Предисловие. Первоначально этот текст создавался с реальными именами и фамилиями, потому как скорее воспоминание, чем художественная выдумка. Потом -- сначала из-за преподавателя в глубоком детстве, -- изменился фактаж одного лица, потом другого... В конце концов я решил оставить всего два реальных имени -- Игоря и Валентина, -- а всё остальное рассматривать как околохудожественный текст, где любые совпадения случайны, а все события вымышленные. Даже если это и не так.
Получил в мессенджере Facebook вот такое сообщение от ещё школьного друга: "Я не помню, чтобы записывал тебя в друзья. Достаточно и одноклассников. Гордись, не забывай и не прощай, однако помни, как ты "помог" Валику, ватник ты стеганый". - и профиль отправителя сразу стал недоступным.
Получил, прочитал - и воспоминания нахлынули со всех сторон. И посреди горечи - какая-то неожиданная, нет, не радости, нота облегчения...
"Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся..." В первый раз эти строчки я прочёл так, что они резанули и запомнились ещё в том, раннем пионерском детстве. Мы дружили, трое пацанов из соседних домов одного двора, трое одноклассников, и дружба наша реализовывалась в совместном времяпровождении: совместных около-хулиганских походах за подшипниками на авторезмзавод, совместных тележках-"макаках" - тележках, сбитых тремя гвоздями из четырёх досок, -- и поездок по асфальту под уклон на этих вопяще-дребезжаще-искрящих (подшипниками по асфальту) "макаках" вопреки ПДД и здравому смыслу, -- совместных занятиях в секции фехтования университета, совместном курении за гаражами и разговорах-мечтах-бахвальстве друг перед другом... Ну, всё как и у всех в этом возрасте.
Все мы были из средне-обеспеченных семей, Олег, Игорь и я. То есть, по средне-советским меркам, в семьях хватало денег и на еду, и на одежду, и даже, время от времени, на какой-нибудь недорогой "дефицит", но не более. Мой батя для этого работал по командировкам на объектах, о которых рассказывать и разговаривать громко вслух было не то, что не принято, но, скорее, правильнее прочесть в какой-нибудь обезличенной передовице газеты "Правда" о далёких трудовых победах; родители Олега много и тяжело работали руками (отец - шахтёр, мама - бригадир в "Зеленстрое"); родители Игоря были невысоких чинов из местного гос-парт-аппарата. И когда мы где-то чего-то наверняка набедокуривали -- а у кого из пацанов такого в детстве не было? -- мы, хоть и не шпана, реагировали на это соответственно своему семейному воспитанию: Олег молча гонял желваки, сжимал и разжимал кулаки и упрямо смотрел себе под ноги, Игорь радостно приветливо улыбался и чистосердечно просил прощения, и только я набычивался и упорно искал равенства и справедливости.
До сих пор помню тот случай: тогда, как нам казалось, в самом конце цивилизации, на недосягаемой дистанции в целых семь троллейбусных остановок от школы и нашего двора, прямо напротив друг друга стояли два дома. В одном жил наш одноклассник Серёга, а в другом был блатнейший ресторан, "Юбилейный". И между ними трансформаторная будка. Возле которой - кусты сирени. В которые бегали покурить как пацаны из Серёгиного дома, так и подвыпившие дамы из ресторана -- курящая дама? в средне-брежневские времена? фи, это так вульгарно!
А Серёга был мастер на все руки, и папа его работал автомехаником и авторемонтником в очень непростом гараже. И вот, в поздне-апрельских сиреневых сумерках сидим мы с Серёгой в сиреневых кустах, курим, заодно какую-то хитрую железяку рассматриваем -- в руках крутим, а с другой стороны куста дамы из ресторана покурить вышли, и одной из них с перепою так плохеет, так плохеет! И надобно ж беде случиться, чтобы мы, движимые пионерским сочувствием -- "тётеньке плохо!" -- полезли через кусты помочь. А это оказалась... Ну, в связи с тем, что потом я сам в этой школе два года читал, и с этой дамой вполне сработались, давай-ка мы её пошифруем... Уж если она попала в историю, то пусть считается, что это была "историчка", нет, не та, которая читала в нашем классе, да простит меня реальный преподаватель истории нашей школы.
Тётеньке мы, конечно, помогли, даже скорую вызывать не пришлось, ведь хоть сами мы пока и не употребляли, но за старшеклассниками в состоянии "злобной птички перепил" наблюдать приходилось: лавочка без спинки и с выломанными досками в сидушке на пронизывающем ветру на верхотуре плохо скопанного террикона, посидеть-подышать-подержаться, много воды из холодильника, активированный уголь из противогазного фильтра да плюс полтора стакана рассола сделали своё дело. Но наутро тётенька-историчка не нашла лучшего для себя занятия, чем на большой перемене пойти гонять курцов в школьный сад. И очень громко и надрывно орала, и обзывала срамными словами, и вообще не контролировала собственной ярости, да так, что я не сдержался и ляпнул: "Ой, а сама? Вспомни, что было вчера -- не стыдно?"
"Нам не дано предугадать", даже если это было несложно сделать: собралось пионерское собрание класса, разбирали моё дело, даже ставили вопрос об исключении из пионеров шестиклассника, довёвшего учителя до истерики, слёз и сердечного приступа. И все вокруг постоянно повторяли выкрикнутое про меня истеричной историчкой с заложенным от слёз носом слово "Негодзяй!"...
