Вернулся - и застал плачущей преподавательницу английского языка.
- Что случилось, Людмила Александровна? Кто вас обидел?
- Никто, - ответила она, - никто меня не обижал - я сама кого хочешь обижу.
- Не сомневаюсь. Тогда почему вы плачете?
- Потому что я - дура! У меня ничего не получается.
- Что у вас не получается?
- Перевод технических текстов. Я их не понимаю - ни по-английски, ни по-русски.
Мы разговорились, и тут я узнал, что Людмила Александровна в школьные годы терпеть не могла ни физику, ни химию, ни математику. Русский язык и литературу она тоже не уважала.
- Так что же вы любили?
- Английский язык, - ответила она.
Мы сидели рядом, лицом к лицу, и я впервые разглядывал её с близкого расстояния.
Кукольное личико. Она вообще походила на куклу Барби, которую в то время по-моему ещё не создали, и я думаю сейчас - не она ли послужила образцом для этого всемирного кукольного апофеоза?
И - до кучи: её отличала столь же кукольная наивность, мало похожая на непосредственность - в этом возрасте и то, и другое выветривается, как запах скипидара на сквозняке.
Чувство юмора отсутствовало напрочь. Ребята подначивали Людмилу Александровну, подтыривали. Говорили, например, что чилийские коммунисты устроили землетрясение в пику правительству. И она верила им, хотя великолепно, на собственной шкуре, испытала подобное природное явление совсем недавно, буквально несколько дней назад, потому как именно эти подземные толчки и послужили поводом для ребяческой шутки.
В тот день я сидел в аудитории на третьем этаже рядом с Майей. Это была первая знакомая мне женщина-туркменка, которая решила стать энергетиком. Она флегматично, ибо была беременна, жевала что-то - что именно, не помню.
Когда случилось искомое землетрясение, народ, не сговариваясь, дружно рванул из аудитории. Я решил, что бежать далеко и бессмысленно. Вскочил на подоконник, прячась в оконном проёме. Стоял и слушал, как трещат деревянные переплёты и лопаются стёкла в перекошенных рамах. Позже очевидцы утверждали, что колонны, поддерживающие портик главного корпуса, изгибались, словно струны на арфе, и даже издавали какие-то потусторонние звуки.
Внизу, в пространстве между институтскими корпусами, вскипала людская толпа, обезумевшая от испуга... -
а в аудитории за столом по-прежнему сидела Майя...
сидела, как ни в чём не бывало...
и безмятежно что-то жевала.
Мне стало стыдно. Я спрыгнул с подоконника. "Пойдём?" - спросил у Майи и лихо преподнёс ей руку - кренделем. Она тяжело поднялась, ухватилась за меня, и мы двинулись к выходу из аудитории, неспешно прошли по обезлюдевшему коридору и торжественным, можно сказать, церемониальным шагом начали спускаться по широким, осиротевшим лестничным маршам...
Не знаю, была ли Людмила Александровна в толпе, встретившей нас, но уверен, что она, конечно же, слышала про это глубоко беременное шествие.
Узнав про трудности, которые она испытывает во время перевода технических текстов, я предложил ей свою помощь, считая, что имею для этого некоторые основания. Английский язык в школе мне преподавала Лапина Римма Степановна, дочь высокопоставленного партийного функционера. Вела себя она скромно, никоим образом не выпячивая родства. Тем не менее, регулярно ездила в Англию, что для тех лет казалось немыслимым, - дочке секретаря ЦК это дозволялось. Возвращаясь, она погружала нас в тонкости диалектов Туманного Альбиона. Именно из её уст я впервые услышал географические названия, имеющие отношение к разнообразным произношениям в английском языке: Девоншир, Ланкашир, Суссекс и Шеффилд.
Кембриджский выговор вперемежку с оксфордским говорком звучал в её речах.
В те время ей было около тридцати лет, она была незамужней и в этом незамутнённом состоянии провела по-моему всю оставшуюся жизнь.
В подобных обстоятельствах мудрено было бы не слыть первоклассным преподавателем, и она им, безусловно, была, и потому уже на начальном этапе обучения мы пыхтели над переводами на русский язык произведений классиков английской литературы. Иные пятиклашки заучивали примитивных "серых мышей" (Little grey mouse, where is your house?), мы переводили Перси Бише Шелли: "Была зима - такая, что с ветвей комочком белым падал воробей. Закованные в ледяные глыбы, в речных глубинах задыхались рыбы, и до сих пор не замерзавший ил в озёрах тёплых, сморщившись, застыл..." В ту пору я в полной мере осознал поэтическое всесилие Маршака: мы не имели счастья даже приблизиться к его несравненным переводам.
Отношения мои с Риммой Степановной не сложились, видимо, потому, что я не имел склонности к изучению иностранных языков, не собирался изменять великому и могучему, и ощущал себя русским с первого мгновения появления на свет. Я не видел приложения иноязычным знаниям. Нюансы, которые Римма Степановна вдалбливала в мою патриотическую голову, казались мне излишними. Я уже тогда интуитивно чувствовал, что знание иностранного языка бессмысленно, если не имеешь других способностей и специальностей. И тут опять-таки огромное спасибо Самуилу Яковлевичу: его литературный талант вкупе с феноменальным двуязычием позволил мне в полной мере понять необходимость подобного симбиоза.
