Миля Кабельтовая стала проституткой по простоте душевной, ибо не могла никому отказать - боялась обидеть. И теперь пожинала плоды нерадивого воспитания. Романтически выверенные родители готовили её к счастливой жизни, даже не подозревая, что таковой не бывает. А потом погибли в автомобильной катастрофе, оставив девочку наедине с беспощадной судьбой.
И хлебнула она лиха, долго мыкалась по белу свету, поняла, что дикая любовь - не худшее из зол современного мира, - и вернулась в Россию. Здесь обрела новых подруг, специфическое несовершенство которых не вызывало сомнений и, тем не менее, с одной из них, Софочкой Пидкаблучной, вошла в доверительные отношения - такие близкие, что часто проводила с ней свободное время. Вот и теперь они сидели в летнем кафе - под зонтиком, вели непритязательный разговор, пили кофе с ликёром, ели мороженое - а что ещё делать проституткам во внерабочее время? Миля Кабельтовая рассказывала подруге о своём житие-бытие за кордоном, в стране, которую она по-свойски именовала Гишпанией, а жителей её - гишпанцами.
- А Педро у тебя был? - спросила у неё Софья Пидкаблучная, облизывая розовым язычком донельзя пластмассовую ложечку.
- Был.
- А Пабло?
- И Пабло был - как же в Гишпании и без Пабло? Пабло в Гишпании - это как Ванятка в России и Мойса в Израиле.
- А Родригес?
- Вот Родригеса, по-моему, не было... Точно не было.
- Жаль, - сказала Софочка. - Очень мне нравится испанское имя - Родригес. Дрожь по телу от этого имени. Классным мужчиной должен быть жгучий испанец Родригес...
- А по утрам меня будили истошные крики соседки. "Хулио!" - вопила она. С раннего утра, представляешь? Окна открыты - а она вопит, как будто её насилуют: "Хулио! Хулио!" С ума сойти можно...
Я понимаю: не каждый Хулио - Кортасар ("Корсар?" - спросила Софочка), бывают, конечно, исключения, но этот...
Приоткрыла я как-то ставни, чтобы посмотреть на это гишпанское сокровище. И веришь ли, ну настоящий Хулио! Голова - как головка! Никаких сомнений, глядя на эту образину, не возникало - Хулио, да и только!..
А фамилия у него - представь себе! - Ибаньес...
- Врёшь?!
- Вот те крест! - сказала Миля Кабельтовая и даже сделала попытку перекреститься. Попытка, впрочем, не увенчалась успехом... - Гишпанцы, милая моя, - на редкость невоспитанные люди: вы...т - и не перекрестятся, приколись?
- Католики - что с них возьмёшь?.. Мусульмане отольют - и тут же руки вымоют, а эти... Дикари одним словом...
- Хорошо хоть деньги платили.
- А на корриде была?
- Я полгода на мясокомбинате трудилась - вот где коррида!.. Столько крови, сколько видела я, ни одному матадору не пожелаю... Тоже мне - ходит с пёрышком по песочку - идальгу из себя строит...
- На комбинате - это когда папа-мама разбились?
- Ну да. И осталась я, Софочка, одна одинёшенька. И потянуло меня в дальние страны...
Дура, ой дура! Дураками вымощена дорога на тот свет - за кордон...
Мама писала за меня школьные сочинения - не потому, что я не имела литературного таланта, но потому что считала, что мне не нужны будут ни русский язык, ни русская культура: она готовила меня к иностранной жизни и вынашивала радужные планы - за мой счёт.
И мечтала я - как все - выйти замуж за принца. В нашей стране, как известно, принцев нет - перестреляли. Тогда за кого мечтают выйти НАШИ девушки?..
Сначала в Лондон поехала... в тумане искупалась...
Продрогла - жуть!..
Симку Анонимку встретила...
- Нашу Серафимку?! - ахнула Софочка.
- А какую ещё? Другой такой Симки на всём белом свете нет. И не будет. Это я её обратно в Россию выманила. Одумайся, говорю, кончай тунеядствовать - принимайся за дело.... А она: "Где тот Иисус, который придёт и скажет мне: "Иди и впредь не греши"? Нет его, Милочка, нет и не будет - это теперь я точно знаю..."
