Аннотация: Добавлено 13.10.2010. Обсуждается до 27.10.2010.
NIGHTFALL
1
Sigian
Ночь на изломе... Так холодно, сыро... Мрачный лес... Плотный туман... Тощие, редкие деревья, тенями выступающие из густой белесой пелены... Конское ржание... Далеко или близко?.. Слух этого уже не определяет...
Конь ступал осторожно, боязливо, из ноздрей валили клубы пара, звон сбруи разносился эхом на далекие расстояния. Всадник, укутавшись в темный плащ, склонил голову в треугольной шляпе к груди, дремал. В черном беззвездном небе висела крупная луна, тускло освещающая ночной лес, укрытый плотным туманом. Масляный фонарь, притороченный на держателе к передней луке седла и не способный пробиться сквозь плотную пелену, сиял мутным диском. Было достаточно прохладно, что вполне обычно для ночи в середине апреля. Но этот туман... было в нем что-то колдовское, что-то чуждое, сводящее животное с ума. Скакун всхрапнул, тряхнул головой, зазвенев сбруей, остановился, упершись ногами в землю. Ощерив желтые зубы, конь вдруг заржал и попятился. Изменившееся поведение обычно покладистой лошади привело всадника в чувство. Он заспанно оглянулся, натянул поводья, призывая животное к порядку, наклонился к шее, погладил ее и оглянулся снова, но уже осмысленно.
Хотя ничто не изменилось с того момента, как он задремал, тревога животного передалось и его хозяину. Скверные тут места, не лучшая о них ходит слава. Стоило дождаться утра, а не переться на ночь глядя. Всадник медленно поднял примощенный до того к седлу карабин дулом кверху, уперев приклад в бедро, тронул коня пятками. Животное послушалось, хоть и не сразу, двинулось с места и шло тяжело, подняв в испуге голову.
Холод и страх... Боль... страх... проносящиеся в тумане стволы деревьев. Ледяной ветер бьет в лицо. Бег, сумасшедший, дикий, бесконечный. Грохот сердца, боль в легких. Страх неестественный, страх уничтожающий. Крик...
Всадник резко осадил заржавшего коня, вскинул карабин и прицелился прямо перед собой, туда, откуда, как ему показалось, он слышал крик. Секунда, другая. Никто не вылетел ему на встречу. Карабинер опустил оружие вдоль ноги, не убрав пальца с курка, сдвинул шляпу на затылок, взял поводья в левую руку, немного свесился с седла и сплюнул на землю, покрытую редкой травой. Немного подождав, тронулся дальше, всматриваясь прищуренными глазами в туманную ночь.
Сознание пусто. Оно умерло, не справившись с напором необъяснимого, непередаваемого ужаса. Только одна команда: вперед. Ноги звенят от напряжения. Мышцы рвутся, не в силах поддерживать бешеный темп. Сердце колотится, и кажется, стук разносится эхом по ночному лесу. Впереди забрезжил мутный шар желтоватого света. Вырос чудовищный, огромный силуэт, скрытый белесой пеленой. Ужас пробуждается с новой силой, но ноги отказываются повиноваться.
Из тумана, не разбирая дороги, вылетела чья-то фигура и ударилась со всего размаха в грудь лошади. Животное от испуга встало на дыбы, чудом лишь не сбросив седока. Ржание разнеслось по лесу, и глухое эхо еще долго не могло успокоиться. А фигура рухнула спиной в гнилые прошлогодние листья и сырой мох, но не почувствовав боли, тонко, пронзительно закричала, попятилась, быстро перебирая руками и ногами.
Она была очень молода и почти совершенно нага. Жалкие обрывки рубахи едва прикрывали трясущуюся грудь. Девушка была вся в грязи, кое-где коркой запеклась кровь, длинные волосы спутались, свисали сосульками. Кровь сочилась из разбитого при столкновении с лошадью носа и стекала на подбородок, а в глазах не осталось ни единого проблеска разума.
Неожиданное появление бегуньи нагнало страху и на всадника, но он удержал его в узде, как и свою лошадь.
- Ты кто такая? - сурово спросил он отползающую незнакомку. Но та лишь стонала, то и дело срывалась на короткий крик, вновь скрываясь в тумане.
Больная, видать, - подумалось всаднику. Он плюнул, спрыгнул с лошади, но карабина из рук не выпустил. Накинув поводья на сук, он стал медленно подходить к перепуганной, ничего не соображающей женщине.
- Не бойся, - смягчившимся голосом говорил он. - Я тебя не трону.
Та как будто не слышала. Ползла, пока не уперлась в старую, скорчившуюся березу. Решив, что оказалась в ловушке, она обхватила ствол руками, прижалась к нему, как младенец жмется к матери, подобрала ноги и вскрикнула, глядя на приближающегося всадника с ужасом.
- Да успокойся же ты, дуреха, - теряя самообладание, сказал он. - Я хочу тебе помочь!
Девушка всхлипнула, взглянула на него исподлобья как-то по-волчьи, затихла, заметно вздрагивая. Наездник опустился на корточки в шаге от нее, протянул к ней руку. Коснулся ее левого плеча, на котором виднелся странный замысловатый узор татуировки. Девушка напряглась и вдруг завизжала, слепо отмахиваясь руками, кубарем откатилась в сторону. От неожиданности всадник сам сел на землю, выругался. А сумасшедшая девица проползла на карачках несколько саженей, попыталась встать, но зацепилась ногой за корни дерева, перевернулась на спину и вновь поползла, суча ногами, плача и завывая.
- Н-не делай мне больно... пожалуйста, - жалобно застонала она. Из глаз по грязным щекам обильно текли слезы. - Умоляю! Не надо!..
Ее рука вдруг поехала по скользким сырым листьям, девушка вскрикнула и рухнула на землю. Послышался глухой удар, безумная сдавленно ахнула и замерла.
- Ну, холера, - прошипел всадник, спешно приближаясь к ней. Склонился. От нее сильно пахло потом, грязью, мочой и кровью. От влажной кожи исходил жар. Голова безумицы лежала на плоском камне. Всадник выругался еще раз. Убрав с ее шеи волосы, он к собственному удивлению нащупал слабо бьющуюся жилку. Жива.
