Взгляд её скользит по фамилиям учеников в классном журнале.
Поднимает глаза...
"К доске пойдёт..." - повторяет она...
Смотрит на меня... -
и в этот момент раздаётся спасительный школьный звонок. Пронесло.
Ленинский скверик - уютный и праведный, как домовая церковь. Шумный во время государственных праздников, во все остальные дни - строгий и тихий. Расположенный рядом со школой - всего-то минута хода через оплывшие глиняные завалы минувшего землетрясения. Каждый год 19 мая он преображался и расцветал алыми маками пионерских галстуков: в нём приобщали молодую поросль ("здравствуй племя молодое, незнакомое") к великому делу строительства коммунизма.
"Будь готов!" - Всегда готов! - И правая рука топориком освящала революционное прошлое.
Кстати, несмотря на разрушительное цунами декоммунизации, Ленинский скверик по-прежнему украшает центр города, внушая надежду, что у нынешних властей что-нибудь да и получится: уважение к памятникам есть верный признак самостийности государства.
Увы, в тот день, когда наш класс принимали в пионеры, мне и ещё двум девочкам в этом священнодействии было отказано - я уже и не помню за какой проступок нас поначалу перевели в параллельный класс, а потом подвергли такому наказанию. И приняли в пионеры только через полгода, но не в любимом скверике, а в актовом зале, расположенном на втором этаже школы, в том самом зале - со сценой, на которой Лёнька Филатов поставил первый в своей жизни спектакль, и сам же сыграл в нём главную роль - Тома Сойера.
Несмотря на понижение статуса мероприятия, я всё равно был счастлив - не хотелось выделяться среди ребят. Ныне желание быть белой вороной - непременное условие успеха.
Никогда не думал о секундах свысока, только о столетиях, ибо секунды - мои, столетия - общие, сродни социалистической или коллективной собственности.
Мой дядя в советские годы часто повторял одну и ту же фразу: "И всё вокруг колхозное, и всё вокруг моё!"
И всякий раз заразительно смеялся.
С детства обожал секундомеры - воистину живые существа, останавливающие мгновения. Любил стоять на финише и фиксировать победителя. Или на всех порах преодолевать стометровку. Сначала выбежал из тринадцати секунд...
Через несколько лет добрался до двенадцати...
Выбежал из двенадцати... -
и сломал шейку бедра.
С той поры лёгкую атлетику оставил.
Прошло пятьдесят пять лет. Сейчас, если б не бросил, выбегал бы из девяти.
Чашка со звоном падает на пол - и тут же раздаётся голос жены: "Ты что-то разбил, милый?"
Вот этот промежуток времени и называется "мгновение".
Миг и мгновение - что длится дольше?
Величественный Устюрт.
У острогов этого плато я побывал в середине семидесятых. В посёлок Октябрьский мы провели линию электропередачи 110 кВ. Жили в здешних местах преимущественно казахи, отрезанные от родины бестрепетной рукой большевистских картографов. Встретили они меня, как родного, напоили крепким чаем с молоком (из Азии завезли эту традицию на затхлые острова упёртые англичане), усадили на ковёр и долго потчевали яствами паровой кухни.
А потом я сидел на тёплом камне и рассматривал при свете заходящего солнца кромку плато - чёткую, словно отструганную космическим фуганком.
Незабываемое зрелище! Эти места описал Платонов в своей социалистической ахинее "Джан".
Поздняя осень. Я сразу же после рабочего дня приехал в курортное местечко Фирюза, где на следующий день должен был принять участие в семинаре, посвящённом развитию Туркменской энергосистемы. Разместился на одной из циковских дач - они в несезонье были распахнуты для всех желающих. Стандартный толстостенный домик в одну комнату, аскетическая утварь - три кровати, стойка-вешалка у входа, округлый холодильник в углу. Почитав чуток на сон грядущий (кажется это была "Вся королевская рать" Уоррена), лёг спать.
