Когда отец подарит куклу Барби - ту самую, что в сереньком платье и туфельках из лунного серебра.
Когда наконец-то она пойдёт в школу.
Когда закончатся эти унылые, бесконечные уроки, и она на праздничном катке, будет вращаться на резвых коньках, вертеться до помрачения, до тёмных ореолов, похожих на виньетки. В глазах, разумеется...
Ждала загадочного черноусого принца похожего на учителя математики.
Потом этот принц выветрился из девичьего ожидания подобно запаху французских духов, и она, окончив школу, ни о ком уже не мечтала, кроме как о простом смертном, иначе говоря, мужчине, с которым можно было бы идти по жизни - плечом к плечу, нога в ногу. Дышать в унисон, говорить в один голос. Она даже на улицу выходила поздним вечером, выискивая партнёра, достойного её благосклонности. "Ах, - думала она в этот момент, - ну когда же хоть кто-нибудь положит меня на обе лопатки, возьмёт голыми руками, обломает рога... -
и вставит... мою фотографию в округлую рамочку?"
Ждала месячных после первой встречи с будущим мужем. Ждала, как никогда ранее.
- Как это всё не вовремя, да и зачем? Боженька, я понимаю, что ты не гинеколог, - молила она, - и всё-таки, всё-таки, боженька, ну что тебе стоит?.. Помоги, родненький!.. Спаси и сохрани - век не забуду...
Волна ожиданий захлестнула её, и она ждала... ждала... ждала... ждала...
Ждала, когда кончит муж...
Когда кончит любовник...
Когда окочурится ненавистная соседка по коммунальной квартире. А что? - лишняя комната нам не помешает!
Ждала, когда вырастут дети... - и как же медленно они росли!..
Наконец, выросли... -
и разлетелись по белу свету.
Муж ушёл от неё к другой женщине - молодой и успешной. "Нас, - сказал он на прощание, - больше ничего не связывает. Даже дети".
И сидела она у разбитого корыта гораздо чаще, чем у потухшего камелька. А, впрочем, какая разница?
Камня на камне не осталось от её воздушных замков и несбывшихся надежд.
Умерла мама, которая давно уже дышала на ладан... -
и не могла надышаться...
Жизнь трещала по швам, и всё равно она чего-то ждала, не зная чего именно.
Вот и теперь она ждала у моря погоды - в буквальном смысле этого выражения, надолго застряв в автомобильной пробке у Керченского перевоза.
Отпуск даётся людям один раз в год - это истина, примитивная до одури, нестерпимая до отупения. Всякая истина приводит в отчаяние, всякая догма внушает надежду.
Боже, как она мечтала об этом отпуске!
И мнились ей в разнузданном воображении:
вкрадчивый шорох прибоя...
пенное кружево схлынувших волн...
лёгкое, как дыхание ребёнка, покачивание зелёной тины в прибрежной заводи...
тёплый песочек - белый и чистый, словно просеянный через ситечко...
сонная услада полуденного зноя...
немая тишина усопшего заката и изысканное времяпрепровождение в компании незнакомого элегантного мужчины, похожего на того самого учителя математики...
Только вряд ли всё это случится, думала она. Мне на роду, видимо, написано ждать и надеяться на то, что другим даётся с лёгкостью необычайной, как высокие ноты тенору, поющему в Ла Скала. Вот Катьке, например. Вся жизнь у неё - без сучка и задоринки, на одном дыхании, согласно неписаным канонам житейского апофеоза. Жизнь на скорую руку. Жизнь на лету - ни одного дня на излёте...
А у меня она со скрипом, с почасовой оплатой по нищенской ставке. Не жизнь, а тягомотина, помноженная на скуку...
Хорошее пролетает незаметно, плохое тянется всю жизнь, и вся-то я, как оказалась, уже в прошлом - по ту сторону счастья, решила она, и чуть было не заплакала. Потом включила радио и стала, как чётки, перебирать одну волну за другой.
Blue-FM привлекло её внимание. Голосом, присущим лицам неопределённой ориентации, оно - это долбанное блю - нашептывало адептам гомосексуальной религии жизнеутверждающие начала. "Нас на Земле, - уверял радиослушателей вкрадчивый голос, - больше, чем китайцев и евреев, вместе взятых, но меньше остального населения мира. Это поправимо, ибо размножаемся мы быстрее и тех, и других, хоть и <...> через жопу... Нам принадлежит будущее..."
Она хмыкнула, выключила радио, выбралась из машины, потянулась разок (хрустнули кости), другой... -
и пошла вдоль застывших в оцепенении разнокалиберных авто, прислушиваясь к разговорам, - всё какое-то развлечение, если таковым можно считать отрешение от опостылевших мыслей.
В чехарачном уазике защитного цвета беседовали два приятеля - один в майке цвета хаки, второй в тельняшке.
