Аннотация: Вильнюс, Самайн, тыквенный латте и отчаянное желание чуда.
Ехал в поезде и думал - вот бы как в книгах.
Смотрел в окно, твердил себе четко и ясно, пришевеливая губами: "Я человек, живой человек, а вовсе не выдуманный кем-то персонаж. У меня не может быть как в книгах". Очень важно было убедиться, что живой. Никем не придуманный, никому не приснившийся, на самом деле живой, сам по себе чувствующий и существующий. Драл ногтями ладони, кусал губы, вытирал пальцами кровь с содранной ссадинки на виске под вьющимся непослушным кудельком, а все равно не был до конца уверен.
Потому что последнее время не был уверен ни в чем.
И еще потому, что очень хотелось как в книгах.
За окном пролетали поля, багряные с золотом деревья сливались в бесконечный калейдоскоп. От заплетающихся узоров рябило в глазах, резало, слезы текли по щекам - не то от усталости, не то от грустных мыслей, ноющих, как подвернутая в детстве лодыжка перед грозой. Закрыл глаза, привалился лбом к стеклу, устроился поудобнее и задремал.
Всегда любил видеть сны в дороге, особенно если в поездах. Находился на меже, покачиваясь и пошатываясь в такт движения вагона, отключался и пропадал, растворялся в зыбком тумане. Засыпалось всегда быстро, даже в сидячих вагонах и на коротких расстояниях, поэтому и кофе не стал с утра пить, пусть приходит сон.
Проснулся на подъезде к вокзалу, пальцы дрожали, в горле комок, трясло и словно много накануне пил, такая ватная, тяжелая голова. А что было - не помнил. Что-то снилось хорошее, драгоценное, такое, что забыть не просто жалко - непозволительно такое забывать. Бросил взгляд на часы, убедился: есть еще несколько минут, и позволил себе задремать вновь, старый, проверенный годами способ удержать сновидение. Только в этот раз ничего не вышло, в глаза бросился осенний заоблачный калейдоскоп, брызки яркого синего неба, и колокольный звон - далекими раскатами грома, да и неясно, был он во сне или наяву прилетел из полуоткрытого окошка над головой.
Заспался, распереживался, так что выходить пришлось торопливо и быстро. Закинул сумку на плечо, одернул куцее пальто, поежился: для такой погоды стоило одеться потеплее, но хотелось видеть в витринах красивое отражение. В последние дни превратился в тусклое подобие Нарцисса, отжившую мифологему, разглядывая себя в стеклах машин, окнах домов и магазинных витринах. Даже делал украдкой фотографии на телефон, а потом пересматривал - точно ли это я, точно ли я такой, точно ли это жив? Завел инстаграм, повадился туда выкладывать обрезанные до квадрата зернистые снимки с наложенными яркими фильтрами, доступ закрыл для всех и никому не говорил адрес, чах, как Кащей над златом, над своей коллекцией документально подтвержденного существования. Докатился до того, что с уважением поглядывал на церкви: если у Бога такие же проблемы, становится понятно, для чего ему столько воплощений себя самого в архитектуре, живописи и скульптуре. Чтобы глядеть с облака вниз на землю и повторять с удовольствием "Аз есмь!".
- Аз есмь! - повторил вслух и вздрогнул. Вот же чушь!
Оглянулся быстро по сторонам, не слышал ли кто, выдохнул, поправил висящую на плече легкую дорожную сумку и пошел вперед. Карту посмотрел из дома, и теперь смутно представлял, куда стоит идти, чтобы добыть чашку горячего кофе.
Серые тучи затянули небо - как гранитной плитой накрыли.
Остановился на перекрестке, поцокал языком, покачал головой и пошел вперед, жалея, что не взял шляпу. Очень не хватало чего-то, чтобы укрыться от вялой серости и мелкого моросящего дождя. Надеялся только, что до Старого города от вокзала на самом деле недалеко, а там уже кофейня какая. От всех, кого не спроси, только и слышно - город кофейный, кофе на каждом шагу, а самый лучший цвет оранжевый. Ненавидел оранжевый цвет всей душой, предпочитал черно-серое и бесцветное, но сейчас решил довериться авторитетам.