И плачет... Ну, не дура?
- Дура, - согласилась с подругою Пидкаблучная. - Он-то тут причём? Иисусик? - И пожала плечами.
- А тогда, в Лондоне, ходили мы с ней по городу, осматривали достопримечательности: Вестминстерское аббатство, Биг-Бен - с часиками, серенькую Темзу, колесо обозрения... В Гайд-парке увидели мужчину и женщину, занимающихся любовью. Один из туристов, приехавших, видимо, из Индокитая, узкоглазенький такой, спрашивает у других очевидцев: "Скажите, это королева Виктория?" - Нет, это не королева Виктория, отвечают ему. - "А поза её"...
Обхохочешься...
Ввела меня Симка в русскую диаспору - русскую только по названию...
Никогда не понимала, Софочка, зачем в Лондоне проводят сугубо русские празднества - старый новый год, масленицу... Для кого? Для тех, кто никогда не будет русским, почему, собственно, и уехал в надежде обрести не столько иностранное подданство, сколько стать другим, не нашим, тая глубокое презрение к своим истокам? Русский по недоразумению, по недосмотру, по глупости, по наущению? Да и не отмечали они никогда масленицу, и понятия не имеют что это такое и с чем её едят. "С блинами, говорите? И пирогами? Это что-то вроде пиццы, да? Фаст-фуд? Одноразовый коржик?"
- Одноразовый Жоржик им надобен! Помпидушный! - в сердцах воскликнула Пидкаблучная, а сама подумала: "Какая она всё-таки умная - эта Милка. Преподавательницы на неё не нарадуются. "Миля, - сказала Муза Аполлоновна, - ближе всех к цели подобралась: шаг один - и гетерой станет. А захочет - в гейши переквалифицируется, вот только кимоно ей надо сшить и глазки сузить... Женщиной в саке будут звать её разборчивые клиенты..."
Тучи сгущались над головами - огромные, первородные как проклятье. Сгущались - и строили многочисленные редуты в стиле Гауди, только гораздо проворнее - на глазах. Небо, выказывая недовольство, скворчало и прыскало, но Миля, не обращая внимания на природные инсинуации, продолжала свой рассказ, похожий на исповедь: женщины, как известно, исповедуются подругам чаще, чем священникам. Даже самые набожные...
- Познакомилась я с одной цыганкой - она под гишпанку косила: носила пёстрые платья и пластмассовые кольца в ушах размером с хула-хуп. Гишпанские танцы мне показывала - стучала кастаньетами, как каблуками и каблуками, как кастаньетами...
Час стучит... два стучит... -
а потом спрашивает: ну как? - "Так себе, - отвечаю. - Я в России из Калашникова стреляла - вот где чечётка! Трах-тах-тах-тах... И всё без промаха - точно в яблочко. Спросить некого - куды котишься?"
Была она натуральной проституткой, заделалась натурализованной гишпанкой...
"Есть ли тождество между этими ипостасями? - думала я. - Наверное, есть, а иначе, зачем ехать в дальние края?" С другом своим меня познакомила. Друг оказался сутенёром - сутенёром без границ, как и положено в единой и неделимой Европе.
Сманили они меня в Гишпанию ...
И там этот гад продал меня другому сутенёру...
Миля замолчала, помешивая ложечкой давно остывший кофе.
- Дышать там трудно, Софочка, - высокогорье... И воды мало... - сказала она спустя некоторое время. И опять замолчала, но потом взяла себя в руки.
- Вот ты меня про Педро спрашивала...
- Я и про Пабло интересовалась... - сказала подруга.
