Аннотация: Чего боится мужчина? Сам себе он никогда не признается.
ПЯТЬ КОШМАРОВ МОЛОДОГО МУЖЧИНЫ
1
Катастрофа
Люк запасного выхода резко засвистел на взлёте.
Пётр быстро нажал кнопку вызова стюардессы. Его имя по-гречески означало камень, а камни, как известно, летят до тех пор, пока действует сила броска. Потом они падают с абсолютной неизбежностью. В детстве Пётр часто бросал камни - ни один не летел бесконечно. Иногда, правда, казалось, что можно ненадолго обмануть закон земного притяжения, запустив плоский камень вдоль водной поверхности. "Блинчик" скакал дальше, чем просто брошенный камень, и создавалось впечатление, будто энергия его скачков никогда не иссякнет. Однако в конечном итоге путь "блинчика" тоже обрывался со звонким "буль".
Прибежала стюардесса. Пётр ожидал увидеть новенькую синюю форму, натянутую на песочные часики, сужающиеся к осиной талии и расширяющиеся в крутые бёдра. "Стю-ю-ю" - это слово в его представлении будто бы было перехвачено тонкой ниточкой буквы "ю" посередине - "ардесса". Отчаянно хотелось Петру, чтобы песочные часики заканчивались длинными ножками в синих лакированных туфлях-лодочках, чтобы венчала эти часики кукольная головка в голубой пилотке, надетой наискосок, чтобы головка эта склонилась набок, и чётко нарисованный рот объяснил ему причины неожиданного свиста. Однако вместо песочных часиков перед Петром возникла квадратная дама лет сорока, с короткой стрижкой и щетинистым затылком.
- Ничего. Сейчас снаружи обшивка обледенеет, и перестанет свистеть, - пояснила она.
Самолёт набирал высоту. Ладони потели. Пётр посмотрел на жену и улыбнулся. Улыбка вышла фальшивой.
- Ты боишься? - шёпотом спросила жена и перепрятала леденец за другую щёку.
У него во рту тоже был леденец, плававший в луже из сладкой слюны. Он пососал конфету. Твёрдый кусок карамелизованного сахара с привкусом аниса сейчас растворится в жидкостях его организма - и ужас пройдёт.
- Неа, - ответил он.
Вместо чёткого звука вышло какое-то мыканье. Проклятая конфета!
- Боишься! - уличила его жена и тотчас ласково пожурила: А ты не должен бояться!
Он вздохнул, осматривая пластмассовые внутренности самолёта. Мужчине глупо умирать в его возрасте. Глупо и обидно. Не так обидно, как погибнуть, например, в детстве или старости. Что говорят об умершем ребёнке? Не успел нагрешить - отправился в рай. О старике? Прожил достойную жизнь. А о тех, кто умер в среднем возрасте, говорят: "Сколько всего ещё мог бы сделать". Именно это "мог бы" и угнетает. Получается, что ты собирал из дощечек каркас, клеил на него бумагу, проверял нитку на прочность, тщательно выбирал поле для запуска, дожидался подходящей погоды - приготовления заняли почти половину жизни - и в финале ты всего лишь "мог бы запустить воздушного змея"! Вакуум предположений - всё, что осталось от тебя. Лучше уж дожить до глубокой старости и умереть, не сделав ровным счётом ничего, чем погибнуть на пороге большого свершения. В первом случае хотя бы заслужишь честный упрёк в пустом прожигании жизни, а во втором милостивое снисхождение потомков - "не сделал, но мог бы"!
Самолёт тряхнуло, но свист, кажется, начал стихать. Пётр пожал руку жены.
- Фу! У тебя ладошки потные! - засмеялась она.
- И что?
- Ты бояка.
- Умирать всем страшно.
- Типун тебе на язык! Через четыре часа уже будем в Праге!
Он вспомнил, что они летят в отпуск. Странно, но ощущения отпуска пока не было. У него из затылка рос длинный шипастый хвост из недоделанных дел, отложенных встреч, пропущенных звонков, непогашенных кредитов, просроченных счетов за коммунальные услуги, долгов за аренду офиса, не выплаченной зарплаты сотрудникам, не устранённых автомобильных поломок, не вылеченных зубов и не сданных анализов.
Погружаясь в мысли о повседневных заботах, оставленных позади, он, как ни странно, успокоился. Самолёт набрал заданную высоту. Тревожные табло погасли.
Скоро стюардессы принесли завтрак. Пётр внимательно осмотрел доставшиеся ему перед смертью богатства. Ещё бы! Играть с едой - любимое занятие мужчины. А тут целый конструктор в пластмассовой коробке с прозрачной крышкой! Одноразовая чашка для чая или кофе, коричневая снаружи и белая изнутри. Две круглые булочки: одна ржаная, вторая пшеничная. Обе плотно обмотаны полиэтиленовой плёнкой. Две глубоких пластиковых ванночки. В первой под тонким слоем полиэтилена потеют два жёлтых ломтика сыра, один сушёный абрикос без косточки и похожая на крысиный мозг половинка греческого ореха. Во второй друг на друге лежат три кружка ядовито-розовой колбасы, две пластинки соевой ветчины, один рифлёный ломтик огурца и сухая веточка петрушки. В отдельный полиэтиленовый пакет упакованы обыкновенная бумажная салфетка - раз, пакетик с влажной гигиенической салфеткой - два, пакетик с чаем - три, пакетик с растворимым кофе - четыре, пакетик с майонезом - пять, ванночка с малиновым джемом - шесть, ванночка с маслом - семь, пакетики с сахаром и солью - восемь и девять, пластмассовая вилка - десять, ложка - одиннадцать, нож - двенадцать и, наконец, маленькая шоколадка - тринадцать. Чёртова дюжина! И да! Чуть не забыл! Ещё ему достался небольшой бумажный "тетрапак" с яблочным соком!