Ночью поднялся ветер. Громко хлопал ставнями за окном. Дуло из всех щелей. Пришлось встать. Распахнул окно. Подтянул и закрепил на крючок огромные ставни, похожие на иконные доски. Снял с одной из кроватей байковое одеяло и, свернув, разложил у порога.
К утру ветер стих, словно его и не было. Я распахнул дверь... -
и ахнул: всё пространство перед домом было устлано грецкими орехами. Дабы выйти, пришлось прокладывать тропку, кончиками ботинок разгребая орехи в разные стороны - ну не топтать же их в самом деле! Поднял с десяток, надеясь, что наберу побольше, когда вернусь с семинара.
Едва дождался окончания занятий, поспешил на дачу... -
и остолбенел - увидев у домика сторожа мешок, битком набитый орехами.
Опоздал. Просить постеснялся и долгое время жалел, что не подсуетился.
Позвонили из роддома и сказали: "У вас родился сын". Димка.
Незабываемое мгновение - из тех, что наперечёт.
Через семь лет мгновение повторилось - родился второй сын.
В тот день я пришёл на работу в 9 часов утра. Зашёл на центральный диспетчерский пункт... -
и тут зазвонил городской телефон (в массе своей связь у энергетиков ведомственная), и диспетчер, а это был Лёня Анфимов, протянул мне трубку со словами: "Поздравляю тебя". Звонила мама. Накануне вечером мы отвели Таню в железнодорожную больницу, где под утро у меня родился Володя.
Весть об этом тут же разнеслась по службе. Коллеги, все как один, спешили сказать пару ласковых, одновременно выражая напутствие, больше похожее на требование: "Обмыть надобно".
У меня с собой было сто рублей - я собирался купить книжные полки. Пришлось изменить планы на эти деньги и пригласить сослуживцев отпраздновать счастливое событие в ресторане отеля "Ашхабад". Я сделал заказ по телефону. Вечером, сразу же после работы, мы разместились в бетонном зале гостиницы.
Сто рублей - деньги не малые, а кроме них каждый присутствующий считал своим долгом внести лепту в финансовый расклад, и потому гулянка продлилась до самого закрытия заведения. Домой я вернулся никакой.
К слову сказать, Володя до сих пор любит слушать рассказ о том, как я его обмывал (и по-своему причащал) в одном из заведений общественного питания...
А книжные полки я всё-таки купил - через неделю. Отличные полки - румынские (лучшие в то время), по 19 рублей в количестве 5 штук - в дополнение к тем 20, что у меня были.
Сочи. Галечный пляж "Маяк", расположенный рядом с морвокзалом. Я, находясь в прибрежной воде, страхую пятилетнего Димку на манер героя Сэлинджера, который подстерегал ребятишек над пропастью во ржи (и что бы им делать в чистом поле, да ещё у обрыва?).
И вдруг чувствую, как с моего безымянного пальца соскальзывает обручальное кольцо...
Соскользнуло... -
и кажется безвозвратно кануло в морскую бездну.
Прошу Димку позвать маму, а сам изо всех сил стараюсь удержаться на том самом месте, где упустил кольцо.
Прибегает Таня, и я прошу её найти мне подводную маску.
Таня в поисках нужного предмета входит в объяснения с пляжменами, и вот они уже во всеуслышание начинают обсуждать актуальную тему.
- Не найдут, - говорит один из отдыхающих. - "Ни за что", - соглашается другой. - Тут вчера одна дамочка серьгу упустила, - сообщает третий, - так её всем пляжем искали. - "Нашли?" - Ну что вы - столько народу!
И всё это громко, глядя на меня.
Наконец, Таня приносит маску. Я наливаю в неё воду, натягиваю на лицо, погружаю голову в морскую пучину... -
и тут же вижу кольцо, стоймя стоящее между выпуклых, словно оживших камушков.
Протягиваю руку... -
прибой, в силу неадекватной ориентации, подталкивает меня в зад...
Осторожно беру кольцо и там же, под водой, надеваю на безымянный перст...
Выныриваю из воды и, воздев правую руку вверх, растопыриваю пальцы.
Пляж постигает полное разочарование - я ощущаю его физически, и это ощущение гораздо приятней находки.