- Подожди, дай сначала про Педро расскажу, чтоб ему пусто было. С прибабахом был мужичок. Ходил - даже летом - в чёрном камзоле с белым гофрированным воротничком - а ля Греко или Греко бля, носил тоненькую бородку - "эспаньолку" и взахлёб рассказывал о святой и невинной, как манна небесная, гишпанской инквизиции. "Ах, если б не она, если б не она!.. Знаешь ли ты, что инквизиция представляла собой наилучшую из имевшихся в наличии юридических систем? Это было время, когда в Лондоне каралось смертью повреждение кустов в публичных садах. В те годы, когда европейцы жгли женщин на кострах, гишпанская инквизиция захлопнула дверь перед этим безумием. Да, у инквизиции тоже были тюрьмы, но это были лучшие тюрьмы в Европе..."
- Семизвёздочные, - хмыкнула Софочка.
- Пытки, рассказывал он, ограничивались пятнадцатью минутами и дважды никогда не применялись. И вообще, народ Гишпании обожал свою инквизицию!
Вот такую чушь нёс мой сутенёр. И звала я его дон Педро Лахудра де Педерасто...
- Как-как?!
- Да каком кверху - как! Звала я его так из-за некоторых специфических предпочтений, которые он, в общем-то, неплохо оплачивал... Поначалу оплачивал, а потом начал подкладывать меня к своим многочисленным друзьям и приятелям... И сколько же у него было родственников!..
Сволочь...
И таскал он меня по всей этой стране, то на юг повезёт, то - на север...
Гишпания, Софочка, разрозненная страна, и объединена она усилиями разных мерзавцев типа Изабеллы Кастильской, Фердинанда Арагонского, диктатора Франко, но всё равно, непременно, развалится, потому что такие талантливые негодяи в сегодняшней Гишпании отсутствуют... И взять негде - повывели...
В Толедо я узнала, что такое настоящая Гишпания: узкие улочки, тощие переулки, каменные мосты и соборы...
Совокупленье культур, пересечение судеб...
Тесный городок, без зелени...
Улицы с односторонним движением и полное отсутствие тротуаров - целуются прямо на проезжей части. И там же <...> - сама видела!
Посетили мы частный музей, и поняла я, Софочка, что очаг испанской цивилизации - это действительно инквизиция. А убедили меня в этом многочисленные орудия казни и пыток: плахи с топорами, виселицы, гишпанская гаррота, тиски для сплющивания головы, пилы для расчленения нечестивцев - педерастов, в первую очередь, дыбы, кресла с железными шипами - сядешь, больше не встанешь... "Кошачьи лапы", с помощью которых срывали с допрашиваемых кожу... Гишпанский сапог, плети, щипцы...
"Гишпанский сапог" и "кошачью лапу", сказал экскурсовод, инквизиция не применяла. Ими пользовались в обычных гражданских судах по всей средневековой Европе. Если подозреваемый сознавался в предъявленных ему обвинениях, истязания немедленно прекращали...
- А я тебе что говорил... - шептал мне дон Педро и расплывался в улыбке.
Помню, мне стало дурно.
Я выбежала наружу. Сквозь марево близкого обморока до меня доносился разновеликий голос бесстрастного экскурсовода: "Стол пыток" применялся во всех странах католической Европы... инквизиторы имели право применять не более трёх видов пыток..."
По ночам меня стали мучить кошмары.
Прекрасные еретички являлись во сне... бескожие... с расплющенными головами...
Молодые ведьмы носились по воздуху и, как крыльями, громко хлопали голыми сиськами. Доблестный Торквемада расстреливал их из арбалета...
Козлоногий Колумб уплывал в океан и сонмы кровавых мух с женскими головами следовали за его каравеллой...
С ужасом я ждала предстоящей ночи. Отпетым инквизитором представлялся мне дон Педро. Его инквизиционные намерения не вызывали сомнений. Я боялась, что сойду с ума...
К счастью, он продал меня своему приятелю - дону Пабло...
Паблик был неравнодушен ко мне. Говорил, что любит. Вроде как жениться собирался...
И начал он меня, как и Педро, таскать по всему иберийскому полуострову и сопредельным странам, только с другими, теперь уже матримониальными планами. Останавливались в занюханных городах, застиранных отелях...
