Змий ударил хвостом поперек Земли,
Раскололась Земля на две стороны,
Обнажилось нутро изумрудное.
И стекались ручьи-реки к ране злой,
Чрево полня слезами солёными.
Нутряное море явилось так.
Слово о Змии, Духе Великом.
Повернется Сварожий круг, и опять
всех на Битву Богов призовут.
Свято-Русские Веды. Книга Коляды.
Книга первая.
Ненависть
(Повесть о рождении Змия, составленная Беляном Мякишем)
Часть первая
Глава первая
Смерть
"Некоторые мудрецы-богословы склонны утверждать, что мор, эпидемии, смерчи, наводнения и прочие бедствия, приводящие к гибели целых народов, вершатся волей Творца, как кара за грехи, содеянные человечеством. Таким образом, происходит очищение и обновление пораженного болезнью духа народа, утратившего веру и осквернившего себя богохульными мыслями и сомнениями в существовании Всевышнего".
Тошнота снова подступила к горлу. Сил сдерживать рвотные позывы больше не оставалась. Она отодвинула лист бумаги, подцепила скрюченными пальцами онемевшей левой руки деревянную плошку и сплюнула очередную дозу кровавой, отвратительно пахнущей массы.
"Но странное дело, большие страдания причиняются не тем, кто слаб духом, а тем, кто слаб телесно. В чём повинны перед Творцом младенцы и неокрепшие дети, чьи помыслы чисты и безгрешны, ибо их разум не способен породить греховную мысль, а плоть не способна желать греховных удовольствий? Именно они по слабости телесной в первую очередь становятся жертвами".
Боль в очередной раз пронзила нутро. В глазах потемнело. Тело забила крупная дрожь. Она сжалась, превратившись в тугой комок мышц, чтобы подавить очередной приступ. Даже стонать не хотелось, зная, как раздирает вспухшее горло любой, даже самый слабый звук. Несколько мгновений длилась эта изнуряющая борьба с собственным телом. Несколько мгновений, показавшихся вечностью. Сколь часто проговаривая эту фразу, люди даже не задумываются над тем, насколько мучительной может быть вечность, проведённая среди трупов в теле трупа же.
Отпустило. Прикосновение щекою к холоду каменных ступеней принесло некоторое облегчение. Правым, ещё не опухшим глазом она видела тело девочки-монашки на лестничной площадке. Кажется, её звали Бая. Оцепеневшими пальцами она крепко держала гобелен, наполовину сорванный со стены. Широко раскрытые глаза, бессмысленно смотрящие на переплетение потолочных балок, перекошенный рот измазан спекшейся рудою*, и жирные мухи, назойливо жужжащие над мертвым телом. Девочке было восемь лет.
Творец Всемогущий, разве справедливо отнимать у самых беззащитных созданий твоих возможность жить!? Разве справедливо карать безгрешных. А может, Ты посылаешь нам знак, заставляя нас мучиться от душевных болей при виде умирающих детей, пестуешь в нас силу духа и сострадание к слабым творением Твоим, приучаешь нас к мысли, что все мы по сути своей - прах, из праха вышедший и в прах же обращаемый, что тела наши бренны, и все мы, порожденные в грехе, умрём грешниками. Но к чему такие жертвы? Неужели, ради достижения какой бы то ни было цели, на алтарь должно возлагаться столько кровавых жертв? Даже если воля божественна, а цель неизмеримо велика?
Перо дернулось, порвав тонкую бумагу. Жирная клякса расплылась там, где должен был появиться знак вопроса. Она уже не чувствовала ног. Пустота медленно всасывала её тело. Лишь ноющая боль, терзающая нутро, не давала сознанию погаснуть окончательно. Клякса замерла подрагивающим бугорком. На её поверхности сияла белая точка отраженного света. При взгляде на неё стало нестерпимо больно, и новая волна тошноты подкатила к горлу.
Мы все - ничто, белые точки в черной пустоте. Ты заставляешь нас являться из тьмы, и в неё же низвергаешь, чтобы потом опять явить на землю наши бессмертные души. Это игра? Творец, зачем ты так жесток к слабым детям Твоим?
