Я сижу на верхней ветке самого высокого дерева в этом мире и перебираю чётки. Мой плащ настолько чёрен, что люди принимают меня за случайно залетевшего в эти края гигантского ворона.
Я перебираю чётки наших встреч - по мирам и вселенным - рассматривая каждую грань и выбоину на каждой бусинке. Я помню каждую наизусть.
Их тысячи - этих бусин - и каждая нисколько не похожа на другую. В безумном хороводе на единой привязи кружатся драгоценные камни, осколки стекла, деревянные безделушки, застывшие капли металла, обломки костей и ещё многое, многое, многое.....
Я осторожно беру в руки очередную бусину - осторожно, чтобы не смахнуть пальцами ни пылинки воспоминаний - и вглядываюсь в самое нутро, где полыхает пойманное пламя твоего взгляда.
Рубин. Ты была утончённа и хрупка - истинная дочь своего племени, рождённая пустыней. С тобой не сравнилась бы ни одна девушка в искусстве слагать стихи и петь песни, и любой самый смелый муж смущённо опустил бы глаза, лишь поймав твой взгляд, пущенный, словно стрела из-под пушистой бахромы тёмных ресниц - они всегда удивительно сочетались с глазами, светлыми, словно предвечернее небо, и прозрачными, словно слеза девственницы. В каждом мягком изгибе твоего тела чувствовалась уверенность и сила - словно у молодой тигрицы, совсем недавно познавшей своё могущество и власть, щедро подаренные природой.
Я был измученным пленником, нагло вторгшимся на территорию твоего народа - и на следующий день ожидалась моя казнь, позорная и страшная. В тот день, когда мы встретились, я лежал в осколках сознания, отчаявшийся и покрытый засохшей кровью. Ты же пришла ко мне, как только село солнце, а воины собрались в женском шатре, чтобы похвастать силой и талантами перед твоими сёстрами - подошла и обнажила лезвие, отразившее блик луны. Но ещё ярче сияли глаза твои - и я подумал, глядя в них - ты пришла убить меня, облегчить мои страдания. Но ты разрезала путы, напоила меня кислым верблюжьим молоком и показала дорогу к свободе. На память я забрал украшение с твоей косы - кровавый рубин, оправленный в золото. Я не знаю, что с тобой стало, но всю жизнь меня жгла мысль, что я не успел сказать тебе....
Гравий. Это был уныло-пустынный мир, грязный и серый. Казалось, он рассыпается под прикосновением и вот-вот рухнет, шатаясь. Кучки обезумевших недолюдей шатались от одного источника пищи к другому, спотыкаясь об обломки некогда роскошной цивилизации. Другие - одиночки-охотники - искали путь обратно, в великолепие прошлого, собирая по страничкам книгу Вечности, где был ответ на все вопросы.
Я был одним из них, и прошёл весь мир вдоль и поперёк, но Вечность не показывалась мне ни разу - лишь клочки бумаги с еле различимыми письменами.
И однажды вечером, пытаясь найти приют в скелете огромного и некогда наверное, красивого здания, я обнаружил тебя - твой портрет был нарисован на странице, вырванной из книги Вечности - я узнал её - и прикреплён небрежно к стене. Ты улыбалась сквозь меня невидимому художнику, улыбалась и любила его - это было видно в твоём взгляде, в том, как светило солнце сквозь твои каштановые локоны, в том, как ты держала букет полевых ромашек. Я бережно снял обрывок бумаги со стены и никогда с ним не расставался, скучая по тебе вечерами, рассматривая твою улыбку на просвет языков пламени одинокого костра. На память я взял с собой один из камешков валявшихся под ногами в том здании. Я не знаю, какой ты была, но всю жизнь я больше не проронил ни слова оттого, что не мог тебе сказать, что....
Обломок человеческой кости. Ты всегда была странной - сидела около кладбища и играла на такой же странной дудочке, ожидая подачки со стороны сердобольных старичков, приходивших на кладбище к своим лучшим друзьям. Я изредка навещал там же свою мать, погибшую от рака восемь лет назад - и мне никогда в голову не пришло бы кинуть тебе хоть монету - я никогда не любил попрошаек. Ты была слишком молодой, чтобы стыдиться чего бы то ни было. Мне навсегда запомнились нити разноцветных бусинок, обвивающие твои запястья, опрятные лохмотья грязно-чёрного цвета, бережно окутывающие твою фигурку от лишних взглядов, толстые нити чёрных, явно крашеных волос, падающие на лицо и плечи, и горящий взор, который ты бросала на каждого, кто осмеливался подойти к тебе - глаза были чёрными, словно земля около свежевырытой могилы. Тогда, после первой встречи, я стал приходить чаще - каждый раз с огромным букетом белых хризантем, желая подарить их тебе, а не аккуратно сложить охапкой на безразлично-холодной могиле матери. Проходил, обжигаясь твоим взглядом, мысленно подпевая твоей дудочке - проходил мимо, вглубь к тишине крестов и призраков. Я старательно отгонял мысли, чтобы подойти и заговорить с тобой - ведь я был уже солидным мужчиной полусотни лет, и никак не мог решиться на подобный шаг - что бы подумали остальные?
Но однажды я не услышал звуков дудочки издалека - и сам того не желая ускорил шаг, тревожась и строя предположения, что могло случиться.
Ты лежала в непонятно-неудобной позе на земле: лохмотья чуть порваннее и неопрятнее, чем обычно, волосы застилают лицо пеленой так, что не видно горящего взгляда, а дудочка валялась рядом и молча стонала знакомой мелодией у меня в мозгу. Ты была мертва - мертвее чем кресты и каменные ангелы, скорбно взирающие на твоё тело.
