Ключников Юрий Михайлович. Взгляд Дон-Кихота

* *

Верико Анджапаридзе

В полированном ящике старом

Средь таких же словес и гримас

Мне приснилась царица Тамара,

Я увидел прекрасную Вас.

И хотя на дворе у Вас вечер,

В тенях прошлого пасмури нет.

Дай-то бог, не задуть наши свечи

На ристалищах ранних побед ...

Пиросмани услышать хотелось

С Вами рядом, наполнить стакан

За серебряных чувств неподдельность,

За достоинства тонкий чекан.

Что Вам славы неверные блики?

Вы себя выносили на суд

Теней строгих, надежных, великих,

Что над Вами по жизни плывут.

Я совсем Вас не знаю,

не скрою,

И одно лишь осмелюсь сказать,

Что не могут поступки и роли

Быть иными,

Чем Ваши глаза.

1980

* *

Заговори о Боге, о любви

На перекрестках жизненных сегодня --

Иными будешь выслушан людьми

С недоуменьем, с яростью животной.

Они готовы пасть на землю ниц,

Молясь божкам грошовым обихода,

Прости несчастных бестий и тупиц

И пожелай им в будущем свободы.

Не за горами время уж, когда

Слыть атеистом станет неприлично,

Вновь легионы будут ждать Суда

И милосердья Бога, и величья.

Чтоб кто-то вновь, тоскуя и любя,

В разладе с модой, в несогласье с веком,

Шагал, надеясь только на себя,

На право стать когда-то человеком!

1980

***

М.Н. Красильниковой

Как это внятно и близко,

Как безнадежно далеко!

Старый альбом. Гимназистка.

Пальмы фанерные. Ять.

В Питере на Офицерской

Вы встретить могли еще Блока

И на Волхонке, конечно,

Пасхальную ночь отстоять.

Вот ваш отец-профессор

К матери вполоборота.

Где-то потом в тридцатых

Его затерялся след.

Вы его взгляд сохранили,

Доверчивый взгляд Дон-Кихота,

Ясный и в восемнадцать,

И в семьдесят с лишним лет.

Старый альбом. Закладка.

Длинная, тонкая нитка

Тянется неподвластная

Времени топорам.

Руку вашу целую,

Склоняюсь пред вами низко -

Вы уж простите, но это

Мне нужно больше,

Чем вам.

1981

* *

Над тополями зелеными

Белый волшебник повис,

Падает с тонкой соломины

Тонкая радуга вниз.

Падает круглая радуга,

Короток радуги век.

Падает, падает, падает

И поднимается вверх.

Машет в лазоревом омуте

Птица призывно крылом.

В холоде, в холоде, в холоде

Шарик летит напролом.

Вниз зазывают березы,

Милая мнится во мгле,

Клонят тяжелые слезы

Легкое тело к земле.

Не дотянуться до месяца,

Не успокоит трава,

Мечется, мечется, мечется

Бедная голова.

И разрывается миною

Встречная веточка вдруг.

Милая, милая, милая,

Где же тепло твоих рук?

1975

***

Когда подступит к сердцу хаос,

И ты замрешь настороже.

Когда о крыши спотыкаясь,

Привстанет солнце,

На меже

Полей земного притяженья

И зова неба

нет светлей

И неизменней утешенья

Блаженной каторги твоей.

Но в тихий мир, к цветам и травам

Все безысходнее пути.

Ты в чем-то грозном, жестком, странном

Зовешь гармонию найти.

1977

* *

Клок сена -

зов пахучий лета

Упал на синий санный след.

Примета памятная эта

Во мне живет уж много лет.

Да, пара синих тонких лент

На весь великий белый свет

В душе струятся много лет,

Хотя чего там только нет.

Итак, чадящий сорок первый

На искореженной земле,

И снег,

торжественный,

безмерный,

За Волгой в маленьком селе.

Трусит седой Серко в тумане,

Качает длинной головой.

И пахнут, о, как пахнут сани

Блаженной летней муравой!

А в небе синий столб висящий,

Не дым войны-

но дым кизячный.

Да, деревенская труба,

И снег, и сено с санным следом-

Как вековечная борьба

И неизменная победа.

1976

ОСЕННИЙ ЛЁТ

Памяти А.Кухно

От кувшинок, стреноженных тиною,

От скрадков, где гроза шелестит

В небо взмоет община утиная,

Поведет ее древний инстинкт.

Но дуплеты ружейные выпалят,

Камышевую шаль опалив,

И кому-нибудь врезаться выпадет

В присмиревший озерный залив.

В дымку синюю глаз остывающих

Брызнет небо с водой пополам,

Попрощаются молча товарищи

В синеве, недоступной стволам.

И прошепчут просторы осенние:

- Поклонись же за радость и плач,

За сентябрь,

За полову везения,

За святое зерно неудач.

За гремящие вспышки болотные,

За испарину звездную лба -

Выше в небо

Чирка перелетного

Поднимает земная пальба.

1981

НАД БЕЛУХОЙ ВСПЫХНУЛА ЗВЕЗДА

Над Белухой вспыхнула звезда.

Что-то шепчет горным склонам глухо.

Что же ты услышала, Белуха?

Что нас ждет, надежда иль беда?

Над Белухой вспыхнула звезда.

Ловят свет алтайские озера.

Что-то здесь случится очень скоро.

Но тиха озерная вода.

Над Белухой вспыхнула звезда.

Сердце, ты одно звезду услышишь,

Мужеством и радостью утишишь

Пламена Последнего Суда.

Над Белухой вспыхнула звезда.

1982

ИТОГ ЖИЗНИ

Выводы Дон-Кихота

Наша жизнь - лишь дурное подобие

Той, что к нам постучаться должна.

Чем святее и чище утопия,

Тем точней и реальней она.

II. Выводы Санчо Пансы

Хоть не все у хозяина -

дома,

Но чтоб в этой реальности жить,

Я обязан хозяйским фантомам

Поклоняться всю жизнь

и служить.

1982

СЛУШАЯ РАХМАНИНОВА

Страна в сраженьях напрягала нервы

за общую судьбу и за мою...

А я, мальчишка, в страшном сорок первом,

блаженствовал в саратовском раю.

Такое в жизни приключилось сальто -

забросила война в степной простор.

Дитя каре кирпичных и асфальта,

что знал я о России до тех пор?

...Над головой распахнутое небо,

у ног босых звенящий коростель.

Осенними цветами пела немо

в душе моей невспаханная степь.

Впервые сердце ощутило эту

щемящую, до слёз родную дрожь,

совсем как у Рахманинова флейту

в раскатах труб, когда её не ждёшь.

Второй концерт. Овраги и пригорки,

цветочные костры, войны пожар...

А он в ту пору в каменном Нью-Йорке

за фортепьяно родиной дышал.

2004

***

Ты помнишь, много лет назад

У алтаря твой долгий взгляд

Благословил меня на подвиг

В далекий край к земле Господней.

Цеплялась за копье луна,

Пугали совы скакуна,

Кусты туманами дымили.

Но помнил я:

- Вперед, мой милый!

Сегодня нет мечей и лат

И обыденность застит взгляд.

Но зов услышан и сегодня -

Ждет смельчака земля Господня.

Во имя правды и любви

Петлю привычек разорви.

Презрев житейскую мороку,

Благослови меня в дорогу.

1979

ЗОЛОТОЕ ОЗЕРО

Это озеро с давних времен

Нарекли золотым.

Смуглолицый пришелец

Склонился однажды над ним.

Не увидел ни синего неба,

Ни сосен,

Ни гор --

Ничего.

Затуманенный взгляд

Опрокинул в себя самого.

-- О, великие боги, -- вскричал он, --

Да буду вовеки могуч!

И ударил огонь

Из внезапно нахлынувших туч,

Раскололась гора,

Поднялись водяные валы,

И к ногам чужестранца

Скатился обломок скалы.

Серый войлок ущелий

До времени тайны хранит,

Зазвенело зубило

О посланный небом гранит.

Волны бились в закаты,

И месяц по зыби скакал,

Дни и ночи в скале,

Чужестранец себя высекал.

И заметило солнце

Труды над пустынной водой,

И скала-истукан

Засверкала, вдруг став золотой.

Потекли богомольцы

В безлюдные эти места

Замереть у червонных ступеней,

Приложить к ним сухие уста.

О, Причина Причин!

Как познать мне твой огненный зов?

Утомилась душа чужеземца

От долгих трудов,

И когда она, тело покинув, в иные

Миры отошла,

Златоликая статуя

Вздрогнула и ожила.

Стали внятны ей шепот травы

И знаменья подземных Владык,

И небесных светил

Терпеливый и грозный язык,

И желанья паломников,

Вниз опускающих лбы.

Только не было сил

Отвечать на мольбы.

Как сказать этим смертным,

Простершимся в прахе у ног,

Что открыты им всюду

Безмерные свитки дорог,

Что великое счастье богов --

Обрести эту слабую плоть.

И вскричал истукан:

-- О, господь!

...Пахнет гарью,

И месяц серебряной лодкой

Плывет по волне,

Смытый каменным ливнем

Покоится идол на дне.

