- Что-то тихо стало, Феликс Эдмундович, - сказал Владимир Ильич. - Не пора ли расстрелять с десяток людишек по вашему выбору?
- Мы и без расстрелов, как говорится, без дела не сидим - стараемся...
- Да вы саботажник, милый мой, форменный саботажник! Расскажи кому-нибудь, что председатель ГПУ саботажник - ведь не поверят!.. Скажут пиз<...> Владимир Ильич, в то время как это - истинная правда!
- Зря вы так, Владимир Ильич. Обидно слышать ваши несправедливые упрёки. Вот вчера, например, группу бывших офицеров задержали...
- Расстреляли?
- Нет ещё...
- Расстрелять немедленно, без волокиты и проволочек! Расстрелять, как проституток!
- Вообще-то проституток не расстреливают, Владимир Ильич, - улыбнулся Феликс Эдмундович. - Их, мягко выражаясь, <...>.
- А я говорю: расстрелять! Сначала <...>, а потом расстрелять!
- Кого, Владимир Ильич?!
- Проституток!
- А офицеров?
- Да причём здесь офицеры? - закричал Ильич. - Что вы меня путаете?
Дзержинский подозвал Ягоду и коротко распорядился:
- Расстрелять.
- Кого? - спросил Ягода.
- Кого-кого... Проституток - ты же ясно слышал!
- А где их взять - проституток этих?
- А то ты не знаешь, где они обитают? - взорвался Феликс Эдмундович.
- Всех?!
- Всех, но сначала, мягко говоря, <...>.
- Будет сделано: сначала <...>, потом расстреляем.
- Не забудь, - напутствовал его Дзержинский, - для проституток это, как последняя папироса для курильщика.
- Есть! - сказал Ягода. И тут же отбыл выполнять указание.
Сидели они в старинном парке на берегу реки Пахры. Большой двухэтажный дом маячил за спиной. Стояла ранняя осень. Сухая листва шуршала под ногами обслуживающего персонала. Светило солнце, и где-то безмятежно, взахлёб, как петух "кукареку", кричал паровозик.
Когда-то эта усадьба принадлежала царскому генералу Рейнботу, градоначальнику Москвы. Теперь в ней обитали товарищ Ленин, его разнокалиберные сёстры, брат с семьёй, ну, и, конечно же, Надежда Константиновна: куда он без Крупской? Ни в <...>, ни в Красную Армию.
Последнее время Ильич сильно болел. Лечащие врачи и заезжие медицинские светила посещали его беспрестанно... -
но вот очухался, нащупал тропку сознания и цепко, как ребёнок, схватился за нити управления разболтанным государством.
- Несколько месяцев назад, - сказал Ильич, - я давал вам задание выслать к чёртовой матери, т.е. к английской королеве, всех либеральных умников - меньшевиков там всяких, кадетов и прочую интеллигентную сволочь...
- Дайте срок - вышлем, - сказал Дзержинский.
- Чтобы знать, кого высылать, надо иметь списки. Есть у вас списки, Феликс Эдмундович?
- Есть. И более того, в этих списках высылаемые либералы разбиты на группы: беллетристы, публицисты, политики - меньшевики в первую очередь... Экономисты, технари, преподаватели...
- Этого мало, - сказал Владимир Ильич. - На каждого интеллигента должно быть дело. Запомните, Феликс Эдмундович: на каждого!.. Поручите высылку толковому человеку. Скажите кому, и я дам ему индульгенцию, как Троцкому под Свияжском. Без Менжинского, как видно, вам не обойтись. Хотя, если честно, не думаю, что высылка - сложное мероприятие. Свежий пример - взял я вчера петроградский журнал "Экономист". Глянул - и ахнул: что ни фамилия, то враг! Тут даже думать не надо: перечень этой сволочи помещён на обложке - в списке сотрудников. Прямо по этому списку и высылайте за границу...
И без лишних сантиментов: одно летнее пальто, одно зимнее, один костюм, две рубашки, две пары кальсон...
И никаких нательных крестиков, ни одной книжки, ни, тем более, рукописей, ни одной исписанной бумажки! Высылайте без объяснения мотивов. А иначе придётся расстреливать...
И предупредите: того, кто возымеет желание вернуться, прямо на границе и шлёпнем!..
- Так-то оно так, да только не желают они расставаться с Россией...
- Неужели за границу уехать не хотят? Не жаждут? Неужели эта сволочь так любит Россию?
- Любит, Владимир Ильич, но странною любовью: от революции пострадав, революцию не проклинают и ни о чём не жалеют.
