Персонажи и события данного рассказа всецело являются плодом фантазии автора.
Все совпадения случайны....
Было шумно. Шумело все: вода в умывальнике, женщины, что стояли за спиной и звонкими голосами обсуждали пережитое за первую половину рабочего дня, стройка за окном, но особенно много шума было за распахнутыми настежь дверями. Там разливался свет, бьющий сквозь высокие окна, и затапливал собой все: обилие столиков, слегка потертый пол, буфет с пышной буфетчицей, затаившейся среди не менее румяной сдобы, и толпу снующих людей. Они гудели, роились, галдели, словно позабыв, что вкушать пищу положено в тишине, и ей было попросту страшно туда идти...
Москва оказалась даже больше, чем Марина себе ее представляла. Больше, люднее, красивей. Тут было всего через край. Огромный город. И так же много он внушал ей ужаса. Она мечтала об этой поездке, но уже на вокзале опешила и ощутила какой-то суеверный, нелепый, детский страх перед чем-то большим и неведомым. Нет, попросту ужас перед величием многомиллионного города. Столица - словно другой мир. И отчего-то ей показалось, что с ней должно что-то произойти. Именно тут, в Москве...
-Будешь так настойчиво тереть, кожу сотрешь! - раздалось насмешливо над самым ухом.
Марина встрепенулась и согласно кивнула. Насмешек она за этот первый рабочий командировочный день услышала немало и попросту устала реагировать на них и обижаться. Напрасная трата сил. Легче и мудрее промолчать. В ней, скромной девушке, приезжей из небольшого промышленного города, ушлые москвички отчего-то углядели предмет для насмешек и язвительных комментариев. И фигурой она не вышла, слишком сдобная, и одежка не та, не от Сосо Chanel! Да и характер не бойкий, не грызет в ответ. Отчего бы не посмеяться над тихой приезжей девочкой? Марина не была безобидной тихоней, просто жизнь научила ее пониманию, что встречают, быть может, и по одежке, но провожают точно по уму! Зачем рвать связки, теребить душу и что-то кому-то доказывать? Всё, что необходимо, станет понятно само, со временем. А если не станет, смысла печалиться все равно нет. Как приехала, так и уедет. Всего неделя. Но она проживет ее в Москве достойно. В этом Марина себе поклялась.
-Ты идешь, пампушка? - спросил ее все тот же звонкий женский голос.
-Оставь ее, сама найдет дорогу, - фыркнув, отозвалась вместо приезжей Алина.
Это была очень высокая, модельной внешности девушка. Да про нее и поговаривали, что она искала звездной судьбы, но что-то там не сложилось и пришлось устроиться в бухгалтерию обычной строительной фирмы. Правда, и то не без помощи знакомых. Вот от нее и прилетало в адрес периферийной простушки больше всего нелестных комментариев да откровенных насмешек. Марина закусывала губу, но молчала, она и правда была далека от совершенства. Среднестатистическая русская девушка. Милая, хорошая да пригожая. Вот только объемы слегка подвели. Кругла самую малость. И если не сказать, что полна, то и стройной ее не назвать. Так, серединка на половинку. Что рождало при нынешней моде на худобу массу комплексов для большинства современных девушек.
Марина умышленно выждала, пока коллеги пройдут вперед, и лишь после этого робко взглянула из-за дверного косяка в широкий зал столовой. Вот они идут, две 'колючки' в зале полном мужчин, слегка покручивая худощавыми телами в модных одежках. Горделиво задрав голову вверх, вооружаются подносами и примыкают к рядам "своих" в очереди. Не много ни мало - две королевы. И провожает их самый настоящий... гогот. Марина даже слегка вздрогнула. Оно и не мудрено. Она не ожидала такой реакции на модную женскую красоту.
Простые, крепкие рабочие парни, строители вкушали свой обед и изучали бухгалтерский состав собственной организации веселым взглядом.
-Я бы об ее кости точно поранился. Жуткий вид! Даже подойти страшно, - раздалось басом за ближайшим к выходу столиком.
