Прибалтика к тому времени была освоена, но не произвела впечатления: местечковая сущность сочилась сквозь поры уязвлённого самосознания.
Нам хотелось в Россию, в тень густых лесов, но вот ведь какое дело: достать путёвку в Россию было проблематично - их раскупали влёт. Больше всего на свете я мечтал посетить Святые Горы (воистину святые!), но так и не посетил. Всю страну исколесил вдоль и поперёк, а до пушкинского погоста так не добрался.
И потому мы ездили на юг: попеременно то в Сочи, то в Ялту (другие города не признавали).
А теперь, прежде чем совершить путешествие в Сочи образца далёкого 1976 года, я изложу некоторые финансовые выкладки для лучшего понимания наших экономических возможностей.
После окончания института я был направлен на работу в Туркменглавэнерго (Главное производственное управление энергетики и электрификации Туркменской ССР). Мой оклад в 1976 году составлял 110 рублей плюс районный коэффициент 20 процентов, плюс 40 процентов премиальных выплат. Премию мы получали регулярно: за всё время моей работы в Главке (шестнадцать лет) мы не заслужили её всего лишь два раза. Итого мой ежемесячный заработок достигал в 1976 году (с учётом процентов на проценты) 185 рублей.
Таня после окончания университета работала в Госбанке. Её оклад не превышал 90 рублей, меньше, кажется, не было - и никаких тебе районных коэффициентов и премий: сотрудницам госучреждений они не полагались. Осенью того же 1976 года Таня уйдёт из банка в организацию, которая вела интенсивное жилищное строительство для собственных сотрудников. Ровно через два года в роддом, где она родила второго нашего сына Вовку, ей принесут радостную весть - "Только глаза открыла, а рядом девочки из моего отдела стоят, весёлые такие, с охапкой цветов - и ордер на квартиру протягивают".
В дополнение к основной работе я подрабатывал тем, что руководил дипломным проектированием выпускников местного политехнического института - брал по несколько студентов зараз. Деньги скопились немалые. Во всяком случае, когда Таня получила квартиру, их хватило на то, чтобы в кратчайшие сроки обставить все жилые и нежилые помещения. С переплатой, разумеется, ибо мебель приобреталась "из-под полы". Переплата, впрочем, была мизерная - один-два червонца за каждый гарнитур.
Собираясь в Сочи, часть скопленных денег в размере 1000 рублей мы положили на аккредитив и взяли его с собой - на всякий случай. Острой необходимости в такой подстраховке не было: месячного заработка вкупе с отпускными нам, по нашим расчётам, с лихвой должно было хватить на сочинскую одиссею.
Билет до Адлера стоил 28 рублей. Прилетев на самолёте (это был обычный ИЛ-18), мы сели в автобус и через полчаса прибыли в Сочи. Автостанция располагалась рядом с железнодорожным вокзалом. Они и сейчас, по-моему, представляют единое целое. Едва мы сошли с автобуса, нас окружила шумная группа домовладельцев, предлагавших жильё. Мы быстро выбрали один из вариантов и, как выяснилось позже, не прогадали...
Это был домик в одну комнату с примитивным набором мебели: три кровати, стол, стулья. Стоило удовольствие три рубля в сутки (из расчёта рубль за койку) с понедельной оплатой: мы не знали, сколько времени пробудем в Сочи. У Димки была своя постель - большая, просторная, на которой он спал, раскинувшись, как взрослый.
Я, как всегда, просыпался раньше всех, выходил из домика и курил. Натощак, разумеется. Над самым ухом щёлкала молодая пальма - чуть выше меня ростом. И трещала она, едва лишь поднимался ветер, без умолку. Позже просыпались Таня и Димка. Мы завтракали каждый раз в новом месте, с удовольствием меняя пункты питания, и по Курортному проспекту пёхом добирались до морского вокзала. Справа от него располагался галечный пляж "Маяк". Пляжу этому не было конца: как-то раз мы прошли его береговой линией до Мацесты, вернее до устья одноименной реки.
