"... - Я знаю, что когда убиваешь, всякий раз это бывает по-другому, так же как всякий раз по-другому бывает впостели с каждой новой женщиной. Просто потом одних забываешь, а других нет. Опять же инекоторые из убитых и женщин не забывают тебя...".
М. Павич.
Около полудня прозвучал тот глухой, совершенно без отголоска в нежном июльском небе, не спугнувший ни резвящихся у старых кованых ворот детей, ни воркующих на булыжной мостовой голубей выстрел - выстрел с которого начался отсчёт для меня новой, до сих пор ни чем не обременённой жизни. Отсчёт жизни, которая может только присниться...
Как обычно, по понедельникам в это время, я сидел возле раскрытого окна моей мансарды. Вдыхал аромат почти отцветшего каштана, пил охлаждённый бразильский кофе и просматривал утреннюю прессу, которую изо дня в день, на мой третий, последний "нелёгкий" этаж, как его прозвали пенсионеры, приносил уже немолодой почтальон. И не то, чтобы он, со своей одышкой, любил бегать вверх-вниз по старым, кое-где прогнившим ступеням, нет - ему больше нравились чаевые, которые я неизменно оставлял на тумбочке в прихожей за его услугу.
Стоял прекрасный летний день, какой не редкость в нашем зелёном приморском городе. Как совершенны и гармоничны с городской атмосферой звуки, которые можно услышать сидя в кресле-качалке, в полдень у раскрытого окна!
Весёлый детский смех, скрип тяжёлых старинных ворот, щебет птиц, похлопывание оконных рам, звук скатывающегося по железным ступеням чёрного входа яблока, уроненного соседской девочкой. Мягкий ветерок балуется, шелестя страницами газет и журналов, лёгкое журчание бразильского кофе в горле. Где-то далеко-далеко, в гавани пыхтят и гудят сухогрузы и танкеры, а чуть ближе повизгивают клаксоны автомобилей и позвякивают сигналы трамваев. В общем, обычная полуденная жизнь - суета сует, как метко подметил один мудрец.
Глухой хлопок раздался неожиданно и внёс с собой странную дисгармонию в безмятежно исполняющуюся симфонию городских звуков.
Я, отложив на журнальный столик газеты, поправив свой домашний халат, с чашечкой кофе в руке вышел на обвитый вьюном балкон. Я осмотрелся. Всё как обычно, ничего, что могло бы привлечь к себе мой взгляд, я не нашёл. Я подумал, что у кого-то, наверное, проблемы с выхлопной трубой. Решив зайти в комнату и продолжить своё занятие, я двинулся в обратном направлении, и лишь подойдя к двери, еще раз взглянул вниз. Сквозь зелень роскошного каштана я увидел нечто, напоминающее силуэт женщины, облаченной в белое, лежащей на сером щербатом тротуаре. Я вглядывался, но под дуновением лёгкого ветра белые цветы каштана и его широкие, резные листья качались из стороны в сторону, тем самым не давая мне разглядеть, что же это белеет, там, внизу, на тротуаре. Я зашёл в комнату, сел в кресло-качалку, взял газету, и попробовал углубиться в новости спорта, последние городские сплетни или, просто в рекламу. Но тщетно - читать я не смог. Отбросив газету в сторону, я встал и решил сполна удовлетворить своё любопытство. Вниз, во двор, я пошёл прямо в шлёпанцах на босу ногу, в халате и с чашечкой, до сих пор не допитого, уже совсем остывшего чёрного кофе. "Шлёп-шлёп, шлёп-шлёп...", раздавалось позади меня на железных ступенях, как будто, почти наступая мне на пятки, за мной следовал какой-то невидимка.
