Кочетков Станислав Владимирович : другие произведения.

Для/из/про интеллектуалов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Больной, грязный, прилипчивый текст. Дописал - вздохнул с облегчением, как будто освободился от него. Но - что удивительно! - он собрал в себе три различных текста, которые писались и редактировались года с 2013-го. А всего-то одна идея (которая, к слову, этим применением насквозь обесценена, хоть и близка мне как человеку) и один зрительный образ. Первоисточник идеи текста в разочаровании либеральной историографией, в которой смешиваются реальные факты, непроверенные гипотезы, крайне сомнительные предположения и откровенная ложь - и, сволочь, получается крайне убедительно! Но в процессе правки и соединения и текст изменился кардинально (в 10 раз меньше вошедших в него "до этого" кусочков!!!), и - вдруг - меня кинуло в жанр драмы...
  Либеральный корабль для/из/про интеллектуалов
  или, если кратко,
  ДЛЯ/ИЗ/ПРО ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ.
  (пьеса-балет)
  
  Действующие лица
  Подольский, невысокий поджарый мужчина около пятидесяти лет, модельная стрижка, модные очки в тонкой металлической оправе, аккуратно и очень сильно остриженные, почти ощипанные усы и борода. Посадка головы гордая. Волосы и борода обильно трачены сединой, как говорится, “соль с перцем”. Ходит и сидит вытянувшись в струнку и расправив плече, как говорится, “аршин проглотил”. Импозантный, властный, хорошо поставленный лекторский голос. Новые джинсы, закатанные чуть выше щиколоток, серо-синяя куртка с золотым значком на лацкане, майка-сеточка с воротником. Одежда носится так, что производит впечатление офицерского мундира. Разут.
  
  Остолопы общим количеством 12 мужчин. Молодые люди в возрасте от 25 до 35 лет, одетые разношерстно, богато и, в отличие от Подольского, неопрятно. Все разуты, часть в носках. Имена у них, позывные или клички - вопрос специально открытый. Репликами и характерными признаками обладают следующие 6 человек:
  Иван - светловолосый полный мужчина 25-27 лет среднего роста. Круглые очки, бритое толстощекое розовое лицо, полная нижняя часть, узкие плечи, руки с длинными тонкими пальцами музыканта или компьютерщика. Одет в длинные шорты и бесформенный жилет со множеством карманов.
  Марк - высокий, худой, сутулый мужчина 30-33 лет. Одет в дорогие костюмные брюки из ткани с отливом и в легкую спортивную куртку пяти ярких цветов с надписью “Formula-1” на голое тело. Волосатая грудь, высокий кадык, длинные неухоженные кучерявые волосы, узкое породистое лицо, недельная щетина, очень тонкий и длинный нос с горбинкой, взгляд, как у дальнозоркого, с прищуром. Очень правильная интеллигентная речь. Постоянно засовывает руки в карманы брюк и наклоняет голову к левому плечу, как будто прислушивается.
  Лука - крепкий, невысокий коренастый мужчина 33-35 лет. Очень подвижное смуглое лицо, широкая и короткая борода, сильные длинные и большие руки, “ладони лопатой”. Голова повязана, как косынкой, грязной трикотажной тряпкой. Ходит перекатываясь, как будто на полусогнутых, и постоянно оглядывается. Одет в плавки-шорты и костюмный пиджак той же ткани, что и брюки у Марка. Рукава пиджака подвернуты до чуть ниже локтя. В носках.
  Матвей - 27-30 лет, брюки с накладными карманами от армейской полевой формы камуфляжной расцветки, когда-то бывшая белой рубашка с пуговицами из драгоценных камней и оторванными по плечи рукавами, короткий галстук серебристо-золотой расцветки, на лице снайперские тактические очки с желтыми стеклами, на голове лиловый берет. В подколенном кармане носит очень острую финку без ножен. Спортивная фигура, крепкая бритая нижняя челюсть, курносое лицо с маленькими глазами, низким лбом и очень короткая стрижка. Походка спортсмена. В руках постоянно что-то или мнет, или крутит. Взгляд тяжелый, неподвижный.
  Фома - голубая тельняшка с длинными рукавами, коричневые кожаные шорты с бахромой, большое “мексиканское” сомбреро. Не очень длинная борода клинышком. 30-33 года. Голова, как правило, опущена, из-под сомбреро лица не видно. Голос гулкий. Руки работяги: ладони большие, пальцы с плоскими ногтями.
  Семен - длинные вислые усы, светло-карие, почти желтые большие близко посаженные глаза, бритая голова, на щеках и подбородке трех-пятидневная черная щетина. Худой, даже болезненно худой. 25-27 лет. Пальцы с грязными ногтями в перстнях, на шее толстая золотая цепь, на шее многочисленные и плохо различимые наколки. Кисти и запястья рук в шрамах. Одет в синие спортивные штаны с тремя алыми лампасами, на груди когда-то белая футболка с логотипом “Зенит”, вокруг пояса рукавами повязана армейская камуфляжная куртка, за такой импровизированный пояс засунут топорищем вниз металлический туристский топорик с резиновой рукоятью.
  