Ходили на море исключительно ради Димки. Солнцем мы были накормлены досыта, нам хотелось чего-нибудь попрохладнее. С ужасом смотрел я на тела, лежащие на солнцепёке - они напоминали мне купаты скворчащие на алюминиевой сковороде. Но чего не сделаешь ради любимого отпрыска. На ходу Димка снимал маечку и шортики. Спустя некоторое время его худосочная попка в голубых плавках поплавком всплывала в прибрежных водах. "Мама, я мыряю!" - кричал он время от времени и опять "мырял" - до зелёных соплей. Выманить его из воды было дюже сложно. Наконец, нам это удавалось. Мы вытирали его полотенцем, высвобождались из пляжной неволи и наконец-то становились свободными в своих действиях, и эта свобода приводила нас то в дендрарий, где цвёл олеандр и шастали по дорожкам хвостатые павлины, то в Мацесту, то на одну из многочисленных дач Иосифа Сталина, то в любимый мною с детства парк "Ривьера".
Катались на подвесной дороге - сохранились панорамные виды, снятые из кабинки. Совершали дальние переезды на электричках - от Туапсе до Гагры. Собирались доехать до Пицунды и Нового Афона, да так и не удосужились - не знали, вынесет ли Димка подобное путешествие.
Посетили водопады, которые оказались сухими - не сезон; и так-то не Ниагары, но тут уже вообще сплошное издевательство.
Ходили налегке, самым тяжёлым предметом являлся фотоаппарат "Зенит". Я долго охотился за ним, хотел приобрести зеркалку со встроенным экспонометром, да вот не удалось, и потому купил "Зенит-В" за 70 рублей с объективом "Индустар-50", и он многие годы служил мне верой и правдой, ну а сейчас торжественно, словно Ленин в мавзолее, покоится в прикроватной тумбочке. И ещё были творческие планы: заменить этот объектив на другой - "Гелиос-44" смущал моё воображение, но и он в те времена был практически недоступен и не дался мне в руки.
До "Зенита" у меня была простенькая "Смена-8", с помощью которой я освоил все премудрости съёмки и обработки чёрно-белых фотоматериалов. С цветными изображениями не возился, понимая сложность и кропотливость всех обязательных процессов. В этот раз, попав в Сочи, я обнаружил салон, в котором продавались и обрабатывались гэдээровские фотоматериалы. Выбрал обратимую фотоплёнку ORWO CHROM UT-21, поработав с которой был приятно удивлён цветовоспроизведением. С тех пор фотографировал исключительно на слайды, купив диапроекторы разных типов, пластмассовые рамочки и другие принадлежности в спецмагазине, расположенном в моём любимом (одно название чего стоит!) Столешниковым переулке. Там же начал приобретать диапозитивы с художественными произведениями из собрания лучших музеев и галерей мира. Собрал, в общем-то, солидную коллекцию, хотя качество диапозитивов, тиражированных на отечественных пленках, заметно уступало слайдам, отпечатанным на "ORWO CHROM"...
Прошли десятилетия - и я обнаружил, что все эти "свемы" и "тасмы" выцвели настолько, что изображений на них не осталось в отличие от моих слайдов, краски на которых за сорок лет практически не потускнели. Воистину немецкое качество. И всё равно я боялся, что, в конце концов, утеряю цветные свидетельства моего незабвенного прошлого.
И вот недавно мы с моим младшим сыном Володей (он сегодня на 10 лет старше меня образца 1976 года), решили перевести слайды в цифровой формат. Долго собирались и, наконец-то, сподобились. Это было не такое уж и лёгкое, как может показаться, мероприятие. Думаю, если б промедлили, задержали исполнение на несколько лет, скорее всего не реализовали бы задуманное никогда. Всё дело в том, что сканеров для работы с фотоплёнкой практически не осталось. Качественные устройства подобного назначения с высоким разрешением являются редкостью. Тем не менее, нужные устройства мы отыскали, арендовали на неделю и, работая едва ли не круглые сутки, оцифровали все обратимые материалы. К слову сказать, сканирование оказалось во много раз дороже, чем обошлась мне поездка в Сочи, о которой я пишу, так ведь и рубль уже не тот - слабак он по отношению к советскому деревянному.
Я не знаю, как долго эти отсканированные изображения будут доступны современным новациям и постоянно обновляемому ряду устройств хранения информации: отлично помню, словно это было вчера, работу с 5-ти и 3-х дюймовыми дискетами, многочисленными ZIPами, лазерными дисками - и где они сегодня? Канули в Лету - реку Забвения для памятливых устройств: она захламлена ими доверху.
Вернёмся, однако, в Сочи 1976 года.