А может нет в том Твоей воли? Может для Твоего взора нет различий между нами и другими тварями, которыми Ты наполнил Землю. Ведь мы, человеческая раса, мало, чем отличаемся от животных. Нами владеют те же побуждения, которые мы, наверное, ошибочно считаем низменными. Да и что мы знаем о природе, о том прахе, из которого вышли? Несмотря на нашу разумность, мы живём по законам звериного мира. Выживает сильнейший. Может быть, мы и есть звери...
Перед глазами заколыхалось багровое облако тумана. Неужели всё? Она не хотела умирать в шестнадцать лет. Она не хотела умирать ТАК, лежа на лестнице монастыря в луже кровавой блевотины, ежеминутно сплевывая разлагающиеся внутренности. Она не хотела,...но она очень устала. Тьма была сильнее хрупкой девичьей жизни. А багровый туман, волнующийся перед глазами, успокаивал воспалённый разум. Она видела, как приближается Смерть. Существо, черное с ног до головы, и белое пятно вместо лица. Плоская, как тень, она ступала неслышно, что-то волоча за собой.
В ушах стоял ровный гул.
Смерть толкнула труп девочки ногой. Та от удара безвольно мотнула головой, и изо рта потек густой, черный туман. Жизнь выплеснулась из бесполезного более тела. Смерть наклонилась над мертвой, вынув нечто блестящее, положила в мешок. Мешок?! Да, обычный холщевый мешок, весь в пятнах крови. Так вот куда попадают души.
Мешок! Он позвякивает при движении. Не надо! Пожалуйста!
Смерть приближалась, осторожно спускаясь по скользкому камню. Казалось, черная вязкая жижа струится вслед за нею, жирными дегтярными змейками сползая по ступеням. Узкая рука мелькнула совсем близко, вытягивая лист бумаги из скрюченных в судороге пальцев. Несколько минут, а может часов, стояла тишина. Изредка что-то дребезжало.
Мешок?
И вдруг чья-то воля заставила тело перевернуться на спину.
Сквозь серо-бурую муть она увидела белое пятно с черными точками глаз.
Мешок!
Отвращение и злость нахлынули, сметая все оставшиеся чувства, как штормовая волна. Она дернулась, выворачиваясь из крепких объятий Смерти, и плюнула ей в лицо. Страшный хриплый хохот покатился под высокими сводами храма, разрывая воспаленную гортань. Она смеялась, захлёбываясь кровавой жижей. Вдруг холод резанул по животу. Обжигающий холод стального клинка. Она умолкла, потеряв сознание. Она умерла.
* * *
Свет причинял боль. Кто-то отдернул занавеску, и яркое утреннее солнце поникало даже сквозь веки, окрашивая их красным. Она зажмурилась, и тут же перед глазами запрыгали множество зелёных, противных искорок. От их пульсирующих движений закружилась голова. Это было крайне неприятно. Надо бы зашторить проем. Она попыталась приподняться, но у неё не было тела. Она не ощущала его. Если я чувствую боль, значит, я жива. Если я жива, значит, у меня есть сердце, которое гонит кровь по жилам. Если у меня есть жилы, по которым бежит кровь, должно быть и тело, опутанное сетью этих жил. Должно быть тело, в котором бьётся сердце. Оно должно быть. Оно есть. Странно, но заставить себя поверить в существование собственного туловища было очень трудно. Мысленно она раз за разом повторяла последнюю фразу, пытаясь пошевелить хотя бы одной из существующих конечностей. Существующих? Она надеялась, что так.
Свет причинял боль. Чертово солнце! Она начинала впадать в ярость.
Оно есть! Кажется, она произнесла эти слова вслух. Произнесла и дернулась из последних сил, вкладывая в движение всю накопившуюся ярость и желание подтвердить свою правоту. Она не любила ошибаться.