  Юда - крыс очень солидных размеров, типичный подвальный серый, с двумя громадными передними верхними зубами никотиновго цвета, с красными глазами, розовыми лапами и длинным плоским розовым хвостом. На протяжении всего действия пьесы обитает в клетке из проволоки в форме 155-мм снаряда, которую чаще всего носит Фома, а остальные Остолопов перебрасывают друг другу как мяч для регби. Единственное самостоятельное появление на сцене - вместе с занавесом в самом конце.
  
  Действие 1.
  В темноте слышен лязг металла о металл и скрип металла по дереву. Свет медленно зажигается. В глубине сцены вполоборота к зрителю невысокая, до середины груди, рубка яхты: сбоку виден иллюминатор, направлением на левую кулису - выход из рубки.
  
  Явление 1.
  Частично скрывшись в рубке плечами и головой, на коленях, полным афедроном и розовыми пятками в сторону зрителя работает Иван. С другой стороны, с другого входа в рубку, не виден зрителю, в такой же позе работает Подольский. Время от времени они разгибаются, не вставая с колен, переговариваются через крышу рубки - тогда зритель видит лицо Подольского.
  
  Иван: - Ну ведь и в эпоху античности были и Сократ с Платоном, и Аристотель с Демокритом, почему же Вы, Учитель, так резко различаете Возрождение и Просвещение?
  
  Подольский: - Видите ли, молодой человек, Вы не учитываете специфику атеизма. Да-да, именно так, хоть и Платон с Сократом мало говорили о богах, они, несомненно, были люди верующие. Как и средневековые мыслители, они же отцы церкви. Потому и познание мира, и познание пути личности в этом мире были связаны с верой, с заповедями, с правилами общежития, положенными Богом или богами... Подайте, пожалуйста, рожковый ключик на 22!
  
  Иван: - Вот... Ключ на 17 забирать?
  
  Подольский: - Нет, пока оставьте…
  Слышен звук смачного чавкающего удара
  
  Подольский: - Ссуу... самммка бешшшеной сссобаки!.. Шшшвертом по ногаммм.... Он жжже свинцовввый!....
  
  Иван разгибается, внимательно вслушивается в звуки с другой стороны рубки, медленно садится на пятки, неспешно ощупывает свои многочисленные бездонные карманы
  
  Иван: - Но все равно мне не понятно это резкое противопоставление, что, Просветители-Энциклопедисты, так сказать, прародители либерализма, сплошь были неверующими? Перевязать?
  
  Подольский в полный рост встает над рубкой, опираясь на нее двумя широко расставленными руками, отвечает
  
  Подольский: - Ну ведь это же очевидно, если даже Кант, открывший последнее непререкаемое доказательство бытия Божия, в угоду манере или моде эпохи утверждал, мол, в концепции Бога его научная мысль не нуждается! А жизнь его? А само мышление? Чувствует противоречие и кошмарную неблагодарность? ... Да, если можно, обработайте перекисью и пластырь, только сначала омойте мне ноги от грязи.
  
  Иван так же неспешно и основательно, как и до того, вытаскивает из рубки тазик и раскладное туристическое кресло, раскладывает кресло спиной к иллюминатору, лицом к правой кулисе, ставит перед ним тазик; идет к Подольскому, подставив свою шею ему под мышку, дотаскивает и усаживает его в кресло (в этом кресле Подольский и пребывает все остальное действие пьесы), опускает его ноги по одной в тазик, полощет, откуда-то из кармана на спине извлекает автомобильную аптечку, из нее пузырек с перекисью водорода, бинты, лейкопластырь, начинает внутри тазика поливать раны, заматывать
  
  Иван: - И при чем здесь либерализм? Осторожно, сейчас будет щипать…
  
  Подольский: - Ахххх... Да при том, блин, что и Вольтер, и Дидро, и Д'Аламбер, как протолибералы… мммда... сссс... Именно они взяли моду провозглашать Божественные истины и Божественную мораль от своего, ссс..., имени! Попытались обойтись без Бога!!!..
  