Я, как и положено пионеру, искренне и честно "перед лицом своих товарищей" рассказал все события вчерашнего вечера почти без утайки (не упоминая, впрочем, Серёгу -- тот сразу предупредил, мол, если что, меня с тобой вчера не было). После этого я, помимо "негодзяя", стал ещё и лжецом, ну, пусть не лжецом, но уж точно выдумщиком, фантазёром и "фантастом" (не менее ругательное словцо в середине-конце семидесятых, чем "негодзяй"). А потом вызвали к доске моих, как я тогда думал, друзей, Игоря и Олега. И -- о чудо! -- владеющий правильной и убедительной речью родителей-партноменклатурщиков Игорь вдруг сказал словами Олега: "Я дружу с ним потому, что у него московская тётка в загранкомандировке, и от тётки у него бывают жувачки". Вот это Олегово словцо, "жувачки" - вот именно оно отозвалось тогда болью. Даже без воспоминаний, как и с какой частотой в те годы из далёкого Пакистана со стройки металлургического комбината тётушке удавалось прислать в Донецк в открытке всего-навсего одну жевательную резинку, и как я их собирал из открыток, чтобы не сам, чтоб с друзьями... Тогда, когда вечером после пионерского собрания я наткнулся на открытый томик Тютчева, не глядя перелистнул странички, и прочёл: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся...".
Времена, события, лица, люди -- всё собралось, соединилось, слилось в неразрывном единстве. Том неразрывном единстве, которое и боль, и страдание, и очищение через отбрасывание наносного, ненужного, через причащение к сущностному, главному, сверхвременному и сверхличностному, вечному. И - Единственному Единому.
Той самой боли и страдания, которая начинается с "Оратор римский говорил средь бурь гражданских и тревоги...", без которой совсем по-другому, очень неправильно и менторски воспринимается "Он их высоких зрелищ зритель...". Той боли, горечи и грусти, от которой "ропщет мыслящий тростник", без которой, наверное, вообще ничего не осознаётся по-настоящему, по-вселенскому, по-навсегда...
Что было потом? Потом, конечно, было много, в том числе -- в большинстве -- и тревоги, и боли, но как далеко ещё было до "даётся благодать".
Детские раны и боли самые острые: даже если потом будет сильнее, больнее, яростнее, первое столкновение с предательством даёт очень сильный отпечаток.
И вполне естественно, что меня и в дружбе "кинуло" в другую крайность, в "молчи, скрывайся и таи": я сдружился с Валиком. Его родители преподавали на матфаке и физфаке универа. Очень рационально-взвешенный, расчётливо-спокойный, почти ледяной ум Вальки буквально завораживал меня, но оборотная сторона того же - практичность на грани цинизма, сущностная прагматика как анти-романтика, анти-идеология, отпугивали, вводили в ступор и оторопь. Ещё в далёких семидесятых от него первого я услышал "ты что, дурак? кому ты это продашь?" и "ну если ты такой богатый, что у тебя есть время на увлечения..."
Впрочем, сам Валик тоже увлекался, фотографией, чуть-чуть не так, как я. Мне нравилось "поймать момент", особенно тот, в котором была, говоря нынешним языком, экспрессия, характер, порыв, движение: из-за кадра на генеральной уборке класса с Маринкой, встряхнувшей волосами над радостными глазами и смеющимися ямочками на щеках я неделю ходил именинником -- и пофиг, что срезано, что самый угол кадра, и пофиг, что ниже лица всё скрыто шваброй с тряпкой, главное-то -- вот: взмах и разлёт волос, глаза, улыбка, ямочки!
А Валик "играл светом и тенью", Валик менял фильтры и фотобумагу, Валик делал изумительные по качеству, но очень статичные портреты и натюрморты. И тратил на это такую уйму времени, что иногда его менторские циничные поучения, ну никак не совпадающие с его собственными поступками, меня уже даже не бесили, смешили: "мысль изреченная есть ложь".
Я продолжал заниматься фехтованием, даже увлёкся бальными танцами, впрочем, при спортивном стремлении побеждать меня всегда интересовала победа вот именно в этом бою, а не во всём турнире, красота и эстетика боя как танца, но не место на пьедестале. Потом паруса -- а управлять парусом и лодкой это ежесекундное соревнование с собой и содружество с ветром и волной, и тут пьедестал только на дне, когда ты уже заведомо проиграл. Потом туризм, скалолазание, альпинизм -- хорошее, если вспомнить, было у меня детство...
А Игорь с Олегом достаточно быстро охладели к фехтованию, но сдружились со спортсменами-баскетболистами из "А" класса, даже перешли потом в новосозданный в параллели спортивный класс, вписались в команду напрочь, да так, что в выпускном, десятом классе уже играли на чемпионате юниоров УССР.
А потом была после-школьная жизнь. И Валик, и Игорь, и Олег поступали в Донецке, и поступили сразу. Я поехал в МИЭТ -- и не поступил. ПТУ, завод, армия, уже после дембеля поступил на филфак ДонГУ. Свадьба, дочка, под выпускной -- развод. Горбачёвщина, "перестройка переходящая в перестрелку". Второй брак. И развал Союза.
