующие медицинскую машину.  Кстати,  непонятно,  почему она
попала к нам, а не в государственный стационар.
    - А до этого она находилась в милиции?
    - Да, там и началась очень сильная истерика.
    - Допрашивать ее в таком состоянии было  слишком жестоко.
    - Наши органы власти не отличаются сентиментальностью.
    - В настоящий момент она в каком состоянии?
    - Сразу успокоилась после внутривенного реланиума.
    Он поморщился:  не любил сразу же ошарашивать больных сильно-
действующими преператами с наркотическим  эффектом.  Всегда  есть
шанс обойтись без них.
    - Это все?
    - Да,  все  сведения из прокуратуры и из приемного отделения.
Будете говорить с ней сейчас?
    Он быстро поднялся,  взял карту,  щелкнул ручкой.
    - Палата?
    - Десять.
    - Там больше пока никого?
    - Нет.
    - Это к лучшему.
    - Я же знаю ваши правила:  первоначально - изоляция.
    - Да,  да...- рассеянно пробормотал,  направляясь к двери.  -
Заварите мне, пожалуйста, кофе. Страшно болит голова...
    - Ваше дежурство заканчивается, Сергей Анатольевич.
    - Я  знаю,  знаю,  но ведь надо же поговорить с этой Татьяной
Устименко.
    Он был  несколько  удивлен:  думал найдет в палате измученную
худенькую девочку с заплаканными глазами...  Она была не такая, и
он почувствовал на профессионально интуитивном уровне, что ее по-
ложение очень серьезное.
    Она лежала  под капельницей и рассеянно смотрела на вошедшего
врача. Спокойно  внешне,  но  большие карие глаза будто останови-
лись, как у заводной куклы.  По всей  подушке  рассыпались  волны
блестящих  темно-каштановых  волос.  Она была очень красива,  эта
Татьяна Устименко. И все остальное: кровоподтеки у глаз, рта, ца-
рапины и ссадины на шее и руках,  больничное казенное белье, бес-
порядок прически - все это не могло испортить этой  ее  природной
красоты.
    - Здравствуйте.  Я ваш лечащий врач - Сергей Анатольевич, за-
помнили? - хотел улыбнуться,  но вышло как всегда  неестественно.
От первых фраз врача мало что зависит, такие больные могут выдать
какую угодно реакцию. Особенно тонко они чувствуют неискренность,
малейшую фальшь.
    - Мне больно, - еле слышно, как шелест ветра. - Нельзя ли это
убрать? - Глазами показала на капельницу.
    Он облегченно вздохнул,  согласился.  Вынимая иглу,  украдкой
посмотрел.  В ее глазах -  обманчивое  спокойствие  за  осколками
страха.
    - Что вас беспокоит?
    - Жизнь.
    - Жизнь должна беспокоить, это нормально.
    - Но я не хочу жить! Зачем... меня привезли сюда?
    - Для того, чтобы вы снова захотели жить.
    Она усмехнулась, но это не перешло в столь знакомый ему исте-
рический смех.  Потом быстро-быстро заговорила, с надломом, почти
со злостью,  выпрямившись резко в кровати. Он вдруг увидел, какая
она все-таки еще тоненькая хрупкая девочка: холст рубашки скатил-
ся и обнажилось мраморное угловатое плечо.
    - Что вы еще хотите знать,  доктор?  Меня уже спрашивали,  но
это не я убила. Это меня убили. Я не хочу здесь находиться. Похо-
роните меня рядом с мужем,  он мой суженый, единственный, у нас с
ним была любовь!
    Ее понесло, он привычно резко сбил эту нелепую тираду:
    - Группа крови?
    - Первая.- Реакция отличная: нет, это не истерика.
    - Наследственные заболевания?
    - Не знаю. По причине отсутствия родителей. В детдоме писали:
нет. Вредных привычек,  кстати, тоже нет.- Она вдруг закрыла гла-
за, откинулась на подушку, ему на секунду показалось, что это об-
морок.  - Боже, как я от вас от всех устала... Как вы мне все на-
доели... - А вот это уже знакомые слова, вполне привычные.
    И все-таки  он  вышел  из  палаты слегка обескураженный.  Она
слишком спокойна,  слишком рассудительно и четко отвечает на воп-
росы, реакция  слишком  хорошая.  Что-то  за всем этим кроется...
Медсестре на ходу бросил:
    - Десятой не надо ничего сильного пока. Только постоянно сле-
дите за ее состоянием.  - И - для себя одного:  - Посмотрим,  что
будет дальше.
    Ночью по стеклам нещадно барабанил дождь.  Он не мог  уснуть,
долго думал,  наконец принял решение: вплотную заняться диссерта-
цией и для этого взять за основу истории болезни Устименко и Аки-
мовой. Обе - жертвы насилия.

    По стеклам барабанил дождь.  Этот стук пробивался в самую ду-
шу, барабанило по голове.  Она  хотела,  чтобы  прекратился  этот
звук, но он все усиливался.  И тогда она поняла, что это стучит в
дверь ее муж Олег. Побежала открывать, ноги ватные...
    Они ввалились вдвоем со Стасом, оба грязные, мокрые от дождя,
уже достаточно пьяные.  Увидев ее стекленеющие  от  ужаса  глаза,
Олег рассмеялся:
    - Боишься? Значит, уважаешь! Неси быстро кофий... Со сливками!
    Она торопливо собрала, принесла поднос, дрожащими руками ста-
ла наливать кофе в чашки,  но он вырвал чайник, посыпались на пол
блюдца... Она наклонилась поднимать,  а он сильно толкнул  ее  на
ковер,  перед глазами поплыли круги узора. Его руки были жаркие и
очень властные,  он дернул юбку, затрещала ткань, заскользил пот-
ными пальцами по бедрам, разорвал трусики и тряхнул всю ее, слов-
но куклу, раздвигая ноги. Она только пыталась не прокусить зубами
стиснутые губы и не поломать ногти, руками цепляясь бесполезно за
ковер.  Пальцы скользили по ковру:  вперед - назад,  вперед - на-
зад... Мутные круги уже расплывались перед глазами в одно большое
пятно,  когда боль возобновилась.  Она увидела потолок, качнулась
ярко  слепящая  глаза люстра.  Это был уже Стас.  Он бесцеремонно
раздирал халат на груди...  Потолок  скользил  все  быстрее,  все
быстрее прыгали и дергались лампочки в люстре, все тело ныло, ло-
мило и невыносимо тянуло там, внизу... Она все-таки прокусила гу-
бу, кровь потекла струйкой, она закричала и... проснулась.
    Чернота заливает все кругом, мутные извивающиеся тени плавают
в углу и то шуршат,  то шепчут зловеще... Она вскочила с кровати,
вырвалась из палаты и, ничего не видя вокруг, побежала по коридо-
ру.
    Ее остановила медсестра,  но справиться с ней не могла: Тать-
яна рвалась,  билась,  бессвязно шептала:  "Они снова пришли, они
здесь! Они здесь, они живые! Не хочу!.."
    Сергей сквозь  дрему  слышал шум в коридоре,  потом раздались
крики, но он никак не мог подняться. Все-таки это было не его де-
журство. Потом заставил себя.
    В палате N 10 ярко горел свет.  Он оказался там  в  последний
момент, когда ей уже собирались делать второй укол. Властно крик-
нул:
    - Не надо! Выйдите все, пожалуйста.
    Он все-таки здесь пока главный. Медсестры переглянулись недо-
вольно, но подчинились. Они остались одни.
    Испуганный, затравленный взгляд,  дрожащие губы.  Нет  больше
красоты,  есть девочка, которую сильно покалечили. И физически, и
морально. Она совершенно сломана.  Не знает,  что делать,  просто
хочется убежать...
    - Что случилось, Таня? Приснился страшный сон?
    - Сон?..- сомнение. Дрожит и озирается по сторонам.
    - Да,  это был только сон.  Я могу давать тебе лекарства,  от
которых будут сниться красивые,  просто сказочные сны. Но это бу-
дет как наркотик. Ты очень быстро привыкнешь и не сможешь без них
жить.
    - Жить? Но зачем?
    Теперь на нее надо было  по-настоящему  рассердиться.  И  его
действительно это начинало злить.
    - Не смей так говорить!  Ты должна быть сильной! Сильнее этих
подонков, которые сломали тебя. Ты им сдалась?
    - Да.- Абсолютно равнодушно. Или наигранно?
    - Но  их же больше нет!  А ты...  Что ты видела в жизни?  Что
знала?
    - Я знала много такого, чего вам  не узнать.- Яд в голосе.
    Хорошо, она тоже уже злится, значит, его метод начинает дейс-
твовать.
    - Например?
    - Я не хочу об этом говорить. Тем более с вами.
    - Потому что тебе не о чем вспомнить. Ты видела, например мо-
ре? Волны  и парус на горизонте?  Тебе дарили когда-нибудь цветы?
Ты видела глаза влюбленного в тебя мужчины?
    - Хватит, насмотрелась!
    - Не смей так говорить!  Ты ничего этого не видела,  не чувс-
твовала никогда счастья,  любви,  нежности. Ты - женщина, рождена
для всего этого: красоты, гармонии, любви. Ты это можешь понять?
    Он ждал нового взрыва,  а она вдруг заплакала. По-детски, вы-
тирая слезы пальцами, размазывая их по щекам.
    Потом сказала, всхлипывая:
    - Оставьте меня. Я хочу спать.
    - Вот это уже лучше.  - Он поднялся и внимательно посмотрел в
глаза своей пациентке.  Не верил, что истерика так быстро прошла,
ведь всего полчаса назад ее не могли успокоить.  Да,  так и есть:
что-то шальное  плавает  в  этих карих глазах.  Вот и вопрос не к
месту:
    - А здесь выпускают гулять?
    - Этот корпус не тюрьма.  Конечно.  Завтра можно будет  спус-
титься в парк. Он очень красивый.
    - Угу... - она закусила губу.
    Он ждал, когда подействует снотворное.
    Через полчаса  привычно  вернулся к себе.  Спать уже не хоте-
лось. Сел за стол, взял диктофон... Но что-то было не так. Возник
какой-то сбой, слом привычной размеренной жизни. Работалось тяже-
ло, приходилось видеть всякое, но он подавлял собственные эмоции,
восстанавливая эмоции  других.  Это вошло в норму.  Но сейчас он,
психиатр, не мог разобраться в собственной душе.
    Днем на обходе он задержался в палате у еще одной трудной па-
циентки, Ольги Акимовой. Это было изнасилование, девушке 23 года,
но сорвалась очень сильно:  постоянно кричала, плакала, отказыва-
лась от лекарств и еды,  его посещения приводили ее в ужас,  нес-
колько дней его заменяла старшая медсестра Марина Алексеевна,  но
он все-таки продолжал бороться и здесь.  Ольгу привез отец, очень
обеспеченный и очень слабый,  измотанный пожилой человек,  умолял
спасти дочь. Отчасти из-за этого Сергей не хотел отдавать девушку
Воронцову. А  тот  пожимал  плечами и как всегда холодно говорил,
что процесс необратим.
    Вот и сейчас:  мутные глаза, разговаривать не хочет. Он пыта-
ется применить тот же прием,  что и с Татьяной Устименко:  разоз-
лить, чтобы проснулось и взбунтовалось самолюбие.
    - Оля, забудьте все, вы - сильная, вы должны бороться. Вам не
хочется убить того парня?
    - Да, да, убить, конечно же, убить! Всех убить, всех, всех, я
не хочу их... вас видеть, слышите? Нет! Вы - тоже! Вы - тоже!
    - Ольга, я ваш врач! Опомнитесь!
    В ответ - звериный оскал, усмешка, мутные глаза. Марина Алек-
сеевна молча за его спиной набирает шприц.
    - Это вы! Кровопийцы! Кровь, везде кровь! Больно! - она начи-
нает рваться и плакать.  Медсестра делает укол. В данной ситуации
он бессилен и чувствует себя жалким,  полностью подавленным.  Да,
видимо, Воронцов прав. Здесь поможет либо время, либо сильный об-
ратный  стресс.  Либо уже ничего.  В их клинике часто случалось и
такое.
    Он выходит из палаты,  на ходу стаскивая халат. Душно. С Аки-
мовой надо будет через пару недель попробовать  последнее  средс-
тво:  гипноз. Он был всегда противником гипноза: вторжение в соз-
нание человека влияет на подсознание,  а там идут неизвестные не-
обратимые процессы,  это может привести к чему угодно,  вплоть до
изменения личности. Но в данном случае личности уже нет как тако-
вой.  Всё сводится к примитивным ощущениям. Попробовать надо. Это
последний шанс Ольги Акимовой -  бывшей  продавщицы  собственного
магазина, некогда уверенной в завтрашнем дне, милой девушки.
    Нет, в его корпусе "бывших" почти нет. Здесь в основном жены,
обнаружившие любовниц у своих  мужей,  затравленные  журналистки,
матери, потерявшие детей, жертвы различного рода нападений. Это у
Воронцова -  "бывшие".  Они  уже никогда не вернутся к нормальной
жизни, к своей работе,  к своим друзьям и родственникам,  если те
еще от них не отказались.
    А вот,  кстати,  и  он сам:  как всегда аккуратен и подтянут,
несмотря на возраст,  внимательные глубокие глаза на круглом лице
смотрят испытующе... Сухое твердое мужское рукопожатие.
  - Сергей  Анатольевич,  это  по вашему разрешению новенькая в
парке сама по себе разгуливает? Не рановато ли?
    - Да.  - он растерялся. Юрий Юрьевич частенько приводит его в
замешательство. - У нее стабильное состояние.
    - Я так не считаю.
    - Но...
    - Прости, спешу. Акимову не надумал еще переводить?
    - Нет. Попробую гипноз.
    - Который либо вызовет новую бурю,  либо успокоит на пол дня.
Сергей, ты дипломированный специалист, неужели ты не видишь... А,
впрочем, действуй.  Не хочу на тебя давить.  Но только потом себя
не вини.
    И - пошел дальше,  чуть прихрамывая,  но быстро, деловито. На
ходу обернулся, крикнул:
    - За Устименко все-таки смотри внимательнее!