  Иван: - И что в этом плохого? Я закончил, Учитель, отдохнем?
  
  Подольский: - Что плохого?... А действительно, что ж плохого в том, что равных пред Богом поучает не Бог, а такой же грешный, как и они? Что плохого в том, что на престол Бога карабкается, словами Платона, ощипаный петух?! Что плохого в том, что один противопоставляет себя всем, таким же?!? Ведь "лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи", а какое расстоянье в толпе между соседями?!?!... Расстроили Вы меня, Иван... Чтоб рассудить и направить на путь людей, нужно быть Богом, а не человеком... Сейчас давайте поставим на место, а потом передохнем. Зовите подмогу!
  
  Иван: - Эй, Лука, Фома, Матвей, Марк, надо помочь! Сейчас ставить будем! .... И все же, Учитель, не понимаю, чем такая хоть и глупая, но мелкая манерность могла навредить всей мировой мысли…
  
  Подольский: - Я же просил Вас, не называйте меня Учителем.... А чем могла навредить... Ну подумаем вместе. Через познание устройства мира верующий мыслитель познавал что? Да, правильно, Божественный Замысел. И только совокупность Божественного замысла и Божественных Заповедей могла составить основу критического восприятия святоотеческих писаний: писанное человеком, даже и Святым Отцом, всегда ущербнее и ошибочнее сотворенного Богом или Заповеданного Им - так?
  
  Иван: - Так, Уч.., согласен!
  
  В этот момент на авансцену с разных концов, в том числе из зала, лениво поднимаются вызванные Остолопы Лука, Фома, Матвей и Марк, расходятся по периметру авансцены, частично загораживая разговаривающих Ивана и Подольского. По мере их приближения Подольский увеличивает громкость речи, к концу явления уже почти кричит
  
  Подольский: - А теперь посмотрим, как получится, если аппелировать к Божественной сущности становится, гм, немодным... Так, разобрались по вантам и штагам, Марк на форштаг, выдаешь, Фома на корму, на ахтерштаг, тянешь, Лука и Матвей на ванты, тянете, но аккуратно и равномерно, чтоб не завалить мачту в любую сторону. Иван, Вы сами мачту ставите... И что становится основой критики? Что становится критерием истины?
  
  Иван: - Опыт?...
  
  Подольский: - А откуда берётся этот опыт, если не из окружающего мира? Что содержит набор постулатов о мире, что изучает мир с точки зрения опыта бытия в нем? Приготовились? Начали!
  Явление 2.
  Те же, там же. Изменяется мизансцена: Подольский все так же сидит в кресле, постоянно крутится, чтобы все рассмотреть, Марк в правом дальнем углу сцены расправляет свободно свисающий и поднимающийся вместе с мачтой канат, Фома на левом ближнем углу авансцены с усилием тянет свисающий из верхней рампы канат, Матвей у правой кулисы очень картинно и культуристски играет мышцами, выбирая канат, который остается все же меньше натянут, чем у Луки в правом дальнем углу сцены. Иван находится за рубкой, из-за которой видна его голова. По ходу натягивания канатов от Ильи вверх поднимается толстое дерево мачты, перепоясанное в двух местах крестообразными краспицами, с которых свисают свободно болтающиеся ромбованты, от которых отмахивается Подольский.
  
  
  Подольский: - Ииии, раз! Марк, не тормози! Ииии, раз! Лука, ровнее! Ровнее с Матвеем, выбирай, твою дивизию, что, не видишь, на Матвея заваливаешь! Ииии, раз! Иван, быстрее, давай... Держи!!! ... Опускай.... Хорошо наметились, теперь Фома, Матвей и Лука - поднимайте! Марк, страхуй, выдавай равномерно.... Так-так-так, Фома крепит ахтерштаг, Матвей и Лука страхуют, Марк сюда, поддержи мачту!
  