Впрочем, это из раздела Некрасовского "Распалась цепь великая, распалась и ударила, -- одним концом по барину, другим -- по мужику". И никто из одноклассников не согласился бы считать себя "мужиком", и все отлично осознавали, что до "барина" ему ой как далеко, и вообще это уже не "сугубое тютчевство", а скорее "Переведи меня через майдан" с последующими "Никогда мы не будем братьями" от "майдаунов на Майдане". Почему? Об этом ещё будет. Но "из песни слова не выкинешь"...
Всё это время я почти всё время жил где-то: в общаге, в казарме, у тестей, потому сведения о друзьях по двору доходили только через родителей. Через их фильтр. Валик закончил университет и достаточно быстро оказался во главе айти-подразделения. Олег со спортом порвал быстро -- мединститут, врач-косметолог, потом, через пятнадцать лет, уже совладелец косметологической клиники. Игорь долго был связан со спортом, но спортивная химия привела к совсем другим препаратам, от которых он очень долго и трудно, со срывами и кризисами, отвыкал, бросал. Бросив перед этим, естественно, спорт.
Первая наша встреча состоялась, дай Бог памяти, через пятнадцать лет после окончания школы. Я уже давно преподавал в университете, и только-только начал подрабатывать системным администрированием и программированием, это реально спасало в те жуткие времена.
Где-то за пару месяцев до встречи выпускников был случай. Помню, я, старший преподаватель, стою с другими преподавателями филфака в очереди в кассу за зарплатой и продумываю алгоритм скрипта для смены шлюза сервера, если "один провайдер отвалился". Был, кажется, ноябрь, вторая половина, но преподавателям платили "остаток за февраль и десять процентов за март". Слёзы, если сравнивать с заработком айтишника. Но, всё равно, была та "четвертушка" очень в тему, ибо скоро день рождения жены, нужен подарок.
Оставалось два или три человека до окна, когда в помещение вошли походкой хозяев жизни человек пять-восемь показательно богато одетых мужчин -- и мимо очереди прямо к окну. И всех в очереди остановили: "Ждите! АХО получает!". Я стоял достаточно близко к окну, чтобы видеть толстые пачки денег, слышать "остаток за этот ноябрь, аванс за декабрь плюс премия за вот тот объект". И узнать в одном из ахо-шников Игоря.
Плотно и хорошо мы поговорили уже на встрече выпускников. Ни возмущения, ни зависти, ни даже обиды -- у одних оплата день в день, у других задержки с февраля по ноябрь, -- не было. У меня -- из-за приработка и заработка айтишником -- уже тоже начинало налаживаться. Я и память для компьютера расширил-купил, и бэушный, но рабочий жёсткий диск, и разлезшийся от старости рукав кожаного плаща сам так аккуратно заштопал, что почти не видно, и обувь новую детям купил, и посуду на кухню, как сейчас помню, тефлоновую сковородку и чайник со свистком, я даже, помимо подарка -- зимних перчаток -- умудрился собрать денег отремонтировать зимние сапоги супруги, и вообще на горизонте начинали маячить хоть какие-то перспективы: "у меня всё хорошо", хотя бы в перспективе будет!
А у школьных друзей -- проблемы. Валик жалуется и ищет подчинённых, умных, рукастых, исполнительных, не подсиживающих начальство, но не жадных к зарплате. Олег -- клиенток, и даже здесь усиленно "окучивает" одноклассниц, одетых побогаче. Уже не очень помню, на что жаловался Игорь (а может, и помню, но упоминать не хочу), но и ему, когда спрашивал, исходя из своего филологически-философского опыта, искренне пытался помочь, подсказать. И даже не обижался, что никто из спрашивавших меня не слушал, вернее, слушал, но не слышал. И дело тут даже не в том, что "одному хлеб чёрствый, другому жемчуг мелкий", а в том, что у меня тогда наконец-то забрезжили перспективы. А одноклассники своих перспектив просто не хотели видеть.
С того памятного пятнадцатилетия встречались регулярно, пусть не каждый год, но раз в два-три -- обязательно. Я понемногу обрастал знаниями, авторитетом, достатком, к лучшему менялась и жизнь одноклассников. Даже Валька после сорока нашёл своё увлечение, свою форму отдыха и релакса, и, к моей радости, это тоже оказались паруса. Не совсем мои -- виндсёрфинг это всё же не яхтинг даже в форме надувного парусного катамаранинга, -- но всё же.
Я искренне радовался успехам и радостям друзей, и не стеснялся поделиться своими радостями, но как-то о собственных проблемах предпочитал умалчивать: видно, та ещё, детская боль предательства не давала мне полностью им доверять. Почему? Ну, наверное, стОит один раз оказаться один на один посмешищем перед всем классом и не найти в глазах ни у одного одноклассника сочувствия или понимания, чтобы не задаваться больше таким вопросом никогда.
Бывали встречи в школе с переходом в кафешку, бывали встречи на природе, бывали даже в отдельно арендованных помещениях или в элитных местах, например, возле источника Николая Чудотворца. Но каждый раз, и, думаю, каждый из нас, в конце концов научался на этих встречах радоваться чужим радостям и радовать всех своими, но -- молчать о своих проблемах. А если проблемы остаются глубоко внутри, то и полного единства не наступает: объединяясь своими радостями, мы оставались всё так же одиноки, когда наедине со своими проблемами. Благодать не наступала.
