Первыми были пинетки. Их купила мама, когда мальчику исполнился годик. Беленькие, мягкие, они одевались не на ползунки, а на первые в жизни носочки и обозначили собою первый этап взрослости. "Мой мужик в ботах", - говорила мама с гордостью. А осенью купила сыну первые настоящие туфли и первые ботинки. Туфли были на шнурках и, в целях экономии, на 2 размера больше, что бы хватило на следующую весну. Поэтому ходить в них поначалу было не очень удобно. Зато на них были наклеены веселые зайчики. Заек он оборвал весной. Мама не ругалась и купила ему сандалики на лето. А оборванные и сбитые за два сезона туфли вместе с зимними ботинками хозяйственная мама тщательно вымыла, наваксила и спрятала на чердаке.
И пошло - поехало...
Мама часто вздыхала, мол, у сына быстро растет ножка, посему на обувь уходит много денег. Сандалики - единственное, кстати, что мама, все-таки, выбрасывала. Бегая по улицам с мальчишками, он так их измочаливал к концу лета, что ни в одну ремонтную будку обращаться не было смысла, даже тапочки для дома из остатков сандалий сделать было невозможно. К семи годам в коробке на чердаке лежали: пинетки, 4 пары осенних туфелек разных размеров, но одинакового серого цвета и 3 пары зимних ботинок, все черные.
На "в первый раз в первый класс" мама достала (так тогда говорили) шикарные импортные черные туфли. И тоже на два размера больше. Поэтому, в носок напихали ваты. Мальчик очень гордился своими новыми туфлями, и это была первая вещь, которая доставляла ему удовольствие смотреться в зеркало. Поразительно, но заграничные туфли продержались до третьего класса. А потом, так же тщательно вымытые и начищенные, они были отправлены на чердак. Но до конца школы, собираясь в школу первого сентября, мальчик мысленно представлял себе те самые, черные туфли с лаковым кантом, что были на нем первого сентября в первом классе. "Первоклассные туфли" - такое название прилипло в первый же день и осталось навсегда в их семье именем нарицательным.
На выпускной вечер ему тоже купили специальные туфли. Черные, с лаковым кантом. Он сам их выбирал. И, понятное дело, название менять не стали. "Выпускные" или как-нибудь еще - просто не звучало. Поцеловав маму перед последним своим походом в школу, он сказал ей: "Мамочка! Настоящие первоклассные туфли" А мама, все понимающая мама, плакала, счастливая.
За весь институт он износил три пары обуви - две пары кроссовок и одни ботинки. Может, и кроссовок бы была одна пара, но он бегал в них по утрам и работал по ночам в них же.
"Выпускные" туфли, те, которые получили имя "первоклассные", он сохранил. И одевал их редко. На дискотеки, парады и в гости. А потом в них же получил красную книжечку - диплом. Ах, да! В них же он ходил на свидания. И женился тоже в этих самых "первоклассных" туфлях.
Теперь обувь ему покупала жена. А после развода - опять мама. Странное дело, но мама ни разу не дала выбросить ни единой пары, какой бы прохудившейся и изношенной она ни была. Все туфли-ботинки-сандалии подвергались одной и той же процедуре после того, как их переставали носить, а именно: тщательной чистке и "помазанию", как называла процедуру мама. Потом их напихивали газетами и складывали на чердаке. К 25 годам там уже стояло три коробки с обувью, собранной мамой - его обувью. Зачем они нужны были матери, он не знал, она говорила, что откроет тайну невестке, ежели таковая появится еще раз или внучке, ежели она, мать, доживет до такого подарка. Мать очень хотела внучку.
Шли годы. Мальчик, нет, мужчина, женился еще раз, но опять ненадолго и опять туфли ему покупала мать.
Когда ему исполнилось 35 лет, он занялся бизнесом. Олигархом стать не стремился, но в отремонтированном по новейшим стандартам доме матери, в прихожей стоял огромный шкаф. А в нем, в специальных отделениях стояли туфли благополучного мужчины средних лет, холостяка, преферансиста и вообще, доброго малого. Их было много, очень много. Потому что каждый праздник он брал под руку свою погрузневшую, постаревшую мать и вел ее в обувной магазин. Там они долго и тщательно, смакуя процесс перебора и примерки, покупали ему туфли. Он знал, что для матери эти часы - самое прекрасное и счастливое время, необходимый и самый сладкий атрибут праздника. Любого праздника. Такое уж у нее было представление о жизни.
В шкафу стояли туфли на все случаи жизни. Но почему-то он не называл их "первоклассными". Теперь он говорил так: "Мамуль, дай мне, пожалуйста, те туфли, что мы купили 7-го ноября в этом году" - и она приносила ему темно-коричневые тяжелые туфлищи на толстой подошве.
"Мамуль, - говорил он, - я сегодня одену те, что мы купили к твоему 60-летию" - и мать вынимала из шкафа светло-серые шикарные туфли с переплетенным верхом. И никто из них ни разу не ошибся, вот что было удивительно и приятно.
А потом он заболел. Сильно. И, когда он вернулся из больницы домой умирать, то привел с собой совсем молоденькую девушку, почти девочку, длинную, нескладную и красивую.