  К этому моменту мачта почти поднята, только сильно завалена верхним углом в сторону Луки, на стороне Марка канат все так же провисает ленивым удавом
  
  Подольский: - Матвей и Лука, теперь ваше дело: закрепили и выбрали ванты внатяг, Фома и Марк, смотрите, подсказывайте угол…
  
  Иван забирается внутрь рубки. Следующие несколько минут сопровождаются репликами Фомы и Марка “Правее!”, “Левее!” и переругиваниями Матвея и Луки “Выдавай!” “Выбирай!”. К окончанию процесса мачта принимает почти горизонтальное положение, канаты Луки, Матвея и Фомы натянуты до звона, ослабленый канат Марка стыдливо отодвинули в кулису.
  
  Подольский: - Фух, справились. Не совсем ровно, но уже прочно. Осталось выровнять, ромбованты, гик и парус... Отдыхаем пока!
  
  Марк: - Подождите, Учитель, мы случайно услышали, Вы считаете, что практика не всегда была критерием истины? Точнее, что и сейчас критерий истины не практика, а Наука, а прежде и наука не была критерием?
  
  Подольский: - Уххх, мать, сколько раз я вам говорил, не называйте меня Учителем?! Тем более, на палубе! Тут свои имена и свои законы!... И в каждую эпоху у каждой культуры свои имена и свои законы, и в первую очередь, свои законы мышления... Ну что нового может извлечь опыт, практика, из повседневно повторяющихся событий? Допустим, вот сегодня у меня залитый свинцом шверт сорвался с незакрепленного фала и острием сразу по обеим ступням, по пальцам - что, я первый? Что, я не знал, что трос в петлю нужно лучше крепить? Что нужно быть осторожнее?
  
  С этими словами Подольский достает сразу две ноги из тазика и поднимает их на уровень своей груди, четверо Остолопов, исключая Ивана, наклоняются над ногами Подольского, удивленно покачивают головами, восхищенно цокают языками, пожимают плечами. В то же время из рубки появляется Иван со свертком, расстилает перед Подольским большой линялый синий ковер с приколотыми к нему по кругу жестяными бляшками, садится в центр круга, жестом фокусника извлекает откуда-то из подмышек большой каравай хлеба и очень длинную палку полусухой колбасы. На запах колбасы при нижеследующих словах Подольского Остолопы все вдруг поворачиваются к Ивану, одновременно подходят и рассаживаются вокруг, каждый перед своей бляшкой. Иван достает из нагрудного кармана длинный узкий раскладной нож - “рыбку”, - и вырезает из центра каравая один ломоть хлеба, из середины колбасы один кусок, а по два оставшихся куска колбасы и хлеба равных размеров передает Матвею. В
  этот отовсюду - из кулис, из зала, - появляются остальные Остолопы, до сих пор отсутствовавшие на сцене, и медленно приближаются к синему ковру, занимают свои места. Матвей одним движением извлекает финку из подколенного кармана и очень быстро рубит каждый кусок пополам, потом еще пополам, потом каждый на три части - получая 12 равных кусков-порций. Остальные Остолопы наблюдают за этой процедурой, как змеи за факиром. Во время этой процедуры Подольский говорит свою фразу, постепенно увеличивая громкость, переходя перед репликой Матвея в состояние почти крика.
  
  Подольский: - А Ньютон в подобной ситуевине с яблоком в глаз открыл закон всемирного тяготения! И это не потому, что я дебил, а Ньютон гений! Это потому, что я пользовался только своим жизненным опытом (а больно-то как!), а Ньютон, как любой учёный, пользовался чужим опытом, выраженным в записях научных трудов. Он им тупо доверял, он не смог бы их проверить, у него всей жизни не хватило бы!
  
  
  Матвей: - Ваш бутерброд, Уч..., гм, пожалуйста!
  
  Подольский: - Благодарю Вас, Матвей...
  
  Явление 3.
  Все усиленно жуют.
  
  Подольский: - Да, о чем это я... А представьте себе, Марк, что Ньютон жил на сотню лет позже, что уже не было традиции критически относиться к чужому опыту или, например, среди его источников опыта попалась законченно-недобросовестная и лживая тварь - что тогда он смог бы придумать? Да любую блажь, хотя бы, например, концепцию постоянно расширяющейся материи! А что, красиво: любая материя постоянно расширяется с ускорением 9.81 м/с, расширяется и земля, и голова Ньютона, и яблоко, и глаза, потому мы не замечаем этого расширения. Но когда расширяющееся яблоко в состоянии полнейшего покоя встречается с расширяющейся головой... Чего вы ржете, лучше подумайте, нет в школьном курсе никакой ни механики, ни кинематики, сплошное расширение!!!... Лука, не корчите рожицы, расширение материи, а не сознания, наркотики тогда ещё не приветствовались!
  