Шутку подхватил дружный мужицкий смех. Марина покраснела, представив себе комментарии, что уже вскоре полетят ей вослед. И окончательно сконфузилась.
Выпрямившись, она изо всех сил постаралась вернуть себе невозмутимость и уверенность в себе. Девушка вплыла в зал и, стараясь избегать взглядом кого бы то ни было, чтобы не споткнуться, вцепилась в поднос, что лежал на столике, и стала в очередь. Сердце громко ухало в груди. Кровь пульсировала в висках. Насмешки мужчин - не то же самое что насмешки женщин. Это уже не просто обидно, это едва не смертельно!
Руки сами взяли что-то из еды, но что - она плохо понимала. Только одна мысль пульсировала в мозгу. Пройти до столика и не споткнуться. Не услышать колкие издевки. Не устыдиться себя, не упасть. И, вдохнув поглубже, она пошла.
Коллеги по экономической части сидели кучкой, облепив собой один большой столик. То ли они так умышленно сели, то ли затейник-случай сыграл злую шутку, но места для Марины за общим столом не оказалось. Сглотнув ком паники, она покрутилась вокруг и, обнаружив свободное место, двинулась к нему, как во сне. Медленно и неуверенно. Со всех сторон косились люди. Со спины доносились женские смешки и шушуканье. "Колючки" не унимались.
Добравшись до столика, где пустовала пара мест, Марина поставила на него поднос, и в этот момент где-то за ее спиной раздалось громогласное "ух ты", сказанное грудным низким голосом. Что именно было "ух ты", девушка поняла мгновенно и покраснела до корней своих волос. Это ее седалищные места пришлись по вкусу простому рабочему люду. Сглотнув и потупившись, она мгновенно уселась на то самое, с восторгом упомянутое, и, вцепившись в вилку, замерла, словно позабыв, что собиралась делать и зачем вообще сюда пришла.
-Приятного аппетита, красавица! - сказал сбоку тот самый грудной низкий голос.
Марина недоверчиво покосилась на мужчину. Здоровенный мужик в простой робе сиял широкой улыбкой на густо заросшем щетиной лице. Впрочем, улыбался не только он. Таких было тут немало. Все в робах, все простые трудяги в возрастном промежутке от 18 до 50 таращились на нее со всех сторон и весело, задорно усмехались.
-Ты ешь, ешь, красавица! Не дай бог, "ух ты" похудеет. Станешь такой же страхолюдиной, как высоченная жердь, что сидит за первым столом.
Марина хлопала изумленными глазами и смотрела в сторону коллег. Выходило, что бородатый говорил про Алину. Внезапно спохватившись, девушка нахмурилась, изо всех сил подавляя нервозность, и принялась есть. Выходило с трудом. Руки слегка подрагивали, и бородач не унимался, беззлобно скалясь, а товарищи ему помогали, кидая на разрумянившуюся девушку понимающие взгляды.
-И откуда такая красотища родом? Раньше тебя тут видно не было. - Бородач расплылся в еще одной белозубой улыбке, и Марина нахмурилась.
-Оставь ее, Олег, дай человеку поесть.
Строгий голос, низкий и слегка приглушенный, словно шепчущий, повис над столом и создал на миг звенящую тишину.
-Разве я ей мешаю, Философ? Я, может быть, хочу узнать, кто такую симпатягу вечером домой провожает? И никак не могу решиться, - скалясь в веселой усмешке сильнее прежнего, сознался Олег.
Мужчины в рядах принялись пересмеиваться, с любопытством поглядывая на молчаливую девушку.
-Сама иду. И не домой, а в гостиницу. Я приезжая. И очень скоро уеду, - как-то строго объявила девушка, желая пресечь все дальнейшие попытки грубоватых ухаживаний.
-Так нам долго и не надо! Мы быстро справимся! - весело объявил Олег, чем вызвал дружный мужской гогот.
Марина густо покраснела и дернулась уходить, так и не доев свой обед, но тут раздалось резкое "Стой!" тем самым строгим приглушенным голосом, обладателя которого называли "философом".
