Обеденный перерыв мы начинали с химических опытов: разбавляли спирт водой. Мы - это бригада путейцев под началом Малинина. Сам "бугор" не пил, закодировался пять лет назад. Обедать он ходил домой, а мы спасались от холода, нагоняли аппетит, лечились после вчерашнего, словом, причину находили. Спирт тоже находили, точнее он находил нас. Каждое утро ёмкость со спиртом появлялась из сумки Стаса и водворялась в легкодоступное место. Можно было брать его в любое время и в любом количестве. Стас рисовал "галочку" в своём блокноте и ждал дня получки. С нами он не пил, объясняя это нелюбовью к высокому градусу, баловался шампанским в домашнем кругу. Ему 35, считается зажиточным малым, не нам - босякам чета. Работу недолюбливал, презирал нас, своих коллег - клиентов.
Сегодня "больных" много и, разбившись на группки, скоренько похмеляемся. Я дружу с Владиком, с ним же и "лечусь". Влад младше меня на восемь лет, но это незаметно даже с пятого взгляда. Он нравится мне своей уверенностью в делах и опытностью в общении с людьми. Про себя зову его "завершённым", слово "законченный" в русском языке зарезервировано за негодяями, а Влад - вполне приличный человек. О "завершённых": они не рефлексируют по поводу устройства мира, а принимают его таким, каков он есть, точно зная как надо поступать в любой ситуации. Отсюда и уверенность во всём, начиная с походки и взгляда, заканчивая словами и поступками, что притягивает окружающих. На самом деле, большинство людей испытывают растерянность перед жизнью, вопрос лишь в том, как искусно мы это скрываем.
После третьей стопки закуриваем и начинаем общение. Говорим о ценах, политике, сокрушаемся по поводу качества нынешней водки - привычный гундёж. Особо усердствует Саныч - невысокого роста, жилистый, в разговоре колючий. В молодости он "отмотал" срок на лесоповале, что дало ему право на презрение к человечеству. По моим наблюдениям, "зэки" делятся на две категории: одни - признали право общества на наказание для них и согласились с размером ( никогда не упоминают о судимости), другие - считают наказание несоразмерным преступлению, обижены ( кричат о несправедливости на всех углах). Саныч не молчит. Возможно, я ошибаюсь и срок - единственное событие в его жизни. Итак, Саныч солирует, а Борисыч вставляет комментарии. Борисыч полная противоположность Санычу: высокий, с белой головой и кустистыми бровями а - ля Леонид Ильич. Заядлый рыбак, знающий все водоёмы в радиусе ста километров. Меня в нём привлекает потрясающее чувство юмора, такое встречается у одного на миллион. Я смеюсь даже тогда, когда сам становлюсь объектом его шуток. Вдвоём, они разносят в пух и прах внешнюю политику, усилия правительства по обустройству России, особо отмечают международный сионизм. Цинизм Саныча уравновешивается иронией Борисыча, получается забавно.
Игорёк, недавно появившийся у нас парень, выговаривает Борисычу: - Ты зачем мне вчера про собаку рассказал, специально, да? Народ притих в предвкушении забавы. Много лет назад, Борисычу, после недельного запоя, померещился не то хмельной сон, не то видение: будто выходит он из табельной, а у порога стоит белая собака. И говорит ему собака человеческим голосом: - Мил человек, дай хлебушка. Очень захотелось Борисычу угодить собаке, словно от этого его будущее зависит. Стал он в сумке шарить, а хлеба нет.- Нет у меня хлебушка, возьми печеньку - умолял Борисыч. - Не надо мне печеньки, - грустно сказала собака, - хлебушка хочется. И пошла вдоль перрона, недовольно помахивая хвостом, а Борисыч врос в землю, в предчувствии грядущих неприятностей. На следующий день он вышел из запоя и рассказал всем о причине. Через два дня собака пришла к Санычу. После, она приходила ко всем путейцам, как знак - пора "завязывать". Вот такая она - наша "белочка". Если кто-то из молодых без меры налегал на выпивку, то Борисыч рассказывал ему о собаке и каждое утро интересовался: не приходила ли? В конце концов, она приходила. Очередной жертвой стал Игорёк, Борисыч невозмутимо допытывался:
- Что просила, хлебушка?
- Нет, шпроты - не чувствуя подвоха, докладывал Игорёк.
- А ты чево?
- Я её хлеба достал, ты же мне говорил.
- А она?
- Понюхала и ушла за угол, - чуть не плача говорит Игорёк.
- Не к добру это, ой не к добру, чтобы она, да от хлебушка отказалась. И шпроты она ни у кого не просила, завязывал бы ты с выпивкой, Игорёша.