  Фома: - Значит, все фундаментальные открытия закономерностей строения мира остаются фундаментальными потому, что сделаны до того, как французские Энциклопедисты зародили моду на атеизм?
  
  Подольский: - Гм, ну не только, хотя речь у нас с Иваном шла не о науке о мире, а о науке для идеологии, о человековедении. Подумайте сами, когда все учения о том, "как нам жить" осмыслялись критически с точки зрения соответствия Заповедям и мироустройству, понимаемому, как воплощение Замысла, легче или труднее было поверить в заумную хрень и построить в общественной жизни такое не пойми что, которое ни на какие уши не налезет? А если критерием остаётся только наука о мире?
  
  Матвей: - И тогда любая ошибка....
  
  Подольский: - Да и не только ошибка, просто разные концепции и гипотезы. Любая мелочь, любая погрешность должна влиять на человековедение кардинально. Но мы же этого не видим - спросите вы! А ведь это уже вопрос к продолжателям дела энциклопедистов! Когда вместо веры в Бога поверили в то, что человек может знать о других людях больше их самих, вот тогда возникло то противостояние, когда один - учитель - противопоставился всем остальным - ученикам. Вместо Бога появился авторитет Учителя. Понятно, почему я всегда говорю "не называйте меня учителем"?
  
  Лука: - Но как же тогда называть того, кто знает больше и учит нас, тех, кто не знает?
  
  Подольский: - А никак! Нельзя научить, можно или подтолкнуть к самообучению, или научиться вместе. Например? Ну хорошо. Вольтер, Дидро, Д'Аламбер - они писали для кого, учили кого - людей своего круга, дворян и богатых буржуа, или обездоленных? Конечно, авторитет, конечно, большие возможности, но! Но насколько они знали жизнь своих учеников, других обездоленных социальных слоев? Чему, нужному именно для их жизни, могли они обучить?
  
  Подольский: - Но принцип "лицом к лицу лица не увидать" сработал, за Просветителями потянулись "просвещенные" - и прямо в горнило Французской революции.
  
  Марк: - Получается тогда, что любые социальные теории обречены на провал, Если забыты религия и вера? Как же тогда люди жили с 17 века?
  
  Подольский: - Да с чего Вы, Марк, взяли эту чушь? Вы же умный человек, с высшим образованием, да я бы, скорее, поверил, что Матвей, хоть и из аналитической службы, но все же силовик-налоговик, но Вы!... Ну нельзя же так однозначно и прямолинейно, это же хуже, чем либералистский поверхностный взгляд... Тут нужно смотреть в суть позиции человека, понять на какую роль он претендует, не нарушает ли он категорический императив Канта, и если нарушает, то в какую…
  
  Во время предыдущей речи Подольского из задних рядов вперед выдвигается Семен, подталкивая перед собой жуткую помесь жертвенного треножника, куска теплотрассы, обмотанного стекловатой, и бензобака от мотоцикла. Сверху эта конструкция накрыта эмалированной кружкой. Подольский, увлекшись, начинает размахивать руками и сбивает со своего лица очки, падающие перед Семеном.
  
  Семен: - Ваши очки, вы уронили!...
  
  Подольский: - А? Да, спасибо. Смотрите, тот же марксизм: ни Маркс ни дня не работал, как пролетарий, да и Энгельс был типичным капиталистом. А Ленин вообще в своей жизни не зарабатывал ни дня. Но! … Но Маркс создавал научную теорию развития капитализма, искал и открывал законы обогащения, Энгельс критически осмыслял и применял их, в результате… В результате весь доленинский марксизм, развивая либеральные учения предшественников, как это ни парадоксально, менял сознание пролетариев, делая из него сознание … успешных капиталистов! Да-да-да, не обострял противоречия между трудом и капиталом, а сглаживал их, готовил из пролетариев таких капиталистов, которые более гармонично взаимодействовали с наемным трудом! Не назову сейчас источников, но во времена покойного Бориса Николаевича были хорррошшшие исследования на эту тему! Ну сами посмотрите, чем больше было пропаганды марксизма, тем большее количество капиталистов материально и морально поддерживали марксистов!
  
  Фома: - А Ленин?
  