Как-то прибежал ко мне зам. главного инженера Туркменглавэнерго Румянцев и попросил убежища. Нет, не политического, временного, на часок.
- В чём дело, Александр Степанович? - "К нам приехал Ниязов".
Сапармурада Ниязова только что назначили персеком (единица астрономического масштаба). Был он горбачёвским протеже и, значит, маяком перестройки или прожектором - я уже и не помню. Что же так испугало убелённого сединой ветерана энергетики? Оказывается, в бытность Румянцева руководителем Безмеинской ГРЭС явился к нему молодой специалист. "Я порадовался, - рассказывал Александр Степанович, сидя в углу, за шкафом. - Туркмен, выпускник Ленинградского политеха - это ли не торжество национальной политики? Но когда он в пятый раз провалил экзамен по технике безопасности, вспылил и сказал ему: - А не пойти ли тебе, Сапар, по этой самой, партийной линии?"
- И что? - Мне было жутко интересно.
- Пошёл, - ответил Румянцев. - Начал с инструктора Безмеинского горкома - курировал нашу ГРЭС. Меня на дух не переносил.
И сидел Александр Степанович у меня в кабинете и трясся: а вдруг вспомнит? Но даже представить себе не мог, что дал путёвку в жизнь первому и единственному пожизненному президенту, память о котором переживёт века. Государство, может, и не просуществует столь долго, но вот профиль Божественного Сапара, оттиражированный на множестве монет, археологи будут узнавать и через тысячелетия.
В 1987 году я был включён в состав комиссии, расследующей злоупотребления на Марыйской ГРЭС. Комиссия создавалась под эгидой ГУ БХСС МВД СССР по личному поручению Председателя КПК при ЦК КПСС товарища Соломенцева (полного тёзки Горбачёва). Несмотря на то, что я неоднократно отказывался от участия в этом расследовании, приказ Минэнерго СССР припечатал меня к комиссии намертво.
Поверка показала, что приписки сопровождали каждый введённый энергоблок, и хотя мы проверяли только два последних, злоупотребления зашкаливали. В приписках этих мог бы разобраться исключительно профессионал: человек с улицы ничего бы не узрел - как если бы стоял перед полотном великого Леонардо и видел всего лишь позолоченную раму.
Парадокс ситуации заключался в том, что чем дальше мы погружались в изучение сути нарушений, тем явственнее становилась нелицеприятная роль высокопоставленных руководителей. В их числе оказались два первых заместителя министра энергетики СССР и два простых зама (четыре из пятнадцати замов - неплохой улов!). Встревоженное руководство Минэнерго предприняло мере, дезавуирующие выводы комиссии вплоть до создания параллельной комиссии, но ГУ БХСС пресекло это начинание. Мы стали опасаться за свою безопасность, хотя курирующий деятельность нашей гоп-компании уполномоченный ГУ БХСС капитан Сапрыкин практически безотлучно находился рядом с нами и клятвенно обещал личную неприкосновенность.
Защищаясь, Минэнерго попыталось перевести финансовую баталию в философическую плоскость, заявив что выявленные нарушения не являются приписками: это, дескать, затраты, не предусмотренные проектом, осмеченные дополнительно. Мы поняли, что пришло время заручиться поддержкой директивных органов.
Единственной инстанцией, наделённой правом устанавливать приписки, являлся Промстройбанк СССР. Мы решили ехать в Москву. Опасаясь преследования, добирались на перекладных. Сели в поезд на тихой железнодорожной станции Аннау - это недалеко от того места, где Борис Бажанов, личный секретарь Сталина, совершил свой дерзкий побег, вот только бежал он из Союза, мы пробирались в Москву.
Тверской бульвар, 13.
П-образное здание. Массивный портик над главным входом. Мрамор, золотые буквы. Получив пропуск, поднялись в кабинет начальника Управления инженерно-технического контроля. Невысокий мужчина преклонных лет встретил нас радушно, сказал, что просьбу ГУБХСС получил.
- Эксперты ждут. Когда приступите?
