Аннотация: Сначала была жизнь, потом были интервью, в том числе и о погибшем в Томске поэте дальше...
БОРИС КЛИМЫЧЕВ
О КЛЮЕВЕ, КЛЮЕВЕДАХ И ОБО МНЕ, КОТОРЫЙ НЕ КЛЮЕВЕД
В октябре 2004 года в нашу томскую писательскую организацию пришла журналистка "Комсомольской Правды в Томске" Ольга Смирнова в сопровождении репортера Романа Дваладзе. Ольга решила записать мои воспоминания о Николае Клюеве. Поэта я видел раза три в родном моем доме на Тверской пять.
И вот что написала Ольга Смирнова в газете, в двух номерах: за 15 и 22 октября 2004 г.
"В феврале 1934-го Николай Клюев был сослан в Колпашево. По вполне, можно сказать, стандартной причине: не про то писал, не любил колхозы и вообще советскую власть. Несколько месяцев спу-стя собратья-писатели сумели выхлопотать для поэта перевода в Томск, поближе к благам ци-вилизации и культурному об-ществу.
Однако и в Томске жизнь Николая Клюева была далеко не сахар: его видели даже про-сящим милостыню. Впрочем, тем же самым поэту случалось заниматься и в Москве: правда, демонстративно, в знак проте-ста против того факта, что его произведения не хотели издавать.
А через три года после по-явления в Томске, тоже в ок-тябре, поэт был расстрелян. Дата его гибели обозначена та-инственно: "23-25 октября". А долгое время о судьбе поэта во-обще ничего не было известно, и ходили даже слухи о его бес-следном исчезновении на стан-ции Тайга. Вместе с Клюевым по обвинению в контрреволю-ционном заговоре были аресто-ваны еще два человека, один из которых - отец томского писателя Бориса Климычева. Спасло отца пи-сателя, можно сказать, чудо.
Борис Климычев видел поэта своими глазами и однажды даже укорил за то, что его стихи "не дотя-гивают" до уровня "Конька-горбун-ка". С учетом возраста - в то время будущему томскому писателю было 7 лет - это вполне извинительно.
- Борис Николаевич, как Клюев оказался у вас в до-ме?
- Началось все со знаком-ства моего отца с монахом Троицкой церкви на Октябрьской. Монах Николай (в миру Никита) оказался впоследствии бывшим бело-гвардейским офицером, князем Ширинским-Шихматовым. Мы жи-ли в двух-этажном дере-вянном доме на Тверской, 5. Рядом была Ушайка - тогда чистая и довольно полноводная речушка, в которой отец за пару часов налавливал по полве-дра рыбы. Во время рыбалки они с бывшим князем и познакомились. Сдружились, стали ходить в гости. В Троицкой церкви, единственном томском хра-ме, не прекращавшем своей деятельности даже в совет-ское время, находилось ме-сто всем, в том числе и ста-рообрядцам. Среди них был и Клюев. Мои родители бы-ли в числе немногих в Томске, кто знал его, у нас в доме висел портрет Клюева и Есенина, списан-ный с какой-то фотогра-фии. И поэта пригласили в гости. Когда он пришел впервые, его не хотели пускать в дом соседи
- И каким он вам запом-нился?
Невысокий, голова большая, с залысинами . Мне он, конечно, казался древним дедом. И очень бро-салось в глаза, что неря-шливо одет. Тогда принято было чистить обувь так, чтобы она сверкала, - спе-циально чистильщики сиде-ли на всех улицах! В грязь на-девали калоши - пришел в помещение, разулся, и бо-тинки сверкают. Брюки утю-жили так, что о стрелку можно было порезаться. А он весь был... как из мясо-рубки. И все время говорил "Сережа", "мы с Сережей", - рассказывал о Есенине.
- Но у них ведь были не такие уж простые отноше-ния...
- В любом случае он, ви-дя, как у нас любят Есенина, всячески старался показать, что они друзья. Наверное, ему хотелось придать себе вес: все-таки его здесь никто не знал.
- А "Конька-горбунка" те-бе не написать!" вы сказали Клюеву после прослушива-ния его стихов?
- Он, конечно, читал их не мне. У нас было застолье, гости, все отцовские бра-тья...
- И как он отреагировал? Не обиделся?
- Нет, он был человек опытный, у него за плечами было столько выступлений! Ответил, что это стихи взрослые и я их пойму, ког-да подрасту.
- Он действительно здесь голодал, просил милосты-ню? - Я не думаю, что он го-лодал: в те годы все было дешево и всего было много. В рыбном магазине, помню, плавала живая рыба, кото-рую ловили сачками, стоила она копейки. А что касается милостыни, то он ее просил и в Москве, когда его "Погорельцев" не печатали. Его за это таскали в ГПУ, и он говорил: "Должен же я на что-то жить".