Выйдя из парадного, я осмотрелся - нет ли в старом дворе-колодце кого-нибудь из соседей. Двор был пуст и не чист. Быстрыми шажками я пересёк двор и подошёл к подъезду, а оттуда к воротам, возле которых играли два маленьких мальчика. Увидев меня в таком виде, они постарались, как можно быстрей, ретироваться, моментально прекратили свою игру и побежали на другую сторону двора, мимо меня бежали с опущенными долу лицами. Я осторожно выглянул на улицу. Яркое солнце и голубое небо еле просачивались сквозь густую, шелестящую листву. Улица была пустынна и покоилась в прохладной тени. Метрах в пятидесяти от дома, за старым широким каштаном действительно что-то лёгкое, белое и прозрачное развевалось на ветру. Так как поблизости никого не было, я не побоялся выйти в домашнем виде за пределы ворот. Медленно, вымеряя каждый шаг, я приближался к каштану. Возле дерева, на зелённой клумбе лежала молодая девушка, лицом ниц, без каких-либо признаков жизни; и лишь забияка-ветер до сих пор играл её подвенечным платьем. Я огляделся - вокруг ни души; обратился к девушке:
- Девушка, вам плохо? Что с вами?
Никакого ответа не последовало. Я громче и настойчивей повторил свой вопрос. Результат
тот же. Я наклонился, взял её за плечо и перевернул на спину... Красота её лица, белизна кожи, перламутр зубов, бархатность губ и мёртвая пропасть глаз вскружили мне голову. Пряди шелковистых иссиня-чёрных волос были раскинуты на мягкой зелёной траве. Я стоял над ней, рукой придерживаясь за каштан, так как меня шатало от головокружения. Она смотрела на меня, вернее, её остановившиеся зрачки пронизывали своей глубиной и неживой холодностью меня насквозь. Я встал на колени. Её тонкая рука покоилась на юной груди. Я не понимал что происходит, но, почему-то, решил, проверить пульс. И лишь когда я взялся за нежное запястье и оторвал её ладонь от груди, лишь тогда я увидел на её груди небольшую темно-коричневую родинку, а рядом с ней, почти того же диаметра, небольшую ранку - отверстие не более нескольких миллиметров, из которой еле-еле просачивалась капелька крови. Я не стал проверять пульс, а вновь накрыл рану её ладонью.
Я не помню точно, о чём я думал в это время, но очнулся я от дикой боли в затылке. Сначала в затылке, а потом в суставах рук. Это сапог стража порядка прошёлся по моей голове, его же руки скручивали мои, надевая на них наручники. Странно, поначалу я не заметил, что вокруг нас собралась куча народу, машины с решётками на окнах, машины с красными крестами на лбах... Люди толпились в нескольких метрах от нас, что-то кричали, показывали на меня пальцами. Я же лежал, вжавшись лицом в измазанную кровью грудь молодой девушки - грудь трупа молодой девушки. Запах крови, и боль в суставах не давали мне полностью прийти в себя. Меня начало тошнить, вырвало. А люди кричали:
- Убийца! Расстрел ему! Подонок! И как таких земля носит?!
Я понимал, что попал в страшную переделку, роковую, можно сказать, ошибку, ситуацию, из которой будет нелегко выпутаться.
"Нелепость!", "Чушь!", "Бред!", "Сон!", "Кошмар!", и всякая брань бурным потоком неслась в моей голове, и я не в силах был остановить этот поток.
Я уже сидел в "Воронке", когда труп молодой девушки, в чёрном полиэтиленовом мешке положили в "Скорую помощь". На улице допрашивали свидетелей, нескольких людей, некоторые из которых были моими соседями по коммуналке. До меня еле слышно доносились их голоса: а звать его так-то, и занимается он тем-то, проживает там-то - и это всё обо мне, затем они упомянули что-то об убитой девушке, но что именно, я не расслышал.
Так в халате, в наручниках, но уже без шлёпанцев и чашки кофе меня привезли в центральную городскую тюрьму, и бросили в одиночной камере следственного изолятора.