- Да у неё паутина на причинном месте! - сказал тот, что в тельняшке.
- Не может быть! - всполошился визави. - Она - не такая... она... она... она... - Искал и не мог подобрать нужного определения.
- Ну, какая? какая? - подзуживал приятель.
- Гамлет! Гамлет! - кричала женщина невзрачная, как чёрно-белая копия из глянцевого журнала. Крики её были обращены к пуделю, который, не обращая внимания на хозяйку, резво бежал вдоль блестевшей на солнце кавалькады и ловко - почти что на ходу - метил колёса едкой собачьей мочой.
- Который час? - спросила невзрачная женщина у женщины приятной, как полуденное соитие.
- Битый! - снисходительно ответила та и, ставя ступни в первую позицию а ля балерина, продолжила путь в противоположном направлении.
- Кто бы тебе вломил за милую душу! - воскликнула женщина, размноженная под копирку. Выкрик её, однако, ветер отнёс в сторону.
У красного потрёпанного мерседеса, имевшего явно выраженные эмансипированные черты, стояли две особы, подпирая тощими задами выпуклый немецкий капот.
- Я давно уже вырвала его из памяти, понимаешь? Выжила из сердца. Напрочь... - сказала одна из них. Признаваясь в содеянном, она делала короткие затяжки - такие быстрые, что сигарета таяла на глазах, как льдинка, брошенная в кипяток. - Выкинула - и ни капельки не жалею!
- Как я тебя понимаю, - протяжно сказала подруга. - Ты даже не представляешь - как...
Возле серой машины (эта была "Мазда", судя по молниеносному знаку на никелированной решётке) возился с колесом бородатый мужчина, похожий на Саваофа. За всеми его действиями с интересом - руки в боки - наблюдала женщина, видимо супруга.
- И каждый наш шаг фиксируют ангелы, - сказала она.
- Ага, - согласился бородач. - И все они являются сотрудниками ФБР...
Женщина, похожая на чернослив, заплетала дочери косу и, сидя на корточках, вела с нею образовательную беседу.
- У обезьян тоже имеются национальности, - сказала она и, не прерывая занятия, начала перечислять эти самые национальности: - Шимпанзе... горилла... гиббон... орангутанг... павиан...макака...
- Мартышечка, - сказала девочка и громко шмыгнула носом.
- Не глотай сопли - это плохая примета! - озаботилась мамаша. - Сплюнь немедленно!.. Кому говорю - сплюнь?!
Херсонистая особа. Видимо, родом из этих мест.
Возле хлипенького, неказистого киоска собралась группа автолюбителей, изнывающих в ожидании открытия переправы. Она подошла к киоску, купила бутылочку зелёного чая "Lipton" и медленно, глоток за глотком попивая подслащённую жидкость, прислушалась к разговору.
- А я люблю Крым, - сказал долговязый мужчина. - Люблю за горы, за море, за красоту наименований его населённых пунктов - Мисхор, Симеиз, Массандра...
- Ливадия, - добавил один из присутствующих.
- Ливадия, - согласился зачинатель беседы. - Гурзуф, Коктебель, Ореанда... Музыка - а не названия!
Встревоженные тучи стремглав неслись от одного края горизонта к другому. "Как еба...тые", - говорят в таких случаях понимающие природные инсинуации люди и метеозависимые субъекты.
Волны, отличные от тех, что рисовались в воображении, словно десантники в бело-голубых беретах, яростно атаковали прибрежные редуты.
- Интересно сколько баллов на море? - поинтересовался долговязый мужчина - тот самый, которому нравились крымские названия.
- Пять баллов, - предположил кто-то из невольных собеседников.
- Шесть, - возразил ему другой.
- Четыре, - промолвил третий.
- Ну, уж и четыре! - не согласился первый. - Четыре балла - это рябь.
Мужской трёп надоел ей до чёртиков.
"Ну, когда же, когда же мы сдвинемся с мёртвой точки?" - подумала она.
- После дождичка в четверг, - сказал кто-то за спиной. Она обернулась, всмотрелась в лица, но так и не поняла, кто выдал этот фразеологический постулат.
До четверга оставалось три дня.
Она вернулась в автомобиль, включила радио - и услышала продолжение нескончаемой голубой проповеди:
"Счастье - это когда не надо скрывать своих сексуальных предпочтений ни в метро, ни в школе, ни, извиняюсь, в лифте. В лифте - особенно".
"Боже, как же мне всё опостылело!" - подумала она.
Глянула в автомобильный трельяж - влево, вправо и по центру, осторожно - едва ли не на ощупь - подала машину назад, резко вывернула руль, выдала крутую дугу и медленно, как командующий, принимающий парад, поехала вдоль автомобильного строя по пустой половине дорожного полотна.
В первый раз в своей долгой жизни она никого и ничего не ждала.