Пишу тебе из города Ершалаима, находясь во дворце Ирода, названного Великим за то, что уничтожил своих соплеменников больше, нежели мы за всё время наведения должного порядка в этой мятежной провинции. Особое усердие проявил Ирод в избиении младенцев обоего пола, включая собственных детей. Претил Ироду детский плач. Смех, впрочем, тоже. Помнится, Божественный Август говаривал по этому поводу: "Лучше быть свиньёй у Ирода, нежели его родным сыном".
Свои обычаи евреи переняли у египтян. Они не едят свинины. Обрезают крайнюю плоть, надменно подправляя прекрасное творение природы. Женятся рано, двенадцатилетних девочек считают перезрелыми. Имя бога своего, а он у них один, не поминают всуе и якобы не знают вовсе, ибо имя, знающим его, представляет неограниченные возможности. Принимая во внимание пронырливый нрав местных жителей, я им не верю: либо они врут, либо имя это ничего не значит.
Набожность иудеев безгранична. Равви взращивают веру, как пшеницу в поле, понуждая последователей учить Тору и день, и ночь, а греческую мудрость - во всё остальное время. И вот они, раскачиваясь и завывая, тараторят священное писание сутки напролёт...
Но даже в религии нет между ними согласия. Одни убеждены, что "настанет день, и оживут мёртвые", другие называют эту веру "надеждой червей".
Вода в здешних водоёмах мутная и затхлая. Моё решение построить городской водопровод вызвало негодование священнослужителей только потому, что я предложил использовать часть храмовых сокровищ на это замечательное дело. Они возмутили толпу, и мне пришлось усмирять её всеми доступными средствами.
Дикие, несчастные люди. Веришь ли, каждая книга у них - священная и непременно ветхая - с момента написания. Мелкая уловка, внушающая презрение. Всю жизнь они сидят, сложа руки, и ждут. Ждут, когда придёт Некто и освободит их. От кого? Нет - не от нас, ибо ждут они с незапамятных времён, и будут ждать вечно. Я задаюсь вопросом: а узнают ли Его, если Он, невзначай, сподобится и нагрянет?
Кстати, эту долгожданную особу зовут "мешиха".
Он - любимейшая тема для разговоров на базарах: "Скажите, а вы не мешиха? Нет? Ах, какая жалость! А я думал мешиха". Заинтригованный, я спросил у Каиафы, местного авгура, осчастливит ли нас своим присутствием спаситель и, если это случится, то примерно когда? - "Когда все вы будете погружены во мрак!" - нагло ответил мерзавец.
Ты не представляешь, сколько среди них шарлатанов, волхвов, астрологов и халдеев! И пророков - с толпами приспешников и смутьянов! Против одного из них - Симона-мага - я вынужден был применить силу. Другой тоже доставил мне массу неприятностей. Суди сам.
Ни свет, ни заря пожаловали ко мне члены синедриона во главе с Каиафой. Заседая всю ночь, они вынесли смертный приговор одному из своих вольнодумцев. Сам этот вольнодумец, связанный по рукам и ногам, стоял тут же, сохраняя поразительное спокойствие. Запомнились русые волосы, высокий лоб, голубые глаза - что-то скифское проглядывало в его облике.
В помещение они не вошли, боясь оскверниться, и останавливало их не имя великого кровопийцы, но гордое звание римского префекта.
- Кто такой? - спросил я Каиафу.
- Мамзер, - усмехнувшись, ответил первосвященник. - Иешу бен Пантера.
Вообще-то правильно - "Иешуа". Сокращение слова означало пренебрежение к осуждённому.
- Пантера? - переспросил я.
- Да, Пантера. Его отец был римским солдатом. Как видишь, ваши люди не теряют времени даром, - пояснил он и начал кричать, картинно хватаясь за голову. - В субботу! С замужней женщиной! Во время менструального цикла! Есть от чего сойти с ума!
- Пантера усыновил младенца? Он дал ему имя? - спросил я.
- Нет, но... Мы считаем...
- Меня не интересует, что вы считаете. Я спросил: как его зовут?
- Иешу ха-Ноцри.
Каиафа обиженно засопел, потом взял себя в руки и, словно заговорщик, шепнул мне на ухо:
- Его отцу было за восемьдесят, когда родился этот мамзер. Сам же он утверждает, что родился от духа святого. А руах-то у нас - хи-хи-хи! - женского рода!
- А какое это имеет значение, если отец его признал?
Первосвященник запнулся и замолчал, словно в рот воды набрал.
Вообще-то, его настоящее имя - Иосиф, а Каиафа - прозвище, надо заметить, вполне подходящее, ибо в переводе на наш язык обозначает: "каменный".
- Он осуждён за своё происхождение? - спросил я Каиафу.
- Обижаешь, игемон, - ответил Каменный Иосиф. - В его послужном списке достаточно преступлений. К сожалению, мы не имеем права вынести ему смертный приговор. Такой пустяк, но вы отказали нам даже в этом.
- В чём обвиняется этот человек?