Всё сломалось в две тыщи четырнадцатом. Всё сломалось с майдаунами на киевском Майдане. Сейчас, в две тыщи двадцатом, мне видится, что мы тогда воспринимали "майданные поскакушки майдаунов", наверное, как природное явление, как то, что "не имеет ни смысла, ни последствий, наступает и проходит само по себе". Да-да, именно так: "Природа - сфинкс, и тем она верней своим искусом губит человека..." А о том, что в человеческом мире "у каждой неприятности обязательно имеется фамилия, имя и отчество" почему-то предпочитали забывать -- "нам не дано предугадать".
Как только в Киеве рвануло, неприятности посыпались как из рога изобилия. Не вспоминаю о своих, вспомню Валика -- инсульт в пятидесятилетнем возрасте -- "как слово наше отзовётся"? А у остальных, поначалу, проблемы сугубо по экономической части: чем больше доход, тем больше завязка в экономику, в обслуживание в банковской сфере, в логистику и поставку товаров, т.п. Всё это взбесившаяся кроваво-майдаунная шваль последовательно рвала, перекрывала, изничтожала, отжимала, рейдерила ещё задолго до первого выстрела, буквально сразу после февральских событий. Испугать, разогнать нас пытались?
И потянулись первые ручейки народа из Донбасса. Кто-то, как оказалось, успел "построить свой личный персональный нет, не ковчег, но всё-таки ковчежец", правда, по прочности и надёжности оказался он совсем не Ноевым. Кто-то просто "рыбка где глубже, а человечишко где лучше", просто сконвертировал свою честь, совесть и память в размер кошелька и отчалил с этим кошельком туда, "где пока ещё есть бизнес". И, если вдуматься, если бы считать майдаунное преступление явлением природным, "то может статься, никакой от века загадки нет и не было", то и нам всем нужно было бы, как и Ной, не ныть, а собрать "каждой твари по паре" и... Но, в том-то и дело, что майдауны -- это не природа, это, если не бесовское, то явно человечьих рук дело. А с человечьих рук делами пристало справляться, конечно, человекам. Людям. Справляться, а не удирать -- так по чести и по совести будет.
А они удирали. И "Ной не ныл", а эти -- ныли. Всё то, что не только на наших встречах одноклассников, а повсеместно в те годы распространившееся -- говорить о хорошем, молчать о плохом, -- развалилось, прекратилось, сменилось своей противоположностью. Ни одного из уехавших в те месяцы до второго мая, который бы не жаловался, я не вспомнил. Обращался к друзьям -- то же самое: жалобы, нытьё, обвинение всех, кроме себя, стали общим признаком всех "понауехавших". И не только бывших наших донецких: в считанные недели вся страна стала сборищем обиженных жалующихся со сдвинутой в сторону истерики эмоциональной планкой и весьма плавающей самооценкой. И без всякой ответственности за сказанное слово, без всякого стремления к правде, пусть даже индивидуально-эмоциональной: поймаешь на лжи -- в глаза смеются...
Помню, уже в мае. Да, это было уже после второго мая, но ещё до двадцать шестого. У меня второй автомобиль, машинка из ретро-клуба, ремонтировался в автокооперативе "Пилот", возле аэропорта, его ещё не успели расстрелять укро-вертолёты, и мне нужно было встретиться с маляром-ремонтником, передать ему денег на последний слой краски и лак. Я как раз был после поездки в Славянск, в глазах ещё плясали светящиеся в темноте от фосфора воронки на дорогах и в ушах ещё звучали разрывы, но ранним утром, часиков в шесть-семь, я приехал на встречу. И, расплатившись с авторемонтником, вдруг встретил Валика.
Валик шёл на работу. Пешком. Принципиально -- расхаживался после инсульта. Валик шёл на работу для того, чтобы быть полезным хоть в чём-то. Просто потому, что не мог сидеть дома, без дела. Тем более, во время начинающейся войны.
Я не скрывал, откуда я приехал, что там делал, зачем оказался здесь и что буду делать дальше (на этот день у меня была запланирована помощь ныне покойным родителям в коммунальных вопросах и подготовка машины к завтрашней поездке туда же, в Славянск). Я честно и откровенно поделился и фактажом, и подоплёкой, и целями, и переживаниями, и эмоциями. Мы очень хорошо поговорили, Валька даже посокрушался, что не сможет вместе со мной по здоровью, а потом пристал ко мне с вопросами про своё имущество.
Ох уж эти вопросы "про майно"... В конце концов я уже был на грани "вспылить", потому что там, в Славянске, в этот момент не то, что имущество, майно не стоило ничего, но и сама жизнь человеческая оказывалась настолько малоценной... Ну и привёл ему пару-тройку примеров из вчерашней поездки. И дал совет: или держи в руках и используй постоянно, во благо, причём не важно, кому, хоть себе, хоть родне, а лучше просто хорошим людям, или просто забудь: того, что ты не держишь в руках, нигде и никогда не спрячешь так, чтобы потом, после войны достать, чтоб оно сохранилось. А если держишь в руках и используешь во благо других -- даже самой последней твари другие не дадут отобрать у тебя. Так что или погибнет вместе с тобой, или ты счастлив будешь, что оно погибло, а ты жив остался.
