Боксёр Арчибальд оченно стихи Есенина любил. Всякий раз, когда хозяйка - а она у него поэтесса - читала ему "Песню о собаке", выл - сил не было слушать! Жёсткие, конечно, стихи, но разве мыслимо так реагировать на каждое есенинское слово? Не Троцкий, чай!
Надо заметить, что поэтесса эта пользуется огромной популярностью среди неполовозрелых пигалиц и дам бальзаковского возраста, причём пигалицы любят рифмы с мужскими признаками, а дамы а ля де Оноре предпочитают женские.
Поэзия - она ведь как наркотик, подсаживает на каждую строку заострённою рифмой, да так, что читать уже нечто иное, нерифмованное, недосуг. А рифмует поэтесса всё, что попадается на глаза и даже то, что на глаза не попадается. Пишет на редкость заумные стихи - и читающая челядь шлёт ей восторженные эпистолы.
Ищет - и находит - рифму там, где её и быть-то не дОлжно. Место, например, где люди и собаки водят подневольные хороводы, она, к восторгу ценителей изящной словесности, обозначила фанерной табличкой, на которой вывела цветными фломастерами: "Для выгула и случек кобелей и сучек".
Бродячий пёс Игнасио (о нём ниже) прочёл эту табличку и пояснил интересующимся псинам:
- Слово "случка" является производным от слова "случай". И сколько таких случаев было в моей собачьей одиссее - память зашкаливает!..
Вернёмся, однако, к Арчибальду, поэтическая натура которого не давала ему покоя. Пришёл срок - и влюбился боксёр в неприхотливую таксу Гюзелю.
- И чего ты в ней нашёл? - говорили ему окрестные псины. - Ножки кривенькие, посадка низкая, тощая, как смертный грех, - в общем и целом, тьфу, а не сучка! Ка-ри-ка-ту-ра...
- Ну и что? - возражал Арчибальд. - Она хоть и кривоногая, но шухарная и добропорядочная - просто так никому не даёт, только с разрешения хозяйки. И, вообще, красава. А как она сикает, как она сикает! - я балдею, когда наблюдаю, как ловко она управляет струйкой.
- Так-то оно так, да только видит око, да штырь неймёт.
- Но-но-но, попрошу без пошлостей! - ответствовал Арчибальд. - Я этого не то, что терпеть не могу, ненавижу!
Это на словах, а на деле - на деле он очень даже внимательно присматривался к Гюзеле, принюхивался - обычное дело для собачьих ухаживаний. И пахла она, как настоящая сука. Вот только подобраться к ней не представлялось возможным. А варианты сближения рисовались разнообразные (куда до них Аретино!), но все они были какие-то фантастические, нереальные. Тьфу, а не видения! - фэнтези. И невозможность соития приводила Арчибальда в такое отчаяние, что хотелось выть. И не только на луну.
Кривоногая такса была не первой сукой в его жизни. Далеко не первой. В сегодняшней жизни суки на суках сидят и суками погоняют. И, вообще, любовь - явление непредсказуемое: то она есть, большая и яркая, как восход солнца, то, вдруг, исчезает куда-то словно и не было вовсе, оставляя неприятные воспоминания. Ну и кутят - куда от них денешься! Кутя... кутя... кутя... кутя...
Помнится на заре туманной юности две новорусские шавки Фигля и Мигля привлекли его внимание, хотя многое в них было непонятно.
- Послушай, какой они породы? - спросил он у бродячего пса Игнасио, который был в то время юн словно листик на вешнем кустике и, тем не менее, мудрствовал не по возрасту справно.
- У порядочных собак породы нет, - ответил бродячий пёс Игнасио. - Порода - это заблуждение, эхо из тьмы веков, атавизм. По сегодняшним временам, когда всё вокруг стремится к единому целому, даже рассуждение на подобную тему считается неприличным. Не толерантным то есть.
Арчибальд был иного мнения. Тем не менее, презрев генетическую неопределённость Фигли и Мигли, влюбился в обеих сучек разом, и любил целых две недели, несмотря на мелочно-местечковые замашки сожительниц - даже по экстерьеру было заметно, что не городские эти шавки-шалавки, а очень даже деревенские с огромным, превосходящим воображение самомнением и непомерными меркантильными запросами.
А потом их увезли куда-то - то ли на крайний север, то ли вообще на знойный юг - точно ему никто сказать не мог, да он не очень-то и любопытствовал...