Всю ночь я не спал - кто ж заснёт. Ходил взад-вперёд по камере, крутился, ёрзал на узких, грубых нарах, подпрыгивал, стараясь взглянуть в окно под потолком, стучал в железную дверь, требовал, чтоб меня немедленно освободили, требовал адвоката и чашку бразильского кофе. Лишь на рассвете мне удалось немного вздремнуть, сидя на полу возле двери.
Разбудил меня скрип засова. Пришёл конвойный. Меня провели в кабинет к следователю. Это была небольшая комната с решётчатым окном, стул и стол были привинчены к полу, в углу стояло мягкое кресло, а несгораемый сейф занимал собою, чуть ли не пол кабинета. Я стоял, скучал в негодовании.
Вскоре зашёл молодой человек в чёрном однобортном костюме, в белой накрахмаленной сорочке, его галстук был сер, как стены и потолки этого помещения. Он попросил конвойного выйти. Мы остались одни. Он сел на край стола, предложив мне присесть на стул. Я сел. Он пристально, но без каких-либо эмоций смотрел мне в глаза. Я смотрел на него. Он моргал, я моргал, но никто из нас не решился отвести взгляда. Так прошло минут пять. Он достал пачку сигарет из пиджачного кармана.
- Курите? - спросил он, протягивая мне сигарету.
- Нет! - твёрдо сказал я, и с просьбой во взгляде одичавших глаз продолжил, - Мне бы кофе.
- Хорошо, - сказал он, и вызвал конвойного, что-то шепнул ему на ухо и тот удалился.
- Я тоже не курю, но иногда так, ношу на всякий случай. Давайте знакомиться. Я ваш следователь, - сказал он, подойдя к сейфу.
Я представился коротко:
- Артур.
Следователь достал какие-то бумаги, сел в своё рабочее кресло и начал их листать. Просмотрев бумаги, он отложил их в сторону, и, с совершенно безразличным видом, сказал:
- Артур, зачем вы убили Анну? Ведь вы любили её, не так ли? Сегодня, если не ошибаюсь, должна была состояться ваша свадьба. Приглашённые, небось, до сих пор ничего не подозревают. Ей сколько было-то? Двадцать? Чуть больше? Она была топ-моделью, наверно, неплохо зарабатывала. Кажется, в прошлом году она выиграла конкурс "Мисс города". Да, она действительно красавица..., была. Все друзья восхищались вашей парой. Вы мастер спорта по стрельбе, прекрасный спортсмен, талантливый тренер. Она - ведущая модель города, прима так сказать, у неё свой театр моды, а это, нынче-то - о-го-го! Оба молоды, талантливы, красивы, не бедны, обожаемы поклонниками и болельщиками, любимы друзьями и знакомыми. Всё как в хорошем кино с "хеппи-энд", и вдруг на тебе! В день свадьбы стрелять с балкона по любимой невесте - абсурд. Ну что ж, посвятите меня в свою тайну. Итак, зачем вы убили свою невесту?, да, кстати, винтовку спортивного образца нашли на вашем балконе. Ну конечно уже сделали баллистическую экспертизу. И отпечатки пальцев, и царапины на пуле, и след от бойка, и траектория полёта этого маленького кусочка свинца, всё-всё сходится, точь-в-точь, как в аптеке. Так что быстрое признание полное раскаяние в содеянном могут вам спасти жизнь, конечно, если вы не хотите отправиться к вашей любимой.
Открылась дверь. В комнату вошёл конвоир с подносом, на котором стоял стакан чая в мельхиоровом подстаканнике и чашечка хорошо пахнущего кофе на золотисто-коричневом блюдце. Солдат поставил поднос на стол и беззвучно удалился.
- Ваш кофе, - сказал следователь, указывая на поднос, с которого он уже успел взять стакан с чаем, - Берите, берите. Это для вас. Я понимаю, что вам сейчас нелегко, но может это вас немного взбодрит, - сказал он, подвинув ко мне поднос.
Я взял кофе. На блюдце лежал кусочек сахара-рафинада и маленькая ложечка. Кусочек белоснежно-невинного сахара моментально растворился в черноте обжигающего кофе, словно вчерашний ясный полдень в сегодняшних зарешёченных предрассветных сумерках.