Нас неудержимо тянуло в тень. И потому мы шли в горы по одной из многочисленных троп здоровья. Их, этих троп, было много - и длиною в 5 км, и в 10, и в 15, и каждый раз мы выбирали новые маршруты - то в какие-то реликтовые леса, то в самшитовые рощи.
На одной из таких тропок я уронил крышку от объектива фотоаппарата, и она скатилась вниз по склону. Начал спускаться, как принято, боком, - и, вдруг, услышал Димкин возглас: "Папа - червяк!" Взглянул на сынишку, не понимая, о чём он ведёт речь. "Большой червяк!" - пояснил Димка, указав рукой на грозившую мне опасность. Я оглянулся - и увидел змею, которая бесшумно, с нескрываемым чувством собственного достоинства, неспешно и витиевато ускользала из-под моих ног.
С тех пор выражение "большой червяк" стало крылатым в нашей семье. Вот тебе и "рождённый ползать, летать не может"!
Многие события того прекрасного лета напоминают слайды. На одном из них изображён буфет "Салхино": раннее утро, пустая площадь перед буфетом, Таня, Димка и хозяин заведения - опечаленный грузин. Принц датский, а не торгаш. На другом слайде натюрморт: пень, на пне шашлык из осетрины на тарелке из гофрированной жести, откупоренная бутылка "Цинандали" и там же, для завершения картины, горстки спелых груш и абрикосов. Это был не тот шашлык и по качеству, и по количеству, который мы жарили из осетрины у себя в Туркмении, но для сочинского натюрморта сойдёт. На следующем кадре Таня и Димка в окружении молодых осветлённых ёлочек, плотоядно уничтожают эти продукты питания. Собственно говоря, для того они и покупались.
Как-то раз мы пошли на дневной сеанс в кинотеатр, расположенный рядом с железнодорожным вокзалом. Показывали японский фильм "Под знамёнами самураев". Года за два - за три до этого мы с Таней посмотрели другой японский фильм, который назывался "Легенда о снежной женщине". Фильм произвёл на нас громадное впечатление. Это был первый ужастик, который я посмотрел с удовольствием.
Надо заметить, что самые интересные фильмы моей молодости шли на окраинах Ашхабада, в заштатных кинотеатрах (при огромном стечении зрителей). Мне до сих пор не понятно, по какой это делалось причине, но именно это обстоятельство привносило в просмотр пряный, щекочущий любопытство интерес.
"Снежную женщину" мы смотрели в кинотеатре им. 8 Марта. В фильме рассказывается о женщине, олицетворяющей снежную стихию. Одним взглядом она умеет замораживать людей насмерть. Отмечу потрясающую операторскую работу, феноменальное цветовоспроизведение (лучшее в мировом кинематографе того времени) - и, как апофеоз! - всего лишь два эпизода, от которых стынет кровь в жилах. Ничего лишнего, отвлекающего внимание. Все, кто видел этот фильм хотя бы раз, запомнили его на всю жизнь (опрашивал - знаю).
Я заинтересовался ужастиками, когда к нам в конце восьмидесятых годов мощным селевым потоком хлынула видеопродукция, пытался найти что-нибудь сопоставимое, но ничего похожего не увидел. Так что к японскому кинематографу у меня был особый пиетет, который и сподвиг пойти и посмотреть на вышеуказанных самураев.
Зал был полупустой. Мы с Таней сели где-то в серёдке. Димка по обыкновению всех мальчишек побежал и облюбовал себе местечко в первом ряду.
Фильм рассказывал о событиях, происшедших в феодальной Японии в далёком 16 веке. Проще говоря, о смуте со всей сопутствующей неразберихой. Синие воины... воины красные... сломанные копья... буйство красок, как в детском калейдоскопе, и что-то уж очень скученное, как если бы огромную, можно сказать, безразмерную Россию вместе с Москвой, Петербургом, Казанью и другими городами и весями запихнули невзначай в один субъект федерации - Еврейскую автономную область, например, со столицей Биробиджан. Не дай, Бог! Я уж и не знаю, что стало бы с нашей ментальностью.
Фильм перевалил за экватор...
На экране по-прежнему царили непонятки...
Вдруг, вижу, как к нам по центральному проходу бежит Димка (заранее предвижу его вопрос) и звонким мальчишеским голосом во всеуслышание кричит: "Папа, а какие из них наши?"
