КУКОЛЬНЫЙ МАСТЕР
Зазывала громко крикнул. Загудела и тут же смолкла волынка, сменившись звонким гитарным перебором.
Ленц любил ярмарки. Любил за шум, беззаботность, ощущение вернувшегося детства. Отправляясь по осени торговать, отец брал его с собой, и всю дорогу Ленц вдыхал аромат меда, яблок и табака из старой отцовской трубки. Родитель который год гнил в могиле, на месте бывшего торжища растелилась пустошь, приятели разбрелись по свету - а чувство осталось. В Вальцбурге его скоро не ждали, до ярмарки было рукой подать, и Ленц не собирался отказывать себе в удовольствии.
Ряды развернули в ложбине между поросшими лесом холмами, дорога вела дальше, к реке. Едва Ленц приблизился, ветер донес до него запах дыма, лакричных леденцов и остро приправленного мяса, печеного на углях. В животе заурчало: время близилось к полудню, а он не завтракал и не ужинал. Ленц подошел к ограждению из составленных кругом повозок, заплатил два медяка за вход и отправился искать повара.
Народ кишмя кишел - должно быть, на ярмарку приехали жители всех окрестных деревень, от мала до велика. Бранились покупатели и продавцы - в надежде сбить цену, продать товар подороже. Пищали дети - кто от восторга глазеть на диковинки, кто от обиды, что родитель оттащил от лакомства или игрушки. Под навесом шли петушиные бои, в толпе сновали менялы, карманники и сбытчики краденого. На углу пекарь лил леденцы, нагревая сахар в погнутом медном блюде. Из шумного цыганского табора доносились песни и злое ржание лошадей.
Мясо жарили неподалеку от пекаря. Ленц купил себе хлеба и порцию свинины, нанизанной на прут и щедро сдобренной луком и перцем. Мигом умял половину, пачкая руки и обжигаясь, взял флягу пива и отправился искать тихое место, чтобы без помех насладиться остатками позднего завтрака.
Обойдя с задов наспех сколоченную сараюшку - перекошенные стены и крыша, из щелей торчат стебли и жухлые листья - он оказался в зарослях ивы и бузины, окруживших разъезженную поляну. Здесь когда-то стояли телеги: влажный от дождей дерн был распахан колесами, трава выдрана с корнем. На бузине чернели сморщенные ягоды, до которых еще не добрались птицы, под ветками призывно белел ствол поваленного бурей дерева. Должно быть, он уже давно глянулся путникам: кора снята, древесина до блеска отполирована, развилка стесана топором, чтобы ловчее устроить там кружку и снедь. Ленц рассудил, что лучшего не придумаешь, уселся и принялся завершать трапезу.
Ярмарочная толпа гудела в отдалении, будто влетевший в чулан шмель, щеку гладил солнечный луч, не по-осеннему светлый и жаркий. По веткам бодро скакали и чирикали птицы, успокоенные неподвижностью человека. Ленцу не было дела до ярмарки и до пичуг, его разморило от сытости и тепла. Позже он обязательно вернется к гулянию, все перещупает и пересмотрит, испробует все забавы - но сейчас отчего не вздремнуть вполглаза?
Ленц дремал, и ему снилась родная деревня. Скошенный луг пахнет увядшей травой, в садке плещется рыба, с озера доносится девичий визг... Звонче всех визжит Анна - тонкая, смуглая, черноволосая. Как пройти мимо, не брызнуть водой, не дернуть за косу?
Анна нравилась Ленцу, он рассчитывал взять ее за себя, когда придет время играть свадьбы. Но со свадьбой не сладилось: едва войдя в пору, Анна исчезла, и никто в деревне ее больше не видел. Судачили, что она польстилась на подарки и галуны и увязалась за проезжавшим деревню отрядом. Что прижила ребенка в грехе, а после утопилась, умерла родами или сбежала к хахалю, подальше от осуждающих глаз. Отец и мать беглянки ничего не могли сказать толком, только разводили руками и стыдливо прятали взгляд. Оно и понятно, виновата была дочь или нет - исчезновением она бросила тень и на них.
Прошло время, и пересуды смолкли, нашлись другие поводы почесать языком. Анну в деревне забыли. Но Ленц не забыл. Она и сейчас приходила к нему во сне, смущая влажным, доверчивым взглядом, тугими кудрями и смуглым налитым телом. От нее веяло солнцем, горьковатой подсохшей травой - и прозрачным осенним холодом...
