Роман умер. Ещё шире: проза, во всех известных нам ранее формах, умерла. Текст, связанный клеем под названием "авторский замысел", распался. Наблюдения за обитателями русской версии живого журнала убедили меня окончательно в справедливости этого суждения. Текстовые слепки людей гораздо интереснее и разнообразнее, чем персонажи, создаваемые даже самым гениальным прозаиком! Фантазия автора - скудна по сравнению с жизнью. Факт. Поэтому "аффтар" должен умереть. "Выпить йаду" или "убить сибя ап стену". В блогосфере нет автора, который бы координировал общий замысел, соединял или разъединял судьбы персонажей. Есть множество автономно развивающихся героев и героинь, чьи линии могут соткаться в некий повествовательный узор посредством взаимных комментариев, а могут двигаться параллельно. Как решит случай. Жребий. Рулетка. Прихоть читателя. ЖЖ можно читать в какой угодно последовательности, сравнивать героев, и, наконец, общаться с ними! Всё это невозможно в традиционной прозе. Через несколько лет люди перестанут понимать, зачем личности, называвшиеся авторами, писали романы, повести и рассказы и, самое главное, зачем другие личности, называвшиеся в совокупности аудиторией, читали эти композиционно "замороженные" тексты с раз и навсегда предустановленными завязками, кульминациями и развязками. Старая проза с точки зрения возможностей для прочтения будет казаться таким же примитивным артефактом по сравнению с блогосферой, как раскрашенный камень по сравнению со статуей Венеры Таврической.
В живом журнале я нашёл множество персонажей, которые привлекли моё внимание и заставили раз и навсегда отказаться от какого-либо авторского творчества. Под заголовком "бунтующий яппи" я произвольно соединил наиболее интересные фрагменты живого журнала персонажа под псевдонимом "rebellious yappy". Если верить личным данным, то его настоящее имя Андрей Гриневич. Судя по всему, человек этот имеет свободное время, деньги и совершенно неопределённый род занятий. Он много и беспорядочно пишет, фиксируя свои впечатления сериями коротких текстовых зарисовок. Рестораны, забегаловки, кафе, где он завтракает, обедает и ужинает, дают пищу не только его желудку. Стакан "Гиннеса" провоцирует на создание концепции мужского одиночества, а уж кто знает, что может появиться на свет после хорошей порции бифштекса с кровью? Предвосхищая обвинения в плагиате, хочу заметить, что мы не считаем плагиатором художника, пишущего с натуры. Не является плагиатором и писатель, избравший конкретную личность в качестве прототипа для своего персонажа. И художник, и писатель в моём примере работают с первичным материалом - природой, я же мастерю из продуктов переработки. Тексты - мой вторичный материал. Ниже приведён собранный мною коллаж, на мой взгляд, не нарушающий авторских прав "rebellious yappy" по той самой причине, что на авторство я не претендую и, более того, сам прямо указываю на источник использованных мной текстов.
Екатеринбург, 01 августа 2007 года
О мужском одиночестве
(ирландская кухня)
Я сидел в уютном заведении под названием "Ирландский дворик", пил "Гиннес", как всегда горький и чёрный, со вкусом дубовой коры, с нежной кремовой пенкой, и, разглядывая зелёные стены, думал о мужском одиночестве, таком же горьком, как "Гиннесс", но - вот чёрт его дери - таком же приятном! На столе лежал свежий пахнущий краской олигархический "Коммерсантъ". Краем глаза я скользил по заголовкам и фотографиям на первой полосе: Анатолий Чубайс, Роман Абрамович, Олег Дерипаска. Мысль о мужском одиночестве не отступала. Она зародилась давно, и со всей ясностью проявилась сегодня, когда в обеденный перерыв я заглянул в парикмахерскую.
- Волосы помоем? - спросила парикмахерша.
Ей было лет сорок, а руки у неё были... М-м-м-м, что за руки у неё были! Мягкие, как губка, и пахнущие шампунем! Только дурак отказался бы от этих рук. Я молча прошёл к раковине, усадил себя в кресло, запрокинул назад голову и, услышав, как парикмахерша открывает кран, следом за звуками журчащей воды провалился в тёплое блаженство женских мыльных ладоней. Мою черепную коробку осторожно вскрыли и, запустив нежные пальцы прямо между распухших извилин, бережно ласкали их дрожащую суть. О! Сидя с плотно закрытыми глазами, я испытывал чувство, близкое к оргазму, и понимал, что привык получать женскую заботу и ласку за деньги. Парикмахерши моют мне голову и стригут волосы, официантки подают пищу, уборщица чистит квартиру, стирает и гладит одежду, массажистки разминают уставшие мышцы, стриптизёрши возбуждают, а проститутки удовлетворяют потребности в сексе. "О! - воскликнет иной допотопный моралист, - Поставил на одну доску честных женщин и шлюх!" А что? Услуги парикмахера так же интимны, как и услуги уличной девки. Все части моего тела абсолютно равноправны - это признает теперь любой - поэтому, какая разница, получит ли женщина деньги за то, что прикоснётся к моей голове или к члену? Да здравствует разделение труда! Благодаря неоценимой помощи представительниц разных профессий, я избавлен от привыкания к одной женщине, которая, превращаясь в постоянную подругу, ведёт себя, как расчётливый наркоторговец, продавая новую дозу любви в обмен на звонкую монету мужской свободы. Не будешь платить, и вместо наслаждения получишь горький "отходняк" из мелких обид, угроз и шантажа. По мне уж лучше расстаться с деньгами, но сохранить свободу и одиночество.