Задачи две: соединить предоставленные продукты в съедобные композиции и по окончании завтрака рационально распределить мусор, - что нелегко, учитывая размеры столика и тесноту.
- У тебя что, майонез или горчица? - спросила жена.
- Майонез.
- А у меня горчица. Меняемся?
Ему было всё равно, и он без лишних слов обменял майонез на горчицу. Затем, тщательно обтерев руки влажной пахучей салфеткой, принялся за свой съедобный конструктор.
- Приятного аппетита, - из-за шума турбин пожелал ему голос жены. Он кивнул:
- Тебе тоже.
Если разрезать каждую из двух булочек пополам, то получим четыре куска хлеба. Первый мажем маслом, второй горчицей. Третий? Третий и четвёртый, получается, едим всухомятку. Можно масло и горчицу равномерно распределить на все четыре куска, но тогда выйдет мало и невкусно. На тот, что с маслом, мажем джем и откладываем в сторону. Его едим потом - с чаем. На тот, что с майонезом, кладём сверху ломтик колбасы. Или ветчины? Колбасы. Нет, и колбасы, и ветчины. Сверху кусок сыра. Прекрасный многослойный бутерброд! Его едим сейчас. Остаётся ещё колбаса, ещё ветчина и ещё сыр. И да! Ещё огурец. Один ломтик огурца докладываем на бутерброд. Вот так. Оставшуюся колбасу, ветчину и сыр едим без хлеба. Или можно с хлебом, но он ничем не намазан. Сухо и не вкусно. Лучше едим без хлеба. Вприкуску с абрикосом и орехом. И не забываем запивать. Как кстати пригодился сок! Острым концом пластиковой трубочки проковыриваем кружочек из фольги, протыкаем и - сип-сип - тянем в себя слабый яблочный концентрат. Сухой комок пищи моментально превращается во рту в жиденькое пюре.
На горячее Пётр выбрал курицу. Жена - рыбу. Оба не доели гарнир - слипшийся клейстер из риса и тёплых морковных кубиков.
Чай не приносили долго.
- Ты что? Кофе выбросил? - спросила жена, - и соль?
- Конечно, а куда его? Солить что ли?
- И шоколадку? - в ужасе продолжала она, деловито роясь в свалке разорванных пакетиков, мятых салфеток и опустошённых ванночек, которую он устроил на своём столе.
- Шоколадку не хочу. Наелся, - Пётр почти с отвращением глянул на нетронутый кусок булки, намазанный маслом и джемом и оставленный специально к чаю.
- Сейчас не хочешь - завтра захочешь.
Она отобрала все оставшиеся нераспакованными продукты и аккуратно поместила их к своим - в полиэтиленовый пакет.
- Булку свою есть будешь? - кивнула она на бутерброд с маслом и джемом. Он отрицательно мотнул.
- Переводишь продукты.
- Ну, если я не хочу!
- Не надо было мазать. Сейчас бы и булку забрали, и масло, и джем. А так - всё на выброс.
Начали разносить чай. Пётр насыпал в пластмассовую чашку сахар и опустил на дно пакетик, оставив снаружи хвостик из нитки и бумажного квадратика. И нитка, и квадратик напомнили ему воздушного змея.
После чая он обратил внимание на то, как аккуратно упакован мусор у его жены. Салфетки, порванные пакетики, остатки пищи, пластиковые приборы уложены по контейнерам и тщательно утрамбованы. Маленькие контейнеры, в свою очередь, составлены в большие, и все вместе они очень рационально распределены внутри коробки с прозрачной крышкой, в которой принесли завтрак.
Жена с гордостью передала стюардессе свою аккуратную коробку с отходами, а он, стыдясь и пряча глаза, протянул поднос с несанкционированной свалкой. Женщины обменялись понимающими взглядами поверх его головы.
- Смотри, как я аккуратно поела, - потом шепнула ему жена.
- И что?
- Я всегда аккуратно ем. А ты свинячишь.
После завтрака Пётр уснул.