А потом началась другая песня: двадцать шестого мая бомбили аэропорт (и моему ретро-авто пришёл кирдык), с двадцать шестого мая на город обрушилось, помимо обстрелов и бомбёжек, помимо диверсантов, мародёров и провокаторов, помимо частей ВСУ, расквартированных в городской черте, ещё огроменное море лжи. Лжи и паники, этой ложью вызываемой.
Мне было проще: я хотя бы время от времени выезжал из города, и оказывался с той стороны линии фронта; потому всё то, что лила ушатами помоев на нас news.ukr.net и прочие укро-СМИ, мог хоть отчасти, но проверять. А Валик - нет! И, читая интернет и общаясь с кем-то -- не с тобой ли, Игорь, вы ведь были дружны в двенадцатом-тринадцатом? -- очень быстро обукропился. И, возвращаясь в город после дальней дороги, или находясь где-то за городом, даже и на той стороне, каждый вечер находил в почтовом ящике от двадцати до пятидесяти писем от Валика. И в каждом по одной новости из укро-тырнета. И если не все, то большая часть -- полное враньё, остальное -- ложь частичная.
Часть фейков разоблачалась просто. Ну, допустим, сообщают, что сепаратисты Стрелкова ограбили супермаркет в Славянске по адресу ул.Жукова, дом, допустим, двадцать два "в". Для тех, кто "не в теме" -- кошмар: громкое название улицы, номер дома с буквой -- всё это рисует образ если не самого центра города со стеклянными небоскрёбами, то, как минимум, спальный район из хрущёвок и девятиэтажек, да? А улица Жукова в Славянске -- это Былбасовка, это дальше, чем пригород, это вообще сросшаяся с городом деревня, то есть "Жукова двадцать два" это просто сельский двор. При этом пусть двадцать два -- дом, двадцать два "а" -- гараж, "б" -- сарай, а "в" -- курятник, да? Проезжая, сделать фото и отправить потом его в ответ ведь нетрудно, да?
А тремя письмами дальше "сепаратисты Стрелкова расстреляли трёх частных предпринимателей Славянска за проявленную торговую инициативу". Начинаю осторожно задавать вопросы, и выясняю, что таки да, было, но одного, местного, примкнувшего к ополчению, расстреляли за мародёрство, когда он ночью полез в дом к мирным жителям на Былбасовке и ограбил, вытащил из курятника четыре канистры самогонки, сам напился и бойцов своего взвода пытался споить! А грабил он курятник по адресу -- да, да! -- Жукова, двадцать два! Хороший супермаркет? Замечательный единый в трёх лицах частный предприниматель? И это ещё не полное враньё, это хоть какую-то основу под собой имеет...
Иногда было сложнее, особенно если ложь не имела под собой вообще никакой фактической базы. Но хуже всего, если источником лживой новости была гадость, сотворённая в Славянске, Донецке или Горловке укропскими диверсантами, а обвиняли в этой гадости ополченцев.
А теперь вопрос - слабО вам ответить на двадцать - пятьдесят писем ежедневно? Особенно по смартфону, где-то в подвале обстреливаемого города? Или когда у тебя на глазах кусок панельной хрущёвки от артобстрела крупным калибром рушится карточным домиком, а со смартфона пиликает "новое письмо"? Или потом, на лежащий на земле смарт приходит sms-ка "ты не ответил на моё письмо, сказать нечего?", а ты и за смарт взяться не можешь, у тебя руки в крови ребёнка, которого ты только что пытался спасти, перевязать культю оторванной ножки, но бесполезно, ребёнок умер? Или за линией фронта, глубокой ночью в узкой и длинной яме в огороде вместе с убегающими жильцами, когда спать уже очень хочется, но подъём до рассвета, то есть часа в три?
Я пытался облегчать себе задачу, отвечая, объединял несколько писем в один ответ -- да оно само зачастую объединялось, как в случае с "Жукова двадцать два", -- но иногда что-то забывал. А Валик дотошно упрекал: "ты не смог ответить на все мои вопросы"...
"Вам не дано предугадать". В конце концов мне это надоело. Я попросил его думать головой самостоятельно, просто соединять разные новости в одно большое письмо и пообещал, что в день буду отвечать не больше, чем на три письма. А если будет больше трёх, если почтовый спам-спуфинг продолжится, то добавлю его в чёрный список и просто не буду принимать от него писем.
Спам-спуфинг продолжился. В список запрещённых добавил. Полгода спокойной жизни. А через полгода, под Новый Год -- звонок по телефону, истерика, ломанье локтей, траур и трагедия. И жизнь ещё плотнее закручивалась спиралью поверх времени, истории, расстояний в единый спрессованный комок обусловленностей и причинно-следственных связей.