  Подольский: - А что Ленин? Ленин гениальный тактик, он начинал с конкретных шагов без всякого своего плана, вроде как следуя общей концепции исторического процесса марксизма, но все равно, конкретное, тактическое, “из-сейчас” мышление всегда превалировало у него над стратегическим! Потому так извилисты были пути революции, потому и постоянные дискуссии в партии, и, как настоящий либерал, научить Ленин своих последователей мог только одному: обладать гибким мышлением, приспосабливая его под постоянно меняющиеся условия, то отодвигая, то приближая конечную стратегическую цель, но и переосмысливая постоянно эту цель под влиянием текущего момента…
  
  Матвей: - Вы хотите сказать, что октябрь 17-го был тоже либеральным переворотом?
  
  Подольский: - Переворотом? Да ни в коем случае! Это был самый настоящий либеральный возврат к истокам! К правильной форме управления, когда представители высшего слоя управляют низшим! Ну сами посмотрите, после февраля 17-го к власти пришли, конечно, лучшие представители либеральной буржуазии, но - и это важно! - власть была равных над равными! Страна была для кого? Для пролетариев? Нет! Для крестьян? Нет! Может быть, для солдат, офицеров или дворянства? Опять нет! То есть буржуазные либералы властвовали над буржуазией! Ну прямо как при Борисе Николаевиче! И - без Божественного освящения власти - никакого ни повода, ни причины для того, чтобы появилось уважение и почитание власти массами, равно как и осознание, чему кого и как научить массы, у новой власти просто не было! Не было расстоянья, чтоб “увидать большое”! Ну, например, как у Ксюшеньки Собчак не так давно, если не получается убедить и повести за собой народ, это не значит, что вожак и учитель бестолочь, это значит, что народ плох, сплошь быдло и пьянь! А другого-то народа и нету, ведь народ ей ровня! Вот отсюда-то и начиналось неуважение к власти, смута, разброд, разврат и воровство - ну, как у украинских либералов после второго майдана, Семен, если что, меня дополнит. Есть чем дополнить, Сеня? Кхе-кхе-кхе...
  
  В ответ на реплику Подольского Семен снимает кружку, открывает краник бензобака и наливает в кружку какую-то светло-коричневую жидкость с легким зеленоватым отливом
  
  Семен: - Ваша кружка чаю!
  
  Подольский: - Да, спасибо!… Приятно и руки погреть… Гм… Да ведь это не чай!... Семен, не прячьте свои хитрые рыжие глаза, это же не только чай?... С ромом или...? ... Так, все понятно, болтать и умничать любят все, но работать не хочет никто! ...
  
  Явление 4. (собственно балет)
  По ходу последующих реплик Подольского до первой реплики Матвея сцена от центра авансцены до правого заднего угла затягивается паутиной канатов, над крышей рубки устанавливается длинное горизонтальное дерево гика, на гике и в дальнем правом углу сцены располагаются большие мягкие мешки с парусами, на левом углу авансцены устанавливается тумба со штурвалом. Все Остолопы усиленно носятся по сцене, иногда выполняя указания Подольского, чаще указанные действия выполняют другие люди.
  
  Подольский: - Так, все наверх!
  
  Подольский: - Фома, возьмите Андрея и Петра, натянуть ромбованты, настроить штаги, еще раз проверить углы и перекрепить все на вант-путенсах.
  
  …
  Подольский: - Марк, возьмите троих, на вас установка гика и парусов, для начала грот и два стакселя, приготовьте спинакер.
  
  …
  
  Подольский: - Лука и Матвей, еще еще раз проверьте и перераскрепите корпус на слипе.
  
  …
  
  Подольский: - Обеспечьте одновременное ослабление и развязывание узлов по всем бортам, спускать на воду будем уже сегодня.
  
  …
  
  Подольский: - Яков - на вас руль и штурвал.
  
  …
  
  Подольский: - Все проверить, все натянуть, все смазать.
  
  …
  
  Подольский: - Ваня и Федя, вы сами завозите якорь в акваторию, потом сдернем кабестаном с мертвой точки - оно само по слипу пойдет.
  
  …
  
  Подольский: - Готовьте гичку и вперед.
  
  …
  
  Подольский: - Ну, вроде нормально.
  
   Матвей появляется из рубки и протягивает фуражку Подольскому.
  
  Матвей: - Ваша фуражка, Капитан!
  