А бездонное небо над ним

Приглашает опять

Чело-

вечную тайну понять.

1985

* *

Из яви лунной и земной,

Из теплых рук,

Из ног палящих,

Из влажной, нежной,

Из хмельной,

Непроницаемой, молящей,

Качающейся на краю

Обрыва,

Из непобежденной,

Слабеющей в блаженных стонах,

Из плоти, взявшей плоть мою,

В круженье звезд, цветов и трав

Взлетит ликующий хорал

И упадет золою стылой,

Тоской, усталостью бескрылой.

Войди же, сердце, в третий миг,

Отлитый в долгое блаженство,

Когда, измучив, истомив

И победив несовершенство,

В слиянье губ, в подкове рук,

Не руша таинство хмельное,

Ты поднимаешь к звездам вдруг

Тепло той женщины земное.

1983

ДАЛЁКОЕ И БЛИЗКОЕ

В голове у меня

среди жёлто-зелёных сосёнок

протекает ручей,

он ленив, словно пленная рысь.

Но ведь где-то бежит

по холодным камням, как бесёнок,

и сверкает на солнце

весёлыми пятками брызг.

Это память меня

возвращает на горные тропы.

...По компьютерным клавишам

пленными пальцами бью,

всё пытаюсь вдохнуть

в чёрно-белые, строгие строфы

синь алтайских вершин,

и сердечную нежность свою.

Состязаться с природой -

привычное дело поэта

и, конечно, проигрывать

спор в безнадёжной борьбе.

О, ручьи!

О, Катунь!

О, Белуха!

Полцарства за это!

Но вторые полцарства -

оставлю стихам и себе.

2004

ПАРЕНЬ

В ряду базарном, где торгуют мясом,

Я наблюдал работу мясника.

В своих делах он был, конечно, асом --

Летала птицей сильная рука.

С размаху кости разрубал без крошек,

Кроил бычка на доли, как хотел.

И незаметно часть кусков хороших

Бросал под стол для непонятных дел.

Как объяснил мой спутник, -- для клиентов,

Что платят парню лишек за филе.

Тянулась стариков и бабок лента

К лопаткам и сопаткам на столе.

-- Ты знаешь, этот тип живет как барин...

Но волю дав не слухам, а глазам,

Я не вникал в рассказы друга, парень

Мне и без них был интересен. Сам.

И он мой взгляд почувствовал щеками

И оценил, наверно, интерес

По-своему, последний взмах чеканный

Свершил и через очередь пролез.

И взгляд метнул короткий, жаркий, лютый,

Говядиной и кровью сытый всласть.

Красивый парень, рыжий, как Малюта.

И я подумал:

-- Дай такому власть!
1982

МАРШАЛ

Ему в победах равных нет

Средь всех, кто вынул меч из ножен.

А мне в ряду его побед

Одна не то, чтобы дороже,

Но памятней:

Когда скрестив

Свой взгляд с державным взглядом,

Маршал

Не захотел перенести

Несправедливости монаршей.

Во всех его поступках есть

И прокаленной воли отсвет,

И некасаемая честь

Георгия Победоносца.

1997

ГЕНЕРАЛ

Памяти А. Платонова

Его тогда почти простили

В эпоху грима и свинца.

И даже к "Герцену" пустили

Не дальше барского крыльца.

Худой, спокойный неизменно,

Стоял на том крыльце с утра

Весь в генеральских позументах,

А мимо важно юнкера...

1997

***

Нам правило старинное знакомо --

Ложиться в дрейф, когда идёт гроза.

Но мы наперекор морским законам,

Душа моя, поднимем паруса!

Пускай по-волчьи жаждут нашей крови

Соседних молний жёлтые глаза,

Мы их прыжкам великолепным вровень,

Душа моя, поднимем паруса!

Бог любит при отчаянной погоде,

Чтоб мы смотрели только в небеса.

Вздыхает, если взгляд от них отводим,

Душа моя, поднимем паруса!

Их не свернём и в гавани конечной.

Мы -- чудаки, мы верим в чудеса.

Смерть -- запятая в Книге Жизни вечной,

Душа моя, поднимем паруса!

2000

***

Я выдал в свет алтайскую сюиту

И огород стихов пустил под пар.

Пусть обновится впечатлений свиток.

В начале слова возникает жар,

Туманное томительное нечто,

ещё вполне не ставшее огнём.

Поэтому сперва затопим печку

И в полное безмолвие уйдём.

Когда не бродят творческие дрожжи,

А время прекращает свой отсчет,

Мы чувствуем, как в нас со сладкой дрожью

Неслышный Голос Вечности течёт.

Течёт Он сквозь душевное наследство,

Смывая всё, чем в жизни дорожим.

А что стихи? Они теряют вес свой,

Как только попадают в тиражи.

Мы -- струи рек, мы -- капельки тумана,

Нас океан зовёт к себе домой.

Но есть в нас то, что больше океана

И даже больше Вечности самой.

1998

* *

Когда нас самолет закинет

За облака, за плотный дым,

Нам небо станет слишком синим,

А солнце -- слишком золотым.

И потому мудрец сказал:

-- Пуская вниз земные корни,

Успей за жизнь к высотам горним

Поднять и приучить глаза.

1982

***

ЗАПОЁМ!

Сонный тигр сентября

Сунул рыжую шею

Сквозь ограду

На дачные сотки мои.

Все деревья,

В закатных лучах хорошея,

Ставят темные точки

Над желтыми "i".

Через час их прически

Покрашены басмой,

Черным сделался

Даже калиновый куст.

Никогда б не подумал,

Что старость прекрасна,

Если б сам не почувствовал

Осени вкус.

Вкус смирения есть

В перемене сезона,

В предвкушении долгой

И снежной зимы.

Есть надежда на выход

Из лагерной зоны,

Из пространства, что стало

Подобьем тюрьмы.

Отоспаться мечтаю

От розни и блуда

На загробной постели,

В чистейшем снегу.

Ожидаю от смерти

Великого чуда,

Но и жизни чудес

Не хочу, не могу

Забывать,

ни восторгов еК, ни элегий.

Призывает нас время

Проститься с бедой.

Запоём же, друзья,

О серебряном веке,

Коль не можем поверить

Никак в золотой.

1999

***

Красиво умирал Колчак,

Смотрел поверх штыков, молчал.

Соединял ангарский лед

Погоны и особый взвод,

Россию ту с Россией этой.

И ахнул залп, и эха гром

Откликнулся в тридцать седьмом

Свинцовой тою же монетой.

И тоже кто-то был красив

На алом стыке двух Россий.

1988

***

Вы боги, говорил и нам Иисус.

Мы шепчем милой женщине:

Богиня!

Пока страстей неутолённый груз

пылающую душу не покинет.

На ложе белом тёплые холмы

зовут войти в отверстые ложесна.

И опьяняет танец полутьмы,

и стоном завершается блаженство.

И словно гром приходит тишина-

охотник бедный, ты попал в подранки.

Тебе уже добыча не нужна,

ты сам себя ограбил, падший ангел.

И в этот миг паденья с высоты

любимые вдруг задрожат ресницы,

и чистые глаза увидишь ты,

и вылетит из них душа, как птица,

смятённая тоской, как и твоя,

и вместе закружитесь на дороге.

Рай возвращён,

и Книга Бытия

готова подтвердить -

мы снова боги.

1998

ПУЛЬС ПРИРОДЫ.

Заждались мы дождя.

По заморским пределам скитаясь,

Наконец, удостоил и нас

Он явленьем своим.

Я на дачу шагаю

Под старым зонтом, как китаец.

Почему бы на время

Себя не почувствовать им?

Бьются капли о зонтик

И в дачные наши именья,

По малиновым листьям

И шляпку поганки-гриба.

Я бы одой почтил

Все на свете дожди и биенья,

Если б в ребра мои

Слишком часто не била судьба.

Впрочем, кто же ответит,

Где меру она отсчитала?

В лист бумажный с машинки

Слетают и бьются слова.

Я пытаюсь понять,

Я пытаюсь почувствовать ДАО.

А оно не дается,

Природа его такова.

1989

НОЖ

Я его приобрёл

Прошлым летом в Непале,

Я купил его в пик альпинистской поры

У ступней Анапурны,

Где всё продавали

От ножей, до вершин

Этой снежной горы.

В Гималаях сегодня консервные банки

Заменили таинственных йети следы.

Толпам немцев, японцев,

Заносчивых янки

Без проблем покоряются вечные льды.

Шерпы в горы несут

Керосинки и лыжи -

Свой на плечи за доллары

Взваленный крест.

Ах, планета моя,

Мы сползаем всё ниже,

даже несколько раз покорив Эверест.

Золотые драконы по чёрному фону

Растянулись на ножнах,

Оскалив клыки,

Словно боги,

Принявшие всю оборону

На себя вместо нас,

Обнажили клинки.

Мир давно уже,

В собственных силах изверясь,

Возлагает надежды

На Божий клинок.

Анапурна сверкает,

Как белая ересь,

Среди тёмного торга

У собственных ног

1999

***

Я хотел бы угаснуть,

как астры в саду угасают,

почернеют за ночь от мороза -

и утром уже не цветы...