Девушка неуверенно замерла, воззрившись на источник звука. Прямо перед ней, лишь слегка левее, сидел мужчина. На вид ему было примерно сорок или около того. Среднее телосложение, не низкий и не высокий, темные, коротко стриженые волосы, легкая проседь в висках, высокий лоб, прямой, слегка закругленный на конце нос и серые с синевой глаза под хмурыми бровями. А где-то в густой колючей многодневной щетине, фирменной марке всех строителей, затаились красивые чувственные губы. Но главным был взгляд: строгий и вдумчивый.
Она мгновенно застыла и так и стояла бы каменным истуканом, если бы внезапно не осознала, что все смотрят и молчат. И ждут чего-то.
-Садись и ешь. Никто не будет над тобой шутить. И он тебя обидеть не хотел. Красивая очень, вот и пристает.
Марина снова густо покраснела и, не помня себя от смущения, просто села на стул и, подхватив вилку, уткнулась глазами в еду, в то время как душу жгли серые с синевой глаза.
Как проглотила всё, так и не поняла. Покинула столовую, сопровождаемая многочисленными взглядами, тоже в каком-то странном беспамятстве. Лишь от двери не удержалась и, полуобернувшись, скосила глаза на покинутых мужчин.
Смотрели. И он смотрел. Серьезный такой взгляд, с легким прищуром, собирающим морщинки над переносицей. Не дать ни взять большой начальник, а не простой трудяга в запылившейся робе. Такие вдумчивые глаза. И вдруг морщинки разгладились, уголки глаз поползли слегка вверх. Сощурился в улыбке - и губы слегка дрогнули. Понял, что смотрит, понял, что на него. И снова вогнал этим в краску. Стыдно было, но еще как-то непривычно тепло, даже горячо в груди.
Марина умчалась как ошпаренная. Просто шла, а потом бежала, задыхаясь, а сердце беспощадно ухало в груди. И что происходит, было совсем непонятно.
Заблудилась с непривычки. Стояла во дворе и топталась, поджидая кого-то из коллег. Странно, ждала одних, дождалась других.
Шумная компания мужчин в робах высыпала во двор под весеннее солнышко и принялась дымить сигаретами и щурить на девушку глаза полные улыбок.
А вот и "Хмурые глаза", как окрестила про себя недавнего знакомца. Идет и кивает в ответ на чьи-то реплики. Серьезный вид, даже глубокая морщина пролегла посреди лба. И вот взгляд сместился слегка и поймал девичьи глаза, на него глядящие.
Смотрели друг на друга какое-то время, не мигая, пока Марина не спохватилась и, смутившись, не увела свои глаза в сторону.
Хмуроглазый ушел. Постепенно рассеялась и прочая мужская толпа, подшучивая и пересмеиваясь между собой. Появились язвительные коллеги, проводили в офис, и работа вскоре возобновилась. Но что-то незримо изменилось. Путались мысли, замирало сердце, увлажнялись ладошки в миг, когда память напоминала, как встретились под апрельским солнцем хмурые синевато-серые мужские глаза с ее взволнованными зелеными.
Ночь не принесла никаких перемен. Все было точно так же как и весь остаток дня. Только сгущающийся вокруг мрак воровал у мира свет, тишина зависала над ней, и взгляд замирал, устремляясь в темный потолок, а приятная мучительная теплота жгла нутро, и порой нарастающая пульсация сердца отбивала резвый ритм, и все та же непроглядная сероватая синева стелилась перед глазами, обволакивая ее мир...
И слова: "Что со мной?" нарушали звенящую тишину.
Обеда Марина ждала едва не с пробуждением, а вскочила отчего-то чуть свет. Собиралась кропотливо. Одела всё самое лучшее из того, что взяла с собой в командировку. Странно, приехала работать, а вся работа из мыслей прочь, едва увидела сине-серые глаза. Вот и собиралась, как на свидание. Руки не принимали доводов разума о том, что "нужно думать только о деле", упрямо облачались в красивые тряпки и творили на лице чудеса при помощи красок.
