Ишак, говорящий на трёх языках, всё равно ишак. И выступать ему разве что в цирке, если, конечно, его посещают понятливые иностранцы...
Гражданка Врулёва называла соседку Засусекину ишачкой. И не только она. Все вокруг думали про Засусекину хуже некуда. И хулили её, и ничтожили. А, между тем, личность Клавдии Ильиничны заслуживает всяческого уважения, ибо она оставила заметный след в отечественной литературе.
Эпистолярное наследие Засусекиной огромно и не имеет аналогов в мировой литературе. Начала Клавдия Ильинична писать письма в раннем детстве, можно сказать - с пелёнок. И отправляла цидули во все инстанции бывшего Советского Союза.
Первое письмо своё - с ошибками, исправлениями и помарками, ибо писали в то время чернилами - она отправила в районо, жалуясь на нерасторопность нянечек в детском саду. Градусник, писала девочка Клава, вставляют не туда, куда положено, и детские попки газетами вытирают. "Вот мне, например, вчера вытерли передовицей ("пиридавицей" было написано в жалобе), а она (то есть "пиридавица") была посвящена аграрной политике в нечернозёмной зоне Российской Федерации".
А если бы в чернозёмной? - резонно заметила девочка Клава.
Сидя на горшке, она спорила с Никитой Сергеевичем, приводя веские и недетские доводы против его волюнтаристского обращения с родной сельскохозяйственной нивой. Поговаривают, что именно Клавдия Ильинична сочинила слова к всемирно известному шлягеру: "Зачем Хрущёв залез в вишнёвый сад? Там кукуруза не растёт".
Каждая фраза её - афоризм, каждая кляуза - несомненный шедевр, образец для подражания, незаменимое пособие для написания жалоб, претензий и насквозь патриотических доносов.
Говорят, что у нас не было свободы слова. Чушь собачья - как любит повторять нынешний президент России В.В. Путин. За всю свою жизнь Клавдия Ильинична не написала ни одной анонимки. И что же? А ничего. Власть внимала ей с трепетом.
В том же 1953 году Засусекина направила своё первое письмо в Министерство иностранных дел. Потом будет много таких писем, ибо судьба земного шара волновала девочку несказанно. "Прошу передать искреннее соболезнование народу Саудовской Аравии", написала она по поводу смерти первого короля Аравии Абд аль-Азиза Ибн Сауда.
Годом позже она посчитала необходимым выразить своё негодование по поводу смены политического курса страны. "Оттепель" Эренбурга не читала, - написала девочка Клава в Союз писателей СССР, - читать не собираюсь и категорически возражаю против её публикации. Слышите? Категорически!"
Ни одной орфографической ошибки не нашли маститые прозаики в этом послании. А ведь искали!..
Столь же непримиримо и живо высказалась она против осуждения физика Оппенгеймера. "У меня тоже коммунистическое мировоззрение, так что же теперь на горшок не садиться?" - написала она в посольство Соединённых Штатов Америки.
"Негодую и проклинаю! Анафема вам, анафема и прочие Армагеддоны!"
Прошло несколько лет, и её стали волновать проблемы внутренней жизни страны. Общаясь со сверстниками, учителями и окружающим людом, читая книги, слушая радио, она узнавала много нового. Словарный запас её полнился и обновлялся. Детей, играющих во дворе, она именовала не иначе, как мобутовскими головорезами, а соседку, женщину старше её лет на двадцать, именовала мещанкой. "Не соседка, а Живага какая-то", и сообщала в правоохранительные органы, что гражданка Врулёва (так звали соседку) участвовала во вторжении на Плая-Хирон ("Бухта Кочинос" - уточняла она). В качестве доказательства утверждала, что ЦРУ присылает ей редкие почтовые марки, которые она втридорога продаёт истинным филателистам.
Вынос тела Сталина из Мавзолея Клавдия Ильинична не поддержала и не одобрила. "Нельзя обращаться подобным образом с Великим Человеком!" - негодовала она.
"Книги Хемингуэя не читала, и читать не собираюсь, - пишет она в очередной раз в Союз писателей. - И вообще прошу запретить печатать автора с такой нецензурной фамилией. Ведь это же срам один, а не фамилия! Или это псевдоним? Просветите, пожалуйста".
В 1962 году Засусекина вновь обращает внимание госорганов на поведение соседки по случаю Карибского кризиса. "Марок стало больше. Кляссеры бухнут от изобилия".
Просит послать её в Руанду и Бурунди, дабы обеспечить независимость этих колоний от Бельгии. "С Угандой тоже не мешало бы разобраться", - предлагает она свои услуги.
В том же году Америка понесла очередную невосполнимую утрату. И что же Засусекина?
