Моё детство прошло в уютном азиатском дворике. Двухэтажный дом на двенадцать квартир в окружении палисадников. О взрослых: женщины-учителя, мужчины-водители, несколько врачей. Дети приблизительно одного возраста. Наша троица-это я, мой брат Тимофей, мы с ним погодки, и его ровесник Сашка. Даже не могу вспомнить нас врозь, сразу от горшков пошли в один садик, потом в школу.
Тимка рос мальчиком серьёзным, читающим, радующим маму и учителей. Надежды мамы и бабушки связывались именно с ним. О себе и Сане ничего похожего сказать не могу. Если в ближайшей округе случалось какое-нибудь происшествие: драка, разбитое стекло и т.д., то взрослые даже голову себе не ломали. Потрясая кулаками, они осыпали нас проклятьями. Тимка в наши авантюры не лез, оставаясь где-то в стороне, но в дружбе мы ему не отказывали, да и за ботаника не держали, просто другой темперамент. Это отразилось и на увлечениях. Мы с Саней бесповоротно занялись футболом, он в воротах, я в нападении. А Тимка, побегав с нами пару месяцев, плюнул и пошёл в секцию дзюдо.
На самом деле это трагедия нашего футбола. Умные люди всегда выбирают дзюдо, теннис, горные лыжи, а что остаётся футболу?
Наша троица небезосновательно считала родной двор своим безраздельным владением и старалась править мудро и справедливо. Новые игрушки малышей проходили нашу строгую экспертизу, иногда ломались, точнее разламывались. Количество винограда, персиков, вишни и орехов, растущих в нашем дворе, было на строгом учёте, излишки изымались, свои огороды в счёт не шли. Взрослые приняли наши правила. За нами стояла репутация, вытекающая из биографий. Наш с Тимкой отец ушёл из семьи в то время, когда мне было четыре, а Тимке пять лет. У Сашки было ещё сложней: его мама сидела в тюрьме за растрату. Мы с Тимкой были безотцовщиной, а Саня - безматеринщиком. По поводу наших жизненных перспектив взрослые были солидарны, а озвучивать их осмеливался только изрядно пьяный дядя Усман: " Ваш дом - турма". И глаза у него были при этом добрые - добрые. Если дети и жаловались на нас, то их родители считали себе дороже связываться с нами. Для примера: нашему участковому, жившему в соседнем дворе, пришлось долго чинить свой служебный мотоцикл. Кто-то насыпал песка в бензобак. А не надо было ему стрелять в мою собаку. Пусть скажет спасибо за то, что у десятилетнего пацана на большее выдумки не хватило. Ведь Динга была не просто собакой, а другом, причём умным другом. Всё потому, что первые три класса моего обучения просидела под партой. Попытки учителей выгнать её из класса приводили к срыву урока. В конце концов, они махнули рукой, Динга прошла обучение начальной школы. Правда, для меня толку от этого не было, Динга не подсказывала, но морду делала умную-преумную.
Не смотря на нашу "славу", существовал очаг сопротивления - семья Щиколоткиных. Дядя Володя - высокий, жилистый мужик, не то слесарь, не то столяр. Он бесконечно обустраивал свой участок. Общественное мнение было к нему снисходительно: не повезло мужику с женой. Тётю Машу ненавидел весь двор, она отвечала взаимностью, рамками двора себя не ограничивая, если воевать, то со всем миром. Масштабность ей придавала шизофрения, навещавшая приступами. За глаза мы звали её Манькой. Причиной наших столкновений был их сын - Виталик. Поздний ребёнок, балованный, упавший гнилым яблочком не далеко от родной яблони. Он ябедничал, обижал младших, хвастался своими обновками. Естественно он получал от нас пинки и подзатыльники. Виталик в слезах бежал жаловаться маме, а она гнала мужа на защиту сынульки. С тех пор мы с Саней очень хорошо бегаем, быстро и долго. Дядя Володя был упёртым мужиком: преследование длилось не менее получаса. Затем он сдавался. Вылавливал он нас в засадах возле дома. Ему было достаточно схватить одного из нас, второй никогда не убегал, получать так вместе. Попадало нам крепко. И за Виталика и за те слова, что мы кричали дяде Володе во время бега. Жаловаться родителям нам и в голову не приходило, свои проблемы мы решали сами. Утирая слёзы, мы обещали обидчику вырасти и сделать с ним то, что взрослые мужики делают по ночам со своими жёнами. На войне как на войне.
А пока нашим любимым развлечением было наблюдение за ссорами в стане врагов. Щиколодкины жили в соседней с нами квартире. И если кирпич ещё как-то гасил звуки, то на веранде нас разделяла только фанерная перегородка. Ссоры в их семье были частыми и долгими. Заслышав шум за стеной, мы успевали сбегать за Сашкой, расставить удобно стулья и, не дыша, слушали представление. А это действительно было представление. Начиналось всё с ерунды, вроде некупленного хлеба или немытых полов. Дальше вспоминалась вся тяжёлая Манина жизнь, загубленная иродом Володей, и кто он есть, и куда ему теперь дорога. Густо пересыпанное матом, с перепадами визжащего Манькиного голоса, представление никогда не обходилось без Виталика. Он всегда был на мамкиной стороне. Дядя Володя иногда успевал что-то сказать, на свою беду. Заканчивалось всё дракой и советами Виталика матери как ей справиться с отцом. Виталик неизменно советовал ей хватать отца за яйцы. Их никогда не отвлекал хохот и шум падающих тел на соседней веранде.
