Я шла по тропинке домой. Метель проедала кожаную курточку, я щурила глаза и сильно сжимала руки в карманах. Маленькие острые снежинки резали щеки, ледяной покров заставлял семенить ногами. Напротив моего дома находиться старая лаборатория, там когда-то работали селекционеры, сейчас этот ветхий покров служит домом одной старой, бедной женщине. Здание узкое и длинное, напоминает советский коровник. В нем нет ни электричества, ни газа; она топит углем, а вечером зажигает керосиновую лампу. Иногда я останавливаюсь и в нелепой, беспомощной грусти смотрю на ее окна.
Возле двери стояло ведро с пеплом, еще совсем горячим, красного жара в нем было больше, чем просто серого порошка. Черный щенок, по-видимому, не помня себя от холода, полез в ведро, и тут же жалобно скуля, выпал назад. Отряхнув морду, он сделал вторую попытку, поставил передние лапы на ободок ведра, он стал такого же роста, и, оттолкнувшись, запрыгнул внутрь, зарывшись носом в тлеющий пепел. Щенок завизжал, я кинулась к нему и, схватив зашиворот, вытянула наружу. Он вырвался из моей руки, долго и судорожно закапывался в снег. Такого собачьего припадка я не видела никогда.
Щенок притих, я взяла его на руки, шерсть вокруг глаза, как и сам глаз, были похожи на печеное яблоко. Я принесла его домой и бабушка занялась ветеринарной деятельностью.
В детстве мы с друзьями собирали деньги на приют для собак. У нас было 17 гривен и пакет с мелочью, в котором насчитывалось около 40 гривен. Мы стали собирать деньги, потому что в то время в нашем районе отстреливали и травили собак. Мы знали всех дворняг и регулярно кормили их, надевали ошейники и приказывали не ходить на рынок.
Рынок - вот место собачьей смерти. Наши питомцы околачивались в мясных и рыбных павильонах. Толстые женщины в засаленных передниках били их под живот ногами, а мужики с золотыми зубами, в меховых шапках замахивались топором, иногда бросали, если за час до этого, накатили в местном кабаке.
Была зима 98 года, я купила хлеб и шла домой, в снегу на обочине лежала собака и тряслась. Я присела возле нее, погладила и отломила кусочек хлеба, она не шевельнулась, только посмотрела на меня. Дома я не могла забыть о ней, я взяла санки, кусок мяса и покрывало, и пошла обратно.
Мясо было отвергнуто, как и хлеб все тем же молчаливым взглядом. Я замотала ее в бледно-зеленый плед, положила на санки и повезла, куда глаза глядят. В то время, мне нельзя было приводить животных с улицы, меня строго наказывали, как и моих друзей, мы тащили домой всю живность с округи.
Я долго катала ее на голубых деревянных санках. Не выдержала, привезла домой, прокралась в комнату и положила на кровать. И позвонила Максиму и Лене. Мы давали ей анальгин, йогурт и малину. Спустя два часа она умерла. Мои голубые санки превратились в собачий катафалк, а бледно-зеленый плед - в саван; наша процессия двинулась к полям, где росла большая береза. Там мы ее похоронили.
Мы мечтали о рае для собак и молились за их души. А теперь не верим в собственную, и еще одна детская мечта никогда не осуществится.