Оно есть! И она скатилась с лежанки. О, Творец всемогущий! Оно действительно есть. Лучше бы его не было! Тысячи ржавых, тупых гвоздей вонзилось в живот откуда-то изнутри, и каждый начал ковырять свою ложбинку. Боль, как масляный шарик на вощеной бумаге, перекатывалась от горла к ногам, вызывая приступы сухой рвоты. Она почувствовала каждую часть своего тела, и.... И вдруг спазмы прекратились. Только голова гудела после удара об пол. Чьи-то руки погладили её по щеке. Господи, до чего холодные! Как у мертвеца. Затылок снова утонул в мягкой пахучей шкуре, валиком скатанной под голову. Солнце исчезло. И руки тоже.
Слезы потекли по лицу, щекоча сухую кожу, но нечем было утереться. Ощущение тела пропало вместе с болью. Глупо, но она не понимала, почему плачет. Радость, страх? Или это - обычное слезотечение после сильной судороги мышц.
Где я?
Этот вопрос так неожиданно возник в мутном сознании, что она вздрогнула. Перед мысленным взором поплыли какие-то размытые картинки. Белое пятно с черными точками глаз...голубое, чистое небо далеко-далеко впереди, гладкое и звенящее, как натянутая струна...мерное покачивание, и скрип по обе стороны головы...тележка? Возможно.
Холодные руки! При одной мысли о них становилось,...нет, не то, чтобы страшно, а как-то нехорошо. Именно те руки, что только что касались её щеки. Тяжелые и холодные как сталь меча.
Я жива! Творец Всемогущий, благодарю тебя за чудо!... но, как!? Я же видела её! Я видела Смерть! Она стаяла надо мной! Она держала меня! Эти страшные глаза...!
Мешок!
Она резко открыла глаза. Мешка не было. Лишь расплывчатые из-за влажной пелены ребра низкого потолка, черного от копоти. Она перевела взгляд на плотно зашторенное грязной тряпкой окно прямо напротив лежанки. Часто поморгав, дабы осушить слёзы, она скосила глаза влево, чтобы осмотреться. Дом, а не сарай, как она думала изначально, представлял собой старый, обросший по углам паутиной сруб, по размеру больше подходивший для бани, нежели для жилья. В центре был очаг - углубление в деревянном настиле, сквозь доски которого кое-где прорастала трава. Значит, топили по-черному. Справа и слева от очага два неотесанных сосновых бревна подпирали сгнившие балки потолочного перекрытия. Кто-то совсем недавно на скорую руку правил осевшую крышу - сосна не успела потерять свой смолянисто-сладкий дух. На сучках, оставшихся от небрежно срезанных веток были развешены домашняя утварь и оружие...много оружия. Мебели не было никакой, кроме грубо сколоченной лавки, длинной и заваленной всяческим хламом. На противоположенной стене имелась ещё пара маленьких окон, заткнутых ветошью. Дверь, находившаяся вне обозрения, была приоткрыта. В солнечных лучах, проникавших сквозь щель, водили неспешные хороводы крупицы пыли. Она некоторое время пристально наблюдала за их мерно движущимися потоками, пока глаза не стали болеть от света и напряжения. Видимо, дом долгое время обретался без хозяина. Слишком грязно, слишком пыльно. Она прикрыла веки. Пылинки продолжали медленно плыть перед глазами, оранжевые, похожие на искры в потухающем горне.
Она вспомнила старшего брата, Милада, гонявшего её, любопытную и вертлявую девчонку, из кузни. Было за что. Однажды она подпалила свои косы, сунув голову в печь. При этом чуть сама не сгорела и кузню не сожгла.
Стало жарко. Она почувствовала такой резкий приступ жажды, что все сомнения на счет собственной телесности испарились, иссушенные порывом воздуха, нещадно жгущего воспалённое горло при каждом вдохе.
Воды!