Меня всегда удивляло: как они могли жить после этого? Наговорив таких слов, выплеснув столько ненависти, друг на друга. А ничего. Отсвечивая синяками, дружно шли на работу и ласково напутствовали сына грызть школьный гранит. Как ни в чём ни бывало.
Изредка, подкаблучник Володя взбрыкивал. Он включал на полную громкость записи Высоцкого и не спеша напивался. Происходило это по выходным. Душа Щиколодкина хотела за флажки, он рвал свой парус много-много-много раз. Весь двор был вынужден слушать рычащего певца с утра до ночи. С тех пор у меня аллергия на песни Высоцкого. В первую очередь из-за его поклонника. Мне казалось, что именно о таких людях как Володя и Манька поёт мятежный бард, он их высмеивает, клеймит, а они его боготворят. То ли это особый вид мазохизма, то ли бревно, торчащее из собственного глаза. Но в этом мире точно что-то не так.
Если Высоцкого-певца я не люблю из-за Щиколоткиных, то Высоцкого-актёра обожаю, за Глеба Жеглова. Дом наш был неблагоустроенным, то есть все удобства снаружи. Холодную воду набирали из крана стоящего во дворе. Там же женщины полоскали бельё. Иногда у крана собиралась очередь и если в этой очереди оказывалась Щиколодкина, то мы тотчас появлялись рядом и с глумливым видом интересовались друг у друга: "Как будет правильно, "аблигация" или "облигация ?"". Маня убегала в дом, а у взрослых, стоявших в очереди, начинались какие-то колики, люди сгибались от хохота, падали вёдра. Без последствий это не прошло. Если благодаря Володе мы стали хорошо бегать, то благодаря нам, Щиколодкин провёл водопровод в квартиру.
Какое-то время мы не трогали Виталика, так как редко появлялись в родном дворе. Тимофей не поднимал головы от книжек, а мы с Саней колесили по стадионам. Виталик творил свои пакости без нашего надзора.
Летом 86-го мы собрались вместе и решили отпраздновать такое событие пикником на нашем участке. Пока шли приготовления, под руку попался Виталик. Со слов взрослых мы знали, как он недавно отличился. В пятой квартире жила девочка-даун. Она была нашей ровесницей, но из-за болезни не выросла больше метра. Абсолютно незаметная, безобидная, никому не мешавшая. Мы с пониманием относились к горю её родителей, никто и никогда Мукарам не обижал. Пока у Виталика не зашевелилось в штанах. Застукали его соседи в тот момент, когда он раздевал Мукарам. Он клялся, что разглядыванием всё и ограничилось. Родителям девочки скандал был ни к чему. Она убогая, он несовершеннолетний. Но мы- то знали Виталика лучше всех и не поверили. Мы не прошли мимо. То есть, как шли по двору, так и шли себе, а Виталик упал. Плакать стал, маму-папу звать.
Мы рубили дрова в своем палисаднике, когда прибежал дядя Володя. Обменявшись взглядами, мы выяснили, что желающих бежать, среди нас нет. Я и Саня, простите Александр, теперь бегали за деньги, а дзюдоистам бегать вообще противопоказано. Пышущий гневом сосед остановился в трёх метрах от нас. Он надеялся увидеть наши спины, а наткнулся на недобрые улыбки. Видимо во время старта он не подумал о том, что охотник может стать жертвой. В его голове происходила какая-то работа, он недоумённо переводил свой взгляд с одного противника на другого, затем на третьего. Он не раз слышал про то, что чужие дети быстро растут, но чтобы настолько. И лишь сейчас до него стало доходить - это не житейская присказка, а предупреждение. Пока он соображал, мы стали говорить. Наши слова приводить здесь не буду, поскольку пользовались мы не великим и могучим, а кратким и обидным. Облагораживать не стану - врать не хочется. Поэтому передаю только суть. Мы честно сказали ему о том, кто он такой по жизни, открыли глаза на Маньку, Виталика и всю родню до седьмого колена. Затем остановились на пользе абортов и упрекнули его за незнание оного. Нарисовали маршруты, по которым стоит ходить всей семейке, и просили не беспокоить нас по мелочам, таким как разбитая физиономия сынульки. И было видно, что он нам поверил. Что произвело на него впечатление, я не знаю. То ли Сашкин рост (за 180см), то ли страшные слова, сказанные мною (уже тогда мне нравилось работать со словом), то ли топор в руках у Тимофея. Ушёл Вова, теперь мы звали его на "ты", сгорбившись, будучи послан и напутствован нами.
Напряжение понемногу спадало. Ведь была вероятность того, что Щиколоткин взбрыкнёт, но не случилось. Тот, кто всю жизнь мяукал, рычать не сможет. Чувство неловкости мешало насладиться победой. Надо было что-то сказать, какие-то значительные слова, но никто не решился. Детство кончилось внезапно. Не знаю как у Сашки и Тимки, но я связывал этот момент с первым сексуальным опытом, а никак не с надоевшим соседом. Сашка достал сигареты. Курили долго, не пряча сигареты в кулак. Курить не очень хотелось, но как символ. Я предложил сгонять за пивом. Всё-таки день был не самый обычный, и взрослели мы посекундно (тут надо читать" наглели"). Сашка презрительно сплюнул и пошёл в свою кладовку. Его отец ещё был не в курсе, что сын стал взрослым и, по наивности, не запирал от него запасы домашнего вина.