    Сергей никогда не пренебрегал советами Воронцова. У него стаж
работы - вся жизнь, от санитара до главврача огромной клиники. Он
стал искать глазами Татьяну...
    В парке на старых липах только-только  начинали  распускаться
робкие молодые листочки.  Их светлая кружевная зелень успокаивала
и, гуляя волнами по ветру, будто убаюкивала. Дурманно пахло чере-
мухами; чистенькая, седая старушка- уборщица Нина Ивановна сажала
на клумбах резеду,  петунию и душистый табак. Уже начинала проби-
ваться кое-где ее любимая садовая мята,  про которую она пригова-
ривала: " Мята она успокаивает, успокаивает..."
    Всех ли она могла успокоить? Особенно в этой больнице...
    Пациентка из палаты N 10 стояла, прислонившись спиной к шеро-
ховатому стволу старой липы и беспокойно озиралась  по  сторонам.
Когда он подошел, глаза-вишни убежали от него.
    - А, доктор... Вы всех удостаиваете своего личного внимания?
    - По мере возможности и сил. Очень стараюсь.
    - А... - Воронцов прав: в этих глазах - что-то нехорошее. Она
очень  нервничает,  слишком  сильно.  Это было бы заметно даже не
врачу.
    - Татьяна, мне кажется для первого раза хватит...
    Она вдруг отступает на шаг от него,  еще,  еще,  в  глазах  -
взрывается  страх.
    - Я не хочу в палату!
    - Таня, успокойся.
    - Нет. - Она не кричит, просто твердо говорит.
    - Ну хорошо. Тогда мы пройдемся немного вместе.
    - Вы будете за мной следить. - Утверждение.
    - Да, если хотите.
    - Почему?
    - Потому что вы - моя пациентка.

    Они медленно идут рядом по аллее.  Он уводит  ее  от  корпуса
чуть подальше:так надо сейчас, а то она не успокоится. Теперь она
беспомощна и потеряна. Хрупкие плечи опущены, пальцы нервно пере-
бирают пояс больничного халатика.  Волосы,  похоже,  она так и не
расчесывала с того самого  злополучного  вечера,  они  спутались,
кольцами змеятся по ветру.
    Надо как-то ее отвлечь.
    - Вам понравился наш парк?
    - Парк? Ах, да...
    Парка она не видела. Ясно. Значит, тут еще совсем плохо. Надо
что-то поближе к ней самой, чтобы была личная заинтересованность.
Может, даже задеть за живое.
    - Таня, а почему вы бросили музыкальное училище?
    - Я его не бросала. Это он...
    - Муж? Но почему?
    - Не хотел, чтобы я вообще выходила из дома.
    - Но он же не мог заставить...
    - Мог. Он просто сломал мне палец. И я не могла больше играть.
    - Как?! - Сергея передернуло.
    - Просто. Подошел, взял мой указательный палец на правой руке
и сломал кость.
    Она говорила это сухо и жестко, без эмоций, у Сергея же пере-
сохло горло, хотя он иногда выслушивал и не такое.
    - Было  больно...  Но я плакала не от боли и не от того,  что
потом он меня изнасиловал, а от чего-то другого... Я не знаю.
    "В этот день ты потеряла себя, девочка. Поэтому ты плакала."-
подумал Сергей, а вслух надо было говорить опять что-то отвлекаю-
щее. Теперь он был уже не рад, что затеял этот разговор.
    - О, уже время ужина. Придется все-таки вернуться в корпус.
    - Но... я не хочу есть.
    - А я очень хочу. Ты проводишь своего доктора?
    Нет, не  пробить  никакими эмоциями этот взгляд затравленного
зверька. Но по крайней мере, она послушно идет за ним в корпус...

    Он уже давно не уезжал домой.  Больница располагалась в запо-
ведной зоне, среди красивейших лесов и лугов, он жил как на даче,
на его новенькой девятке уже лежал толстый слой пыли.  Куда и за-
чем бы  он поехал?  Женщина,  которую он любил когда-то,  бросила
его, не выдержав соседства с "психопатками", как она их называла,
сестра  недавно  уехала работать в другой город...  Родителей они
давно уже похоронили...
     В его кабинете было все необходимое:  рабочий  стол,  компь-
ютер, прекрасная библиотека, лучшие лекции по психологии и психо-
анализу, нейрохирургии и даже сексопатологии... Увлекался он ког-
да-то  и  Фрейдом и различными полумифическими теориями бессозна-
тельного...  Чего только не было! В углу стоял удобный мягкий ди-
ван, покрытый  его  любимым  шерстяным пледом.  Все эти вещи были
безмолвными свидетелями его многочисленных бессонных ночей.
    Сегодня снова не его дежурство,  но кто знает, что может слу-
читься...
    Он привык спать как пожарный.

    Она лежала в темноте с открытыми глазами. В голове - ни одной
мысли. Разве так бывает? Ни единой.
    Только наплывают  сквозь дрему воспоминания.  Словно кадры из
страшных кинофильмов.  Олег смеется в лицо. Она принимала душ, он
сломал замок и вытащил ее из ванны,  мокрую, еще в пене, поставил
посередине комнаты. Она дрожала, а он хохотал. Потом силой заста-
вил выпить стакан водки.  Ее тошнило,  во рту страшно жгло, потом
перед глазами поплыли круги, все поплыло...
    Все кружится,  жуткая темнота наплывает.  Так холодно и поче-
му-то скользко.  А,  это же мыло... Она падает, и он наваливается
сзади, шепча: "Ну что ты, дурочка, иди же к своему мужу..."
    Сначала - пустота. Потом страшная ненависть сменяется болью и
отвращением: он  берет  ее  сзади.  Внезапно наступает отупляющее
безразличие ко всему окружающему миру. И опять этот проклятый ко-
вер ползает под нею...
    Темно. И очень холодно.  Она натягивает на глаза одеяло.  Как
хорошо все-таки,  когда совсем темно.  И хорошо, когда совсем нет
мыслей. Ведь даже во сне повторяется одно и то же:  Олег, его пь-
яные дружки, вечное унижение и боль, боль, боль...

    Сергей берет диктофон и негромко наговаривает.  Он устал, его
немного лихорадит от переутомления. И кофе уже не помогает.
    "Я никак не могу пробиться сквозь  стену,  выстроенную  Тать-
яной. Вчера применил гипноз,  хотя страшно не хотелось.  То,  что
она рассказала,  ужасно,  разум действительно начинает бунтовать.
Но возмущает еще и полная покорность.  Или это уже и есть наруше-
ние психики?  Она прошла через такие издевательства  и  унижения,
что  здоровый  дух  ни за что бы не остался здоровым.  Теперь она
полностью сломлена,  но боль ушла настолько глубоко,  что внешних
проявлений почти нет.  Это опасный симптом. В какой-то момент эта
боль прорвется, тогда человека можно совсем потерять.
    Акимова по-прежнему не поддается гипнозу. На сеансе она засы-
пает, а потом - все тот же бред.  И нежелание жить. Наверное, Во-
ронцов прав.  Неужели Ольга потеряна навсегда?  Оказалась слишком
слабой,  слишком. Надо предупредить отца. Бог мой, как это нелег-
ко!
    Из Устименко - выбивать наружу боль.  Пусть истерика,  слезы,
крики, что угодно,  это лучше полного равнодушия.  Найти какое-то
очень сильное средство. Сильные, неведомые до сих пор эмоции?"
    Он начинает дремать. Голова тяжелеет... Чудится тихая Верочка
из пятой палаты, у которой умер шестимесячный ребенок. Она крепко
держит его за руку, зовет... Все настойчивее и настойчивее.
    - Сергей Анатольевич!
    Это зовет  его  Марина Алексеевна.  Он спросонья не может по-
нять, в чем дело.
    - Да проснитесь же! Акимова повесилась!
    - Что?!
    Он несется по пустому длинному коридору,  гулко и безжалостно
четко дробятся шаги, врывается в палату, там уже Воронцов и сани-
тары из морга. Лицо главврача темно-пепельное.
    - Как это произошло?! - У Сергея все дрожит внутри.
    - На поясе от халата.  На дверной ручке.  Ночь ведь,  если бы
днем, кто-нибудь заметил.  Уносите. - Юрий Юрьевич пропускает са-
нитаров  с носилками,  уводит Сергея из палаты.  - Не казни себя.
Это могло случиться и у меня.  Она была уже потеряна. Давно. Отец
рассказывал мне историю ее матери.  Ты знал, что там наследствен-
ные болезни психического характера?
    - Да, конечно, я же тщательно изучил ее дело.
    - Но думал все-таки бороться.
    - Она была обречена изначально? Но это уже мистика.
    - Такие люди не умеют противостоять сложным жизненным  ситуа-
циям. Срыв был бы неизбежно: насилие ли, недостача в магазине или
еще что-то. Полное отсутствие внутренних сил, невозможность моби-
лизоваться в нужный момент.
    - Но для того, чтобы покончить с собой, тоже нужна определен-
ная внутренняя сила.
    - Скорее некая одержимость.  В голове  крутится  только  одна
мысль: сделать это,  сделать это!  А зачем, каковы будут последс-
твия - в этот момент такие больные не отдают себе отчета.  С Аки-
мовой рано или поздно должно было случиться что-то такое...
    - Вы пророк?
    - Нет,  я  очень хорошо изучил ее историю болезни.  На всякий
случай. Все,  Сергей,  сейчас надо думать о живых.  Слишком много
шума,  сделай обход.  Я помогу по нечетной стороне.  Обычно такие
случаи очень влияют на наших пациентов.  Я знаю,  ты не сторонник
сильнодействующих  седативных  препаратов,  но  сегодня всем надо
очень крепко спать.
    - Хорошо.

    Он старается успокоиться,  размеренно обходит палаты. Некото-
рые напуганы,  он  разговаривает  долго со старушками из восьмой,
Надежда,  журналистка,  перегрузившаяся на криминальных  статьях,
обреченно проговаривает:  "Все мы там будем.  Ладно, все в поряд-
ке." Она  уже  идет на поправку,  надо будет через несколько дней
переводить ее к Вере Петровне.
    Наконец, десятая  палата.  Татьяна  стоит у раскрытого окна в
полной темноте,  лишь тонкий луч молодого месяца просвечивает де-
вушку будто насквозь. Она не шевелится, но когда он приближается,
быстро оборачивается и стремительно закрывается  руками,  как  от
удара.
    - Это вы?.. - руки падают, ему кажется, что и она сейчас упа-
дет.
    - Татьяна, ты сама справишься или дать снотворное?
    - С чем справлюсь? Ах, с этим... А зачем справляться?
    - Опять  мы  бежим по кругу.- Он протягивает ей стакан и таб-
летку. Ждет, пока она послушно выпивает и укладывается в постель.
    - Все? Вы довольны, Сергей Анатольевич?
    - Нет.
    - Может, вам сказочку на ночь рассказать?
    - Расскажи.
     Он знает: сначала она распалится, потом подействует снотвор-
ное.
    - Жила-была девочка... Знаете, я была девочкой. Давно. Там, в
детдоме, я нашла пианино и ворох старых изорванных нот.
    - Кто же тебя учил играть?
    - У нас был музыкальный кружок.  Очень хороший преподаватель.
Меня хвалили. Я играла сначала Генделя и Баха, а потом... не пом-
ню...
    - А  как  ты познакомилась с Олегом?  - сейчас об этом можно:
она уже во власти лекарства.  А завтра она не вспомнит этого раз-
говора.
    - Работал у нас.  Привозил продукты.  Сказал директриссе, что
влюбился, что возьмет замуж. Взял. Взял, понимаете? А потом ходил
всем свидетельство о браке показывал,  как  доказательство.  Ведь
никто все равно не верил.  Кроме меня. Поверила... А может нет...
Просто гордилась,  что в люди вышла.  Училась целый год.  А потом
сломал... Вы вот говорили - цветы...
    - Да, Таня? - он встрепенулся: проскользнуло что-то необычное
в ее интонации. Но нет! Иллюзия. Это был уже полусон.
    - Я любила ромашки за корпусом.  Там, в детдоме. Белые... Не-
винные... - она уже спала, по подушке разметались каштановые пря-
ди. Он взял ее руку посчитать пульс и вдруг поймал себя на мысли,
что хочет поцеловать эти тонкие пальчики.  Тогда он аккуратно по-
ложил ее руку поверх одеяла и тихо вышел из палаты.