Сухим опухшим языком она провела по растрескавшимся губам. Гортань превратилась в камень. Говорить было больно. Но зато вернулось слабое ощущение тела. Она подвигала левой рукой и потянулась к изголовью лежанки, ища на ощупь что-нибудь напоминающее сосуд с вожделенной водою. Оказалось, что мышцы невероятно ослабли. Непослушный отросток плоти двигался, как мешок с песком, а пальцы вообще существовали отдельно от тела, не соглашаясь подчиняться его законам. Она неловко столкнула руку с лежанки, ударившись костяшками пальцев об пол.
Так низко?!
Она пошарила ладонью по грязным доскам, угодив в нечто склизкое, и наткнулась на кувшин. Опустив в него кончики пальцев и, убедившись, что сосуд полон, она совершила глупость - попыталась поднять кувшин. Тот гулко ударился об пол и покатился, обильно орошая гнилые половицы и проросшие сквозь них сорняки. Она застонала от бешенства и бессилия.
Дверь противно скрипнула, и в комнату вошел человек. Она замерла, вслушиваясь в его легкие шаги и дробный стук складываемых на пол дров. Он присел у очага, воткнув топорик в сосновую подпорку и повесив на него, как на крюк, связанные между собой птичьи тушки. Её поразило, насколько легко и грациозно двигался этот человек в захламленном пространстве тесной клетушки. Когда он начал раздувать огонь, она наконец-то смогла рассмотреть его лицо. Он был молод, не старше Милада, лет двадцати. Вытянутый вперед профиль с тонким, чуть вздернутым носом придавал ему сходство с лисицей. А жесткое и хитрое выражение лица вкупе с крепко сжатыми тонкими губами только дополняло сходство с диким зверем. Черные крупнокудрые волосы росли неровными прядями, закрывая шею. Видимо он срезал отросшие локоны от случая к случаю. Подбородок же был по юношески чист, без намека на бороду. Тело, оголенное по пояс, представляло собой костяк, обтянутый плотно перекрученными мышцами. Ничего лишнего, идеальная фигура мелкого хищника - поджарая, манёвренная и сильная. Этот человек был очень красив, но во всём его облике она четко ощущала присутствие ярой жестокости и, как следствие, опасности. Мурашки побежали вдоль похолодевшей спины. Ей стало жутко. Она прекрасно понимала, что он чувствует на себе пристальный взгляд и в любой момент может обратить на неё своё внимание, но отвести глаз так и не смогла. Казалось, он намеренно давал ей возможность подробнее рассмотреть себя. Она ясно осознала, что этот человек вызывает у неё чувство беспричинного животного страха, и эта мысль привела её в ярость. Она ненавидела страх.
Огонь весело заплясал в очаге. Установив металлическую треногу над пламенем, человек закрепил в кольце котелок странно знакомой формы и высыпал в воду буроватый порошок из металлического короба. Тяжелый дух растекся по дому вместе с дымком.
В подобных котелках лекари-храмовники варили декокты и лекарственные зелья до того момента, когда в храме вспыхнула эпидемия. Ни один отвар не спас от неизвестной "гнилой" болезни, убивавшей за несколько суток.
Неприятная догадка холодным комком сжалась где-то в сплетении ключиц. Она сглотнула и снова почувствовала сухие рези в горле.
Тем временем, всыпав очередной ингредиент в котелок и размешав металлической палочкой бурлящее варево, человек встал, оправил штаны и косо поглядел на неё. Как будто резанул острой бритвой.
- Воды дай, - как можно наглее произнесла она, глядя выпученными от страха глазами на его уши, обросшие по верхнему краю черной шерстью.
Это не человек.
Он скривил губы, видимо усмехнулся. Она бы и сама усомнилась в уместности такого нахального тона. Но всё же он исполнил её просьбу. Снял с крюка черпак, наполнил его из бочки, стоявшей в углу под лавкой и поднес к её губам.
- Пей, - приказал он.
Сволочь, издевается.
Она почувствовала подкол в этом коротком, с усмешкой произнесённом слове. Приказать ей пить было равносильно тому, что приказать ему принести питьё. Злость поборола страх, и она посмотрела ему прямо в лицо. Её крик погас в бульканье судорожно сглатываемой воды. Белое пятно с чёрными точками глаз...её поила Смерть.