Свобода и одиночество всегда идут рука об руку и вместе рождают мужчину. Если разобраться, культ мужского одиночества существовал во всех великих цивилизациях, не заражённых вирусом "романтической любви". Мужчина сначала приобретал социальную зрелость, достигал успехов на военном и политическом поприще, и затем уже, когда карьера близилась к апогею, связывал себя с женщиной для совершенно конкретной цели - продолжения рода. А услуги, необходимые ему с момента полового созревания, он, как и я, получал от специально обученных жриц любви. Греки и римляне, германцы и кельты не создали бы своих цивилизаций, не совершили бы великих завоевательных походов, если бы не культивировали мужское одиночество! Все они воспринимали любовь к женщине как зло, как проклятие богов, которое сродни безумию, и лишь глазу современного человека кажется, что древние поэмы воспевают любовь. Разве любовь описана в Илиаде? Скорее трагические её последствия: гибель народа, коллапс великой троянской цивилизации, павшей из-за того, что один из её представителей заразился вирусом "романтической любви". Но тогда в древнем мире любовь была исключением, куртуазная эпоха сделала её правилом, и теперь мы пожинаем плоды. Любовь сбивает современных мужчин с толку, ориентирует на достижение ложных целей и, в итоге создаёт благодатную почву для пышных, но бесплодных цветов "пустого эротизма".
О космополитизме
(японская кухня)
Комочки слипшегося риса, покрытые сырой рыбьей плотью, зелёный пластилиновый шарик васаби с отпечатком поварского пальца, "роза" маринованного имбиря и миска с соевым соусом. Произведение искусства на плоской деревянной дощечке. Вооружившись палочками, я чувствую себя японским художником.
- Как ты можешь жрать сырую рыбу?! - брезгливо морщится Илья, - Такая гадость! А маринованный имбирь?! Это же, блин, по вкусу как мыло с одеколоном!
Пощёлкав в воздухе палочками, я с аппетитом отщипываю ими кусочек от зелёного шарика васаби и бросаю в соус. Илья - консерватор и ксенофоб. Его черносотенная бородатая рожа резко диссонирует с подчёркнуто лаконичным и аккуратным интерьером суши-бара. Я прицеливаюсь в Илью кончиком палочки и мысленно рисую вокруг него грубую обстановку русского придорожного трактира, в котором расторопный половой в красной косоворотке по щелчку пальцев угадывает, что сударь желает штоф водки и блинов с сёмгой. Таковая рама, имхо, гораздо более подходит к этому румяному купеческому портрету.
- А тарелки! - продолжает кипеть Илья, - Ты посмотри, блин, на эти тарелки! Это же натуральные собачьи миски! Как же из них можно принимать пищу?!
Я, не спеша, отправляю в рот суши с креветкой, предварительно окунув его в соус, и внимательно смотрю на Илью. Хвост креветки остаётся торчать снаружи.
Мой прадед по отцовской линии был японцем, по материнской - евреем. Но сам я не чувствую в себе ни капли японской или еврейской крови. Если разобраться, я и русским себя не считаю и вообще национально себя не идентифицирую. Национальность, как фактор, расплавилась в глобальном космополитическом тигле современного мира.
--
На кого ты похож! - стыдит меня Илья, показывая пальцем на торчащий у меня изо рта креветочный хвост, - Посмотри на себя!
--
Это, как Харуки Мураками, наоборот, - замечает Замша, - У него японцы носят джинсы, жрут гамбургеры и слушают Элвиса Пресли, а мы тут суши жрем и скоро в кимоно все переоденемся вообще!
--
Ну, ладно, - машет рукой Илья, - выпить-то, блин, у них есть хоть что-нибудь приличное?
--
Сакэ, - отвечаю я, аккуратно вынимая палочками креветочный хвост изо рта и складывая его на край дощечки.
--
Это что за хрень? Китайская рисовая водка? - спрашивает он.
--
Японская, дурень.
--
Яп-п-понский городовой! - восклицает.
--
Китайская рисовая водка называется ханжа, - замечаю я. - Культурой других стран надо мало-мальски интересоваться, между прочим.
--
Нет, Грин, а зачем мне это? - возражает Илья, - есть только одна культура, которую я обязан знать - русская!
--
А вот интересно, китайское пиво тоже, наверное, как-нибудь называется? - не к месту интересуется Замша.
В кафе шумно. Официантки в пепельно-сливовых кимоно снуют с подносами. Чисто европейская суета в японском ресторане - тоже знак космополитичного бытия.
--
Китайское пиво называется одним словом, - отвечает ему Илья.
--
Каким? - моргает Замша.
--
Гов-но.
--
Почему сразу говно?! - возмущается Замша, - почему ты не можешь по другому сказать, если тебе что-то не нравится?
--
А как надо сказать?
--
Ну, как, как. Сказал бы просто: "Мне не нравится китайское пиво!"
--
А что я сделаю, если то, что мне не нравится, говно и есть?! - вскидывает брови Илья и широко улыбается, - Волшебница! Волшебница, можно Вас на секундочку! - кричит он проносящейся мимо со скоростью экспресса официантке. Почтительно склонившись, та замирает с плохо скрываемым раздражением, но выражение её лица резко меняется, когда она видит развалившегося на простом деревянном стуле Илью, излучающего обаяние древнерусского князя.
--
Голубушка, - ласково обращается он к ней, - нам бы с товарищем водочки, ну и закуски какой-нибудь, что ли. Селёдочки там, огурчиков сообразить.
--
У нас, к сожалению, такой закуски нет, - дарит ему улыбку официантка.
--
Да как же так, красавица? - качает головой Илья, - Совсем ничего?
Официантка с сожалением пожимает плечами, не переставая улыбаться.
--
Ай-ай-ай, - расстраивается ксенофоб, - А что ж у вас есть в таком разе?
--
Та-а-ак. А вот это что же такое, позвольте полюбопытствовать? - он тычет пальцем в глянцевую страницу.
--
Вот. Тут же написано. Это унадзю под кисло-сладким соусом с кунжутом на подушке из риса.
--
Что такое унадзю? - настороженно переспрашивает Илья.
--
Унадзю - это угорь.