    Утром состоялся неизбежный разговор с  Акимовым.  После  него
Сергей чувствовал  себя убийцей.  Отец Ольги кричал сквозь слезы,
что врачи виноваты,  что он им платил огромные деньги,  а они  не
уследили...
    Воронцов проводил его, как всегда оставаясь корректным и спо-
койным. Внешне.
    - Вот так,  Сереженька,  он нам платил. В чем есть недостаток
частных клиник. Кстати, а почему Устименко попала именно к нам?
    - Не знаю... - он все еще не мог прийти в себя.
    - Потому что из прокуратуры,  что ли...  Но сейчас это уже не
важно, не выгонять же ее за то, что у нее нет денег на лечение.
    - У моих пенсионерок тоже нет.
    - Они содержатся на пенсию. А к Устименко вот-вот нагрянут из
милиции.
    - Все равно. - Сергей потеряно махнул рукой.
    - Скажи, что защищаешь на ней диссертацию. Мне бы не хотелось
общаться с ними здесь.
    - Так и скажу.
    - А теперь я как врач прописываю тебе прогулку. Вон твои пен-
сионерки уже цветочками любуются.  А Наденька,  между прочим, всю
клумбу оборвала.
    Он спустился в парк, и только теперь вернулись в сознание все
звуки и  запахи  внешнего  мира,  потерянные во время разговора с
Акимовым. Он прошел мимо Нади,  порадовал ее известием о переводе
в санаторий и пожурил шутливо за то, что она изводит мяту.
    - Так это же в чай, успокоительный.
    - Ну, раз в чай! - махнул рукой, пошел  дальше в глубь аллеи.
Там он увидел Таню...
    Она была как всегда немного растеряна, немного испугана и как
будто что-то искала в траве.
    - Грибы собираем? Будто рано еще.
    Она вздрогнула всем телом, поднялась и побежала. Он - за ней.
    - Таня, вернись!
    Он понимал,  что погоня - рискованное  дело,  испугать  можно
страшно. Но впереди - спасительный забор.  Она налетела на него с
размаху, словно слепая,  ударилась,  осела в траву.  Он осторожно
подошел, но не близко.
    - Что случилось, Таня?
    - Ничего,  кроме того, что случилось, - слишком поспешный от-
вет. В глазах - слезы. Все же лучше, чем безжизненный блеск стек-
ла.
    - Я тоже устал немного. - Он опустился рядом. В траве трещали
кузнечики. Она дышала часто-часто. Успокоить. Но как?
    - Таня, обернись, пожалуйста.
    Нехотя, как  во  сне,  поворачивается.  Сквозь  металлические
прутья забора виден луг,  по нему змеится ручей,  убегая  игривым
серебром в полупрозрачный перелесок.  Там шумят  молодые  березы.
Зелень мягкая, нежная, чистая, какая бывает только ранней весной.
А на изумрудном бархате луга пасутся кони...
    - Так близко...  - она судорожно облизывает пересохшие губы и
косится на Сергея.
    - До чего?
    - До этих коней.
    - Ты хочешь туда?
    - Хочу.
    О, боже,  неужели действительно хочет?  Но это состояние надо
зафиксировать. Пусть  живет какое-то время ожиданием чуда,  тогда
появится хоть какой-то проблеск впереди. Хоть какая-то надежда на
лучшее.
    - Хорошо. Мы непременно сходим туда. Завтра.
    - Неправда!  - Снова слом.  Она выпрямляется,  встает, бедово
горят глаза. - Неправда. Вы просто отвлекаете меня.
    Он резко  поднимается рядом.  Открыто смотрит в эти блестящие
глаза. Она вдруг оказывается такой маленькой,  беззащитной: боль-
ничный халат портит ее фигуру,  но и под ним  угадывается  тонкая
талия,  стройные ноги. Руки все теребят пояс. Она сразу же не вы-
держивает его взгляда,  опускает голову,  волосы  рассыпаются  по
опущенным плечам.
    - И это неправда? - В его руке дрожит на ветру белая ромашка,
которую он успевает выдернуть из травы.
    Она поднимает огромные глаза.  Он не может поверить:  в них -
искры, лучики, какие-то новые, не стеклянные, а живые.
    Она бережно берет ромашку из его рук,  слезы снова катятся из
глаз,  попадая ему на руки, он не хочет ничего говорить, чтобы не
спугнуть... Слезы - это тоже хороший признак.  Она убегает снова,
но на какое-то время он спокоен за нее.

    Вечером он запишет в свой дневник: "Что-то новое в Устименко.
Неадекватная реакция присутствует с самого начала:  насилие,  все
что связано с ним, а значит, с мужчиной вообще, не вызывает отри-
цательных эмоций против меня. Больные обычно выдают отрицательную
реакцию даже на врача. Гораздо типичнее в данной ситуации поведе-
ние Акимовой, которая выдавала истерику на контакт с любым предс-
тавителем сильного пола. Устименко же наоборот, странно реагирует
на женщин. У нее они вызывают недоверие и даже страх. Откуда это?
Меня же она принимает.  Порой чисто условно, как данную необходи-
мость, порой выдает слабые невротические реакции,  но в целом все
же принимает.  Новые эмоции рождают новые чувства?  Или,  скорее,
реставрируют  чувства  нормального здорового человека.  А если?..
Нет, исключено.  Слишком мало прошло времени.  Она очень  сильная
личность, это понятно.  Но боюсь, она что-то задумала, а временно
просто играет роль. Тогда это очень плохо, потому что ее не оста-
новить именно потому, что это очень сильная личность."

    На следующий день приезжали за Акимовой. Воронцов велел стро-
го в тихий час, чтобы лишний раз не ранить больных зрелищем смер-
ти. Но произошло совершенно неожиданное: во двор въехали одновре-
менно  две машины:  на "скорой" привезли нового пациента в первый
корпус, его дикие крики долетели-таки до корпуса N 2,  потому что
машины не могли разминуться в воротах и произошла заминка.
    Сергей проследил за всеми,  но вроде было все тихо. Лишь ста-
рушки стали креститься,  а Таня тихо заметила: " Вся наша жизнь -
это ожидание смерти."
    Но через  час  все спокойно спали.  Он лично еще раз проверил
палаты.
    Вечером как всегда разрешил прогулки.  В такие часы он  гулял
обычно  и сам,  приглядывая за пациентами.  Но в этот раз зашел к
Воронцову.
    - Поступил новый больной?
    - Не хочу,  Сережа, вешать на тебя свой груз. У меня своя ра-
бота, у тебя - своя. Для тебя он не представляет никакого интере-
са.
    - Понятно.
    - Что тебе понятно? Тон-то какой! Да ты посмотри на себя!
    - А что?
    - Ничего не замечаешь? Нет? И кругов под глазами от бессонных
ночей тоже нет?
    - Нормальная работа врача.
    - Ну конечно, все нормально, тебе, как психиатру виднее. Как
диссертация? Продвигается?
    Он внезапно вспомнил, что обещал Тане посмотреть коней... По-
чему-то вдруг захолонуло волнение. Он не слышал Воронцова.
    - Что случилось, Сережа?
    - Я...  сейчас,  я должен...  - И неожиданно бросился со всех
ног во двор.  Почти бегом,  насколько позволяло положение, обежал
аллеи.  Ее нигде не было.  Тогда он, уже с трудом подавляя отчая-
ние, пошел к забору.
    - Таня!
    Она сидела спиной к нему,  уткнувшись лбом в решетку. Смотрит
на коней? Не испугать бы...
    - Таня! Таня?!
    Нет, слишком неестественная поза.  Он прикоснулся к плечу де-
вушки, и она тяжело упала лицом в траву. Он поспешно приподнял ее
и ахнул:  трава под ней стала красного цвета.  Вокруг. Везде. Со-
вершенно красная от крови трава. Он судорожно схватил ее за руки:
в траве блеснуло зазубренное бутылочное стекло, вены на запястьях
были буквально изорваны этим стеклом...
    Он рванул подол своего халата,  туго перевязал ее руки, мате-
рия тут же окрасилась алым.  Быстро схватил ее,  поднял на  руки,
понес к корпусу,  шепча про себя почти бессознательно:  "Господи,
спаси ее,  спаси! Не дай ей второй раз умереть, не дай, Господи!"
А еще он должен был зайти в корпус с заднего двора, чтобы не воз-
никло паники среди других пациентов....  А кровь все капала и ка-
пала на его рубашку, брюки, и волосы ее были в крови, и уже холо-
дела щека на его плече...
    В операционной быстро,  без вопросов принялись за дело. Здесь
такие случаи не были новостью.  Поэтому Воронцов и сделал это не-
большое хирургическое отделение в своей клинике.
    По лицам хирургов Сергей понял, что дело плохо.
    - Много,  слишком  много потеряно крови,  Сергей Анатольевич.
Если бы пораньше... Какая у нее группа, вы не в курсе?
    - Первая.- Вспомнилась четко их первая беседа.  Они молча пе-
реглянулись с хирургом...

    Несколько дней она не приходила в сознание.  Тонкой  ниточкой
бился  пульс,  чуть заметно подрагивали веки,  застыли под иглами
капельниц хрупкие руки в белых бинтах... Это было все. Но все-та-
ки это была еще жизнь.
    Воронцов официально выписал Сергею три  дня  отпуска,  потому
что он  не  мог  не  дежурить  возле ее постели.  С ним творилось
что-то... Он понимал, что с ним, как психолог отлично понимал. Но
как мужчина  почему-то не сознавался себе в том,  что эта девочка
стала для него не просто пациенткой из десятой палаты,  а гораздо
большим. Частью его жизни. Частью его самого.
    И когда она открыла глаза, солнце за окном стало светить ярче.
    - Здравствуй, Таня. Ты поспала... немного. Что тебе снилось?
    - Ничего... - Бескровные губы еле двигаются.
    Ей было  невозможно  трудно вернуться к реальности,  но через
несколько часов она уже окончательно  вспомнила,  что  произошло.
Вместе с памятью вернулась боль. И еще другие, может, доселе нез-
накомые чувства. Отчаяние... Смятение... Смущение.
    - Почему... вы здесь?
    - Ты - моя пациентка.
    - Но я...
    - Все прошло.  Посмотри,  какой сегодня яркий день:  солнце и
голубое небо. Тебе видно отсюда?
    - Да. Сергей... Анатольевич, я теперь не смогу играть?
    Вот так первый вопрос! Как он обрадовался этой ее первой мыс-
ли после всего того, что произошло! Но ответил честно:
    - Не знаю.
    Она отвернулась к стене,  и он с болью посмотрел на ее забин-
тованные руки.  Сколько же отчаянной силы было у нее тогда, чтобы
тупым осколком разрезать себе вены! Хирург собирал ее запястья по
кусочкам.  Его  тогда мутило от потери крови и от переутомления и
нервного перенапряжения,  но он ассистировал всю операцию до кон-
ца..
    Прошло еще несколько дней, и он перевел Таню обратно в палату
N 10.  Она была еще очень слаба, но все просилась погулять. И од-
нажды в тихий час он повел ее на поляну за корпусами.  Там  росли
луговые ромашки, иван-чай и пижма.
    - Красиво...  до нереальности.  - Она хотела сорвать  цветок,
забыв про свои все еще неподвижно забинтованные руки. Смутилась и
стала совсем беспомощной.
    Тогда он нашел самую большую ромашку,  сорвал и воткнул ей  в
волосы.  Она немного отпрянула,  взлетели резко ресницы,  и у нее
закружилась голова.  Он поддержал ее и тут же отпустил, боясь как
огня  этих прикосновений,  которые могли бы вызвать в ее сознании
воспоминания о прошлом.
    - Все-таки тебе нельзя еще было выходить.
    - Уже идти назад? - покорность в ее голосе несколько настора-
живала.
    - Как ты себя чувствуешь?
    - По сравнению с тем светом или с этим?
    - А как оно там,  на том свете? - Он все-таки решился ее про-
верить. Вернулась она в прежнее состояние или вышла из него  нав-
сегда?
    - Страшно.  - Карие глаза подернулись будто  дымкой,  девушка
прошептала еще раз: - Все-таки слишком страшно.
    А он подумал с облегчением: все. Это - перелом.

