Артисты - люди подневольные. И каких только подлецов им не приходится играть, причём с видимым удовольствием. И как же трудно потом выходить из образа. Да и не хочется.
У Сёмы Полуляха лицо интернациональное с ярко выраженными семитскими чертами, и потому ему сплошь и рядом предлагают роли оголтелых большевиков: Троцкого, Свердлова, Каменева и даже Лили Б. - вот такой прикол, вдруг, прорезался у Мосфильма в наше по-существу беспартийное время - кто бы мог подумать!..
Но Лилю он играть отказался, несмотря на солидный гонорар. "Бэ - она и есть Бэ, - сказал Сёма. - Играть подзаборных сучек отказываюсь категорически".
- Таки да или таки нет? - спросили у него на киностудии, поставив вопрос, как всегда, на рёбрышко. Не скажу, что баранье.
- Таки-даки - царь с Итаки, Одиссеем зовут, - ответил Сёма, продемонстрировав немалую долю эрудиции и гордо - с поднятым носом - удалился.
Он, когда отказывается, всегда держит нюхалку бушпритом, когда соглашается - опускает долу.
В общем, неприятная получилась история. А тут ко всему прочему в нём нежданно-негаданно заговорил мощный местечковый инстинкт. Никогда не считал себя иудеем и на тебе - влип.
И откуда что берётся, подумал он. Откуда, откуда, откуда? И что теперь? Оставаться в России или ехать куда-то (трудно сказать куда) и там, на чужбине, устраивать новую жизнь? Многие из тех, кто хотел, давно укатили за кордон. Некоторые успели вернуться. Если глубоко задуматься, то все они никчемные люди. Достойные по собственной инициативе не уедут - их высылать надобно или вышибать, как буйных посетителей из кабака. А ведь заманчиво - вдруг взять и переиначить свою жизнь, начать заново.
"Языков я не знаю, - озадачился Сёма. - Интересно, родные языки учатся столь же затруднительно, как и обиходные?"
В тот день Сёма сидел за письменным столом (он у него из морёного дуба) и рисовал генеалогическое древо. Увлекательное занятие, надо заметить, потому что сочинять это древо надо не так как оно растёт, а вверх тормашками - от макушки вниз к самому корню.
Древо у Сёмы получалось развесистое, крона - дай, бог, каждому! И какие только евреи не цеплялись за ветви! И дедушка Изя, мамаша которого согрешила с японским городовым во время краткого пребывания в стране восходящего солнца - утром явилась, вечером убыла - и на тебе - казус! И чего только не бывает в этой жизни. Не удивительно, что у её сына были раскосые глаза, широкие скулы и смуглый цвет лица - не физия, а шагреневая кожа.
Или другой дед - Моня. Предприимчивый человечек, неугомонный, разнонаправленный. Бабник и игруля - путал, как водится, валета с дамой, и не токмо в картах. И чего только не делал в жизни - и бабки, и базар, и морду, и ноги. Без дела не сидел, а если и сидел, то за дело. И писал он супруге из тюрьмы письма о Платоне и Томасе Море с такими подробностями, словно коротал с ними срок в одной камере. Вышел на свободу хоть и в ермолке, но с чистой совестью - и опять взялся за старое.
Или дядя по маминой линии - Моисей Ковшик, создатель "Миквы-минерале", питьевой воды, в которой полезных свойств (шутка ли) больше, чем в толще убитого на х...Мёртвого моря.
Или Фельдман - седьмая вода на киселе, а всё-таки родственник. Да-да-да - тот самый Фельдман, что руководил восстанием на броненосце "Потёмкин", имея при этом кличку Вася Иванов (ну, а как иначе, если революция "русская"?). Легендарная личность.
Или Изя Кацман, не простой человек - член правительства. "В своей работе буду руководствоваться наработками Альберта Эйнштейна", - обещал этот самый Изя, вступая в должность министра транспорта. И руководствовался. Куда делся общественный транспорт, ломает голову либеральная донельзя российская общественность.
Или очередные Бродские - это уже по папиной линии - мазила-Бродский и Бродский-бумагомарака, борзописец знаковый, и оба они из одного, судя по названию, местечкового урочища. Родственные связи, однако, между ними не просматривались.
А тут ещё один бродский лез вне очереди - на этот раз Дзыговбродский. Наш он или не наш, озадачился Сёма, вот вопросец?
И ещё с одним бродским не мешало бы разобраться - тем самым, который из семнадцатого века. Доблестный самозванец. Родственник али нет?