- Вот дурачьё! - воскликнул Ильич. - И-ди-о-ты...
- Может, надеются на общественное мнение?
- Общественное мнение, общественное мнение... - нараспев сказал Ильич. - Не говорите глупостей, Феликс Эдмундович. Остракизм - любимейший в древности способ расправы с инакомыслием. Каких людей высылали из Греции - и куда? Да на кудыкину гору - я имею в виду Афон. И ничего - проглотили! Может, поперхнулась пара злопыхателей, так никто на них внимания не обратил. И чем, скажите, негуманная высылка хуже гуманных расстрелов?..
Вздохнул, суетно огляделся по сторонам и продолжил:
- С нужными людьми у нас плохо - это да. Буквально на пересчёт. Возьмите Сталина - какой он всё-таки мягкотелый! Я просил у него яду, а он не принёс... Кисейная барышня, а не генсек. Телёнок. Ему бы с Троцкого взять пример! Этого даже я боюсь - Ленин...
- И я, - сказал Феликс Эдмундович. - Страшный человек! Сталин по сравнению с ним тютя...
- Что не мешает ему, однако, быть грубым. Недавно он во всеуслышание заявил, что педерастам в Кремле приходит конец. И это сказано о моих ближайших соратниках! Ну, скажите, Феликс Эдмундович, разве мои товарищи - педерасты?!
- ГПУ такими сведениями не располагает...
- Вот именно! - воскликнул Ильич. - Вот именно! Если даже ГПУ не знает, то какие же они педики? Умнейшие на белом свете люди! Товарищи, каких мало! Безотказные, доступные, добрые, доверчивые...
И вот ещё что, Феликс Эдмундович, пока не забыл: в каждом районе устройте концентрационный лагерь, пусть маленький - на 10 персон, например, но лагерь...
- Так ведь война уже кончилась, Владимир Ильич!
- Это вам кажется, что кончилась. На самом деле она непрерывна как лента Мебиуса. Враг затаился - и ждёт, когда мы расслабимся. Непременно, безусловно - в каждом районе по концлагерю. И чтоб в каждом городе была рота латышских стрелков!
- Да где же их столько взять - латышей?
- А это уже ваша забота - зря, что ли, мы вас на эту должность назначили?
Он опять огляделся по сторонам, потом заглянул под скамейку.
- Чего вы всё время ищете, Владимир Ильич?
- Я? Любимую женщину.
- Надежду Константиновну?
- Надюшку я уже хлопнул по заднюшке - с неё достаточно. Я говорю о любимой, вот только имя её запамятовал - Громада? Армада?..
- Может быть, Арманд?
- Точно - Арманд!
- Так она же того... - Дзержинский смиренно сложил ладони, возвёл очи к небу и стал подобен польскому ксендзу. Из-за этой похожести его и возвели в папское достоинство в органах чрезвычайного правопорядка, коротко именуемого ВЧК.
- И где её упокоили? - спросил Ильич.
- На Красной Площади, - ответил Феликс Эдмундович.
- На Красной?
- На Красной.
- И где она - эта площадь?
- Так возле Кремля, Владимир Ильич, в центре Москвы.
- Съездить что ли, навестить, - пробормотал Ильич, - цветочки положить. Так ведь не поймут, скажут - некрофил.
- А вы всё-таки съездите, - сказал Дзержинский. И поднялся. - Пора мне, Владимир Ильич. Дела зовут. Можно сказать, вопиют.
- Ну да, ну да, - сказал Ильич (Дзержинскому послышалось "мудак"). - Не забывайте нас, навещайте...
И крикнул напоследок - вдогонку:
- И расстреляйте вы хоть кого-нибудь право слово!
А Надежда Константиновна помахала платочком из окна...
Ласково так...
По-доброму...
У ворот стоял Сталин. Курил трубку и нервно покашливал.
- К нему? - спросил, поздоровавшись, Феликс Эдмундович
- К нему, да только идти не хочется - надоел он мне хуже горькой редьки!
- Так и не ходите, - сказал Дзержинский.
- И рад бы, да не отвертишься. Вот, записку прислал. - И Сталин прочитал: "Архисекретно, у Н.К. начались месячные".
- И что? - спросил Феликс Эдмундович.
- Рад до поросячьего визга, - ответил Сталин.
- Но причём здесь вы?! - удивился Дзержинский.