Ей было не больше двадцати пяти. Узколицая, скуластая, поджарая, узкобедрая, с маленькими заостренными грудями с очень крупными ареолами вокруг острых, как у волчицы, сосков. Всадник не назвал бы ее красавицей при всем своем желании, особенно теперь, покрытую жирной грязью, кровью и ссадинами с ног до растрепанной головы.
- Откуда ж ты взялась? - спрашивал он сам себя, снимая плащ и расстилая его по земле. - Неужто правду говорят про здешние леса? Тогда какой зверь тебя преследует? Или ты бежала от какого-нибудь психопата? А может, ты просто дурочка и любишь носиться голой по лесам?
Всадник, аккуратно поддерживая голову, уложил бесчувственную девушку на плащ.
- Да нет, на дуру ты не похожа, - сказал он себе. - Ты напугана до одури, выходит, за тобой и впрямь кто-то гнался. А коль так, не нарвусь я часом на твоих преследователей?
Путник встал, сжимая в руках карабин. Огляделся, затем пошел на сияющий в тумане мутный диск масляного фонаря. Через минуту он подвел за уздечку фыркающую лошадь к лежащей девушке. Та в сознание приходить не собиралась. Всадник поднял ее на руки, кое-как усадил верхом на коня, а потом, поддерживая ее, сам сел в седло. Бесчувственная девица привалилась к нему, обдавая своим ароматом несвежести, отчего всадник поморщился и подумал, что теперь вовек не отстирает плащ, стоивший ему два приштонских куронндора.
- Ну что ж, красотка, - он обнял ее за талию левой рукой, в которой держал поводья, в правой - по-прежнему сжимал карабин. - Попробуем выбраться отсюда хотя бы к рассвету.
***
- Единый милость дающий! - воскликнул стражник, приоткрыв смотровое оконце в двери ворот Позднанска. - Что стряслось? На вас напал Зверь?
- Нет, - ответил всадник, поддерживающий привалившуюся к нему бесчувственную девушку в кожаном плаще. Говорил он по-имперски с едва уловимым акцентом, но все же гладко и чисто. - Я встретил ее в лесу, чуть западнее отсюда. Часом не ваша? Не из города?
- Почем мне знать? - хмыкнул солдат. - В городе народу тьма, всех в лицо разве можно знать? А выглядит девка скверно... Кабы не померла.
- Не должна, если ее лекарь осмотрит. Пропусти, начальник.
- Не могу, - стражник за дверью харкнул на землю, но явно польщенный тем, что его возвели в начальники. - У-первых, в такой час вы лекарей не добудитесь. А у-вторых, ворота до рассвета все равно закрыты. Комендантский час. Мы тута на особом положении по приказу бурмистра.
- А что стряслось? Война, что ли?
- Типун тебе на язык, сударь! - поплевал через плечо невидимый стражник. - Накаркаешь еще! Нету войны и даст Бог еще сто лет не будет. Другая у нас тут беда, - он понизил голос до шепота. - Зверь в округе зверствует и непотребства творит.
- Что еще за Зверь? - нахмурился всадник.
- Как? - удивленно протянул стражник, явно оценивая боевой вид путешественника. - А вы, сударь, не слыхали, что ль?
- Я проездом в ваших краях.
- Да об этом уж года три вся Империя говорит! - возмутился стражник.
- К сожалению, я в Империи не был четыре.
- Хм, - у стража явно возникли подозрения, и он начал размышлять вслух: - По виду вроде как менншин, а в Империи, значит, четыре года не был, да еще и ночью в ворота ломится...
- Я - сигиец, - представился всадник, и сомнения стражника развеялись. А что взять с сигийца?
- Ну... в общем Зверь у нас тут завелся, - пояснил страж. - Третий год уже округу тиранит...
- Может, служивый, ты мне потом свою историю расскажешь? Не май месяц на дворе. Да и девица того гляди помрет. Не хочу плащ выбрасывать.
- Сказано ж те: нельзя ночью в город, приказ такой, - разозлился караульный. - Рассвета жди.
- И где, по-твоему? Прямо тут, на мосту?
- Где хочешь, - солдат снова сплюнул. - Но я бы на твоем месте отправился в "Драконий хвост". Это лучший в предместьях кабак, его старик Гриня со своими дочками держит. Мы там с ребятами после смены... хех, пивком балуемся, Гриня почти не разбавляет. Ну, и с Марилькой любезничаем, коль у нее настроение есть, - добавил стражник, хихикая. - Кабак тут, неподалеку. Да ты мимо проезжал, зую даю.
- А меня внутрь пустят? Ввиду особого-то положения?
- Не знаю, - солдат харкнул. - Как стучаться будешь.
***
Когда постучали в дверь, Гриня крепко спал. Сон смешался с явью, и ему вдруг приснилось, что двое здоровых детин держат его за руки, а третий - колотит большой дубиной в грудь и от всей широкой души за то, что когда-то в молодости нынешний трактирщик затащил одну упрямую девицу на сеновал. От этого Гриня и проснулся, подскочив, как сумасшедший, и судорожно ощупывая себя. И лишь спустя секунды он наконец-то понял, что кто-то ломится в двери его таверны.
Облегченно вздохнув, он тут же по привычке начал ворчать и уже хотел, высунувшись в окно, послать ночного дебошира, но тот был очень настойчив и нетерпелив, колотил так, что страшно делалось. В голове старого трактирщика промелькнула мысль: уж не Зверь ли бьется в двери? Хотя скотина никогда еще не забредала так близко к Позднанску, и жители предместий спали относительно спокойно... но чем черт-то не шутит?
Гриня встал, зажег свечу. Взял ее в левую руку, поправил спальный колпак, достал из ящика заряженный пистолет, купленный когда-то еще отцом за большие деньги. Потом спустился вниз, подошел к двери, в которую до сих пор колотили и униматься не собирались.
Гриня припал к холодному дереву двери, приоткрыл смотровое оконце, выглянул, вставая на цыпочки.
Перед входом в "Драконий коготь" стоял высокий человек в треугольной шляпе и черной кожаной куртке, которую наискось пересекала широкая портупея, в петлях на груди которой крепились пара пистолетов. Лицо со шрамом, рассекающим бровью над правым глазом и щеку под ним, было довольно молодым, небритым и не слишком приятным. Во всяком случае Грине оно не понравилось. На руках незнакомец держал закутанную в плащ бесчувственную девушку.
- Кто таков? Чего надобно?
- Переночевать хочу, - коротко отозвался тот.