    С каждым днем она все больше и больше оттаивала. И Сергей по-
нимал, что именно он является причиной ее хоть сложного,  медлен-
ного,  но выздоровления. Давно он забросил уже свой диктофон, где
напыщенные фразы сменялись сомнениями в себе самом:  " Психологи-
ческую травму, нанесенную мужчиной, мужчина же и вылечит."
    Но это  было действительно так.  Чем больше он сокращал между
ними расстояние,  тем больше пугался за нее.  Но Таня становилась
другой, расцветая на глазах. Лишь в тот день, когда ей сняли бин-
ты на руках...
    Она убежала в свой проклятый угол у забора,  и он опять испу-
гался, бросился за ней, прихватив успокоительные таблетки. Но она
просто обреченно плакала. Такие слезы не могли перейти в истерику.
    - Танечка, успокойся. Это только первый день.
    - Они безобразные!
    - Существуют различные методы в современной медицине:  плас-
тические операции,  лазер,  наконец...  Главное,  что не утрачена
подвижность кисти.
    - Больно. - Доверчиво жалуется, как ребенок.
    - Потерпи.  Это только первый день. - Отвлечь, немедленно вы-
тащить из этой трясины отчаяния и боли! - Посмотри!
    Там на лугу белая кобылица кормила жеребенка.  Ласковый вете-
рок шевелил шелк красивой гривы.
    - Хочешь, сейчас же пойдем туда?
    - Но как? - Недоверие.
    - А вот так!  - Он разогнул металлические прутья в заборе,  и
через несколько минут они уже шли по лугу, по свежей росной траве.
    - Какой вы сильный, Сергей Анатольевич...
    Ничего, пусть знает,  что разная бывает сила. Есть насилие, а
есть сила.  Теперь ей надо  научиться  чувствовать  рядом  именно
мужскую силу, надежную и верную.
    Они дошли до ручья. Медленно: Таня была еще слишком слаба для
таких больших расстояний. Кобылица паслась на том берегу. Шевели-
ла ушами и косилась в их сторону.  И он вдруг, забыв про все опа-
сения  психиатра,  легко поднял Таню на руки и перенес через ру-
чей.
    И почувствовал, как девушка всем телом прильнула к его груди.
Не побоялась.  Хотя сердце билось отчаянно.  Впрочем, не только у
нее одной...

    Воронцов зашел неожиданно вечером.
    - Вы еще не уехали?
    - Сережа, я пришел поговорить.
    - Я знал, что вы когда-нибудь придете. Спрашивайте.
    - Ты пишешь диссертацию,  ставишь эксперименты,  осознаешь ли
ты, насколько это все серьезно для нее? Как это все на нее повли-
яет? А если - срыв от разочарования?
    - Отвечаю по порядку: я уже не пишу диссертацию, эксперименты
я ставлю,  некие психологические тесты, направленно, сознательно,
но я чувствую,  что имею право их ставить.  Потому что за ними не
научное любопытство, а знание того, что я должен вытащить эту де-
вочку из огромной страшной пропасти и поставить  рядом  с  собой.
Добиться ее искреннего доверия... Думаю, что я уже добился этого.
    - Еще что? Что будет с ней потом?
    - Потом она впервые по-настоящему почувствует, что она женщи-
на.
     - И ты имеешь на все это право?
     - Да.  Да,  дядя Юра,  потому что я люблю ее. По-настоящему.
    Сергей мог называть так Воронцова.  Его родители были давними
друзьями  с Юрием Юрьевичем и Верой Петровной.  Потом эта нелепая
гибель, ставшая шоком на долгие годы для  Марьяны...  Сергей  уже
заканчивал тогда школу.  Дядя Юра не позволил отдать их с сестрой
в детский дом.  Марьяну удочерили,  сохранили за ними квартиру, и
несколько лет Воронцовы заменяли им родителей.  Потом Сергей пос-
тупил в медицинский. Поклялся, что будет вытаскивать с того света
людей. Но сначала надо было вытащить Марьяну...
    Воронцов уже тогда был известным специалистом  -  психиатром, 
его книги знали и ценили, потом при поддержке  спонсоров и много-
численных друзей он открыл эту частную клинику.
    И сейчас  Сергей  как  отцу должен был сказать Воронцову все.
Тот знал про его неудавшуюся любовь,  про недоверие  к  женщинам,
про его  несколько  высокомерное отношение к ним и про желание со
всем этим справиться.  Именно для этого Сергей  стал  работать  в
клинике Воронцова.  И  не просто работал,  а стал одним из лучших
специалистов в области женской психологии.
    Воронцов уехал  далеко за полночь,  а Сергей все не мог никак
уснуть, ворочался и ворочался на своем диванчике.  Лезли в голову
всякие неприятные воспоминания... За окном бушевала гроза. Молнии
освещали  на  миг стекла,  они вспыхивали белым огнем и гасли,  и
тогда по стенам начинали бегать черные тени от рвущихся по  ветру
веток лип. Они казались живыми, зловещими.
    Он встал и пошел тихо по коридору, прислушиваясь между раска-
тами к каждому шороху за каждой дверью. Молоденькая, недавно взя-
тая на работу медсестра,  мирно спала на топчане в ординаторской.
Он был недоволен этим: вчера то же самое, а у его старушки - пен-
сионерки поднялось давление. И вообще, она как-то заискивающе-ко-
шачьи на него смотрит.  Он знает этот хищный животный взгляд жен-
щины, которая выбрала себе добычу и станет за ней охотиться всеми
своими слабыми силами.  Нет, будить сейчас он ее не станет. Лучше
все сделать самому. Так надежнее.
    Десятая палата.  Сердце забилось неровно, и в тон ему грохнул
гром. Так,  что задрожали стекла.  И потом он услышал всхлипы  за
дверью. Вошел, тихо позвал:
    - Таня.
    Она, сжавшись в комочек,  сидела на кровати, обняв руками го-
лые колени, уткнувшись в них носом. И плакала.
    - Что случилось?
    - Я... боюсь.
    - Чего? - он подошел поближе, увидел, что она вся дрожит.
    - Грозы.
    - Вот  глупая!  - Грохнуло опять,  распахнулось порывом ветра
окно, и их обдало целым водопадом ледяных брызг. Он бросился зак-
рывать,  она  тоже вскочила,  он вдруг почувствовал,  что она вся
прильнула к нему. Сама. И вся дрожит. Как можно спокойнее сказал:
- Пойдем.
    - Куда? - отскочила, снова вернулось недоверие.
    - Пить чай с вареньем. Малиновым. А то ты еще простудишься...
    В его кабинете она долго изучала каждую вещь,  каждую книжную
полку,  обнаружила женскую фотографию  за  стеклом,  вопроситель-
но-болезненно  дрогнули  уголки  губ.  Так,  что это мог заметить
только он.  Хорошо.  Несколько минут он молчал,  давая ей ощутить
внутри  себя  новое чувство - ревность - попробовать его на вкус.
Потом спокойно сказал:
    - Сестра. Правда, красивая?
    - Да. - А в глазах загорелись огоньки  облегчения.  Она снова
успокоилась.
    Потом они действительно пили чай. Ее еще бил легкий озноб, он
померил ей температуру и давление. Оказалось пониженным и то и то.
    - Тебе давали днем какие-нибудь лекарства?
    - Да, новая медсестра.
    - Не помнишь, что именно?
    - Нет. Сказала, что врач прописал.
    - Запомни,  Таня:  ничего я тебе не прописывал.  И отныне без
моего разрешения ничего не пей.
    - Это ко всем пациентам такое внимание? - Она держала чашку и
чашка дрожала в слабых еще руках. Он поморщился от внутренней бо-
ли, потом взял чашку и поставил на стол.
    - Нет, только к тебе.
    Некоторое время он пристально смотрел в ее расширяющиеся гла-
за, а потом осторожно взял ее руки в свои и стал целовать розовые
шрамы на запястьях.
    - Что вы делаете, Сергей Анатольевич? - голос сорвался до ше-
пота и задрожал.
    - Тебе страшно,  Таня? - он отпустил ее руки и стал задумчиво
смотреть в черное окно.  Там все еще не унималась гроза,  а в его
душе ад  боролся  с раем.  Сейчас он ставил самый сложный в своей
жизни эксперимент.  Или все разрушится,  или...  В это время  над
парком опять вспыхнуло белое, заметались всполохи, тут же грохну-
ло сильно и раскатисто. Она вздрогнула.
    - Да,  мне страшно. Я боюсь грозы. - Повторила она, но уже не
так, как в первый раз. Без надлома в голосе.
    Он взял свой любимый шерстяной плед и набросил ей на плечи.
    - Так лучше?
    - Немного.
    Он сел рядом с ней на диван и стал снова пристально смотреть.
Она не отвернулась.  "Тогда сделай то, чего тебе хочется!" - при-
казал он ей глазами. "Ну же, смелее, ты же сильная!"
    И она завернулась в плед и опустилась к нему на грудь,  шепча
невесомо:
    - Вот так теплее...
    Как близко она была сейчас! Ее волосы щекотали ему щеки и гу-
бы, он украдкой целовал эти волосы,  она вдруг  быстро  приподня-
лась, и их губы оказались на расстоянии миллиметра друг от друга.
И он поцеловал ее, опять рискуя. Поцеловал осторожно, легким при-
косновением в самый уголок рта,  туда, где находились самые чувс-
твительные зоны.  Она вздрогнула, затрепетала, впервые почувство-
вав такое, а он тут же сказал:
    - А теперь спать.
    Она быстро собралась, вся натянулась, словно пружина, но про-
шептала испуганно:
    - Я не хочу в палату...
    - Ложись здесь. А мне надо поработать немного.
    - Хорошо.
    Она послушно легла,  он поправил подушку и тут же отошел, сел
за стол,  унимая свое разбушевавшееся в тон грозе сердце.  Сделал
вид, что внимательно изучает книгу. Вдруг услышал срывающийся ше-
пот, ей обязательно надо было теперь это сказать:
    - Сережа! Ты не уйдешь?
    - Нет. Спи спокойно, Танечка. Спи.
    " Спи,  любимая моя девочка. И пусть приснятся тебе белые ро-
машки." - добавил он про себя.