Мне не хочется вязнуть,

как люди порой увязают

в коридорах больничных,

в заботах докучливых.

Ты

мне позволила, жизнь,

до седин белоснежных влюбляться,

протащила сполна

через пламя своё, через лёд...

И за долгие годы

могла хорошо пристреляться.

Так что очень прошу тебя

Бей и без промаха

В лёт!

2003

***

Я знаю, что с души когда-то сброшу

любую кожу, ставшую душой.

Всему на свете зритель и прохожий,

в конце концов, я сам себе чужой.

С теченьем перемен неумолимых

бесследно исчезают все огни.

Но, Боже правый, пощади любимых,

пусть мы угаснем раньше, чем они.

Пускай наш мир текуч и переменчив,

бунтует плоть и негодует дух,

зреть не желают превращенье женщин

из роз и лилий в скомканных старух.

Хотя закон мы отменить не в силах

и реки в море вечности текут,

она нам не нужна без этих милых,

скользящих мимо ликов и минут

Но это мы,

а жизнь - всегда блаженство,

течёт сквозь пальцы, не веля грустить,

великолепным приглашая жестом

коснуться красоты и отпустить.

2001

***

Не нужно думать о дурном,

На самом мрачном дне земном

Всегда есть место светлой думе.

В угрюмом корабельном трюме

Возили амфоры с вином.

И в этом мире, и в ином

Добро и зло в строю одном

Сгорают, приближаясь к звёздам.

Смотри на них легко и просто

и не заботься о дурном.

2004

***

О, жизнь моя, - какой роман! - сказал Наполеон.

Я кровь солдат не проливал, не властвовал, как он.

Но очень долго воевал с собою и с людьми.

И сдался так же, как и он, Империи Любви,

которую принёс

Христос.

2005

***

Солнце в Гизе закатное шает,

тишина опускается вниз.

Две фигуры судьбу вопрошают -

русский путник

и каменный Сфинкс.

Путник где-то услышал случайно,

что как только загадочный зверь

рухнет наземь,

откроется тайна -

обнажится заветная дверь.

Под пластами гранита и глины

уведёт она в залы дворца,

где хранится папирус старинный,

а в папирусе - планы Творца.

Сверху сумрак прохладный сочится,

снизу тянется тень пирамид.

-Что со мною в грядущем случится? -

русский путник Творцу говорит.

-Человек, ты подобие сфинкса. -

тишина отвечает ему. -

Ты с обличием собственным свыкся

и боишься его.

Почему?

Я не знаю, что будет с тобою

и со Мной, потому что люблю

Тайну жизни и с общей судьбою

Я, конечно, свою разделю.

Я всего лишь твой временный зодчий,

охраняю тебя до Суда.

Ты меняешь мои оболочки,

Я же камни свои - никогда.

Я завет наш вовек не нарушу,

Я поклялся святым Небесам

дать свой образ тебе, чтобы душу

ты в страданиях выстроил сам.

Ты же в присных трудах и вчерашних,

как дитя, миражи теребя,

воздвигаешь песочные башни,

убегая всю жизнь от себя.

Я твой вечный слуга, человече,

а не ты мой. Себя оцени,

чтобы вместе расправили плечи

мы с тобой в наши Судные дни.

Солнце в Гизе закатное шает,

светлый день опускается вспять.

Ничего на земле не мешает

русским путникам Сфинкса понять.

2003

ПОДРАЖАНИЕ ДРЕВНИМ.

Сначала в меру кровь пролита,

Чтоб дух в разбеге не упал,

И ты твердишь свою молитву:

- Держи удар! Держи удар!

Потом ты сам / все по порядку/-

Центурион и раб удач-

Терзаешь яростно тетрадку:

- Держи удар! Держи удар!

И наконец, любимец Зевса

/ Но Мойра рядом как удав/

Ты заклинаешь только сердце:

- Держи удар! Держи удар!

1975

СОВЕСТЬ

Узнай, что боль необходима,

Что ложь и зло непобедимы,

Душа беспамятна, а кладь

В грядущих воплощеньях та же,

В ней атом истины не нажит,

Все нужно снова наживать.

И зовы неба голубого,

И шепот мой, что слышишь ты,

Не вести благостного бога,

А вечный ветер пустоты.

Узнай, что места нет надежде

В моих владеньях,

Как в аду.

Готов ты мне служить, как прежде?

- Готов.

- Пойдешь за мной?

- Пойду.

1977

* *

Земная кровь струится без конца

Для клевера, пырея, чебреца.

Трава склоняет стебли под косу,

Чтоб накормить корову и козу.

Глаза коровы отчего грустны?

Мы все ее беспутные сыны.

О человек! Не ошибись в судьбе -

Цепь жертвы не замкнулась на тебе.

Песчинка в океане Бытия,

Во власти мощных сил судьба твоя.

Волны барашек, короток твой путь,

Но ты вмещаешь океана суть.

Познанье - цепь Схватившему звено

От топоров судьбы уйти дано.

Бессмертья ветры бьют ему в лицо,

Когда вращает вечность колесо.

Все повторится в колесе миров:

Цветенье трав, задумчивость коров,

Ребенка смех, страданье мудреца,

Влюбленных трепет, мужество бойца,

Вершин тобою пройденных завет.

Но позовет однажды дальний свет

Иных миров и несказанных звезд -

И в сердце не сдержать молитв и слез.

1978

ПРОРОЧЕСТВО

Учение утвердится на горе,

где не было раньше храмов.

Откровение, 617

Недолго ждать

близка уже пора,

когда в отсутствие священника и храма

Завет Последний возвестит Гора,

и кончится земная наша драма.

Под той Горою Белая Вода,

в груди Горы сокровища несметные

А на вершине снежной чистота

и вечное сияние рассветное.

2004

***

Не жалуйся, что век тебя не ценит,

Что поздно вышел к людям и к судьбе,

Что время Царскосельского лицея

Не подарило в юности тебе.

Всё неизменно в те и в эти годы:

Твоя жар-птица - воля и покой,

Твоя награда - тайная свобода,

Твоё блаженство - творческий огонь.

2004

***

Как родятся стихи?

Из гуденья,

что в груди поднимается вдруг.

Погружает тебя в смятенье

пробудившийся в сердце дух.

И тогда ты цепляешься жадно

за какой-нибудь встречный пустяк.

Можешь розу белую с жабой

повенчать,

и поэту простят.

Наклониться над мёртвой лошадью,

оживить ее, как Бодлер.

Всё, что жизнью под ноги брошено,

в поэтическом варишь котле.

Среди мусорных свалок и молний,

протирая до крови глаза,

ищешь то, что никто не промолвит,

и тебе не дано сказать.

2003

***

Налево синий глаз балкона,

направо дверь в дневной содом

Передо мной моя икона -

чугунный Пушкин над столом.

Литьё из той ещё эпохи,

тридцатых... Чёрный барельеф.

Тогда в стране иные боги

царили, прежних одолев.

А наши даже не родились...

О, Боже, сколько перемен!

Но мы-то, сколько ни рядились,

мы - те же, не встаём с колен.

Чугунный барельеф поэта

зовёт к свободе тайной вдаль.

Кому нужна свобода эта?

Зачем нужна она?

А жаль!..

2004

***

Я почти что шепчу,

и мелодию тихую эту

ты, конечно, не слышишь

в торговом гудящем аду.

Я шепчу потому,

что хочу тишины эстафету

хоть кому-то вручить

перед тем, как из ада уйду.

И надеюсь, что вновь

мне в России родиться придётся

И Творца попрошу,

чтоб родился на том берегу,

где о Пушкине помнят,

Рахманинов слышен и Моцарт...

А шепчу потому.

что я с детства кричать не могу.

2004

АЗ ЕСМЬ

Когда облечься письменною плотью

Пришел душе славянской звездный час,

Ту плоть Кирилл и брат его Мефодий

Определили первой буквой --

Аз.

"Аз есмь" мой предок тонкой вывел кистью

Слова Творца, Те самые, что Он

Вписал нам в сердце, как венец всех истин,

Как главный над законами Закон.

Летели годы, дни, Россия крепла

На радость Богу -- сатане на страх,

То поднимаясь фениксом из пепла,

То падая опять почти во прах.

Когда же чужеземная зараза

Вползла незримо в русские сердца,

Мы отделили наше "я" от Аза

И первым поместили от конца.

Сегодня мир охвачен общим тленьем.

Но мы всему, что утеряло честь,

С российским нескончаемым терпеньем

Ответствуем уверенно:

-- Аз есмь!

Жива души уступчивая сила,

Жива в душе торжественная песнь,

Жива Земля, пока жива Россия.

Аз есмь!

1982

НОВЫЙ ГОД В АБРАМЦЕВО

Добрался шумный праздник и сюда,

где ели по сугробам прячут ноги

и бродят между ними без следа

надземные абрамцевские боги

Творец не может отпустить творцов

ни в райский сад, ни в мир подземных теней.

Аксаков, Гоголь, Врубель, Васнецов

скитаются среди родных метелей.

