Погода менялась со скоростью 24 кадров в секунду. Двадцать пятый тоже не сулил ничего хорошего, а всё потому, что пришла весна...
Пришла и, повинуясь велению времени, заменила золотые зубы на пластиковые вставки, опростоволосилась, пообносилась, обесценилась и, импорто заместившись, обесцентнилась...
И всё равно жизнь была прекрасна. Что ей весенние неурядицы? Она исстари живёт в согласии со всеми временами года в некоем подобии гаремного симбиоза - сераль, да и только!
Вот и Арбат пребывает в любовном слиянии с многочисленными переулками, плавно содрогаясь, изливаясь и извиваясь. Знаменательно, что это казалось бы нечестивое соитие ни у кого не вызывает осуждения и отчуждения, наоборот - нравится - и многочисленным пешеходам, и людям уличного искусства.
Одним из представителей сословия арбатских художников является Лёва Циферблат со всем своим немудрённым имуществом: этюдником, вместительным ящиком для пастели, зонтиком и парочкой раскладных стульев.
А зарабатывает деньги Лёва тем, что пишет портреты в разных манерах, иногда по желанию заказчиков, чаше - по собственному разумению. Вот и в этот день - вернее в его первой половине - он написал два женских портрета. Высокую и сухую особу, по её просьбе, он изобразил похожей на одну из моделей Модильяни.
- А вас, - сказал женщине, напоминавшей ДЗОТ, - я хочу написать в манере Леже. Не возражаете?
Она не возражала. Более того, получив на руки свой многоречивый образ, обронила: "Мне нравится" и, довольная, бережно спрятала рисунок в целлофановый пакет, на котором значилось "Ашан"...
А потом работа у Лёвы застопорилась. Потенциальные клиенты обходили художника стороной, не проявляя ни малейшего интереса к его творчеству, и Лёва давным-давно свернул бы свой немудрённый скарб, ибо поведение весенней распутницы несказанно раздражало (то открой зонтик, то закрой), если б не был повязан обещанием дождаться приятеля, который вознамерился поговорить с ним на какую-то важную тему, но почему-то не спешил появиться на Арбате.
Приятеля звали Дуглас. Почему Дуглас? Да потому, что наши люди исстари любят звучные имена, ники, кликухи и прозвища. В детстве у Лёвы был дружок, чернявый карапуз, которого все вокруг с удовольствием называли Дездемоныш - только потому, что мама его, армянка, носила имя знаменитой шекспировской героини...
Наконец к Лёве подошла рыженькая пигалица и сказала, что хочет, чтобы её изобразили "под приму Веру".
- Под Веру? - "Под Веру". - Под приму? - "Под приму" - Ну, что ж - садитесь...
Вот те и весна! Ах, Боттичелли, Боттичелли!..
- Я вас изображу на бумаге - такой же бархатной, как ваши щёчки...
А Дуглас всё не появлялся и на звонки не отвечал, что свидетельствовало о его занятости.
Вот ведь как бывает: всего год и учились в одном классе, но этого срока оказалось достаточно, чтобы потом дружить долгие годы. Дуглас был благодатным приятелем - дарил Лёве мелки для пастели, рифлёную бумагу. Буковый этюдник, обработанный льняным маслом - для влагоустойчивости, ящик для постели фирмы "Artbin", раскладные стульчики с кожаными сиденьями - тоже его презенты. Такая щедрость объяснялись широкими возможностями Дугласа, ибо его отец, работая на одном из центральных телеканалов, заведовал рекламой.
Как-то Дуглас признался приятелю:
- Знаешь, сколько стоит реклама на "TV"? Баснословные деньги! Одна минута - миллион!
- Да что ты?! - воскликнул недоверчивый Лёва. - Шутишь?!
- Во те крест! - сказал Дуглас и истово перекрестился. - А сколько там неучтёнки - уму не постижимо! Деньги сами к рукам липнут. И отследить финансовые потоки практически невозможно - сплошной нал! Ты даже не представляешь, какие бабки водятся у моего папаши. - "Не представляю", - признался Лёва, великолепно понимая, что объять необъятное его мозговой агрегат не в состоянии.
- И ведь ничего не боится, - продолжал откровенничать Дуглас (потом, наверное пожалел о сказанном). - А всё потому, что водит дружбу с очередным эрнстом...
"Боже, - подумал в этот момент Лёва, - как много эрнстов в нашем отечестве - известных, малоизвестных и неизвестных вовсе - несть им числа! И даже неизвестные - известны, непонятно, правда, почему".
А машины Дуглас меняет чаще, чем женщин, хотя и любит слабый пол нежнее, чем авто. Впрочем, и те, и другие у него долго не задерживаются.
Раньше Дуглас часто летал в Париж - по поводу и без. Оттуда, кстати, он привозил первоклассную пастель. Теперь ездит реже, о чём искренно жалеет.
- Загадили город, - сказал он, возвратившись из Парижа в последний раз. - Засрали настолько, что уже на трапе самолёта чувствуешь слезоточивую вонь.