Или Соломон Хахаль, покойный ныне. Он из тех, кто в последние минуты жизни кричит "шма израэль!", хотя всю жизнь считался ортодоксальным коммунистом. Божился найти десять исчезнувших колен Израилевых и с помпой привести в Иерусалим. Или в Одессу - без разницы. "Мне, говорил, один хрен куда приволочь: куда скажут, туда и доставлю. Если б не пропавшие десять колен, нас было бы больше китайцев".
"А может китайцы и есть эти самые заблудшие племена? - подумал Сёма, цепляя Соломона к одной из веточек генеалогического растения, как игрушку на новогоднюю ёлку. - История иногда выкидывает такие забавные коленца! С коленами, в частности".
Или дедушка Хаим по фамилии Сковородкин, тот, что создал диаспору семейного толка. А что ещё надо еврею для полного счастья? Страна пребывания ему, видите ли, не нравилась...
Или тётя Сара, сестра дяди Хаима. Знаменита тем, что постоянно жаловалась на мужа и, в конце концов, подала на развод. Жалоба её была традиционной для подобных случаев.
- Да, он исполняет супружеские обязанности, - заявила она, - но исполняет их скверно. - "А есть ли свидетели?" - поинтересовался судья. - Есть, - заявила истица и матом произнесла наименование очевидицы, которую судья выслушать отказался. А жаль...
Или Абрам Крахмал. Никаких документов о нём не сохранилось, один лишь дагерротип на картонной подложке. И хотя в старости все национальности на одну рожу, Абрам выделялся даже среди них, потому что нос у него был греческий, рот - английский, глаза - арабские, характер - нордический, мировоззрение - иудейское, судя по нашлёпке на голове. Родился на Сейшелах, умер на Сахалине. Это всё, что о нём известно.
"Таки я до стыка первого и второго тысячелетий доберусь, - подумал Сёма, - если, конечно, не запутаюсь во всех этих "бенах", "бинах", "ибнах" и "аляксах".
И тут пришёл Фима, Сёмин друг. Один из немногих, кто ещё никуда не уехал. И носил он кликуху "Тель-Авив", потому что любил столицу еврейского государства, упоминал чаще, чем любой другой город, знал досконально и приводил в пример, как образец для подражанья. Надо ли уточнять, что он ни разу не был в Израиле? Так случается и очень даже часто вопреки разумному объяснению. Да и что такое разум в конечном счёте? Хранилище для нелицеприятных заблуждений.
- И что ты тут рисуешь? - поинтересовался Фима.
- Генеалогическое древо, - ответил Сёма. Гордость звучала в его голосе. Совсем немного гордости - горсть.
- Какое же это древо? - удивился Фима Тель-Авив. - Это баньян, а не дерево. Кусты какие-то. Ты что же всех своих родственников в них запихнул?
- А это что за русалка? - продолжил допытываться Фима, водя пальцем по развесистым кущам.
- Какая ещё русалка? - не понял Сёма.
- Какая-какая - пушкинская, помнишь: "Русалка на ветвях сидит"?
- Ах, в этом смысле! Это не русалка. Это Фрида, моя пра-пра-пратётушка - седьмая вода на киселе. Нимфоманка и художница. Она была такая маленькая, что её трудно было отыскать в постели. А ведь надо было ещё и ублажать. И ублажали жалостливые люди. В очередь вставали. Бедняжечка... Вот и фамилия у неё дерьмовая. - И пояснил: - Кало - в русском языке является синонимом дерьма.
- Дерьмо - это кал, а не кало, - не согласился с ним Фима.
- Как сказать, - покачал головой Полулях. - Прочти в таком случае "Гадюку" Алексея Толстого.
- Тоже мне авторитет - Толстой! Умнее никого не нашёл? Что он понимал в русском языке - этот так называемый Толстой? - возмутился Тель-Авив. - Явно не Лев. Да и тот больше по-французски писал, чем по-русски.
- А кто по-твоему мнению авторитет в русском языке? - вежливо, как всегда, полюбопытствовал Сёма.
- Пастернак! - воскликнул Фима. - "Доктор Живаго" - единственная достойная книга, написанная евреем на русском языке.
- Ну, не знаю, не знаю, - сказал Сёма, - мне лично его роман не нравится.
- Вот потому-то тебя и не берут в Нобелевский комитет! - хмыкнул Фима. - Кому, скажи пожалуйста, интересно твоё мнение?..
А это кто такой, - спросил он, меняя тему разговора, и ткнул пальцем в О Генри Резника. - Подозрительно звучащая фамилия у этого О Генри. Кто такой?