Падение было мягким, будто снижение в пух. Только вначале самолёт резко накренился вправо. Пётр повалился на спящую жену, открыл глаза и увидел сквозь тусклое стекло иллюминатора, как гигантское крыло нацеливается в землю. На секунду ему показалось, что он сам, распластавшись, лежит на этом крыле, и ветер рвёт его слабое горло и лёгкие. Пётр попытался закричать, но не смог - вся глотка была крепко забита воздушными кирпичами, не позволявшими спасительному крику прорваться. Он лежал, словно клещ, вцепившись в крыло, которое вдруг превратилось в огромную часовую стрелку, указывающую вниз на цифру VI. Как он оказался на циферблате? От этого вопроса Пётр проснулся и через иллюминатор увидел быстро приближающийся земной блин. Не смотря на то, что самолёт боком валился с высоты десяти тысяч метров, паники не было, все пассажиры спали. Жена даже прижалась к Петру, думая, что он просто решил обнять её во сне. До столкновения с землёй оставались считанные секунды.
Почему же нас не учат, как нужно вести себя в той ситуации, когда битва за жизнь проиграна, и надежды на спасение нет? Почему всё наше воспитание построено на ложной посылке, будто бы шанс на выживание остаётся всегда? Почему человек никогда не должен сдаваться, а действие - его святая обязанность? У Петра, находившегося внутри консервной банки, падающей с высоты десяти тысяч метров, не было шансов. Не было на свете ни одного известного действия, которое он мог бы совершить для спасения себя и жены. Он мог надеть кислородную маску и спасательный жилет, но с таким же успехом он мог начать размахивать руками и петь песни. Любая активность в его ситуации выглядела бы полной бессмыслицей. А между тем он жил и нуждался в руководстве на этот пусть короткий, но всё же отрезок своей жизни.
Когда крыло очертило плавную линию над макушками елей, Пётр приготовился ощутить удар, но самолёт неожиданно выровнял курс и продолжал медленно проседать вниз, металлическим брюхом бороздя лес. Иглы с тихим шорохом царапали обшивку. Еловые лапы лезли в стёкла иллюминаторов, обхватывали фюзеляж и перешёптывались между собой, как живые. Падение превратилось в усыпляющее снижение. И всё-таки должно же быть хоть какое-то средство, которое позволило бы нам обрести душевный комфорт в последние минуты жизни? - подумал Пётр.
Его снова одолел сон. Во сне он видел море и резвящихся в нём дельфинов.
В третий раз он проснулся на обгоревшем сидении среди обломков фюзеляжа. На нём был никчёмный оранжевый спасательный жилет и кислородная маска. Жена сидела рядом. Она была жива, но находилась в шоке. Никто из пассажиров, как он успел заметить, не пострадал. Лил проливной дождь. Полуразвалившийся остов самолёта лежал на какой-то песчаной отмели, со всех сторон омываемой морем. Длина отмели была равна длине фюзеляжа. Как же мы удачно приземлились, - отметил про себя Пётр. Тютелька в тютельку. Затем он увидел маяк - тёмный столп с размытыми очертаниями и большим прожектором наверху. Потом обратил внимание на людей в униформе, бегавших среди обломков и приводивших в чувство пассажиров. Кто они? Полицейские? Дождь не прекращался. Отмель, оказывается, тянулась дальше, чем он предполагал. Фонарики рисовали в дожде широкие световые полосы. Где мы? И что, чёрт возьми, произошло?
Внезапно Пётр понял, что воспринимал происходящее некритично. Самолёт не мог упасть ровно на песчаную косу, все пассажиры не могли выжить. Если произошло крушение, то вместе с полицейскими на месте происшествия должны быть и врачи, и пожарные.
В этот момент один из полицейских посветил ему в лицо фонариком и заставил подняться.
- Шишки-дришки! - громко крикнул полицейский. Фосфоресцирующие змейки холодного света и капли воды струились по его чёрному дождевику. Глаз не было видно из-за глянцевого козырька фуражки.
- Что?
- Шишки-дришки! - полицейский махнул фонариком в сторону терминала.
Может, это аэропорт? - подумал Пётр, - Тогда откуда здесь маяк? И что он пытается мне сказать? А вон и наши!
Только тут он заметил, что остальные пассажиры, тоже одетые в оранжевые жилеты, выстроились в длинную очередь, оцепленную полицейскими. На гигантском табло, расположенном над входом в терминал, светились зелёные латинские буквы:
KARANTIN
Он толкался в очереди вместе с остальными. Люди напирали справа, слева, сзади, спереди - отовсюду. Если бы его попросили описать их, он затруднился бы это сделать.
- Чёрт знает что! - сказали сзади, - Обращаются с нами, как с нелегальными эмигрантами!
Говоривший был высокого роста. Других характеристик у него как будто не существовало.
- Я ещё нажалуюсь, куда следует! - продолжал Высокий.
- Это всё потому, что на борту был террорист! - сказали Двое Одинаковых. Сначала Пётр подумал, что они братья-близнецы, потом - брат и сестра, а через несколько секунд догадался - муж и жена.
- Я же говорил вам, это Чехия, - произнёс Высокий.
- С чего Вы взяли? Мы были в Чехии. Там всё не так, - возразили ему Двое Одинаковых.
- В любом случае это Восточная Европа.
Женская часть Двух Одинаковых сказала:
- Мы умерли. Вы, что же не слышали?
- Бред, - заявила Мужская часть.
- Да-да. Так происходит со всеми, кто умирает во сне, - настаивала Женская часть.