   Лука и Фома приподымают кресло вместе с Подольским и переносят его к штурвалу. Матвей через штурвал протягивает фуражку Подольскому. Подольский бережно принимает ее, внимательно отряхивает от пыли и приставшего мусора, тщательно надевает ее на голову и картинно опирается одной рукой и одной ногой на штурвал.
  
  Подольский: - Становись!...
  
   Остолопы пытаются принять какое-то подобие строя, но выстраиваются полукругом за спиной Подольского и не по росту, а как для группового фото: все самые низкорослые по краям, самые высокие за спиной Подольского.
  Подольский говорит, не видя строя.
  
  Подольский: - Равняйсь!...
  
  При этих словах гик неожиданно проворачивается в сторону строя Остолопов, вместо равнения самые высокие подаются назад, самые низкие остаются на месте
  
  Подольский: - Смирно!...
  
  Гик возвращается на место, за спиной Подольского вздох облегчения, но строй остается не полукругом, а углом. Трое самых длинных Остолопов откровенно крестятся.
  
  Подольский: - Светает. Хорошая примета - с ранним утром самое главное легче делается. Перед тем, как мы начнем движение, хочу напомнить всем, что же мы делаем. Хочу напомнить, как нашу великую либеральную идею не приняли потомки родоначальников либерализма ни в Нидерландах и Франции, ни даже здесь, в Прибалтике. Потому мы купили и восстановили старую яхту со славным именем и показательным портом приписки, и сегодня, прямо сейчас, будем спускать ее на воду, чтобы сразу после этого отправиться в плаванье. Туда, где до сих пор не только помнят, но и живут по законам либерализма, где, как в нормальном демократическом обществе, есть право быть собой и не оглядываться на мнение окружающих.
  
  Подольский встает из кресла, одергивает куртку вниз, как мундир за полы, оглядывается на строй Остолопов - и снова садится в кресло. По ходу последующе реплики Подольского Остолопы откровенно скучают.
  
  Подольский: - Хочу напомнить Вам, что в плавании, совсем как в идеальном либеральном обществе, абсолютно нет места демократии. Нельзя забывать, что Бог превыше всего, а я, как капитан в этом плаваньи, первый после Бога. И, чтоб наше плаванье было успешным, помните, что Бог будет за нас только если мы не забудем, что только капитан имеет право командовать, определять и толковать всё, но только Его, Божественным авторитетом. Но “первый после Бога”, но ни в коем случае не “вместо Бога” - если бы было “вместо”, то и вы были бы Апостолами, а не Остолопами!
  
  С этими словами Подольский улыбается, встает, оборачивается. Остолопы дружно все вдруг вместе заученно смеются. Подольский удовлетворенно кивает головой, отворачивается от строя, опять садится в кресло.
  
  Подольский: - Ну, пора! Петр, становитесь к штурвалу!
  
  Петр становится к штурвалу лицом к креслу, спиной к мачте.
  
  Подольский: - Лука, Фома, Матвей - к кабестану! Выбрать якорную цепь, натянуть так, чтоб нас вперед потянуло!
  
  Лука, Фома и Матвей скрываются за рубкой. Слышен натужный скрип дерева по дереву, лязг якорной цепи.
  
  Подольский: - Семен, приготовиться рубить концы!
  
  Семен с плотоядной усмешкой достает топор из-за импровизированного пояса, выходит на авансцену в центр к самому толстому канату, размахивается и, не дожидаясь команды, вместе со следующей репликой Подольского, рубит у самого пола сцены.
  
  Подольский: - С Богом… Семен, с обоих бортов, нас же сейчас бортом развер…
  
  Хлопок, дикий визг, звуки ломающегося дерева и падения в воду, сверху резко падает занавес. Резко гаснет свет.
  
  Явление 5. Занавес.
  
  Свет плавно загорается. Шум прибоя. На авансцене перед Занавесом капитанская фуражка, на которой сидит Юда и грызет козырек. На занавесе бурное море и среди волн скула опрокинувшегося корабля. На скуле четко читается надпись “LIBERTY. Liberia”. Шум прибоя становится тише, через него проступает звук, с которым Юда грызет козырек фуражки:
  
  Юда: - Хрум! … Хрум! … Хрум …
  
  Юда: - Хрум-хрум-хрум! … Хрум-хрум-хрум! … Хрум-хрум-хрум …
  
  Юда: - Хрум! … Хрум! … Хрум …
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"