- Резник? Мутный тип. Руководил каким-то театром или оркестром, точно не скажу - то ли мало-драматическим, то ли большим филармоническим. Каждый год получал престижные премии. Когда-то утверждал, что дозволено Соломону, то Аполлону - смерть. Потом придерживался иной точки зрения, убеждая окружающих, что искусство создано Соломоном Аполлоновичем или даже Аполлоном Соломоновичем (не помню фамилию). Мало кто решался вступить с ним в полемику. Потом, вдруг, обиделся на страну пребывания и уехал к чёртовой матери - сам понимаешь куда, и уже оттуда начал клеветать на наше, как всегда распрекрасное отечество...
Такой вот говённый человечек. Он даже из семьи ушёл со скандалом, что уж говорить о стране, которую покинул под иерихонский вой всё разрушающей либеральной прессы.
- Ну, и выражения у тебя!
- Ну, хорошо, хорошо - выражусь по иному: ушёл из семьи, как евреи из Египта, окончательно и бесповоротно - с тем, чтобы остаться - опять-таки, как евреи в Египте - сколько их было в Александрии во времена Филона - не сосчитать!
- Да уж, законы физического мира нам неведомы - помянем добрым словом Эйнштейна.
- Или взять вот этого - Абрама Блядкина...
- Блядкина?
- Блядкина. Был врачом - каким-никаким, но врачом, потом, вдруг, заделался писателем - и стал на все руки мастер: и стихи кропал, и прогорклую прозу, и роман исхитрился написать вроде как о железной дороге, в аббревиатуре которой обнаружил махровый антисемитский аспект, не замечать который стало невозможно. И вообще, по его мнению названия всех железнодорожных станций, разъездов, переездов и даже полустаночков в цветастых полушалочках в России носят явно выраженный юдофобский характер.
- И что?
- Что-что - уехал на доисторическую родину и уже оттуда начал критиковать (мягко сказано - поносить!) местные власти и обычаи. И преуспел - на этой благодатной почве преуспевают многие...
Как всё-таки это по-нашему- жить в Израиле, а издаваться в России! На русском языке! Скажи, на хрена ему русский язык?
- А, может, он иного не знает? - предположил Фима.
- Живя в Израиле? - удивился Сёма.
- Живя в Израиле, - подтвердил Фима. - Почему нет? Ничего странного в этом не нахожу. Да будет тебе известно, что кириллица - одесский алфавит, а Кирилл и тем более Мефодий были крещёными одесситами. Да-да-да, теми самыми выкрестами, которые когда-то говорили "кадухис", а потом - "Боже, упаси", а как были пилибеи, так и остались.
Сёма привык к словесным выкрутасам Фимы - они были в его характере. Совсем недавно он спросил у Сёмы: - Знаешь ли ты, что гомор есть девятая часть ефы, а не десятая как думали ветхие иудеи? - "Не знаю и знать не хочу, - ответил Сёма. - Я сторонник метрической системы. - И тут же поинтересовался: - Этому тебя в Плешке учили или в Высшей школе экономики? И там и там, говорят, лучшие специалисты по Содому и Гоморре преподают". - Я академий не кончал, мне они ни к чему, - помнится ответил Фима- ну совсем, как Василий Иванович Чапаев, хотя фильма этого, по собственному признанию, никогда не видел...
А потом пришёл Серёга, ещё один школьный товарищ Сёмы Полуляха. Серёга носит прозвище "Сократ" по непонятной никому (даже ему самому) причине. Он, как это ни странно, давно уже не помнит своей фамилии и вспоминает только тогда, когда натыкается на неё в собственном паспорте. Что касается использования прозвища, то это общемировая напасть, адептами которой является не провинциальная шваль, а приобщённая к современным средствам коммуникации, продвинутая, но на удивление необразованная столичная голытьба. Так думает Сёма. Думает, но мыслями своими ни с кем не делится, даже с автором этих строк. Он (то бишь автор) подслушал Сёмины рассуждения, проникнув в его черепную коробку и покопавшись в сером веществе. Он (опять-таки автор) имеет такие возможности, какие недоступны ни ФСБ, ни ЦРУ и никаким иным специализированным службам, Мосаду, например. Ну, да ладно, не об авторе речь. По крайней мере на этот раз. Поговорим за Серёгу.
- Ну что, нацмены, - обратился Серёга к приятелям. Сёма и Фима хотели было обидеться, но отложили это сомнительное занятие на потом, тем более, что Сократ не дал им времени на раздумья: - Вы ещё не уехали?
- Куда? - насторожились приятели.
- Куда-куда - на доисторическую родину. Зря не уехали - родина ждёт своих невъе...ых героев. Ни есть не могу, говорит, ни пить не могу - жду. И когда эти расп... яи пожалуют?