Надо сказать, что Лёва никогда не искал выгоды в дружеской привязанности, безропотно рисовал девочек, которых приводил к нему Дуглас, молчал, когда он, рекомендуя Лёву знакомым, называл приятеля своим придворным художником...
Пребывая в вынужденном простое, Лёва оглядывался по сторонам, крутился на стуле, переговаривался с продавцами модернизированных матрёшек, адаптированных под геополитические расклады, внимал игре на скрипке залётного виртуоза, появившегося на Арбате пару-тройку дней назад. А интересен этот виртуоз тем, что играет на скрипке без смычка, и как играет! Прохожие во всяком случае заслушиваются. У него и фамилия соответствующая - Пиццикатов. А может это и не фамилия вовсе, а псевдоним.
А потом слева от Лёвы обрисовался Сигизмунд по кличке Моди и начал читать свои стихи. Моди - поэт известный. Публикуется на нескольких литературных сайтах, на которых в результате активного междусобойчика собирает многочисленные лайки и так гордится этим своим достижением, что невольно снижает уровень своей поэзии. На Арбат он ходит для самоутверждения и общения с другими такими же поэтами. Вот и сейчас он читал новые, только что написанные стихи. Читал громко, во весь рот.
"Переверну изображенье - и реку подопрут дома. Всё лишь игра воображенья, причуды праздного ума. Ищу за пропылённой рамкой, на снимке выцветшем чуть-чуть запечатлённую с изнанки воображаемую суть".
Завершив выступление, выслушал жидкие аплодисменты, подошёл к Лёве, спросил его: "Ну и как?"
- Как-как - как обычно, - ответил Лёва. - Опять ты всё перепутал. Определись по крайней мере: "за пропылённой рамкой" или "запечатлённую с изнанки"? И что это за "воображаемая суть"? Нет, я понимаю, что стихи должны быть загадочными, как улыбка мамонта, но ведь не путанными и не пуганными.
- Не понравились, значит? - сказал Моди и такая обида прозвучала в его голосе, что...
Но в этот момент перед Лёвой возникла очередная столичная дива, мечтающая о том, чтобы её изображение до основания потрясло этот безумный (четыре раза) мир. Без спроса уселась на стульчик, разгладила платье на коленях.
- Вам какие глаза сделать - круглые, квадратные или большие? - спросил Лёва у дивы.
- Большие и круглые, - ответила чаровница, - квадратные - это извращение!
"Странные понятия у неё об извращении", - подумал Лёва, но, как всякий порядочный мужчина, сохранил свои мысли втуне.
- А в какой манере вас запечатлеть для истории? - поинтересовался художник. - Такой же, как рисовал Сислей? А может быть Дега? - И прочёл вслух поэтические строки, памятные с детства: "А девчонка нага, как в картинах Дега..."
- Что прямо здесь голой позировать?
- Ну почему же здесь... и не обязательно голой... - растерянно пробормотал Лёва, очерчивая абрис очаровательного личика...
Рисовал - и буквально спиной чувствовал, как его обступают многочисленные зеваки...
Когда Лёва работает, вокруг неизменно собираются праздношатающиеся субчики, придирчиво оценивая результаты его деятельности. По реакции зрителей Лёва безошибочно понимает удачен или не удачен рисунок, уловил он сходство или обмишулился. "Похож - не похож", - шелестят шёпоты за спиной. Хула и безапелляционные выводы раздражают безмерно - впору наушники напялить. А ещё напрягают многочисленные вопросы:
- "А где вы покупаете мелки?"
- "А где приобрести рифлёную бумагу?"
- "А какой фиксатин лучше - глянцевый или матовый?"
- "Говорят, что пастель недолговечная. Как сохранить рисунок?"
Можно, конечно, отмахнуться от любознательных граждан, но Лёва, как хорошо воспитанный человек ("Мама таким родила"), вежливо отвечает на вопросы. И говорит он:
что пастельные краски и карандаши ему привозят из Парижа и что они очень дорогие, но купить сегодня и то, и другое, а также бумагу разных расцветок можно в любом московском художественном салоне и очень даже не дорого;
что благородная пастель требует точности;
что для растушёвки он пользуется пальцем;
что разрозненные частицы красящего пигмента придают рисунку лучистость и особую, "пастельную" мягкость;
что для защиты изображения от осыпания его можно (но нужно ли?) зафиксировать, для чего существуют фиксаторы и что лично он предпочитает матовый фиксатин, а во времена безденежья пользовался обычным лаком для волос;
что хранить пастель лучше всего под стеклом, подложив паспарту из толстого картона - дабы стекло не касалось рисунка;
что пастель не выгорает на солнце, не темнеет, не трескается, не боится температурных перепадов...
И много чего ещё рассказывает публике воспитанный художник...
И народ слушает его, запоминает, мотает на ус...
