Но только Лилю задержал молоденький лейтенант. Остановил и жестом указал на место рядом с собой.
- Не положено, - сказал лейтенант. - Вы не по форме одеты, гражданка.
Лиля возмутилась, сказала, что знает, что не по форме, да только метла натёрла ей промежность и иные близлежащие атрибуты женского естества, и потому она надела рейтузы. "Эти трусики, - сказала она, - мне подарил поэт, который очень любил смотреть, как умирают дети. Привёз из Парижа: синие, зелёные и вот эти - розовые..."
Давно это было, и она хранила их бережно, как память о том безвозвратном времени, когда была молодой и горячей. И только теперь, собираясь на шабаш, вспомнила о рейтузах и достала из старенького чемодана.
Лейтенант, тем не менее, остался непреклонен.
- Не положено, - сказал он. - Снимайте. На обратном пути верну.
Пришлось оставить эту памятную вещицу, передав на хранение лейтенанту. Самое обидное, однако, заключалось в том, что он даже не взглянул на её растревоженные чресла. Лиля вздохнула, пропустила глянцевитое древко между ляжек и отправилась в путь...
Надо заметить, что лейтенанту было не до неё, потому как два неопознанных цивильно одетых субъекта, воспользовавшись моментом, попытались проникнуть на строго охраняемую территорию. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что неопознанными объектами являлись мужчина в зелёной рубахе навыпуск и женщина в лиловом платье. Летели они как-то странно - мужчина боком, а женщина, лежа на спине. Так вообще-то не летают, но эти почему-то летели.
"Оригиналы!" - подумал лейтенант.
- Минуточку, минуточку, - закричал он, догоняя зарвавшуюся парочку. - А ну стой, кому говорят! - И громко клацнул затвором. Мужчина и женщина, притормозив, замерли в паре метров от него - прямо под ногами охранника.
- Откуда вы и куда? - спросил лейтенант, строго глядя вниз. - "Из Витебска - на шабаш". - В таком виде шабаш не посещают, - заявил лейтенант. - У нас, по крайней мере... - "И что же нам делать?" - Раздевайтесь догола - и добро пожаловать. - "Нам нельзя". - Это ещё почему? - "Нас такими изобразили". - Кто изобразил? - "Марк Шагал". - Да хоть бы и папа римский! Или чёрт в генеральском мундире! Не положено - значит не положено...
Они долго шушукались между собой. Она уговаривала его раздеться, он категорически возражал.
- Вей з мир! - тихо сказала женщина в лиловом платье. - В кои века выбрались в свет, так вы и тут мне устроили шухер.
- Подумаешь, какое счастье - свет! Что мы света не видели? - шёпотом ответил мужчина и громко обозначил свою позицию:
- Мы возвращаемся обратно - в Витебск.
- Скатертью дорога, - сказал лейтенант. - Летают тут всякие, понимаешь... Штаны снять стесняются. Да ещё что-то из себя изображают...
Внизу обозначились огни. Сигнальные костры были выложены треугольником, и Лиля пошла на снижение, выставив ноги своеобразным стопором. Несколько метров проехала юзом. В прошлый раз трава была сухая, и она обожгла пятки. Мозоли вскоре потрескались и долго саднили. Сегодня ей повезло - выпавшая роса смягчила трение, посадка оказалась удачной.
Восторженным гулом встретили её многочисленные знакомые - и Лёвочка Э., у которого было такое честное лицо, что даже не верилось, и Захар Ильич В., приземистый мужичок, смахивающий на Мопассана, и Моисей Савельевич Р. - заместитель начальника ИНО, всевидящего всесоюзного ока, и Валерочка по кличке "Горожанин". У Валерочки была на редкость приличная рожа, и все интеллектуалы Страны Советов подражали его своеобразной мимике. Краснощёкий Абрам Моисеевич приветливо помахал ей рукой. Выгодным любовником был краснощёк, и потому Лиля ответила ему благосклонной улыбкой.
Со всеми этими высокопоставленными геэпэушниками она была в коротких отношениях, которые таковыми оставаясь, множились и полнились новым содержанием. Многомужие Лили вошло у чекистов в поговорку, ибо она называла мужем всякого, кому отдавалась в настоящий момент.