Шла по улице на "службу" и улыбалась. Всему. Новому и такому удивительно светлому дню! Случайным и таким радушным прохожим! (Неужели и раньше весь мир был таким открытым, а люди на улице всегда мне улыбались?) Голубому бездонному небу. Яркому лучистому солнцу. Самой жизни!.. Изумительной жизни. Прекрасной жизни!
И так восхитителен, показался этот мир. Так чудесна жизнь. Так стало хорошо, что словами не сказать! Как хорошо! А почему хорошо - непонятно. Да и не нужно понимать?! Главное, пусть "это" никогда не кончается! Не кончается эта удивительная поездка, которая пригрезилась вдруг командировкой в самое настоящее счастье!
Накормила бездомного пса, перевела через улицу старушку. Опаздывала. Рисковала проштрафиться, а на всё было плевать. Было слишком много чего-то в душе, преисполнилось чем-то сердце. Необходимо было излить. Поделиться с другими. И делилась...
Всю первую половину дня ерзала на стульчике волнуясь, вертелась, смотрела непрерывно на часы, не замечала острот и колкостей в свой адрес и ждала, ждала, ждала...
А когда дождалась заветного часа и мига, оробела. Ноги сделались негнущимися, руки задрожали, в голове зашумело, а пред глазами круги. Так и стояла возле своего временного рабочего места и провожала коллег неуверенным долгим взглядом.
Пока собиралась с духом, уже кое-кто возвратился с обеда. Испугалась, что опоздала, что не увидит теперь, и как угорелая помчалась к месту. Брела бы осознанно, точно бы заблудилась. А тут ноги как-то сами вынесли. Влетела в обеденный зал, даже руки помыть забыла.
Нет... Все есть, его нет.
Долго стояла, осматриваясь, искала глазами в рядах, всматривалась в спины. Осмотрела все. Нет!
-Не меня ищешь, красавица?
Вздрогнула от глухого ровного голоса и резко развернулась, столкнувшись, нос к носу с тем, кого искала. Не смеялся, не шутил. Говорил вполне серьезно, потому что именно так смотрел. В самые глаза.
-Не-е-ет, что в-вы! - заикаясь и краснея, пролепетала в ответ.- Ищу коллег.
Мужчина осмотрел неторопливым взглядом все помещение.
-Нет никого из твоих. Если не любишь обедать одна, пойдем.
Слегка кивнул на сторону и неторопливо пошел к столу с разносами. Взял два. Один себе один ей. Затем тоже самое проделал с приборами.
Стояли в очереди молча. Друг на друга не смотрели. Марина кусала губу и сжимала кулаки, чтобы унять предательское дрожание рук. Мужчина же был спокоен. Хмурил брови, изучая что-то на стене. Было ужасно неловко, но если бы кто-то предложил девушке стереть этот мучительный миг, она бы ни за что не согласилась.
Тем временем подошла их очередь заказывать обед, а затем и к расчету на кассе.
-Я заплачу.
-Нет.
-Почему? - искренне изумился.
-Я вас не знаю. - робко пролепетала в ответ.
-Вот и узнай меня.
Все. Точка. Не стал спорить. Заплатил и пошел к столам. Выбрал пустой, отодвинул ей стул, присел рядом. И все так легко и непроизвольно, словно само собой. Нет, не красовался, скорее, делал то, что понимал и то, как он это видел. Как и положено мужчине вести себя с женщиной. Марина смотрела во все глаза. Почему там, в родном городе, никто и никогда не вел себя так легко и непринужденно, не был так невозмутим, спокоен и уверен в себе, как этот простой с виду рабочий. Простой рабочий с необыкновенными синевато-серыми глазами. Обычный человек, которого зовут...
-А как вас зовут? - вдруг, словно очнувшись, спросила она.
-Александр. Можешь называть меня Сашей, Аврора.
-Почему Аврора?
-А ты греческую мифологию помнишь? Аврора богиня зари. Краснеешь, как заря, потому и Аврора.