А потом были пойнтерши Нота и Беня, и нотабенил он их, как всякий уважающий себя кобель. И тоже разом. Недолго нотабенил. Те же две недели. Или три...
А потом была Пелагея - сука замечательная. Всем сукам - сука. Заслуженная сука нашей репаблики, хотя и лаяла с акцентом, похожим на прибалтийский. Но вот ведь какое дело, отвергла Пелагея ухаживания Арчибальда: сугубо ватиканистый мастифф, которому разве что кардинальской шапочки не хватает, перебежал ему дорогу. Смириться с неудачей оказалось невозможным. И попытался Арчибальд выяснить отношения с удачливым соперником.
Так и остался в памяти пиздобол примитивным мастиффом.
И вот, наконец, явилась она - такса Гюзеля. Как сон, как утренний туман. И заволокла эта хмарь все его мысли и помыслы.
Хозяйкой Гюзели была новоявленная гражданка России мадам Абдыкулиева Анджела, восточное происхождение которой не вызывало сомнений. Под стать хозяйке казалась такса Гюзеля. И влюбился Арчибальд в неё по самые уши. Стоило ей произнести: "Хочется чего-нибудь такого-эдакого", как он, сломя голову, нёс ей то косточку, то, извиняюсь, хрящик. А иногда - невиданное дело для собачьих отношений! - веточку полевых цветочков.
- Лютиками не отделаешься! - говорила, улыбаясь, восточная дива Анджела. - Тащи нам что-нибудь посерьёзнее. Правда, Гюзеля? Мы сучки привередливые...
И если это не любовь, так что же?..
Безответным оказалось влечение Арчибальда, ибо отдала предпочтение Гюзеля сопернику Арчибальда, дошлому далматинцу Аристотелю. "Кобелём в пятнышках" именовала она этого пса. Аристотель, надо честно признаться, собака не простая - вся в медалях, как бутылка марочного коньяка, но вот ведь какое дело - он тоже пустобрёх не из последних, но бормочет всякий раз что-то невнятное - даже далматинцы не понимают его, хотя и лают на одном языке...
Всё сказанное - предисловие, а суть дела впереди.
Тот день выдался замечательный, солнечный. И вечер под стать. Божья благодать, а не погода.
Сухощавый мужчина благообразной наружности спустился во двор, держа на привязи пса Барбоса. Эта псина, надо заметить, является праправнуком известного киноактёра, того самого, которому фильм Леонида Гайдая принёс всемирную собачью славу, и теперь потомок купается в её лучах.
- Наше вам с кисточкой, - промолвил мужчина, приблизившись к поэтессе, потянул берет за пипочку, но не снял - лишь обозначил намерение. Сел на скамейку, отстегнул поводок, развернул газету - одну из тех, что регулярно подбрасывают в почтовые ящики, закинул ногу на ногу и начал читать. Барбоса тут же окружили окрестные собаки. И сидели они кружком на асфальте, образовав своеобразное собачье ток-шоу.
- У меня хозяин православный, - сказал пёс Барбос благодатным слушателям. - И сам я частично разделяю его убеждения.
- И у меня православный, - заявила Каштанка.
- А у меня язычник, - вздохнув, сказала болонка Нюра.
Тут в разговор вступила Моська, полное имя которой Моисей. На хозяина Моськи жалуются и то и дело строчат анонимки в правоохранительные органы, называя злостным антисемитом. Хозяин, защищаясь, опровергает обвинения, утверждая, что таким своеобразным способом популяризует имя библейского персонажа. Наряду с Иваном Крыловым.
- Язычник - это что-то очень вкусное, - сказал Моисей.
- Если бы, - не согласилась с ним Нюра. - Он - атеист, каких свет не видывал!
- А я люблю, когда масленица, - ни с того ни с сего заявил православный пёс Барбос, - и терпеть не могу, когда пост держат.
- Что держат? - не поняла болонка Нюра.
- Пост.
- А зачем его держат?
- Спроси что-нибудь попроще. Весь ужас в том, что он и меня заставляет его держать.
- Не люблю верующих, - вмешалась в разговор хитрожопая хаски. - Они нафталином попахивают.
- Не нафталином, а благовониями, - сказал пёс Барбос. - И ничего-то ты не понимаешь в запахах, глупенькая!..