А потом к ней подошёл Яков Саулович, эпилептик с бабьим лицом. Только что ввели новую гэпэушную форму, и он красовался на шабаше в роскошном мундире, напяленном прямо на голое тело. Без штанов, но - в мундире. Комиссаром безопасности 1 ранга являлся этот квазимод с кривыми волосатыми ногами. Уголки рта его повисали скобкою, как у иных индивидов усы по моде принятой в этих местечках.
- Давненько, - сказал он, целуя её ясновельможную длань, - давненько не пересекались наши пути-дорожки... Ты теперь, как я слышал, носишься по военным тропинкам - уборевичи, гамарники и примаковы составляют твою неизменную свиту....
- Янечка, - сказала Лиля. - Яня... - И погладила его по бабьей щеке.
- Комиссар первого ранга - это как? - спросила она, будто не ведала, что это такое.
- Генерал армии в воинском исчислении, - ответил Яков Саулович и скромно потупил очи.
- Ни хрена себе! - воскликнула Лиля. - А армия у тебя большая?
- Да как тебе сказать... - промолвил Яня. И замолчал - не нашёлся с ответом.
Лиля огляделась
Нечистый разумом музыкант сидел на развесистом дереве и пиликал на скрипке. Она была сляпана из лошадиного черепа, смычком служила обыкновенная палка. Мелодии Утёсовского джаза, семь сорок и другие незамысловатые мотивы составляли репертуар незадачливого исполнителя. Звуки, извлекаемые скрипачом, казались тоскливыми как у шотландской волынки. Церемониальным шагом на официальных погребениях ходят под такие мелодии. Ведьмы, тем не менее, схватившись с бесами за руки, в каком-то диком, необъяснимом восторге носились по кругу, канканисто вскидывая ноги, вертели голыми задами и непотребно визжали.
- Чёрте что! - сказал Яков Саулович, глядя на вакханалию. Незажженная папироса торчала у него изо рта. В руках он держал коробок спичек. - Неужто трудно было пригласить приличный ансамбль и какой-нибудь зарубежный кордебалет? Пойдём, милая, отсюда...
Он взял Лилю за руку и отвёл в сторону. Они о чём-то пошептались под сенью туго натянутых сосен. Сговорившись, шагнули в ночь...
Она сказала "да". Потом ещё раз "да"...
Она так часто говорила "да", что он за нею не поспевал. Обычное дело в таком возрасте.
Лиля не боялась подзалететь. Когда-то её выскоблили, да так, что женского в ней ничего уже не осталось - одна видимость... Пустышка...Лилит...
Прервали соитие громкие вопли - сам сатана пожаловал на шабаш.
Лиля и Яков Саулович выскочили из кустов и уставились в небо.
Сам приближался на бреющем полёте. Луч мощного прожектора сопровождал его перемещение. Гэпэушная сволочь, приветствуя Генриха Григорьевича (а именно так звали сатану), громко палила из личного и именного оружия...
На закорках у сатаны сидела эффектная блонда, которую все именовали ласково "Тимоша".
Генрих Григорьевич, как и положено венценосным персонам в наше сугубо некоронованное время, приземлился в самом центре поляны. Только недавно он стал именоваться Генеральным комиссаром безопасности, что соответствовало званию маршала.
Тимоша сошла на грешную землю и медленно, в торжественном угаре, двинулась по траве, слегка приподнимаясь на цыпочках, как если б была на каблуках, опустив ресницы и по-осеннему мелко подрагивая грудью...
- Обалдеть! - воскликнул Лёвочка Э. с нескрываемым восторгом. - Обалдеть - какая красотка!..
Выхоленная нагота Тимоши действительно производила впечатление.
Потом лишённый разума музыкант заиграл гимн, и нечисть в едином порыве вытянулась по стойке "смирно". "Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног..." - громко орали они - кто на русском языке, кто на французском, а кто и на идиш.
Кровавые слова мутили голову.
Но не у всех...
У Захара Ильича, например, всё французское вызывает противоречивые чувства, и потому во время исполнения гимна у него случилась нешуточная эрекция, заметив которую, Тимоша смешливо фыркнула - в кулачок, а Генрих Григорьевич укоризненно покачал головой. "Захар Ильич, Захар Ильич, нельзя же так распускаться", - скажет он ему после окончания торжественной части.