--
Угорь, - морщится он, - не пойдёт. А это?
--
Цыплёнок в соусе терияки.
Илья пыхтит и хмурит лоб.
--
Цыплёнок и какие-то бяки к нему. Да-а-а-а уж, ассортиментик! Ну, вот я, пожалуй, другое буду. Вот это. Это, кажется единственная человеческая еда в Вашем дьявольском заведении.
--
Пельмени со свининой? - переспрашивает с улыбкой официантка.
--
Так точно, пельмени, - кивает он головой.
--
Соус какой?
--
В смысле, - он удивлённо уставился на неё.
--
Ну, обычный или облегчённый, - поясняет она, оторвавшись от записной книжки. - Облегчённый менее солёный.
--
А можно мне со сметаной или с горчицей или на худой конец с хреном? - спрашивает Илья.
Официантка опускает руки и снова беспомощно улыбается.
--
Нет, к сожалению.
--
Ладно, - сжалился Илья, - соусу вообще не надо.
--
Вообще не надо?
--
Вообще не надо соусу. Принесите просто пельменей без соусу. И водки. Пятьдесят граммов. Холодной. Вот и весь и сказ, - он захлопнул меню и вернул его официантке.
--
Хорошо, - она поклонилась и кинулась выполнять заказ.
--
А меня? - слабо возмутился Замша, - А я? Ну, что такое! Всегда так! - воскликнул он и расстроено швырнул своё меню на стол.
Мы с Ильёй довольно заржали во всю глотку. Все официанты игнорируют Замшу.
--
Смирись с этим, дружище, - хлопает его по плечу Илья, - сейчас девица подаст мне водки, так ты её не отпускай, лови за ноздрю и делай заказ, - Господи, ну, что у нас за народ? - продолжает он, наваливаясь на стол, - Падкий до всего иностранного! Сколько, блин, у нас по городу японских ресторанов? А узбекских кухонь? А итальянских? А еврейских? А чёрт его знает каких? А русский ресторан в русском городе есть? Хорошо если есть один или два и всё! А должно быть наоборот, я так считаю.
--
Так, почему ты не возьмёшь и не откроешь русский ресторан? - спрашиваю я Илью.
--
Это же понятно почему, - отвечает он, - денег у меня столько нет.
--
Ну-ну, - понимающе усмехаюсь я, расправляясь с очередным суши.
--
У русского человека страсти к стяжательству нет, - важно продолжает Илья. - Русский человек иначе совершенно устроен, ему не свойственны ни западный предпринимательский дух, ни жажда власти. В нём на генетическом уровне глубоко сидит понятие о том, что деньги - зло и власть - зло. Благодарю покорнейше, красавица! - Илья поклонился улыбчивой официантке, поставившей перед ним плоское блюдо с пельменями и рюмочку водки, - Да, и любезная, будьте так добры, обслужите, пожалуйста, сего незаметного молодого господина, - указал он на Замшу.
Официантка, рассыпаясь в извинениях, вопросительно посмотрела на Замшу. Тот, хлопая ресницами, объявил, что желает коровий язык с кунжутом и рисом и маленькую рюмочку пшеничной. Девушка тотчас умчалась выполнять заказ.
--
Коровий язык! - Илью чуть не вывернуло наизнанку, - Как ты можешь жрать коровий язык?!
--
А что тут такого? Ну, коровий язык и что? - не понял Замша.
--
Он же был у коровы во рту!
--
И что?
--
Ну, представь себе вонючий коровий рот, - продолжал Илья.
--
Представил. Абсолютно чистый рот.
--
Чистый? А там слюни и всякая шняга.
--
Ну и что, слюни? Слюни что, грязные что ли?
--
Нет, не грязные.
--
Ну вот.
--
А что приятные?
--
Да какая разница. Этот язык же потом моют.
--
Ну и что, что моют! Корова им, прикинь, всякое говно лижет?
--
Да какое говно! Она траву жрёт. Пасётся и жрёт себе чистую траву.
--
Думаешь, только траву?
--
А что ещё?
--
Мало ли что она им себе вылизывает!
--
Ну, что она вылизывает?
--
Да хоть жопу.
--
Как кошка что ли?
--
Ага.
--
То есть, ты хочешь сказать, что корова, как кошка, садится на землю и начинает языком вылизывать себе жопу?
--
Хоть бы и так. А ты потом этот язык жрёшь. С удовольствием.
--
Да ты придурок! - обиделся Замша.
--
Почему сразу придурок? - заржал Илья, и я вместе с ним, - Ты только представь, как корова это делает.
По Замшиной физиономии было заметно, что он представил, потому что улыбка, кривившая его рот, внезапно сменилась приступом дикого хохота.
--
Корова, - хохотал он, - корова сади... садится на землю, как кошка!
--
И вылизывает себе... - Замша не мог продолжать, - вылизывает себе... Не могу. Вылизывает.
--
Жопу, - закончил я.
--
Жопу, - повторил Илья, сотрясаясь от хохота, и выдавил из себя. - Мы все трое такие, блин, придурки!
--
Точно, - согласился Замша.
О литературе
(ресторан быстрого питания "Мак-Дональдс")
Мне стыдно в этом признаться, но я обожаю Мак-Дональдс. Истекающая соками котлетка, расплавленный ломтик сыра, помидоры, свежий салат, лук, огурчики и булочка с кунжутом - это чудо называется мак-фреш. Я тайком проникаю в клоунское логово Рональда Мак-Дональда и, содрогаясь от предвкушений, заказываю себе: мак-фреш, картошечку фри, сырный соус и большой стакан Кока-колы со льдом. О, эталон инфантильного счастья! Я ем это все быстро, украдкой озираясь по сторонам. Не заметил бы кто. И странное дело, еда в дорогом ресторане, куда я вполне могу позволить себе сходить, не доставляет мне такого удовольствия.
