Аннотация: О чем могли бы говорить Фрейд, По и Лорка после смерти.
Сон тех, кто никогда не проснется
Хотел бы я знать, как нам удается понимать друг друга, ведь мы говорим на разных языках, думал каждый из них. Голоса их мыслей растворялись в многозначительном молчании огромных зданий, в бесшумном полете пыли и в шелесте переворачиваемых страниц. Они мысленно договорились обращаться друг к другу на "ты", ведь они были слишком давно знакомы и предстояло им провести вместе ни много ни мало, а целую вечность. Зигмунд, правда, долго не сдавался, все требовал почтительного к себе отношения и продолжал говорить назидательным тоном. Наконец, он все-таки позволил называть себя по имени, в основном, покоренный почти детской непосредственностью Федерико, который, как Франциск Ассизский, был на "ты" с луной, солнцем и смертью.
- Мне нравится вкус смерти, - говорил Федерико, улыбаясь, - он непостижимым образом сочетает в себе вечное движение и неподвижную вечностью; ты только посмотри сколько живых питается нашей смертью - значит, вкус ее нравится не только мне.. Un muerto en EspaЯa estЮ mЮs vivo que nunca - только сейчас я понимаю смысл этих слов, для мертвеца я прекрасно себя чувствую, а ты, Эдгар, все пьешь. Голова не болит?
- Теперь мне уж все равно. Я пью, потому что все еще надеюсь вспомнить, каким образом я оказался в этой проклятой балтиморской клинике, это был самый долгий из всех моих провалов в памяти - с тех пор я никак не могу проснуться. Чем больше я пью, тем ближе я к состоянию беспамятства. Может быть, в этом беспамятстве мне удастся вспомнить другие беспамятства. Я не теряю надежды.
--
Ты никогда не вспомнишь, этот сон больше не принадлежит тебе.
--
Давай спросим у Зигмунда, что он думает об этом сне.
--
Ты прекрасно знаешь Зигмунда: он никогда не скажет тебе, что там в действительности произошло. Как всегда, он объяснит, почему тебе снится этот сон, о котором ты давно забыл, и скажет тебе, почему ты о нем забыл, и, как обычно, станет изводить тебя расспросами о твоей матери и приемном отце.
Зигмунд не слышал их. Он был занят тем, что читал лекцию о психоанализе своим поклонникам и швырялся огромными невидимыми книгами, когда ему задавали неправильные вопросы..
--
И где ему удается доставать кокаин? Он никогда не спит, и на его лице нет и следа усталости...
--
Там же, где тебе, Эдгар, удается доставать вино, посмотри на свой бокал - он никогда не пустеет, а ты вечно пьян.
--
Буду пить, пока не вспомню, - упрямо сказал Эдгар.
--
А я помню, как в меня выстрелили, я упал в глубокую яму и заснул. На следующий день они вернулись и засыпали яму землей, а я хотел закричать, чтобы они этого не делали, что я еще живой, но никак не мог проснуться, а они не слышали крика моих мыслей. Я видел фильм о себе; меня играл мой однофамилец, Энди Гарсия. В этом фильме меня каждый раз убивал кто-то другой, и невозможно было докопаться до правды, и каждый раз я умирал по-другому. Однажды я посмотрел на пустое небо и спросил в слезах: 'Where is my moon?' и снова спросил: 'Where is my moon?' и слезы текли из моих глаз. Должно быть, я снился тому, кто написал сценарий, иначе откуда он мог знать, что я действительно умер в безлунную ночь, что я искал мою луну, пока не заснул и не забыл, что не мог ее видеть. Теперь я могу потрогать луну рукой - она холодная и влажная, как земля, в которой я сплю. Я даже могу писать лунные стихи, которые уходят от меня на рассвете.. Ян Гибсон - buena gente - написал, что я панически боялся смерти; не помню, так ли это, моя смерть затянулась, у меня есть ключи от времени, но я никак не могу проснуться, чтобы поискать нужную дверь.
--
Панически боялся смерти ... Как странно! Чем ужаснее их войны, тем сильнее их страх перед смертью, тем тяжелее им терять своих близких, умирать самим, хотел бы я знать почему? Ведь окружающая их реальность гораздо мрачнее и страшнее самого мрачного и страшного из моих рассказов... Разве можно сравнить падение Дома Ашеров с падением этих двух гигантских зданий?! ... Посмотрите, как они читают мои книги, их интересует все: была ли моя несчастная кузина прототипом Аннабел Ли, и почему все мои женщины умирают, и что означают зубы Береники, и как я описываю комнаты и дома, и что за этим описанием скрывается - тут, конечно, Зигмунд виноват со своими теориями, более того, они даже назвали меня изобретателем детективов! Все, что угодно они готовы видеть в моих рассказах . бегство от реальности в тяжелый распад личности, готику пьянство и попустительство пороку, все, что угодно, кроме Смерти, которой дышит каждая строчка из написанного мной, которой дышала вся моя жизнь; подобно Принцу Просперо, они пытаются убежать от Красной Смерти, но она настигает их, когда они меньше всего этого ожидают! Подобно Родрику Ашеру, они хоронят своих мертвецов в безымянных могилах под своими невероятными зданиями, но мертвецы хохочут им в лицо и здания обрушиваются на их беспечные головы! Жаль, не могу больше писать - тут же забываю о сказанном.