- Виноват, больше не буду, - ответит Захар Ильич и шаркнет пятой, похожей на копыто.
Но это будет потом...
А пока...
Генрих Григорьевич сидел на высоком стуле и снисходительно принимал прошения, рассматривал их и, не сходя с места, выносил нечестивые решения - одно слово: сатана. Рядом сидела Тимоша. Изнывая от скуки, она время от времени откидывалась назад, выставляя напоказ точёные груди, и медленно, словно нехотя, поводила ими, как завзятая цыганка плечами. Лёвочка Э., разместившись у ног этой красотки, не отводил глаз от сосков, оттянутых как шасси у лёгкофанерного аэроплана.
Комиссар 3 ранга Б. жарил мясо. Белый фартук прикрывал чресла; волос, однако, на плечах и груди было столько, что наличие фартука уже не имело значения.
- Раньше, - рассказывал он, - животных на шабаше сжигали, а пепел разбирали ведьмы. Теперь - шашлыки жарим. И правильно: зачем мясу пропадать? Прогресс, как видите, налицо...
- А как же пепел? - спросила крепко сбитая ведьмочка, обсасывая перламутровый хрящик.
- Пепел класса стучит в моё сердце! - воскликнул комиссар.
- А я думала пепел Донского монастыря, - произнесла прозорливая ведьмочка.
- Причём здесь монастырь? - не понял шашлычник...
Другой комиссар по фамилии П. прославился тем, что одной рукой превращал уголовников в честнейших людей, другой - из благороднейших, голубых кровей революционных деятелей с завидным большевистским размахом клепал криминальных авторитетов. За такую фантастическую способность его и ценили высокопоставленные товарищи - но это в рабочее время. Сейчас он охмурял молоденькую жену комиссара М-ва, который в это время находился на ответственном закордонном задании.
Два высокопоставленных гэпэушника обсуждали насущные проблемы партийного обустройства.
- Блядская сущность нашей родной коммунистической партии ни у кого не вызывает сомнений, - говорил Захар Ильич. - Зря что ли маленькая "бэ" прячется в скобках, как в кустиках, в самом конце её сказочной аббревиатуры?
Валерочка по кличке "Горожанин" целиком и полностью соглашался с этим определением, даже не подозревая какие последствия ожидают и того, и другого в ближайшие годы.
- Многие работники органов начали терять ориентацию, не понимая, где кончается ленинская линия и начинается сталинская...
- Увы, - ответил ему собеседник. - Увы...
Лилечка слушала их в пол-уха и с интересом наблюдала за Евгенией Соломоновной, женой одного из секретарей ЦК той самой партии, о которой столь выспренно рассуждали ответственные чекисты. Капитан госбезопасности ухаживал за нею. Чертовски привлекателен был этот капитан. И дьявольски обольстителен.
Надо заметить, что Лилино любопытство не было праздным.
Всё дело в том, что Евгения Соломоновна являлась своеобразной Лилиной соперницей на любовном поприще и делала несомненные успехи. Красной Мессалиной именовали Евгению Соломоновну. Лучшие представители советской эпохи, все, как на подбор, перебывали в её постели, и даже один будущий нобелевский лауреат, черносотенную заразу которого в Советском Союзе издавали гигантскими тиражами. Впрочем, у Лили тоже был будущий нобелевский лауреат, лефовец по недомыслию, по простоте душевной, но ни он, ни она своих диких отношений на потребу оголтелому плебсу так и не выдали...
Здесь, у костра, и нашёл её Яков Саулович.
- Ты чего хотела? - спросил он у Лили.
- В смысле? - не поняла пустышка.
- Ну не станешь же ты уверять меня, что просто так - забавы ради - отправилась на шабаш? Какое дело привело тебя сюда?
- А ты догадлив, - сказала Лиля.
- Не без того, - согласился с нею Янечка.
И тогда Лиля призналась: "О горлопане моя забота", и достала - непонятно, правда, откуда - свиток размером с беломорину. Яков Саулович поднёс его к носу, понюхал - улыбка тронула его губы скобочкой наоборот, бережно развернул и прочёл: "Его стихи - сильнейшее революционное оружие... Революционное наследие М. - огромно... Он был и остаётся крупнейшим поэтом современности..."