На расп...ев тоже можно было обидеться, но они опять упустили момент - не пришёл, видимо, срок.
- А вы знаете, что в рунете сайт имеется, который так и называется "Пора валить"? Хороший сайт, кстати, разрушительный.
- У нас свой путь, - с гордостью произнёс Сёма. - Мы - народ избранный, не на всякий сайт клюнем, пусть даже такой замечательный, как этот. И куда бежать - на родину Шекспира, где давно уже властвует закон: верую, ибо абсурдно?
- А зачем куда-то ехать? - сказал Фима. - Я - еврей и этого мне достаточно: на жизнь хватает.
Антисемит ты, - вздохнув, сказал Фима, обращаясь, разумеется, к Серёге.
- Побойся бога, приятель, - ответил Плутарх. - Китайцев на вас нету! Ждите - скоро будут. Какой же я антисемит, если говорю обо всём прямо в глаза и никогда за спиной? Нет во мне ненависти к вам, избранным отщепенцам. За всю свою жизнь не произнёс ни одного оскорбительного слова в адрес евреев. И вообще, считаю, что лучше вас в качестве оппонентов нет никого на белом свете. Ну, а то, что вы не любите критики в свой адрес, то что же здесь странного? Её мало кто любит - критику эту, да и ту тоже. Разве что русские, так они в ней купаются. Как в бане.
Или вот такая история, - сказал Плутарх. - Был у меня друг, звали его Беня Косоглаз. Так вот, этот Беня считал, что столицу Австрии назвали в его честь. Когда его попросили назвать десять казней египетских, он бойко перечислил заповеди Моисея. Он был такой невежественный, что дальше скрывать сие обстоятельство стало невозможно. И потому ему пришлось эмигрировать.
- И куда он уехал? - спросил Сёма, улыбаясь, ибо не верил ни одному слову приятеля.
- В страну, где половина граждан - фрейды, а остальные - душевнобольные, - сказал Серёга. -Фифти-фифти. Догадайся, что это за страна. Кстати, по числу авантюристов на душу населения она занимает первое место в мире.
Или другая история, в которой тоже много познавательного. Знаю я еврейку праведного толка. Работала она когда-то в "Правде" (правда - ложь, да в ней намёк, умным дурочкам урок). Вертлявая особа, в голове которой перемешаны начатки Торы и Камасутры с пространными проскрипционными цитатами из Лейбы Троцкого и пламенно-племенного внука Александра Бланка. И это месиво претендовало на мессианские откровения. И была она замужем за немцем. После развала Союза муж её засобирался на историческую родину - в Германию, но долгое время он, как бывший офицер Красной Армии, не мог приобрести вид на жительство. Отказ следовал за отказом. А вот жене и его детям возможность жить в неметчине разрешили с первой попытки. И только благодаря им, по прошествии нескольких лет, он получил, наконец-то, вожделенный статус. И потому вопрос: почему вас неудержимо тянет в страну, в которой евреев гнобили так, как никого и нигде? Мне такое стремление кажется противоестественным.
- Ничего противоестественного. Вполне закономерное желание заглянуть в бездонную пропасть.
- Это не ответ, - сказал Серёга.
- А другого не будет, - ответил Полулях.
- Ну и бог с ним, с этим стрёмным желанием. А ты, как я погляжу, всё ещё маешься со своим генеалогическим прошлым. М-да, галерея предков у тебя - на загляденье! И кого только нет! - сказал Серёга. - Подневольное ты существо, Сёма: с такими предками не разгуляешься. - И ткнул пальцем в следующего персонажа. - А это кто такой?
- Иосиф Бродский.
- Он тоже твой родственник? - удивился Серёга.
- Похоже на то, - смущённо улыбнувшись, ответил Сёма.
- Давно пора снять фильм о нём, хороший фильм, знаковый, и чтоб главную роль сыграл Хабенский, - вмешался в разговор Фима Тель-Авив.
- Без Хабенского, разумеется, не обойтись, - хмыкнул Сёма.
- Снимут, обязательно снимут, - пообещал Фиме Серёга, - даже не сомневайся. Еврейские деньги в чужие руки ни за что не попадут: они у вас меченые.
И стал прощаться, дав напоследок приятелям несколько практических советов:
- Не забудьте под деревом гинекологическое кресло поставить.
- Это ещё зачем?
- Русалку освидетельствовать. На всякий случай.
И уже уходя, промолвил:
- И молитесь, чтоб Безруков Бродского не сыграл. С него станется...