--
Грин, ты что ли? - хлопают меня по плечу. Черт возьми, кто же это? Я поворачиваю голову: надо мной стоит Имхотепов с подносом "Хэппи мил" и сияет от удовольствия, что застукал меня в Мак-Дональдсе.
--
А! - тяну я, - сукин сын, ну, присаживайся, раз поймал меня здесь.
--
Тоже пробавляешься "джанк-фудом"? - спрашивает он, приземляясь.
--
Да, есть такое дело.
Иван Имхотепов выглядит, как типичнейшый метросексуал: полуотросшие патлы, вельветовые штанки клёшиком песочного цвета, апельсиновый свитерок с V-образным воротом, бежевая курточка и апельсиновые же ботинки. Он продвинутый журналюга, за кислым исполкомовским рублём рук не тянет: днём трудится в каком-то рекламном агентстве за гроши, а по ночам кропает в свой ЖЖ такие тексты, что у кандидатов, докторов и аспирантов кафедры философии сносит надстройку и расшатывает базис. Иван верит в то, что мы только по виду европейцы, а внутри у нас души древних египтян. Он мечтает поехать в Египет и переночевать в одной из Пирамид. Имхотепов - это не фамилия, а литературный псевдоним. У Ивана есть старшая сестра, которая живёт в Швейцарии, встречается с состоятельными мужчинами и весело тратит их швейцарские капиталы на европейских курортах. Время от времени она присылает Ивану деньги и зовёт его поступать в какой-то университет в Цюрихе. Возможно, когда-нибудь Иван согласится и уедет на постоянное место жительства в Цюрих, а пока он мотается к сестре в гости примерно раз в два месяца и привозит с собой из заграничных поездок кучу модных и стильных шмоток, половину из которых он крадёт в тамошних магазинах прямо из-под носа у местных ротозеев. Иван меняет одежду несколько раз в день, и если мы едем за город к кому-нибудь на дачу, а он не успел переодеться, то это катастрофа! Он начинает вопить и стонать, что у него чешется всё тело, что эта старая вонючая одежда липнет к нему, что он воняет, как лошадь Пржевальского, и если он не примет ванну с персиковым маслом и не наденет чистую сухую рубашку, то он просто сдохнет, а мы будем виноваты в его скоропостижной и трагической гибели. Мы вынуждены ехать к нему домой, что обычно очень не по пути, и ждать, пока этот Нарцисс принимает ванну, а потом охваченный сомнениями мечется по комнатам, разбрасывая цветастые рубашки и шортики.
Мы познакомились на одной из отвязных студенческих вечеринок, когда оба ещё учились в институте. Я припёрся на кухню за выпивкой и увидел, что на табурете сидит огромный розовый заяц в чёрных кружевных панталонах и чёрно-белых полосатых носках и старательно забивает "косяк". "Привет. Меня зовут Иван". - сообщил мне заяц и продолжал сосредоточенно делать своё дело. "Ну, а я тогда Алиса в Стране Чудес" - ответил я. Мы вместе "дунули" и подружились.
Имхо, Иван - вполне толковый и креативный перец. Респект.
--
Читал тут недвано "Амстердам" Иэна Макьюэна - фуфло, - констатировал Иван, принимаясь за свой "Хэппи Мил". - Но название хорошее. Надо же какая дрянь, - продолжал он, - булка, как вата, в зубах застревает! Надо было идти в ресторан, врезать по бизнес-ланчу.
--
Не факт, что там лучше, - говорю я. - Что "Макдональдс", что ресторан. Разные ярлычки, а под ними одно и то же генетически модифицированное дерьмо.
--
Так вот, - продолжал Иван, - я тут текст пишу, которым хочу окончательно прикончить роман как жанр, и назвать его "Амстердам".
--
Почему "Амстердам", - спросил я.
--
Сейчас поймёшь, - он открыл чемоданчик, достал ноутбук, включил его и, раскрыв, как книгу, повернул ко мне.
"Роман в постмодерне умер и представляет собой холодный безупречный саркастически усмехающийся труп, в котором нет ни единой человеческой черты. Но в этом трупе больше эстетики, чем в агонизирующем теле, вокруг которого столпились классики. Ни у кого из них не хватало решимости занести руку и свершить благородный акт эвтаназии. Всё что они могли, это бесконечно продлевать агонию. Сегодня пора взглянуть правде в глаза. Ничего принципиально нового придумать уже нельзя. Любой автор обречён на цитирование, даже если он и не подозревает об этом. Любой современный традиционный роман - агонизирующий страдалец. Жертва игры в классиков.
Нам нужен литературный Амстердам, место, где мы сможем завершить начатое дело эвтаназии. Роман непростительно долго разлагался живьём. Сначала он утратил свой позвоночник - сюжет - и без сюжета напоминал останки гниющей плоти, среди которых автор предлагал покопаться читателю: вот рефлектирующее сознание персонажа, а вот кусок его детства, вот его взаимоотношения с родителями. При этом превыше всего ценился то "социологизм", то "психологизм", то ещё какой-нибудь низменный "изм". Сегодня мне хочется сказать таким авторам: "Оставьте, любезные, "социологизм" и "психологизм" на откуп специально обученным людям. Пусть психологи разбираются в тайнах души, а социологи в тайнах общественного организма. Дело писателя - создать увлекательное повествование. Писатель - всего лишь рассказчик и не должен претендовать на звание ловца человеческих душ! В этом смысле самый честный жанр - Детектив. Творцы Детектива - добросовестные ремесленники по части создания Сюжета. Я искренне уважаю Маринину и Акунина".