Прошел мимо жилого дома, целую стену которого кто-то разукрасил облаками и скворечниками (из окон вылетали белоснежные самолеты-журавлики), пересек улицу, зашел под белую арку городских ворот и по булыжной мостовой почти понесся вперед, под гору, в надежде обрести первую порцию кофеинового допинга.
И в самом деле, скоро нашел - оранжевый ромб, коричневые столы, изящные стулья. Хотел было упасть на улице и покурить, несколько часов не курил, но взгляд скользнул выше: за окном с наклеенным плакатом с веселыми кофейным стаканом, раскрашенным для маскарада Dia de los Muertos и надписью "Тыквенный пряный латте" виднелся гостеприимно-пустой матрас во всю ширину подоконника. Взлетел по ступенькам, увидел - правда пустой, да еще и с тремя подушками. Кинул сумку, пальто, шарф и пошел к стойке.
- Латте с тыквой, большой. Есть? - на английском говорил плохо, но русского официантка не понимала, тут ведь сейчас мало кто говорит по-русски.
- Только один размер, - извинилась темноглазая девушка за стойкой, приняла деньги, указала на край стойки: ждите, мол, там.
Хотя бы ждал недолго.
Устроился на подоконнике с теплым оранжевым стаканом, поджал под себя ноги, сосредоточился, вдохнул аромат: тонкий флер специй ощущался остро, словно и в самом деле не пожалела темноглазая девушка. Щедрые бариста, на носу Хэллоуин, стаканы ночами рисуют на крышках цветные черепа и танцуют с марокассами, а им хоть бы что, знай, не жалей мускатного ореха на раненые сердца.
Сделал большой глоток, прокатил по нёбу, помедлил, прежде чем проглотить, захотел подольше удержать вкус самого первого причастия. Кофе оказался на удивление хорош, даже не ожидал. И тыква, там где-то определенно была тыква, пусть и в виде химического сиропа, но в голове прояснилось оранжевым и дышать стало легче. Словно разжалось что-то тяжелое и ржавое внутри, раскрылись на пол-ладони старые ворота (на местном наречии красивое слово "варту", а смысл тот же - сжало и никуда не деться от этого, никуда не сбежать, заперт внутри, а целый мир остался снаружи).
Улыбнулся сам не понимая чему, покосился на окно - по улице шли люди, иногда останавливались сфотографировать рекламный стаканчик. Подумал, что и сам невольно окажется на чьих-то фотокарточках и отчего-то обрадовался. Кто-то посмотрит, подумает - что за серый человек? А значит, есть и существую...
Тут же испугался: а если не проявится? А если только окно-витрина-стакан с марокассами, а его самого нет, как тогда-то? Дотянулся до сумки, достал телефон и украдкой поймал в камеру свое отражение в витрине. Посмотрел на результат, вот он есть - невнятная серая тень с кудряшками, но точно он, и нос, и глаза. Значит, можно жить дальше и хотя бы еще несколько часов не сомневаться в собственном существовании.
Трясущимися руками сжал стаканчик с латте, пригубил, облизал пену, щедро сдобренную корицей, вытер рукавом коричные усы, поленившись идти за салфеткой. Сунул под спину подушку, откинулся на стену, вытянул ноги и стал смотреть на улицу: люди идут, небо серое, кошка вылизывается, сидя на низеньком крыльце в доме напротив...
Так и задремал, убаюканный тыквенным перченым ароматом и тихой музыкой из радиоприемника - так и не понял, когда старый рок сменился на что-то из Дебюсси, наяву или во сне. Прикрыл глаза, позволил течению подхватить себя, упал в золотисто-багряный калейдоскоп, мелькнула синева неба, белизна облаков, кармин полумесяца губ, закатилась за горизонт и вышла снова круглая белая луна, похожая на китайскую булочку со смешным названием "хом бао". Булочка улыбалась и шевелила ореолом, деревья шелестели непослушными листьями, осыпающимся густым ковром о трех окончаниях, приминающемся легкими быстрыми шагами. Где-то тихо играла свирель, сбиваясь с танцевально-народных простеньких мотивов на пронзительные, долгие трели, и было особенно ясно в этот момент, кто играл. На холме ударил еле слышный колокол, звоном медным разнесся над сумрачным, не проснувшимся городом, по-отечески, с суровой лаской отчитывая за бессолнечность сияния мостовых...