    Утром, ярким, солнечным, умытым и обновленным после грозы ут-
ром она проснулась в своей палате.  Первая мысль была:  а это  не
сон все? Но на тумбочке возле кровати стоял в вазе букет ромашек.
Свежих луговых  ромашек.  И  рядом записка.  "Я уезжаю в город до
завтра по служебным  делам,  дежурит  Марина  Алексеевна,  слушай
только ее и Воронцова,  не пей таблеток, у тебя все отлично и без
них. Твой врач."
    - Мой врач.  - Повторила она вслух и подняла глаза. На пороге
стояла новая медсестра. - Мне не нужны таблетки. Мне врач сказал.
    - Твой врач, - передразнила ее та, не видя карих глаз, подер-
нувшихся дымкой  предчувствия беды.  - Твой врач на тебе экспери-
менты ставит, как на обезьяне, а ты ему веришь, принимаешь все за
чистую монету. У него метод такой! Понятно? Метод, и только!
    - Неправда. - Тихо-тихо. Как перед грозой.
    - А ты знаешь, что он диссертацию пишет? Называется " Пациент
из палаты N 10."
    - Неправда. - еще тише.
    - Правда.  - Безжалостно-твердо. - Так что пей свои таблетки.
- Хлопнула  дверью.  Таня  некоторое время сидела выпрямившись на
кровати и смотрела, как по ослепительно белой стене прыгает осле-
пительно белый солнечный лучик.  Потом спокойно поднялась,  вышла
из палаты и медленно пошла по коридору.  Все еще спали. Она вошла
в его кабинет, он никогда не запирал двери. На столе нашла дикто-
фон.  Щелчок - и знакомый, близкий голос: " Для диссертации реше-
но, беру Устименко и Акимову, обе - жертвы насилия..."
    Она с силой отшвырнула диктофон в угол, зажала уши обеими ру-
ками, закачалась, как подстреленная.
    - Правда.
    По коридору бежать было нетрудно.  Гораздо труднее  выбраться
незамеченной из  корпуса.  Но охранник - о счастье!  - отошел ку-
да-то. Ноги сами несли ее все дальше,  дальше по аллеям, развева-
лись полы больничного халатика...  Вот и знакомый забор, и разжа-
тые в одном месте прутья...
    Она плохо  понимала,  что  делает.  Просто было одно желание:
убежать. Убежать от лжи,  экспериментов,  от новой боли,  обрести
наконец свободу.
    Она села в автобус, долго куда-то ехала и улыбалась неизвест-
но чему,  шепча бессвязно:  "Свободна.  Свободна от всех.  Нечего
больше ставить опыты на обезьянке.  И к тебе, Олег, я не вернусь.
Вот еще! Это слишком жутко... Свобода."
    Автобус довез ее до городского рынка.  Ей все казалось удиви-
тельным: эти большие дома,  эти красиво одетые люди,  бегущие ку-
да-то, эти подземные переходы,  в которых что-то продают...  Ведь
она целый год сидела взаперти дома, а потом еще несколько месяцев
в больнице. Она и людей-то толком не видела.
    Она неспеша шла по тротуару, разглядывая все и всех, не заме-
чая,  что люди разглядывают настороженно ее,  одетую в тапочки  и
больничный халат.
    Потом она почувствовала голод.  И не думая ни о чем пошла  на
рынок. После  первых мясных рядов сильно закружилась голова.  Тут
она ощутила прикосновение толпы.  Разные  люди:  потные  мужчины,
злые крикливые  женщины толкали ее,  ругая,  что она загораживает
проход, в одно мгновение ей почудился у прилавка Олег. И она бро-
силась бежать.  Убегая, зацепила локтем ящик с огромными красными
яблоками. И вдруг словно завороженная стала смотреть, как они ка-
тятся по асфальту. Все катятся и катятся на нее...
    И тут кто-то пронзительно закричал: " Воровка! Милиция! Зови-
те милицию!"
    Она закрыла руками уши,  снова бросилась бежать,  но какие-то
люди в сером бросились наперерез.  Один, грузный, с красным лицом
схватил ее,  заломив за спину больные руки,  она охнула,  из глаз
невольно потекли слезы,  а он все тащил и тащил ее куда-то сквозь
толпу. Все закружилось вокруг,  крики слились в один  непрерывный
гул, и она потеряла сознание.

    Сергей вернулся  в клинику только на следующий день.  Нашел у
себя в кабинете на столе сломаный диктофон, за столом Воронцова с
телефонной трубкой в руках,  а перед ним - новую медсестру в сле-
зах.
    - Повторяю,  вы уволены,  девушка! - В такой ярости он еще не
видел дядю Юру. Весь похолодел от предчувствия.
    - Что случилось?
    И только когда за медсестрой захлопнулась дверь, Воронцов от-
ветил:
    - Татьяна  бежала из клиники.  Ты хочешь знать причину?  Я ее
только что выгнал.  Она ей наговорила бог знает чего,  а тут  еще
вот это! - он показал на сломанный диктофон.
    Сергей моментально вспомнил,  что накануне перемотал пленку в
самое начало, хотел стереть за ненадобностью и забыл.
    - Но где она сейчас?
    - Боюсь, что только в милиции она и может быть.
    - Но почему?!
    - А ты представь,  как она выглядит: халат, тапочки, ни доку-
ментов, ни денег...  Ее тут же примут за бродяжку  и  отправят  в
распределитель.
    - Господи! Но ведь там...
    - Там ей возможно придется познакомиться с наркоманами,  бом-
жами и проститутками мелкого пошиба.
    Сергей чуть не застонал от безысходности.  Все рушилось, раз-
леталось в прах,  все то, что он по крупинке, по частичке собирал
в ее шаткой поломанной душе.  Теперь эту слабую,  почти невесомую
душу снова искалечат, по свежим рубцам пройдутся еще более крова-
вым резцом...
    - Надо срочно искать ее!
    - Я ищу,  Сережа,  обзвонил несколько отделений,  пока безре-
зультатно...
    Через несколько  минут Воронцов все-таки нашел нужное отделе-
ние.
    - Да,  Устименко Татьяна. Поступала? Вчера? Это вас беспокоят
из частной психоневрологической клиники,  главврач Воронцов.  Это
наша пациентка. Убедительная просьба перевести ее в отдельное по-
мещение. Мы приедем за ней. Что? Ясно... Выезжаем немедленно.
    Сергей не мог даже слова вымолвить. Воронцов сам сказал:
    - Боюсь, что очень плохо. Где ее документы?
    - Вот здесь,  в моем столе, - у него предательски дрожали ру-
ки.
    - Давай мне, ты не поедешь туда.
    - Почему?
    - Так будет лучше, Сереженька.
    - Для кого лучше?
    - Для вас обоих.
    - Что...  они с ней сделали?
    - Они ничего,  в городе могли избить, гораздо хуже - подруги
по камере...  -  Он набирал местный номер - Гараж?  Это Воронцов.
Женя, готовь машину и санитаров. Немедленно!
    Сергей похолодел.
    - Вы что, собираетесь забрать Таню к себе?
    - Посмотрим.  В отделении сказали, что много проблем, что она
буйная. Это они сами так выразились.
    - Я еду с вами!
    - Нет, я как главврач приказываю тебе, нет!
    Воронцов хлопнул дверью, и Сергей стал ждать.