--
Мы больше не можем писать, как раньше; мы пишем на ночном воздухе, или на песке, наши слова - это зеленый ветер и холодный лунный свет. Я говорю с Эль Амарго и он больше не убегает от меня, как раньше, потому что нас обоих нет, я записываю это на песке, но невидимый дуэнде приходит и стирает написанное. Тогда я понимаю, что я снюсь Эль Амарго, которого нет, что Эль Амарго - это сон Федерико, который не отзывается на свое имя и не помнит свои сны, который спит и не может проснуться. Я говорю с Эль Ниньо и говорю ему: 'Берегись луны" и понимаю, что снюсь ему в предсмертном сне, я ухожу, Эль Ниньо умирает, и мы больше не узнаем друг друга. Знаешь, со дня моей смерти я ни разу не видел Игнасио, иногда я думаю, что сделал его неузнаваемым своей поэмой и поэтому мы больше не встречаемся в наших снах.
--
Я говорил Шарлю, когда был его сном: в нашем отсутствии мы видоизменяемся и становимся другими, лишь отдаленно напоминающими тех, кем мы были. Меняясь в глазах тех, кому мы снимся, мы остаемся прежними в собственных глазах, но не можем в этом убедиться, потому что после нашей смерти они завесили зеркала в наших домах.. Шарль забыл об этом сне, как, впрочем, и я, но, проснувшись, позволил узнать обо мне тем, кто о моем существовании и не подозревал. Как ты заметил, Федерико, им понравился вкус моей смерти, и они уже не одно поколение питаются моими снами. Прочитав теории Зигмунда, они с новыми силами набрасываются на мои книги, гложут, гложут их, как голодные ягуары. Зигмунд, посмотри, ты вытеснил меня из их снов, на твоем месте я бы проанализировал природу этого вытеснения!
--
Si, seЯor, - сказал Федерико, неразличимый в лунном свете, - попробуй интерпретировать себя самого, как сна, который вторгается туда, где пытаются сниться другие!
--
Эдгар, я к сожалению не знал ни о тебе, ни о твоих книгах... Иначе я бы обязательно что-то написал об этом. Твой 'Imp of the Perverse' словно просится в мои клини ческие наблюдения, а все остальное- просто подарок для мыслителя моего масштабаю ты просто живой Иисус для Луки и иже с ним...
--
Вот именно, живой Иисус, ты верно сравнил...
--
Опять это фамильярное "ты", - поморщился Зигмунд, - я гораздо старше тебя!
--
Живой Иисус, - продолжал Эдгар, отпивая вина из бокала, прозрачного, как ночной ливень, - который приходил к тебе во сне и вдохновил тебя на твои открытия - без меня у тебя не было бы материала, без бедного Эдипа у тебя не было бы применения, так же, как без живого Иисуса не было бы Евангелия!
--
А без Евангелия Иисус так бы и остался никому неизвестным галилейским болтуном; и вы бы никогда не додумались до истинного содержания ваших книг - это я открыл язык бессознательного, на котором, не ведая того, говорит все человечество!
--
И поверил алгеброй гармонию! Черт возьми, гениальнейшая фраза! Когда я впервые услышал ее от этого русского, убитого на дуэли - a beautiful death - я тут же подумал о тебе, Зигмунд, хотя ты еще не существовал! Ты всю жизнь только то и делал, что пытался поверить гармонию алгеброй...
--
И посадить дуэнде в клетку мертвой геометрии, - вставил Федерико.
Разозлившись, Зигмунд швырнул в них огромной книгой - они услышали страшный шум листьев, который прорвался сквозь непрекращающийся ветер.
- И все-таки "По ту сторону принципа удовольствия" - это шедевр, - сказал Федерико, по-детски улыбаясь, тоном прекращения огня, - на некоторых страницах я даже слышу, как дуэнде хлопает крыльями, и на моих губах остается розмариновый вкус смерти.
Зигмунд величественно улыбался и на его бороде серебрился холодный иней кокаина.
- А кто этот несчастный ребенок, играющий в непостижимую игру повторяющейся печали? - мрачно спросил Эдгар..
--
Это мой внук, а мать его действительно умерла сразу же после того, как я закончил эту главу. Представляете, моя дочь до сих пор не разговаривает со мной за то, что я лишил ее имени...
--
Называние убивает, - сказал Эдгар, разглядывая свои ногти, - дочь Мореллы жила до тех пор, пока ее имя не выпрыгнуло из могилы и не потребовало ее назад. Но Морелла никогда не существовала, она была моим сном, и я мог позволить себе убить ее. С живыми нужно быть поосторожнее.
--
Поэтому-то я и не назвал их по именам - я боялся, что таким образом вызову Смерть из ее убежища, как в тех играх, знаете ли, когда дети вызывают ведьму, а потом умирают во сне. От этого страха я тут же написал 'Unheimlich'.
--
И, как Принц Просперо, спрятался от смерти, пытаясь доказать, что unheimlich - это на самом деле что-то очень даже heimlich...
--
И что быть похороненным живым вовсе не страшно, - добавил Федерико, содрогаясь от прикосновения холодной земли и скользких червей, которых ему никак не удавалось сбросить, - потому что на самом деле это сладкая бессознательная мечта о внутриутробном существовании...
Тут они вспомнили, что уже говорили об этом и засмеялись, как смеялись каждый раз после этого разговора, а, отсмеявшись, забывали и начинали его снова. Вынужденное повторение, хохотал Федерико, напиши-ка ты об этом повторении, Зигмунд. Зигмунд снисходительно смеялся сухим старческим смехом, колючим, как кокаиновые снежинки, которые метались по лунной дорожке; Эдгар кашлял от смеха, поперхнувшись никогда не убывающим вином цвета ночной слезы. И смех их мыслей растворялся в многозначительном молчании зданий, в бесшумном полете пыли и в шелесте переворачиваемых страниц.