"Мамуль, - сказал он слабым от волнения и боли голосом, - это моя дочь. Помнишь Нину, которая тебе очень не понравилась? Ну, помнишь, ты еще сказала, что не хочешь русскую невестку? Так вот, у нас с Ниной тогда родилась дочь. Наша дочь. Моя дочь. Твоя внучка. Знакомься, это Наденька."
Мать постояла немного молча, поджав губы и ничем не выдала, понравилось ли ей то, что сообщил сын. А потом подошла к девушке и сказала: "Пойдем, внученька моя ясная, позвони матери, что-то твой папа не догадался ее привести". А назавтра в доме матери, кроме ее сына и внучки, уже жила Нина, русская женщина, которую когда-то мать в невестки не захотела. Нину она теперь называла доченькой, а внучку - Ясочкой. А еще мать переписала в свою записную памятную книжку их дни рождения. Она всегда была очень аккуратна. И похлопотала, что бы сын женился как можно скорее, шумно радуясь, что хлопотать об удочерении Надюши не нужно, она и так была официальной ее внучкой.
Через месяц сын умер.
Мать хоронила сына по еврейскому обычаю. Сидели "Шиву". Читал "Кадиш" бородатый Давид из синагоги и много разговаривал с деловитой и суровой матерью обо всем на свете и о жизни вообще.
Как и положено, хоронили его босиком, закутанного в белый саван. Без туфель. Мать не плакала сама и не разрешала плакать невестке с внучкой, нежно их утешая и успокаивая. Она говорила им, что его душа отчаянно мучается, когда видит их горючие слезы и муки. Сама мать, в черном платье, все время хмурилась, словно была недовольна сыном первый раз в жизни.
После поминальной трапезы разошлись малочисленные родственники и три женщины остались одни в большом нарядном доме.
"Помогите - ка мне, это нужно сделать сегодня, - сказала мать невестке и внучке, - так полагается по нашему закону. По нашей вере, - и они вместе стащили с чердака пять больших коробок в гостиную. В коробках оказалась аккуратно упакованная обувь разных размеров, от пинеток до лыжных массивных ботинок Мать достала всю обувь из коробок, прибавила содержимое большого шкафа в прихожей, вынула газеты из старых туфель и вынесла их вон. А вернулась с садовыми ножницами.
На полу лежала гора обуви. Точнее стояла. Один к одному, от стены до стены. Мать посмотрела со вздохом и сказала:
"Это наш обычай. После смерти мужчины, его мать, жена или просто женщины должны порезать или спалить всю - всю его обувь. Никто после его смерти не должен одевать туфель человека, который умер, - и с этими словами мать взяла в руку пинетки. Немного подержала их в руках, потом подняла голову к Нине:
"Это первые туфли моего сына. Родители не разрешили мне выйти замуж за моего любимого, потому что он был русский и я ушла из дома. Я была на 5-м месяце, когда мой любимый умер, а мы не успели с ним расписаться. Его родители меня прогнали, обозвав жидовкой и я больше никогда их не видела. И сына не показала. Ни им, ни своим родителям. Молодость не прощает ошибок, увы. А он, видите, получился настоящим Иосифом, весь в прадеда своего, цадика, Иосифа Авербуха. Мы хорошо с сыном жили, он был моей радостью ежедневной и ежеминутной. Всю мою жизнь. И я все эти годы, всю его жизнь благодарила Бога за то, что у меня есть сын. А еще благодарила сына за то же самое".
После этих слов мать садовыми ножницами разрезала мягкие пинетки на мелкие куски. Потом она взяла маленькие серые туфельки и тоже разрезала. Потом черные зимние ботиночки....
" Вот эти туфли - его любимые. Он их одел первого сентября в первом классе и потом назвал их "первоклассными"... а вот эти туфли я купила ему в Москве, куда мы ездили на зимние каникулы....."
Мать брала пару за парой и резала их на куски. И говорила, говорила, какие туфельки, ботинки, сандалии и когда были куплены. Говорила и резала дальше. Она все помнила. И снова говорила, и снова резала. Перед ней на ковре выросла кучка разноцветных кусков кожи и подметок.
"Он был аккуратным, мой мальчик, и умел носить обувь. Мне не всегда удавалось купить ему достойные хорошие туфли, но он ни разу даже слова не сказал. Я всю жизнь так любила обувь и переживала, что не могу ему купить то, что мне хочется! А потом он стал хорошо зарабатывать и покупал самые красивые туфли, те, которые мне нравились. Мы вместе покупали. Я и мой сыночек"
Мать иногда замолкала и начинала часто дышать. Потом справлялась с собой и продолжала:
"Вот эти туфли мы купили в честь его первой сделки, а эти - для банкета, когда меня на пенсию провожали. А вот эти... эти туфли я заставила его купить на счастье. Что бы операция была успешною. Что бы он выздоровел. Но он не выздоровел. Знаете, мои девочки, человек приходит в этот мир босой, Босой, с маленькими потешными, но такими сладкими пальчиками, нежными, как заря. И уходит из этого мира человек тоже босой. Таким же, каким и пришел".
Надежда и Нина все это время сидели рядом и не произнесли ни звука.
Мать устало замолчала. Перед ней на ковре не осталось ни единой пары обуви ее сына. Все они превратились в гору кожаных и тряпочных кусков, беспорядочную смесь разноцветных ошметков обуви, в которой всю свою жизнь проходил ее сын.