По городу весь тот год постоянно двигались вооружённые люди в форме. Не только ополченцы или солдаты ВСУ, хватало и добровольцев, и волонтёров, и мародёров, и нациков, и диверсантов, и даже просто уголовной швали, напялившей камуфло за-ради безнаказанности. Причём на фоне всеобщей истерии -- из-за лжи, из-за провокаций, из-за обстрелов, из-за просто отсутствия правдивой информации -- из тех, кто был в городе, а не на передке, в окопах, вменяемым адекватным и разумным поведением выделялись единицы. А Валик в качестве вывода из нашего майского разговора про "майно" не нашёл ничего лучшего, чем собрать всё самое ценное в доме и семье -- от золота с драгоценностями и валютой до виндсёрфинга и компьютеров с телевизорами, -- загрузить всё это в кузов своей самой новой, самой дорогой и самой роскошной машины Subaru Tribeca и отогнать-спрятать этот новый SubaRожец в родительский гараж в старом престижном гаражном кооперативе. Под терриконом рядом с центром города. И не появляться в этом гаражном кооперативе аж до начала декабря месяца. То есть поступить абсолютно противоположным образом по отношению к тому, что я ему советовал -- "нам не дано предугадать..."
Естественно, в декабре ни председателя, ни охранников у гаражного кооператива уже не было, удрали вна Скакуасию, уж слишком "нерядовые" были люди в этом кооперативе. Естественно, большинство боксов были вскрыты внагляк, где ломиком по замку, где болгаркой по навесам, а где и с выдёргиванием воротных блоков тяжёлой гусеничной техникой. Естественно, SubaRожца со всем, нажитым непосильным трудом, и след простыл -- а кто из не-удравших донецких не проходил подобных гадостей в четырнадцатом-пятнадцатом?
Валик просил помочь найти машину. Подозревая, что за машиной "выплывет" и всё остальное, прежде всего, деньги, драгоценности и золото. Но в декабре начинать искать то, что пропало с мая по декабрь, во время войны...
Я даже попробовал. Спрашивал разных людей, машинка-то нерядовая, да плюс покраска эксклюзивная, в глаза бросается. Рассказывали разное. Кто рассказывал про расстрелянный укро-градом субарик под Марьинкой, кто-то видел, как казаки-мародёры гнали караван автомобилей в сторону российской границы, и там был похожий субарик. Кто-то видел подобную машину, правда другого цвета, в составе миссии Красного Креста. Один на голубом глазу клялся, что "вот точно такая машина прямо сейчас ездит под министром доходов и сборов", короче, стало ясно, что это гон, флейм, бред, фантазии, и полный глухарь.
Но "нам не дано предугадать": я продолжал ездить и за линию фронта. И весной пятнадцатого по дороге от Артёмовска до Славянска на мосту через канал "Северский Донец - Донбасс" нас остановили и вывели для обыска и проверки каратели из нацистского батальона с людоедскими кроваво-чёрными флагами.
И поставили меня для обыска, оперев руки о капот Subaru Tribeca того самого цвета сине-серый перламутровый металлик, с очень похожим vin, правда, вместо госномера "ПТН ХЛО"... Вот уж воистину "как слово наше отзовётся". Пока меня обыскивали, допрашивали, били по болевым точкам и искали отсутствующие следы от приклада или мозоли от курка, я пытался запомнить vin, когда через несколько часов отпустили -- сел за руль своей машинки, отъехал от людоедского блокпоста, забрался в бардачок, достал бумажку с записью номера-vin Валькиного субарика... Ну, неточность в одну цифру, восьмёрка или тройка, или я во время обыска криво запомнил. И, вернувшись домой, доложил к тому моменту уже махровому укро-патриоту, анти-ополченцу и днро-ненавистнику, как всё было: что его пропажа стояла там-то и там-то, и ездили на ней вот такие людоеды... Опять "нам не дано предугадать".
Надо признаться, Валька оказался ещё не очень зашоренным. Переворот приложения категорий вины и ответственности в отношении собственного имущества воспринял как вероятный, правда, очень хотел понять, как машина отсюда оказалась там.
Мой ответ его не порадовал. "Тысячу и одна причина, начиная с того, что ДРГ оттуда ломанула кооператив чтоб найти транспорт вернуться туда, заканчивая тем, что мародёры из местных продали твою машину перекупам туда. Правды сейчас не узнает никто".
Видно, у Вальки по этому поводу было своё собственное особое мнение. И месяца после разговора не прошло, как он снялся и с семьёй и детьми уехал на Украину. И, по непроверенным сведениям, в Харькове даже что-то пытался хотеть от ДУК "ПС". И через три месяца умер - повторный инсульт с инфарктом. Вот так вот "слово отзовётся"...
А потом у меня умер отец. Рак. И я стал бывать в родительском дворе чаще, много чаще. В редкий день не заезжал проведать маму. И, заезжая в родительский двор, стал встречать Игоря.
Игорь производил очень мрачное впечатление, от былого "хозяина жизни" не осталось и побитого следа: исхудалое и без того длинное лицо с трёх-пятидневной щетиной, длинные сальные волосы, синие круги под глазами, старая кожаная куртка, какая-то привычная небрежность в одежде...
С одной стороны, тому были свои объективные причины, и я их даже понимал: переводя Донецкий Национальный университет из Донецка в Винницу, укро-хунта зазывала к себе только преподавателей -- и, надо признаться, среди среднего звена, кандидатов и доцентов, нашлось таких немало, -- но ни одного ахо-шника к себе не позвала. А новый состав руководства и университета, и системы образования ДНР очень ревниво и тщательно отнёсся и к старому руководству, и к экономической компоненте управления ДонНУ, и ни начальнику отдела снабжения, ни начальнику отдела сбыта в новой структуре места тоже не нашлось. Да, Игорь оказался "дважды не нужен": при переезде выброшен за ненадобностью своими, привычными, укро-нациками, но и, одновременно, вычищен с руководящей должности как подозрительный и политически-неблагонадёжный элемент властью новой. А успокоиться на должности рядовой, не-руководящей -- не захотел.