- Это обычный эксперимент, который ставят над нами спецслужбы, - уверенно сказала Мужская часть. - По крайней мере, эта версия кажется мне более убедительной.
- Но все говорят, что мы умерли, - возразила Женская часть.
- Мало ли о чём они там говорят! Смерть не поддаётся логике, и думать, что мы умерли, значит попросту отказаться от поиска разумных объяснений.
- Дорогой, ты не у себя на кафедре!
- Причём здесь моя кафедра? Я просто стараюсь сохранить разум.
- Но неужели ты сам, - она закрыла глаза и прижала руку к груди, - не чувствуешь, что мы умерли?
- Я ничего не чувствую!
- Даже мёртвый ты такой толстокожий!
- Мы могли приземлиться в Албании или ещё в какой-нибудь подобной дыре! - вмешался Высокий, - Если это так, я совсем не знаю албанского. А Вы говорите по-албански? - обратился он к Петру.
Пётр отрицательно помотал головой.
- Я говорю немного, - не без гордости заявила Мужская часть Двух Одинаковых. - Я профессор кафедры иностранных языков. Конечно, не так хорошо, как на немецком, английском или французском, но всё же вполне сносно, чтобы объясниться с представителями местного политического режима.
Вдохнув в грудь больше воздуха, Мужская часть выпалила:
- Шишки-дришки!
- Что это значит? - спросил Высокий.
- О! это может значить многое, - ответила Мужская часть, - в зависимости от интонации.
- Но в данном случае, что Вы сказали? - не отставал Высокий.
Всем уже начала надоедать его назойливость. Мужская часть поморщилась и коротко обронила:
- Это будет значить то, что услышат они, - понизив голос, Мужская часть еле заметно повела глазами в сторону полицейских, оцепивших очередь.
Впереди показались металлические ворота-рамки. Рядом с ними были сложены в стопки разноцветные пластмассовые тазы. Люди брали по одному тазу из каждой стопки, отходили в более или менее свободное место, где раздевались догола, неторопливо сортируя одежду по тазам, затем ставили тазы на ленту-транспортёр, а сами проходили сквозь ворота. Каким-то непостижимым образом информация распространялась по очереди, и Пётр понял, что знает: жёлтые тазы предназначены для металлических вещей: монет, складных ножей, заколок и т.п., красные - для электронных устройств: сотовых телефонов, ноутбуков, фотоаппаратов и т.п., синие - для кожаных изделий: ремней, курток и т.п., зелёные - для шерсти и текстиля: джинсов, рубах, свитеров, колготок, брюк, пиджаков, футболок и т.п. оранжевые - для обуви: ботинок, сапог, кроссовок, туфель и т.п., голубые - для нижнего белья: бюстгальтеров, трусов и т.п. фиолетовые - для украшений: колец, серёг, нательных крестов и т.п. чёрные - для спасательных жилетов.
В недоумении он стоял над расставленными вокруг него тазами и думал, в какой из них ему положить ремень с металлической пряжкой. Какая-то толстая женщина в полицейской форме помогала ему.
- Шишки-дришки, - ворчала она, возясь с его джинсами.
Когда он, прикрывая пах, голый, прошёл сквозь ворота, то оказался в ярко освещённом пустынном зале. Вдалеке на операционном столе страшно закричал человек.
- К ним нельзя ввозить лишние органы, - сказали Двое Одинаковых, - У Вас одна печень?
Пётр кивнул.
- А сердце?
Пётр на всякий случай проверил.
- Одно.
- Лишнее могут вырезать на таможне, - со знанием дела пояснили Двое Одинаковых.
- С контрабандой у них строго, - проворчал Высокий.
Женщина-врач приблизилась к нему. Густо накрашенные глаза над белой повязкой внимательно изучали живот Петра. Сунув палец ему в пупок, она отошла.
Очередь, состоящая из голых людей, тянулась к турникету. За турникетом на расстоянии пяти метров находилась будка, в которой сидел полицейский. Видно было только его фуражку и квадратную нижнюю часть лица. Он не улыбался. Люди приближались к турникету, где загорались то красная, то зелёная лампочки. Красный - стой. Зелёный - иди.
- Уже заполнили декларацию? - спросили Петра Двое Одинаковых.
- Какую? Мне никто не говорил.
- Никому не говорили. Заполняйте сейчас, - они сунули ему авторучку и пустой листок.
- Что писать?
- Ничего не надо писать, - сказал Высокий, - просто отдай её в окошко и всё. Я видел - многие так делают и это сходит им с рук. Этим тварям нужен только твой паспорт.
- У меня нет. Я оставил в одежде.
Пётр в ужасе начал обшаривать своё голое тело и рыться в паху. Полицейский в будке презрительно посмотрел на него, а потом приказал:
- Шишки-дришки!
Повинуясь, Пётр просунул руку в окошко. Полицейский крепко схватил его за запястье и поставил штамп чуть ниже ладони. Расползшиеся волосатые чернильные буквы и цифры: PRAHA-1215.
2
Работа
Адвоката! Адвоката! Срочно вызовите адвоката! - этот крик прозвучал в пустом коридоре с теми же интонациями, что и крики: Врача! Врача! Срочно вызовите врача!
