Заметая "сейчас" - возвращает зима, что было:
треск бенгальских огней, мандарины, снежки, подарки...
"Красный мак" цвёл и пах, гости в "шубе" смотрелись мило,
ёлка... вот ёлочку - было жалко:
забинтованный ватой обрубок, ветвей обрезки,
запах смерти от сохнущих игл и смолистой кожи...
Труп желтел, осыпался и плакал живицей в детской,
себя - тот же труп, посвежей - было жалко тоже.
 
Растёшь ты, положим, вот так же, лет восемь-десять - 
и тут тебя топором, на дурацкий праздник:
подохни в жаре, в хохломе, рядом скачут дети...
"Ты что? - возмущалась родня - Торт, шипучка, конфеты в вазе!"
Дни искрами звёзд рассыпались, шуршали трухой игольной;
ель, сникнув, смирившись, звала посидеть с ней рядом - 
шептала, что вместе не страшно, почти не больно,
что смерть к нам двоим подошла ещё ближе на год.
 
Ободран стеклом, батареями изувечен - 
скелет становился всё призрачней, засыпая...
Дом вскоре пустел, и дышать становилось легче,
но пара иголок кололась в ковре до мая - 
немым "итого", в чём едины живые судьбы:
путь кончить на свалке, по-братски сплетясь костями...
Пластмасса молчит. Крутит шар, никого не судит - 
но пальцы зелёных подруг цепко держит память.