О сексе
(средиземноморская кухня)
Есть в нашем городе чудесный рыбный ресторанчик на берегу вонючей речки Исети. Называется он "Порт Стэнли". Все официанты там (сербы, одетые моряками) замечательно любезны. Обслуживая вас, они поют и танцуют, умудряясь при этом не уронить огромные блюда, которые носят по нескольку штук сразу, разместив их на руке от запястья до локтя. Кажется, что весь интерьер, все корабельные снасти, столы и стулья тоже танцуют вместе с официантами под весёлым морским ветром. Танцуют даже рыбы, креветки, омары, устрицы и осьминоги, наполовину засыпанные кубиками льда. Хозяин заведения, приветливый горбоносый Дядька Средиземномор, вежливо усадит вас за стол и пожелает приятного вечера.
В "Порт Стэнли" я решил пригласить Елену. И не пожалел, когда долговязый, но очень ловкий официант, с крохотным кустиком волос под нижней губой, принёс нам запечённую в соли рыбу. Несколькими сильными ударами ложки он разбил толстую буровато-жёлтую соляную скорлупу и принялся аккуратно перекладывать нежнейшие филейные ломтики нам в тарелки.
--
Прямо волшебство какое-то, - улыбаясь, заметил я, глядя то на официанта, то на Елену.
--
Волшебство? - удивился официант, - Что такой волшебство? Я не знать этого слов.
--
Волшебство - это, - я неопределённо поводил в воздухе руками, - это... чудо.
--
А, чудо! - подхватил он, - Чудо я знать, что такое! Чудо. Нет, ничего чудесного. Просто рыба берёт ровно столько соль, сколько ей надо.
На самом деле чудом мне казалось то, что я ужинал с Еленой в ресторане. Ей было сорок, а мне двадцать три. С ней мы познакомились на конференции. Во время кофе-брейка разговорились о модной нынче онтопсихологии, и я на подсознательном уровне почувствовал, что представляю для неё интерес не только как возможный партнёр по бизнесу. "Что же такого, - решил я, - нет ведь ничего удивительного в том, что двадцатитрёхлетний мужчина переспит с симпатизирующей ему сорокалетней женщиной, значит, и для сорокалетней женщины такая ситуация не выходит за рамки обыденности". После я заходил к ней частенько по делам и просто так поболтать и однажды пригласил поужинать вместе в Порте Стэнли.
В тот вечер мы выпили много белого домашнего вина. Она смотрела на меня потемневшими глазами, и её коленка слегка касалась под столом моей ноги. "О чём ты думаешь?" - спросила она. И я неожиданно брякнул именно то, о чём думал, будто бы был не ловеласом со стажем, а глупым неуклюжим подростком! Я хрипло вполголоса сказал: "Я хочу посмотреть, какая у тебя грудь!" - и почувствовал, что в горле у меня пересохло. "Что?!" - переспросила она и расхохоталась. "Я люблю тебя", - поспешил добавить я. Она прекратила смеяться и спросила: "Ты это серьёзно?" "Да", - отвечал я, понимая, что дальше ситуация будет развиваться непредсказуемым образом. "Ну, и что ты собираешься делать?" - в её голосе послышались испытующие нотки. "Забрать тебя к себе домой". "Ах вот так?" - её брови взлетели вверх. "Поехали", - приказал я. "Прямо сейчас?" "Да". А ты уверен, что ты этого хочешь?" "Я люблю тебя", - снова повторил я. "Мне кажется, тобой движет чистое любопытство", - с сомнением произнесла она. "Я люблю тебя", - не отступал я. Неожиданно из её груди выпорхнул резкий вздох, и зрачки, увеличившись, совсем погасили синие глаза: "Ты хоть понимаешь, что говоришь!" "Я люблю тебя", - упрямо пробубнил я. "Это же очень серьёзно!" "Я знаю. Я люблю тебя". "А ты справишься со мной? - она прищурилась и будто отрезвела, - Мне не нужен мужчина на одну ночь!" "Я готов". Мы встали из-за стола, держась за руки, и вышли из ресторана. Я, не глядя, расплатился по счёту, оставив на чай в три раза больше положенного. В такси целовались, как безумные. Поднялись в мою квартиру, включили в прихожей свет, и вдруг я заметил колебание в её движениях и детское виноватое выражение в глазах. "Идём, - я сильнее схватил её за руку и потащил в комнату. "Только не включай свет", - попросила она. Я повалил её на диван, быстро раздел и принялся целовать и шептать ласковые слова - всё как положено - как тысячу раз уже проделывал с другими женщинами. И эта ничем не отличалась от них! Она была даже хуже: скованная, не искусная в любви, она лежала и испуганно таращилась в потолок. Прекратив бессмысленную возню, я сходил за сигаретами, лёг рядом с ней и закурил. И тут в довершение ко всему началось самое неприятное: она повела себя, как обыкновенная десятиклассница, лишившаяся невинности! Нежно прижималась ко мне и смотрела большими доверчивыми глазами, будто ждала чего-то. Докурив, я сказал ей: "Поехали, отвезём тебя домой". Она молча кивнула. Я встал, начал ходить по квартире, подбирать её и мои вещи, разбросанные по разным углам, одеваться. Она, как тень, неотступно следовала за мной и всё смотрела, смотрела, чёрт побери! Я отвёз её домой на такси, поцеловал на прощание и обещал позвонить.
Об американцах
(техасско-мексиканская кухня)
Ничто не сравнится с шипящей сковородкой овощей и мяса, маринованного в текиле, тёплыми кукурузными лепёшками и зелёным соусом гуакамоле. О, гуакамоле - любовь моя, это просто песня, гимн мексиканскому кулинарному таланту! Я смотрел на всё это изобилие и истекал слюной. За соседним столиком весело и агрессивно питался американский лысоватый мужчина в очках. Попутно он по-английски рассказывал неопрятной американской женщине длинную сагу о том, как купил стиральную машину, как она сломалась и как её долго чинили в сервисном центре.
--
Oh, that's unbelievable! - сочувственно восклицала американская женщина.