Глава вторая
Дух
- Моё имя - Олга! - раздраженно произнесла она, когда он в очередной раз обратился к ней, называя девкой.
- Мне плевать, какое имя у тебя было до смерти, - холодно произнёс он, пальцами прощупывая мышцы её ног. За время болезни они истощились так, что можно было пересчитать все косточки коленного сустава. Если честно, Олга не понимала, что он пытается найти под слоем кожи. Она с ужасом рассматривала свои конечности, думая о том, что ей самое место в анатомическом классе в качестве наглядного пособия для изучения скелета. И тут же вспомнила, что нет больше класса, и школы при храме не существует. Наверняка её сожгли жители окрестных деревень, чтобы мор не распространился по селениям. А если не сожгли, то скелетов там и без неё больше, чем достаточно.
- Попробуй-ка встать,- произнёс он, подавая ей руку. Она оттолкнула протянутую ладонь отчасти из упрямства, отчасти из-за того, что ей претили прикосновения к его коже. На ощупь она была холодной, как у утопленника, холодной и гладкой. Опираясь о стену одной рукой, а второй придерживая сползавшую простыню, она медленно поднялась, борясь с тошнотворным головокружением и пытаясь удержаться на дрожащих ногах.
- Брось покрывало, - приказал он.
- Что?!
Она была абсолютно голой, если не считать бинтов, бандажом перетягивающих её торс. Без лишних слов он шагнул к ней и резким быстрым движением выдернул простынь из крепко сжатых пальцев. Олга потеряла равновесие и неудачно села обратно на лежанку. Согнувшись пополам от нестерпимых резей в животе, она зашипела, чуть не прикусив себе язык.
- Глупая девка,- процедил он сквозь зубы, с силой распластывая её свернувшееся в комок тело, и укладывая на кровать.
- Не называй меня так!- зарычала она, захлёбываясь негодованием пополам с болью. И тут он залепил ей звонкую пощечину такой силы, что на глазах выступили слёзы. На короткий миг перехватило дыхание, и все телесные и душевные переживания отступили. Осталось лишь бесчувствие шока и холодный тон голоса, властно чеканившего тяжелые слова.
-Я буду называть тебя так, как посчитаю нужным. Запомни, теперь ты - никто, зародыш в утробе самки. Я дал тебе вторую жизнь, и ТЫ благодарно будешь выполнять ВСЕ мои приказы, иначе я забью тебя, как бешеную собаку.
Олга застыла, пораженная своей новой ролью рабы при жестоком варварском царьке. Сколько яду источали эти губы! Ей хотелось съязвить, но он наверняка не поскупился бы на ещё один удар. Она начинала тихо ненавидеть своего спасителя.
Тем временем он нежно успокаивал её боль. Олга сквозь перевязь почувствовала холод его рук, водящих по животу сверху вниз, сверху вниз. Как будто зверя оглаживает. Как будто что-то, поселившееся внутри её утробы, негодует по поводу грубо нарушенного покоя.
Размышляя о последней неделе, проведенной в сознании, но без движения, Олга подметила в себе несколько новых ощущений. Слух, зрение, нюх, вкус, осязание - всё её тело работало на некоем новом, более высоком уровне. Эта перемена не пугала, но настораживала. Кто знает, что происходит после смерти, а Олга была абсолютно уверена в том, что там, на ступеньках главной лестницы школы, она не просто впала в беспамятство. Её убили ударом кинжала в живот. И холодную сталь вонзил в её тело именно этот нелюдь, как она мысленно называла своего новоявленного хозяина. Сколько раз Олга задавалась вопросом, как это всё может быть, сколько раз пыталась завязать подобие беседы с этим странным существом, выяснить, кто он такой, или что он такое. Но тот отвечал односложно или вообще молчал, а когда она начинала раздражаться, просто вставал и уходил, пользуясь её немощью, чтобы избавиться от докучливых расспросов.