И тут он улыбнулся по-настоящему, впервые, и сердце в девичьей груди выполнило сложнейшее сальто, достойное высшей похвалы Олимпийского Комитета. Приятная была улыбка, скупая с точки зрения широты, но полная с точки зрения перемены облика. Глаза легко заискрились весельем, наполнились каким-то удивительным теплом и слегка подделись лучиками морщин, бегущих, спешащих, летящих в разные стороны прочь. Дух перехватило и снова кинуло в жар, сердце бешено застучало, а лицо затянуло краской стыда.
-Никогда еще не видел девушки, которая бы так часто смущалась, - сказал очень тихо, едва услышала, но услышала и еще гуще зарделась.
Сказал негромко, без обиды, даже не посмотрел в ответ, но отчего-то сделалось неловко. Словно все-таки обидела человека. Обидела зазря.
-А я вот не знаю, - просто призналась она, легко и смущенно улыбнувшись.
Явил ей свой вдумчивый сине-серый взгляд. Долго, сосредоточенно смотрел, словно решал для себя что-то, а затем, кивнув, сказал:
-Я расскажу. Во сколько заканчиваешь?
Вот так вот просто. Как и всегда в подобных ситуациях, мужчина спрашивает о времени встречи и женщина отвечает, если заинтересована. И все становятся ясно, и легко читается между строк.
Сердце застучало набатом. В висках зашумело. А язык как-то сам повернулся и сказал:
-В семь.
-Значит, в семь.
И дальше полная тишина. Скрип ложек и вилок о дно тарелок, голоса вокруг, шум строительства за окном. Но если спросить Марину, что слышала она в этот миг, она бы честно созналась - музыку.
Для нее не было тишины, она не стояла между ними стеной. Не было шума иных голосов, все ушло куда-то и растворилось в чем-то. Они молча ели, бросая порой друг на друга краткие взгляды, и молчали. Это было так чудесно, так было легко у нее на душе, словно искупалась в жаркий полдень в прохладном море.
Как подкрался заветный миг, и сама не знала. Вот еще два часа, вот три, вот четыре - и вдруг семь!
На протяжении дня считала секунды, одну за другой. Вот их прошло всего три, а вот, наконец, десять. Каждую минуту отмечала как праздник. Но так много их еще было впереди! И вот пора!
Пора. По-ра... Пора!
Смотрела на часы и, считала удары сердца, шептала о том, что ей "пора", а двинуться с места не могла. Вновь оробела, стало страшно, и сердце так истошно колотилось в груди, что, казалось, прошибет ее напрочь. Вырвется наружу и убежит туда, к нему.
Все же надо идти. Встала, схватила сумку и, буркнув "до свидания" всем, кто еще оставался бдеть службу, умчалась.
-Бог с ней с работой, ее еще много будет, - шептала себе под нос, утешая.
Как же быть, если ноги сами несут, если мысли путаются, и никакие формулы и цифры не в силах удержать от потребности видеть сине-серые глаза и слышать эту странную, сладостную тишину, что пролегает всякий раз между ним и ней.
Почему никогда раньше так не было. Почему?..
Мысли стелились, обволакивали разум, наполняли собой и вдруг в один миг все исчезли, как и противоречия, как и сомнения - бесследно! Когда зеленые глаза увидели, то, что так желали видеть весь день.
Он снова слегка улыбнулся, одними глазами, и опять задорные лучики его морщин поползли в разные стороны и преобразили серьезное лицо. Сердце согрелось, душа воспарила. Марина улыбнулась в ответ и забыла на миг весь белый свет...
Только один вопрос, кроме мысли "как мне с ним хорошо", бередил разум. Откуда он столько знает? Обещал поведать о греческой мифологии, а уже затронул столько разных тем, что и на три человеческие жизни хватит. Вечер утекал стремительно, растворялся в сгущающемся мраке ночи, окружал и обволакивал и прятал сине-серые глаза, но дарил его голос. Негромкий и успокаивающий. Он долго рассказывал обо всем, и все становилось так понятно.