- Немедленно.
Вытянутая комната - зал заседаний. На длинном столе разложили многочисленные папки. Эксперты лихорадочно листали документы, куда-то бегали, звонили - консультировались. Нас это раздражало.
Мы призывали работать с подлинниками.
- Кому нужны чужие комментарии? Все постановления, инструкции и правила у нас с собой. Какой пассаж вас интересует?
Время от времени приходил начальник УИТК, садился, прислушивался к разговору, как окурок в пепельницу втыкал вопрос, и уходил. К концу дня треть промежуточных актов была рассмотрена. Выводы комиссии не вызывали сомнений. Решили продолжить на следующий день.
Приехали в Дурасовский переулок и поселились в тихой гостинице Минэнерго. Удивительно, но нас никто не искал. И только потом мы узнали, что такой наглости наши оппоненты не ожидали и безуспешно объезжали и обзванивали другие гостиницы Москвы.
С утра продолжили. Настояли на работе без перерывов. К трём часам всё стало ясно. Я сел оформлять решение, потом предложил каждому эксперту согласиться с нашей редакцией. Одним пальцем отстучал выводы на бланке управления. Собрал визы и отдал готовый для подписи документ секретарше.
- Приходите завтра, - сказала она. - В одиннадцать часов всё будет готово.
И последний день в Москве. На бульваре цвели липы - всамделишные, наяву. Русские.
Секретарша отдала мне подписанный и зарегистрированный документ. Это была охранная грамота.
Наконец, дело передали в Прокуратуру СССР - и начались новые ожидания. Республиканская прокуратура считала, что дело должна вести именно она. Шла тяжба, от исхода которой зависела наша судьба. Как выяснилось позже, в дело вмешался ёлдаш Ниязов протеже Михаила Сергеевича.
В комиссии нас осталось двое. Мы решили ускорить решение, написав письмо в КПК при ЦК КПСС. Теперь её возглавлял функционер с пугливой фамилией Пуго. Тот самый, что покончил с собой, узнав о незавидной участи ГКЧП.
В конце сентября нас вызвали в республиканскую прокуратуру и высокопоставленный чиновник в звёздчатом мундире, поблагодарив за работу, сообщил, что дело передано ему.
- Если понадобитесь, я вас приглашу, - сказал он и улыбнулся - широко и заразительно, как улыбаются победители.
Сапрыкина мы больше не видели. Весёлый капитан исчез из нашей жизни так же внезапно, как и появился. И только спустя двадцать с лишним лет я увидел его на экране телевизора. Был он в генеральском звании и на тот момент возглавлял одно из главных управлений МВД России. По борьбе с экономическими преступлениями.
1 октября 1988 года Минэнерго СССР издало два приказа. Первым - ликвидировался Главк, вторым - создавалось производственное объединение "Туркменэнерго", утверждалась структура и штатное расписание. Все отделы и службы остались прежние и только наших с Сергеем должностей в новом образовании не оказалось. Позже эту накатанную схему возьмут на вооружение многочисленные директивные органы Союза.
Но всё это будет потом, а тогда...
тогда светило солнце и скользили тени. Всё было как обычно: в очередной раз мне предстояло начинать с нуля - теперь уже не по своей воле.
Надо было придумать себе достойное занятие, и мы его придумали.
В городе существовало до 60 детских садиков, в штате которых числились электрики. Мы решили создать кооператив (модное в то время поветрие) с тем, чтобы именно он взял на себя обслуживание этих детских учреждений в части их бесперебойного электроснабжения, при этом численность работников кооператива не должна была превышать трёх-четырёх человек. Экономия городских бюджетных средств не вызывала сомнений.
У меня, ещё в бытность моей деятельности в Туркменглавэнерго, были налажены неплохие деловые отношения с зампредом Ашгорисполкома Ковковым. Дело в том, что каждый год я перечислял исполкому значительные средства для участия в долевом жилищном строительстве - и городу выгодно, и нам, энергетикам, польза. И хотя мы вели строительство жилья собственными силами, а также привлекали для этих целей мощнейших подрядчиков - таких, как Миннефтегазстрой СССР и Минстрой республики, лишние квартиры в Ашхабаде нам не мешали.