- Пару недель тому назад он позвонил и сказал, что у Н.К. задержка. Волновался безмерно, можно сказать, безудержно. "Представляете, И.В., у меня будет наследник. У меня - наследник! Или наследница! Маленький Ленин или крохотная такая - Ленинка! Представляете?! Нет, вы представляете? представляете?"
Ну, купил я томик Пушкина с детскими сказками, подчеркнул там пару строчек - "Родила царица в ночь то ли сына, то ли дочь..." - и послал в Горки. Потом позвонил Н.К. и поздравил. А Пушкина, сказал я ей, лучше всего читать в положении...
И вот теперь - отбой. И опять он рад безудержно, можно сказать, безразмерно. "Не время, говорит, наследников заводить. Дел невпроворот, и зверья вокруг недобитого - стаи!"
- Вечно ему мерещатся заговоры, - вздохнув, сказал Дзержинский.
- Навязчивая идея, - согласился с ним Сталин. - Каждый день он пишет десятки писем и прячет их под подушку, под матрац, в шкафах и других укромных местах. В письмах этих полным-полно нецензурных выражений. А не то повесит стопку матерных цидулек на гвоздике в туалете - медперсонал жалуется: ну разве так можно? Вождь всё-таки, не хрен собачий! Да и расстрелять могут за такой автограф...
Часами сидит на телефоне и налево - направо раздаёт дурацкие указания. А чуть что не так, впадает в истерику. Кричит, ногами топает...
Четвёртый аппарат разбил на этой неделе...
Пьёт много воды и каждый час бегает в туалет... Или мочится, где попало...
- Да, трудно с ним, - сказал Дзержинский. - Недавно говорит мне: "Слышал я, что в детстве вы застрелили из ружья собственную сестрёнку, Ванду Эдмундовну, и с тех пор - остановиться не можете. Вот что значит один неверный выстрел!"
Я ему говорю: "Да как же вам не стыдно, Владимир Ильич? Вы же сами поставили меня на эту расстрельную должность. Сказали: надо, Феликс. Разве не так?" - Так, отвечает Ильич. А сестрёнок всё-таки стрелять не хорошо, не порядочно... - "Так ведь случайно, Владимир Ильич! Не понарошку!" - Знаю, что не понарошку, а всё равно - стыдно...
- Самое ужасное - никому не расскажешь, что он чокнутый! - сказал Сталин. - Хочется, а нельзя!..
Тут послышался шум, и из кустов, отряхиваясь от пыли, выбрался Ягода.
- Ты ещё здесь? - удивился Дзержинский.
- Феликс Эдмундович, отмените приказ - ну, не могу я расстреливать проституток! Ведь не виноваты они в преступлениях против советской власти!
- Жалко?
- Не то слово!
- А либеральных отщепенцев тебе, значит, не жалко? Нет? Профессора, расстрелянного за буржуазные методы преподавания математики - не жалко?
- Нисколечко, - ответил Ягода.
- А проституток жалко?
- Проституток - жалко.
- Ладно, - сказал Феликс Эдмундович. - Я ничего не говорил, ты ничего не слышал, понял? И сгинь, чтобы глаза мои тебя не видели.
- Бегу и спотыкаюсь! - вскричал Ягода и исчез - в одночасье.
- О каких проститутках идёт речь? - поинтересовался товарищ Сталин.
- О наших, разумеется, доморощенных.
- А наших-то за что? Нет, я понимаю, если иностранных дев любви подвергнуть репрессиям, - одна из них Ильича сифилисом заразила...
- Не может быть! - вскричал председатель ГПУ. - Вражеские сплетни!
- Вражеские? - усмехнулся Сталин. - Не уподобляйтесь Ильичу, дружище. Один из вражеских докторов, приглашённых нами, - Нонне его зовут - подтвердил этот диагноз. Он как раз по этим вопросам специализируется. Да и Ильич признался, что в юности заразился венерической болезнью от одной швейцарской шалашовки, когда таким своеобразным способом пытался привлечь её к нелегальной революционной деятельности. Он и умом-то тронулся, потому что сифилис у него застарелый, недолеченный...
- Ебическая сила! - воскликнул Феликс Эдмундович и мелко-мелко перекрестил уста. - Час от часу не легче. Да пропади пропадом вся эта социал-демократия!
- А она-то тут причём? - удивился Сталин. - Сифилис, Феликс Эдмундович, идеологических пристрастий не имеет - заражает всех, кого не попади... Ох и сволочная болезнь!..
- Не приведи, Господи! - прошептал председатель ГПУ и опять нарисовал в воздухе крошечный крестик.
"Слева направо", отметил про себя Иосиф Виссарионович.