Интуитивно Пётр поднял вверх руку, как школьник:
- Я адвокат.
Его, голого и беспомощного, тотчас схватили за руки, за ноги и потащили по коридору. Он не оказывал им особого сопротивления. Откуда ни возьмись, объявилась вдруг пара чёрных носков, которые, как пиявки, вцепились в ступни Петра. В отчаянии он засучил ногами, но это не помогло. Раз-два! - и ступни проглочены мягкими чёрными ртами. А дальше ещё страшнее: чёрные брюки, накинувшись, как очковые кобры, пожирают его тело до поясницы, кожаный ремень утягивает живот, врезаясь в пупок увесистой пряжкой, рубаха пеленает грудь, застёгиваясь под самое горло, пиджак сжимает плечи, а галстук, вертлявый подлец, как угорь, подбирается к шее, оборачиваясь петлёй под самым кадыком. Пётр раскрыл было рот, чтобы закричать, но вместо собственного крика услыхал быстро приближающееся клацанье. В следующий миг прочные лакированные ботинки, будто клешни, защёлкнулись вокруг его ступней, а правую руку оттянул к земле тяжёлый чемодан, повисший, точно камень на шее утопленника.
- Скорее! Скорее! - торопили его.
На чьих-то спинах Пётр, одетый в ручной работы костюм от лучшего итальянского портного, въехал на театральную сцену. Из зала раздались два-три жидких хлопка, и спины, как тараканы разбежались из-под него в разные стороны. Он упал возле небольшой кафедры, больно отбив себе кобчик. Отряхнувшись, поднялся и понял, что судебный процесс, в котором его пригласили участвовать, длится не первый год.
Раньше ему не доводилось сталкиваться с подобным видом судебного производства. Главным здесь был не судья и не прокурор, а долговязый и усатый Пан Судебный Пристав с длинными красными руками, которые по локоть торчали из рукавов. Кафедра Пана Судебного Пристава, неимоверно огромная, украшенная большим количеством лепнины, едва помещалась на сцене. Сам Пан Пристав то и дело колотил по ней молотком, призывая зрителей к порядку. Начищенные пуговицы на его богатом синем мундире ярко сверкали в свете рампы. Все слушатели и участники процесса безоговорочно подчинялись ему и с виноватым видом выслушивали в свой адрес великолепную брань. Власть Пана Пристава простиралась так далеко, что он не стеснялся изредка покрикивать даже на самого старичка-судью, дремавшего за убогой конторкой. Очнувшись, судья виновато моргал подслеповатыми глазками, и видно было, как он изо всех сил старается угодить Пану Приставу и вникнуть, наконец, в обстоятельства дела. Однако преклонный возраст и утомление не позволяли судье полноценно участвовать в процессе, и очень скоро он снова начинал беспомощно клевать носом.
Единственные, кто в этом театре не подчинялся Пану Приставу, были два подсудимых. Они вели себя с откровенным вызовом. Развалившись на стульях, оба громко переговаривались, давились от хохота, тыкали в Пана Пристава пальцами и бросались комками бумаги в зрительный зал.
Внезапно по едва заметному шевелению брови Пана Пристава Пётр уловил, что близится очередь адвоката, и испугался. Во-первых, он не знал дела, не читал ни бумаг, ни законов, а, во-вторых, он не знал языка.
- Шишки-дришки, шишки-дришки, - монотонно бубнил прокурор под строгим взглядом Пана Пристава, - и шишки-дришки, шишки-дришки.
Откуда-то Петру было известно о том, что судопроизводство ведётся на двух языках: местном и английском, - и он лихорадочно стал вспоминать, как по-английски попросить перерыва судебного заседания.
В это время Пан Пристав посмотрел на Петра уничтожающим взглядом и, ударив молотком, объявил:
- Шишки-дришки!
От ужаса Пётр проглотил язык.
Язык завалился ему в глотку и, как улитка, пополз дальше по пищеводу, вызывая судороги и надсадный смех. Пустая ротовая полость, надувалась и опадала, словно кожистый пузырь и, как ни силилась, не могла произнести ни звука. Люди в зале поднялись со своих мест и зашумели.
- Антракт, - сказали Петру в ухо.
Он понял: перерыв - его спасение, его шанс разобраться в деле и не ударить лицом в грязь. Следовало, во что бы то ни стало, отыскать подсудимых.
На сцене стояло два пустых стула. Где же эти наглецы? В дальнем конце зрительного зала мелькнула рыжая прядь волос и растворилась в толпе. Пётр легко спрыгнул со сцены и помчался догонять своих подзащитных. Они же, как нарочно, увиливали от него, то показываясь, то исчезая. Зрители тыкали пальцами в разные стороны и откровенно смеялись ему в лицо. Пётр догадался, что и зрители, и подсудимые находятся в сговоре, цель которого - бесконечно дурачить иностранного адвоката, а потом освистать его за профессиональную непригодность. Между тем время, отведённое Паном Приставом для перерыва, подходило к концу. Больше всего Петру не хотелось подвести именно Пана Пристава. Ведь, как Пётр неожиданно понял, тот, угадав невысказанную просьбу адвоката, сам объявил перерыв с единственной целью предоставить защите последний шанс.