И ещё кое-что о Маршаке в моём понимании его литературного значения. "Что за чудак Маршак, - записал Чуковский слова Твардовского. - Он требует, чтобы его переводы печатались так: раньше крупными буквами "Маршак", потом "перевод", а внизу мелким шрифтиком "Шекспир".
В этом высказывании звучит насмешка над знающим себе цену Маршаком. Лично я в этом негласном споре целиком и полностью на стороне Самуила Яковлевича - его переводы равновелики оригиналам английского гения.
Занятия шли трудно. Разговорный английский и английский технический - это большая разница: не две, как говорят одесситы (для повседневного общения и про запас для последующей спекуляции), но одна и существенная. Что было бы, если б ей пришлось перекладывать на иностранный язык переходные процессы в электрических системах, проще говоря, опусы Жданова и Венникова?
Понятия не имею.
К счастью первые несколько лекций представляли собой элементарные основы физики, известные со школьной скамьи, остальные были посвящены примитивным основам электротехники - не более того. Всего лекций было двадцать пять. "Lessons" назывались они в размноженных на ротаторе бумагах.
После занятий мы оставались в пустой аудитории, подперев дверь ножкой стула. За один вечер совместными усилиями переводили материал трёх-четырёх лекций. Она тщательно записывала русские тексты с пояснениями - дабы не забыть суть физических явлений.
И вот однажды, когда мы, в сущности, приближались к завершению курса английского языка, в дверь настойчиво постучали. "Люда, открой!" - раздался зычный мужской голос.
- Муж, - прошептала Людмила Александровна.
- А он - что - ничего не знает? - удивился я. Она отрицательно покачала головой.
Муж её работал в нашем институте и, насколько помню, преподавал то ли сопромат, то ли ТММ. Почему он, технически грамотный, не помог жене с переводом текстов, я не знаю. Спрашивать об этом в тот момент было бы странным, а ранее мне такой вопрос казался некорректным: мало ли почему муж отказывает в помощи собственной жене?
Он, между тем, ломился в дверь. "Люда, я знаю, что ты там. Открой немедленно!" - кричал её доблестный супруг.
- Что делать? - спросила она.
- Открывать, и лучше, чтобы это сделали вы. Попробуем объясниться.
Она поднялась, подошла к двери, легко освободила её от стула...
Створки распахнулись... -
и муж её ворвался в аудиторию. Мгновенно отыскал меня взглядом и бросился с кулаками. Поспешно, опрокидывая стулья и чуть ли не переворачивая столы, я стал метаться по комнате, пытаясь уйти от преследования. И двигал мною не страх, а некоторое обстоятельство, которое я, конечно же, не мог объяснить взбешённому ревнивцу, хотя и пытался разжевать ему характер своих отношений с его супругой.
А обстоятельство, о котором идёт речь, заключалось в том, что я, будучи учащимся то ли третьего, то ли четвёртого класса, попал в передрягу, сыгравшую огромную роль в становлении меня как личности. Во время одной из больших перемен привязался ко мне долговязый подросток Гера. Был он на год старше меня - разница в этом возрасте значительная. Стал задираться. Полез в драку. Одним словом - достал. Дело происходило возле небольшого круглого бассейна с фонтанчиком, напротив главного входа в школу при многочисленном стечении учеников. Я отступал. Уговаривал его остепениться. "Слушай, отстань, а? Чего доколупался? Делать нечего, что ли?" Но он не слушал слов разума, и тогда я нанёс ему удар, по-дилетантски не рассчитав силы и, вообще, мало понимая, как это надо делать. Удар к моему изумлению оказался сногсшибательным. Гера рухнул на землю... -
и остался лежать недвижимо.
Труп, да и только.
- Убил, - ахнул кто-то из ребят, столпившихся вокруг.
Мне стало жутко. Никогда в жизни ни до, ни после этого случая не было так страшно.
Одна из девочек, зачерпнув воду в бассейне, брызнула ему в лицо... -
и он шевельнулся...
Пришёл в себя...
И уже через минуту бросился на меня. Я бегал от него вокруг фонтана и едва ли не кричал от счастья, что он жив. Вскоре, правда, силы его оставили. Он сел на парапет, свесил голову. Рвотные судороги сотрясали тело.
В тот день я поклялся, что больше никогда и никого не ударю - и до поры до времени (понимай до этого самого случая) держал слово...
Я, наверное, мог бы выскочить в коридор, но Людмила Александровна, боясь огласки, прикрыла створки двери и для пущей надёжности припёрла задом.
Наконец, он загнал меня в угол. Отступать было некуда, и я взмахнул рукой...
Он лежал недвижимо. Как некогда Герасим. И это было не дежавю, а вполне конкретный свершившийся факт.
Мы подняли его. С трудом усадили на стул, и я придерживал его, пока она бегала в туалет, чтобы намочить платок. Вернулась. Обтёрла ему лицо. Он начал приходить в себя.
- Уходите, - сказала мне Людмила Александровна.
- Но может быть вам нужна моя помощь? - Более глупого вопроса ещё не звучало из моих уст.
- Да уйдёте вы, наконец, или нет?! - закричала она.
И я ушёл.
Этот пренеприятнейший инцидент остался незамеченным. На семинары Людмилы Александровны я не ходил, а когда наступила экзаменационная сессия, Майя, вернувшаяся из декрета, собрала наши зачётки и отнесла в деканат, где Людмила Александровна автоматом проставила всем зачётные отметки.