Аннотация: ЮНАЯ, ТОЛЬКО ИЗ ШКОЛЫ, ЕЁ ВЛЕКУТ МОИ ПЕСНИ, НО ВСТРЕЧАЕТСЯ ЕЩЕ И ОПЕР С НАГАНОМ, АХ, СЧАСТЬЕ БЫЛО ТАК БЛИЗКО!
СТАТЬ ПОДЛЕЦОМ
Приехала к нашей квартирной хозяйке Надежде Николаевне племянница из Красноводска поступать в ашхабадский медицинский институт. Она приехала с мамой, Верой Николаевной. И они на веранде пили чай и обсуждали будущее Ирины.
Надежда Николаевна свои рыжие облезлые волосы вечно накручивала на бигуди, намазывала пудами крем и помаду на морщинистое, обрюзгшее лицо. Её сестричка была тоже рыжей, но несколько моложе.
А дочь... Рыжий огонь. Копна волнистых рыжих волос, и глаза большие, изумрудные удивленные. И ямочки на щеках. Пышет здоровьем. Семнадцать. Лозинка!
И на веранде звучало, что красноводской мамаше бывать в Ашхабаде некогда, что она доверяет сестре свое сокровище, что вообще - то это девица скромнейшая и воды не замутит. И мамаша вскоре уехала. И Ирина - лозинка, абитуриентка начала знакомиться с новой жизнью.
У Надежды Николаевны огромная усадьба, в улицу смотрит капитальный дом с верандой. Ворота, высокий забор. На всю длину усадьбы протянуты шпалеры, с них свисают лоза и гроздья винограда и образуют привлекательный такой коридор. И в коридоре этом есть скамьи и стол, для летних трапез. Возле одного забора времянки глиняные налеплены. Первоначально после землетрясения Надежда Николаевна с покойным мужем своим построили здесь одну единственную времяночку, где и жили сами. Затем стали к этой времяночке приделывать новые. Приделывали одну времянку к другой. Одна - то стена есть, три приделают, крышу какую-никакую, вот и новое жилище. В результате получилось у них нечто вроде времяночного поезда. Между тем, они начали себе и капитальный дом возводить. Квартиранты давали им неплохой доход. Муж - строитель пластался на двух работах. Может, от перенапряжения и помер.
И тогда женился на Надежде Николаевне молодой милиционер Вор††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††††азаре никто не обманет - себе дороже.
Население усадьбы разношерстное. Есть девчата с шелкомоталки, есть и с хлебокомината. Приехали по оргнабору из России в сказочные места. Некоторые уже разочарованы, тут замуж не за кого выходить, русских мало.
Надежда Николаевна ставит всем квартирантам условие: чтобы никаких гостей не водили - раз, чтобы платили в месяц по десятке с носа - два, чтобы отдельно платили за свет и воду - три, а если кто будет лить помои, то пусть платит еще дополнительно, ибо помои истощат на усадьбе почву.
Туалет один на всю усадьбу, досчатый нужничок такой приткнулся в углу. И когда я туда хожу, то прикалываю там, на гвоздики, черновики своих стихов. Получается что-то вроде публикации, ведь кто-нибудь да прочитает. Я все ночи колочу по клавишам машинки, она допотопная и каждый удар отдается в голове. А я жду, когда у хозяев погаснет свет, Воронкин долго не ложится, все учебники читает, конспекты переписывает. Но вот свет на веранде погас, я беру ножницы и тихонько крадусь по виноградной аллее. Я срезаю виноградные гроздья, но так, чтобы потом Надежда Николаевна ничего не заметила. Одну гроздь срежу в одном месте, другую - в противоположном конце аллеи. Глаз у хозяйки - алмаз, я опасливо оглядываюсь...
Пара виноградных кистей - мой ужин. Никак не дотягиваю от аванса до получки.
Встаю по звонку будильника, бегу в редакцию, а там через какое-то время заявляю, что иду собирать материал. И - домой. Стихи надо дописать для альманаха. И в калитке сталкиваюсь с этой абитуриенткой, Вот словечко-то! И она спрашивает:
- А вы вправду корреспондент?
Я польщен. Такая обратила на меня внимание! А что? Пусть мне двадцать пять, но на вид не дашь никогда, брюнетистый, и девчата говорили, что ничего себе, разве только ростом не совсем вышел, капельку ниже среднего.
А Ирине всё интересно. Что она видела? В Красноводске своем? Да и куда её родители пускали?
Вечерами я иногда пел под гитару, жара, окно распахнуто. Я, может, в тот вечер пел чуть громче, чем обычно.
Тук-тук!..
-Да!.. - и в мою комнатушку втискивается чудо:
- Вы не знаете, случайно песенку - Мишка, Мишка, где твоя улыбка, не сердись любимый мой малют...