И здесь же рвут петарды тишину,

и боги в лес с алей уходят узких,

и застят одинокую луну

густые фейерверки новорусских.

О, родина, спаси и охрани

хотя бы сны об уходящей силе!

Не дай толпе зарвавшейся дворни

смутить покои царственной России

Нам без неё не выжить никогда,

не выбраться на верные дороги.

В сугробах синих бродят без следа

надземные абрамцевские боги.

2005

***

Налево синий глаз балкона,

направо дверь в дневной содом

Передо мной моя икона -

чугунный Пушкин над столом.

Литьё из той ещё эпохи,

тридцатых... Чёрный барельеф.

Тогда в стране иные боги

царили, прежних одолев.

А наши даже не родились...

О, Боже, сколько перемен!

Но мы-то, сколько ни рядились,

мы - те же, не встаём с колен.

Чугунный барельеф поэта

зовёт к свободе тайной вдаль.

Кому нужна свобода эта?

Зачем нужна она?

А жаль!..

2004

НЕССИ

Когда в сиянье стронциановом

Сольются небо и вода,

Как будто Дух над бездной заново

Замыслил Слово,

В час, когда

В глухом блаженном одиночестве

На тонких нитках тишина

Повесит звоны и пророчества,

И оком пристальным луна

Скользнет по длинным плесам озера,

Просторным островом спины

Вдруг что-то грузное и грозное

Подымется из глубины.

Потянется к Большой Медведице

Змеиной шеей из воды,

Глаза зеленые засветятся -

Две грустных маленьких звезды.

Сбегут беззвучно струйки лунные

С чугунной кожи,

Глядя в даль,

О чем она тогда подумает

Доисторическая тварь?

Свидетельница гроз Лемурии

И Атлантического дна,

Оглядывая мир нахмуренный,

О чем встревожится она?

Ночь затаится,

Даже лешие

Забудут блудные дела,

Пока полнеба занавешивая,

Два перепончатых крыла

Поднимут вал на древнем озере,

Рванутся ввысь в мольбе, в тоске

И тяжко упадут от розовой

Рассветной дрожи вдалеке.

1982

ВОСПОМИНАНИЕ О МОЦАРТЕ

Словно райская птица

Над хлябями нашего ада

Он на миг промелькнул,

На три века нас заворожив.

Промелькнул над планетой

Не слишком понятной наградой

Или знаком, что Бог

И в аду нашем всё-таки жив.

До конца не вникая

В биение этого Сердца,

Мы платили отравой

За дивные песни Его.

Он писал по заказам,

Безденежье - лучшее средство

Удержать ненадолго

В тенётах земных Божество.

2005

***

"Кто жизнь не любит,

смерть того страшит", -

промолвил эллин, выпив яда чашу.

Он словно прозревал эпоху нашу,

где гибель не пугает, но смешит,

где рвутся миокарды от цинизма,

где совесть - одинокая синица -

от холода всеобщего дрожит.

2005

***

Пока архивные трудяги

не занялись моей судьбой,

я на пустом листке бумаги

сам повинюсь перед тобой.

Каким я стал -

спасибо Зверю

за длинные его клыки.

Я не всегда Тебе был верен

священным таинством строки.

В душе таланту было тесно,

а бесам всяческим - простор...

Ну что ж, поэзия - не тесто,

поэты праведные - вздор.

Когда вино играет слишком,

добавить спирт в себя велит.

Чем фрак темней - светлей манишка

и выше пушкинский цилиндр.

Поверх же всех рубах и фраков

дышала нежности свеча

к Тебе, измученная мраком,

к Тебе, укрытая в печаль,

моя Царевна-Несмеяна.

Лишь ты в изменчивой судьбе,

ты мне одна не изменяла.

И вздох последний мой -

Тебе.

2005

ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРОЙ ИСПАНИИ

С. Дарневу

Испанский ангел твой не сразу хватится,

что ты в Россию от него сбежал.

Тебе, переизданию Сервантеса,

обогревает грудь российский жар.

В жилётку плакать незачем и некому,

везде сверкают меч или копьё.

Мы - донкихоты с новой в сердце Меккою -

повсюду атакуем вороньё.

И защищаем ветряные мельницы.

Пусть попадаем часто не туда...

Нам верится: эпоха переменится.

Натянем россинантам повода -

и в новые далёкие ристания

отправимся куда-то на восток.

Что нам Ламанча, что нам вся Испания!

Настал черёд России. С нами Бог!

2005

***

И всё-таки, и всё-таки, и всё-таки

весна въезжает в дачный домик мой

на снегом запорошенные сотки

въезжает той волшебной тишиной,

что нам звенит, как скрипка Страдивари.

Но лишь до обозначенной поры,

когда работой взмыленные твари,

копаем землю, точим топоры

натягиваем плёнку на теплицы...

О дивные предстрадные деньки!

Как нежно я хочу вам поклониться

за то, что заливаются синицы,

усевшись на обсохшие пеньки.

Привет мой каплям с крыш, что важно капают,

поклон неторопливым облакам,

и шустрому ручью, и даже западу

за скрипку Страдивари и закат.

2005

* *

Лиле

...Какими ручейками

Стекался мир на дно сетчатки,

Чтобы однажды сквозь плотину

Твоих зеленых глаз прорваться

Потоком радуг на картон?

Пора!

На струях многозвучных

Плывет корабликом веселым

Освобожденное от плена

Твоих забот

мое перо.

Пора!

Заждавшиеся боги

Решили нас уравновесить --

Связать магнитным полем общим,

Прозрачной стенкой разделив.

Пора!

Случайные забавы

Сменились грозным притяженьем,

И вот судьба неотвратимо

Конвойным дышит за спиной.

Пора!

Трубят немые трубы.

Пора!

Зовет на битву хаос.

Пора!

Огнем своим сияет

Полночной бабочке свеча.

1984

***

ГЛАДИАТОР

Прощай, владычица арена,

Прощайте, сонмы жарких глаз.

Во мне желание сгорело,

Спасая тело, тешить вас.

О, как рвало меня в тавернах,

Как со стыда кидало в жар,

Когда его вином Фалерна

Я разжигал и ублажал!

Но все прошло.

Игрой железной

Сюда пришли вы кровь согреть.

А я ведь перетер над бездной

Канат, что делит жизнь и смерть.

Я вам их обе возвращаю.

Казнившим плоть, терзавшим дух

Не говорю, но возвещаю,

Что знаю больше этих двух.

Я знаю тонкий щит бессмертья,

Который выковал мне бой

С неубывающим, поверьте,

В ничтожестве самим собой.

1996

БЕСЕДЫ О КОРРИДЕ.

1.С быком

Несётся на арену он,

над ним

простор небес весёлый и широкий.

Судьба быку отсчитывает сроки ...

Не соглашайся с ней, бычок,

бодни

погонщика, что движется поодаль!

Не всё ль равно, где смерти остриё?

Для жизни же потеха и свобода -.

два разных измерения её.

Все повторится:

шпага занесется,

ты рухнешь,

а на ферме где-нибудь

теленок подрастет под жарким солнцем,

чтоб вновь проделать твой последний путь.

Такая сказка никогда не кончится.

И бык ревет

в слепую темень дня.

И он бодает ...

только не погонщика,

Бодает он досадливо

меня.

С матадором

Дон Хуан, нынче день, как парильня,

третий бык предстоит вам без смен.

Задержались в пути бандерильи,

задержитесь и вы на момент.

Пышет яростью потная туша,

ждут забавы и гранды, и чернь.

Но подумайте,

может, не нужен

смертный иней бычиных очей?

Месмерическим пассом надежно

укрощает быка ваш платок.

Вы - артист,

так не стоит, возможно

прятать в складках коварный клинок.

Удивленно приподняты брови.

Что за шутки!

Да вы не спьяна?!

Эти зрители требуют крови.

- Что ж, кто жаждет,

получит сполна.

С самим собой

Я матадор. Я много лет в бою.

И много лет быком почти прикончен.

Корриду неприметную мою

и главную едва ли кто захочет

увидеть.

А мой враг, рога склоня,

все ждет, что оступлюсь я или струшу.

Прыжок - и в сантиметре от меня

проносится нацеленная туша.

Одно желанье в мире у него -

меня увидеть павшим и добитым.

Но плащ пурпурный сердца моего

и вызов, и надежда , и защита.

Одно желанье в мире у меня,

чтоб донимать желанья перестали,

ведь этот бык и есть другое "я" -

рога вражды и поле для ристаний.

Схватились мы в бою

как два клинка

в неистовом, почти любовном жженье.

И кто-то из двоих наверняка

не выдержит, падет в изнеможенье.

С пространством

Все "я" да "я". На белом свете

мне эти двое застят свет,

который есть Великий Третий

и Главный Я, когда их нет.

Он не натуга, не неволя,

Он возвращает нас во вне

к улыбке пахаря на поле,

к его упорству на войне.

1985

* *

Рассвет. Тоска. Один.

Один и жнец и пахарь

на землях этих райских

и все-таки чужих.

Как пот ни солонит

линялую рубаху,

тоска не отстает

от дум и дел моих.