    Она очнулась от того, что кто-то брызгал в лицо холодной водой.
    Оказывается, она сидела на стуле. Перед ней - грузный человек
в милицейской форме. Она видела таких, когда Олег...
    - Где я?
    - В милиции, где же еще?
    - За что? Ведь я не убивала мужа, есть свидетели. Это уже до-
казано!
    - Ого,  Петрович,  а тебе та еще штучка попалась, вишь, еще и
мужа пришила! - присвистнул парень позади нее. Это он притащил ее
сюда? Но почему так невыносимо болит голова? И ноет все тело. Не-
ужели ее били? За что?
    - Имя, фамилия, отчество.
    - Устименко Татьяна Ивановна.
    - А где ваши документы, Татьяна Ивановна?
    - Не знаю... Наверное, в клинике.
    - В какой клинике?
    - Не знаю...  - в голове страшно шумело.  Ее тошнило.  Она не
узнавала своего голоса.
    - Ничего она не знает. Хоть маму свою ты знаешь?
    - Я из детдома...
    - Так, типичный случай.
    - Случай чего?
    - Слышь, Петрович! - опять подал голос молодой. - А она слиш-
ком симпатичная для бомжихи. Она явно морочит нам голову.
    - Да уймись ты, сатана! - Таню передернуло, она никак не мог-
ла вспомнить,  как очутилась здесь. - Значит, вы совсем ничего не
помните, Татьяна Устименко?
    - Нет.
    - И как яблоки на рынке воровала, тоже не помнишь?
    - Я никогда ничего не воровала.  Даже в детдоме,  когда  есть
хотелось.
    Молодой за спиной заржал. А грузный поднялся, захлопнул папку
на столе.
    - В распределитель ее! А там видно будет...
    - Куда?  Но я ничего не сделала! - но молодой уже тащил ее по
коридору, грубо и сильно схватив за локоть.  Длинному, сумрачному
коридору...
    Потом звякнул  засов,  и  она очутилась в довольно просторной
камере. Там  на железных кроватях и на подстилках на полу сидели,
лежали какие-то женщины.  Одна, в грязных лохмотьях, сидела прямо
на голом полу и, раскачиваясь из стороны в сторону, пела какую-то
нудную песню, от которой становилось жутко. В помещении стоял та-
кой смрад, что к горлу опять подступила тошнота.
    Она отвернулась и изо всех сил вцепилась в железные прутья на
двери.
    - Утю-тю, какие мы нежные!
     От стены отделились две тени. Высокая блондинка в поношенном
красном платье подкралась бесшумно сзади, обняла за талию, зашеп-
тала:
    - Ничего не бойся,  лапочка. Держись поближе к нам, и все бу-
дет хорошо.
    Таня ничего еще не понимала.  Она повернулась к женщинам, хо-
тела сказать,  что это какая-то ошибка,  что она здесь совершенно
случайно... Но вторая вдруг подошла вплотную, прижала ее к желез-
ной двери. Ее горячие и липкие руки скользнули под халатик. Тогда
вторая девица стала быстро расстегивать пуговицы...
    Таня рванулась изо всех сил.
    - Нет! Не трогайте меня!
    Потом стала изо всех сил колотить в дверь.
    - Выпустите меня отсюда, пожалуйста, выпустите!
    Девицы захохотали и,  зажав ей рот,  повалили на  пол.  Потом
наступила полуобморочная тишина. Она только чувствовала холод по-
ла и жар рук, скользящих по ее бедрам, стаскивающих с нее трусики.
    Таня закричала  так,  что  эхо ее бедового крика задрожало во
всех стенах, во всех закоулках этого злого места. И этот крик уже
не прекращался до тех пор, пока не приехал Воронцов.
    В отделении были рады избавиться от этой " полоумной", быстро
подписали все документы, но Таня...
    Она, казалось,  никого не узнавала и не слышала. Билась в ру-
ках санитаров,  царапалась, словно дикая кошка, вырывалась, приш-
лось надеть на нее смирительную рубашку.  Тогда она стала кричать
и плакать еще сильнее.
    Как только машина "скорой" въехала во  двор  клиники,  Сергей
преградил ей путь. Он твердо решил идти до конца. Хуже уже не бу-
дет. Если Воронцов заберет Таню к себе - она погибнет. Из его от-
деления, как правило, дороги назад нет.
    Воронцов вышел из машины чернее тучи,  потом  он  услышал  ее
крик.
    - Сергей, не делай глупостей. Ей сейчас тройная доза успокои-
тельного не поможет.
    - А я помогу. - Голос его был тверд как никогда.
    И тут он увидел ее. В смирительной рубашке. Она уже обессиле-
ла от крика,  повисла на руках санитаров. Ни на что не реагирова-
ла. Только губы еще по инерции шептали:  "Не надо, не надо..." Ее
потащили мимо. Ее уносили...
    И тогда он тихо позвал:
    - Таня.
    - Что ты делаешь, Сергей... - Воронцов махнул рукой и пошел в
корпус. Но то, что произошло потом, заставило его остановиться.
    Как-то получилось,  что санитары на миг выпустили ее из  рук.
Она рванулась в сторону,  хотела побежать, но вдруг замерла, зас-
тыла, будто вспомнила что-то. Подняла глаза, полные непроницаемо-
го тумана. И он прошептал еще раз, совсем обреченно:
    - Таня...
    Она сделала шаг, другой, бросилась навстречу, путаясь в длин-
ной рубашке.  И вот уже ее горячие слезы текут по его губам и ще-
кам.
    - Сережа,  не отдавай меня им, мне страшно... Слышишь, не от-
давай, Сереженька!
    - Слышу, девочка, слышу, конечно, я тебя никому не отдам.
    Он рвал отчаянно эту серую рубашку,  разорвал наконец  и  как
есть,  в халатике,  тоже разорванном еще там, в камере, поднял на
руки, прижал крепко-крепко к себе, шепча ей на ухо всякие успока-
ивающие ласковые слова.
    - Танечка. Ромашка моя белая. Я никому тебя не отдам. А ты не
верь больше никому,  кроме меня.  Я люблю тебя, солнышко мое, де-
вочка моя маленькая...
    Она заснула безо всяких лекарств в его кабинете  под  любимым
шерстяным пледом, положив голову ему на колени.
    Но ночь прошла неспокойно.  Малейшие шорохи  будили  ее,  она
стонала и металась во сне, звала Сергея, если тот уходил куда-ни-
будь из кабинета или просто в другой угол комнаты.
    Под утро он почувствовал себя опустошенным.  Даже показалось,
что время повернулось вспять,  и они снова оказались в  начальном
пункте, там, откуда так долго и сложно выбирались все эти месяцы.
    Она проснулась,  но не заговаривала с ним. Глаза стали совсем
черными, щеки  ввалились,  она прятала под одеяло распухшие руки.
От завтрака отказалась.
    Он понял, где именно она находилась сейчас. В той точке, ког-
да она убежала от жестоких слов медсестры и от него.
    Тогда он  молча  сел  за  стол и стал ремонтировать диктофон.
Вобщем-то разбилась только крышка и немного корпус,  но все рабо-
тало.
    Он скосил глаза, украдкой взглянув на Таню. Она сидела в углу
дивана и покусывала губы.  Ей плохо, а как выбраться из этого за-
тянувшегося молчания,  она не знает. Очень нервничает. Ничего. Он
все исправит.  Во всяком случае,  попытается. Он включил запись с
того места, на котором она убежала.
    " Психологическую травму,  нанесенную мужчиной,  мужчина же и
вылечит..."
    Она дрогнула и стала еще сильнее кусать губы.
    " С Устименко не так,  как с другими больными.  Невроз с  по-
верхности ушел в глубину, но я должен вытащить все это наружу..."
    Демонстративно отворачивается.
    " У  Тани  впервые  наверное за все последние годы появляются
совершенно новые эмоции.  Она боится их,  скрывает тщательно,  но
они уже стали прорываться наружу: она радуется белой лошади с же-
ребенком и белой ромашке.  Раньше она ничего  не  видела  вокруг,
кроме  своей  боли.  Она  тонула  в  этой боли.  Теперь все будет
по-другому, клянусь."
    Сергей украдкой следит за ней.  Она внимательно слушает, хотя
и смотрит в противоположную сторону. И, наконец, последнее.
    " На таком материале не строят диссертации,  об этом не пишут
научные работы. Я больше не отношусь к ней как к пациентке из па-
латы N 10. Я люблю Таню и буду бороться всеми возможными и невоз-
можными силами за ее счастье."
    Она поворачивает наконец к нему голову.  В карих глазах стоят
слезы. Но он не должен допустить сейчас бурю эмоций.  Одни эмоции
повлекут за собой воспоминания о других.  И как бы не было тяжело
самому - отвлечь, увести в другую сторону. Пока.
    - Таня,  к нам вчера поступила новая пациентка. У нее погиб в
автокатастрофе любимый человек. Я пока не могу пробиться в ее ду-
шу и достучаться до ее разума. Но я не хочу, чтобы она оставалась
одна. Ты ведь понимаешь? Ведь в твоей палате два места...
    - Хорошо, Сережа.
    - Может быть, ты поговоришь с ней. Чисто по-женски.
    - Я попробую. Но я... так мало знаю...
    Это был тоже своеобразный прием:  влияние одного больного  на
другого. Он убедил Таню, что она справится.
    На следующий день он нашел в палате N 10 Иванцову Ларису нем-
ного  успокоенной,  а Устименко Татьяну испуганной и снова сильно
взвинченной. Обеим прописал вечернюю прогулку.
    На липах  в  больничном парке стали появляться кое-где желтые
листочки. Нестерпимо резко пахло цветущей мятой.  Они шли с Таней
по дорожке,  с ним то и дело здоровались, не давая поговорить. Он
искоса смотрел на девушку и не мог угадать, что сейчас творится в
ее душе.
    - Что случилось? - Наконец они дошли до заветного забора.
    - Я поговорила с Ларисой, как ты хотел.
    - И?
    - Она рассказала мне о своей любви. Изливала душу, задыхаясь,
несколько часов подряд... - Танин голос дрожал и коверкался.
    Сергей понял,  что  женщина,  рассказывая  все это,  передала
часть тяжелой ноши ей,  и теперь  эмоции  эти,  тяжелые,  черные,
сильные до невероятного бродят в слабой еще душе Тани,  не находя
выхода. Многого она не понимает,  и это бросает в водоворот смяте-
ния.
    Он присел на пенек и усадил ее к себе на  колени.  Умышленно.
Ей именно сейчас предстояло пройти очень важные испытания.
    Она напряглась и отвернулась,  пряча глаза.  Но в своих руках
он почувствовал трепетный жар ее пальчиков...
    - Расскажи  подробнее,  какие  чувства  в тебе родились после
откровений Иванцовой.
    - Я...  не умею говорить о том,  чего не знаю... - Смутилась,
закусила губу, нервничает.
    - И все-таки, попробуй, расскажи.
    - Единственное,  что я могу понять,  так это то,  что она не
собирается сводить счеты с жизнью.
    - Ты уверена?
    - Да.
    - На каком основании? Даже психиатры не могут определить это
наверняка.
    - Я сама прошла через это.
    Аргумент на все сто. Вот теперь, пожалуй, пора.
    - Ты уже не хочешь заснуть навсегда?
    - Нет... - она задрожала. - А почему... ты спрашиваешь?
    - Профессиональный интерес.  Ты помнишь,  как ты это сделала?
Ведь это случилось как раз здесь? В этом самом месте?
    - Не надо...
    - Рассказывай! - Жестко, жестоко. Он умышленно давил на нее.
    - Я... долго искала, чем... - она совсем дрожит, но держится,
пока держится, если он почувствует хоть самый малый намек на срыв
- остановит.  - Я на хоздворе нашла осколок и припрятала  тут,  в
траве, возле этого пенька. Но ты ходил за мною по пятам...
    - А однажды не пришел, задержался у Воронцова.
    - И тогда я решилась. Нет, я просто обрадовалась, как маньяк,
долго выжидающий удобного момента,  чтобы подкараулить добычу.  У
меня сначала ничего не получалось, осколок был слишком тупой... -
она задохнулась, ломая руки. Он взял ее руки в свои, крепко сжал.
- Я не помню ничего больше...  Это было как оцепенение.  В голове
только одно:  надо сделать это, надо, надо, быстрее, быстрее. И я
рвала и рвала кожу, пока не закапала в траву кровь. Когда она по-
лилась тонкой струйкой, я успокоилась...
    - Так, все, хватит!
     Он крепко обнял ее.  Ее било, как в лихорадке, из горла рва-
лись стоны.
    - Тихо,  тихо,  успокойся.  Теперь послушай,  как стучит  мое
сердце. Слушай внимательно, Таня. Слышишь?
    - Да, слышу... - Она отвечает не сразу, но теперь дышит ровно
и горячо на его груди. Он украдкой нащупывает пульс: почти в нор-
ме, чуть-чуть частит. Но все еще страшно за нее...
    - Вот так... Успокойся. Тебе хорошо и тепло сейчас.
    - Ты что, гипнотизируешь меня? - она немного расслабленна, но
в глазах появляется живой блеск.  - Зачем?  Я в порядке,  Сережа,
правда. Мне только жаль теперь потерянного  времени.  Я  в  жизни
очень много времени потеряла.
    - Еще не поздно найти. Тебе только девятнадцать. Иногда нахо-
дишь впервые что-то важное только за тридцать.
    - Это ты про кого?
    - Так, отвлеченно. - Она хмурится, и он сознается: - Про себя.
    - Но почему я, Сережа?
    - А почему полузавядший розовый куст вдруг расцветает? Почему
вдруг кончается гроза и над лесом загорается радуга? Необъяснимо?
Но можно почувствовать приближение грозы.
    - Ты сразу почувствовал?
    - Нет...  Не помню. Я почувствовал, что на земле есть женщина
настолько хрупкая,  нежная,  что если ее не оберегать и не  забо-
титься о ней каждую минуту, то ее не станет. И когда я представил
мир без нее,  мне стало страшно. Я понял, что должен стать единс-
твенной надежной  защитой для нее.  Заслонять ее от всех ветров и
бурь.
    - А как же остальные пациенты?
    - Танечка,  это совсем не то...  Там тоже забота и защита, но
все по-другому.  Ушла Акимова, мне было тяжело и невыносимо боль-
но, но мир вокруг не перестал существовать.
    - Но я не умею любить так!
    - Умеешь.  Ты любила, когда приходила сюда смотреть на белого
жеребенка. Ты любила,  когда испугалась грозы и пошла за мной. Ты
любила, когда сломала диктофон и убежала из клиники.  Ты  любила,
когда выбрала не Воронцова, а меня.
    - Вот как ты все про меня знаешь... Даже то, чего я не знаю.
    Она опять смущена,  но теперь по-другому.  Он чувствует,  что
нагрузка  очень  велика,  надо  прерывать эти захлестнувшие обоих
эмоции.
    - Я знаю еще одно:  завтра я перевожу тебя из клиники в сана-
торий. Это недалеко отсюда, санаторный корпус входит в наш лечеб-
ный комплекс,  там изумительный директор. Нет, она просто хозяйка
и вторая мать всем женщинам. Ее зовут Вера Петровна.
    - А ты будешь так далеко?  - Она пугается,  но он должен сло-
мать этот ее замкнутый круг, пора ей начинать жить самостоятельно.
    - И даже не здесь.  Надо уладить кое-какие дела в  городе.  Я
уеду на пару недель. Поработаю в поликлиннике.
    - Почему?  - В голосе - детская обида. Это плохо, она разучи-
лась быть самостоятельной.  Вот сейчас он опускает ее  на  землю,
поднимается с пенька. - Почему... - Она крепко держит его за руку.
    - Потому что ты сильная.  И должна стать еще сильнее.  Потому
что пора начинать жить.  Все, Устименко, быстро на ужин и на про-
цедуры!
    Потому что из всей палитры любви она должна почувствовать еще
один тон: невыносимую тоску разлуки.