Между тем среди зрителей попадаются знаковые, а иногда и знаменитые личности. Однажды в толпе зевак Лёва увидел Юрия Яковлева собственной персоной - уже старенького, но по-прежнему узнаваемого и любимого. Стоял Яковлев в сторонке и грустно улыбался, а Лёва, растерявшись, как-то не удосужился поприветствовать его. И даже не заметил, когда тот ушёл.
А однажды он увидел Маковецкого. И стоял Маковецкий на том же самом месте, что и Яковлев и так же, как он, застенчиво улыбался.
- Здравствуйте, Сергей Васильевич! - крикнул Лёва. - Хотите я вас изображу?
- Меня уже так наизображали, - улыбнувшись, сказал Маковецкий, - что не приведи, Господи!
И, протиснувшись, затерялся в толпе.
А пару лет назад... - в каком году это было? в двенадцатом? тринадцатом? - так вот, несколько лет назад, воспользовавшись моментом, когда Лёва изнывал в ожидании клиента, к нему подошёл Римас Туминас и сказал, что ему очень нравится, как он работает.
- А особенно, - сказал Туминас, - я люблю те случаи, когда вы дотошно и тонко прорабатываете черты лица, оставляя едва намеченными всё остальные детали портретируемого - одежду, например, или окружающий антураж...
- Такая манера именуется "non finito", - сказал Лёва.
- Именно она делает вам честь.
А ещё Туминас сказал, что хотел бы ему попозировать, да вот времени нету.
- Время по сегодняшним временам, - согласился Лёва, - самый дефицитный товар. Но, если вы поищите и ненароком найдёте его, я с удовольствие напишу вас в той технике и той манере, какие пожелаете.
- Ловлю на слове, - сказал Туминас, а потом любезно поинтересовался: - В нашем театре когда-нибудь были?
- А как же - в детстве, когда смотрел "Конармию", и несколько лет назад - при Ульянове. На ваших спектаклях не был ни разу.
- А какую постановку хотели бы посмотреть?
- "Пристань", конечно же, и непременно с Галиной Коноваловой в роли актрисы императорского театра.
Туминас засмеялся и пообещал:
- Будет вам Коновалова.
Через несколько дней к Лёве подошёл молодой человек, представился артистом и привёл его в театр. В тот день на знаменитой Вахтанговской сцене шёл искромётный спектакль, посмотрев который, Лёва пришёл в неописуемый восторг, оказавшись свидетелем оглушающего откровения. Несколько раз во время действа он кричал "Браво!" - как пацан, в первый раз попавший в театр. Вернувшись домой, перечитал рассказ Бунина "Благосклонное участие" - и озадачился: каким образом из подобного фабульного всхлипа родился шедевр? Вскоре девяностопятилетняя Коновалова умерла. Боже мой, подумал Лёва, узнав о печальном событии, какая изумительная актриса пряталась от славы в тенетах второстепенных ролей...
В этот момент наконец-то появляется Дуглас. Приехал он на "Бентли", оставив машину в Филипповском переулке - ближе свободных мест не было.
- Я сегодня тачку купил на дешёвой распродаже эксклюзивных автомобилей. Неплохая тачка. Хочешь прокатиться? - предлагает он приятелю, плотоядно разглядывая девицу.
- Не сегодня, - отвечает Лёва. - Маму ещё надо навестить - что-то у неё сердце пошаливает. В аптеку зайти, лекарства купить. И вообще...
- Я вчера ресторан русской кухни посетил, - говорит Дуглас, не слушая приятеля и всё так же бесцеремонно рассматривая девицу. - Ел Демьянову уху, ёжика в тумане и отварную телятину под русофобским соусом.
- И где такой ресторан располагается? - улыбаясь, спрашивает Лёва.
- В бывшей помещичьей усадьбе, - говорит Дуглас. - Я там часто обедаю. Или ужинаю - в зависимости от обстоятельств.
- И что там подают - в этом заведении - кроме ёжика в тумане, конечно?
- Да мало ли чего, двойные и даже тройные щи, другие экзотические блюда русской национальной кухни. Ананасы девятого размера, выращенные в подмосковной оранжерее...
Наконец девушка поднимается, расплачивается и уходит. Дуглас тут же занимает её место, продолжая разглагольствовать... -
и вдруг...
- Завидую я тебе, - говорит он приятелю. - "Ты - мне? - Голос Лёвы срывается от изумления. - Ты завидуешь мне?!"
- Завидую, - признаётся любитель хорошеньких женщин и эксклюзивных авто, а потом встаёт и поспешно удаляется, словно стесняясь своего признания.
"Ах, Арбат, мой Арбат, ты моё призвание..." - звучит непонятно откуда взявшийся голос давным-давно усопшего барда.
Солнце, между тем, клонится к закату - день ещё слишком короток, чтобы выпендриваться и заноситься.
Надвигаются сумерки, и тени усопших актёров и актрис, закручиваясь спиралью вокруг нетленной, сусально выглаженной Турандот, уносятся в высь, чтобы там, наверху, словно прощаясь, вспыхнуть последними яркими искрами...