- Не понимаю, откуда ты столько знаешь? - наконец, не выдержав, спросила зеленоглазая.
Долго молчал, смотрел себе под ноги, что-то взвешивал, что-то решал. И наконец, сказал:
-Много читаю.
Язык чесался спросить еще, но боялась обидеть своими вопросами и промолчала, но уже через минуту не удержалась и спросила о другом.
-А почему "Философ"?
Снова тишина, на этот раз долгая и давящая. Но она его не торопила. Просто ждала, надеялась что скажет.
-Окончил философский факультет МГУ.
Опять тишина и так много в ней звучит. Хотелось спросить еще, хотелось узнать, почему, окончив философский факультет (и отчего-то думалось, что окончил, несомненно, с отличием) работает на стройке. Но не спросила. Что-то удержало, подсказало - промолчи. Вот и промолчала. В общем, ответ не имел особого значения, и был, вероятно, очень прост. Такова жизнь! Вот почему. Почему она, мечтая о работе врачом, стала экономистом?! Почему кто-то, мечтая о балете, становится учителем или продавцом?! Так сложилось. Было нужно кому-то свыше...
-Свежо...
Повел головой на звук ее голоса и слегка улыбнулся. Может, понял, что желает отвлечь, а может, подумал о другом. Но тут же потянул с себя куртку и накинул на девичьи плечи. Одевал неторопливо и подошел очень близко. Даже волосы на виске слегка шелохнулись под его дыханием, и лицо вновь обдало жаром.
Скосила глаза в полумраке. Сердце бешено стучало в груди и гулкий этот звук, казалось, разносился парком. Одинокий фонарь горел далеко позади. Но они четко видели глаза друг друга. Молча смотрели в них какой-то напряженный краткий миг. А потом он вдруг слегка подался вперед. И губы их встретились...
Странно... но до этого мига и звезд видно не было и луна терялась где-то в ветвях, да и светила она блекло... А тут вдруг все разом полыхнуло на небосводе, засверкало, заискрилось, обдало глаза ярким светом, ослепило, помутило разум и вырвало из самого нутра утробный изумленный протяжный стон...
Так вот почему говорят, что любить - это сладко!? Вот о чем щебечут птицы по весне!? Вот что воспевают поэты с начала времен!?
Хотела сказать что-то, выразить свое предельное изумление этим открытием, но только теснее прижалась к теплому мужскому телу. Обняла и зажмурилась. Колкая щетина легко и как-то мучительно-приятно царапала нежное лицо. И она улетела куда-то высоко-высоко, далеко-далеко и не желала оттуда возвращаться на землю больше никогда. Ни-ког-да! Никогда...
-Сегодня ко мне нельзя. Завтра будет можно, - едва оторвался от губ, прошептал хрипло. - Но, если хочешь, пойдем к моему другу.
-А почему не к тебе? - спросила в полузабытьи, не понимая ни своих слов, ни предмета разговора. Думала только об одном: "Еще и еще его целовать".
-Ко мне нельзя. Жена и дети дома...
Странное ощущение. И не бил никто, и боли нет, а такое чувство, что ударили чем-то тяжелым по голове. Оглушили. Или столкнули с вершины утеса, и ты летишь и знаешь, что скоро будет очень больно, но все еще летишь, оцепенев и телом и душей, и ужас стремительно нарастает в душе. Предвкушаешь, ужасаешься и все!
-Какая жена... какие дети? - спросила ели слышно, и он скорее прочел по губам, чем услышал.
-Мои.
В ужасе дрожащей рукой схватилась за губы, что еще горели огнем, и отступила. Блестящими от непролитых слез глазами всматриваясь в темноте в его глаза и, конечно, ничего не видела. Все заволокли слезы.
-Постой!
Не могла стоять. Убежала. Понесла, как перепуганная кобылица. Бежала - и мир вокруг кружился.
Куда бежала, зачем?! Ничего не знала. Просто чтобы убежать. От себя, от него. От муки, что внезапно пролегла внутри, наполнила до краев. И от стыда. Невыносимого. Разъедающего душу так, как кислота жжет плоть.