Развалившись на стульях, подсудимые нагло ухмылялись.
- Вы почему от меня бегаете? - запыхавшись, спросил Пётр.
- Мы никуда не бегали, - ответили они, - мы тут и сидели, а ты бегал вокруг нас.
Подсудимые были похожи, как две капли воды. Оба рыжие. Оба в веснушках. Только один был здоров, а второй болен и опирался на костыли.
- Расскажите, мне быстро, в чём вас обвиняют, - попросил Пётр и пощёлкал пальцем по циферблату часов, - времени у нас мало.
Подсудимые переглянулись, и тут Пётр понял: они сиамские близнецы! Два торса срастались на уровне поясницы. Так вот откуда костыли!
- Короче, это, мы типа вот с ним погнали в клубешник, - начал первый подсудимый, - Так?
- Ага, - согласно кивнул его близнец, - Можно подумать, ты один мог погнать. Без меня. Перед этим поддали! - продолжал он, - Прикольно было.
- Да прикольно! Я выпил пять самбук не меньше! - подхватил первый.
- Ты выпил больше! Это я выпил пять.
- Да нет, ты гонишь!
- Давай считать, первую ты выпил в баре за стойкой, так, - второй стал загибать пальцы, - вторую тоже за стойкой. Итого две. Потом нам дали столик...
- Минуточку, - взмолился Пётр, - у нас нет времени! Давайте к делу.
- Действительно, - братья посмотрели друг на друга, - какая на хрен разница, сколько каждый из нас выпил? Один фиг мы типа, как сообщающиеся сосуды и всё такое.
- Так вот, короче, - взял слово первый, - Мы нализались, как две свиньи.
- В клуб нас не пустили, - продолжал второй.
- Фейс-контроль, мать его! - вставил первый.
Второй кивнул:
- А ещё говорят, никакой дискриминации! А ты попробуй пройти в клуб на костылях!
- Дело не в этом! - возмутился первый, - с нас денег хотели взять за двоих, хотя жопа-то у нас - одна!
- И вот мы вышли на улицу, - рассказывал второй, - Идём такие.
- И тут бах, - перебил первый, - у меня как затычку из носа вышибло! Ясное дело кровища - литров десять не меньше - хлещет, как из бочонка!
- А я чувствую, - побледнел второй, - у меня пальцы холодеют - кровь типа уходит через его разбитый нос. И хлоп в обморок! Лежу на асфальте, а меня вовсю потчуют какие-то суки по рёбрам.
- И я тоже лежу, - вклинился первый, - костыли в разные стороны. А эти скоты пинают, не останавливаются.
- Ну а как бы ты стоял, когда я лежу? - съязвил второй.
- Ну а вы-то! - не выдержал Пётр, - Вы-то что сделали? За что вас-то судят?
- Как за что? Мы же тебе говорим. Нас типа поколотили и всё такое.
- И что?
- Ничего. Мы же инвалиды, - они подняли в воздух один костыль и помахали им у Петра перед носом.
- Так вы оба - потерпевшие! - осенило Петра, - Чёрт! А где же обвиняемые?
- Их нет. Они нас избили и сразу сбежали.
- Да сбежали, суки, - поддакнул второй.
- Их так и не поймали, - вздохнул первый.
- Так кого же теперь судят?
- Нас! - в голос ответили близнецы.
- За что?
- Как за что? Мы - потерпевшие.
- Обычно судят преступников, - рассудительно заметил Пётр.
Близнецы удивлённо переглянулись:
- Как же их судят? Их ведь невозможно поймать?
- Я, если честно, вообще ни черта не понимаю в вашей системе правосудия, - потряс головой Пётр.
- А что тут непонятного? Судить надо того, кого поймали. А потерпевших-то ловить легче.
- Бред какой-то!
- Наоборот, всё логично.
- С чего это?
- Ну, как? Кто, по-твоему, во всём виноват?
- Кто?
- Ясное дело - потерпевший. Не было бы типа его - не было бы и преступления. Прямая причинно-следственная связь и всё такое.
- И что я должен теперь делать как ваш адвокат?! - Пётр был на грани. Время перерыва истекло.
Потерпевшие удивлённо переглянулись.
- Как что? Ты уже и так типа всё сделал. Ты молодец! Ты самый типа крутой адвокат, который у нас когда-либо был!
Зрители, успевшие столпиться вокруг них за время короткого разговора, зааплодировали. Со свистом и криками толпа подхватила Петра на руки и принялась скандировать:
- Шишки-дришки! Шишки-дришки!
3
Ипотека
- Смотри-ка, что я купила!
Этими словами жена встретила Петра в просторной прихожей, когда он вернулся с работы.
- Для чего это? - поставив чемодан на пол, он взял у неё два небольших странных предмета, напоминающих керамические рюмки, и повертел их в руках.
- Ты что, глупый! Это же подставочки для яиц!