Следователь размешивал сахар в своём чае, постоянно задевая стакан. У меня промелькнула мысль, что это дурной тон, но я тут же осёкся, вспомнив, что я нахожусь не в том месте, где можно ожидать хорошего тона или, хотя бы, претендовать на то, что тебе поверят и будут с тобой искренни.
Он пил чай, я кофе. Мы оба молчали. Рассвет уже наверно перешёл в яркое солнечное утро, но здесь, в следовательской, из-за закрытых железных жалюзи и из-за тусклого света люминесцентной лампы, казалось, что сумерки поселились навсегда.
Допрос продолжился лишь через сутки. Снова на рассвете меня привели в туже комнату. Снова кофе, пролистывание бумаг и пристальный взгляд "Христа-спасителя" на свежевыбритом лице моего визави.
Он открыл папку, поудобней устроился в кресле, заложил ногу за ногу, выдержал паузу и сказал:
- Ну что ж, продолжим историю нашей..., гм-гм, простите, вашей любви. Итак: с Анной вы прожили три года. Вы познакомились на её выпускном вечере в школе. Один из ваших учеников был соучеником Анны, он вас и пригласил на вечер, он же вас и познакомил со своей школьной подругой. Дальше - встреча рассвета, затем - первые поцелуи на взморье, ну а после экзаменов она уже переехала к вам жить. Оформлять свои отношения вы не собирались. Вы человек современный, либеральный, без комплексов. Этому вы и учили влюбившуюся в вас Анну. Потом её провал на экзаменах в Медин, далее курсы манекенщиц и фотомоделей. Занятие в театре-студии "Мода Арт". Первая интрижка с режиссёром театра, первый откровенный разговор на кухне. Вы расходитесь на небольшое время. А потом всё заново, вы же либеральный - полная свобода мысли и действий. Потом подготовка к конкурсу "Мисс Города", круиз по Чёрному морю с организаторами конкурса. С круиза Анна не вернулась. Лишь телеграмма: "Не вини меня ни в чём. Будь свободен, как и я. Пока. Целую. Твоя Аннушка". Через месяц она вернулась с курорта. Рассказала, что у неё был роман с директором объединения молодёжных клубов. Роман прошёл - беременность осталась. Аборт. Конкурс. Итак, ваша Аннушка - "Мисс города". Путь в сферу рекламы и моды для неё открыт. Вы восхищаетесь ею и естественно всё прощаете, во всяком случае, вы так говорите. Вы хотите ребёнка, но Анна открывает свой театр моды, ей не до детей. У неё слава в голове, то есть она, слава, вскружила ей голову. Снова интрижка со знаменитым Кутюрье, и снова раскаяние, в этот раз без аборта, но зато с гонореей. Оба лечитесь в вендиспансере. Вы уезжаете заграницу на соревнования. Вернулись вы чемпионом. Анна застаёт вас с вашей ученицей и поклонницей, сидящей у вас на коленях, в тире. Скандал на людях. Анна, приехав домой, глотает кучу таблеток. Её откачивают в больнице. Утром вы приходите в приёмный покой с большим букетом роз и мегафоном. Оригинальная идея - сделать Анне предложение, крича в громкоговоритель посреди больничной палаты с послеоперационными больными. И так далее...
Ну что, как видите, мы можем кое-что узнать за считанные дни о любой влюблённой паре в нашем, ну скажем, многомиллионном городишке. Вы что-то не притронулись к кофе сегодня. По-моему, вам не очень импонирует моя информированность. Простите, но это моя работа - вынюхивать, высматривать, выискивать. Итак, ещё раз мой вопрос: "Зачем вы убили..."...