В мире, Софочка, существует неписаное правило, соблюдаемое всеми цивилизованными нациями: американцы останавливаются в американских гостиницах, итальянцы - в итальянских, французы, соответственно, - во французских... Не желают они, якобы, расставаться с привычным образом жизни даже за границей. Такие объяснения совершенно не состоятельны: истина заключается в том, что деньги, оставленные за рубежом должны оседать в карманах соотечественников. И даже кошерная пища, по моему мнению, задумана только для того, чтобы покупали у своих. Гарантированный заработок обеспечивает стойкий религиозный ореол - в любой стране, где бы не осели евреи. Русским и в голову не придёт мысль строить гостиницы для своих. Они испокон века строили их для иностранцев. Плохо, кстати сказать, строили - трудно учесть причуды и закидоны незнакомых наций...
И таскал меня Паблик по театрам и презентациям, выставкам и вернисажам, и поняла я, что в музее Прадо правда не ночевала (шутка), а в одной из картинных галерей он заранее предупредил меня:
- Если скажут тебе, что у тёзки моего, Пикассо, был голубой период, не верь - Пабло настоящий мужчина...
Истинный Родригес...
Ревновал он меня страшно. Ночью просыпаюсь - стоит надо мной, гарроту в руках держит и средневековым голосом грозиться задушить...
И тут, как всегда неожиданно, хлынул ливень. Упал стремительно, как неискушённая валюта.
Густо запахло пылью.
Официант, накрывшись круглым подносом, промчался мимо сломя голову. Дождь стучал по блестящему металлу сурово, но каверзно.
Людей смыло потоком. И только они сидели под зонтиком, сдвинув стулья, не обращая внимания на небесную хлябь, ибо рассказ Мили приблизился к апогею.
- Так ты что же ему изменяла? - удивилась Пидкаблучная.
- Ах, Софочка, мне так хотелось любить всех этих чёрненьких, жёлтеньких, сиканных и немаканных, окопавшихся в националистических отелях!
А теперь о самом ужасном в моей жизни. Никакой женщине подобного не пожелаю.
Страшнейшим наказанием в средневековой Гишпании считалась ссылка на Канарские острова. Ныне туда едут придурки со всего континента, и я пожаловала - в их числе.
Проходит несколько дней...
И я, вдруг, с ужасом начинаю понимать, что вся моя белоснежная гладкая кожа, присущая русским девушкам, опалённым крепким морозцем, тонкая и прозрачная, как акварельные измышления, превращается в толстую апельсиновую корку. Смотреть противно: поры крупные, как соты, и сочатся из них грязь, пот и многочисленные мази. Хоть каждый час мойся - ничего не поможет...
Гляжу по сторонам - сплошные уродины!.. Пористые, с вафельными телами... в крапинку...
Бр-р-р...
Думаю: и я такой стану?! Боже, спаси и сохрани! Спаси и сохрани, Боже! Убереги от этого издевательства. Послала Паблика на <...> и рванула на родину, оглашая окрестности несуразными воплями Чацкого...
- А кто такой этот Чацкий? - спросила Пидкаблучная.
- Соотечественник наш - ты его не знаешь, - отмахнулась Миля. Выглянула из-под зонтика и страшно удивилась: - Слушай, а люди-то куда подевались?..
Туч уже не было, но дождь всё лил и лил - по инерции...
А потом появились облака - белизны нестерпимой и сказочной...
Они сидели под зонтиком и, обнявшись, пели: "Эти летние дожди, эти радуги и тучи - мне от них как будто лучше, словно что-то впереди. Словно будут острова, необычные поездки. На цветах - росы подвески, вечно свежая трава".
- А я тебе так скажу: если женщина уезжает в другую страну, значит, здесь она никому не нужна. Стоящую женщину чужим мужикам не отдадут.
- Это точно, - согласилась с ней Софочка. - Стоящую - не отдадут...
"Снова будет жизнь, как та, где давно уже я не был. На душе, как в синем небе после ливня - чистота..."
Официант смотрел на них, время от времени поправлял тёмную мини-бабочку...
И кривил губы - в крошечной, еле заметной и совсем уже декоративной улыбке...