Ковков с воодушевлением принял наше предложение и обещал через неделю сообщить какой размер бюджетных средств он готов выделить для решения задачи централизованного обслуживания электрических сетей детских садов (ориентировочно 25 процентов от прежнего уровня)...
Но когда мы в очередной раз явились к нему, встретил нас неприветливо, раздражённым голосом поинтересовавшись, почему мы не сообщили о наших волчих билетах? - "О каких таких билетах?" - не поняли мы. - Вам лучше знать - о каких, - ответил он. - Во всяком случае мне запретили заключать с вами какие-либо договоры. - И всем своим видом показал, что разговор окончен.
По специальности я больше никогда не работал.
"Всё, что ни делается - к лучшему", - часто повторяла мама и свято верила в эту истину. Придёт время, и я приму на вооружение её сентенцию, но тогда относился к ней недоверчиво, и потому со скепсисом принял предложение возглавить одно из структурных подразделений Госснаба Туркменской ССР. Называлось оно Коммерческий центр. Такие центры должны был привнести рыночный аспект в централизованную сущность отечественной экономики. Я был одним из двух руководителей этой организации.
Не буду вдаваться во все виды деятельности, которыми занимался КЦ - всему своё время. Судьба подарила мне уникальную возможность погрузиться в рыночную стихию на несколько лет раньше, чем в неё угодила наша (и во многом уже не наша) огромная страна.
Время парадоксальным образом ускорило темп, секунды действительно свистели у виска. В кратчайшие сроки немногочисленный коллектив КЦ (всего-то 16 человек) освоил новые формы хозяйствования - первая модель хозрасчёта, вторая... и уже через полгода вознамерился стать арендным предприятием, проще говоря, уйти в свободное плавание... -
но не тут-то было: Госснаб воспротивился нашему стремлению, сыпал угрозы, чинил препятствия и козни...
Пришлось продираться к экономической свободе через суд... -
и Госснаб сдался.
Мы отозвали свой иск, став самостоятельными настолько, что дух захватывало.
Самое удивительное в этой истории заключалось в том, что к нам, пребывавшим в этом самом арендном качестве, пожаловал сам председатель Госснаба Баграмов - ему было любопытно поглядеть на бузотёров. Мы, в свою очередь, с интересом взирали на него, прислушивались к упрёкам в свой адрес и втуне радовались растерянности во взгляде председателя. Зла, кстати, ни к нему, ни к его подчинённым не испытывали. Наоборот, сплошь и рядом подкармливали бывшую вышестоящую организацию, от которой уже не зависели, одаривая отдельных её работников автомашинами и прочими материальными ценностями - от широты души и тщеславия для.
Через год, когда центробежные потуги в стране достигли апогея и вместо Баграмова и его армянской свиты сели на хлебные места истинные туркмены, представляющие одно из титульных племён, ко мне явился бывший председатель и попросил финансовой помощи. Возглавлял он в ту пору советско-французское СП (совместное предприятие, если кто не знает). Было это аккурат перед новым годом, 31 декабря. Я смотрел на него и более всего хотел сказать ему пару ласковых, но пожалел - бог знает почему, во всяком случае не сумел объяснить этого ни себе, ни своим партнёрам. А ведь пытался...
Как руководитель арендного предприятия, я не мог решить этот вопрос самостоятельно и потому предложил Баграмову явиться в Центр после Нового года. А в первый рабочий день этого самого нового года узнал, что он умер.
Советский Союз трещал по швам. Швов у него было много - и все, как оказалось, были шиты на скорую руку. Гнилыми нитками.
В воскресенье 18 августа 1991 года мы (я и два сотрудника Коммерческого центра) прилетели в Москву и остановились в гостинице "Россия", на южной, выходящей на Москву-реку стороне. На следующий день в 9 часов утра (в Ашхабаде в это время было 11) мне позвонила Таня и поинтересовалась: "Что там у вас происходит?" - В смысле? - не понял я её. - "Ты что же ничего не знаешь? - удивилась жена. - И телевизор не смотришь? Глянь в таком случае в окно".