Проснулся от бьющего в лицо солнечного луча. Спохватился, сел, дернувшись, проверил наличие сумки, кошелька и телефона, выдохнул, успокоился и посмотрел на часы - дремал меньше четверти часа. Даже кофе не успел остыть. Сделал большой глоток, сменил позу и попытался вспомнить сон. Опять ускользнувшее ощущение чего-то важного оставило горький привкус обиды во рту. Радио в кафе вернулось к старому року. Наваждение рассеялось. Потянулся к телефону, хотел записать в заметки хотя бы обрывки, что запомнила нецепкая слабая память, но выходило тяжело и топорно. Слова "рассветные шаги", "колокольный звон" и "гордый ветер" не имели ничего общего с увиденной во сне действительностью.
От расстройства допил последний пряно-тыквенные остатки, потряс стаканчик и свесил ноги с подоконника. Подошел к стойке, попросил еще.
Темноглазая девушка посмотрела внимательно, в глазах ее пела свирель.
Начал было отнекиваться, потом одернул себя, вздохнул и пожал плечами: надо, так надо.
- Спасибо! - схватил стаканчик, вернулся на подоконник, сделал глоток и вздрогнул: кофе оказался обжигающе горячим. Улицу заливал солнечный свет. Облака словно пушками разогнали, небо манило синевой, да такой чистой, какую очень давно не видел в собственно городе. По осеннему прозрачный, почти осязаемый воздух дрожал за окном, казалось, протяни руку и сожмешь в горсти. Не удержался и протянул. Пальцы уткнулись в оконное стекло, в собственное отражением. Присмотрелся - вздрогнул: со стороны улицы, втиснувшись между пустыми стульями, кто-то стоял и прижимал руку к стеклу с той стороны. Заглянул в глаза - синие-синие осколки неба вдруг рассмеялись, подмигнули и исчезли. Отпрянул от окна, думал, что показалось, приглючилось, слишком много кофеина на одну больную голову. Едва удержал трясущимися пальцами стакан, перегнулся через подоконник, чтобы отставить на низкий стол и не залить тыквой и специями серую обивку матраса и чуть не заплакал от разочарования.
Впервые за долгое время подумал, что было бы неплохо, если бы было что-то кроме отражений в тусклых витринах. Что-то, что наполнило бы мир смыслом и объемам, принесло ответ на мучающий его вопрос - зачем? Вопрос, который даже про себя раньше не отваживался задавать, подменял понятия, трусливо бежал, искал форму, отговариваясь от содержания, опасаясь столкнуться с пустотой, снова и снова думая о потерянном одиноком Боге на дальнем облаке. Хотел, чтобы как в книгах, хотел точно знать, что жив, хотел уравновесить хоть чем-то душу, которая, как известно, легче перышка, и ветер творит с ней, что только захочет.
Откинулся на стену, прикрыл глаза, услышал, как хлопнула дверь и зазвенели колокольчики (медный колокол на холме призывает утро) над дверью.
Зажмурился покрепче, на ощупь дотянулся до стакана и сделал еще один глоток, неторопливо смакуя, медленно, неторопливо, растягивая момент, выпивая до дна единым порывом. Слушал, как шелестит, разматываясь, шелковый индийский шарф-палантин, как твидовое пальто с шумом падает поверх его собственного, дурацкая теплая шапка летит туда же, позволяя волосам вырваться на свободу и рассыпаться по плечам, легкие шаги торопятся - пять шагов до стойки - стонет кофемолка, тают в воздухе специи, смешивается новая порция тыквенно-пряничного латте, звон монет, улыбки, смех и облако корицы, плывущее до бежевой стены, пять шагов обратно...
- Ну наконец-то, - сказал.
- Здравствуй, - сказал.
- Долго же ты, - сказал.
- Я скучал, - сказал, наконец, вслух и открыл глаза.