Пётру никогда бы не пришло в голову купить подставки для яиц. Если бы его попросили написать список всех необходимых в домашнем хозяйстве вещей, то он, вероятнее всего, либо вообще не включил бы подставки для яиц, либо указал их в качестве самого последнего пункта. Ещё бы! Ведь, яйца, можно есть и так!
- Одно для мальчика, второе для девочки, - продолжала жена.
- Как их отличать? - машинально спросил он.
- По цветам, вот смотри, - она забрала у него подставки, - синее - для тебя, розовое - для меня!
А уж купить подставки для яиц разного цвета - это было выше его понимания!
- Понятно, - Пётр присел на одно колено, чтобы снять ботинки.
- Идём скорее, - жена потянула его за руку, - я покажу тебе нашу квартиру.
- Дай я хотя бы разуюсь.
- Идём! Ты такой красоты в жизни не видел!
На ходу скидывая с ноги второй ботинок, Пётр поплёлся вслед за женой. Ему была незнакома эта огромная квартира-студия с роскошной, но лаконичной обстановкой. Белый потолок состоял из нескольких уровней. Каждый уровень по периметру украшала сиреневая линия, напоминавшая небрежно брошенный шёлковый шарф. Она ползла, делая по пути вялые петли, и то становилась широкой, то сужалась до толщины женского волоса. Но линия, однако, имела второстепенное значение по сравнению с прекрасной люстрой, спускавшейся из центра в виде стилизованного куста лилий. На стенах устроены были ниши, в которых прятались огромные копии с афиш Альфонса Мухи, изображавших Сару Бернар в образе Дамы с камелиями, Жисмонды и Самаритянки. В гигантских вазах, установленных то тут, то там с целью заполнить пространство, стояли свежие букеты цветов. Ирисы, гвоздики и лилии источали сладкий утомляющий аромат. Пётр обратил внимание на телевизор, плоский и чёрный, будто акулий плавник, неизвестно как заплывший в море цветов. Японская новинка имела колоссальных размеров диагональ, и комната, пол, покрытый паркетом из светлого дуба, многоуровневый потолок, лилия-люстра, стены с копиями афиш, декоративные вазы, цветы - всё это удваивалось, отражаясь в плоской глянцево-чёрной поверхности телевизора.
- Хочешь, ещё что-то покажу, - жена повлекла его к окну и, раздвинув портьеры, торжествующе объявила. - Смотри!
Из окна Пётр увидел Староместскую площадь и астрономические часы на башне. Под часами, вскинув длинные объективы фотокамер, замерла толпа туристов. Люди в напряжении ждали, когда из ворот, устроенных прямо в часах, одновременно с боем появятся механические фигурки.
- Здорово, правда! - жена была в восторге.
- Откуда это всё? - спросил Пётр, отворачиваясь от окна.
- Пока тебя не было, приходил Пан Управляющий Отделением Банка. Он пригласил меня на чашечку кофе по-венски и рассказал, что ты просто блестящий адвокат! Он показал мне газету, где на первой полосе твоя фотография, и сказал, что ни один их адвокат не выигрывал процесса с таким триумфом! Тот процесс, как все рассчитывали, должен был продлиться, по меньшей мере, лет десять, - жена остановилась, переводя дыхание, - Он уже длился больше пяти лет, когда ты вступил в него. А ты так ловко повёл дело, так легко распутал все козни и интриги обвинения, пытавшегося засадить в тюрьму ни в чём не повинных людей, что судья за один день вынес оправдательный приговор!
- Положим, - самолюбие Петра испытало приятнейшую щекотку. - Однако вряд ли Управляющий был настолько впечатлён моими успехами, что подарил нам эту квартиру!
Довольный своей остротой, Пётр издал короткий смешок.
- Что ты! Конечно же, нет, но он предложил нам взять кредит в банке под залог этой квартиры.
- И ты купила этот всё на заёмные деньги?
- Зачем? - она всплеснула руками, - Нет. Как же я могла получить кредит вместо тебя? Я просто дала нотариальное согласие на то, что ты явишься в банк и возьмёшь у них в долг.
- Тогда я опять таки не понимаю, откуда взялось всё это? - Пётр обвёл взглядом роскошную квартиру и почувствовал, как отчаянно ему хочется назвать её своей.
- Сейчас я всё тебе объясню. Пан Управляющий сказал, что процедура получения кредита чрезвычайно длинна. Он даже употребил слово "тягомотина", - жена засмеялась, - О, ты не думай, конечно же, он немедленно извинился за столь просторечное выражение! Необходимо собрать огромный пакет документов, заполнить анкеты, пройти психологическое тестирование и тому подобное, однако уже сейчас Банк готов предварительно поверить в тебя, поэтому он и даёт нам эту квартиру, - предупреждая вопрос, готовый сорвать с губ мужа, жена продолжала. - А расплачиваться за неё ты станешь из тех денег, которые в будущем получишь в кредит под залог этой же самой квартиры. Это называется кредитование на вере. Банк верит в тебя, ты веришь в Банк! Здорово придумано, правда?
Пётр помотал головой:
- Выходит, мы будем жить в квартире, за которую станем расплачиваться из ещё не выданного кредита, который, в свою очередь будем гасить из ещё не полученных гонораров. Не верю.