Я глянул, и увидел, что на Москворецкой набережной, как и на Большом Москворецком мосту, стоят танки, много танков - они ещё не разъехались по городу.
Вопросов, которые мы собирались решить в столице, было предостаточно. Главный был связан с нашим валютным счётом во Внешэкономбанке. Дело в том, что союзные республики, почувствовав слабость верховной власти, планомерно расшатывали устои централизованного государства, настаивая на расширении своих полномочий.
Туркменские власти, в частности, настаивали на переводе счетов резидентов в собственную юрисдикцию. ВЭБ никак не мог определиться с этим требованием, практически заморозил наши средства, блокируя денежные платежи, в частности не позволяя приобрести ГАЗ-24-10 в одной из московских "Берёзок", специализирующихся на продаже автомобилей. Нас такое положение не устраивало: мы знали, что вряд ли когда-нибудь увидим свои валютные накопления в случае их перевода в Туркмению (так оно в конечном счёте и произошло).
Внешэкономбанк в то время располагался на Плющихе. Нам повезло: посетителей в банке по причине путча было мало, мы легко попали к одному из зампредов. Он попытался было гнуть привычную для ведомства линию (оплатим, дескать, не вопрос, как только, так сразу), но я, помнится, вспылил, сказал, что рад переходу власти к ГКЧП, который, наконец-то, наведёт в стране должный порядок и пообещал немедленно обратиться в новоявленный комитет с жалобой на произвол, творимый ВЭБом.
И - неожиданность! - зампред струсил: при нас (по прямому телефону) распорядился немедленно произвести оплату автомобиля. В тот же день "Берёзка" подтвердила зачисление искомой суммы на свой счёт.
Путч тем временем достиг апогея. Дел, однако, никто не отменял. Я, мотаясь по Москве, созерцал разные картины. На Манежной площади праздношатающаяся публика беззаботно, словно во время гуляний, сновала между бронетехникой и мило беседовала с танкистами. На Зубовском бульваре наоборот было тихо: три танка с задраенными люками мрачно торчали у бетонной глыбы АПН. Ни солдат, ни зевак не наблюдалось.
В течение двух следующих дней мы оформили документы, необходимые для отправки "Волги" в Ашхабад. В полное своё распоряжение получили машину за два часа до вылета самолёта из аэропорта "Быково". Мчались на всех порах, но всё равно не успевали к урочному часу.
Пишут, что вывод армейских подразделений из Москвы начался в 8 часов утра 21 августа. Не знаю, когда он начался на самом деле, но в 17 часов, когда нам надо было пересечь Рязанское шоссе, по нему двигалась нескончаемая колонна бронетехники. Ждать, когда она пройдёт мимо нас, не оставалось времени. Помнится, выскочил из машины и жестами просил... да что там просил - умолял! - пропустить нас... -
и - о чудо! - один из танков замедлил ход, и мы прошмыгнули в ненадолго образовавшийся промежуток казалось бы непреодолимой механизированной линии.
К воротам, ведущим на лётное поле, прибыли с сорока минутным опозданием. Пропуск, тем не менее, действовал. АН-26 стоял с работающими двигателями. Задняя грузовая рампа была опущена. Едва ли не сходу заехали в утробу самолёта. Закрепить машину уже не было времени. Все, кто находился в самолёте (примерно 10 человек, включая попутчиков, везущих какой-то груз в коробках), обхватили автомашину и держали её, пока самолёт не набрал высоту и не принял горизонтальное положение. И тогда уже закрепили её швартовочными ремнями.
Промежуточную остановку самолёт сделал в Волгограде, где мы распрощались с попутчиками. Для того, чтобы они могли забрать свой груз, пришлось выкатить машину на лётное поле.
В Ашхабад прибыли ранним утром и здесь уже узнали о завершении достопамятной авантюры, ускорившей развал дышащего на ладан отечества.