До полуночи бродила по парку. Сидела подолгу на скамейках, плутала между ними. Словно попала в заколдованный мир и не в силах была из него вырваться. Шаг туда, шаг назад. И все! Дальше нельзя. Душа не пускает, ноги не идут.
И не было страха, что одна так поздно, в чужом городе, в темном парке, ночью. Вообще не было мыслей. Никаких. Звенящая пустота внутри. И только извивающийся клубок мучительных чувств смертельным ядом жег нутро. Словно разворошили большое змеиное гнездо. И откуда они только взялись в душе? Не было их там раньше! Впрочем, раньше там, в душе все было иначе. Ведь никогда прежде там не было любви...
Вот и звучало в ее мыслях, порой пробиваясь сквозь пустоту одно и то же по кругу много-много раз, час за часом.
Невыносимо... Подло... Как он мог?.. За что?.. Почему я?.. Невыносимо...
В какой-то момент удивилась, что не ощущает холода, и обнаружила на своих плечах его куртку. Замерла. Смотрела на нее пораженно. Погладила рукой и вдруг разрыдалась. Ревела долго, сильно с придыханием. А когда выложилась в этот звонкий рев и опустошилась наконец, побрела в гостиницу...
Не хотела просыпаться, не хотела вставать. Ничего не хотела. Только домой. К маме. Забиться под мышку, как щенок забивается под теплое материнское брюхо, и рыдать там, рыдать... Но рано еще домой. Билет лежит в паспорте, там указано четкое число, а до него еще нужно дожить.
Решила не обедать. Никогда!.. Ну не то что бы совсем не есть и навеки отказаться от пищи. Не ходить в злополучную столовую. Не видеть больше "коварного обманщика и обольстителя". Теперь называла его только так и никак иначе! А сердце все равно болело. И кто-то шептал в ее уме: сама не спросила. Сама. Что удивительного, что в 40 лет человек оказался женат? Что удивительного, что отозвался на твой порыв? Сама кинулась ему на шею. Не в буквальном смысле, но все же...
Горько было. Ужасно горько. Что все так глупо получилось. Что звезды так сошлись. Что жили в разных городах. Имели определенную разницу в возрасте. Впрочем, все это мелочи. Чепуха. Главное в другом. Он женат. Же-нат! И у него дети. Двое или трое милых малышей. И они любят своего папу. И маму любят. Как можно не любить маму? И они не заслуживают такой подлости с ее стороны. Грубо и жестоко. Вот так вот прийти - и за неделю растоптать чей-то слаженный мир. Да и под силу ли ей его разрушить, даже если бы захотела? Глупости! Ты всего лишь пятнышко на карте его судьбы. Песчинка, которую уже завтра же он не заметит. Ты и нужна была всего лишь как краткий миг нового счастья. Эпизод, который сотрет с его памяти строгий цензор-время. Мало ли их было таких "эпизодов" за его 40 лет?! И вот от этого делалось особенно больно. Просто невыносимо. Пекло, так что еле сдерживалась, что бы ни скулить вслух, как брошенная хозяином верная псина.
Больно. Просто больно. Как еще никогда не было. И снова мучительные вопросы без конца. "За что?", " Почему я?". Вновь и вновь по кругу уже в сотый, в тысячный раз...
Он не искал встреч. Не пытался что-то объяснить. Дни уходили, и понимание того, что "вот так вот и расстанемся, разойдёмся, как корабли в чужой гавани навсегда", сжимало горло, будто в тисках и томило раненую душу, резало ножом.
-Не придет. Я никто для него. И мои чувства ему безразличны. Зачем же надрываться? Смотреть в глаза. Мучить себя. Оправдываться. Незачем...
С курткой решила просто. Подкараулила того самого Олега и молча ткнула ему в руки, мучительно краснея при этом. Узнал куртку. Усмехнулся. Но не стал шутить. Взглянул пристально и просто кивнул. Мол, понял, передам. Вот и все. Окончен "служебный роман". Только счастливого финала в этот раз не будет. Не Рязанов снимал эти сцены. Да и бывают они только в кино, поэтому их смотрят с упоением и пересматривают порой. Оттого что в жизни все иначе.