Коснувшись мягких, ледяных как у покойницы губ, Ленц всегда просыпался. Так вышло и в этот раз: голова гудела, руки дрожали, сердце стучало так, что едва не выпрыгивало из груди. Это были стыдные, неправильные сны, но Ленцу они казались дороже всего на свете: перебрав множество женщин, он так и нашел среди них ту, единственную, на которую хотелось смотреть, как когда-то на Анну. Ленц не был ни глупцом, ни ребенком, он понимал, что Анны, скорее всего, давно нет в живых, и он никогда ее больше не встретит - но отчаянно цеплялся за детскую любовь, желая сохранить жалкие крохи света среди окружившего его мрака и грязи. Явись Анна перед ним во плоти - постаревшая, погрузневшая, волочащая за собой пьяного мужа и чумазый выводок детей - он бы ее не узнал, предпочел отмахнуться от яви, чтобы не запачкать сияющий в памяти образ.
Солнце перевалило за полдень. С реки поднялся холодный ветер, пожухшая по осени трава источала резкий полынный дух. Вот отчего ему сегодня приснилась Анна, красивая и пугающая, как ледяное сентябрьское небо. Сам виноват, нечего засыпать, где ни попадя!
Ленц заметно повеселел, потягиваясь и честя себя на все корки. Сон померк, растворился в суете воскресного осеннего утра. Можно еще погулять на ярмарке, почти до самого вечера, засветло уйти и устроиться на ночь в корчме. Насвистывая, Ленц без сожалений оставил за спиной упавшее дерево, заросли и ветхий сарай. Ноги сами несли его на ярмарочную площадь, где по традиции происходило все самое интересное.
Он увидел собачий бой - оскаленные клыки, рычание, кровь, куда петушиному! Разок прокатился на карусели: поначалу его смущало, что он будет один среди детворы - но, как оказалось, взрослых там тоже хватало. Зашел к гадалке в шатер и сразу выскочил, кашляя от ядреного запаха благовоний. Уловил мягкое звучание струн, доносящее сквозь несмолкающий гомон. Ленц не часто слышал музыку и совсем в ней не разбирался, но мелодия отчего-то взяла за душу. Она была тихая, светлая и легкая, как сияющая кругом осень, от нее веяло печалью, дорогой и Анной. Завороженный, Ленц забыл про веселье и пошел на звук - посмотреть, кто это так играет.
Сначала он увидел фургон. Крепкий, видавший виды, с окованными медью колесами и круглой рогожной крышей. Стреноженная лошадь паслась неподалеку. У фургона клевал носом старик с мандолиной. Пальцы двигались будто по собственной воле, без участия исполнителя: струны то рождали чистый, ласкающий уши звук, то срывались на визг.
Какое-то время Ленц молча стоял поодаль, наслаждаясь мелодией, потом неловко пошевелился. Под ногой хрустнула ветка. Инструмент отчаянно заверещал: от неожиданности старик выпустил мандолину из рук, и она упала в траву, честя хозяина на все лады - он так и не смог ее поймать, зато исхитрился грубо задеть струны.
- Простите, - сказал Ленц. - Не хотел пугать. Вы хорошо играли.
- На здоровье, - улыбнулся старик, подслеповато щурясь. - Играл, ваша правда. И в корчмах, и в баронских залах. Да сколько лет прошло, и глаза, и пальцы уже не те... Сейчас я за кучера, а на отдыхе фургон сторожу, пока хозяин дает представление. "Куклы Джакомо Ферро" - может, слыхали?
- Не слышал, - мотнул головой Ленц, отчего-то чувствуя себя виноватым, - Но обязательно схожу, посмотрю. Он здесь, на ярмарке?
- Здесь, где же еще. Идите прямо, у потешного столба свернете направо.
Ленц кивнул, благодаря за совет. И отправился смотреть кукол, хотя раскрашенные марионетки никогда его особо не привлекали.
Старик едва обозначил дорогу, и неспроста. Надо было хорошо постараться, чтобы не заметить павильон мастера Ферро.
На ветру колыхался бархатный, расшитый золотыми звездами купол. "Совершенные куклы Ферро" - гласила надпись на вывеске, выведенная крупными вычурными буквами. Для тех, кто не умел или не хотел читать, перед входом разыгрывалась сцена: девушка-зазывала вращала ручку шарманки, перед ней плясала и кривлялась кукла в человеческий рост.
Ленц узнал голос, предлагающий покупать билеты на представление. Узнал смоляные кудри и румянец на круглых щеках.
Анна нисколько не изменилась. Когда на одеревеневших ногах Ленц подошел ближе, то обнаружил, что у нее по-прежнему яркое, свежее лицо, ясные глаза и нежные губы. И тонкая, совсем девичья фигура, будто двадцать лет, минувшие с последней встречи, пролетели для нее как один миг.
- Здравствуй, Анна, - хрипло сказал Ленц, облизнув пересохшие губы. - Давненько не виделись.
Если у Ленца и были сомнения, не ошибся ли он - они испарились как лед на солнце, стоило ему увидеть испуг девушки. Анна вскинулась, в глазах полыхнули узнавание и ужас. Она забыла крутить шарманку, тягучая, надоедливая мелодия стихла. Кукла потерянно остановилась, а потом двинулась к Ленцу и Анне, потрескивая шестеренками в механических суставах.