Яков Саулович поднял на Лилю глаза.
- Это письмо я передала в ЦК - через мужа этой страхолюдины. - И она кивнула в сторону Евгении Соломоновны. - И теперь прошу оказать мне содействие, если, вдруг, понадобится твоё мнение на этот счёт. Согласись, горлопан того стоит.
- Стоит, - сказал Янечка и с удовольствием прочёл по памяти: "Пули, погуще! По оробелым! В гущу бегущим грянь, парабеллум!" Эх, хорошо!.. Или это: "Дайте любую красивую, юную - души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей!" В чём вопрос, Лилечка! Конечно же, поддержу! Нашим человеком был Володя! Весь, как есть, - отсель и досель...без остатка... Большевиком высшей пробы...
Шабашники тем временем разбрелась по ярко освещённой поляне и затемнённым уголкам затихающего в ночи перелеска. Где-то истошно кричала женщина, и непонятно было грабят её или насилуют. Абрам Моисеевич, согнувшись, ковырялся в траве. "Вставай проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов..." - бормотал он себе под нос.
- Что ищем, Абрам Моисеевич? - певучим голосом поинтересовалась Лиля.
- Камушек, - ответил искатель, - маленький такой светленький камушек, прозрачный, как слеза неизбалованного младенца...
И тут же радостно сообщил: - Вот он!
Две головы, соприкоснувшись в любопытствующем порыве, долго рассматривали - на свет от костра - многогранную безоправную ипостась редкого по красоте минерала. Искорки, не находя себе места, метались в нём радужным роем.
- И как же я люблю бриллианты! - вздохнув, заявила Лилечка.
- Да кто же их не любит, милочка? - с укоризной в голосе промолвил краснощёк. - Разве что дура какая деревенская. Так и та, объясни ей суть алмазного превосходства, тут же проникнется чувством неистребимого женского желания прикарманить чей-нибудь юркий, как змейка, камушек.
- Никто, - сказала Лиля, - никто не любит камушки больше, чем дитя ювелира! Ради камушков я готова на многое... Слышите, Абрам Моисеевич, на многое!..
- А вы дитя ювелира? - удивился Абрам Моисеевич. - Это меняет дело.
И они проследовали в кусты - для совершения купчей...
Когда-то Абрам Моисеевич возглавлял наркомат финансов молодого советского государства и входил в состав комиссии по изъятию неисчислимых церковных ценностей. Часть этих ценностей надолго, если не навсегда, прилипла к его рукам, словно намазанным мёдом. Попробуй-ка, отними. Только пуля могла разлучить его с этим богатством. "Было ваше - стало наше, - часто повторял Абрам Моисеевич. - Протестантская этика - чёрт подери!"
Прошло несколько минут...
Наконец, любовная парочка вышла из кустов.
- По устам текло, а в рот не попало, - грустно промолвила Лиля.
- Вот то-то и оно, - сказал Абрам Моисеевич, - то-то и оно, что не попало...
И спрятал безоправную ипостась в нагрудный карман гэпэушного френча - до следующего раза, то бишь шабаша. Лиля не возражала: она и сама понимала, что одного раза мало, чтобы стать обладательницей этого радужного великолепия.
Красным заревом окрасился восток.
Нечисть разъехалась, разбежалась, разлетелась по огромной стране.
Пусто стало на поляне. Где-то далеко и задорно кричал петух, приглашая желающих разделить его неподдельную радость. Никто на белом свете не восторгается наступившему утру так, как он, глашатай нового дня...
Неужели и петухи замолкнут когда-нибудь как заводские трубы?
Молоденький лейтенант лежал на самодельных полатях в своей неказистой сторожке и крепко спал. Лиля огляделась по сторонам в надежде найти рейтузы и, наконец, увидела их под головой сладко спящего паренька. Сложенные стопочкой, они служили ему своеобразной подушкой, насыщая розовым светом и без того румяную щёку. Лиля помедлила в раздумье, но так и не осмелилась потревожить сон уставшего часового.
"Да и хрен бы с ними - розовыми! - подумала она. - У меня ещё зелёные есть и синие... Где наша не пропадала?"