- Закрыты мы. Утра дождись.
- У вас в городе все сговорились, что ли? - проворчал незнакомец. - Там не пускают, тут не пускают. Не удивительно, что про ваши места такая скверная молва ходит. Тут кто хочешь озвереет.
Гриня нахмурился. Голос незнакомца со странным акцентом ему тоже не нравился. Слишком много яда.
- Деньги есть? - спросил он.
- А без денег нынче не пускают?
- Не пущают, - сердито повторил Гриня. - Потому что все нормальные люди в дверь стучатся днем, а не посреди ночи. Ну так есть, нету?
- Есть.
- А ну, покажи.
- Интересно, чем? - едко усмехнулся чужак, и Гриня прикусил губу от собственной дурости.
Он вздохнул, крякнул, поставил свечу на ближайший стол, но с пистолетом расставаться все же не решился - годы, прожитые в предместье, давали о себе знать. Медленно распахнул дверь, отошел назад, целясь в незнакомца из пистолета. Тот никак не отреагировал на оружие, внес девицу, встал посреди залы.
- Ты будешь стоять или все же поможешь?
- Ишь ты, раскомандовался! - фыркнул Гриня. - Спасибо скажи, что я тебя вообще впустил.
- Спасибо я тебе скажу, когда ты нагреешь воды и накормишь меня, - серьезно сказал чужак. - Так что поторопись. Это лучшим образом скажется на твоем благосостоянии.
***
Незнакомец не обманул: расторопность Грини была вознаграждена в золотом эквиваленте. Местные скупы, расплачиваются в лучшем случае серебром, постоянно суют латунь вместо золота, все время норовят обсчитать и трясутся над каждым грошем. А тут целый тар. Настоящий. По такому случаю Гриня даже растолкал Ленку, свою старшую дочку, и велел ей обмыть госпожу, размещенную в только что снятой комнате, а сам разжег плиту и камин, пока няха Марилька, младшенькая, непутевая, но сносно стряпающая, вся в покойную мамашу, одним словом, раскроет свои зенки и прикроет срам. Незнакомец же уселся на свободный стол неподалеку от трактирной стойки, разложив перед собой весь своей немалый оружейный арсенал, и принялся дожидаться обещанного позднего ужина или раннего завтрака. Он молчал, не спеша попивал квас. Гриня к нему не лез.
Через полчаса спустилась Ленка.
- Я все сделала, как велели, сударь, - пропищала она своим тоненьким голоском, обращаясь к незнакомцу. - Ей стало лучше.
- Она пришла в себя? - он поднял на подошедшую девушку глаза.
- Нет, - покрутила головой Ленка, вытирая руки о фартук. - Но она как будто бы спит, порумянее стала. И дышит спокойно, легко.
- Спасибо тебе, красавица, - поблагодарил чужак, слегка улыбнувшись, и Ленка расцвела. Рыжеватая, курносая, с большущими серыми глазами, стройная и опрятная, она и впрямь была очень мила, но услыхать от здешних приятное слово - большая редкость. Пьяные солдаты и кметы снисходят только до "эй, девка, подь сюда", "пива мне, разиня" и шлепкам по заднице. А заезжие, если таковые объявляются, и того хуже... в дверях жмут и щупают.
- Никто, - глухо ответил чужак. - Я не знаю даже ее имени.
- А что стряслось? Зверь напал? - тревожно спросила дочка трактирщика.
- Не знаю, - с легким раздражением проговорил чужак. - Она выскочила из тумана, как полоумная. Судя по всему, бежала от кого-то.
- В наших краях бежать можно только от Зверя, - мрачно изрек Гриня из-за своей стойки, на которой умещались кружки, корзины и пара бочонков с пивом. - Но нужно быть полным идиотом, чтобы отправиться в лес, да еще и ночью. Как тебя-то самого угораздило там оказаться?
- Заблудился, - признался чужак, вертя кружку в руках. - Я... - он замялся, - возвращался домой. Издалека. В Ангерране мне советовали заночевать, но я не послушался, решил сэкономить время и угодил в туман, сбился с дороги, столкнулся с ней, - он неопределенно кивнул головой, подразумевая незнакомку. - А потом случайно вывернул на опушку, откуда увидел огни и башни вашего города. Не в каждом месте могут похвастать таким обилием света, должен сказать. Если бы не это, наверно, я бы все еще нарезал круги по лесу.
- Твоя правда, господин, - усмехнулся Гриня в бороду. - Наш бурмистр на фонари не скупится. Даже приказ издал, чтоб все позднанчане фонари у окон вывешивали. Мол, так надежнее. И от лиха бережет.
- А мне кажется, это Господь направил вас за ваше благое дело, - улыбаясь, промурлыкала Ленка, налегая на стол и выпячивая свой задок. - У вас очень доброе сердце, господин. Спасти совсем чужого вам человека, которому вы даже имени не знаете...
- Ленка, - сердито окликнул ее Гриня. - Чем разглагольствовать, лучше сестре помоги.
Девчонка резко выпрямилась, развернулась и чеканным шагом, метая из глаз молнии, капризно морщась, проследовала в кухню, походя показав отцу язык. Бабы! Все одно у них на уме. Как завидят более или менее прилично одетого да еще и с кошельком мужика, так сразу всю свою скромность забывают.
Незнакомец коротко улыбнулся и снова уставился в кружку.
В плите трещал огонь. Дочки тихо переговаривались, хихикали, гремели кастрюлями и котелками. Растопленный камин грел и освещал остывший за ночь зал. Чужак сидел молча, отсветы пламени свечи играли тенями на его серьезном лице. За окнами тоскливо взвыла собака.
- А что это за Зверь, о котором за неполный час я слышал по меньшей мере дважды? - вдруг спросил незнакомец.
- А ты, господин, не знаешь, как будто бы, - буркнул Гриня. - Не ради же удовольствия ты в Позднанск приперся. Судя по тому, как ты выглядишь, можно решить, будто ты маленькую войнушку выиграть собрался, - сказал он, критически оценивая арсенал чужака: кинжал, пару грозного вида длинноствольных пистолетов, карабин, приставленный к столу, меч с узким клинком и крестообразной гардой. Так же были при ночном госте поясная сумка, в которой что-то стеклянно гремело, кожаные кошельки, в которых что-то звенело, но явно не деньги, каменья на цепочках, выбивающиеся из-под рубашки, и много чего, скрытого от посторонних глаз в увесистом вещевом мешке, что лежал у ног незнакомца. Ведьмак аль какой еще чернокнижник, - решил про себя Гриня, но вслух не сказал. Знака Гильдии он при чужаке не видел, неровен час беглым окажется. Хотя Грине было все равно. Покуда чужак платит, пускай он хоть самим дьяволом будет. Но внимания заострять на этом не следует. Мало ли что? Чародеи эти капризные до безобразия, вдруг в лягушку превратит. Если не назвался, стало быть, так надо.