"Соболезную американскому народу по случаю смерти вашей прошмандовки", - пишет она в посольство Соединённых Штатов, имея в виду Мэрилин Монро.
"Фильмы Хичкока не смотрела, и смотреть не собираюсь, - написала она в Союз кинематографистов СССР. - Своих ужасов хватает".
По случаю "своих ужасов" к ней наведался работник КГБ Сёма Финкельштейн и по дружески, распивая бутылочку "Солнцедара", посоветовал: "Ты бы, Клав, поосторожней самовыражалась. В органах к тебе настроены, в общем-то, благожелательно, но не все - так что будь поосторожней в своих высказываниях".
- Да пошли вы все! - расшухарилась Клавдия Ильинична. - Испугали! Да я вас левой сиськой в правый бок до смерти замордую!
Работник КГБ оценивающе оглядел её куцый бюст и по-свойски предостерёг Засусекину:
- Не заносись, Клавдия, ой, не заносись... Не обещай невозможного.
В том же году Клавдия Ильинична осудила предосудительное поведение в околоземном пространстве гражданки Терешковой Валентины Николаевны, которая находилась там тет-а-тет с космонавтом Быковским. "Пусть и в разных кораблях, но всё же... О приличиях озаботилась бы... Что люди подумают?.. Весь мир видел их тити-мити... Так и до ребёночка недалеко..."
А потом была громоподобная расправа над президентом Соединённых Штатов Америки. В причастность к убийству Кеннеди (Джона Фицджеральда) Засусекина заподозрила соседку. "Эта зараза на всё способна!" - написала она и предложила организовать за ней тайный надзор. "Иначе гражданка Врулёва втянет нас в такую катавасию, что мы до конца советской власти не выпутаемся".
По случаю "конца советской власти" к ней в очередной раз наведался сотрудник КГБ Сёма Финкельштейн. "Ты, Клавдия, когда угомонишься, а? Неймётся тебе, да? Вот и соседка твоя жалуется на тебя..."
Гражданка Врулёва действительно была возмущена нападками Засусекиной и на себя, и "на советску нашу власть". Своё возмущение изложила в письменном виде и сообщила куда следует. Она так и адресовала свою жалобу: "куда следует"; странно, но письмо дошло аж до Лубянской площади.
- Вы будто соревнуетесь - письмами КГБ завалили! - негодованию Сёмы Финкельштейна не было предела.
Наконец сняли Хрущёва. "Радости полные штаны, - написала Засусекина в ЦК КПСС. - Поздравляю, дорогие товарищи! Я эту лысую шлюху терпеть не могла..." И опять к ней наведался Сёма Финкельштейн. На этот раз он принёс с собой бутылочку дагестанского коньяка. В первый раз, кстати: до этого он пил на халяву, то есть за её счёт. "Я, как и ты, - сказал Сёма, - ненавижу этого мерзавца. Редкостная сволочь!"
Франция вышла из НАТО (призрак почившей в бозе империи мерещился ей на каждом международном шагу), и Засусекина тут же предложила правительству занять место Франции в этой организации - "чтобы изнутри развалить сию нечестивую компашку".
К сожалению, просьба её осталась без ответа.
Горячо, очень горячо приветствовала Клавдия Ильинична культурную революцию в Китае. Именовала себя хунвейбинкой - хулиганкой по-нашему. Перевела на русский язык цитатник Мао и часто повторяла выдержки из этой хулиганской книженции. Выражение "бумажный тигр" стало любимым её высказыванием.
Начала издавать дацзыбао, вывешивая на дверях подъезда своеобразную версию стенной газеты. Писала она её на китайском языке, и потому противодействия властей последовали не сразу. Недолго, правда, продолжалась идиллия. В конце концов, к ней пожаловал неотвратимый, как возмездие, Сёма Распиздяй.
- Ну, ты, мать, даёшь! - сказал представитель бессонных правоохранительных органов. - Ты когда китайский язык выучила? Это ж несколько тысяч иероглифов! - "Пять", - ответила Клавдия Ильинична. - Чего - пять? - не понял Сёма. - "Пять тыщ иероглифов", - ответила Засусекина.
- Совсем вы с ума посходили! - сказал доблестный работник КГБ и бережно достал из бокового кармана пространную цидулю гражданки Врулёвой, сплошь испещрённую китайскими знаками.
Засусекина прочла - и ахнула.
- Не может быть, чтобы это написала Врулёва! - воскликнула Клава. - Она же китайского языка не знает!
- Уже знает, - сказал Сёма, сворачивая бумажный лист. - Выучила. И я - тоже. Благодаря вам...
И, вдруг, закричал:
- Достали вы меня своей междоусобицей! Ну, скажи, скажи, пожалуйста, почему я по вашей милости должен китайский язык изучать? Мне - что - больше делать нечего?