Каменный развернул свиток и стал читать решение синедриона. Участь мамзера была решена. Он обвинялся в преступлениях, за каждое из которых по местным меркам полагалась смертная казнь. Ему ставилось в вину, что он, нарушая запрет, лечил больных по субботам. За это его следовало забить камнями.
Я вопросительно взглянул на Каиафу.
- Слепые, лямые, парализованные и хромые, - пояснил первосвященник, - вполне могли подождать до следующего дня, не так ли?
Методы лечения, применённые Иешуа, тоже не нравились судьям. Они обвинили его в колдовстве и сношениях с бесами.
- А иначе, - сказал Каиафа, - как объяснить, что он излечил всех больных, обратившихся к нему за помощью?
- Неужели всех?
- Всех до единого! - радостно подтвердил первосвященник.
- Может всё дело в том, что надо лечить и по субботам, а бесы здесь не причём? - сказал я ему.
Каиафа наградил меня взглядом, от которого закипело бы золото на кровле святилища, если б его не украли загодя.
- Он грозился снести Храм и в три дня возвести новый! - вскричал первосвященник.
- И ты отказался? - удивился я. - Но почему? Ваш Храм обветшал и давно нуждается в реконструкции.
- Он назвался "мешиха", - вступил в разговор один из книжников, по всей видимости, из предводителей.
- "Три вещи появляются неожиданно: скорпион, то, что находишь нежданно-негаданно, и мешиха", - закрыв глаза, процитировал Каиафа одну из величайших мудростей ветхого свода.
- У него галилейское происхождение, - прокомментировал высказывание первосвященника книжник. - То есть мы знаем кто он и откуда. А разве можно знать, откуда придёт мешиха?
- Так он галилеянин? - удивился я. - Почему же вы не отправили его к Антипе?
Каиафа что-то беспомощно пробормотал. Смешно видеть, как они теряются, если заезжие иностранцы ориентируется в хитросплетениях, из которых сотканы местные нравы. А мы для них по-прежнему иностранцы.
Я велел препроводить вольнодумца к тетрарху Галилеи Ироду Антипе, преемнику великого кровопийцы не только по имени. По случаю праздника он находился в Ершалаиме.
Антипа - из тех уродов, что с лёгкостью расчленяют отечество, дабы править его отдельной частью. На соплеменников ему наплевать. Нарушив местные обычаи, он женился на вдове умершего брата и теперь открыто сожительствует с четырьмя племянницами, ставшими падчерицами. В общем, личность гнусная во всех отношениях.
Я надеялся, что этот прелюбодей разрешит внутриутробную свару по вящему согласию сторон. Тем более, что он с удовольствием и лёгкостью необычайной казнит вольнодумцев. Увы! Антипа предпочёл, чтобы участь галилеянина решил римский наместник. Умыл, так сказать, руки. "Руки наши не проливали крови сей" - обозначает этот местный обычай, возведённый в закон. Как говорят иудеи: "Глаза наши ничего не видели, уши ничего не слышали" - так-то.
Пока Иешуа отсутствовал, я изучил его дело. Вольнодумец был из тех, кто презирает богатство. Здесь их зовут ессеями. Они живут скопом, без женщин, владеют общим имуществом и свято верят, что когда-нибудь наступит время, и все божьи твари будут жить по их образу и подобию. Брр, какая гадость!..
Я распорядился ввести виновного в преторию.
- Надеюсь, ты не боишься оскверниться? Нет? Тогда - входи.
Иешуа хранил оскорбительное спокойствие.
- Итак, ты утверждаешь, что рождён от духа святого и в три дня можешь разрушить и воссоздать заново здешний храм.
- Ты сказал, - ответил он уклончиво.
- Ну уж нет! В отличие от тебя я никогда не отказываюсь от своих слов... А ещё говорят, что ты называл себя мешиха. Так ли это?
Иешуа ничего не ответил и лишь отвёл глаза в сторону.
- Понятно. Значит здесь, в Иудее, ты просто смертный. Тем лучше: дела небесные вне моей компетенции.
Я вывел его из претория и заявил заждавшимся решения судьям:
- Сё - человек. И потому он будет наказан согласно вашим канонам.
Послышался ропот. Каиафа вышел вперёд и вызывающе промолвил, обращаясь к Иешуа:
- Имей смелость повторить то, что ты проповедовал в Храме.
- Царство моё не от мира сего, - сказал Иешуа.
И улыбнулся.
- Какие свидетельства тебе ещё нужны? - возопил Каиафа и рванул на груди рубаху. Его примеру последовали остальные члены синедриона - ещё один варварский обычай, который внушает мне глубокое отвращение. Иешуа, без сомнения, богохульник, но зачем же рубахи рвать?
- Прикройте срам, - сказал я им. - Совсем обнаглели...
Потом обратился к первосвященнику:
- Закон ваш, насколько мне известно, запрещает осуждение по признанию обвиняемого. Так или не так? А, может быть, ваше судопроизводство - фикция и ровным счётом ничего не значит?
Священнослужители хранили презрительное молчание.
Тогда я велел бичевать несчастного - по иудейскому канону: 39 ударов, не более.
Каиафа остался недоволен моим решением.
- Казни его, игемон, - сказал он мне тихо, но твёрдо.