- Нынче к нам не всякий отваживается ехать, а с оружием только бандиты да егеря ходят, - продолжил трактирщик свою теорию. - На бандита ты не очень похож. Стало быть, получается, ты егерь.
Незнакомец криво ухмыльнулся:
- Ну... в принципе меня можно назвать охотником. Только я к егерскому цеху отношения не имею. Я сам по себе.
- Вольный ты или нет, а все едино прилетел сюда, заслышав про семьсот марок награды.
Глаза незнакомца алчно вспыхнули.
- Семьсот, говоришь? Ха! - он ухмыльнулся краем рта. - Может, и не так уж плох туман этот, что привел меня к Позднанску?
- Может, и не плох, - проговорил Гриня, зевая. - Может, ты заработаешь тут денег, а может, сложишь свою буйную голову. Не первый ты у нас, господин. Были тут всякие, да толку-то с них... Зверь как бесчинствовал, так и бесчинствует.
- Я - не всякие.
- Ну да, кудесники к нам еще не заглядывали...
Гриня осекся, мысленно помянул черта. Чужак прищурился. Его глаза необычного серо-стального цвета нехорошо блеснули.
- С чего ты взял, что я кудесник?
- Ну... кхм... господин.... Я... - занервничал Гриня. - Похож ты очень на колдуна, вот я и решил... Но я никому не скажу, честно! Только не высасывайте мозги! И не превращайте в жабу!
Незнакомец рассмеялся:
- Успокойся. Мне твои мозги без надобности. Да и в жабу я тебя превратить не могу. Я - не чародей. Я охотник. Имею дело с нечистью, занимаюсь специальными заказами. И... тяжелыми случаями.
- Вроде нашего Зверя? - Гриню немного отпустила дрожь.
- Возможно, - пожал плечами незнакомец, отхлебнув кваса. - Говорю же, я ничего о нем не слышал. Мне известно, что в позднанских лесах опасно, об этом еще в Ангерране довелось узнать, но и только. Да и не особо я интересовался. Зря, как теперь думаю.
- Это не беда, господин. Я могу рассказать, если захотите.
Чужак задумался на какое-то мгновение, вздохнул.
- Что там с завтраком... или ужином?
- Да почти готово, - заглянув в кухню, пришел к выводу Гриня. - Сейчас подадут.
- Самое время, - незнакомец размял пальцы, хрустя суставами. - Под хорошую историю пища лучше усваивается.
- История моя будет отнюдь не хорошей, - хмыкнул трактирщик. - Как бы тебя, господин, не вывернуло ненароком.
- Не переживай, - небрежно отмахнулся чужак. - У меня крепкий желудок. К тому же не думаю, что твоя дочь так уж скверно готовит.
- Твоя воля, господин. Марилька! - окликнул Гриня дочку. - Готово? Ну так шевелись, няха, не заставляй ждать господина... - он взглянул на гостя, ожидая от него слова. - Господина... А как величать-то тебя?
Чужак помедлил, явно не желая называться. Трактирщик решил уже, что так и не услышит имени.
- Райнхард, - все же представился тот.
- Райнхард? - удивился Гриня. - А по говору вроде бы сигиец... да и физиономия у тебя, сударь...
- Совсем недавно меня считали менншином, - усмехнулся постоялец.
- Ну, - пожал плечами трактирщик, сочтя его усмешку поводом не копаться в дальнейшей его биографии, - стало быть, так оно и есть.
Появилась Марилька с подносом в руках, прошла мимо, привычно повиливая задом, расставила на столе перед гостем миски и тарелки с горячим и удалилась, так же нагло виляя задницей. Ну вся в мамашу. Такая же вертихвостка. Того и гляди, принесет в подоле. А ведь девке всего-то семнадцать годков.
- Ну, - Райнхард, держа в руке ломоть хлеба, оторвал трактирщика от раздумий. - Рассказывай.
2
The Beast of Men
А началось это, господин, года три тому, в июне месяце. Да, аккурат тогда старый граф, Рейнальд из Плиссерчевых, слег в могилу. Вообще-то, мужиком он крепким был, всю жизнь в седле, по бабам да на охоте, ни разу его больным не видели, а тут вдруг - удар, как людишки молвили, и суд Божий. Они все такие, кстати, графья-то. С тех пор, как власть кесарева здесь утвердилась и пошел род нынешних графьев Бартигских, ни один из них своей смертью не умер. Одних войны косили, других - заговоры, третьих - болезни. А так, чтоб тихо, мирно да в постели - не было еще такого. Хотя на короткий век Плиссерчевы пожаловаться не могли. Рейнальд-то, почитай, до девяноста лет без малого дожил, прадед его - на восьмидесятом годке из-за юбки чьей-то на дуэли биться удумал и получил мечом под ребро от какого-то молодчика-дворянчика, а дед нынешнего, то бишь Германа Плиссерчева, дня до столетия не дожил - на лошади разбился.
Что? Болтовню не привечаете? По существу? Понимаю, господин мой хороший, понимаю.
Стало быть, как сказал уже, в июне месяце в деревеньке Блаутайш случилось несчастье: на пастушку близ деревни напал хищник, но благодаря Господу, а еще быкам из стада спаслась она. Быки-то, почуяв опасность, рога показали да отогнали зверя. Сам не видел, но говорили, что когда пастушка вернулась в Блаутайш, у нее было вырвано полщеки, серьезно поранены руки и ноги, а на теле остались глубокие борозды от когтей. Говорили еще, что она поседела в один миг и до сих пор бормочет одно и то же: "Чудовище, это было чудовище". Но у страха, как известно, зенки-то велики. Тогда так и порешили: условились, что волк, аль какой другой хищник напал на бедняжку, и стали забывать.