Вот так и прожила эту незабываемую неделю в Москве. Знала, что нечто случится, и не ошиблась. Ярким костром надежды полыхнуло в душе, когда увидела его глаза в первый раз, и багряным закатом разочарования отгорало теперь, погружая во мрак юную, не знавшую разочарования душу.
Ничего. Все пройдет. Все забудется. Не зря говорят: "Все хорошо, что хорошо кончается". Глотала по ночам слезы, вытирала их о подушку и радовалась одному: что не сотворила большего греха. Что, несмотря на то, что пекло в груди, тянули к нему беспутные ноги, хотела видеть глаза и целовать его губы - все равно не пошла. Удержалась на краю от падения. Выстояла в этом нелегком бою с самой собой, своим горячим сердцем и неудержимой бурей юношеских чувств.
Только вот что сердцу доводы разума, когда оно словно в огне горит? И не потушить его холодной логикой, не убедить принципами. Что они ему? Пустые слова! Придуманные кем-то и для кого-то. Я тут ни причём! И сердце знает только одно - оно хочет и жаждет любить! Отдавать себя и всю свою любовь до конца и без остатка. И безразлично, кому и зачем. Заслуживает или нет. Иначе лопнет от переизбытка, от полноты чего-то горячего и мучительного внутри. Умрет страшной смертью - испепелит себя или утопит, захлебнувшись в любви. И приходилось терпеть эту боль, эту муку - молча любить...
Осматривала платформу и удивлялась. Совсем другим все показалось в тот день, когда приехала. И дело не в том, что тогда все было чужим, а теперь хоть чуть-чуть, хоть немного, а стало своим, дорогим сердцу. Тогда краски были яркими, небо сочно голубым, а солнце - словно живым и уже обжигающим, несмотря на то, что еще не вошла в свою силу весна. Люди спешили куда-то, и, кажется, все без исключения улыбались друг другу и ей. А теперь мир стал каким-то тусклым и блеклым. И лиц прохожих не различить. И дело не в том, что уже вечереет. Это ее глаза теперь так видят. Словно повредилось в них что-то, и краски, как результат, поблекли. Наверное, потеряла в этой поездке свои "розовые очки". Увидела мир, каким он был, а оказался он не так ярок. И все серое и пыльное, один сплошной намек на краски. Сощурилась, взглянула на небо. По нему проплыла одинокая птица. Красиво летела, гордо и недосягаемо высоко. Махнула крылом. Вот и все прощание с Москвой. Никто из коллег не придет проводить. Оно и понятно. А нос "колючкам" все-таки утерла. На глазах у всего отдела похвалил самый-самый главный шеф. Сказал: "Вот все бы так работали, как ты. Приезжай к нам еще!". Благожелательности окружающих шефова похвала не добавила, но, в общем-то, ее это уже не волновало. Многим больше ей хотелось другого. Того чему никогда не быть...
Объявили о посадке. И сердце дрогнуло, а глаза непроизвольно наполнились слезами. Мучительно оглянулась. Осмотрела окружающие лица. Неужели все еще надеялась увидеть? Кажется, да...
-Надо же, дура, как глупо влюбилась. Женатый и бессовестный, - прошептала себе под нос, утирая слезу, что все-таки скатилась по щеке. - А все равно почему-то люблю...
Как-то, не помня как, зашла в вагон, вошла в купе, спрятала багаж и присела у окна. Смотрела на перрон остекленевшими глазами и думала об одном: "Скоро буду дома. И там я тебя забуду... Может быть".
Поезд тронулся, зашумели колеса, перрон стал неторопливо оставаться позади.
И вдруг сердце дрогнуло. Вскочила, прижалась к стеклу.
Пришел! Стоял неприметно и смотрел. Прощался безмолвно. Он не играл. Ты тоже была ему не безразлична...