Тем не менее, он очень внимательно наблюдал за ней. Олга чувствовала живой интерес, хорошо спрятанный под маской безразличия и холодной отчужденности. Когда в его отсутствие она попыталась самостоятельно сесть на лежанке, взгляд нелюдя ощущался сквозь бревенчатые стены. Казалось, он видел Олгу насквозь своими черными, как бездонные колодцы, глазами. Она же даже имени его не смогла узнать, а на предложение называть его хозяином лишь презрительно хмыкнула, едко подметив, что он её ещё не купил, чтобы иметь над ней власть. Этот довод был настолько смехотворен, что даже она в своем упрямстве понимала это, и бесилась от неясности происходящего и от мысли, что нелюдь в праве поступать с ней, как ему угодно, как хозяин спасённой им жизни. Она не понимала его мотивов, не видела цели, и страх как волны прибоя с завидной регулярностью накатывал, погружая её с головой в свое липкое нутро. Она боялась, и от этого становилась наглее, пытаясь подавить в себе страх.
Тогда он Олгу не трогал, видимо боялся повредить, и вот только что, вложив в одну звонкую пощечину все накопившееся раздражение, выплеснул его в самой что ни на есть циничной форме, разбавляя удар не менее звонкими словами. Может ли это значить, что болезнь и смерть отступили?
Олга с ненавистью посмотрела на красивый профиль нелюдя, сосредоточенно вглядывающегося сквозь бинты в её нутро. Щеку до сих пор саднило.
- Ну и что ты там пытаешься высмотреть?- раздраженно поинтересовалась она. Он поднял глаза, несколько секунд смотрел на стену, а потом задумчиво произнёс.
- Ты, наверное, права,- Олга удивленно уставилась на его губы, - девкой тебя называть бессмысленно. Мне пришлось вычистить твое сгнившее чрево. Так что, малышка, детей ты точно иметь не будешь. А какая из тебя девка, коли родить не сможешь?
И он улыбнулся ей впервые за всё время, обнажая ряд безупречно белых и острых как у щуки зубов. Олга застыла. Да как он смеет так издеваться.
- Ублюдок! - она замахнулась, чтобы ответить ударом на удар, но нелюдь ловко перехватил руку за костлявое запястье и с силой сжал. Олга вскрикнула от боли. Глаза его сузились, превратившись в две злые черточки.
- Сначала подумай, прежде чем ударить того, кто имеет над тобой полную власть...ялая сучка, - тихо произнёс он, отбрасывая её руку. Затем нелюдь поднялся и, сняв с крюка топор, вышел за дверь.
Слушая мерный стук нарубаемых дров, Олга, отвернувшись к стене, тряслась, как в лихорадке, обхватив руками взмокшие плечи.
За что? Что я ему такого сделала? Зачем он вытащил меня из ада? Чтобы опять бросить туда? Он что, пытается играть роль чёрта при грешнице? Зачем?
Слез не было, было лишь гнетущее чувство тоски и обиды. Даже злоба испарилась, осталась лишь бессильная усталость. Как выяснялось, способностей человеческой души не хватает на долгое поддержание какого-то одного чувства. Она устала. Сегодняшний предел был исчерпан. И на смену жгучей злобы пришло тягостное раздумье.
* * *
Сколько Олга себя помнила, она всегда была счастлива среди родных, в кругу своей дружной семьи. Отец, Тихомир, бывший искусным оружейным мастером вот уже в пятом поколении, держал крупное дело в Толмане. В жене своей, Луте, он души не чаял, хотя она и была слаба здоровьем. Тем не менее, четырех детей народить смогла. Олга была жданной девочкой за двумя старшими братьями, ребёнком, самым тяжёлым в родах. Повитухи, принимавшие роды целым собором, поговаривали, что "тяжел был плод в рождении, тяжелую судьбу пронесёт в жизнь".
Маленькая сестрёнка, родившаяся через два года, вышла так легко, что собравшиеся было вокруг роженицы бабки, разочарованно ахали, упустив очередную возможность почесать языки, а знахарь, приглашенный в помощь, лишь усмехнулся в белые усы.