Она не леденит,

она не жжет, не ранит,

она чуть-чуть щемит,

щемит в груди тоска.

Соседняя гора

до плеч в песце-тумане,

а он, на сливы пав,

им серебрит бока.

Какой сегодня день

от сотворенья мира?

Который звездный час

из вечности набух?

Вот груша взорвалась

на крыше, точно мина,

вселенский тишины

распугивая пух.

У безначальной тьмы

в начале было Слово,

но радость до и после.

А если её нет,

зачем плодам с небес

греметь о шифер снова?

Чужбина. Тишина.

Тоска. Туман. Рассвет.

1985

* *

Ищу тебя, нигде не находя,

Твой образ я ловлю в речном теченье,

В ночных туманах, в капельках дождя,

В рассветных снах и в сумраке вечернем.

Отыскиваю образ дорогой

Я в лике каждой женщины случайной.

И пусть не в этой жизни, пусть в другой,

С разгаданной твоей я встречусь тайной.

Есть в жизни неземная высота,

Есть пламя у холодного камина.

О, не покинь меня, моя мечта!

А я тебя вовеки не покину.

Дай веры мне пройти сквозь мрак ночей,

Дай силы мне в моих дневных сраженьях,

И вечный свет твоих святых лучей

Да охранит меня от пораженья!

1990

* *

В июльском небе многоокая

Сияющая благодать.

А в доме нашем ночь глубокая

Углами шарится, как тать.

Вздохнет в подполье,

Стукнет ставнею,

Стрехой тревожно заскрипит.

И вдруг навалится

И сдавит мне

Гортань,

и рот заледенит.

Нет силы чудище безглазое

Свалить.

Скорей из ямы сна!

Не зря когда-то было сказано,

Что на миру и смерть красна...

Увы, не стать научной темою

Ночной напасти.

Но дошла ж

Из века домовых и демонов

В цивилизованнейший наш,

В наш воздух, до конца измеренный

На кислород и водород...

Где кто-то, много раз осмеянный,

Незримо все-таки живет.

1990

ЦЕЛЬ ЭВОЛЮЦИИ

Мы были углем обжигающим,

Золой кострища неживой,

И динозавром, всем мешающим,

И всем помощницей-травой.

Громадным тигром саблезубым,

Святым отшельником в скиту,

Свирелью нежной,

Гунном грубым,

Поднявшим меч на красоту.

Смиренным сеятелем хлеба,

Душою вросшим в свой посев,

Певцом, чье сердце жаждет неба...

И мы рождались этим всем,

Чтоб всё вместив

И всё изведав

Вблизи, вдали, вверху, вглуби,

Всё увенчать в себе победой

Всепоглощающей любви.

1991

* *

В сердечной книге не желтеть страницам,

Пока в ней дни без страха шелестят.

Мы любим в пятьдесят сильней, чем в тридцать,

А в семьдесят смелей, чем в шестьдесят.

Повсюду раздается: кайся, грешник,

Страх Божий да приидет в жизнь твою!

Но я, чем ближе к смерти, тем сердечней

Земную жизнь и всякую люблю.

Страшиться ли загробных адских вихрей,

Когда их здесь немало перенес?

Я выносил у сердца этот тихий

Цветок любви,

Он очень трудно рос.

Под небом то лихим, то нежно-синим,

В болотах, на песке и на горах --

Цветок любви к измученной России,

Которой никакой неведом страх.

1996

СУФИЙСКАЯ ПРИТЧА.

Возжелав в душе унять тревогу,

Вражьих стрел хвативши через край,

Я однажды постучался к Богу

С вечным и тоскливым нашим "Дай!"

По иной, по этой ли причине,

Все мои тревоги отлегли,

Но и лучше стрелы наточили

В тишине угрюмые враги.

Продолжая тряскую дорогу

По ухабам жизненной возни,

Радость я принес к престолу Бога

И воскликнул весело:

"Возьми!"

И волною теплой грудь омыло,

С глаз моих упала пелена

До поры, пока не накатила

Новая холодная волна.

Породнив и радость и тревогу,

Не считая годы и труды,

В третий раз я поднял очи к Богу.

"Сердце без остатка занял ты".

И занялся в сердце ровный, сильный,

Жаркий, но совсем не жгучий свет,

Голубой, смарагдовый и синий,

О другом-

Ни слов, ни красок нет.

1989

ТРУТЕНЬ

Мой рой шарманку жизни крутит,

Один и тот же вальс гудя.

А я молчу.

Мне имя трутень,

И Бог моим делам судья.

Точней, безделью.

В дождь и ветер

Бывает слякоть или нет,

Найдётся мне на этом свете

И угол в улье, и обед.

Я никогда не лезу в драки,

В чины мне тоже скучно лезть,

Я также не желаю тратить

Себя на месть или на лесть.

Но раз в году порой полдневной,

Неподначальный никому,

Лечу вослед за королевой.

Куда?

Хоть к солнцу самому.

И там, в лазури поднебесной

За миг любви приму я смерть.

Чтоб кто-то мог в каморке тесной

Весь год трудиться и гудеть.

1984

ПУЛЬС ПРИРОДЫ.

Заждались мы дождя.

По заморским пределам скитаясь,

Наконец, удостоил и нас

Он явленьем своим.

Я на дачу шагаю

Под старым зонтом, как китаец.

Почему бы на время

Себя не почувствовать им?

Бьются капли о зонтик

И в дачные наши именья,

По малиновым листьям

И шляпку поганки-гриба.

Я бы одой почтил

Все на свете дожди и биенья,

Если б в ребра мои

Слишком часто не била судьба.

Впрочем, кто же ответит,

Где меру она отсчитала?

В лист бумажный с машинки

Слетают и бьются слова.

Я пытаюсь понять,

Я пытаюсь почувствовать ДАО.

А оно не дается,

Природа его такова.

1989

А МЫ МОЛИЛИСЬ ЗА РОССИЮ

По глыбам льда, из-под которых

Катунь рождается на свет,

Мы поднимались молча в гору,

Светлей которой в мире нет.

Был день -- как лед,

Холодный, синий,

Серели тучи, как жнивье,

А мы молились за Россию,

За воскресение её.

Нам мнилось: час великий пробил,

Страна снимается с креста.

О, как стучалась в клетку ребер

Нахлынувшая красота!

Нам с ней хотелось сердцем слиться,

Взлететь по стенке ледника

И выше, к солнцу, по ресницам

Лучей, пробивших облака.

Но Голос вдруг раздался строгий,

Звучал он как бы изнутри:

-- Еще не выстроились сроки

Стране обещанной Зари.

Ступайте вниз, в свое безлюдье,

Вериги прежние влача.

Да негасимою пребудет

Зажженная в груди свеча!

1996

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВЕСНЫ

Земная жизнь промчалась, словно скорый.

Да будет мне позволено легко

В небесные отправиться просторы,

Но так, чтобы не слишком далеко

От сосен, чьи под снегом лапы гнутся

И серебрятся головы в мороз.

Я не могу однажды не вернуться

В суровый край, где вместе с ними рос.

Я много брал по праву и без права,

Потом платил, ликуя и скорбя,

И понял, наконец, что нет забавы

Печальнее, чем счастье для себя.

Я это знал в других веках и странах,

Но страшный век корежил жребий мой.

Поэтому в его сплошных туманах

Две трети жизни вел ненужный бой.

Пускай же на планете станет чище

С уходом неразумных. На веку

Я слишком мало помогал отчизне,

Быть может ей оттуда помогу.

С лиц, дорогих мне, утирая слезы

И навевая радостные сны...

В мой смертный час взгляните на березы:

Для них зима -- предчувствие весны.

1996

* *

Лечу! Кому такое не приснится?

Лечу все выше к облакам и в них...

Но пробужденья грубая десница

Бьет по крылам и сбрасывает вниз.

Знакомая дорога вспухла глиной,

Отталкивая сердце и глаза.

Дождливый день, безрадостный и длинный,

Как взлетная сереет полоса.

Уравновесим горестные чувства,

Освободим раздумья от слезы.

Нет в мире справедливее искусства,

Чем долгий поиск взлетной полосы.

Глоток воды, ломоть ржаного хлеба...

И мир опять восторгами храним,

Когда свое

Уходит дымом в небо,

А горнее

Становится своим.

1996

БЕЛУХА

Когда расстанусь с плотной оболочкой,

Когда в бесплотный устремлюсь полёт

В бездонно-фиолетовый, полночный,

Луной посеребрённый небосвод,

Налюбовавшись звёздными мирами,

Я возвращусь однажды на заре,

Как блудный сын в новозаветной драме,

К тебе, всеутоляющей Горе.

Берели Белой светлая излука,

Кок-коля Малого немолчный звон и зов.

Белуха, несравненная Белуха,

Ты для меня -- как первая любовь.

В душе моей впечатаны навеки

Снегов твоих целительный простор,

Лазурные улыбки аквилегий,

Зелёный мрамор кедров и озёр.

Я знаю, что и ты, как я, не вечна,

Когда-нибудь твои растают льды,

От всех твоих нарядов подвенечных

Останутся лишь светлые мечты.