Зал грохнул хохотом.
Ответить на этот вопрос было невозможно. В гражданской войне мало, что поймёшь, а уж в чужой - тем более...
Мы поднялись и пошли к выходу. И вслед за нами дружной цепочкой потянулись зрители. Дверь распахнулась - она вела на улицу. В кинозал хлынул яркий свет, и мы шагнули прямо в солнечный Сочи.
Но самое большое удовольствие я испытывал по вечерам, когда мы сидели в людном месте на скамеечке, под сенью цветущей магнолии и рассматривали праздношатающийся люд. И появился этот интерес задолго до того, как я прочитал де Кюстина. Прочитал не какие-нибудь выдержки, надёрганные из пропагандистских побуждений, а полное, без изъятий произведение этого французского идейного "мыслителя". "Смотреть, как мы живём, писал маркиз де Кюстин, для русских величайшее удовольствие; если им позволить, они бы наслаждались, читая в наших сердцах, разбираясь в наших чувствах - словно на представлении в театре".
Воистину - так! И не только в иностранных сердцах - у нас и свои-то не до конца прочитаны.
Помните бессмертные строки Ивана Крылова: "По улицам слона водили, как видно на показ..."? Так вот, некоторые люди вроде этого слоника - задуманы и созданы высшими силами на вынос. И потому единственные объекты, за которыми я могу наблюдать вечно - это люди.
Главное - вовремя занять скамейку на приморском бульваре... -
и мы её занимали. Непоседу нашего, чтобы не мешал, смиряли мороженым - одной порцией, другой, третьей... Ну и сами баловались тоже...
И проплывали мимо нас сомлевшие с устатку мужики и глянцевые женщины в длиннющих, едва ли не вечерних платьях, со спинами декольтированными до четвёртого позвонка (вспомним Мартти Ларни) или в махровых шортиках, врезавшихся в промежность и разобщённую задницу. В общем, кто во что горазд. Лицезрели... -
а потом усталые, но довольные возвращались в наш домик-комнату. Димка восхитительным рюкзачком висел у меня на спине или сидел на шее, но чаще всего безмятежно посапывал на скрещенных ладонях спереди. Приползали без задних ног и тут же падали в постели - каждый свою. Хорошо!..
Случалось, мы завязывали знакомства, которые продолжались не более суток - нашей самодостаточной троице не требовались дополнительные вливания...
Но вот рядом с нами, в соседнем домике, поселилась семья, приехавшая из Тбилиси на собственном авто. Он армянин, она - русская, полностью перевоплотившаяся в восточную женщину. Это была интереснейшая метаморфоза - куда до неё Овидию: мне было жутко интересно, как русская женщина превращается в армянку. В наших краях русские мадамы держались стойко и, даже выходя замуж за инородца (чрезвычайно редкое явление), не теряли национальных черт. Здесь всё было наоборот: русского в ней осталось мало.
Его звали Артём, её - Лидия, Лида. С ними были двое детей: пятнадцатилетний Гена и тринадцатилетняя Инга. И он, и она уже вполне сформировавшиеся личности. Оба тёмные, похожие на Артёма. От Лиды в их внешности ничего не было. Генка чурался нас и всё время пребывал в некотором отдалении. Инга крутилась рядом.
Артём работал заместителем директора крупного металлургического комбината, расположенного в городе Жданове (ныне это многострадальный Мариуполь). Заведовал хозяйственной частью. Денег у него было не меряно, что подтверждали все его и её многочисленные пристрастия. О некоторых из них я расскажу ниже.
Это была пара искушённых жизнью людей, знающих себе цену и потому неизменно весёлых. Они без конца травили анекдоты, главным персонажем которых являлся доблестный генсек Леонид Ильич Брежнев с его пресловутыми "сиськами-масиськами".
Я не помню какая модель "Жигулей" была у Артёма. Скорее всего 2103. Накрытая брезентовым чехлом, она тоже отдыхала, получив долгожданный отпуск без содержания. Артём собирал модельные ретро-автомобили, коллекционный масштаб 1:43 - чешские (вернее: чехословацкие), польские, отечественные. Выставлял их поверх своей машины и приглашал нас полюбоваться этим зрелищем. Однажды, уже перед отъездом, он снял чехол со своих "Жигулей" и жутко расстроился: крыша автомобиля потеряла заводской глянец и по неизвестной причине стала матовой.