15 февраля 1993 года, в день моего дня рождения, Госснаб неожиданно разорвал арендное соглашение. За три года балансовая стоимость имущества Коммерческого центра увеличилась в сто раз. Таким образом, только одна сотая принадлежала арендодателю, остальное - арендному предприятию. Суверенная власть решительно отменяла союзные обязательства во всех сферах жизнедеятельности.
Я примчался в республиканский арбитраж, с которым меня связывало несколько выигранных дел -никогда в качестве истца, исключительно в роли ответчика. Сутяжничество, надо заметить, непременная составляющая рыночной ахинеи.
Меня внимательно выслушали, а потом спросили: "С кем собираешься судиться? С новым этническим образованием? Гиблое дело. - И далее шёпотом: - Спасай, что можешь".
Когда я вернулся в КЦ, на месте директора сидел высокородный текинец.
Спасать было нечего.
Лыко-мочало - начинай сначала.
1 октября 1993 года в Туркмении ввели суверенную валюту - манат, а уже 4 октября я ехал мимо расстрелянного в упор Белого дома и говорил сам себе: "А объясни-ка, дорогой, как это получается, что всякие там Соловьи и Нахапетовы уносятся из этой страны сломя голову, а ты едешь сюда со смиренной душой, словно в обитель добра и невъе...ной справедливости?"
Жил и работал в Москве, а прописался в Тверской (тогда ещё Калининской) области - в Москве прописка посторонним (какое ёмкое определение!) была запрещена. Предоставлял консалтинговые услуги - грех было не продать свой пятилетний рыночный опыт, редкостный по тем временам.
Через год решил перетащить в Россию своего первенца. Несколько фраз о нём. В 1989 году он нежданно-негаданно покинул политехнический институт. Как позже признался, из-за перевода обучения на туркменский язык. Узнали мы об этом, когда пришла повестка из военкомата. Предпринимать что-либо было поздно, и Димка угодил в самые что ни на есть десантные войска. Служил в Чирчике. Одним из командиров у него был небезызвестный Владимир Квачков. Димка в составе 15-ой отдельной бригады специального назначения участвовал в нескольких локальных конфликтах, проще говоря, пытался утихомирить разбушевавшиеся националистические страсти, которые пострашней любовных будут.
И вот теперь я пытался прописать его в той же Калининской области, но если мне прописаться не составило труда, то с Димой ничего не получалось. Городская администрация и военкомат никак не могли определиться, что первично: прописка или воинский учёт. Так и мотались мы по замкнутому кругу: военкомат - горисполком - военкомат. Наконец, я не стерпел и произнёс в горисполкоме прочувственную речь. Дело происходило в огромной комнате, больше похожей на зал. Слушателями были женщины средних лет - мои ровесницы. Я сказал им, что вынужден был уехать из Туркмении и мог бы укатить в любую точку мира, но выбрал Россию, потому что русский и не хочу, чтобы потомков моих выгнали бы через несколько поколений только за то, что они не той национальности. И если не мы, то кто поможет нам, русским, в эту суровую годину?
Женщины слушали молча, не подымая глаз. Потом одна из них, видимо, старшая спросила у меня: "А где ваш мальчик?" - Сидит в машине. - "Пусть придёт".
Явился "мой мальчик". Женщина оглядела его со всех сторон и сказала, что у неё дочь на выданье, и она не отказалась бы, чтоб у неё был такой зять.
И подвела итог: "Оформляйте прописку".
В первый раз в мой дом принесли двухмесячного внука.
Мы расстелили простынку на ковре...
Положили его на животик...
Он был голенький (жара в Москве стояла несусветная) и, безустанно двигая ручками и ножками, всё пытался куда-то уползти. Тянул голову - и ронял её, но, словно заведённый, силился вознести заново. Неистребимая жажда бытия поражала и завораживала...
Сегодня Митька выше меня ростом, хотя учится в школе. Интересуется всем, что только пузырится на белом свете...
А я, встречаясь с ним, каждый раз вспоминаю червячка, лежащего на полу, - и обмираю от нежности...