"У американцев очень много словесных клише, гораздо больше, чем у русских", - подумал я. А ещё они испытывают непреодолимую любовь к пособиям вроде "36 способов стать богатым", "101 способ добиться успеха", "25 правил начинающего миллионера" и т.п. Однажды я из любопытства открыл один такой учебник жизни и наткнулся взглядом примерно на следующее: "Средний американец прочитывает за год одну книгу! Если Вы хотя бы один час в день станете посвящать чтению, то Вы очень скоро станете намного умнее других средних американцев".
Сегодняшняя Америка - это цивилизация "яппи", а "яппи" обожают следовать правилам. Продвинутые экономисты, юристы, менеджеры, программисты подчиняются трудовой дисциплине и исправно работают на корпорации или, что то же самое, на олигархическую верхушку. Они предпочитают проделать путь наверх по всем ступенькам. Они причёсываются на пробор, покупают себе костюм (сначала дешёвый, а потом всё более дорогой в зависимости от продвижения), чемодан, мобильный телефон, автомобиль, дом и делают карьеру.
Другое дело "бунтующий яппи". Бунт "яппи" начинается с двух открытий: во-первых, путь наверх по всем ступенькам слишком долог, а жизнь коротка, поэтому можно не добежать до конца дистанции или добежать, но лишь под завязку, к самой старости. Возникает резонный вопрос: имеет ли смысл всю жизнь вкалывать, чтобы тебя похоронили в золотом гробу, а имущество промотали вертопрахи-наследники? Во-вторых, те, кто уже наверху, попали туда в силу случайности, а не благодаря личным заслугам. Действует общее правило о том, что собственность захватывает тот, кто приходит первым. Кто, так сказать, успевает вбить колышек с табличкой "моё". Вопрос состоит в том, как "бунтующему яппи" получить эту собственность в условиях, когда первые олигархи уже нагромоздили множество Систем для защиты от посягательств? Вот здесь-то и начинается тонкая интеллектуальная игра. Система конечно безупречно отлажена, но как бы совершенна она ни была, она обязательно содержит в себе Ошибку. Ошибка в Системе - быстрый путь наверх для "бунтующего яппи".
О буржуазии
(французская кофейня)
Вечером во французской кофейне "Шоко" весьма оживлённо. Юная буржуазия, победив нужду, без ложной скромности празднует свой триумф! Несмотря на то, что многим буржуа уже далеко за пятьдесят, в качестве бизнесменов они прожили не более двадцати пяти, а это, согласитесь, возраст мальчишек. Может быть, поэтому, ими с удовольствием подхвачен продиктованный молодёжной модой образ искателя приключений, со слегка отращенными сзади волосиками и клочковатой бородкой, одетого в джинсовую рвань от Дольче и Габбана. Что-то среднее между мальчиком-робинзоном и восходящей рок-звездой. И как не к месту вспыхивает вдруг седина в этих так тщательно отращенных и слегка подвитых волосиках и в этой бородке! Ну и пусть, зато мышцы рук и груди, хорошо прокачанные в тренажёрных залах, ещё крепки, зато по ткани сорочек, обтягивающей эти мышцы, ползут, как змеи, узоры из всевозможных вьющихся голубых и розовых цветов в стиле ар-нуво, зато молодые женщины с тёмными очками, спрятанными в хорошо уложенных волосах, заразительно хохочут под боком.
Я не испытываю ни симпатии, ни ненависти, к этому поколению. Я всего лишь наблюдаю и думаю, что же будет дальше? Что будет, когда это облако золотой пыли сдует первый же серьёзный экономический или политический кризис? А он случится, поверьте мне. И цены на нефть тут совсем не при чём. Кому эти дяди, притворившиеся мальчиками, обязаны своей беззаботностью? Кому, как не целой армии образованных рабов-яппи, с одной стороны, и безликой массе гопников, с другой? Первые отдают им свой мозг, а вторые паспорт. Первые придумывают для них схемы по уклонению от уплаты налогов, а вторые становятся директорами подставных фирм. Первые возглавляют штабы предвыборных кампаний, а вторые обеспечивают голоса. И те, и другие по настоящему молоды, а не в силу образа, навеянного модой. И те, и другие могут когда-нибудь договориться друг с другом о краткосрочном взаимовыгодном альянсе, и что тогда?
О демократии
(пивной ресторан)
Я, Илья и Замша встретились в пивном ресторане "Тинькофф", где подают свежесваренное пиво. До футбольного матча остаётся полчаса. Мы сидим за столиком, как два игрока в шахматы и один наблюдающий. Вокруг полно шумного народу. Завтра воскресенье, седьмое ноября, день так называемого Согласия и Примирения, праздник, утративший всякий смысл с падением коммунистического режима.
- Как можно было переименовывать праздник? - спрашиваю я, - Где же эта хвалёная Демократия, на которой наш ЕБН, как на танке въехал в белый дом?
- Демократия, свобода, равенство, братство, - всё это шелуха, масонские штучки! - говорит Илья, - Для русских годится только одна форма правления - конституционная монархия. Ну, Боже царя храни, - он поднимает кружку, и мы втроём чокаемся. Обычное дело: разговор выпивающих интеллигентных мужчин всегда начинается с политики.
- Хорошо! - Илья аккуратно вытирает губы салфеткой, - Так вот, русским нужен человек, который бы на себя взял весь грех власти. А таким человеком может быть только монарх.
- А президент? - спрашиваю я, - Президент что ли нет? Сейчас-то что конкретно тебя не устраивает? У нас сильная президентская власть. Вертикаль сверху до низу.
- Не устраивает, - с готовностью отвечает он, - Потому что президент это, блин, кто? Временщик. Только монарх знает, что страной, в конце концов, править будут его же дети. А не очередная, блин, банда популистов. И потом, - воздевает палец, - Монарх, он ещё и ответственность несёт перед Богом. Вот в чём фикус. А не перед народом, не перед боярами. Поэтому он и свободен от мнения толпы, - последнее слово Илья плотоядно закусывает куриным крылышком "буффало".