С другой стороны, я помнил, что у Игоря в конце спортивной карьеры был большой и бурный "наркоманский опыт", а наркоманы и алкоголики, как учит жизнь, бывшими не бывают... Потому держался я с ним настороженно, предельно честно, но предельно закрыто, на контакт сверх публичной нормы с малознакомыми не шёл. А, может, это следы ещё того, глубоко-детского предательства, не давали мне доверять ему.
Если Валька читал укро-новости, то Игорь смотрел ютуб. Где под броскую картинку для глаз абсолютно авторитетным тоном в быстром темпе в уши зачастую льют такую хрень, которая, будучи напечатана на бумаге, вряд ли смогла бы вызвать что-то кроме возмущения, матов и смеха, а так -- проходит! И обращался Игорь ко мне за всё тем же: то его интересовало мнение филолога о "новоязовских откровениях" в палеоисторическом противостоянии Украины и России в раннем мезозое, то мнение криптокультуролога о возможности воровства прото-индусами технологий богов у прото-укров, то мнение религиоведа про российский след в античном воровстве греками и римлянами аутентичных украинских героев Зевеса, Гермеса, Геракла и прочих Гомеров с Моисеями и Иисусами...
А у меня тяжело болела и умирала мама. А я оказался невыездным за линию фронта и практически без заработка, пришлось пойти на работу, и я с точки зрения сбу-дженцев стал ещё и пособником террористов, так как работал в госпредприятии. Да и когда весь город видит, слышит, знает, откуда летят мины, снаряды и грады, когда просто необсуждаемое общее мнение, что "любой в форме ВСУ -- военный преступник, любой поддерживающий их армию, их власть и их политику -- замаранный по уши подельник военных преступников, а заработавший хоть копейку на этой войне -- заказчик, провокатор, интересант и первопричина убийств, ведь военные преступления помилований и срока давности не имеют"... Как мне было относиться к Игорю? Как ему было жить в окружении готовых порвать за одно подобие подобных мыслей? Silentium, "молчи, скрывайся и таи" получало своё обратное детскому воплощение...
Не спорю, возможно, иногда я был излишне резок в разговорах с Игорем: он ведь жил вместе со мною в одном городе, ходил среди тех же людей по тем же улицам, видел, как и я, как и они, если не сами прилёты с разорванными телами стариков, женщин, детей и ручьями крови, хоть на Киевском проспекте между Полиграфической и Веткой, хоть на пересечении Университетской и Театрального, то следы: иссеченные осколками здания и металлоконструкции, забитые фанерой окна, порванные магистрали тепло- водо- и электро-снабжения, ямы в асфальте. Нет, я не думаю, что ему, как мне, после прилёта сто двадцатой мины на второй этаж в детское отделение больницы, где работает моя жена, приходилось вечером-ночером хотя бы вычёрпывать вытекшее из разорванных взрывом водопровода, канализации и отопления в кабинетах и палатах первого этажа, вывозить то, что было когда-то коврами, занавесками, простынями-матрасами и медицинской спецодеждой волоком, на буксирном крюке автомобиля до ближайшей свалки, но ведь хоть что-то из общенародного горя он не мог не видеть? Тем более, до конца семнадцатого, пока всерьёз не взялись за частника-перекупа, просто купи в Макеевке на рынке и вывези в Киевский район ближе к аэропорту те же продукты питания, заработаешь как минимум половину стоимости, ты же снабженец-сбытовик экстра-класса, да ещё безработный, как тебе выживать, с людьми не общаясь, своими глазами преступления укро-фашей не видя?
Но я всё же старался сдерживаться, всё же так долго ему не доверял, а значит, виноват хотя бы в том, что не смог его простить вовремя. И вот от осознания этой вины больше старался вышучивать и высмеивать, чаще продолжать логику до полной абсурдизации и результатов, и исходных данных. И это -- едкий смех над тем, во что он свято хотел уверовать -- задевало Игоря много больше, чем набор логических аргументов и доводы из парадигматических рядов лексем родственных языков.
Когда умерла мама, я начал пытаться жить в родительской квартире. Сначала получалось плохо -- слишком многое напоминало о покойных родителях. Потом -- война, разруха, всё ломается, требует ремонта и рук -- занялся ремонтом, то есть переключился сознанием именно на то, что нужно сделать, переделать, починить прямо сейчас. Стало легче, хоть и продолжается этот вялотекущий ремонт и досейчас. Общаться с Игорем стали чаще, но всё с тем же обоих раздражающим результатом. В результате с конца восемнадцатого года он ко мне за экспертным мнением практически не обращался, видно, надоело быть высмеиваемым.
А я уже осознал "оборотную логику детской истории" нашего общения. И сознательно сам попробовал продолжить в ожидаемую область: Украина-то продолжает оставаться средоточием голословных обвинений, пустых жалоб, истеричной лжи и помойки фейков. Вот и я стал ему жаловаться, для начала, на здоровье, хотя бы потому, что со здоровьем дела действительно не очень. И получил ожидаемое: на каждую мою жалобу следовала "адекватность Ульяны Супрун с авторитетом и длительностью песни токующего глухаря". Причём каждая "песнь выкаченных глаз" начиналась с фразы "А ты не кури!" -- я слушал, кивал, делал своё дело и продолжал курить.