Оба они, и Лида, и Артём симпатизировали нам, в чём неоднократно признавались.
- Ну вылитые мы в молодости! - говорила Лида. - Гляжу я на вас и вспоминаю, какими мы были с Артёмом - такими же бессребрениками. И ничего-то у нас не было, кроме гонора и уверенности в завтрашнем дне. - Надо было понимать, что у них теперь есть всё, о чём они когда-то мечтали, и это всё им хотелось показывать. - Доживите до нашего возраста, - продолжала Лида, - и у вас будет всё. Вы только не спешите.
Эта симпатия некоторым образом вязала нас по рукам и ногам, обязывала, по крайней мере. К тому же бесцельное существование наскучило и мне, и Тане. Мы не умели отдыхать - нас этому не учили. Отдых - это искусство. Надо быть потомственным бездельником, чтобы ощущать в полной мере всё великолепие праздной жизни.
Пляжные посиделки стали основным времяпрепровождением к большому Димкиному удовольствию.
Лида, надо признаться, резко выделялась среди других посетителей пляжа "Маяк". Резвая, если не сказать шустрая, раскованная и громогласная она без стеснения, прилюдно выражала своё мнение. В некоторых случаях было неудобно за её поведение.
Однажды, сидя на пляже, она для чего-то вынула из сумочки пачку денег (хотела расплатиться за мороженое?). Сделала она это неловко. Деньги разлетелись, и ветер разнёс их по пляжу. Это были крупные купюры по 50 и 100 рублей. "Артём! Гена! Инга!" - кричала Лида, и они бегали в узких проходах между отдыхающими и собирали денежные знаки. И вместе с ними занимались тем же самым загорающие граждане. Лида складывала купюры в увесистую пачку, прижимая её к голому животу. Забавное зрелище.
Я не знаю, собрала ли она все деньги, Лида утверждала, что собрала всё - "до копеечки" (её выражение).
Недалеко от морвокзала в красивом деревянном здании располагался дорогой рыбный ресторан, в котором все блюда готовили из форели, кроме напитков, разумеется. Мы обходили это заведение стороной. Хотя вообще-то жили не тужили, не роскошествовали, но и не жались, могли позволить себе многое - и не позволяли - высшая доблесть по понятиям того времени.
Но вот Артём пригласил нас, и мы согласились при условии, что каждый платит за себя. Как оказалось, они посещали этот ресторан уже не в первый раз и потому Артём взял на себя оформление заказа. Вёл себя важно, не торопливо, демонстрируя чувство собственного достоинства - любо-дорого посмотреть. Надо отдать ему должное: он заказал всё самое вкусное из того, что значилось в меню. Мы с трудом справились с заказанными порциями.
Получив счёт, Артём долгое время изучал его, сличал цены с теми, что были указаны в меню, выискивал нестыковки. Несколько раз заставлял официанта переписать его заново. Чаевых не дал, заявив: "Ты их сегодня не заслужил". Аккуратно сложил счёт и спрятал в бумажник. Меня удивило это трепетное отношение к ресторанным бумажкам, и он пояснил мне, что давно собирает ресторанные счета. Можно сказать, коллекционирует. Я, к сожалению, эту его коллекцию не видел, не то, наверное, задумал бы и осуществил ведения дневника, каждая страница которого представляла бы собой счёт из ресторана, став зачинателем нового и, как мне кажется, интересного литературного жанра. Дарю эту благодатную идею тем, кто мотается по белу свету в своё удовольствие или в силу служебных обстоятельств.
Лида и Артём пригласили нас в гости к себе - в Тбилиси, и не просто пригласили, а буквально настояли на своём. Отвертеться мы не сумели, да, видимо, и не хотели - согласились. Забрали они у нас паспорта и деньги на перелёт из Тбилиси до Ашхабада, пообещав купить авиабилеты.
Доверчивость наша в то время не знала границ и во многом стала откровением для нас самих. Как только Мирабяны укатили на своей машине, мы, рассчитавшись с хозяйкой, обнаружили, что наши наличные деньги подошли к концу. Решили воспользоваться аккредитивом, да не тут-то было: без паспортов сие желание удовлетворить оказалось невозможным. Выход нашли быстро: я позвонил маме, и она телеграфом выслала 100 рублей на имя нашей домашней хозяйки. Аккредитив в девственной сохранности возвратился домой.