- Самообразование ещё никто не отменял, - скромно потупившись, произнесла Засусекина.
- Ну, хорошо, - примирительно сказал Сёма Филькенштейн. - Пусть будет по-твоему. Ты только одно скажи, какой язык будет следующим? Предупреди на всякий случай.
- Фарси, - ответила Клава. - С персидским шахом хочу разобраться. Не нравится мне этот шиит. Ой, не нравится!.. какой-то он не такой, как надобно... фуйня, в общем, на постном масле...
В том же году она увлеклась трансцендентальной медитацией, и потому каждое утро, прежде чем позавтракать, садилась на пол, закрывала глаза и, скрестив ноги а ля крендель-бабай, расслаблялась.
Потом начинала дышать - так глубоко, что темнело в глазах и лёгкое, как пёрышко головокружение, переполняло черепную коробку.
Вдох - выдох...
Вдох - выдох...
На выдохе она произносила мантру, содержание которой хранила втуне, ибо мантра была в радость - а зачем, спрашивается, делиться радостью с чужими существами? Вот то-то и оно, что незачем...
В эти 15-20 минут, пока она медитировала, в её голове просыпались каверзы, о существовании которых она даже не подозревала. Потом, когда Клавдия Ильинична садилась за стол, каверзы обильно и привольно изливались на чистый, клетчатый лист бумаги.
Дар предвидения обнаружила она в обширном ряду своих талантов. Прорицательницей ощутила себя. Глядя, например, на чёрных галок за окном, Клавдия Ильинична предсказала приход к власти в Греции "чёрных полковников".
Выпустила первый номер самиздатовской "Дворовой правды" о нарушении прав жителей Ветхозаветного переулка столицы. В этой "Правде" было столько прав, сколько не во всякой правозащитной державе. Кишмя кишели права - как тараканы. Впрочем, жители Ветхозаветного переулка даже не подозревали об этом - им были по фигу любые самиздатовские бредни.
А, между тем, в обиход прочно входили новые нецензурные понятия, такие, например, как "диссидент", и потому Клавдия Ильинична с удовольствием начала обзывать соседку диссидентствующей сволочью, требуя гласного суда над ней и двумя её приспешницами, "такими же отщепенками".
1968 год.
Убит сенатор Роберт Кеннеди. "Это её рук дело", - написала Клавдия Ильинична, забыв указать фамилию соседки, но в компетентных органах сразу догадались, что речь идёт о Врулёвой .
У гражданки Врулёвой, надо заметить, были такие высокие скулы, что места для глаз не осталось, и потому она взирала на мир сквозь узкие прорези, похожие на бойницы. Не мудрено, что Клавдия Ильинична начала подозревать в соседке индейское происхождение и всерьёз предлагала депортировать её в резервацию штата Южная Дакота.
Вскоре обнаружилось, что правозащитная деятельность вконец подорвала здоровье Клавдии Ильиничны. Она стала мнительной, хотя и раньше не забывала обид, никогда, однако, не признаваясь в этом.
"У нас в доме один сплошной Уотергейт, - написала она в КГБ. - Что ни жилец, то Никсон. Сделайте же что-нибудь, а то будет поздно".
Просьба её осталась без ответа, ибо Сёма Финкельштейн укатил в Израиль, громко хлопнув на прощание дверью. Достойной замены ему не нашлось.
Соседка Врулёва по-прежнему вызывала подозрение. Засусекина была уверена, что та у себя в доме смонтировала термоядерную установку (типа "Токамака") и со дня на день ожидала апокалипсиса.
Совокуплением в космосе назвала она международную стыковку "Союза" и "Аполлона", будучи уверенной, что это ничто иное, как недостойная великих держав педерастическая забава.
Шло время (время, как известно, улица с односторонним движением)...
На кляузы её перестали обращать внимание, и Клавдия Ильинична, несмотря на вопиющую молодость, чахла на глазах. Чувствуя приближение конца, начала писать исторические опусы - о пламенных большевиках, о приспешниках, о последователях. Один из таких опусов назывался "Срамная щель Клары Цеткин". Вся история большевистской революции была подсмотрена ею через эту расщелину. Опус, однако, она не дописала...
Жаль...
Очень жаль...
Хороший должен был получиться опус - типа "Красного колеса"...
А доконал её аятолла Хомейни. Седобородый старец внушил Засусекиной кромешный ужас. Граф Толстой, лёжа на смертном одре, мечтал насладиться пением цыган. Клавдии Ильиничне не хотелось ничего. "Пиз..ц", - сказала она, слушая по вражескому радио очередную речь аятоллы. Это было её последнее слово.
(Предисловие к полному эпистолярному наследию Клавдии Ильиничны Засусекиной).