- Знаю, только там надо петь не малют, а молю. Молит она его, ясно? Не сердиться молит.
- А я-то думала - малют, в смысле маленький. Да где в Красноводске правильный текст спишешь? Модных пластинок не достать. У нас в классе никого не было, кто бы так на гитаре играл. Вы много новых песен знаете?
- Я? Лучше бы спросили, что я не знаю...
Я повторил "Мишку". Пришло вдохновение, я чувствовал себя этим Мишкой, я представлял себе даже Иринкины чувства к Мишке, и даже отчасти как бы Иринкой становился. И взбалмошно - глупые лучи юного солнца в крови, и радость оттого, что жизнь только начинается, а впереди - неведомые долины, полные приключений и неизведанных прекрасных потрясений: я всё чувствовал как бы уже за неё.
И я потом пел еще " Караван" и обращался в старого Керван-Баши, и в юного погонщика одновременно. И была тоска по родному краю, которого погонщик не видел так давно, караван плывет среди бурых песчанных волн и, куда ни погляди, до самого горизонта, нигде - ни кустика. Но в гортанной песне погонщика журчит светлая горная река, кудрявятся тенистые рощи, и в тени дубрав бродит любимая, единственная на земле, считает дни, часы, минуты...
И я пою, в комнатке тесно, еле вмещаются столик, стул и топчан. Я на лежанке сижу, Ирина стул придвинула, её коленки в мои упираются. Раскраснелась, рот полуоткрыт... А тут приемный сын хозяина Вилька, девятиклассник, наглый, как паровоз, вторгается и говорит ехидно:
- Поете? Можно послушать?..
Первый раз я подумал, что Вилька зашел случайно. Но через день мы допелись с Иринкой до того, что мои коленки вторглись в её очень глубоко, и моя лежанка была рядом, Иринка к ней клонилась уже, а Вилька опять:
- Поете? Можно послушать?
Видимо, мать посылает оболтуса за сестренкой двоюродной следить.
- Разве можно без стука входить? Если я квартирант, так можно вторгаться? Так?
- А зачем стучать? Я же слышу - поете, хочется же послушать. Ну, пойте же, чего перестали...
Однажды зашел на хозяйскую веранду, утюг хотел попросить, постучал, но дома никого не оказалось. И тут Ирина откуда-то вернулась, сияющая. Мы с ней на веранде столкнулись.
- А я студенткой стала! Понимаете? Все сдала, и зачислили! Вот!
Я видел, что она счастлива, я привлёк её к себе, поздравляю, мол. И она прильнула ко мне! И тотчас отпрянула, но я успел ощутить её всю. Я такое испытал! Но ведь и она меня ощутила!
Отпрянула она красная, даже бордовая вся, и быстро юркнула в комнаты.
Я теперь искал случая. И однажды опять мы были в усадьбе одни, попытался приобнять, а она со злостью неподдельной сказала:
- Уж от вас-то не ожидала! Неужто и вы, как все, пошляк?
Здравствуйте, я ваша тетя! Будто не она ко мне тогда прижималась! Пойди - пойми.
А тут новый год незаметно подошел. Я Иринке сказал, что меня в гости позвали в интеллигентную компанию. У неё глазищи загорелись:
- Ой, журналисты будут? Писатели? И директор центрального парка даже? Ой! Я никогда еще в гостях новый год не встречала!
А пригласили меня в компанию к персам. Точнее не меня даже, а Мишку Зацкого, он сказал, что придет с другом. Там надо было деньги дать. Мы и дали на четыре персоны. То есть мы - с дамами. У Мишки дамы каждый вечер были разные, я не знал с кем он придет на новогодье, но я-то приду - с красоткой!..
Вот и тридцать первое декабря. В гостях у персов Мишка Зацкой поглядывает на часы, пока выпить что-то не предлагают. Хозяйка, с другими женщинами, бегает из зала в кухню, с заговорщицким видом что-то таскают на стол, накрывают салфетками, угадай? Мишке выпить охота, слюну глотает. Остальные гости чинно сидят на стульях, многие незнакомы, стесняются, полушепотом изредка перебрасываются фразами. Вдруг Мишка громко с пафосом говорит:
- Здесь - что? Новый год по-армянски встречают?
Хозяйка аж присела от испуга пролепетала про некий соус, который еще не готов. И тут же разлили по стопкам водку, и прозвенели стеклом:
- С наступающим новым годом! - провозгласил Мишка.
И пошло! И моя Иринка сидела рядом со мной. И выпивала наравне, яблоки румянца на щеках рдели. И я думал, как поведу её по темному ночному Ашхабаду, где столько сухих арыков, с крупными листами платанов, столько скамеек, укромных уголков. Все было хорошо. Гнусный Вилька, поди, уже попил чая с тортом и спит. Он и понятия не имеет, где и с кем теперь Ирина. Теперь уж не помешаешь, гад!