Очнулся я не в своей камере, а в тюремном лазарете. Медсестра сказала, что у меня был нервный срыв, задержка подачи кислорода в мозг. Чистая белая палата, накрахмаленная постель, блестящие полы и лишь под потолком решётчатые окна, выдающие истинное лицо, столь "гостеприимного заведения". Лёжа на больничной койке, я думал о том, что мне рассказывал следователь. В принципе я не люблю слушать истории о чужой жизни, в особенности интимные стороны, но эта история меня заинтересовала. Мне было интересно, чем всё это кончится, то есть, я уже видел труп девушки, но что тому предшествовало, я ещё не знал. Единственное, что меня совершенно не забавляло, так это то, что я не с лучшей позиции выслушиваю эти истории. Я не хотел думать о том, что в жизни существуют роковые ошибки. Со мной играют в игру, и я её поддерживаю. У меня, даже, иногда появляются чувства ревности, ненависти и чувства вины по отношению к этой несчастной девушке...
Вечером меня снова проводили в одиночку. Как не странно, но всю ночь я мучался угрызениями совести по поводу содеянного, я не мог разобрать, что именно меня мучило: убийство молодой девушки или же опрометчивый выход из дому в нелепом виде - в халате и в шлёпанцах на босу ногу, чего я никогда себе не позволял. Так, в таком смятении духа и хилости тела, я прошёл несколько километров от стены к стене, в своей камере за ночь.
И снова рассвет, и вновь скрип засова, чеканный звук шагов конвойного по мрачному, колючему коридору. Ну и конечно кофе, бумаги и т. д. и т. п.
- Право же, вам было за что ненавидеть вашу ныне покойную невесту. Ровно за месяц до свадьбы очередной скандал, и из-за чего? Из-за маленького пустячка - из-за вашего замечания в её гримёрной, что ей, мол, следует прикрывать грудь, если в гримёрной находятся посторонние мужчины. Она снимает с себя всё, то есть абсолютно всё, до нитки, и выходит на подиум. И это было во время генеральной репетиции. В зале было человек тридцать. Ваш грозный, прямо шаги командора, выход на сцену, и ярая реплика: "Шлюха!", за что схлопотали пощёчину, и бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Вы бежите за ней в гримёрную, но вам говорят, что она уже уехала с техником по свету. Трое суток её не было. Потом опять любовь, всепрощение, либеральность взглядов, полная свобода и абсолютно никаких комплексов. Скажите честно, как вы её терпели? Зачем? Вы ведь её не любили. Странно мне это всё, странно. Мне вас не понять!
Последний удар был вечером, за ночь до убийства. Ссора на кухне. Эх, соседи, соседи, всё-то они слышат, всё-то они видят, обо всём спешат рассказать, не без отсебятины, конечно же. Итак, она примеряет свадебное платье, вы говорите о его элегантности, о полёте мысли, о поиске модельера, о его авангардном стиле. Она говорит, что это платье подарок того самого Кутюрье, ну с которым у нее был роман. Вы начинаете нервничать, рвёте шлейф. Она кричит, что если захочет, то и сейчас ещё может переспать с кем угодно. Ещё целую ночь и утро до полудня она свободна, она не замужем. Затем, впрочем, как и всегда после ссоры - поцелуи, поцелуи, поцелуи.... И, наконец, утром она идёт всё к тому уже Кутюрье, чтобы поправить порванный вами шлейф. Вы против. Она уходит, целует вас в лоб, говоря, что к полудню вернётся уже готовая к церемонии. Просит и вас подготовиться. Ну а дальше вы показали, что вы действительно хороший стрелок.
Вот такая она, ваша история. Следствие законченно, у обвинения всё собрано, дело передаётся в суд. Я надеюсь на ваше благоразумие, лишь признав вину и раскаявшись, вы спасёте себе жизнь..., да и честь тоже.