Не впервой. Места в Полажони испокон веку тревожные. Пока власть кесарева не утвердилась, частенько тут бунты устраивали да в войнушки игрались, последняя, как деды сказывают, лет двести назад была. Еретиков тогда били. Много крови утекло. Много страху и горя натерпелись. Да и нечисть всякая житья не давала исправно: стрыги, упыри и русалки, кикиморы, болотники, шишиги, навьи да лешие с вонперами, но тех, других и третьих уж лет сто как церковь, инквизиция с рыцарями орденов повывели. Хотя и нынче нет-нет да пропадет кметский младенец, уйдет лесоруб и сгинет аль охотник на тропах заплутает и не вернется. В деревеньке-то жизнь не сахарная, да и у нас, в Позднанске, не лучше. Творится иногда что-то неладное, странное, страшное, но редко, так что никто толком и не смотрит на это. В любом краю земли есть место чертовщине, правда ведь, господин?
Забылось, говорю, быстро. Но месяца не прошло, как вспомнилось, и у нас у всех поджилки затряслись.
В июле кметы из Лугович наткнулись на девочку... на то, что от нее осталось. У нее была оторвана голова с выеденным лицом и откушенным языком, а тело распорото и все потроха вокруг валялись!
К августу нашлись еще двое детей, за сентябрь - матери пролили слезы по троим, а к октябрю Зверь загрыз уже одиннадцать человек! И не только детей. В том же сентябре наглая бестия объявилась посреди Лугович и напала на кметку, разодрав ей лицо.
В конце октября месяца, в день, кажется, двадцать пятый двое браконьеров, промышлявших в лознинских лесах, наткнулись на зверя, которого они сперва приняли за волка. Он выскочил шагах в десяти от них. Охотные не растерялись, пальнули. Выстрел уложил тварь на землю, но она тут же вскочила и получила еще одну пулю, но... снова встала, господин, и убегла в лес. Охотники по следам его кровавым шли, но так и не сыскали ничего, кроме обглоданного мертвеца, убитого накануне.
Видать, охотные все ж крепко зверине всыпали. Затихло в наших краях. Первое время все еще боялись, что наткнемся на разодранного мертвеца, матери детей от юбки не отпускали. Но месяц прошел - ничего. Жизнь стала налаживаться, горести - забываться. И вдруг, как гром среди ясного неба, очередной мертвец! А вечером двадцать пятого ноября Зверя увидал Жимко из Буковника. Рассказывал, что с сыном в сарай шел коров кормить, когда заметил крадущуюся черную тень. Мужики они осторожные, всегда при себе ствол держали. Жимко и пальнул. Зверь как будто бы даже в ночи растворился... а потом возле Жимко оказался, встал во весь рост. Говорил, страх его такой взял, что чуть станы не измарал. Говорил, что увидел глаза Зверя. Глаза... человеческие! Если бы не сынуля, который не сплоховал и пальнул, порвал бы Зверь Жимко на ремни.
С того дня поползли по всей округе слухи, что завелся у нас оборотень. В Лозне, говорят, и отыскали, да... Что, спрашиваете? Как нашли? Ну, сударь, известно же: оборотни выворачиваются наизнанку. Ну, ежели он человек, то у него внутри волчья шкура и зверь сидит, а ежели он бестия - то внутри человек остается. Потому то днем он вспыльчив, как зверюга, а когда зверем становится - умен и хитер. Он себя тем и выдал, нахамив лознянке на базаре, когда та случайно задела его. Соседи сказали, что он всегда себя странно вел, ночами пропадал, один жил. Что? Почему смеетесь, сударь? Не верите?.. Ах, знаете, каким образом проверили? И правда, господин, порезали парня, а меха внутри не нашли. Да и от Зверя не помогло: он продолжал лютовать и к концу года уж двадцать семь человек задрал.
Но я, господин, говорю лишь то, что слышу, потому как самого-то Бог уберег, и бестия меня и дочек моих стороной обошла. А люди твердят, что это не обычный зверь. Немногие выжившие расписывали его похожим на волка, но огромными размерами, остроухим, с вытянутой мордой, покрытым шерстью. И клыки! Клыки, господин, из пасти торчат и каждый с мизинец. Ну, где вы видели такое? Ну, вы-то, может, и видели, а вот нам не доводилось. Ясное дело, оборотень почудился.
Люди в церковь потянулись, попам пули на освящение несли. Епископ позднанский Его Преосвященство Петр Шерер объявил, что Зверь этот - дьявол, ниспосланный нам за грехи, призвал людей к покаянию, даже ход пламенный устроил по деревням и лесным опушкам, где Зверя видели и где он лютовал.
Что, спрашиваете, власти делали? Да не сидели без дела, а как же. Когда бесчинства Зверя на резню стали смахивать, отрядили нам пятьдесят солдат, конных и пеших, из полка, что квартировал в Пельце. Гауптман Гейнрик Шнерцель, как и вы, господин, ни в каких оборотней не верил, сказал, что пусть Зверь будет хоть призраком, хоть посланником дьяволов, хоть самим дьяволом, а от дробины его ничто не спасет. Его уверенность заразила наших мужиков, они со всех сторон к нам сбежались. Ну, и епископ с бурмистром нашим не бездействовали. Награду объявили. Собрались дюжие и смелые, тоже в лес отправились. И все чего добились - отстреляли сотню волков, среди которых не нашлось ни одного похожего на Зверя.
Но в начале декабря охотников Шнерцеля сам Бог направил. Они окружили Зверя недалеко от развалин замка Божино. Двести человек его обложили, некуда зверине деться было, и оно первым пошло в атаку. Сказывали, что за несколько прыжков пронеслось по полю, ринулось на одного из охотников, и тут на него со всех сторон дробина полетела. Зверь падал, но вставал и вновь рвался вперед, а потом... ускользнул в сторону и скрылся в лесу.
После такого никому выжить не можно, я так думаю, если ты из плоти и крови, конечно. И охотники так думали, а потому отправились труп звериный искать. А на утро... утром нашли кмета из Полояниц с вырванным боком и съеденным лицом.