Где-то в это же время Игорь постучался ко мне в друзья и на Facebook, и в других соцсетях. В соцсетях я на здоровье не жалуюсь, там совсем другие цели ставлю, и разоблачение фейков и провокаций официальной укро-лжи в том числе. Ну и, видно, разница двух образов: один больной еле шевелится, вздыхает, возится с тридцатилетним автомобилем, а второй резко и точно комментирует в соцсети...
Фёдор Березин крайнюю свою книгу назвал "Мы из прошлого". Она не об этом, конечно, но, в принципе, он прав: все мы родом из своего прошлого, из своего прежнего опыта, из детства и всего, что там было. А если так, то круг замкнулся. Вот откуда облегчение -- не зря я не доверял, не было никакой моей вины за то, что не смог простить раньше. Малая спираль -- с Валиком, ещё детский прагматизм которого не позволил ему махнуть рукой на пропавшее "майно", вырваться на бОльший круг -- хоть общих для города и Республики проблем, хоть лично своих увлечений и релакса, -- отразилась в спирали бОльшей, спирали Игоря. Который всё так же, из той же детской трусости, когда лично ему уже не угрожает ни педсовет, ни пионерское собрание, но совершил тот же самый грех -- предательство.
Только предал уже не только и конкретно меня, но и всех в городе, в ДНР: всех тех, кто не сможет ни забыть, ни простить оккупантов, убийц, мародёров и насильников под фашистско-мовными кричалками и гнойно-трупными тряпками. Как минимум, пока есть оккупация. Пока родные и близкие от укро-фашей страдают. Как максимум, пока не отмщены все их преступления, пока не осуждена и не закопана последняя нацистская тварь.
Именно поэтому -- предательство не одного частного, больного, седого, беззубого и никому не интересного "винтажного газогенератора" (ведь как-то непринято самому признаваться в том, что ты "старый пердун"), а сразу всего города и страны, ДНР -- я думаю, что Игорь из ДНР уехал. Навсегда. С концами. Дополнительный штришок -- написал он мне в Facebook в тот день, когда границу ДНР со Скакуасией "приоткрыли на выезд" после ковидлы.
Тем более, хорошо зная, что я такая долгопомнящая зараза ("я не злопамятный, а злой, и память у меня хорошая" и "долгая память хуже чем сифилис, особенно в узком кругу"), которая тут же напишет ответ и развесит по всем соцсетям, а Донецк совместно с Макеевкой и прочими сросшимися городами, городками и весями -- такая большая-большая многомиллионная деревня, где все всех знают, если не лично, то через посты в соцсетях и знакомых знакомых, что "весь остальной земной шарик его пригороды"... И узнают об этом, конечно, не сразу, но все. А если все, то некуда бедному Игорю теперь в Республике деваться.
И, возможно, продолжая "обратную спираль в детство", возможно, наоборот, разрывая порочный круг кармы, лови, Игорь, последнюю "секретную жувачку", которую ещё с детства сберёг от себя и родных, но отнёс друзьям, которые совсем не друзья:
Игорёк! Беги! Счастливого тебе пути, и Бог в помощь! Беги, беги быстро и далеко, найди своё торговое счастье с воровской и торгашеской иконой "Богородицы-Троеручицы" где-нибудь в Польше или Турции! Пусть тебе повезёт!
Запомни на всю жизнь, нам её уже не так много осталось, урок Валика, что "больше, чем в руках, майна не удержишь, а на тот свет и в руках не унесёшь, и в гробу карманов нету", научись жить тем, что тебе Бог послал, даже если одним, каждым днём -- и то слава Богу! И не дай Бог тебе вна-Скакуасии задержаться, ведь ты идейный! Хотя бы потому, что крен лодки влево всегда заканчивается креном вправо, а значит, за украинство сажать, пытать и вешать ещё будут, и гораздо страшнее во Львовской и Франковской областях, чем в Киевской и Полтавской, где идейных будут просто стрелять. Я-то ведь знаю, что так будет, не знаю, когда, но будет -- это ведь не первая Руина в истории Украины, история повторяется, "по граблям с разбегу скачут кругом, край суровый грохотом объят".
И ещё. Просто за то, что ты эти страшные шесть с половиной лет оставался рядом с нами, в Донецке. Это достойно уважения, хоть ты ничего и не понял. Если дата твоего "удрал" не просто так. Если ты знаешь или догадываешься, когда начнётся горячая фаза войны. Не дай тебе Бог задержаться, не успеть удрать дальше границ Скакуасии, оказаться с другой стороны линии фронта, если дело дойдёт до того, что в строй станут такие, как я. Тебя ведь и так знают, знают и помнят многие, а после этого текста узнают ещё лучше и ещё больше людей. Единственно, что смогу сделать для тебя в этом случае, это пообещать, если я увижу тебя через прицел раньше, чем другие, то постараюсь убить милосердно, сразу, чтоб ты недолго мучился. Большего -- не проси, и на седьмом году войны не надейся: идейное злодейство гораздо хуже воровства.