Особенно Олгу любила бабушка по отцу, красивая властная старуха, жившая в деревне недалеко от города. Частично за её бойкий характер, частично за болезненность. Сильный человек всегда питает слабость к незащищённым, требующим особой заботы и покровительства людям. Олга страдала редкой разновидностью падучей. Выражался недуг неожиданными приступами бессознательно состояния.
Однажды она "вылетела" из собственного сознания посреди улицы, и очнулась дома с перебинтованной рукой. Конь под шальным наездником задел сидящую на дороге девочку, раздробив запястье правой руки. Кости срослись, но, когда пришло время учиться письму, перо Олга держала в левой руке.
Припадки случались редко, но всегда очень не кстати, когда их меньше всего ожидали. Олга никогда не могла отличить радостно-восторженного состояния детской игры от ауры приближающегося приступа. Не смотря на строгий запрет родителей, она в одиночку бегала за ворота играть с местной ребятней в салки, рвала юбки на заборах соседских огородов, воровала фрукты, которые в чужих садах всегда были слаще, крупнее и желаннее, чем в собственном. В любимой среди детей забаве, игре в могучих богатырей, Олга всегда предпочитала быть прекрасным драконом, нежели смазливой княжной, поэтому юные воины, коих было в большинстве, всегда в пылу битвы оставляли на её тщедушном тельце столько синяков, сколько успевали до того момента, пока она не притворялась мёртвой. Но Олга утешалась мыслью, что мальчишкам доставалось не меньше. И, как следствие своей непоседливости, она зарабатывала шишки, ссадины и переломы разной тяжести, когда припадок настигал ее, скажем, в прыжке с очередного дерева.
Образ дракона сопровождал Олгу с самого детства. Она хорошо помнила момент, когда впервые увидела этого легендарного змея. Однажды странный человек с жуткими глазами принёс отцу эскиз для гравировки старинного меча, кованного из странного серебристого сплава - цветную миниатюру, изображавшую небывалой красоты змею с тонкими перепончатыми крыльями, разведёнными в разные стороны. Картинка буквально заворожила её своим великолепием. Отец тогда сказал, что "крылатые змеи бывают только в сказках и называются драконами", и что "они всегда плохие и много хорошего люда губят ни за что" и зачем-то добавил "лучше не связываться с такими зверями, как этот...заказчик". Олга не поняла, что имел в виду отец, говоря о воине, принёсшем гравюру, а в то, что было сказано о змее, не поверила. Разве такое прекрасное создание может убить? Гадюка может, укусив и отравив своим ядом, а эта - вряд ли.
Олга, уродившаяся в отца и лицом и умом, очень быстро и хорошо обучалась простейшим наукам: письму, чтению, счету.
В посёлке жил знахарь, старик - белый, как снег, с удивительно голубыми глазами на холодном лице, ну самый настоящий колдун. Олга боялась старика до икоты, поэтому наведывалась к его избе на берегу реки с завидной регулярностью, заглядывая в окна, влезая в птичник, в общем, искала вместе с ребятней расчлененные трупы жертв "колдуна" или, на худой конец магические клады. Однажды ватага сопливых по весне детишек забрались в сарай, на заднем дворе знахарского дома. Помимо груды мусора и рухляди они нашли трёх издохших воронов, черных как дёготь, и распухших до неимоверных размеров. От них исходил такой жуткий смрад, что кого-то стошнило. Олга пошевелила одного из них сломанным черенком, да так и замерла. В мгновение ока птичья тушка превратился в бесформенную массу гнили и перьев. Тут нервы у всех дружно сдали, и ребятня с диким криком полезла из сарая, как крысы из горящего дома, и разбежалась в разные стороны. Олга так и осталась сидеть над распухшими трупиками. Припадок случился, как всегда, не во время. Знахарь, нашедший её через несколько минут, оказался весьма приятным и добрым стариком. Угощая теплым отваром из шиповника с малиновым вареньем, всё сетовал, что проклятые вороны воруют из кладовой сухие смеси, а потом дохнут, где не попадя. А на вопрос "деда, как же ты этакой пакостью людей лечишь?", ответил, что "даже самый смертельный яд в малых дозах служит во спасение жизни!"