Жена кивнула головой.
- Я понимаю. Пан Управляющий предупреждал меня об этом, - в её голосе послышались нотки сожаления. - Он говорил, Ваш супруг, мадам, может оказаться весьма скептично настроенным по отношению к нашему предложению, и тогда, увы, я бессилен, что-либо сделать. Надо ли говорить о том, что успех получения кредита целиком и полностью зависит от веры потенциального должника? Так он сказал. Поэтому, Пётр, ты просто обязан поверить в Банк!
- Любимая, - Пётр развёл руками.
- Я не прошу тебя верить в Пана Управляющего! - горячо прервала его жена, - Пан Управляющий и сам не настаивает на этом. Он прекрасно понимает, что исполняет роль скромного проводника между должником и кредитором. Но ты не можешь не верить в Банк! В Банк, существование которого подтверждается тысячей доказательств! Ты сам можешь во всём убедиться. Пан Управляющий сказал, что наша кухня оборудована лифтом, который в любое время суток может доставить тебя прямёхонько в одно из отделений Банка!
- Бред какой-то!
Жена ласково погладила Петра по плечу.
- Это не бред, любимый. Просто ты у меня очень талантливый и вызываешь безоговорочное доверие даже у такой подозревающей всех и вся структуры, как Банк!
- Это доверие уже давит на меня, как десятитонная плита! - воскликнул Пётр, - А что если я обману его? Что если не погашу кредита? Не получу те гонорары, о которых они говорят? Что если мне не нравится работа, которую они тут заставляют меня выполнять?
- Почему?
- Я ничего не понимаю, - Пётр выдержал паузу, сознавая, что фраза имеет мистический оттенок.
Жена смотрела на него с доброй сочувствующей улыбкой.
- Я был сегодня в суде, но даже слова не смог произнести в защиту обвиняемых, а в конце меня вдруг объявили победителем! Как это произошло, я до сих пор не могу понять!
- Разве это имеет значение? - спросила жена, - Главное - вызывать доверие. А ты у меня просто отлично выглядишь. На все сто! - она поправила мужу галстук.
- Но я, ты понимаешь, хочу разбираться во всём. Хочу знать, откуда берётся этот чёртов конечный результат!
- Зачем? Просто ходи на работу и всё. Каждый день ходи на работу. И всё.
- Ладно, - он потянулся руками к галстучному узлу, - когда надо идти в Банк?
- Лучше прямо сейчас.
Золотистый лифт располагался на кухне между холодильником и газовой плитой и имел странную треугольную форму.
- Совсем, как ракета, - заметил Пётр.
Жена согласно кивнула и, продолжая одной рукой оглаживать его костюм, другой нажала на золотистую кнопку. Кнопка тотчас налилась красным цветом, а из шахты послышался звук, напоминающий рёв турбины.
- Поехали! - весело сказал Пётр, заходя в лифт.
Жена махнула ему рукой. Когда двери закрылись, Пётр с ужасом обнаружил, что на нём нет ботинок! Ступни в чёрных носках съёжились и, казалось, хотели втянуться в раструбы брюк. Кроме того, он забыл также и чемодан! Показаться в Банке без ботинок и чемодана означало испытать стыд почти такой же, как если бы он явился получать кредит голым! Пётр оглядел стены лифта: какие-либо кнопки отсутствовали. Он попробовал постучать в закрытые двери, но не очень сильно, опасаясь скандала. Лифт продолжал подъём.
- Вот чёрт!
Тот, кто наблюдал за Петром с помощью маленькой скрытой камеры, испытал невероятное удовольствие: человек за считанные секунды превращался в мечущуюся крысу.
- Вот чёрт! - Пётр опустил оба кулака на двери.
Спокойно. Спокойно. Держи себя в руках. В Банке, наверняка, есть телефон. Нужно только незаметно добраться до него и позвонить жене. А уж она-то найдёт способ доставить ему и ботинки, и чемодан. Главное до получения ботинок и чемодана не попадаться на глаза работникам Банка! Главное...
Двери разъехались, и Пётр увидел огромный зал филармонии, наполненный джентльменами во фраках и дамами в вечерних платьях. Все они вели оживлённую беседу и пили шампанское, которое разносили изящно скользившие по паркету официанты. Невидимый глазу оркестр исполнял симфонию Моцарта N 1.
Понимая, что лифт дальше не пойдёт, и двери не закроются, спрятав его от любопытных светских глаз, Пётр решительно шагнул в зал.
- Халё! - пожилая дама в платье со смелым декольте подняла бокал с шампанским.
"Кажется, не заметила отсутствия ботинок", - с облегчением отметил про себя Пётр и ответил с подчёркнуто правильным английским произношением:
- Хэллоу.
Дама восторженно глядела на него и улыбалась. Выставка фарфоровых зубов в два ряда, пара безумных глазных яблок, очки и седое "каре". "Ни черта-то ты не понимаешь, старая ведьма", - почему-то подумал Пётр и тоже приветливо ей улыбнулся.
- Ду ю билифф ин Банк? - спросила дама.
- Телефоун? - вместо ответа спросил Пётр, - Уэа из э телефоун?