Белый хризантемы покрыли чёрную землю, а я долго сидел, обнимая твою сломанную фигурку и зарывшись носом в горьковатую прохладу твоих волос.
На память я взял с собой одну бусинку с твоих украшений - она оказалась кусочком человеческой кости.
Я не знаю, какой бы ты могла быть, если бы я забрал тебя раньше, но всю свою жизнь я потратил на то, чтобы просидеть у твоей могилы, шепча от отчаяния, то, что так и не смог тебе сказать....
Берестяная бусина. Ты была славной ворожеей, доброй и всепонимающей. Поговаривали, что ты вышла из самой речки - и народ втихомолку называл тебя Ундиной, но не со зла. Тобой гордилась вся наша деревня, да и соседняя тоже - никто не умел так лечить, заговаривать и успокаивать, как ты. Ты была бы доброй женой любому мужику, но никто и не думал свататься к тебе, что, казалось, и не совсем заботило тебя. Красивая - я помню, с россыпью веснушек по немного смешному лицу, с душистыми травами за поясом и цветами, заплетёнными в волосы. В твоих глазах отражались солнечные блики на речной светлой воде, где бы ты не была. Всегда приветливая, с солнечной улыбкой встречающая очередного гостя....
Я был немым сыном бедного крестьянина - да к тому же ещё и четвертым, самым младшим. Казалось, ни на что не годен, постоянно болен, и хорошо бы если умер в детстве, как поговаривали соседки, но отчего-то до сих пор зазря топчущий землю-матушку. Отец отдал меня тебе в помощники, чтобы я хоть как-то был полезен, и ты с радостью принимала любую мою помощь - даже несвоевременную и неуклюжую. Улыбкой встречала меня из леса, где я собирал для тебя самые вкусные ягоды и редкие травы - казалось, нам совершенно не нужны слова, которых я был лишён.
Но пришло время уходить мне - поговаривали, затевается побоище - на такое дело пригодились бы даже немые и глухие. Ты ничего не сказала, лишь грусти улыбнулась и поцеловала меня в лоб, провожая.
На память я взял с собой берестяную бусину - ты повесила мне её на шею на шнурке из собственных волос.
Я не знаю, какой бы ты стала, если бы я вернулся с того побоища, но короткий остаток своей жизни я провёл в думах о том, что бы было, если я мог сказать тебе, что...
Осколок стекла. Затянутая в шёлк неизменно светлых тонов офисная леди - строгий взгляд сквозь тонированные очки в дорогой оправе, хищно-длинные ногти с безупречным маникюром, тонкая полоска серебра на безымянном пальце, пять иностранных языков и два высших образования - такой была ты.
Я видел тебя через стекло дверей - только начинающий работу, но уже неудачник. Следил за тенью твоей идеальной фигуры, построенной в самых дорогих фитнесс-залах. Слушал обрывки твоего голоса, когда ты чересчур увлекалась разговором по телефону и позволяла себе повысить его - английский, немецкий, французский - как будет угодно клиенту. Фирма считала тебя ценной находкой и сокровищем, а я считал тебя квинтэссенцией идеала женской красоты и успеха. Никогда в моём взгляде не было зависти - лишь щенячий восторг и восхищение, поэтому я никогда не позволял себе встретиться с тобой взглядами - было слишком стыдно.
Я никогда не знал, что, приходя домой, ты распускаешь гладкую высокую причёску, позволяя уставшим волосам цвета солнца струиться по спине, откидываешь туфли на шпильках в угол, и, не включая свет, долго сидишь на подоконнике, обхватив себя руками, глядя на луну. Я представлял себе это, вечером просиживая штаны в очередной баре за кружкой безвкусного-горького пива. У тебя и у луны глаза одного цвета, знала ли ты?
Однажды, вновь опоздав на работу, я был встречен новостью - Фирма более не желает содержать такого безответственного и бесполезного работника как я, и поэтому выдав мне крохотные остатки зарплаты, увольняет тут же.
Не сказать, чтобы я был удивлён - скорее я ждал этого, потому что на этот ход у меня был давно заготовлен ответный. И вот, резким движением пустив документы кружиться в воздухе, словно белых птиц, я резко повернулся к тебе и впервые в жизни мы встретились взглядами. Стекло не было рассчитано на взрывы эмоций - оно разлетелось вдребезги от первого же удара - и вот уже меня увозит полиция, а я до крови вжимаю в ладонь осколок стекла - я забрал его на память.
Я не знаю, какой ты была на самом деле, но всю жизнь провёл в размышлениях, что бы ты ответила мне, если бы тогда я успел выкрикнуть, что.......
***
...миллионы, миллионы встреч - и расставаний. Миллионы памяток о каждом... и сейчас я рассматриваю Янтарь - он не успел сыграть своей роли - я подобрал его в надежде, что подарю тебе сегодня, как только мы встретимся в этом мире. Я не знаю какой будешь ты - я не помню, каким стал я - просто сижу на верхней ветке самого высокого дерева этого мира, и жду, когда ты прилетишь ко мне и сядешь рядом, чтобы вместе петь и радоваться, рассматривать солнце через застывший комочек сияния твоих глаз - этот отполированный моими прикосновениями янтарь, которому я каждый вечер шептал то, что никак не успел сказать тебе ни в одну из наших встреч...
Когда ты прилетишь я сядешь рядом, я обниму тебя своим чёрным крылом и шепну на ухо, зажмурившись...