- Распни его, - попросил неугомонный книжник. - Распни, если не хочешь возмущения в народе.
- "Синедрион, умерщвляющий раз в семь лет - бойня" - так, кажется, проповедуют у вас? Смерть трёх разбойников приурочена к песахе - неужели вам мало?
- Какой же праздник без распятий?! - вскричал книжник.
- У него были последователи? - спросил я первосвященника.
- Да, - ответил Каиафа. - Всякая голытьба, в основном галилеянины. Шушера. И лишь один истинный иудей - Иуда из славного города Кариофа, вполне достойный юноша, кстати, - оступился маленько.
Привели Иешуа. Лоб его украшал терновый венок. На груди висела дощечка с надписью на родном арамейском языке: "Царь Иудейский". Самозванца поддерживали под руки. Сквозь хитон проступали кровавые полосы. Он был бледен, и только глаза сияли всё тем же весёлым блеском.
- Он наказан, - сказал я.
- Ты - враг кесаря! - завизжал Каиафа. - Наш царь - кесарь, а не этот бродяга!
- Ты - друг кесаря. От твоей дружбы дрожат устои империи. Зависть толкает тебя к кровавой развязке. - Подумал и добавил: - Хорошо, я ещё раз поговорю с этим ессеем.
Мы вернулись в преторий.
- Если ты действительно Оттуда, - сказал я ему, - значит Там давно уже определили и судей, и палачей, и народ, который обвинят в твоей смерти. Так?
- Так, - ответил он безмятежно.
- Но зачем? Скажи мне, зачем эти муки и кровь, которые ожидают невинных? Пока не поздно, измени задуманное, если это, разумеется, в твоих силах. Не за тебя прошу - за людей, которые, поверь, не вызывают во мне никакого почтенья, и всё-таки, всё-таки...
- Исключено, - ответил он. - Запомни, игемон, невинных людей не бывает.
- В таком случае, ты - не мешиха. Ты - такой же, как они тривиальный раввуни, помышляющий лишь об одном - о власти слова, сказанного в ослеплении веры. Мне жаль тебя, Иешуа, ибо не ведаешь что творишь.
- Не заблуждайся, игемон, - улыбнулся несчастный. - Всё предопределенно в этом мире - и хорошее, и плохое, и истинное, и ложное. Ты лишь игрушка в божьих руках.
- Именно поэтому, Иешуа, я использую последний предоставленный мне кесарем шанс.
Я вышел из претория, сел на лифостротон.
Глашатай зычным голосом обратился к жителям Ершалаима. Со всех сторон сбежались праздные люди. Вывели четырёх осуждённых - трёх убийц и Иешуа, повинного в нарушении местных обычаев и самозванстве.
Глашатай зачитал приговор и предложил собравшимся определить, кого из преступников по канонам римского права они решают помиловать.
- Вар-равви! - крикнул Каиафа, и сначала разрозненно, а потом всё громче и слаженней толпа подхватила это имя. "Вар-рав-ви!" - скандировал собравшийся люд в едином порыве.
В толпе нет правды, но нет её и у предводителей.
Каиафа посмотрел на меня, усмехнулся, а потом толкнул одного из убийц в орущую людскую массу:
- Ты - свободен!
Я встал. Ко мне подскочил неугомонный книжник с чашей дурно пахнущей воды и полотенцем. На устах его змеилась улыбка.
- Не желаете ли омыть руки? - в издевательском тоне вопросил он у меня.
- Я предпочитаю проточную.
- Не бойся, игемон! - закричал Каиафа. - Его кровь на нас и детях наших!
И расхохотался праведным смехом первосвященника.
Прав Кесарь: "Они как мухи на ране".
Осуждённых повели к месту казни. Впереди шёл глашатай, и время от времени вызывал свидетелей в пользу приговорённых... -
но никто, Луций, никто не приблизился и не остановил процессию...
Так рухнула моя последняя надежда...
Поздним вечером пришёл ко мне старец. Просил мёртвое тело распятого. Передал его последние слова: "Эли! Эли! Ламма шебактани? - Боже! Боже! Зачем ты меня оставил?" - перевёл эту фразу толмач.
- Что будет с телом, если я не позволю тебе его забрать? - спросил я у старика.
- Швырнут в общую яму, - ответил он...
Волнений не было. Появлялись отдельные слухи о затмении солнца. Глупцы! Они не знают, что затмений в полнолуние, когда празднуют песаху, не бывает.
Я сел и написал прошение об отставке - третье по счёту. Первые два я посылал Сеяну, но они не были приняты. Последнее адресовал кесарю. Одновременно изложил ему свои представления о возможном развитии событий. "Или мы уходим отсюда раз и навсегда, написал я ему, или нам придётся уничтожить всех местных жителей. Третьего не дано".
Я предпочитаю первое, а что решит кесарь, не ведаю, но, чтобы он ни решил, вынужден буду исполнить его волю.
Привет тебе от Прокулы. Святая женщина! Она тяжело переносит здешний климат. По ночам её мучают кошмары. Она не в себе. Ей требуется покой, и это сейчас главное, что гонит меня из этого проклятого города.