Зверь, видать, в отместку начал так лютовать, что люди из домов выйти боялись. Иной раз по три раза на дню, а под Ночь Возрождения - четырежды. В январе он поумерил пыл, нападал через день. По Божьей милости не всегда Зверю везло. Например, двенадцатого дня Бошко Лютель, мальчишка из Черемуши, и еще шестеро мальцов отбились от бестии, забросав его камнями и палками. Правда, он в тот день загрыз ребенка в Семутове, но весть дошла до самого кесаря и даже дальше: о Звере заговорили во всей Кесарии. Кесарь поставил Бошко в пример остальным и наградил его и его приятелей тридцатью марками каждого, а на февраль своим повелением назначил "последнюю охоту", на которую со всей Кесарии съехались две тысячи охотников и егерей. Нужно ли говорить, господин, что и в этот раз хитрая бестия ускользнула?
В общем, не справился Шнерцель со своим заданием. Кесарь повелел ему "фортификации сторожить" и нос свой в иные дела не совать.
И тогда к семнадцатому февраля приехал к нам... сам Жак Бертран де Пуртуа с сыном Батистом. Да-да, господин, не смотрите так на старика. Тот самый приштон Пуртуа, знаменитый на всю Фестландию охотник, который за свою жизнь перестрелял тысячу волков и прочей живности, среди которой был даже мантихор с драконом!
Приехал он со сворой натасканных гончих и сразу за дело взялся. Ходил по деревням, с людьми разговаривал, ползал по лесам и местам, где видели Зверя, подстрелил за пару месяцев десятка два волков, но только не Зверя. Чудище уходило даже от именитого приштона, жрало людей, плевало на все капканы и однажды обнаглело настолько, что напало на конного - гонца бурмистра. Правда, тому удалось отбиться, сесть в седло и ускакать.
Но к маю удача Зверю все же изменила: его вновь обложили сотня егерей и охотников да еще полсотни кметов. Всадили в него три освященные пули, но он вырвался из окружения и скрылся в мрачных полажонских чащах. Пуртуа на радостях объявил, что Зверю пришел конец, но и трех дней не прошло, как он, насмехаясь над приштоном и всеми нами, от Лозны до Позднанска двух человек загрыз.
К июлю к нам другой великий егермейстер пожаловал. Звали его Герхард Фитцхен. Должен ты, господин, о нем слыхать, зуб даю. Он хоть тоже не мальчик был, уж семьдесят годков тогда исполнилось, а по Кесарии лучшим стрелком слыл и сохранил и выправку, и острый глаз, и твердую руку.
Этот с первых дней в леса подался и за три месяца тысячу волков и даже каких-то тварей настрелял. А Зверю дела не было до нового врага. Он так осмелел, что загрыз старуху прямо в доме, когда та за прялкой сидела.
И вот еще что, господин: в тех местах, где Зверь особо лютовал, жил старик Ян Шапечек с двумя своими сыновьями, и его бестия ни разу не тронула. Людишки судачат, будто это старший сын натаскал Зверя на людей и выпустил его в чистое поле. Не на пустом месте слухи выросли: Туомаш долго странствовал, даже на Дикий Континент судьба его забросила. Мог же он оттуда привести какую-нибудь тварь?
Не мы одни так думали, господин. Пану Фитцхену, видать, такая же мысль в голову пришла, и он, не долго думая, упрятал всю семейку в яму. Правда, помогло это мало: Зверь не сильно печалился из-за потери хозяев и продолжал резвиться, прихватив уже полсотни душ.
К двадцатому числу сентября пан Фитцхен надумал покончить с чудищем раз и навсегда и устроил в этот день на него засаду у монастыря Святой Катажины. День был мрачный, холодный, дождливый. Несколько часов Фитцхен со своими людьми морозился, и вдруг Зверь вышел прямо на него! Пан Фитцхен зарядил свою гаковницу пулей и дробинами, сотворил пламенное знаменье и выстрелил. Дробь Зверю всю грудь подрала, а пуля вошла ему в глаз. Но живучая тварь и не подумала умирать, встала, поперла на пана Фитцхена. И тогда выстрелил другой охотник. Пуля была серебряной, матерью клянусь. И Зверь наконец-то упокоился.
Сперва никто не верил в свою удачу, но чудище и вправду было мертвым. Пан Фитцхен забрал тушу в Луговичи, где устроился на постой, созвал кметов и спасшихся от Зверя, которое подтвердили, что именно он и нападал на них. Тогда пан Герхард его нашим, позднанским, цирюльникам привез, чучело велел сделать. Я сам это страховидло видал, да... Такое, господин, что и во сне не приснится! Точь-в-точь, как я вам сказывал, только еще страшнее. Возили дьяволову гончую по деревням и селам да городам, чтоб показать, что Зверя нету больше и бояться нечего, а потом пан Фитцхен его кесарю увез показать. Говорят, наградил его кесарь аж тремя тысячами таровых марок и позволил в гербе иметь волчью голову.
Тогда мы все вздохнули спокойно. Зверь мертв, чего ж теперь бояться?
В декабре месяце мы поняли, чего. Зверь вернулся и снова начал грызть людей. Второго числа он напал на двух детей возле Малого Хутича, а десятого - на двух кметок у Шостониц. Четырнадцатого - на парня у Чесарни, а двадцать первого и двадцать третьего - еще мертвецов на его счету прибавилось.
И ведь что самое страшное, господин: Зверь всегда лишь на людей нападал. Даже если рядом скотина паслась, овцы с коровами, он всегда человека выбирал. В основном, женщин и детей. Один только раз, помню, еще в январе первого года бесчинств, он напал на трех мужиков, но те отогнали его вилами, и побаивался Зверь потом на компании лезть. Что же еще нам оставалось думать, кроме как, что его какой-то злодей натаскал? Неудивительно, что множились слухи, будто рядом со Зверем человека видели.
Воскресший дьявол всю следующую зиму и весну уже не так зверствовал. Видели его по три-четыре раза в месяц, но он дерзким стал до безобразия. Все чаще и чаще он ближе к домам подбирался, а в марте он почитай с порога утащил мальчика.
Но к лету Зверь вновь бесчинствовать стал и не успокаивался аж до ноября. Нет, господин, к нам больше не приезжали грозные охотники, известные на всю Кесарию. Так, залетные птенчики, ловкачи всякие да егеря западные. Ну и местные, конечно же. Они-то постоянно на Зверя охотились, но уж так, больше по привычке, чем по долгу.
Оттого-то и странно это, что бестия исчезла. Да, господин, не хмурьтесь. Зверь просто ушел, как в воду канул. Растворился в темени полажонских лесов и четыре месяца не объявлялся, до самого марта, когда загрыз мальчишку из Понажи.