Гюзеля участия в ток-шоу не принимала по причине отсутствия, и потому Арчибальд скучал, часто зевал, дремал положив морду на лапы. Его хозяйка (поэтесса, если кто забыл) сидела на скамейке рядом с хозяином Барбоса и время от времени у него чего-то спрашивала, мешая читать газету.
Несмотря на то, что всё тянется к единому целому, на белом свете остаются изгои. Некоторые из них присутствуют в моём рассказе. Участие в ток-шоу они не принимали. Лежали в отдалении каждый сам по себе, прислушиваясь к беседе породистых четвероногих. Первым среди изгоев считался бродячий пёс Игнасио. И прозвали его так в качестве издёвки, хотя и было когда-то у Игнасио счастливое щенячье детство. Было, да сплыло - всякое случается в быстротекущей собачьей жизни. Несмотря на своеобразный собачий остракизм, Игнасио пользуется авторитетом. К его мнению прислушиваются - исподволь, стараясь избежать пристального внимания своры. Многим подобное отношение к Игнасио не нравится: "Эдак он себя благородными начнёт считать. Голь перекатная, а туда же!" - говорят породистые псы и с ненавистью смотрят на бедолагу.
Ещё одной собакой-люмпен является неординарный пёс Бомбино. Его подозревают в близких отношениях с разными кобелями. Некоторые утверждают, что собственными глазами видели нечестивые соития. Бомбино изворачивается, убеждая свору, что это не извращение, а высшая степень приятельства - чего, дескать, не сделаешь ради изъявления дружеских чувств. Радужными именуют эти откровения четвероногие обитатели посольств и консульств.
Выдаёт себя за дикую собаку Динго ещё один бобик, двортерьер не из последних. Мало кто верит в подобную метаморфозу. "Австралиец, твою мать! Чистокровные динго лаять не умеют, а могут лишь выть и рычать, как волки, - помнится возмутился пёс Барбос. - Собака Динго в диких условиях живёт на несколько лет меньше нежели рядом с человеком... Нет, ну как без хозяина? Хозяин - это высокий уровень жизни и совсем иные стандарты и перспективы. Я даже не берусь перечислять все выгоды от сосуществования с хозяином. А без хозяина что ты имеешь кроме свободы? - спросил он у Игнасио и сам же ответил на этот вопрос. - Да ничего. Так стоит ли свобода простого собачьего счастья?"
- Ну не скажи, - промолвил Игнасио, попытался было нечто весомое произнести в ответ, но ни одной подходящей мысли не нашёл. На том этот примечательный спор и завершился...
Наконец, привезли Гюзелю. Таксу - и на такси. Её Анджела какому-то кинологу показывала.
Тут же, откуда ни возьмись, появился Аристотель и, оттеснив Арчибальда, начал любезничать с Гюзелью. На этот раз он был внятен. Во всяком случае Арчибальд понял, что соперник уговаривает Гюзелю пойти ему навстречу.
- Я, - сказал он, - ни о чём думать не могу, кроме как о соитии.
- И я, - призналась Гюзеля.
- Так в чём же дело? - недоумённо воскликнул Аристотель.
- Весь вопрос - как. Но я, кажется, нашла ответ на этот заковыристый вопрос. Так что жди - всему своё время.
И Арчибальд взвыл. Выл и не мог остановиться. Негодованию не было предела. Любовные терзания лишили разума. Громко лая, он понёсся вниз по склону - туда, где стучали колёса первородных, как грех, электричек.
- Что это с ним? - спросила восточная красавица Анджела.
- Ревнует, - ответила поэтесса.
Они зацепились языками. Говорили обо всём и ни о чём конкретно - обычное дело для бабской болтовни - устной и письменной (все сайты переполнены ею), и даже не заметили, как стемнело, и только тогда поэтесса вспомнила про Арчибальда и забеспокоилась.
- Арчи! Арчи! - закричала она. - Арчи, ты куда запропастился, паршивец эдакий?
Они спустились к железной дороге - и тут же, на путях, увидели разъятый, словно освежёванный труп собаки. "Ах!" - промолвила поэтесса и без сил опустилась на землю. Следом за ней последовала Анджела. "Ужас..." - шепнули её уста.
И лишь Гюзеля безучастно смотрела на обезображенные останки своего ухажёра. Только хвостиком махала - туда... сюда... туда... сюда...