- Монархия - лучшая форма правления, если монарх душка! - говорю я.
- А демократия твоя? - он мочит усы в пиве, - Демократия тоже хороша только тогда, когда все депутаты ангелы, блин, - он ставит кружку и начинает загибать пальцы. - Это раз. Когда в правительстве одни шестикрылые серафимы заседают - это два. И когда Президент - Илья снова тычет пальцем вверх, - Сам! Это три. А теперь, - продолжает он, - скажи мне, какова вероятность того, что вся эта разношёрстная свора, все эти депутаты министры, премьеры, президенты окажутся хотя бы, как минимум, честными?
- Так, на то и система, чтоб независимо от людей работала. Честные они или подонки - это без разницы.
- Нет такой системы, которая бы не зависела от людей, - возражает Илья. - Нельзя верить в систему. А что теперешние "единороссы", что так называемые демократы заставляют народ верить. Не бойтесь, мол, что у власти упыри, у нас же Система! Демократия или Вертикаль власти - как ни назови, а всё одно - Система. Система всегда будет работать, Система не допустит и так далее. В человека надо верить, а не в Систему. Вот при монархии верят в человека, заботятся о его воспитании. Тут тебе и династические традиции и всё остальное. Человека сызмальства готовят к трону, внушают ему правильные мысли. Какова вероятность того, что к власти придёт упырь? Есть конечно, но ничтожно малая. Вот в чём фикус. И уж точно она меньше чем, когда власть человеку достаётся случайно. При монархии главное человеческие отношения, доверие между людьми, а не система. Ты знаешь, например, о том, что русские купцы сначала вообще векселями не пользовались? - спрашивает он, склоняя голову набок, - У них были такие долговые зарубки, которые по сути значили не больше, чем честное слово. Дела у нас всегда велись на доверии! А почему? Да потому что русский человек никогда не хотел никого обмануть и на этом обогатиться. Для русского богатство не было самоцелью. Он добро хотел сделать ближнему. А сейчас посмотри, что с нами сделали эти предпринимательские отношения! Найди попробуй хоть одного человека, который бы думал о благе России. Каждый о себе думает и о том, как бы карман потуже набить, блин! А всё почему? А всё потому, что наши господа государственные мужи строят систему, а о человеке забывают. Человеку внушают: будь, каким хочешь, будь жадным, будь подлым, будь упырём - Система выдюжит. Главное, соблюдай закон. А закон это что? Это минимум морали. Вот люди и привыкают быть минимум моральными. На высоту никто не стремится. Вот в чём фикус.
- Хоть один пример приведи из прошлого? - прошу я.
- Да вот, пожалуйста, - Илья перестаёт жевать и разводит руками, - целая куча есть подтверждений. Ты не хуже меня знаешь, что был такой русский князь Лев Сергеевич Голицын, который в Крыму занимался виноделием, и он, если бы захотел, мог бы целое состояние сколотить на одном только вине, блин! Но он не эту цель преследовал. Он русский народ хотел отучить от пьянства. Привить русским вкус к хорошему вину. Вот! Не богатство, а благородная цель. Это, я считаю, по-дворянски. И, я тебе скажу, он не только о богатых думал, но и о бедных. Поэтому вино своё продавал дешевле себестоимости раз в десять! В итоге, понятно, наделал кучу долгов и разорился. А был у него какой-то конкурент, который вино разводил свекольным соком, так тот конечно разбогател. Или вот ещё там же в Крыму был доктор какой-то, князь Вяземский, который купил дом, купил участок земли и открыл клинику, чтобы людей лечить да ещё и лечил-то большую часть пациентов чуть ли не бесплатно. И так всегда. Русские люди или разоряются, блин, или в лучшем случае еле сводят концы с концами, но уж сверхприбылей не имеют - это точно. Чтобы сверхприбыли иметь, надо красть или людям говно втюхивать по цене золота. Вот так, блин.
Закончив речь, Илья смотрит на нас.
--
Замша, скажи, разве он прав? - спрашиваю я.
В ответ Замша пожимает плечами и изучает столешницу:
--
Не вижу смысла с вами спорить, вы оба упёртые фанатики. И каждый по-своему впадает в крайности.
--
А как же иначе, - Илья обгрызает косточку и глядит прямо на Замшу, - Пока ты молодой, ты должен впадать в крайности. Ты должен всё делить на чёрное и белое. Вот будет тебе лет сорок, тогда и можно мир считать серым, а покамест нет.
--
Что поделать, во мне мало очень бунтарской крови, - сетует Замша и берётся рукой за подбородок. - Да и в вас, если разобраться, тоже. Вы всё только говорите, как оно было бы лучше, но ничего для этого не делаете. Наши дети вообще нас презирать будут за то, что мы свою молодость потратили на достижение сытого буржуазного счастья!
--
А ты чего хотел? Революции? - интересуюсь я.
--
А я не против революции, - вмешивается Илья, - только такой, в результате которой победили бы русские и конституционная монархия.
--
Знаете, у Макаревича есть песня про битву с дураками, - говорит Замша. - Я чем больше занимаюсь юридической практикой, тем больше понимаю: вот с кем надо реально бороться! Дураки недостойны ни власти, ни собственности! А посмотришь: кругом власть и собственность достаются как раз дуракам. А дурак у власти - это же обезьяна с гранатой. Это в сто раз хуже, чем взяточник! Коррумпированный судья, по крайней мере, хоть предсказуем, а судья-идиот - это просто генератор случайных решений. И потом коррумпированный профессионал действует тонко, можно даже сказать виртуозно, он знает свою систему "от и до", знает до каких пределов и в каких местах её можно разрушить, не выводя из строя. У него, по крайней мере, есть своё "можно" и своё "нельзя". А у коррумпированного идиота вообще нет никаких "нельзя". Он себя ведёт, как слон в посудной лавке! А почему? Да потому что у него отсутствует "аристократическое" понимание власти как умения править, а есть чисто "люмпенское" отношение к власти, как к источнику удовольствия. "Люмпен" думает, что и власть, и собственность - это рог изобилия. А то, что это сложнейшая работа, он не может понять. Работу за него делают помощники. Не случайно у нас сейчас всякий судья, всякий депутат, всякий чиновник имеет Помощника, а то и не одного, и этот Помощник чаще всего лучше разбирается в деле, чем его начальник. В итоге, Помощники - единственные компетентные люди, которые в состоянии реально управлять, потому что только они досконально знают правила системы. У Грина в ЖЖ об этом классно написано. Про бунт "яппи" я имею в виду.