Мы не смеялись, даже не хохотали, мы ржали. Стены табельной ходили ходуном. Игорь выбежал на улицу. Едва хохот начинал стихать, кто-нибудь выдавливал: - Шпроты. Веселье продолжалось с удвоенной силой. От икоты, вызванной смехом, спасло появление Малинина.
Бригадир распределил работу, с собой взял Стаса и меня. Малинин - "бугор" правильный, из потомственных путейцев. Работу свою любит и считает самой важной. Подозреваю, что единственным, на ком держится страна, он числит себя. Вторым можно было назвать Путина, взявшегося наводить порядок в стране, но у него есть недостаток - незнаком с Малининым. А ведь при мудрых малининских советах, Путин горы свернул бы.
Чтобы не снимать с пути тележку с инструментом, работаем вдвоём с Малининым, а Стас держит тележку. С бригадиром работать тяжко, он машет молотком как автомат. Ему приятно сознавать то, что в работе с ним никто не сравнится, несмотря на его сорок с большим хвостиком. Я не отстаю, как бывшего спортсмена меня заводит любое состязание, хотя и держусь из последних сил, на морально-волевых. В двадцатиградусный мороз утираем пот и попыхиваем сигаретами. Он косится на меня одобрительно, мол, толк из тебя будет. Я удовлетворённо затягиваюсь: съел, старый хрен, знай наших! Наш молчаливый диалог прерывает Стас: - Мужики, щас так зевнул, аж хрустнуло, наверное, так и скулу сломать можно. Мы с Малининым переглянулись обескуражено и пошли работать дальше. Бригадир буркнул: - Стас, зевай осторожнее, нам только травматизма не хватает для полного счастья. Иронии Стас не уловил и поклялся зевать аккуратнее.
После работы в табельной остались почти все, кроме Малинина и Стаса, Игорёк исчез не попрощавшись. По русской традиции обсудили ушедших. Малинину припомнили пьянство до кодировки, Игорьку - собаку и нелады в семье: жена допускала его к телу только в день получки. Стасу припомнили многое: жадность, лень в работе. Особо позлорадствовали над потерей его предыдущего авто. Ему подожгли гараж из-за отказа выдать спирт в долг. Меня задело упоминание о сестре Стаса. Его младшая сестра пишет стихи, издала несколько книг, считается первой поэтессой в городе. Со слов Влада, девушка не от мира сего: коса до попы, взгляд за горизонт, двадцать семь лет в ожидании принца. Можно понять раздражение мужчин, когда в тебе не замечают принца - обидно. Но она умудрилась нажить врагов и среди женщин. На предыдущей работе Влада, одна взрослая тётя обещала три литра водки тому, кто нарушит цельность поэтической натуры. Водка киснет уже несколько лет. Таким количеством врагов можно обзавестись, говоря людям то, что о них думаешь. Злобствовать за компанию не хотелось, но и в защиту ничего не сказал. Во-первых, не был с ней знаком, вдруг, действительно высокомерная фефа. Во-вторых, не читал её стихов, кто знает, что она там пишет. Но смеялись не над качеством стихов, а над самим фактом их написания. Для меня это тревожный звоночек: о своих литературных устремлениях в этой компании лучше помалкивать. Мне же казалось, что за это надо уважать, за то, что не сдался повседневной пошлости.
Незаметно для окружающих эмигрирую - ухожу в себя. Размышляю о тяжкой жизни провинциальных поэтов. Пьяному, мне не чужд пафос. Решаю установить им памятник. Сама идея кажется мне гениальной, загвоздка в форме. Пытаюсь рассуждать трезво: на постаменте поэт, в руке листок, он читает стихи. Предназначение поэта? Жечь глаголом сердца. Как это изобразить? В другую руку определить молнии в качестве глагола? Кто догадается? На молниях ставим букву "г". Теперь поймут не так. Господи, как всё сложно у поэтов.
P.S.
Прошло семь лет. Я перебрался в другой город. Из выпусков новостей узнал о трагедии: сожгли семью священника. Для страны это было шоком. Особняком стояли интервью с местными жителями. Их раздражало внимание прессы, они валили вину на заезжих охотников за иконами. Кто-то предлагал полистать медицинскую карту священника, намекая на проблемы с психикой. Не сам ли он сжёг семью? Ничего удивительного, там презирают поэтов.
А с памятником я определился. Поэт трясёт дерево, с которого срываются гроздья плодов. Под деревом пасутся свиньи, одна из них смотрит вверх. О бесполезности бисерометания я наслышан, но, привлечённые непонятными звуками, свиньи поднимают головы от земли. Это ещё не победа, просто свиньи перестают хрюкать.