Ехали мы в Тбилиси в двухместном купе, верхняя полка в котором раскладывалась от стенки до стенки. Залезть на неё было возможно только при открытой двери. Димку это обстоятельство нимало не смущало: он, как забрался на второй этаж в Сочи, так, по-моему, и не слезал до самого Тбилиси.
Артём встретил нас на вокзале, привёз в какой-то новый район города (наименование не помню), где за накрытым столом ожидала гостей, то бишь нас, Лида. Кооперативная квартира Мирабянов была особенной, но мы не сразу поняли по какой причине. Позже Артём показал нам "оригинальное" градостроительное решение. Многоэтажные дома в этом районе стояли буквально впритык друг к другу. Расстояние между ними не превышало трёх метров. И вот Артём (не знаю уж с чьей помощью) положил двутавровые балки или даже рельсы между домами, обшил их соответствующим образом и получил дополнительные квадратные метры в своей стандартной трёшке. Внутри квартиры этот новодел представлял собой нишу, в которой размещался рояль, - Гена учился музыке на этом инструменте. Стоит пояснить, что архитектурное новшество было реализовано на девятом этаже. На улице оно совершенно не бросалось в глаза: проход между домами был так узок, что никому и в голову не приходило желание поднять глаза.
Здесь, наверное, уместно рассказать об увлечениях членов семьи Мирабянов.
Лида коллекционировала чайные и столовые сервизы "Мадонна". Коллекция, похвалилась она, насчитывала 103 сервиза. Показала она всего три экземпляра, остальные хранились в другом месте. Видимо у Мирабянов, кроме квартиры в Мариуполе, была ещё одна в Тбилиси.
Мы сидели в лоджии и пили чай. "Я сейчас", - сказала Лида, отлучилась и принесла холщовый мешочек с золотыми украшениями. Украшений было много - пара килограммов точно, и всё это богатство Люда небрежно высыпала на стол. И чего тут только не было! - и браслеты, составленные из искусно соединённых золотых монет с арабской вязью, и красивые крестики, и многочисленные монеты, кулон с изображением лика Иисуса такой тонкой работы, что видны были отдельные лепестки на его терновом венце и слезинка на щеке. Изящные кольца, серьги, цепи разнообразного плетения, подвески...
Таня и Лида рассматривали золотые изделия и тихонько, словно заговорщики, переговаривались...
Я покинул их, дабы не мешать.
Артём, в свою очередь, продемонстрировал мне изящную горку с оригинальной подсветкой. В стеклянном параллелепипеде хранились многочисленные японские спичечные коробки с голографическим фотками, на которых узкоглазые красотки, играя прелестями и красками, подмигивали и раздевались...
А ещё у него был видеомагнитофон, привезённый из Японии. Я слышал, что существуют такие устройства, но увидел в первый раз. Он продемонстрировал мне множество кассет, до просмотра, правда, дело не дошло - у нас были дела поважнее.
Когда Артём был занят, я бродил по Тбилиси в одиночку. Посмотрел Старый Город, посетил музей изобразительных искусств, в котором, по моему мнению, было чересчур много Пиросмани, ибо не люблю примитивистов, считая их творчество профанацией. Прокатился на канатной дороге, поднявшись к пантеону Мтацминда, расположенному на правом берегу реки Кура, и долго бродил среди захоронений известных в Грузии людей. Спустился в подземелье, посетив тбилисское метро. В 1976 году оно представляло из себя куцую линию с десятком однообразных станций. Непонятно было, для кого её построили, если численность населения грузинской столицы не достигала миллиона человек. Она и сейчас едва ли превышает эту величину.
Ничего общего с триумфальными станциями московской и ленинградской подземок я не увидел, а более всего меня поразили однообразие плоских кепок а ля аэродром и унылых (если не сказать угрюмых) лиц мужчин, на которых читалась полнейшая апатия...
М-да, жизнь, без сомнения, не удалась - те, что преуспели, ездили в собственных авто и персональных машинах. Удивляло полное отсутствие женщин в подземных переходах - не на ком взгляду остановиться! И эта была Грузия, совершенно не похожая на ту, которой я восторгался, увидев фильм Георгия Данелия "Не горюй", после чего без тени сомнений включил его в короткий перечень любимых картин наряду с такими шедеврами, как "Тени забытых предков", "Чапаев" и "Состязание".