--
А мне не нравится твой ЖЖ, - начинает Илья, обращаясь ко мне, - твои тексты ничем не лучше, чем статьи для "Менз Хелс" или "Космополитен". Тот же глянец только для другой прослойки. Люди в них черпают готовые модные мнения, а потом умничают друг перед другом.
--
Вот и создал бы свой! - отвечаю я не без досады.
--
Легко сказать! - восклицает он и хохочет, - его сразу же закроют за разжигание национальной розни!
--
Фашистская ты морда, - говорит ему Замша.
--
Да. И горжусь этим! - Илья разваливается на стуле и сияет своей ослепительной улыбкой.
О родителях
(ресторан эклектической кухни "Кэф")
Моя мать, когда приезжает из Москвы, любит ужинать со мной в ресторане эклектической кухни "Кэф". Она заказывает себе французский тартар, берёт холодными белыми пальцами нож и аккуратно намазывает на тост из чёрного хлеба красные лохмотья особым образом маринованного фарша. Я благодарен ей за то, что она бросила нас с отцом, когда мне было тринадцать. Мне никто ничего не сказал: просто я пришёл домой из секции кик-боксинга, полез в холодильник и, заглянув в кастрюлю с винегретом, увидел, что на нём расцвели пышные изумрудные острова плесени. В нашей семье приготовлением пищи занимался только отец, и он всегда в точности скрупулёзно рассчитывал, чего и сколько будет съедено на завтрак, обед и ужин. Возникавшие иногда остатки неизменно комбинировались в новые блюда и тоже подавались на стол, так чтобы, не дай бог, не пришлось их выбрасывать. У отца ничто не портилось, не протухало, не плесневело, не черствело, не становилось не годным к употреблению. Плесень на винегрете свидетельствовала в пользу глобальной катастрофы в семейных отношениях. Короче говоря, всё смешалось в доме Облонских, и я понял, что мать не просто уехала в командировку, а ушла от нас навсегда. Понятным стало и мрачное настроение отца в последнее время. Он ничего не рассказал мне, потому что я должен был сдавать вступительные экзамены в новую гимназию, и он боялся, что я их не сдам, если узнаю о случившемся. Вечером я припёр его к стенке. Сдавшись, отец отдал письмо, которое написала мне мать, а сам ушёл в спальню и глухо рыдал там так, что мне сделалось противно. Очень неприятно слушать, скажу я вам, как плачет взрослый мужчина, тем более твой отец! Я не то, чтобы презирал его, но относился к нему снисходительно. Он сам вынуждал меня к этому. Длинное письмо матери в целом сводилось к следующему: "Ты сам всё поймёшь, когда вырастешь". А я и так прекрасно всё понимал: ей красивой и амбициозной женщине было трудно жить со слабохарактерным отцом, который предпочитал заниматься моим воспитанием и домашним хозяйством, нежели делать карьеру. Как только экономика совершила дикий скачок в сторону капитализма, мать не потерялась и сменила место работы. Шаг за шагом она пробилась в топ-менеджеры крупного коммерческого банка и стала вращаться среди таких людей, которые никогда бы не подали руки моему отцу. Отца такое положение вещей как будто вполне устраивало, и он продолжал трудиться на своей скромной должности, которая приносила просто смешной доход. Он целиком был виноват в том, что мать ушла от нас. Единственное чего я не понимал, это, почему мать не забрала меня с собой? Не стану скрывать, я плакал в тот вечер, когда читал её письмо. Мне казалось, что теперь всё должно пойти наперекосяк, что винегрет всегда будет зарастать плесенью, хлеб черстветь, а мясо протухать. Однако уже на следующий день я взял себя в руки и стал готовиться к вступительным экзаменам. Мои друзья так ничего и не узнали о том, что мать бросила меня и отца. Я вёл себя с ними, как ни в чём не бывало, и сам поражался собственной выдержке, меня даже отчасти пугало моё равнодушие, а отчасти я был им очень горд. Мой характер был твёрд и жёсток, как неспелое яблоко, в отличие от отцовского характера, который напоминал мне чуть подгнивающий сладковатый и рыхлый картофель. Позднее мать звонила мне и хотела, чтобы я переехал жить к ней в Москву, где она, оказывается, после развода с отцом вышла замуж за какого-то олигарха. Я отказался. Этот олигарх зажимал бы моё свободное развитие. Если бы его не было, я, пожалуй, и подумал бы над её предложением. А потом начались и вовсе уж смешные вещи: какие-то длинные судебные процессы, инициированные то отцом, то матерью, предметом которых было то моё место проживания, то взыскание алиментов. Меня постоянно таскали в суд, я видел там отца и мать, стоявших по разные стороны от судьи, и, когда меня спрашивали, неизменно отвечал, что хочу жить с отцом. Несколько раз ко мне приходил психолог из органов опеки и пытался клещами вытянуть из меня душу, но я ему не дался, и только упорно настаивал на своём: я люблю отца, я больше к нему привязан и хочу жить только с ним. В итоге меня оставили с отцом. Как сказал адвокат: "Исключительный для российской судебной практики случай!"