Всё было великолепно, и вдруг явился могучий, мускулистый и скуластый, выпил. Он - следователь. И воззрился на Ирину, и говорил о своих подвигах, о погонях, о перестрелках с бандитами. И мало того, вытащил пистолет и говорит:
- Салют сделаю!
И трижды пах-пах-пах! - в распахнутое окно. Да так оглушительно. Я потом уж и на гитаре играл, и пел, а Ирина на этого сыщика воззрилась, а на меня - ноль внимания.
А времени уже три часа. Я говорю Ирине, что иду домой и что, если она хочет, то провожу её. А она:
- Я бы еще посидела немножко!
Ах ты, думаю, макитра чертова! Увидела хмыря наглого, самоуверенного, с одной извилиной в мозгу и, - пожалуйста! Пистолет у него, ну что же? Обезьяне в цирке дают пистолет, и она тоже стреляет.
Встал и говорю:
- Не хочешь идти домой, как хочешь. Я Надежде Николаевне скажу, что звал тебя домой, а ты не захотела. Надежда Николаевна, думаю, с ума сходить будет от беспокойства.
Запрещенный был прием, но уж очень было обидно. А сыскарь этот:
- Я, Ирочка, сам вас провожу, со мной - надежно.
Я бледнел и краснел. Но Ирина встала и сказала:
- Нет, я с ним пойду, мы в одном доме живем...
И пошли мы с ней. Я понял, что в ней вчерашняя школьница заговорила, привычка к дисциплине. Боялась тетку. Возьмет, да матери нажалуется. И меня она считала человеком порядочным, который девушку не обидит.
Пришлось мне быть таковым. Правда, я сделал несколько попыток разместиться с ней в сухом арыке, либо на скамье. Мол, давай, посидим, а может, и полежим немного, отдохнем, а то после выпитого ноги плохо идут!
Никак!
- Надежда Николаевна волноваться будет, Она, может, теперь с ума сходит! Я виновата - не предупредила её! Это ужасно!
Хотел я ей сказать, что ужасно другое. Не сегодня, так завтра встретится ей такой вот стреляльщик, не важно чем: патронами, словами, мнимыми своими достоинствами, соблазнит, лишит девственности, свежести, привлекательности. Насладится ею, и бросит. А я останусь опять ни с чем. Это из-за моего малодушия. Из-за боязни побыть хоть раз негодяем. Черт бы меня побрал и её тоже! И этих всех наглецов, которые ей скоро встретятся! Ну а я? Женился бы я на ней после? Тоже вряд ли... Сорвать цветок, растоптать - не хватает духу. Никчемный человечишко! Трус! Тряпка! ...- Так я себя ругал той ночью.
И уже подходили к дому, когда злоба закипела, подумал: нет, не отпущу её так! Вот еще! Я более достоин это испытать, чем кто-либо другой. Я знаю!
И тут грохнула калитка и Надежда Николаевна, пьяная с распущенными жидкими волосами, и Воронкин пьяный, в расстегнутом кителе, и Вилька трезвый и ехидный выскочили нам навстречу. И Вилька завопил:
- Ага! Я же говорил!
- Девочка! С тобой всё хорошо? Ты должна всё мне рассказать, во всех подробностях...
- Где это вы пели так долго? - не унимался ехидный Вилька.
- Ирину допроси, она тебе всё расскажет, - сказал я... - у тебя, брат, сыщицкие задатки, развивай, пока не поздно. Поступай на юрфак, стрелять из пистолета будешь, стопроцентный успех у деревенских дурочек...
Пьяный Воронкин замешкался, запирая ворота, хозяйка с Вилькой и Иринкой уже ушли в дом, и Воронкин шепнул мне, дыхнув перегаром:
- Я юрфак окончу и уйду от этой мегеры, только ты пока молчи...
И до самого рассвета не мог уснуть в своей кибитке. И в ту давнюю новогоднюю ночь порхала надо мной эта юная рыжуха, во всей своей первозданной росиночной свежести, почему-то на лету, старея, страшнея, и превращаясь в старуху с остатками рыжих волос на оголившемся черепе.
Через год я случайно встретил её в гастрономе, она покупала кисель в гранулах. Я поздоровался, она мельком глянула на меня, отвернулась.Она коротко остригла волосы, и показалась мне потускневшей, что ли. Возле прилавка её ждал прыщавый будущий потребитель малинового киселя. Герой её новой общежитской жизни. Он и ростом был не выше меня, и в плечах не шире.Просто он оказался в нужном месте и в нужное время.