И мы вновь забыли про спокойный сон.
***
- Вот так оно и есть, господин, - вздохнул Гриня. - Зверь, видать, решил отыграться да наверстать за четыре месяца упущенное. За один только неполный апрель он уже четырежды явился, а с твоей девицей - пять. В рубашке она родилась. Повезло ей, что ты рядом оказался, а то на одного вдовца или отца несчастного стало бы больше. Он и так уж больше сотни сожрал, полсотни покалечил, а сколькие из-за него в рассудке помутились, я уж и не берусь посчитать. Вон, взять хоть Линку из Селиц. Девчонка спаслась от Зверя, когда он напал на нее, но три дня на отшибе просидела. А когда нашли - она уже совсем дурная стала. И она такая не одна: другие умом тронулись от страха постоянного. В общем, господин, скверно тут. Хоть Позднанск-то Зверь обходит стороной, неровен час пресытится кметами, явится сюда. Они-то за стеной как у Единого за пазухой, а мы в предместьях?
За окном начинало светать. Лаяли собаки, на дальнем подворье изредка кукарекал петух.
- Так что ежели надумал, господин, остаться, готовься, что с распростертыми объятьями тебя тут никто не встретит, - добавил Гриня. - Приелись нам великие охотники, направо да налево обещания сыплющие. Люди уж не верят никому. А ежели денег попросишь авансом - быть тебе, панич, битым, как пить дать. Были у нас такие... хитрецы, которые деньги берут да сбегают потихоньку. Мужики их быстро кулаками уму-разуму научили.
- Я деньги вперед не беру, - негромко сказал Райнхард, сидевший в задумчивости опустив подбородок на подставленные руки. - И если уезжаю, то предварительно прощаюсь.
- Стал быть, не переубедил я тебя? - поднял жидкие пегие брови корчмарь. - Ну, воля твоя, сударь охотник. Вид у тебя боевой. Может, даст Бог, ты и впрямь пристрелишь Зверя. А нет, так можешь настрелять волков. Их шкуры у нас по семнадцать зильберов за штуку идут.
- Негусто, - с досадой покачал головой Райнхард.
- Да и волков осталось мало, - подлил масла трактирщик.
Повисло недолгое молчание. По-прежнему за окнами исходились лаем псы. Марилька сидела в кухне, клевала носом между кастрюль. Ленка отправилась к девице, что лежала без сознания. Гриня почесал живот.
- Ты, господин, где остановиться надумал? - как бы невзначай поинтересовался он.
- Пока что у тебя, хозяин, - ответил Райнхард. - Во-первых, я заплатил тебе за неделю вперед, а во-вторых, думаю, в городе мне жилье будет не по карману.
- Да уж, сударь, - поспешил согласиться корчмарь. - Тама такие журилы, что прости Господи. Обдерут, как липку, и роду твоего не спросят.
Глаза гостя хитро сверкнули, но он промолчал.
- Светает уже, - переменил он тему. - Пора наведаться в Позднанск. А потом... постарайся, чтобы на постели было чистое белье и побольше нагрей горячей воды. У меня был долгий путь. Хочу вымыться, отдохнуть и поспать... денек-другой. А там уж поглядим... на вашего Зверя.
- Не боишься, что он станет последним, что ты в жизни увидишь? - нахмурился Гриня.
- Не очень.
- Потому что ни слову моему не поверил? - мрачно догадался корчмарь.
- Отчасти.
Гриня обиженно фыркнул.
Прибежала Ленка.
- Господин... Сударь, - выпалила она.
- Что случилось, красавица?
- Там... госпожа ваша... ну... она...
- Что она?
- В себя пришла.
***
Первое что сделала девушка, когда Райнхард поднялся в комнату: натянула до самых глаз тонкое одеяло и забралась с ногами на подушку. Он примирительно поднял руки, остановился возле дверей, показывая, что не намерен предпринимать агрессивных действий. Напряженная до дрожи, девушка смотрела на него подозрительно, почти злобно, сопела, раздувая ноздри тонкого носа, в ее дыхании проскакивали тихие робкие стоны, предвещающие очередной приступ крика.
- Эй, эй, - как можно дружелюбнее сказал Райнхард. - Прежде чем кричать, пожалуйста, выслушай меня. Ты находишься в корчме, а не несешься по ночному лесу и за тобой больше никто не гонится. Здесь тебе бояться нечего и некого. Значит, и кричать тебе не нужно. Логично? Ты вообще понимаешь меня?
Девушка медленно, осторожно кивнула.
- Хорошо. Если бы тебе хотели причинить вред, то относились несколько иначе. Вряд ли бы тебе предоставили чистую постель, теплую комнату и покой, согласна?
Ее глаза бегло осмотрели окутанную полумраком комнату с единственной здесь кроватью. Девушка вздохнула, несколько расслабилась, приспустила одеяло до шеи, открывая узкое, скуластое очень бледное лицо с косой ссадиной на левой щеке и поджатыми чуть тонковатыми губами.
- Ну, убедилась? - вопросил Райнхард. - Я могу теперь пройти?
Она снова кивнула, но настороженности в ее взгляде нисколько не убавилось.
Райнхард тихо прошел по дощатому полу, стараясь не скрипеть половицами, встал в двух шагах от постели с незнакомкой.
- Как ты себя чувствуешь? - вежливо и мягко поинтересовался охотник.
Она неуверенно пожала плечами.
- Очень болит голова. И кружится. Немного, - голос у нее был хрипловатый.
- Тебе нужно что-нибудь? Ты голодна?
- Нет, спасибо, - робко сказала девушка. - Мне бы... воды. Очень хочется пить.
Райнхард подошел к столу, на котором стоял глиняный кувшин и неглубокая кружка. Плеснув в кружку воды, он поднес ее незнакомке. Та протянула руки, выпустив одеяло, плавно съехавшее к низу крепкого живота. Обнажились маленькие остренькие, стоячие грудки, но это нисколько незнакомку не смутило. Она приникла к схваченной обеими руками кружке губами и жадно выпила содержимое единым духом, слегка запрокинув голову.
Райнхард только вздохнул. Это были не самые роскошные прелести, которые ему довелось повидать за свою жизнь, но и от них он отвел глаза не очень охотно.
Напившись, незнакомка причмокнула, заглядывая на дно пустой кружки, вернула ее охотнику и улеглась, укрывшись одеялом.