- Знакомство закончилось трагически: и Клюев, и ваш отец были арестованы...
- Я хорошо помню обыск. До этого по улице прошли домхозы и объявил и: на всех домах написать номера и фамилии жильцов и возле каждого номера повесить лампочку. Кто этого не сде-лает, того ждет крупный штраф, потому что "вдруг придет врач и будет вас ис-кать"?! Аресты уже шли, и по ночам, видимо, искать нужный дом было действи-тельно неудобно. Мать с от-цом сразу сказали, что это неспроста. Так оно и вышло. Меня вытащили из кроват-ки, что-то в ней искали. Я сразу вспомнил рассказ, ко-торый читал накануне, - о том, как царские жандармы искали в детской кроватке прокламации. Но трагизма происходящего все равно не понял. Сначала вообще за-кричал: "Ура, к папе погра-ничники пришли!". Мать сказала: "Пограничники на границе стоят, а эти ходят по ночам и детей сиротами делают!". На это один из "гостей" ей ответил: "Гражданка, прекратите вражескую агитацию, а то яи вас арестую!". Мне очень хотелось спать. И как только разрешили, я плюхнулся в кровать и уснул. Обыск шел четыре часа, и наконец мать сказала: "Попрощайся с от-цом". Я попрощался, но и тут думал, что уходит он не-надолго. А через три дня пришел друг отца, наш домхоз, и велел нам высе-ляться. Грузчики были пья-ные, один спрашивает: "А можно вещи в окно ки-дать?". Тот ответил: "Можно...".
- И куда вы отправились после этого?
- На улице возле разби-того скарба мы просидели до ночи - идти было неку-да, навлекать неприятно-сти на соседей и знакомых мать не хотела. Самой сме-лой оказалась соседка-пьянчужка. Она сказала: идем ко мне, я ничего не боюсь. И мы у нее жили, пока не вернулся отец. А отца, который несколько месяцев просидел в подва-ле НКВД, спасло чудо. Однажды, когда его вели по коридору, навстречу попался его друг детства, ставший большим началь-ником НКВД в Ново-сибирске. Тот крайне уди-вился и лично просмотрел дело заключенного. Вскоре после этого отец оказался на свободе. В 1941-м он ушел добровольцем на фронт и вскоре погиб. А Клюева расстреляли в ок-тябре 1937 года.
Ольга СМИРНОВА. Фото Романа ДВАЛАДЗЕ.
Конечно, я благодарен журналистам за эту публикацию. Роман снял меня так прекрасно, что я попросил Олю прислать мне фото по электронке. Она обещала да видно забыла.
Почти всегда так бывает, что журналист и человек дающий интервью видят все чуточку иначе. Я говорил, что в Томске тогда было много дешевой рыбы и в интервью получилось так, что будто бы только благодаря этой рыбе поэт и не умер с голода. Но его подкармливали в Троицкой церкви, где, кстати, года за два до появления в Томске Клюева, меня, уже большенького крестил Ширинский-Шихматов, который вообще-то был бывшим князем и белогвардейцем, но в Томске он принял монашество и стал настоятелем Троицкой церкви. Отец мой дружил с ним из за любви к искусству, тетушка Ширинского-Шихматова, опекавшая монаха-племянника великолепно играла на фортепиано, которое было у них в дом на Войлочной заимке. Жители Войлочной заимки еще могут помнить эти домашние концерты. Я же обо всем этом написал в книге "Томские чудеса" в 1994 году. Написал и о визитах Клюева. Тогда о трагической судьбе Клюева ничего не было известно. Клюеведы начали разрабатывать эту тему позже. Один из них, прибывший из средней России, забрал у меня единственную фотографию моего родного дома. Сказал:
- Не жалей! Я помещу фото в книге и твой дом будут видеть тысячи людей...Книгу я тебе пришлю.
- Прошло уж лет пять или больше, но я не имею от того краеведа никаких известий.
За эти годы я собрал хороший материал для романа о Клюеве. Одна женщина из Колпашева, прислала мне фотографию дома, в котором Клюев жил на Колпашевском берегу, эта фотография досталась женщине от уже умершей матери. Я поместил это фото в только что выпущенный нашей организацией писательский буклет. Этот дом в Колпашеве сохранился и можно было бы там сделать памятную доску.
Я маленько обидел Клюева по младости по глупости сказав, что его стихи не так интересны, как мне хотелось бы. Но я напишу о нем роман, теперь-то мне его стихи понятны, понятен он сам, и понятно все, что происходило с ним и его друзьями в далекие теперь уже от нас годы.