Дружба одинокого старика и маленькой девочки, основывалась на том, что Олга доводила его до тихого бешенства бесконечными расспросами, когда знахарь составлял очередное лекарство, или варил особо сложный декокт. Знахарь был просто сказочно умён, по её детским меркам. Он много рассказывал Олге о травах, о людских хворях, о полезных свойствах некоторых металлов и ядов. И именно он посоветовал отцу, по исполнению шести лет отправить дочь в школу при храме Святого Серпента "для подробного изучения лекарского мастерства и науки врачевания". Тихомир долго думал над предложением многомудрого старца, и, сообразив, что тот плохому не научит, решился дать свое согласие, хоть и не по вкусу ему была мысль об ученой девице, которую и так никто, болезную, сватать не станет, а уж если она умом начнет вперед будущего мужа щеголять, так в девках и останется. Но раз так вышло, пусть хоть знанием будет богата, раз Творец здоровьем обделил. А там, надеялся отец, возможно, найдётся лекарство, или болезнь сама выйдет. В любом случае, его долгом было обеспечить своим детям достойное будущее.
Болезнь действительно ушла, когда Олге исполнилось пятнадцать - самый возраст для замужества. Ей и жениха подыскали - купеческого сына, Ждана. Ждан был единственным ребёнком в семье, к тому же не чурался не по годам разумной девки, так что партия составилась весьма выгодная для обеих сторон. Но школу следовало окончить и пройти практику, тем более что Олга оказалась весьма прилежной и одарённой в области медицины ученицей.
Если бы не страшная эпидемия, быть бы ей сейчас практикующей наставницей или лекарем при княжеском дворе... или женой богатого купеческого сына.
Храм и закрытая школа при нём были местом, завораживающим детское воображение. Огромная каменная домина с узкими прорезями окон и бесконечными галереями, коридорами, оранжереями являла собою лабиринт страшных тайн, символом которых являлась жутковатая драконоподобная змея с человеческим лицом. Наставники ещё в первый год обучения разъяснили студентам символику ордена Святого Серпента.
По легенде, говорили они, орден был основан великим духом Змея, врачевателем, равного которому не было на земле, да и вряд ли будет. Он был столь почитаем за свои благодеяния, что люди стали поклоняться ему как высшему среди созданий Творца. Символика ордена включала изображение созидающей ипостаси великого духа. Но была и иная - разрушающая. Преисполненные завистью и жаждой власти, прочие духи решили отомстить Змею, сгубив его детей. Обманом проникнув в Дом, они перебили всю семью Великого, пользуясь его отсутствием. Несмотря на то, что многие сыновья Змея были сильнейшими воинами среди людей, любой из них мало что мог противопоставить боевому искусству духов. Узнав о происшедшем, Змей был ослеплен такой жгучей яростью, что рассудок его помрачился, и он, впав в дикое неистовство, предстал в образе страшного дракона и, преисполнившись огромной силы, заточил духов в тела своих мёртвых детей, а прочих лишил материальности. Так появились первые "духи зверей", в простонародье называемые ёками. Полулюди - полуживотные, холодные и страшные, как сама смерть, порожденные смертью же, бессердечные и кровожадные, лучшие наемники, искусственная раса убийц, забывших, что такое боль.
* * *
Олга подскочила от внезапно осенившей её догадки. Творец всемогущий, какая же я дура, что раньше не догадалась! Кровь пульсировала в висках с такой силой, что, казалось, голова сейчас лопнет от возбуждения. Она поняла, кем являлся её мнимый спаситель. И ещё Олга с ужасом осознала, каким образом нелюдь излечил её.
Он сделал из меня безбожное чудовище, подобное себе! Я - дух!
* Кровь (устар.)