    Утром он повез Таню в санаторий " Золушка". Она долго собира-
лась, хотя вещей совсем не было, все чего-то забывала, суетилась,
не хотела уезжать.
    В машине молчала и покусывала губы.  Он знал: боится. Боится,
но никогда напрямую в этом не сознается.  Но этого мало: боялся и
он сам.  Боялся неожиданного нового срыва, хотя все психологичес-
кие тесты его пациентка выдержала.  Она все молчала, и уже в этом
молчании он угадывал некий нервный накал.
    За всю  дорогу  не  проронили ни слова.  Так молча и вошли на
территорию санатория. В красивом и несколько громозском старинном
особняке было сумрачно,  гулко раздавались по коридору шаги.  Она
затравленно озиралась.
    - Таня, ты посиди здесь, я поговорю с Верой Петровной, хорошо?
    - Конечно. - Покорность и - страх, страх...
    Вера Петровна конечно же все знала о будущей подопечной.
    - Ты уверен, что состояние ее стабильно?
    - Да, уверен.
    - Я  ведь не стану выделять ее особо,  как это делал ты.  Она
так привыкла быть под твоей опекой.
    - Я надеюсь, что все это ненадолго. Мне надо уладить в городе
кое-какие формальности,  а потом, знаете, Марьяна прислала телег-
рамму: выходит замуж. Вы поедете на свадьбу?
    - Боюсь, что нет, Сереженька. Сейчас нам никак не вырваться с
работы. Ты же знаешь, подмены нет. Надеюсь, она простит нас, ста-
риков. Приедет сама?
    - Конечно.  Тем более... - он осекся. - Ну да ладно, не будем
загадывать.
    - Я все понимаю, Сережа. Вот только справится ли Таня? Сможет
ли вырваться из плена прошлых отношений?
    - Поэтому я и оставляю ее у вас.
    - Хорошо. Зови ее, а сам выйди.
    Таня стояла в дверях и не знала,  что говорить, как себя вес-
ти. Вера Петровна поднялась навстречу,  с интересом  рассматривая
девушку, которую из тысячи выделил ее Сережа.
    - Добро  пожаловать в санаторий "Золушка".  Почему "Золушка"?
Потому что  наша  главная  задача  - научить женщин видеть в себе
принцесс. И перестать копаться в золе собственных переживаний.
    - Как в сказке. Разве так бывает?
    - Сядь и послушай мою вводную лекцию. Эти слова я говорю всем
вновь прибывшим.  Я изучила подробно твою историю болезни. Ты ни-
чем практически  не отличаешься от тех больных,  которые тут нахо-
дятся. Наибольший процент нервных срывов и  заболеваний  дают  те
женщины, которые  полноценно  никогда  не ощущали себя женщинами.
Или ощущали очень редко.  Что главное в твоей жизни?  Как ты жила
до больницы, что было главным?
    - Страх. - не задумываясь, ответила Таня.
    - Страх перед чем и кем?
    - Перед подчинением сильному и злому мужчине.
    - А почему ты должна кому-то подчиняться?  В глобальном смыс-
ле, конечно.  Бывают такие ситуации, когда подчинение  только  на
пользу женщине.  Но в целом ты - есть самоценность.  Запомни это,
девочка. Это - главный девиз нашего заведения. Ты - главное. Твои
чувства, эмоции,  твои желания, хотения. Ты, только ты! Ты - кра-
савица! Ты - необыкновенная!  Ты - единственная и неповторимая. В
таком плане мы работаем.  И мы начнем с тобой работать прямо сей-
час. Подойди, пожалуйста, к зеркалу.
    На стене  висело  большое овальное зеркало,  а напротив стоял
огромный раздвижной шкаф.  Все это немного удивило Таню, и сейчас
она несмело подошла к зеркалу и тут же отвела глаза.
    - Что ты видишь?
    - Больничный халат...
    - Тебе это неприятно? Он тебе не нравится?
    - Да.
    - Тогда сними его! И выброси.
    - Как?.. - Она беззащитно оглядывается: не шутит ли с ней эта
спокойная пожилая, некогда красивая женщина.
    - Снимай. - приказ, не допускающий возражений.
    Она послушно снимает халат,  роняет его на пол, и тут же руки
машинально тянутся наверх: закрыть обнаженную грудь.
    - Опусти руки.
    Она нерешительна,  почти подавлена,  не знает куда их девать,
эти самые руки.
    - Посмотри на себя.  Нет,  не так,  смелее! Посмотри, какая у
тебя фигура:  тонкая талия,  в меру широкие бедра, упругая грудь,
прекрасные волнистые каштановые волосы...  Это ты, Таня. Ты прек-
расна, молода,  полна жизненных сил. Запомни это. Ты - самая луч-
шая фотомодель.
    Она улыбается уже более открыто.  Ага, это ей льстит. Значит,
женское самолюбие начинает просыпаться.
    - Вот так.  Это - первое,  чему ты здесь научишься:  не стес-
няться своего тела и умело им пользоваться:  красиво ходить, дви-
гаться, разговаривать. Теперь возьми вот это.
    Вера Петровна подходит к шкафу и достает с аккуратных полочек
красивое белье. Потом в другом отделении ищет еще что-то.
    - По-моему, это тебе подойдет. К твоим волосам.
    Она достает красное платье. Густой красный цвет действительно
прекрасно гармонирует с темно-каштановыми волосами.  Платье  лег-
кое, узкое в груди, талии и бедрах и со свободной летящей длинной
юбкой. По бокам - большие разрезы.
    - Прекрасно!
    - Но откуда... - она комплексует страшно.
    - У нас богатые спонсоры. Первое, что мы делаем, это подбира-
ем женщине одежду, в которой ей будет удобно и комфортно. И кото-
рая подчеркивает все достоинства ее фигуры. Это подарок "Золушки".
    - Или принца?
    - Как угодно.  Кстати,  о принце. Сейчас я поведу тебя в твою
комнату, по дороге покажу,  где у нас что расположено. Там, в ко-
ридоре будет стоять мужчина. Постарайся пройти мимо, не заговари-
вая с  ним,  так,  будто ты - самая очаровательная модель " Плей-
боя". Итак, твоя задача - удивить, очаровать этого мужчину, чтобы
он запомнил тебя навсегда.  Но при этом помни: ты - самоценность.
И поэтому оставайся равнодушной к любым его порывам. Пока. Задача
ясна?
    В ее глазах играло уже озорное пламя любопытства.  Она хорошо
включилась в игру и быстро.  Значит,  у нее все получится. И сей-
час, и в дальнейшем.
    - Ты готова, Таня?
    - Да.
    - Помни - ни слова.
    Они вышли. Она увидела Сергея. Чуть дрогнула, но тут же спра-
вилась с порывом броситься к нему.  Прошла мимо,  чуть улыбнулась
только, одними глазами,  потом опустила голову, волосы посыпались
на красное платье,  и дерзко пошла дальше по коридору,  покачивая
бедрами, отчего длинные клинья юбки полетели,  извиваясь, по воз-
духу. Будто язычок огня лизнул сумрак коридора и тут же скрылся.
    Сергей замер.  Он привык к перевоплощениям женщин, попавшим к
Вере Петровне.  Но это же была его Таня! Пугливая, забитая в бук-
вальном смысле слова Таня!  И сквозь туман видения до него донес-
лись слова директора " Золушки":
    - Вы свободны, Сергей Анатольевич.

    Две недели  она  старательно училась заново жить.  Процедуры,
массаж, бассейн, прогулки в огромном тенистом парке, занятия тан-
цами и - о чудо! - музыкой. В зале стоял старинный, немного расс-
троенный рояль,  к которому мало кто здесь прикасался,  и она все
свободное время просиживала за ним. Сначала руки совсем не слуша-
лись.  Кисти болели страшно, по ночам Таня не могла уснуть от из-
матывающей ломоты.  Но она оказалась очень упрямой: буквально ис-
тязала себя.  Вера Петровна  удивлялась  все  больше  невероятной
внутренней силе этой девочки. У нее не получалось - она не сдава-
лась, занималась, занималась бесконечно.
    Постепенно ее стали покидать жуткие сны - воспоминания о муже
и его  дружках.  Помогали тренинги и гипноз.  А когда она впервые
смогла сыграть без запинки вальс Шопена - Таня почувствовала, что
наконец произошло полное отрешение от прежней жизни.
    Вот только  в  общении  с  женщинами она оставалась несколько
замкнутой. Все, что творилось у нее в душе, оставалось неизлитым,
принадлежащим только  ей одной.  И как ни старалась Вера Петровна
расположить Таню к откровенным беседам и вовлечь в  психологичес-
кие игры - здесь успеха не было.  Дружеская женская болтовня нис-
колько не занимала ее,  более того, она просто избегала всяческих
посиделок и вечеринок.  Ее больше манили луга и косогоры за сана-
торным парком.  О чем она думала, сидя в прохладной росной траве,
глядя на розовые и янтарные блики заката,  мелькающие между ство-
лами деревьев? Этого никто не знал.
    Сергей приехал намного позже, чем обещал. Сразу же отправился
в санаторий, к Вере Петровне, даже не поприветствовав Воронцова.
    Сейчас он не чувствовал себя взрослым, уверенным в себе чело-
веком, врачом,  психологом, психиатром. Он очень сильно стремился
и... боялся идти туда,  в "Золушку".  Не мог толком ничего  спро-
сить,  но  по глазам Вера Петровна поняла его состояние,  сказала
только спокойно, будто равнодушно:
    - Она в зале. Сходи туда, посмотри, сам все поймешь.
    Крадучись, словно вор,  он пробрался по коридору в зал, услы-
шал звуки фортепиано, чуть приоткрыл дверь и замер.
    Таня играла.  Там было полутемно,  общий свет не горел,  лишь
мерцали свечи на крышке,  Сергей пробрался поближе, оставаясь не-
замеченным. Как она преобразилась за эти  три  недели!  Несколько
задумчива, рассеянна,  устремлена в себя, полна какого-то нового,
сильного чувства.  Руки то замирают, то начинают неистово ударять
по клавишам.  Все те же упрямые каштановые пряди льются на лицо и
грудь, те же хрупкие,  как будто требующие защиты  плечи,  а  вот
глаза...
    Она вздрогнула вдруг и посмотрела на него. Он словно окунулся
в темный омут какой-то тайны,  потом его чуть ли не обжег  резкий
блеск. Но  то было уже не стеклянное болезненное свечение,  а ка-
кое-то страстное, завораживающее, почти колдовское.
    - Ох... - Только и смогла выдохнуть она. Тянулось время, пля-
сали язычки пламени угасающих свечей, а Таня все не решалась под-
няться или хотя бы вымолвить слово.
    - Иди ко мне... - Прошептал наконец Сергей, и через мгновение
почувствовал отчаянный стук ее сердца на своей груди.  У него пе-
рехватило дыхание от такой неожиданной близости. Сколько сил пот-
ребовалось, чтобы сейчас справиться с самим собой!
    - Таня... Нам надо поговорить...
    Он удивился, что она пришла в себя быстрее него.
    - Я слушаю,  Сережа,  - внимательный,  испытывающий и  ждущий
взгляд. Она спокойна, мягка, как же она изменилась!
    - Тебе здесь было хорошо?
    - Да. - Слишком поспешно, что-то все-таки не так.
    - И ты хотела бы остаться здесь еще на какое-то время?
    Она молчит.  Выжидающе смотрит.  Не хочет обманывать, но и не
хочет пока откровенничать.  Стала самолюбива и горда,  этому Вера
Петровна учит  в первую очередь.  Таня оказалась примерной учени-
цей, но Сергей отчего-то немного раздосадован.
    - Мне звонила сестра...  - Он не знает, как начать. Таня спо-
койно ждет.  -  Она  выходит замуж.  Через два дня свадьба,  надо
ехать в другой город,  вернее это  маленький  городок  на  берегу
Оки... Я хотел бы поехать туда с тобой.
    - Со мной?  - порыв радости напрочь подавлен.  Глаза опущены,
он не может угадать ее реакцию.
    - Я понимаю,  Таня,  тебе трудно решиться, ты никогда в жизни
не принимала подобных решений.  Подумай до завтра. Я не буду тебе
мешать. Если ответишь "да",  завтра утром я заеду за тобой. Отка-
жешься - сообщи об этом Вере Петровне вечером, можешь даже ночью,
она позвонит в клинику. Я сегодня дежурю.
    - Но Вера Петровна...
    - Она все знает.
    Он наконец рассказал Тане всю свою  историю:  кем  приходится
ему Юрий  Юрьевич  и  его талантливая добрая жена - Вера Петровна
Воронцова.
    - Так вы все были заодно! - В голосе - искренняя обида.
    - Мы коллеги.  И мы вытаскивали тебя всеми правдами и неправ-
дами из ада. Но мы все были честны перед тобой.
    - Хорошо.  Я подумаю.  - Она снова так далеко от него. Верну-
лась к своему любимому инструменту, руки на коленях, глаза холод-
ные и пугающе спокойные.  Да,  хорошая,  послушная ученица была у
Веры Петровны. Но он очень надеется, что "была".
    Сейчас он настолько взвинчен до эгоистичности, что не понима-
ет, не чувствует своим тонким психологическим чутьем,  каких тру-
дов ей стоит оставаться такой холодной,  отойти от него сейчас на
столько шагов,  вместо того,  чтобы отчаянно ответить "да" и бро-
ситься в его объятья.
    Вечером Таня приходит к Вере Петровне, потому что ей не к кому
больше идти за советом.  И та с полувзгляда понимает все сомнения
и тревоги девушки.
    - Что именно тебя пугает,  Таня? Ты боишься возвращения прош-
лого?
    - Ни в коей мере!
    - Тогда  неизвестности новой жизни?  Сергея я знаю с детства,
ему можно доверять. И как специалисту, и как человеку, и как муж-
чине.
    Она молчит, что-то мучительно решая внутри себя.
    - Ты не думай,  что я так говорю, потому что он мне очень до-
рог. Действительно,  долгие годы он был мне сыном. Но кроме этого
он действительно порядочный человек.
    - Это,  наверное, потому, что я не встречала в жизни порядоч-
ных мужчин. Во всяком случае, до вашей клиники.
    - Я не имею права,  да и не хочу давить на тебя.  Только тебе
решать, твоему сердцу.  За это время ты должна была научиться по-
нимать и Сергея, и себя.
     Несколько минут они сидели молча. Таня просто смотрела в од-
ну точку перед собой. Оглушительно тикали на стене часы.
    - Так мне звонить? - Спросила наконец Вера Петровна.
    Таня отрицательно качает  головой,  осторожно,  словно  боясь
упасть поднимается со стула и тихо уходит.
    За окном неистово шумят деревья.  Она стоит возле  раскрытого
окна, подставляя ветру горящие щеки.  Порывы слишком сильные, по-
хоже, скоро начнется гроза,  волосы ее  поднимаются,  опускаются,
путаются, они словно живые, словно хотят улететь. Как сложно ока-
зывается быть женщиной. Любить - это подчиняться или  оставаться
независимой? Если остаться самоценностью, как учит Вера Петровна,
то надо остаться наедине с самой собой,  на первый план  выдвигая
только свою жизнь и свои желания.  А если эти желания все - навс-
тречу ему бежать,  лететь,  спрятаться на сильной  теплой  груди,
слышать только стук его сердца,  чувствовать только прикосновения
его нежных и твердых рук? Это подчинение или нет?
    Таня уже  не  скрываясь плачет.  Ее душа настолько раздвоена,
что она опять на грани срыва.
    За окном сверкают молнии. Но она уже не боится грозы, а с ка-
ким-то почти дьявольским упоением высовывается из окна,  и холод-
ные струи льются ей на лицо, на шею, на обнаженные руки...
    Дождь мгновенно отрезвляет,  приводит в чувство. Она спокойно
закрывает окно и ложится, как есть, мокрая,  в постель. Ничком. И
тут же засыпает. Ей ничего не снится.
    Под утро гроза утихает.  Выходит солнце, ослепительно блестят
его лучи в огромных лужах.  Сергей всю  ночь  дежурил,  и  сейчас
чувствует себя совершенно разбитым. Но это идет ему на пользу: он
вдруг неожиданно начинает понимать состояние Тани. Все ее тревоги
и опасения. Все, чего она желает и боится.
    - Я не психолог. Я дурак и эгоист. - Говорит он вслух.
    - Хорошее заключение накануне отпуска.  - В дверях стоит  Во-
ронцов. Он пришел попрощаться и передать Марьяне кое-какие подар-
ки. Они долго разговаривают,  потом обнимаются.  - Я  желаю  тебе
счастья, Сережа.
    - Не Марьяне, а мне?
    - Именно тебе.  У Марьяны, кажется, уже все сложилось. А тебе
еще предстоит долгая и трудная дорога...
    Когда его машина,  влажно шурша шинами, тормозит у ворот "Зо-
лушки", Таня выходит навстречу.  Она бледна,  глаза снова блестят
холодным стеклом,  но идет спокойно и уверенно.  Улыбается слабо.
Он должен немедленно разрядить ее напряжение.  Протягивает ей ог-
ромный пакет.
    - Я хочу,  чтобы ты оставила здесь все казенное, больничное и
надела вот это.
    Она, вернувшись в палату,  обнаруживает в пакете строгое чер-
ное вечернее платье из тонкого летящего материала.  Минуту помед-
лив, надевает его и изящные черные туфли на каблуке.  Затем, пос-
мотрев в  зеркало,  собирает  непослушные  волосы и закалывает их
сзади, оставляя лишь две змеистые пряди по бокам.
    Садясь в  машину,  не знает - не ведает,  что вновь рожденную
принцессу - Золушку провожают в окнах десятки грустных,  измучен-
ных, но так надеящихся на чудо глаз...
    Сергей смотрит на нее и медлит.  Они уже попрощались с  Верой
Петровной, а он все выжидает чего-то.  Она и не догадывается, что
и ему очень трудно решиться. Наконец он начинает говорить:
    - Таня,  я отлично понимаю все твои сомнения. Я знаю все твои
мысли, что посещали тебя этой полубессонной ночью.  Был  и  такой
вопрос: в  качестве  кого я поеду с ним?  Я мог бы намного раньше
сказать тебе это,  но все еще боялся за тебя... а может, и за се-
бя: боялся потерять то хрупкое доверие между нами...
    Она не в силах дышать.  Он кладет большую горячую руку на  ее
тонкую ладонь.
    - Таня... Ты... будешь моей женой?
    Она совсем задыхается.
    - Ты выйдешь за меня замуж?
    Она опускает голову.  Темные пряди и черное платье сливаются.
Мгновение кажется вечностью, прежде чем она выдыхает:
    - Да.
    - Тогда дай мне руку. - Она подает, и он надевает ей на палец
тоненькое колечко с ярко блестящим камнем. - Вот. Теперь ты - моя
невеста.
    Она взволнованна всю дорогу.  Он тоже,  поэтому гонит машину.
Так он никогда не ездил, но сейчас и ему необходимо сбросить нап-
ряжение. Одно только его окрыляет: глаза его Тани лучатся и блес-
тят, как блестит трава, умытая ночным ливнем.