Полное разочарование...
Чаще всё-таки меня возил по городу Артём. Надо отметить своеобразие этих путешествий. Правила уличного движения, как я понял, писаны не для грузин. У них особый, уличный этикет. Ничего не стоит, например, тбилисскому водиле, притормозив, пропустить вперёд знакомого или выполнить автомобильный реверанс, произвести книксен, нажав на клаксон, крикнуть, помахав рукой: "Гиви, как дела?", остановиться на оживлённом перекрёстке и долго, нестерпимо долго, наплевав на попутчиков судачить о жизни, о смерти и других забавных благоглупостях.
Автомобильные гудки - это отдельная тема. В них, в гудках, сказывался характер каждого владельца транспортного средства: длинные, требовательные сигналы зарвавшегося хама, короткие, как лай собаки или мат подгулявшего выпивохи, вкрадчивые гудки, гудки вопросительные, нахальные с явно выраженной издёвкой над окружающим людом. В общем, каждый участник уличного социума вёл себя так, как бог (с маленькой буквы, конечно же) на душу положит. В отношении дорожного установления Тбилиси смотрелся восточнее любого заштатного среднеазиатского городка - ничего подобного я там не наблюдал.
Тифлис - он и есть Тифлис, пусть даже Тбилиси...
Наверное, я смотрел на тбилисцев глазами Артёма, но что же делать - другого Вергилия у меня не было.
В то время на всю страну гремело имя велогонщика Омари Пхакадзе, и я попросил Артёма свозить меня на тбилисский велостадион, считавшийся лучшим в Союзе. Ездовое полотно трека было выполнено из сибирской лиственницы, распиленной и простроганной на бруски, подогнанные друг к другу с особым тщанием. С огромным удовольствием, снял обувку и босиком прошёлся по настилу, вздыхая запах разомлевшей на солнце древесины.
Интересно, сохранилось ли сегодня это замечательное полотно?..
Артём жаловался на местный шовинизм. Это был для него больной вопрос - Артёма усиленно пытались переформатировать в грузина, и спасало его только то, что он работал на Украине, а так - давно бы уже прижучили. Мне, приехавшему из национальной глубинки, этот пещерный национализм показался в диковинку. Я высказал Артёму своё мнение: "Чем больше национализма в стране, тем меньше становится государство. Я уже и не говорю про ареал обитания".
Артём смотрел на меня добрыми глазами и молча улыбался.
Все годы так называемой независимости Грузия с тщанием вытаптывала поросль иных национальностей. Ныне я глянул в статистические выкладки и понял, что был провидцем: сегодня грузины в Тбилиси составляют 95 процентов населения (в шестидесятые года численность не превышала третьей части), зато территория государства скукожилась, как шагреневая кожа. И то ли ещё будет - Аджария на очереди...
Брат Артёма Степан не выдержал "национального гнёта", сменил фамилию, преобразовав её из Мирабяна в Мирабишвили, с выгодой женился на грузинке, став директором автосалона. Артём несколько раз провозил меня мимо этого стеклянного, сверкающего огнями заведения, стоящего на берегу Куры (внутрь мы почему-то так и не попали). В витринах магазина медленно, словно заворожённые, вращались "Жигули" первых советских марок и не понятно было мне, дилетанту, зачем рекламировать то, что продаётся по записи, в очередь. Может быть, некоторое количество автомобилей реализовывалось за валюту?
Измена национальному происхождению Степану на пользу не пошла: в семье царил полнейший раздрай. Жена и её многочисленные родственники требовали от него всё новых и новых уступок, и тогда Степан демонстративно завёл себе в качестве любовницы золотоволосую гречанку по имени Нелли, от которой Лида была в полном восторге, расхваливая её на все лады: "Красавица, каких свет не видывал! А пяточки! пяточки! Видели бы вы какие у неё пяточки - гладкие! мягкие! херувим позавидует!" И мне с Таней нестерпимо захотелось увидеть эту новоявленную Прекрасную Елену, взглянуть хотя бы одним глазом...
И случай такой нам представился...