Но никакой зигзаг судьбы случайный

Не разлучит нас с очагом Отца.

Живёт в нас ослепительная тайна,

Которой нет и не было конца.

1996

ДВА ВЕКА С ПУШКИНЫМ

Уверяют, что год девяносто девятый

нам всё переменит,

что поднимет Россию с колен,

только чуть подожди.

Улыбается Пушкин,

два века он наш современник,

он не верит тому,

что пророчат волхвы и вожди.

Улыбается Пушкин,

он знает, что счастье, как пряник

или куклу ребёнку,

никто не положит в наш дом.

Что пока мы сердца

не очистим от всяческой дряни,

будем вечно ходить

под своим или Божьим Судом.

Улыбается Пушкин,

химер не оставив для рабства

и свободу воспев

в первозданной её чистоте,

ту, к которой мы можем

лишь в духе и в тайне прорваться,

потому что иной

не бывает свободы нигде.

Улыбается Пушкин,

гармонии освобождения,

даже боги летят

на Любви ослепительный свет,

потому что Любовь,

как всемирный закон тяготенья,

управляет Вселенной,

и значит, пределов ей нет.

1999

ЛАДОНЬ

Открытая ладонь, тебе даны права

понять язык воды и что задумал воздух.

Касается тебя и солнце, и трава,

и запахи цветов, и шёпот мыслей звёздных.

Начертана в тебе судьбы грядущей нить

и знаки всех планет проявлены на коже.

Ты можешь всё сломать и снова сотворить

и быть ни на кого на свете не похожей.

Ещё тебе дано любимых обнимать,

им нежно гладить грудь, и волосы, и плечи...

и счастье потерять, и вновь его поймать,

и подпереть щеку в надежде новой встречи...

2004

***

Жара за тридцать. Клонит в сон.

Молчит, не требует поэта
к священной жертве Аполлон.

Ему видней.

Пройдёт и это.

В глазах моих немало снов

прошло за жизнь к поре осенней

от потрясения основ

до жажды новых потрясений.

И так случалось, что всегда

далёкий свет маячил смутно,

за вспышкой света шла беда,

и снова наступало утро.

Но не об этом нынче речь

мне странно, что порой вечерней

сумело сердце уберечь

неугасимое свеченье.

Точнее, тихое тепло

к земле, деревьям, людям, птицам,

и даже к злу, что отошло,

но может снова возвратиться.

И Аполлону ли, Христу

шепчу в сердечной сладкой трате:

- Пусть всё пройдёт,

невмоготу

лишиться только Благодати.

2006

***

Я знаю, что с души когда-то сброшу

любую кожу, ставшую душой.

Всему на свете зритель и прохожий,

в конце концов, я сам себе чужой.

С теченьем перемен неумолимых

бесследно исчезают все огни.

Но, Боже правый, пощади любимых,

пусть мы угаснем раньше, чем они.

Пускай наш мир текуч и переменчив,

бунтует плоть и негодует дух,

зреть не желают превращенье женщин

из роз и лилий в скомканных старух.

Хотя закон мы отменить не в силах

и реки в море вечности текут,

она нам не нужна без этих милых,

скользящих мимо ликов и минут

Но это мы,

а жизнь - всегда блаженство,

течёт сквозь пальцы, не веля грустить,

великолепным приглашая жестом

коснуться красоты и отпустить.

2001

ПОЖЕЛАНИЕ САМОМУ СЕБЕ

Понять, почувствовать, старея,

что ничего не сохранить,

что счастье жизни в растворенье

поверх любых её границ.

Что можно после смерти слиться,

с весенним, например, дождём,

с улыбкою переселиться

в любой, что подвернётся, дом.

Неважно сделаться ли лужей,

или серебряным ручьём.

Когда всему живому нужен,

сам не нуждаешься ни в чём.

И нагулявшись в разных стратах

земли, небес, иных светил

вдруг оценить сухой остаток,

который ты не растворил.

2000

БЫТЬ МОЖЕТ...

Пройдут века, твой прах источат черви,

в иную плоть войдёт душа-свеча...

И ты, быть может, раскопаешь череп,

тот, что сегодня носишь на плечах.

Ты всмотришься в глубокие овраги

пустых глазниц, в смешной оскал зубов,

и, может быть, припомнишь все зигзаги,

всю безысходность прошлых погребов.

Как мучился в исканиях незрячих,

как падал, как вставал, как падал вновь...

И, может быть, с улыбкою заплачешь

над чередой своих далёких снов.

И, озирая залитую светом

планету в золотые годы те,

привёт пошлёшь, быть может, всем поэтам,

не погасившим свечи в темноте.

2005

ДАЛЁКОЕ И БЛИЗКОЕ

В голове у меня

среди жёлто-зелёных сосёнок

протекает ручей,

он ленив, словно пленная рысь.

Но ведь где-то бежит

по холодным камням, как бесёнок,

и сверкает на солнце

весёлыми пятками брызг.

Это память меня

возвращает на горные тропы.

...По компьютерным клавишам

пленными пальцами бью,

всё пытаюсь вдохнуть

в чёрно-белые, строгие строфы

синь алтайских вершин,

и сердечную нежность свою.

Состязаться с природой -

привычное дело поэта

и, конечно, проигрывать

спор в безнадёжной борьбе.

О, ручьи!

О, Катунь!

О, Белуха!

Полцарства за это!

Но вторые полцарства -

оставлю стихам и себе.

2004

***

Пока архивные трудяги

не занялись моей судьбой,

я на пустом листке бумаги

сам повинюсь перед тобой.

Каким я стал -

спасибо Зверю

за длинные его клыки.

Я не всегда Тебе был верен

священным таинством строки.

В душе таланту было тесно,

а бесам всяческим - простор...

Ну что ж, поэзия - не тесто,

поэты праведные - вздор.

Когда вино играет слишком,

добавить спирт в себя велит.

Чем фрак темней - светлей манишка

и выше пушкинский цилиндр.

Поверх же всех рубах и фраков

дышала нежности свеча

к Тебе, измученная мраком,

к Тебе, укрытая в печаль,

моя Царевна-Несмеяна.

Лишь ты в изменчивой судьбе,

ты мне одна не изменяла.

И вздох последний мой -

Тебе.

2005

ВСТРЕЧА

Озябший под крещенским толстым льдом,

Он путь держал к соседке многоводной,

В её мечтая постучаться дом,

Такой же полутёмный и холодный.

Но застучала наверху пешня --

И крыша ледяная проломилась,

И вёдрами над прорубью звеня,

Над ним с улыбкой женщина склонилась.

Он замер на минуту в полынье,

Коснувшись глаз смеющихся несмело.

Покачиваясь в маленьком окне

О чем-то тихо женщина запела.

Кружился незатейливый мотив,

Пока не заскрипело коромысло

И не затихло, ведра подхватив.

И тишина над прорубью повисла.

Он не расслышал песни той слова.

Ручьи бегут, им торопиться надо.

Осталась лишь в проломе синева,

Как эхо прикоснувшегося взгляда.

Да след в снегу оставил быстрый шаг.

Озябшие порой крещенской тоже

Все женщины куда-нибудь спешат,

И в этом на ручьи они похожи.

2000

ЕЛЬ

Там, где январская дремлет метель,

в хвойных запутавшись иглах,

из-за ствола корабельного ель

в свитере снежном возникла.

Солнечный луч у высокой сосны

перехватив незаконно,

словно смычком на струне тишины

что-то играет знакомое.

Что-то забытое будит в груди

строгая зимняя пьеса.

Светловолосая, не уходи

в синие сумерки леса!

Эту мелодию ждал я давно

встретить на тропах закатных.

Чуть задержитесь в дорожном кино

неумолимые кадры!

Но за шлагбаумом крутит метель

снова свои серпантины.

Прячут от глаз уходящую ель

сосен гвардейские спины.

Прячется солнца недолгий каприз

в складках январского неба.

И исчезает маленький принц

в свитере белом из снега.

2000

НОЧЬ В НИЖНЕМ ЛАГЕРЕ

В допотопных чудовищ

упавшая ночь вырастает.

Обступили палатки,

поодаль бесчинствуют, но

к одному подойдешь --

и страшилище тотчас растает.

Повернёшься к другому --

мгновенно исчезнет оно.

Рядом что-то плеснуло,

неважно, лягушка ли, бес ли,

важно, чтобы по сердцу

круги не поплыли тревог.

Можно удить чертей

в этом дремлющем озере, если

улыбаясь глядеть

на дрожащий луны поплавок.

Говорят, в полнолуние правит нечистая сила

бал ночной при свечах

ежегодно на Лысой горе.

Я там не был, но это,

наверно, чертовски красиво --

чёрно-белые вихри

на звездно-лиловом ковре!

Каждый миг на планете

Проходит единственный праздник --

праздник смены сезонов,
желаний, вершин и дорог.

Мир прекрасен во всём,

Даже в тёмном своём безобразье,

Если ты убеждён,

Что повсюду господствует Бог.

2000

АРКАИМ

Речная рябь в седую даль гонима,

Залётным ветром взятая в полон.

Полынные просторы Аркаима,

Я дважды приходил вам на поклон.