Это и правда была мастерская работа. Человеческое лицо, человеческое тело, переданное во всех деталях. Если не приглядываться к пустым, бессмысленным глазам, к неподвижному лицу, изрезанному трещинами фарфоровых стыков - в сумерках ее легче легкого примешь за человека. Ленц нисколько не сомневался: куклы мастера Ферро могли двигаться плавно, по-людски - просто эту заставили паясничать на потеху толпе. Если кукла будет совсем как человек, какой интерес зевакам?
- Отдых, - сказала Анна кукле, положив руку на неживое плечо. - Иди в шатер, Дороти!
Ленца пробрал озноб. Он давно так не пугался, с самого детства: кукла невыразительно кивнула - и пошла, куда велели.
- Ну? - обронила Анна, старательно не глядя в лицо Ленцу. - Поздоровался - и иди, куда шел. Сколько лет минуло. Разве у нас есть, о чем говорить?
- Есть, - твердо ответил Ленц, внутри весь сжимаясь от боли. - Ты исчезла, никому ничего не сказав. Тебя всей деревней искали. Отец и мать волнуются, до сих пор тебя ждут, а ты им даже весточки не передала, что жива и у тебя все хорошо.
- Ждут, говоришь? Да если и так - ничего я не буду передавать, и возвращаться тоже не буду.
"Неблагодарная!" - хотел крикнуть Ленц и не смог. За спиной девушки шевельнулась рваная тень, забирая из тела тепло и краски, по щеке скатилась слезинка - одна, вторая... Слезы текли, размывая слой белил и румян, оставляя грязные извилистые дорожки, под которыми виднелось синюшно-серое.
Ленц ахнул, схватил Анну за талию и провел по щеке рукавом. Грим отчасти сполз, отчасти скололся, обнажив восковую, как у покойницы, кожу. Лицо расчертила сеть глубоких, похожих на трещины, морщин. Кожа была прохладной и твердой, она не согрелась и не покраснела даже от касания грубой ткани.
У Ленца перехватило дыхание. Солнце вдруг показалось холодным, как лед. А девушка рядом - чудовищем.
Он оттолкнул Анну и, не помня себя, бросился наутек. Подальше от бывшей подруги детства и этой дурацкой ярмарки. Он уже не хотел ничего знать, теперь он желал лишь одного - забыть. И никогда больше не видеть Анну во сне.
Что тогда произошло - Анна и сама толком не помнила. Заболела ни с того, ни с сего. Металась в жару, бредила, на второй день ослабела так, что не могла встать с постели. В минуты просветления ей слышались причитания матери и скрип повозки, едущей по темному лесу - все ближе и ближе...
На третий день она перестала узнавать родных. На четвертый - впала в забытье, мало чем отличимое от смерти. Зрачки не сужались на свет, сердце едва билось...
На пятый день во двор ее дома въехала повозка с круглой крышей. Она видела ее так явно, будто стояла рядом. Сквозь сковавшее тело оцепенение Анна слышала голос, совсем чужой - и отчего-то знакомый.
- Умрет к завтрашнему утру, - говорил мужчина ее матери. - Ей можно помочь, но вам придется отдать девочку мне. Я даже немного вам заплачу - за то, что буду пробовать на ней свои эликсиры.
- Вы знахарь? - с надеждой спросила мать. - Или, может, колдун?
- Ни то, ни другое. Я доктор.
Последовал робкий кивок, звякнул передаваемый из рук в руки кошель. Мать не хотела, чтобы ребенок умер в ее доме, у нее на глазах, а отец был рад возможности заработать на девке, с которой так и так никакого прибытка, одни только хлопоты. Сильные руки подняли Анну и понесли - прочь от деревни, прочь от отчего дома и вонючей лежанки, пропитанной потом и болью. Над головой колыхнулся полог крытой рогожей повозки, и мир заполнила тьма - холодная, но не страшная, расцвеченная радужной дымкой и золочеными звездами.
Джакомо Ферро, доктор кукольных наук, хмуро смотрел на свою подопечную. Потрясения оказалось достаточно, чтобы влитые им эликсиры стали работать не так, как им полагается. Глаза помутнели, кожа на лице и руках растрескалась и начала сползать клочьями, обнажая мертвенно-серое, бескровное мясо. Жаль, красивая была девочка. Впрочем, кое-что еще можно спасти...
- Пойдем, - потянул он ее в фургон, где все было уже наготове. - Я тебе помогу. Больно не будет, обещаю...
Анна кивнула. После болезни она окаменела снаружи, уже не различая ни ласки, ни боли. И теперь ей хотелось, чтобы и внутри все замерзло. Чтобы не видеть, не слышать, не понимать - и, наконец, обрести покой вместе с другими куклами своего заботливого хозяина.
|