Как-то раз позвонила Нелли. Просила срочно приехать. Мы взяли такси (Артём куда-то отлучился). Приехали. Вошли в подъезд. По всей длине лестничного марша валялись обломки кирпичей. Позвонили. Дверь открыла Нелли. Лицо встревоженное, губки надутые, слезливые нотки в голосе. Короткий халат, ворот которого она придерживала рукой.
- Что случилось? - закричала Лида.
- Жена Степана приходила. Кричала. Угрожала. Права качала. Ну, я её и спровадила.
- Ты что же в неё кирпичами кидала? - спросила Лида - кирпичи были заготовлены для предстоящего ремонта.
- А я должна была забросать её охапками роз? - резонно поинтересовалась золотоволосая гречанка. Вошла в комнату. Бросилась на диван. Лида начала её успокаивать. Вдвоём они долго крыли (едва ли не матом) Степанову супругу. Мы в этом спектакле не участвовали - пребывали в качестве благодатных зрителей, с любопытством взирая на миниатюрную эллинку. Ничего похожего на Ленку-негодницу я не увидел (Таня тоже). Мне она почему-то напомнила Ависагу, постельную девочку библейского Давида. Лида придерживалась иного мнения - смахнула тапочки со ступней красавицы и воскликнула: "А пяточки! Посмотрите, какие у неё пяточки! маленькие! нежные! ангельские!"
Пятки действительно были образцовые: натоптышей, по крайней мере, не наблюдалось...
Незадолго до отъезда из Грузии мы приехали в Мтацминду и долго сидели в ресторане, расположенном на вершине райского местечка, откуда открывался великолепный вид на вечерний Тбилиси. Рядом с нами за сдвинутыми столами сидела грузинская гоп-компания, отмечавшая проводы одного из своих товарищей. Звали его Галактион. Он был единственным мужчиной, рядом с которым сидела женщина, судя по всему, жена. Застольем руководил тамада, такой маленький, что стоящий он был одного роста с сидящими. Кроме основных своих обязанностей он выполнял ещё и функции виночерпия, наполнявшего праздные сосуды из стоящего рядом с ним на стуле пузатого бочонка. Речи тамады были длинными, пафосными. Наше внимание, однако, привлекла женщина, напомнившая мужу о скором отлёте.
- Ах, Галактион, - сказала она, - час остался до начала регистрации.
- Успеем, - ответил Галактион.
Прошёл час.
- Началась регистрация, - сказала женщина. И опять Галактион от неё отмахнулся.
Время от времени мы с Димкой отлучались, наведываясь на "Автодром", размещённый неподалёку от ресторана. Народу было в самый раз - много, но без очередей. Мы садились в одну из машинок, Димка рулил, я командовал педалями. В первый раз мы договорились с ним избегать столкновений и - удивительное дело! - нам это удалось. В другой раз наоборот условились сталкиваться со всеми, кто попадётся на пути к полному восторгу моего сынишки. И всякий раз, возвращаясь к столу, я с любопытством взирал на соседнее застолье и приземистого, словно пришлёпнутого, тамаду.
И вот наступил момент, когда женщина заявила супругу, что их самолёт, по-видимому, улетел.
- Завтра полетим, - бесстрастно промолвил Галактион, скосив глаза на безутешную женщину.
И, наконец, наступило время нашего отъезда. Ничего похожего на вышеописанное не случилось, проводы были скромные, если не считать, что уже в аэропорту Артём выгрузил из багажника многослойные бумажные мешки, в которых покоились бутылки "Мукузани", "Гурджаани", "Цинандали", какой-то правительственный лимонад, закупоренный, как шампанское. "С французской пробкой", - сказал Артём. Ананасы, бананы, конфеты, копчёные вырезки, колбасы, сыры...
Мы посмели роптать, но Артём решительно пресёк фронду: он уже, как оказалось, договорился со стюардессами и какие-то ражие мужики, резво взбежав по трапу, внесли мешки в салон самолёта...
Ашхабад встретил нас испепеляющим пеклом: мы ступили на трап, как в устье русской печи. Привычное ощущение: я предчувствовал его, как неизбежное зло.
Некоторое время после возвращения мы перезванивались и даже обменялись письмами. Потом эти куцые взаимоотношения сошли на нет. Так бывает и очень часто - был человек - и нету...
Нет, он ещё жив, но существует в другом измерении, и только тёплые воспоминания о нём хранятся в нашей затасканной мнемозине.