И кожей чуял тонкие касанья

Поклонников Великого Огня.

Широкими арийскими глазами

Они глядели молча на меня.

-- Зачем пришёл?

Исполнишь ли законы

Хранить в душе святые пламена?

-- Ну что ж, не понаслышке мне знакомы

Оставленные вами письмена.

Барачный быт гипербореев древних

В мой детский мир тропинку проторил,

И бегство их из городов в деревни

Я в сорок первом тоже повторил.

Но вот огонь души... В дыму столетий

Он весь почти растрачен на металл.

Гнал рябь речную беспокойный ветер,

Скользили тени в облачную даль.

Их печь для плавки бронзы слишком зримо

Напомнила заветы старины.

Полынные просторы Аркаима,

Мы в общей связке веры и вины

------------------

Аркаим -- название древнего города на Урале, предполагаемой прародины зороастризма

2000

ПАМЯТЬ

Я силюсь что-то вспомнить, что - не знаю.

Тяжёлых мыслей обступила рать.

Но это "что-то" снова ускользает,

как будто мне его не нужно знать.

Я был волхвом, язычником, ессеем,

друидом, мусульманином, пока

судьба не занесла меня в Расею

на многие рожденья и века.

Который век ищу в её просторах

первоначальный замысел Христа.

Но самое надёжное, простое

одолевает мыслей суета.

Владыка дней, открой мне эту тайну -

любить весь мир и каждый атом в нём.

Проникнуть в суть Божественную дай мне.

И шепчет Бог на языке своём:

-Да, Я Владыка дней твоих и судеб,

но как ни величаешь ты меня,

Я - только Бог,

Я связан, как и люди,

цепями тьмы у адского огня.

Откроются тебе любые двери,

исчезнет тьма, что застит свет в окне,

когда в себе ты уничтожишь зверя,

а, значит, возвратишь свободу Мне.

2000

***

В молодые дни торопишь жадно

наслаждений резвого коня.

А под старость путник безлошадный

только руки греешь у огня.

Ничего они не удержали.

Потому в свой предзакатный час

повторяешь древние печали,

сказанные многими до нас.

Срок приходит - всё уходит в зиму,

словно флоксы в прошлогодний тлен

Остаётся лишь невыразимость

Божества в потоке перемен.

Как оно вселилось это чудо

в женщину, в цветок, в сиянье глаз?

И куда уходит из сосуда,

где свеча прекрасная зажглась?

Не дано нам ни поймать жар-птицу,

ни понять. И сколько ни грусти,

всё, чем вдох успеет насладиться,

с выдохом на волю отпусти.

Исподволь, свободно и случайно

в небесах кочуют облака,

а из сердца в сердце эта тайна -

женщины,

поэзии,

цветка.

2001

ВЕЧЕР

Он пока ещё дивно красив,

весь светящийся и величавый.

Но уже из болотных низин

выползают туманы-удавы.

И шуршат в камышовой тиши,

и ленивыми кольцами вьются.

И утиная стая спешит

опуститься в озёрное блюдце.

Он встречает доверчивых птиц

канонадой дуплетов бездушных.

После в дымке озёрной коптит

бездыханные, влажные тушки.

Уходящему солнцу вдогон

золотит по краям облака он,

попивая лиловый кагор

из хрустальных закатных бокалов.

Он волшебник, но что за резон

в его сполохах чудных и кратких?

Скоро спрячутся за горизонт

все его мимолётные краски.

Что он может ещё обещать

уцелевшим от выстрелов уткам?

Бесконечную жажду прощать

в этом мире обманном и жутком?

Или веру великую, что

непреклонны свободные ветры,

что за тёмным флажком на флагшток

Непременно поднимется светлый.

2004

МАСКА

Не жду уже козырной масти,

прикрыв зевком

желаний ком.

Но это всё подобье маски,

обманный плащ перед быком.

За красной тряпкой шевелятся

и боль, и гнев, и страсти гул...

Победных Господу реляций

увы, послать я не могу.

И всё-таки в житейском зное

оно срастается со мной

пускай пока что напускное

обличье истины иной,

безгрешной, сильной и прекрасной...

Я каждый день молюсь сильней,

молюсь под праведною маской,

чтоб сутью сделалась моей.

2006

***

Бедные поэты-графоманы,

кто сегодня слышит голос наш

в грохоте рекламного обмана,

посреди всеобщих распродаж?

Может быть, грядущий Генрих Шлиман,

в чью-нибудь уверовав строку,

разузнать захочет, как дошли мы

через суховеи к роднику.

Как с незащищёнными глазами

в пыльных бурях рыночных сахар

донесли божественный гекзаметр

через нескончаемый базар.

Раскопает нынешнюю Трою

и отыщет в розовом песке

мощи неизвестного героя

с шариковой ручкою в руке.

2002

КУВШИНКА

Как всплеск последний летнего тепла,

а может быть, как нежную ошибку,

судьба в мой пруд осенний занесла

случайно желтоглазую кувшинку.

Меня уже прихватывает лёд,

листва берёз в воде кружится палая,

заканчивают утки перелёт,

и вот она, как птица запоздалая.

Я камышами что-то ей шепчу,

зову на плёс, что издали синеет.

Она смеётся, наклонившись чуть:

-Я - выдумка твоя, я - Дульсинея.

-Но для чего тебе моя вода?

Зачем меня фантомами тревожить?

Что делать нам?

-Не знаю, никогда

об этом не задумывалась тоже.

Я глажу ей волной зелёный стан,

глазами провожаю птичью стаю,

грущу, что безнадёжно опоздал.

А, может быть, мы оба опоздали...

2006

ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕВЦЕ

Я в юности его однажды слушал

и горько каюсь, что не принимал

ни голоса, смутившего мне душу,

ни жестов рук, когда он их ломал,

как мне казалось, томно, по-кошачьи.

Иной эпохи маленький зверёк,

я вырос под рукою недрожащей,

что нас вела по лучшей из дорог.

А юнкера, мадам и негр лиловый,

ей подающий нежное манто,

в дороге этой, строгой и суровой

смотрелись как презренное не то.

Я позже разглядел в игре манерной

отважного пророка на коне

с мечом в руке.

И этот меч фанерный,

на вид смешной, ненужный, невоенный,

сердечность отвоёвывал стране.

Да так, что страшный вождь в расстрельном списке,

встречая отрицание своё,

вычёркивал фамилию "Вертинский":

-Пускай старик, как хочет, допоёт.

2006

ГРОЗА В ГОРАХ

Тучи ниже, темнее, упорней,

Ты же в горы отправился, к ним

в полной вере, что Промыслом горним

и направлен и свято храним.

Перед бурей бывает безмолвный

миг сомненья, куда ты полез.

Там весёлые лезвия молний

замахнулись на дремлющий лес.

И, конечно, отчаянно ахнут

в тёмно- синие кроны дерев.

О, как кедры торжественно пахнут,

небеса головой подперев!

А сверкающих шашек всё больше,

гуще грома густые басы.

Путь наверх продолжается.

Боже!

Как прекрасны раскаты грозы.

Где- то ель одряхлевшая треснет

или рухнет гнилая сосна.

Жизнь огромная тем интересней,

чем грозней и опасней она.

Спишь потом одиноко и сладко

на камнях среди вздыбленных круч

под чечётку дождя о палатку,

под ворчанье слабеющих туч.

2006

ТЕЛЕЦКОЕ ОЗЕРО

Есть в наших играх ещё не открытые козыри,

есть на земле не затоптанные родники,

есть среди гор сохранённое Господом озеро -

светлый кристалл в тёмно-синей оправе тайги.

Гонят волну плавники белокрылого катера,

гонит с волны восходящее солнце туман,

гонит Алтай все печали мои перекатные

от Артыбаша до дальней реки Чулышман.

Золото лиственниц на берегах осыпается,

золото солнца бликует на тёмной воде,

золото радости в сердце моём просыпается.

Как не поверить спасенью души в красоте!

Пусть эта радость пребудет на сердце в сохранности,

пусть это озеро смоет печали мои,

пусть эти горы меня возвратят к первозданности,

к светлым истокам забытой Господней любви.

2006

СТАРЫЙ КУЧЕР

Я в молодости так мечтал о славе!..

Гонялся за колёсами карет,

потом свои старания оставил.

И, слава Богу, что перегорел.

Теперь качаюсь в общих дилижансах,

страшусь езды горячей и дурной.

Пора уже в подушках отлежаться

футляру, что себя считает мной.

Но из карет ли, дилижансов, дрожек

душа куда-то рвётся всё равно.

Пока гуляют в старой бочке дрожжи,

не может успокоиться вино.

Старинный обожатель винной бочки,

я знаю - нет на свете ничего

печальней, чем пустые оболочки,

когда их покидает Божество.

Вот поднял кнут таинственный Возница,

и я шепчу душе своей:

-Держись!

вцепившись в сердце - в древнюю жар-птицу,

что переносит нас из жизни в жизнь.

2005

БЫТЬ МОЖЕТ...

Пройдут века, твой прах источат черви,

в иную плоть войдёт душа-свеча...