- Кто на тебя напал? От кого ты бежала? От зверя или человека?
Незнакомка задрожала. Ее глаза широко распахнулись, она вскрикнула, снова залезая с ногами на подушку, прижала их к подбородку, обхватила руками, крепко зажмурилась.
- Зверь... человек... - простонала она, из глаз потекли слезы. - Не надо! Только не делай мне больно, пожалуйста! Умоляю! - заревела она, лихорадочно всхлипнула и вдруг потеряла сознание.
- Холера, - прошипел Райнхард.
***
Черная кошка осторожно спустилась по черепичной крыше на каменный карниз, охраняемый базальтовыми горгульями с ощеренными в жуткой усмешке мордами. Она шла неторопливо, старясь не обгонять всадника, едущего внизу, пустынной улицей Вязчиков. Перед ним сидела девушка в старом кожушке и сером кметском платье. Она безвольно покачивалась, то приваливаясь к всаднику, то сильно подаваясь к лошадиной шее, и если бы он не поддерживал ее, она наверняка бы свалилась под конские ноги.
Они въехали в Позднанск по Кесаревому мосту через Тысячелетние ворота. Вот-вот должно рассвести. В предутреннем воздухе глухим эхом отдавался размеренный цокот конских копыт по брусчатке. Было довольно прохладно, но безветренно. День обещался быть погожим, солнечным.
Всадник остановился возле дома известного в городе лекаря. Он повернулся в седле, поднял голову и присмотрелся. Кошка тоже остановилась возле базальтового стража. Потерлась головой о его холодное крыло, скользнула по нему боком, развернулась, повторила процедуру. Человек не мог ее видеть. Слишком далеко для человеческих глаз. Кошка заурчала, прыгнула на голову горгульи, легла на нее, свесив лапу, прикрыла глаза, черная морда выражала искреннее довольство.
Наездник поправил шляпу. Поддерживая девушку, слез с коня, аккуратно перенял ее на руки. Подошел к двери дома и постучал в дверь ногой. Кошка повела ухом, приоткрыла необычный для ее рода голубой глаз. Стук был слышен даже здесь, на карнизе дома напротив.
Он стучался долго, настойчиво. Наконец ему открыл дверь босой мужчина в смешном спальном колпаке, длинной белой рубашке и со свечой в подсвечнике в руке. С минуту они препирались. Потом дверь захлопнулась. Всадник не шелохнулся, продолжил стоять, держа неподвижную девушку на руках. Вдалеке послышалось неразборчивое, фальшивое пение фонарщика. На флюгер дома с карнизом уселся одинокий голубь.
Дверь дома лекаря снова открылась минут через десять. На пороге стоял тот же мужчина, но уже одетый. Он кивнул, позволяя всаднику пройти внутрь.
Когда наездник с девушкой исчез за закрывшейся следом за ним дверью, кошка легко спрыгнула с насиженного места на карниз, села мордой к фасаду, подобрав хвост, и принялась вылизывать свою пятерню.
Над крышами Позднанска поднималось солнце. Его красноватые лучи коснулись и заиграли в гранях бриллианта черной бархатки на изящной шее женщины в черном. Треугольное лицо обрамляло море черных вьющихся локонов. Карминовые от помады губы сложились в самодовольную улыбку. Женщина сидела на карнизе рядом с базальтовой горгульей, кокетливо закинув свешенные ноги одну на другую, по-кошачьи щуря нечеловечески синие глаза. С минуту посидев так, покачивая ножкой в элегантном мягком высоком сапожке, она подставила лицо лучам апрельского солнца, удовлетворенно вздохнула, а потом... легко соскользнула вниз.
***
Фома служил в Позднанске фонарщиком уже двадцать лет. И за двадцать лет трезвым его еще никто не видел. А все почему? Да потому что работа у него ответственная и нервная. Вот он нервы и успокаивал. Нервы и душевное равновесие ему были гораздо важнее собственной печени и желудка, а так же порицания со стороны соседей, духовника, слез жены и голодных глаз троих детей.
В то утро он как обычно заканчивал на улице Вязчиков свою смену и тушил ночные фонари. Как обычно он успокаивал себя пол-литрой отборного, дешевого самогона известной на весь Позднанск бабки Сивушны. Тогда-то и случилось то, что навсегда переменило его жизнь.
Он шел, напевая старую задушевную песню, мимо нотариальной конторы Штаусгехеров, когда вдруг в буквальном смысле с неба свалилась она. Она приземлилась в шаге от Фомы, мягко, на обе ноги. Черная, как сама ночь, красивая, как суккуб, в легкой черной накидке, напомнившей фонарщику крылья демоницы. Он так и застыл с раскрытым ртом, осекшись на полуслове, выронил недопитую бутылку, которая тут же разбилась о мостовую.
А она как-то по-дьявольски усмехнулась, сверкнула синими глазами, привлекла к себе нелепо перекошенное лицо фонарщика за подбородок и игриво куснула нижнюю губу широко раскрытого рта. Фома задрожал от страха и только каким-то чудом его удержали ослабевшие ноги.
А она, сверкая своими развратными зенками, тихо хихикнула и добавила:
- Не пей больше, дорогой мой. Это очень плохо.
Дальнейшего Фома не помнил. Его привели в чувство прохожие. Он подскочил с диким воплем, растолкал зевак и понесся очертя голову в ближайшую церковь, вытащил из исповедальни какую-то толстую горожанку в дурацком чепце и излил на исповедника все свои прегрешения. Он покаялся в том, что изменял жене вот уже десять лет и каждый раз с новой любовницей. Что обкрадывал бедняков, слепых и убогих. Что крал масло и спирт для фонарей. Что называл святую Марион распутной курвой. Что пил на утреннем молебне. Что брал церковные пожертвования. Что причащался вином вместе со знакомым монахом до состояния полного... одухотворения. Что, наконец, в далеком детстве случайно наделал в штаны в воскресную службу в церкви Иакова Чудотворца.
Потом, исполнив наложенную на него епитимью, Фома стал примерным отцом и семьянином, работником и пламенным ваарианнином. Он отрекся от сквернословия и блуда, вел жизнь праведную и честную, всегда готов был помочь ближнему своему, подавал нуждающимся, не пропускал ни одной воскресной службы и умер в возрасте шестидесяти восьми лет, окруженный взрослыми детьми и любимыми внуками, пережив жену на три года.