Я перебежал ему дорогу. По своей воле или нет - какое это имеет значение, если я согласился стать руководителем сектора режимов. Я знал, что эта должность ненадолго, - мне стало неинтересно в ЦДС; и хотя я не скрывал своих планов, Ромке от этого было не легче. Но ни один мускул не дрогнул на его лице; никогда, даже намёком, не выдал он уязвлённого самолюбия, а то, что оно было уязвлено, не вызывало сомнений.
Ромка был умницей. Эта данность проявлялась явно. Ромка ничего не доказывал. Когда существуют паузы между умственными проявлениями, наличие интеллекта требует доказательства. У Ромки таких пауз не было. Рутинную работу он выполнял виртуозно и архипросто - настолько, что возникало сомнение: а не придумана ли сложность только для того, чтобы блеснуть или озадачить?
Ромка был высок и красив. Маленькие усики, чистый лоб и внимательные глаза с хитринкой выдавали романтическую натуру. А если к этому добавить врождённую деликатность и патологическую порядочность, образ антигероя нашего времени вырисовывался во всей своей полноте. Его, по-моему, и любили за это больше, чем за всё остальное.
Ромка непременно вставал, когда разговаривал с женщинами. Поднимался, когда к нему обращались старшие по возрасту.
- Рома, садись, - говорил Врежик - сам деликатнейший из реликтов современности.
- Спасибо, Врежант Леонтьевич, мне так удобнее...
Уже работала БЭСМ-4М, уже наши оперативники создали и возглавили отдел АСУ, а на каждом столе уважающего себя инженера лежали прессы перфокарт. Уже энергосистема была напичкана средствами противоаварийной автоматики - АЧР, ЧАПВ, ЧДА, всевозможные АПАХи, а ремонтные режимы обязательно просчитывались на машине. Мы с Ромкой ездили в Ташкент - в ОДУ Средней Азии, в Москву - в ЦДУ и делали доклады об устойчивости энергосистемы. И было нам, чем хвалиться, но главное, конечно же, было впереди. Энергосистема стала избыточной - уникальное явление для того времени. На современных энергоблоках ставили макеты, улавливающие малейшие изменения скорости вращения ротора, и сигналы по каналам ВЧТО передавались на устройства противоаварийной автоматики, разнесённые на сотни километров
Однажды мы засиделись допоздна - изучали простыни распечаток, сопоставляя результаты расчётов с прогнозом.
- А знаете, - сказал Ромка, - скоро нам придётся отказаться от некоторых видов автоматики, изживших себя, например, частотной разгрузки. Я никак не придумаю режим, в котором она могла бы сработать. А вот подгадить - запросто.
Как быстро меняется всё вокруг! Всего семь лет пролетело, как я окончил институт и - такой прогресс!..
И, наконец, пришло время, когда меня перевели в другую ипостась - капитальное строительство. Я прощался с эксплуатационной братией и ничего странного не видел в этом переводе - мне нравилось начинать с нуля, и чем нулее, тем лучше. Это событие совпало с Ромкиным днём рождения и назначением его на должность руководителя сектора режимов. Меня перестали мучить угрызения совести, излишние оттого что умом я понимал: если я занимаю чужое место, то кто-то ведь занимает моё, но сердцу - не прикажешь.
Ромкина жена - Таня - привезла завёрнутую в байковое одеяло мантышницу.
- Попробуйте наших, татарских, с тыквой...
Манты были непривычно маленькие - величиной с русские пельмени, и удобные - целиком помещались во рту. Язык ощущал скользкие тыквенные кусочки в массе рублёного мяса. Сок брызгал в нёбо, и красный перец жёг чувствительные альвеолы.
- Какая прелесть! - щебетала Наталья Фёдоровна, а мы вкушали стоя, подпирая стены, потому что, сидя, есть было невмоготу.
- Ещё парочку, - уговаривала Таня, и я мученически соглашался, не смея отказаться.
Всё было прекрасно в этой семье: и жена, и дети, и старики - простые работящие люди. И я понимал природу и истоки Ромкиной деликатности: она вся - из простоты, которой нет в семьях вычурных и новомодных.
Через год Ромка уехал в Набережные Челны и стал работать освобожденным руководителем профкома на КАМАЗе. Почему он так круто изменил судьбу, я не знаю. А ещё через короткое время он умер, и опять угрызения совести выматывали душу: а не уязвлённое ли самолюбие, загоняемое внутрь, подточило его организм? И опять я утешал себя спасительной истиной Менандра: "Кто мил богам, тот умирает в юности". Не знаю, какие боги были у Ромки и были ли они у него вообще, но если не Ромка, то кто иной мог претендовать на божескую милость?
До крушения Великой Иллюзии оставалось десять лет...