И ты, быть может, раскопаешь череп,

тот, что сегодня носишь на плечах.

Ты всмотришься в глубокие овраги

пустых глазниц, в смешной оскал зубов,

и, может быть, припомнишь все зигзаги,

всю безысходность прошлых погребов.

Как мучился в исканиях незрячих,

как падал, как вставал, как падал вновь...

И, может быть, с улыбкою заплачешь

над чередой своих далёких снов.

И, озирая залитую светом

планету в золотые годы те,

привёт пошлёшь, быть может, всем поэтам,

не погасившим свечи в темноте

2005

М.Б.

В каждом веке одно и то же:

время бьёт

по рукам, по ногам.

Мы взываем:

Дай крылья, о Боже, -

воспарить к безмятежным богам!

Невдомёк нам, что бродят веками

по коврам низкорослой травы,

между нами они, великаны,

среди них отдышавшийся вы.

Может быть, народились вы снова,

и сверкает ваш рыцарский щит,

защищая то самое Слово,

что не мокнет и не горит.

Как живого вас вижу и чувствую -

смех, безденежье, слёзы, монокль,

тех же карликов злое присутствие,

суету их у ваших ног.

Добрый день, Михаил Афанасьевич!

Рядом с вами и я горжусь,

что судьба не свалила навзничь.

Вы держались, и я держусь!

2003

СЫНУ СЕРГЕЮ

Пиши, мой сын, о чём придётся,

Прощая тьму и славя Свет,

Ведь по закону парадокса

К любому "да" найдётся "нет".

Пиши, на горести не тратясь,

И будешь прав, и прав всегда.

Тоска прилипчива, но радость

Не входит в сердце без труда.

Пиши, как плещется ондатра,

Пока не сшили воротник.

Земля, где всё с двойным стандартом,

Не стоит слишком грустных книг.

2005

***

Творя сей мир и днями, и ночами,

как Библия гласит,

на дню шестом

Господь мужчину сотворил вначале,

а женщину, венец трудов, - потом,

дав образ Свой для всякого поэта,

исчерпав в нём мечты Свои до дна.

Всё прочее - библейские наветы:

соблазн, грехопаденье, сатана.

Как может Божий образ стать лукавым?

Какие могут быть грехи в любви?

О, женщина! По золотым лекалам

творил Всевышний все черты твои

Из пены - стан, глаза - из горней сини,

характер - из весенних перемен,

всё остальное - из земли России,

когда она в апреле сбросит тлен.

И ты поэт, подобье Саваофа,

в своих стихах не забывай о том,

что если уж всему начало - слово,

в нём женщина сияет, как итог.

1990

ЗОЛОТОЙ ВЕК

И был январь, и падал с неба снег,

И становился на земле скрипучим.

И шёл по снегу новый человек,

И улыбался солнышку и тучам.

И был апрель, и падал с неба свет,

И становился изумрудным плюшем,

И в лужи превращался серый снег,

И человек, смеясь, шагал по лужам.

И был октябрь, и падал с неба дождь,

И вся земля испытывала вялость.

И под дождём бродил всё тот же бомж,

И вся ему природа улыбалась.

И вновь летел густой январский снег,

Неуловимый, словно ипотека.

И брёл полуодетый человек,

Веселый странник золотого века.

2006

КОВРЫ

(восточная легенда)

Зацвел кизил. Ручьи на горных склонах

Набрали силу, весело звеня.

Понадобилась новая попона

Для боевого царского коня.

Владенья государевы обшарив,

Заготовитель главный к трону свез

Кашмирских шалей буйные пожары,

Английских гобеленов лед и воск,

Шелка Пекина,

Бархаты Прованса,

Кошму из сопредельных с небом мест.

Царь созерцанью тканей предавался,

Угадывая в каждой божий перст.

Какую взять, куда коня направить?

Чью землю царским опалить тавром?

И вдруг в глаза невиданные травы,

Цветы и птицы

Брызнули ковром.

На том ковре за юной девой крался

Могучий фавн, пылая и дрожа.

И праздник незнакомых чудных красок

Манил, и ослеплял и раздражал.

- Откуда вещь, - спросил владыка хмуро.

Снабженец желтолицый и рябой,

Ногой ковер отодвигая сдуру,

Пролепетал:

- Содеяно рабой.

- Ковра не смей касаться, недостойный!

Ступай же прочь

И приведи ее.

И в грозном окружении конвойных

Перед царем арапка предстает.

Клинок очей

Столкнулся с теплой медью

Смиренных глаз

И мягче засиял.

И царь спросил:

- Скажи, где есть на свете

Страна солнцеподобная сия?

И странные в ответ услышал речи:

- Страна сия в душе моей живет.

Царь помолчал, окинул взглядом плечи,

И дрогнувшие ноги, и живот,

И нежный полуостров среди бедер.

Была раба не слишком молода,

Но божий дух,

Сокрытый в темной плоти,

Владыку звал желать и обладать.

И, как под осень щедрая долина

Ласкает очи золотом хлебов,

Невольница владыке подарили

Горячую арапскую любовь.

И царский гнев святой на иноверцев

Опочивальня спрятала в тиши.

И домогался царь

Смущенным сердцем

Познать страну сплетенной с ним души.

И зашуршали слухи-злободневки,

А воины роптали, не таясь,

Что их поход отложен ради девки,

Что их штандарты выброшены в грязь.

Премьер-министр в очередном отчете,

Кривя улыбкой кисло-сладкой рот,

Докладывал, что палка не в почете,

Что смутами прельщается народ.

И Главный Теоретик государства

Небесной карой блуду угрожал

И в проповедях пламенных кидался

На всех, кто топчет веру и Скрижаль.

Стучал в окно

Провинций дальних ветер,

Спала раба,

Лишь царь один без сна

Терзался, что не создано на свете

Достойнее работы, чем война.

Он знал:

Судьба монархов не жалеет,

Когда дела забыли для утех.

Всегда в огне рождается железо

И в битве добывается успех.

Все в мире этом - зубы или хлебы,

Так повелел от сотворенья бог.

И царь владеть Аравией хотел бы,

А сам арапкой овладеть не мог.

Измученный, с опухшими висками

Сливовый лик разглядывал, привстав,

Уста и руки царские искали

Потайные любовные места.

И губы мед струили, словно соты,

И вся раба в руках его вилась.

И плакал царь -

Неведомое что-то

Таилось в глубине янтарных глаз.

И день входил в монаршие покои,

И умброй кожи солнце излучал.

С улыбкой потаенной и покорной

Невольница заваривала чай.

Когда царю случалось рассердиться

Робела

И была рабой, пока

Не приходило время ей садиться

У ткацкого коврового станка.

Тогда и день ложился псом под окна,

Бездонность глаз

Пугала и влекла.

До вечера, сомнамбуле подобна,

Она ткала, ткала, ткала.

В зеленом льне паслись единороги,

Кентавр, смеясь, кого-то окликал,

И шерстяные аспидные боги

На синих возлежали облаках.

Все было в общем празднично, но ложно,

Как главный теоретик доглядел.

Творение же истинное должно

К царевой пользе наставлять людей.

Кому нужны лоскутные посулы?

Куда зовет ковровый этот бред?

На царский помутившийся рассудок

Арапка порчу навела и вред.

Т потому удачею забытый

Царь шепчет и во сне и наяву,

Что душу непокорную рабыня

Цветным вверяет ниткам -

Не ему.

Что в этом затянувшемся сраженье

Отпраздновать победу не дано.

И было взято все в соображенье

министрами

И было решено.

В тот день владыку увлекла гадалка,

Ему поход и славу предрекла.

Рабу же заарканила удавкой

И на конюшню стража сволокла.

Храпели кони царские,

Был точен

И ловок дюжий конюх,

Хоть и хром.

Меж двух оглобель

Хрустнул позвоночник

Арапки под пудовым сапогом.

Все остальное мало интересно,

Оно корней кизиловых улов.

И царский гнев,

И царские аресты,

И сколько было срублено голов.

И то, что царь, в конце концов, признался

В своих грехах,

И снова бодр и рьян

С весёлым войском в путь далекий снялся,

И вытоптал конем

Немало стран.

И завершая славную дорогу,

Под старость приказал в глухой степи

Построить храм неведомому богу

И этот храм коврами устелить.

Что из того?

Ковры давно истлели,

И храм песком засыпало уже ...

Так стоит ли ворочаться в постели,

Допустим, на девятом этаже?

Чтобы увидеть

На стене панельной

Бесплотную арапку и ковры

И красоту в сиянье беспредельном,

Что в каждом сердце

Дремлет до поры.

1982

Оставить комментарий © Copyright Ключников Юрий Михайлович (kluchnikov_lit@mail.ru) Размещен: 25/04/2007, изменен: 17/02/2009. 119k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: Жизнь человеческой души на фоне истории. Современность и прошлое. Вопросы бытия - и ответы на некотрые из них. Ирония, философия, нежность и размышления. И в заключение - маленькая поэма "Ковры" - восточная легенда о любви сурового властителя к красавице-ткачихе.

Ключников Юрий Михайлович : другие произведения.

Взгляд Дон-Кихота