Странная игра, но я в неё играю. Почему? Зачем? Халат, шлёпанцы, кофе, газета, ветерок, каштаны, беззаботность - это теперь всё в прошлом. Теперь любовь, ревность, ненависть, месть. Да, я наверно действительно люблю эту девушку, эту Анну, а значит, ненавижу, и значит убью. Любовь, смерть, предательство, ненависть, месть - я раньше никогда не пользовался этими словами, а теперь они не выходят у меня из головы. Я благодарен судьбе, мне был открыт новый, до селе неизведанный мной мир, мир цветных, даже кровавых красок. Это краски ярмарки жизни и каждый волен приобрести то, что ему к лицу. Маска влюблённого мужчины, маска благородства, маска ревнивца, маска убийцы, маска подсудимого, маска смерти, экстаз и агония - это то, что я куплю на этой ярмарке, это то, что станет моим, это то, что сблизит меня с Анной...
- Встать, суд идёт! - громогласно прозвучало на весь зал.
Судья зачитал обвинение по всем пунктам.
- Подсудимый, вы признаёте себя виновным в убийстве вашей невесты? - спросил судья.
- Да! - гордо сказал я.
- Ах! - ахнул взволнованный зал.
- Раскаиваетесь ли в содеянном? - строго спросил судья.
- Нет! - твёрдо сказал я.
- Уммммм..., - промычал зал.
Суд удалился на совещание. В эти минуты я жил, жил полной, цельной жизнью, как никогда раньше. В голове крутилась какая-то знакомая мелодия. И вдруг в зале прозвучало сладостное и долгожданное:
- Виновен! Приговаривается к ...
Мрак, кирпичная стена. Неразборчивые лица солдат, чёткие команды...
Глухой хлопок, звук похожий на резко открывшееся жалюзи. Яркий неземной свет ударил в закрытые веки. Что-то мертвецки холодное стекает по лбу. Открываю глаза. Надо мной стоит полуобнажённая Аннушка и капает на меня холодной водой прямо из чайника.
- Ну что ты, вставай, или ты хочешь проспать свою свадьбу? Ну, вставай лентяй. Ты что, до сих пор на меня в обиде, что платье я сшила именно у него? Забудь о нём. Ты же человек современный, без комплексов, жених, а он, он же когда-то был любовник, а сейчас лишь портняжка, но классный портняжка, согласись, - так она меня будила, и это было в её духе.
- Ты знаешь, Аня, мне сон странный приснился, про нашу жизнь, но там, во сне я совершенно по-другому смотрел на вещи, вообще на всё. За ночь во мне многое изменилось. Я другой не тот, что вчера. Тот умер.
- Вот и прекрасно, тогда сегодня у нас будет настоящая первая брачная ночь, и я надеюсь, что ты не хуже, чем тот другой, покойник, - так, посмеявшись, она собралась и ушла, пообещав в полдень прийти уже готовой, нарядной.
"Я либерален? У меня свободные взгляды на жизнь? Я не комплексую? Я люблю? Я ревную? Я ненавижу? Я живу?", - все эти вопросы крутились у меня в голове, когда я сидел у открытого окна за чашечкой кофе, просматривая утреннюю прессу. Где-то далеко проезжал трамвай, а ещё дальше, гудя, отходил от причала сухогруз, внизу, на старых кованых воротах играли дети, клюя хлебный мякиш, громко ворковали голуби, чуть слышно шелестели газеты. Вдруг глухой хлопок. Я вышел на балкон. Это сосед завёл свой старый мотоцикл.
Сквозь густую листву каштанов я вижу развевающуюся на ветру фату, под ней чёрные длинные локоны. Белое подвенечное платье от модного Кутюрье, глубоко вырезанное декольте, слева, чуть повыше сердца, круглая тёмно-коричневая родинка, а рядом с ней, на колышущейся груди, словно игривый солнечный зайчик примостилась красная точка.
Лазерный прицел я приобрёл лишь вчера.
Полдень.
Глухой хлопок.
У меня больше нет вопросов, хочу лишь допить свой холодный бразильский кофе...
"...да, он стыдился её. Стыдился её, хотя был с нею счастлив. Но был с нею счастлив лишь в те минуты,когда забывал, что стыдился её...".