    Марьяна встречает их настолько открыто и радостно,  что  Таня
тут же выходит из своего оцепенения.  Потом подхватывает и закру-
чивает свадебная кутерьма... Он представляет ее всем гостям : моя
невеста, и у нее радостно бьется сердце.
    К вечеру изрядно подвыпившие гости начинают гулять  так,  что
кажется, дрожит от музыки,  топота, смеха и тостов весь маленький
городок. У Андрея - мужа Марьяны свой дом,  в котором он живет  с
родителями, они  наготовили  столько,  что можно гулять несколько
дней. Так оно, кажется, и будет.
    Уже было все:  и венчание в местной церкви,  и букет невесты,
который Марьяна намеренно бросила Тане.  Их даже прилюдно за сто-
лом заставили поцеловаться, чтобы старший брат показал пример мо-
лодым.
    Теперь Таня  несколько  утомлена  и  возбуждена одновременно.
Сергей тревожится за нее и все время напоминает, что ей ни грамма
нельзя пить. Довольно уже бокала шампанского под первый тост.
    А ей хочется танцевать!  Она красива,  очаровательна,  в этом
глухом местечке принята мужским обществом восторженно-восхищенно.
Тут же находится масса кавалеров. Что ж, надо и через это пройти,
если он еще остается психиатром. Она не знала никого, кроме него,
в этой своей новой жизни, и хотя эгоизм и ревность рвутся наружу,
он не дает этим чувствам взбунтоваться.
    Таню приглашают танцевать - он отпускает ее. Подходит к Марь-
яне, тоже уже сильно утомленной. Та ничего не знает о прошлом Та-
ни, он и здесь проявляет слабинку:  не может пока ничего  расска-
зать. Да и длинная слишком это история...
    Марьяна показывает ему дом, комнатку на мансарде.
    - Это я для вас приготовила...
    Вернувшись во двор,  Сергей находит Таню в очень возбужденном
состоянии. Она танцует уже заметно надломленно. С трудом останав-
ливает ее, уводит за калитку.
    Уже совсем темно,  сверчки трещат,  перебивая музыку. Освещен
только дом Андрея: остальные либо уже спят, либо гуляют здесь же.
Их обволакивает знобящая свежесть ночи.
    - Тебе холодно?  Подожди, я сейчас! - Сергей убегает и тут же
возвращается со своим любимым шерстяным пледом,  который берет из
машины.
    Таню это почему-то смешит.
    - Ты что, с ним ни на миг не расстаешься?
    - Ты все-таки пила вино, Таня?
    - Ну...  я же немножечко. Меня угостили. Неудобно же было от-
казывать. Мужчине.  -  Даже  в темноте он видит ее шальные глаза.
Сейчас она явно переигрывает свои роли лучшей модели...
    - Вот глупая, что ты наделала!
    - Сереженька!  Мне так хорошо! Так легко! - Она смеется снова
без причины, и он понимает, что выпила она немало. Потом ей будет
очень плохо, всем психическим больным вино противопоказано, и те-
перь придется отрезвлять,  причиняя боль,  иначе он уже не сможет
ее остановить. Может вернуться даже истерика.
    - Ты и с Олегом раньше ведь тоже пила?
    - Сережа... - Он достиг желаемого результата. Она резко выры-
вает руку,  убегает вперед по темной улице, он догоняет ее уже за
поселком, несколько  минут  они идут друг за другом молча.  У нее
ноги заплетаются в буйной росной траве. Потом она останавливается
и подходит близко-близко. Тяжело дышит.
    - Прости, Сережа. Больше этого не повторится.
    - Верю. Но теперь тебе действительно будет плохо. Поэтому да-
вай погуляем, подышим свежим воздухом.
    - В темноте?
    - Ну я же рядом. - Он берет ее за руку, потом осторожно обни-
мает за плечи.  Она поддалась, прильнула, хотя немного с опаской.
- Пойдем к реке.
    Берег довольно  крутой.  Они  останавливаются  у самого края.
Трава здесь почти по пояс, хотя на соседнем лугу уже давно скоси-
ли и пряно дурманно пахнет сухим сеном.  Ночной блеск реки, треск
кузнечиков, громадные близкие звезды и аромат трав - все это уба-
юкивает, завораживает, но Таня неспокойна.
    - Тебе плохо?
    - Да...  Ох... - Она вырывается из его рук, бежит в кусты: ее
тошнит.
    Когда возвращается, ее начинает знобить. Сергей закутывает ее
в плед,  она совершенно обессиленна и вскоре, свернувшись калачи-
ком, засыпает у него на коленях, как тогда, в больнице. Он карау-
лит ее тревожный сон до рассвета.
    Она просыпается обновленной, к ней возвращаются все чувства и
краски жизни. Рассвет румянит гладь реки, вода искрится, светится
изнутри, и Сергей буквально ошарашен действиями Тани.
    - Ох,  и красота!  - Выдыхает она и заявляет тут же: - Я хочу
купаться!
    И бежит по склону к воде.  Она не замечает вокруг себя никого
и ничего:  сброшено в траву платье, туфли, туда же летят и труси-
ки... Вот так "Золушка"!  Он думает,  она забылась,  забыла о его
присутствии, но нет: поворачивается, призывно машет рукой:
    - Иди сюда! Вода нисколько не холодная!
    Ему не хочется: он устал, подавлен. Он завороженно смотрит на
нее, не в силах оторвать взгляд...
    Искупавшись, Золушка возвращается к нему и только тут немного
смущается. С ее нежного тела, с тонких рук и волос капает вода.
    - Иди сюда, русалка. - Он заворачивает ее в плед, она немного
дрожит, от холодной воды или от волнения...  Он чувствует ее тело
под тонкой шерстью, и его тоже начинает лихорадить от этой дурма-
нящей близости.
    Он спасается, поспешно говорит:
    - Пожалуй,  я тоже искупаюсь. - И бросается по тропинке вниз.
Вода успокаивает напряженную плоть,  но ненадолго: вернувшись, он
снова чувствует,  что еле сдерживает свои желания.  А может, и не
надо больше сдерживаться?
    Она лежит на пледе перед ним,  такая открытая и такая  безза-
щитная... Он осторожно опускается рядом,  боясь, что она растает,
как снегурочка над костром,  как принцесса в полночь. Целует ее в
полураскрытые влажные губы, потом еще, еще... Потом его уже ника-
кая сила на свете не в состоянии остановить,  освободить из этого
сладко-пьяного плена.
    Она немного напряжена, но полностью доступна его рукам, глаза
прикрыты, длинные ресницы подрагивают,  дыхание совсем сбивается,
тело вздрагивает от каждого его прикосновения.  Он целует ее шею,
плечи, грудь... Она начинает задыхаться. Осторожно скользит губа-
ми и руками ниже...  Он не торопится,  хотя горит сам,  дает пол-
ностью,  во всей силе почувствовать ей весь этот жар. Это для нее
неожиданно, ново, каждое его прикосновение, каждая его ласка.
    Ее влажные  после купания волосы щекочат ему шею,  ее руки на
его спине нерешительны,  но вызывают озноб по позвоночнику,  этот
озноб скользит ниже,  ниже... Он все еще не спешит, лаская и лас-
кая, а она уже начинает тихо стонать и покусывать губы. И вот ру-
ки ее,  осмелев,  скользят еще ниже, по его бедрам. И он уже не в
силах выдержать этого:  они сливаются в один порыв  страсти,  они
становятся одной  бушующей  волной так долго ожидаемой любви.  На
гребне этой волны накал чувств и  ощущений  становится  настолько
острым, что заставляет его стонать, а ее кричать...
    Проходит целая вечность небытия.  И вот она открывает  глаза.
Они полны слез. Шепот прерывается: у нее пересохло горло:
    - Что... что это было?
     Он целует ее в губы нежно и бережно.
    - Я люблю тебя. Это была моя любовь.

     Через несколько дней Таня прощалась с  "Золушкой".  Хотелось
сказать Вере Петровне что-то очень важное,  теплое, а переступила
порог - ничего не смогла.
     Вера Петровна улыбнулась устало:
     - Так ты сделала свой выбор?
     - Да.
     - Значит, все хорошо, никаких сомнений больше?
     - Нет,  я просто часа не могу без него прожить, и это не за-
висимость, это уже совсем по-другому. Слияние душ и...
     - Я понимаю.  Кроме того,  как-никак в тебе теперь течет его
кровь...
     - Что?  - Таня насторожилась.  Вера Петровна поняла, что не-
вольно выдала тайну Сергея.  Они проговорили целый час, и расста-
лись с трудом. Теперь у Воронцовых появилась еще одна дочка...
     Но там, в  парке клиники уже ждал ее он!
     Всю дорогу она пыталась найти какие-то слова...  Но так ярко
светило осеннее солнце в ярко-желтых листьях лип, такими добрыми,
открытыми для самых искренних чувств казались все лица людей! Она
просто широко раскрытыми глазами смотрела на  этот  новый  удиви-
тельный мир,  который окружал ее всегда, и который она только не-
давно сумела понять и ощутить по-настоящему...
     Вот и знакомые аллеи,  и забор,  за которым по лугу стелится
уже кое-где привядшая трава...  Вот и Сергей поднимается с завет-
ного пенька ей навстречу...
     И Таня понимает, что ничего не станет говорить.
     Ей ничего не нужно сейчас говорить. Просто хочется растянуть
бесконечно во времени вот этот самый миг.  Просто хочется вот так
легко, открыто, не скрывая отчаянной радости идти навстречу этому
самому дорогому, самому близкому на свете ей человеку.